Berkovich_Saga_Vy

Из новой книги «Сага о Прингсхаймах. Интеллигенция в эпоху диктатуры»

Свои преобразования Веймарской республики в Третий Рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов и преподаватели гимназий. Закон «О восстановлении профессионального чиновничества» („Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums“) от 7 апреля 1933 года был первым, в котором появились расистские формулировки. Так в §3 этого закона говорилось, что «государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию».

Текст закона «О восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля 1933 года

Исключения делались для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых «старых служащих»), либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах Первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на той войне.

Еще один параграф этого закона (§4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, «кто своей предыдущей политической деятельностью не гарантировал беззаветную преданность национальному государству». Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики.

Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, определялось, кто понимался под «неарийцем» в §3 этого закона: у кого кто-то из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего, евреями).

Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года действие этого закона распространили на приват-доцентов, которые не считались государственными служащими.

В начале 1933 года в немецких университетах насчитывалось около 6000 преподавателей - профессоров, доцентов, ассистентов. С учетом технических институтов численность преподавательского состава высшей школы увеличивается до 8000. Уже в течение зимнего семестра 1934/35 годов по новому закону было уволено 1145 профессоров и доцентов, или 14,34 процента от общего числа преподавателей в предыдущем зимнем семестре[1]. Если учесть уволенных ассистентов, сотрудников научных библиотек и научно-исследовательских институтов, то число уволенных научных работников и преподавателей в первый зимний семестр возрастет до 1684. В это число не входят, естественно, случаи смерти ученого, а также «нормального» ухода на пенсию или переход в статус «эмеритуса»[2].

Однако увольнения продолжались и в следующие семестры. В 1935 году фактически отменили все льготы для участников Первой мировой войны и их семей, а также для «старых служащих». С присоединением Австрии к Третьему Рейху в 1938 году начались чистки и в австрийских университетах. По данным «Центрального управления по еврейской экономической помощи» («Zentralstele für jüdische Wirtschaftshilfe») до 1938 года было уволено свыше 2000 ученых и преподавателей высшей школы.

Математики пострадали больше других: гонения затронули 187 преподавателей и исследователей, из них 134 эмигрировали из Германии[3]. Среди них было много друзей и знакомых Альфреда Прингсхайма.

Ученых увольняли из университетов по всей Германии, но интенсивность чисток была неодинаковой. Например, в Кенигсберге отправили в бессрочный отпуск 6 математиков, во Франкфурте – 8, а в Брауншвайге, Фрейбурге, Мюнстере – по одному.

Почти две трети всех изгнанных преподавателей математики работали в Гёттингене и Берлине. В Гёттингене оказались уволенными 27 ведущих математиков, 24 из них вынуждены были эмигрировать. В Берлине искали спасения за границей 39 из 49 математиков, попавших под действие гитлеровского закона о чиновниках. После присоединения в 1938 году Австрии и захвата Чехословакии такой же жестокой чистке подверглись университеты Вены и Праги. Там эти числа составляют 17 из 24 и 6 из 14, соответственно[4].

Весьма показательны результаты «чистки» преподавательского состава Берлинского университета. Всего в нем в 1933 году числилось 797 штатных преподавателей. Из них было сразу уволено 278 человек, 252 из которых были евреями. Из уволенных немедленно эмигрировали 199 человек. Добровольно ушли в отставку по политическим причинам 9 профессоров, из которых 5 тоже эмигрировали. Общие потери преподавательского состава составили 287 человек, т.е. 36 процентов[5].

Ректором Берлинского университета стал член СА, ярый нацист, по профессии ветеринар. На всех факультетах было введено 25 новых обязательных циклов лекций по расовой теории, в 86 различных курсов были включены вопросы из любимой ректором ветеринарии под тем же расовым углом зрения. Обучение было буквально поставлено с ног на голову.

Подобное происходило и во всей немецкой науке. По словам Вильяма Ширера (William Shirer), «в естествознании, которое на протяжении многих поколений играло в Германии выдающуюся роль, наступил быстрый упадок. Такие большие ученые, как физики Эйнштейн и Франк, химики Габер (Haber) и Вильштеттер (Willstätter) ушли сами или подвергались травле. Из тех, кто остался, многие попали под влияние заблуждений гитлеровской идеологии и пытались применить их в своей науке»[6].

