Из новой книги «Сага о
Прингсхаймах. Интеллигенция в эпоху диктатуры»
«Он не еврей, и за это
ему можно все простить!»
Многие интеллектуалы эмигрировали из Германии еще
до прихода Гитлера к власти. Большинство из них заставил покинуть страну
экономический кризис и неустроенность Веймарской республики. Наиболее
прозорливые уехали, предчувствуя неминуемую победу нацистов.
Самыми заметными из ученых-математиков, оставивших Германию до 1933 года, были Джон фон Нейман (1903-1957) и Теодор фон Карман (1881-1963). Оба получили образование в Германии и были приняты преподавателями в университеты, соответственно, Берлина и Ахена. Оба согласились на приглашения ведущих американских научных центров: фон Нейман – Института перспективных исследований в Принстоне, фон Карман – Калифорнийского технологического института в Пасадене. Оба вначале совмещали должности в двух странах, потом окончательно выбрали Америку. Их еврейское происхождение, а в случае фон Неймана еще и отсутствие немецкого гражданства, не оставляли им шансов на успешную карьеру в Германии.
Джон фон Нейман
Фон Карман и особенно фон Нейман активно участвовали в Манхэттенском проекте по созданию американской атомной бомбы и стали всемирно известными учеными в своих областях: фон Карман – в гидро- и аэродинамике и прикладной математике, фон Нейман – в теории игр, основаниях квантовой механики и кибернетики[1].
Теодор фон Карман
С первых месяцев 1933 года «выдавливание» из
страны инакомыслящих и, прежде всего, евреев, приобрело характер государственной
политики.
Всемирно известных дирижеров Отто Клемперера и Бруно Вальтера – вынудили уехать из Германии фактическим запретом их профессиональной деятельности. Вальтеру закрыли доступ к лейпцигскому оркестру, которым он руководил, а когда он готовился дирижировать оркестром берлинской филармонии на давно объявленном концерте, ему сообщили, что, по слухам из министерства пропаганды, зал филармонии будет подожжен, если он не откажется от выступления[2]. Дирижеру ничего не оставалось, как покинуть страну.
Отто Клемперер и Бруно Вальтер
Исчезновение с музыкальной сцены двух
прославленных дирижеров объяснил публике новый руководитель государственного
Прусского театрального комитета Ганс Хинкель (Hans Hinkel), боровшийся за удаления евреев из культурной
жизни Пруссии. На страницах газеты «Франкфуртер Цайтунг» («Frankfurter Zeitung») 6 апреля 1933 года
он заявил, что Клемперера и Вальтера стало невозможно защитить от гнева
немецкой публики, которую столько лет провоцировали эти «еврейские банкроты от искусства».
Стоит обратить внимание на дату интервью – оно
вышло в свет за один день до появления печально известного закона «О восстановлении профессионального
чиновничества» („Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums“), положившего начало основательной «чистке» среди ученых и преподавателей.
Концерт Бруно Вальтера в Берлине не был отменен: вместо него оркестром руководил Рихард Штраус. Но не все были готовы оказать подобную услугу новым властям. В знак протеста против преследования еврейских музыкантов отказался дирижировать оркестром на знаменитом вагнеровском фестивале в Байройте прославленный маэстро Артуро Тосканини. Этот поступок был столь заметным, что Йозеф Геббельс в своем дневнике записал: «Тосканини отказался от Байройта». Реакция Геббельса не удивительна: за вагнеровскими фестивалями пристально следил сам фюрер.
Рихард Штраус и Артуро Тосканини
Чтобы запретить выступления еврейских исполнителей, использовались все возможные средства. Когда гамбургское филармоническое общество готовилось к празднованию столетия со дня рождения Иоганна Брамса, до сведения его руководителей было доведено, что рейхсканцлер готов стать официальным покровителем торжеств, если из их программы будут исключены все евреи (в их числе, известный пианист Рудольф Серкин). Естественно, предложение фюрера было немедленно принято.
Винифред Вагнер и Гитлер
В 1933 году еще случалось, что Гитлер поступался своими принципами. Так, он уступил просьбе Винифред Вагнер, вдовы сына Рихарда Вагнера – Зигфрида, и присутствовал на концерте, где пели еврейские певцы Александр Кипнис и Эммануил Лист. В дальнейшем на такие «жертвы» фюрер больше не шел.
Быть евреем стало вдруг в Германии опасно и
неудобно. Зато не быть евреем неожиданно обернулось огромным преимуществом. В
романе «Мефисто» сын Томаса Манна Клаус описывает эйфорию своего героя,
прототипом которого служил бывший артист, а впоследствии интендант
государственных театров Густав Грюнденс, пользовавшийся покровительством самого
Геббельса. Клаус Манн пишет о своем герое: «Допустим,
нацисты останутся у власти, чего ему, в конце концов, бояться? Он не
принадлежит ни к какой партии, и он не еврей. Прежде всего, это обстоятельство
– что он не еврей – казалось особенно утешительным и многозначительным. Что за
неожиданное и существенное преимущество, о котором он раньше вообще никогда
всерьез не думал! Он не еврей, и за это ему можно все простить!»[3].