Ученые, судьбу которых перевернул первый расистский закон Третьего Рейха, реагировали на случившееся по-разному. Вот три истории из Геттингена, где было особенно много исследователей «неарийского происхождения» или женатых на еврейках.

Нобелевский лауреат по физике Джеймс Франк (James Franck) сразу объявил о своей отставке, написав открытое письмо властям, опубликованное в газете «Гёттингер Цайтунг» («Göttinger Zeitung»).

Макс Борн (Max Born), получивший нобелевскую премию по физике уже после войны, узнав о своем увольнении, немедленно оставил университет, не делая никаких жестов протеста и не пытаясь бороться за свое место.

Директор Института математики Рихард Курант решил воспользоваться тем пунктом закона, который формально давал ему право продолжать работу, так как в годы Первой мировой войны он был на фронте. Однако уже 25 апреля 1933 года университет уведомил его телеграммой, что на основании нового закона он отправляется в бессрочный отпуск «до окончательного решения вопроса». После мучительных колебаний Курант все же уехал из Германии: сначала в британский Кембридж, а в 1934 году в США. С большим трудом получил он место профессора в нью-йоркском университете, где создал математический институт, который сейчас носит его имя.

В конечном счете, все трое оказались в эмиграции и продолжили научную деятельность уже на благо другой страны.

В своем открытом письме Франк написал, что он мог бы воспользоваться льготами участника мировой войны, но не стал этого делать, так как власти видят в ученых еврейского происхождения чужаков и врагов народа и отечества.

Какой-либо заметной поддержки коллег изгоняемые из науки и из страны ученые не дождались. Слишком глубоко проникли в академическую среду нацистские идеи, да и экономическая ситуация была не очень подходящей для солидарности: в 1933 году в стране насчитывалось сорок тысяч безработных выпускников университетов, мечтавших об освобождении ставки преподавателя. Антисемитские настроения в высшей школе подогревались и данными статистики: при доле еврейского населения Германии 0,8% число еврейских профессоров составляло шесть процентов всего преподавательского состава, а среди студентов было 4,5 процента евреев[7].

Не удивительно, что письмо Франка вызвало не солидарность, а противоположную реакцию коллег: сорок два геттингенских профессора подписали письмо протеста, в котором действие нобелевского лауреата назвали «саботажем» и призвали власти еще активнее проводить чистку научных и преподавательских кадров[8].

Весьма редким примером сочувствия к преследуемым коллегам является довольно мягкая петиция, составленная сотрудниками медицинского факультета Хайдельбергского университета: «Мы не можем не отметить, что немецкое еврейство вносит огромный вклад в науку и что многие выдающиеся врачи являются евреями. Именно как врачи мы чувствуем себя обязанными при всех требованиях народа и государства быть представителями истинной человечности и предупредить об опасности там, где чувство ответственности вытесняется чисто эмоциональным или инстинктивным насилием»[9].

Этот документ – скорее исключение из правил, особенно для медицинских факультетов немецких университетов, где национал-социалистический дух был особенно силен и членов НСДАП было в процентном отношении больше, чем на других факультетах. Происшедшее во Фрайбурге – достаточно типично для того времени. В этом городе со старыми университетскими традициями (университет в этом южно-германском городе был основан в 1457 году), увольнение еврейских преподавателей началось даже раньше, чем по всей Германии. Накануне общегерманского бойкота еврейских предприятий 1 апреля 1933 года местная нацистская газета «Дер Алемане» («Der Alemanne») опубликовала список еврейских врачей с призывом их бойкотировать. Через пару дней та же газета напечатала список евреев-сотрудников медицинского факультета университета. Этот список подготовил заведующий кафедрой психиатрии. Шестого апреля, за день до публикации «закона о чиновничестве», Роберт Вагнер – партийный руководитель земли Баден, предвосхищая решение Берлина, распорядился уволить всех сотрудников, попавших в этот список. При этом чтобы исключить беспорядки, руководству университета предписывалось получить от каждого увольняемого письменное согласие с решением властей. Двенадцатого апреля декан медицинского факультета рапортовал в министерство, что поручение партийного руководства выполнено: ни одного протеста со стороны увольняемых медиков или их коллег не последовало.

В отношении к евреям хайдельбергский университет не представлял никого исключения. В начале летнего семестра 1933 года в Хайдельберге преподавало 45 «неарийцев», в августе того же года их осталось уже 24 (в это число входили «старые служащие» и участники мировой войны). И здесь никаких заметных протестов против увольнений отмечено не было.

У некоторых еврейских профессоров еще сохранилось чувство юмора в этой граничащей с трагедией и фарсом ситуации. На вопросы анкеты о расовом происхождении его предков, полученной 23 апреля 1933 года, через две недели после выхода закона «О восстановлении профессионального чиновничества», профессор философии и истории права кильского университета Герман Канторович (Hermann Kantorowicz) ответил обстоятельно: «Так как на встречный вопрос, в каком смысле используется слово «раса», нет времени, я ограничусь следующим заявлением. Расовую принадлежность моих четверых дедушек и бабушек в научном (антропологическом) смысле я не могу установить, так как уже долгое время они мертвы и, по моим сведениям, никаким соответствующим измерениям при жизни не подвергались. Так как их родным языком был немецкий, то их раса в народном (языковом) смысле была немецкой, в широком смысле индоевропейской или арийской. Их раса в смысле первой инструкции по выполнению закона от 7 апреля 1933 года, §2, раздел 1, предложение 3 была по религии еврейской»[10].

Герман Канторович мог бы и не отвечать на эту анкету – буквально через неделю после выхода закона от 7 апреля 1933 года министр науки и образования Бернхард Руст (Bernhard Rust) уволил его вместе с группой других, главным образом, еврейских ученых. Шестнадцать имен профессоров из этой группы были в тот же день 14 апреля напечатаны в газете «Дойче Альгемайне Цайтунг» («Deutsche Allgemeine Zeitung»)[11].

В некоторых университетах число уволенных преподавателей было невелико, так как уже до прихода нацистов к власти антисемитские настроения в ректорате и профессорской среде были так сильны, что почти никого из евреев на работу не принимали. Например, в Тюбингене не было ни одного штатного профессора-еврея, а на должностях более низкого ранга (доценты и ассистенты) работали единицы лиц неарийского происхождения. Все они были без большого шума уволены в первые дни после принятия закона о чиновничестве.

Ганс Бете (Hans Bethe), будущий нобелевский лауреат по физике, был отстранен от должности из-за его еврейской матери. Профессора философии Трауготта Константина Остерайха (Traugott Konstantin Oesterreich) уволили под предлогом его политической неблагонадежности, хотя истинной причиной увольнения было еврейское происхождение его жены. Та же судьба постигла и историка искусств Георга Вайзе (Georg Weise): по подозрению, что его жена – еврейка, Вайзе был уволен. Несчастный профессор, ставший жертвой обостренной бдительности своих коллег, вынужден был собрать неопровержимые доказательства, что его жена – чистокровная арийка, и только тогда его восстановили в должности.

Волна увольнений накрыла и научно-исследовательские институты Германии, наиболее значительные из которых объединялись под эгидой Общества кайзера Вильгельма. Руководство общества в Берлине получило 25 апреля 1933 года предписание министерства внутренних дел, согласно которому все руководители отделов и отделений, а также штатные сотрудники всех научно-исследовательских институтов общества, оба или один из родителей которых были евреями, должны быть немедленно уволены. Руководители институтов из этой акции исключались. Однако один из самых знаменитых немецких ученых того времени, химик, нобелевский лауреат и кавалер высших немецких наград еврей Фриц Габер (Fritz Haber) сам подал в отставку. Распоряжение министерства фактически оставляло его без сотрудников: трое из четырех заведующих отделами и пять из тринадцати штатных сотрудников подлежали увольнению.

Фриц Габер имел неоспоримые заслуги перед Германией. Он открыл способ производства аммиака из воздуха, что позволило во время Первой мировой войны наладить собственное изготовление пороха для вооружений и минеральных удобрений для сельского хозяйства. Эффект от открытия Габера невозможно переоценить. Патриотизм Габера не знал границ, во имя Германии он не щадил никого. Во время войны он был инициатором применения ядовитых газов на поле боя. Его жена, не вынеся мук совести, покончила с собой. Казалось, он мог бы рассчитывать на снисхождение нацистов. Сам председатель Общества кайзера Вильгельма великий физик Макс Планк лично просил Гитлера разрешить Габеру работать в науке. Но все было напрасно: когда дело касалось еврейского вопроса, фюрер был глух к голосу разума.

Другие директора институтов подчинились распоряжению министерства и сообщили своим подчиненным об увольнении. Наиболее известными среди директоров были евреи Якоб Гольдшмидт (Jakob Goldschmidt) и Отто Майерхоф (Otto Meyerhof)[12], а также еврей наполовину Отто Варбург. Генетик Гольдшмидт рассматривал нацизм как меньшее зло, чем коммунизм, и продолжал работать. Отто Майерхоф считал своим долгом оставаться директором, чтобы помогать своим подчиненным-евреям пережить гонения. Однако долго это продолжаться не могло. Его заместитель Рихард Кун (Richard Kuhn) донес на своего шефа, и Майерхоф был вынужден эмигрировать.

Необычен случай Отто Варбурга. Известный специалист по исследованию рака, работами которого очень интересовался сам Гитлер, Варбург считал, что режим нацистов не продержится более одного года, поэтому уходить с поста директора института он не видел смысла. Однако настали времена, когда полуеврей уже не мог быть на этой должности. В 1941 году специальным распоряжением Геринга Варбург был переведен в разряд «четвертинок» и оставался директором института вплоть до окончательного падения Третьего Рейха.

Спектр отношений евреев к происходящим в Германии антисемитским акциям включал и такие курьезные крайние случаи. Профессор древней истории Ульрих Карштедт (Ulrich Karstedt) в январе 1934 года, в дни празднования годовщины основания Третьего рейха, потребовал от евреев «не ныть, что в каком-то еврейском магазинчике разбили витрину, и не жаловаться, что дочку какого-то скототорговца Леви не взяли в студенты». По мнению профессора, не нужно излишне пессимистично смотреть на вещи, а следует учитывать общее положение евреев в Германии и особенно их место в университетах[13].

Следующая история произошла буквально на глазах у Альфреда Прингсхайма – в его родном Мюнхенском университете. В апреле 1934 года двенадцать профессоров различных научных специальностей вступились за философа еврея Рихарда Хёнигсвальда (Richard Hönigswald). Их письмо, направленное в баварское министерство образования, поддержал и декан философского факультета. Министерство запросило мнение различных экспертов, в их числе – одного из ведущих философов двадцатого века Мартина Хайдеггера. Большинство отзывов было отрицательными, и Хёнигсвальд был уволен.

Что касается математики, то нетрудно заметить, что наибольшие потери математика понесла именно в геттингенском университете, считавшемся в начале двадцатого века «Меккой царицы наук».

После увольнения Куранта на его месте директора Математического института несколько месяцев прослужил другой блестящий математик, один из любимейших учеников Гильберта Герман Вейль (Hermann Weyl), хороший знакомый и частый гость семьи Прингсхаймов.

После окончания Гёттингенского университета в 1908 году Вейль уехал в Цюрих, где до 1930 года работал профессором политехнического института. Во время Первой мировой войны Гильберт умолял своего ученика не покидать безопасную Швейцарию «во имя будущего Германии».

Герман Вейль быстро стал одним из самых известных математиков своего поколения. В 1922 году его уже звали вернуться в Гёттинген, после долгих колебаний он согласился, но на следующий день дал телеграмму, что передумал. «Я не мог заставить себя, — объяснял он, — променять спокойную жизнь в Цюрихе на неопределённость послевоенной Германии»^{^[14]}. Гильберт говорил, что «Вейля легко пригласить, но трудно заполучить».

Решение вернуться в Гёттинген и стать преемником Гильберта окончательно оформилось к 1930 году. Перед этим Вейль отклонил очень выгодное предложение из Принстонского университета занять там профессорскую должность. В письме своему коллеге Мишелю Планшерелю Вейль писал 20 июля 1929 года о причинах своего отказа переехать в США: «Самые глубокие причины: родина, язык, родственники, друзья и еще нечто, что можно было бы назвать верой в Европу, - говорят в пользу моего решения»^{^[15]}.

В том же письме Вейль замечает, что для молодых и менее благополучно устроенных математиков эмиграция могла бы быть лучшим выходом из сложившегося тяжелого экономического положения. Кризис оставил без работы и средств многих выпускников университетов во всей Европе, в том числе в Германии и Австрии.

Вейль любил свою «альма-матер», своих учителей. Своему учителю Давиду Гильберту он писал: «Нет нужды говорить Вам, какой радостью и гордостью я был охвачен, когда был приглашен стать Вашим преемником. Я с большим оптимизмом ожидаю возможности работать с коллегами, которых Вы собрали вокруг себя, и с Вами, которому научно-математический факультет обязан своей силой и гармонией»^{^[16]}.

Пребывание Германа Вейля в Гёттингене оказалось недолгим. Уже через два года он стал жалеть, что вернулся. Ему, чистокровному немцу, приход к власти нацистов, который становился все более вероятным, ничем, казалось бы, не угрожал, если бы не одно обстоятельство: он был женат на еврейке. Из письма математику Освальду Веблену, датированного 6 января 1932 года^{^[17]}, видно, что Вейль ясно ощущал опасность: «Вступивших в арийско-еврейский смешанный брак национал-социалисты собираются наказывать пятнадцатью годами каторги»^{^[18]}. Тьма, опускающаяся над Германией, не оставляла супругам Вейль и их двум сыновьям надежды на рассвет.

Но грядущую катастрофу предвидели немногие. Всего за четыре дня до прихода Гитлера к власти, 26 января 1933 года, Рихард Курант, которому самому не долго оставалось руководить Математическим институтом в Гёттингене, приветствовал очередной отказ своего коллеги от переезда в США такими словами: «Я твердо верю, что вы не будете жалеть о принятом решении. Для Гёттингена это была бы, безусловно, вдвойне чувствительная потеря, особенно в тот момент, когда наш минус оборачивается на другой стороне океана явным плюсом»^{^[19]}.

Будучи директором Математического института Герман Вейль встречался с правительственными чиновниками, писал письма, но существенно помочь институту, оказавшемуся под прессом нацистов, уже не мог. В конце летнего семестра 1933 года Вейль с семьей переехал в США и стал сотрудником Принстонского института перспективных исследований, от предложений которого он еще год назад отказывался.

Одновременно с Курантом была уволена одна из самых блестящих математиков своего времени Эмма Нётер, первая женщина приват-доцент в Гёттингене, заложившая вместе со своим учеником Ван дер Варденом основы современной алгебры. Помимо еврейского происхождения Эмме ставили в вину ее социалистические и пацифистские взгляды.

Эмма Нётер получила место преподавателя в небольшом американском колледже Брин Мор в штате Пенсильвания и вела научную работу в Институте перспективных исследований в Принстоне. К сожалению, «американский» период в жизни Нётер оказался коротким. 14 апреля 1935 года после неудачной медицинской операции Эмма скончалась. Альберт Эйнштейн написал в тот же день издателю «Нью-Йорк Таймс»: «По мнению самых компетентных из ныне здравствующих математиков, госпожа Нётер была самым значительным творческим математическим гением (женского пола) из родившихся до сих пор»^{^[20]}.

Основателя и директора Института математической статистики Феликса Бернштейна (1878-1956), по терминологии закона о чиновниках «старого служащего», в 1934 году отправили в бессрочный отпуск. Феликсу удалось эмигрировать в США. В Гёттинген Бернштейн вернулся только в после войны, в 1948 году.

Профессора Эдмунда Ландау, который был ординарным профессором с 1909 года, администрация университета предупредила, что с летнего семестра 1933-го года он не будет читать никаких лекций. В следующем, «зимнем» семестре из-за бойкота пронацистки настроенных студентов лекции Ландау были прерваны, а сам он был вынужден уехать из Гёттингена.

Еще несколько профессоров, среди них Пауль Бернайс (1888-1977) и Ганс Леви (1904-1988), были уволены 27 апреля 1933 года. Исчезли из Гёттингена многие молодые математики, ставшие знаменитыми после войны, например, Курт Малер (1903-1988), Штефан Варшавский (1904-1989).

К началу 1934 года единственным ординарным профессором математики в университете оставался Густав Герглоц (1883-1953).

Во время одного официального банкета в Гёттингене в 1934 году Давид Гильберт оказался рядом с министром науки и образования Бернгардом Рустом. Гитлеровский министр поинтересовался у профессора, не пострадала ли математика после устранения еврейских ученых.

«Пострадала?» – переспросил Гильберт. – «Нет, господин министр, она не пострадала. Ее просто больше нет»^{^[21]}.

Примечания

[1] Engelmann Bernt. Deutschland ohne Juden. Steidl. Göttingen 1998, S. 128.

[2] По старой немецкой традиции профессор университета мог при достижении определенного возраста или уйти на пенсию, или стать «почетным профессором», так называемым, эмеритусом . Профессор-эмеритус по-прежнему считался государственным служащим и сотрудником университета, только был освобожден от обязанностей непременного чтения лекций. Он мог вести научную работу, руководить диссертациями или выполнять отдельные поручения университета, в любом случае его оклад был таким же, как в момент изменения статуса. Немецкое слово Emeritierung часто переводится на русский язык «уход на пенсию», как и Pensionierung, однако смысл этих слов разный.

[3] Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler. Deutsche Mathematiker Vereinigung. Braunschweig/Wiesbaden 1998

[4] Беркович Евгений. Наука в тени свастики: портреты и судьбы. Проблемы Гильберта. Альманах «Еврейская Старина», №2(26) 2005.

[5] Данные взяты из исследования «Berliner Wissenschaftseinrichtungen in der NS-Zeit», Senatsverwaltung für Bildung, Wissenschaft und Forschung. Berlin 2007.

[6] Цитируется по книге Engelmann Bernt. Deutschland ohne Juden. Steidl. Göttingen 1998.

[7] Stern Frank. Im Anfang war Auschwitz: Antisemitismus und Philosemitismus in deutschen Nachkrieg. Bleicher Verlag. Gerlingen 1991.

[8] Heiber Helmut. Universität unterm Hakenkreuz. T.2. Die Kapitulation der Hohen Schulen: Das Jahr 1933 und seine Themen. München 1992.

[9] Pätzold Kurt. Verfolgung, Vertreibung, Vernichtung: Dokumente des faschistischen Antisemitismus 1933 bis 1942. Frankfurt a. M. 1992.

[10] Kwiet Konrad, Eschwege Helmut. Selbstbehauptung und Widerstand: Deutsche Juden im Kampf um Existenz und Menschenwürde 1933-1945. Hamburg 1984.

[11] Вот эти имена: Bonn (Berlin), Cohn (Breslau), Dehn (Halle), Feiler (Königsberg), Heller (Frankfurt a. M.), Horkheimer (Frankfurt a. M.), Kantorowicz (Frankfurt a. M.), Kantorowicz (Kiel), Kelsen (Köln), Lederer (Berlin), Löwe (Frankfurt a. M.), Löwenstein (Bonn), Mannheim (Frankfurt a. M.), Mark (Breslau), Tillich (Frankfurt a. M.), Sinzheimer (Frankfurt a. M.). См. Sauder Gerhard (Hrsg.). Die Bücherverbrennung. München 1983.

[12] О судьбе Отто Майерхофа см. Беркович Евгений. Наука «юденфрай». В книге «Заметки по еврейской истории», «Янус-К», Москва 2000.

[13] Schönwalder Karen. Historiker und Politik: Geschichtswissenschaft im Nationalsozialismus. Frankfurt a. M. 1992.

[14] Рид Констанс. Гильберт. Изд. «Наука», Москва 1977.

[15] Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler. Deutsche Mathematiker Vereinigung. Braunschweig/Wiesbaden 1998.

[16] Там же.

[17] Нельзя исключить, что Вейль сделал описку в дате и письмо было написано в начале 1933 года.

[18] Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler (см. примечание 15).

[19] Там же.

[20] Рид Констанс. Гильберт. Изд. «Наука», Москва 1977.

[21] Mehrtens Herbert, Richter Steffen (Hrsg.). Naturwissenschaft, Technik und NS-Ideologie. Beiträge zur Wissenschaftsgeschichte des Dritten Reiches. Frankfurt/Main 1980.

От редакции.

Другие аспекты темы см. в следующих статьях Е.Берковича:

Немецкий антисемитизм: факты и вымыслы

Первый антисемит

В начале было слово

Смятение умов, или как еврейские лидеры встречали приход Гитлера к власти

«Вы уволены, господин профессор!»

Антисемитизм высоколобых

«Если еврей пишет по-немецки, он лжет!»

Смятение умов: свастика и звезда Давида

Грех антисемитизма

Можно ли христианину мыться в бане с евреем? Иудео-христианский диалог вчера и сегодня

Смятение умов: «банкроты от искусства»