Отделить евреев от немцев, сделать пропасть между ними непреодолимой – было главной задачей властей в первые месяцы Третьего Рейха. Многим немцам предстояло решить, по какую сторону пропасти им оказаться. Такой выбор должны были сделать члены секции поэзии Прусской академии искусств через несколько дней после выборов в рейхстаг 5 марта 1933 года, открывших Гитлеру путь к диктатуре. Все они получили письмо, в котором сообщалось, что остаться членами Академии они смогут только в том случае, если откажутся от критики нового режима и дадут письменную клятву в верности национал-социалистическим идеалам. Девять из двадцати семи членов секции ответили отказом, среди них были широко известные имена: Томас Манн[4], Альфред Дёблин, Якоб Вассерман, а также поэтесса Рикарда Хух, не имевшая к евреям никакого отношения.
Заседание секции поэзии Прусской академии искусств
(слева направо: Альфред Дёблин, Томас Манн, Рихарда Хух...)
Макс фон Шиллингс, новый президент Прусской академии искусств попытался уговорить арийку Хух не уходить из Академии. Между ними состоялся обмен письмами, в последнем из которых Рикарда вспомнила исключение Генриха Манна и отставку еврея Альфреда Дёблина: «Вы упомянули господ Генриха Манна и доктора Дёблина. Это правда, что меня трудно сравнивать с господином Генрихом Манном, с господином Дёблиным можно – не всегда, но в некоторых вещах. Я могу только мечтать, чтобы все нееврейские немцы так же добросовестно, как он, пытались найти истину, чтобы они были такими же открытыми, честными и порядочными, каким я всегда его знала. По моему мнению, перед лицом травли евреев он не мог поступить иначе. То, что моя отставка из академии не есть выражение солидарности к названным господам, несмотря на мое уважение и симпатию к господину доктору Дёблину, будет знать каждый, кто знаком со мною – персонально или из моих книг. Этим письмом я заявляю о моем выходе из Академии»[5].
Рикарда Хух
От преследования не защищала ни слава, ни мировая известность. Альберта Эйнштейна весть о приходе Гитлера к власти застала в Америке. Реакция великого ученого была мгновенной: происходящее в Германии он назвал «массовым психозом». Ученый решил не возвращаться больше на родину. Общество кайзера Вильгельма (предшественник современного Общества Макса Планка – высшей научной организации страны) тут же лишило его поста директора института физики, а Прусская академия наук исключила его из числа своих членов. В завершении всего Эйнштейн был лишен немецкого гражданства: великий физик перестал считаться немецким ученым.
Альберт Эйнштейн
Никакой высокий пост не гарантировал безопасности.
Макс Райнхардт (Max Reinhardt)
был уволен с должности руководителя Немецкого государственного театра и
вынужден был бежать за границу. Но этот выход выбирали далеко не все. Тезка
Райнхардта – Макс Либерман (Max Liebermann) – был, пожалуй, самым известным немецким
художником того времени. К моменту прихода к власти нацистов восьмидесятишестилетний
Либерман был уже слишком стар, чтобы искать спасение в эмиграции. К тому же,
бывший президент, а в 1933 году почетный президент Прусской академии искусств,
был кавалером высшей награды Германии – ордена «За заслуги» («Pour le Merite») – и надеялся, по
крайней мере, на снисхождение.
Но ничего не помогло: 7 мая Либерман был вынужден объявить о своем выходе из Академии. Что весьма показательно для того времени, ни один из многочисленных коллег бывшего президента академии не счел нужным выказать ему свое сочувствие и поддержку. Когда через два года одинокий и всеми покинутый Либерман скончался, на его похороны осмелились придти только трое «арийских» художников.
Макс Либерман
Жена Либермана пережила мужа на восемь лет. Когда
в 1943 году в ее комнату, где она была прикована болезнью к постели, ворвались
полицейские с носилками, чтобы насильно отправить восьмидесятипятилетнюю
больную в концентрационный лагерь на Востоке, несчастная женщина покончила с
собой, проглотив большое количество таблеток веронала[6].
На первый взгляд, музыка, литература и живопись
представляли для нарождающейся диктатуры далеко не самые важные сферы
общественной деятельности. Тем не менее, именно среди деятелей искусства и
культуры нацисты произвели первые чистки, именно из этих областей раньше других
были изгнаны евреи и «левые». Делалось это демонстративно решительно и
безжалостно быстро: от директивного письма президента Прусской академии
искусств до интервью Ганса Хинкеля по поводу еврейских музыкантов прошло меньше
месяца.
Новые правители Германии еще до принятия первых
антиеврейских законов стремились изгнать с общественной сцены самых заметных
представителей «еврейского духа» - писателей, художников, музыкантов. Для
Гитлера, в совершенстве владевшего искусством манипулирования общественным
сознанием, подобные демонстративные акции были не менее важным инструментом,
чем террор и физическое насилие.
Результаты оказались для нацистов вполне
удовлетворительными: большинство населения поддержало правительственные
инициативы. Даже если кто-то из интеллектуалов не был согласен с безжалостным
увольнением того или иного еврейского коллеги, то в целом приветствовал
освобождение немецкой культуры от «еврейского засилья».
Пример такого «раздвоения сознания» мы уже видели у Томаса Манна, который, с одной стороны, пишет в своем дневнике: «В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права». И в то же время в письме Альберту Эйнштейну от 15 мая 1933 года автор «Иосифа и его братьев» рассуждает о своем изгнании: «Заставить меня играть эту роль могут только, действительно, необычные зло и ложь, и, по моему глубокому убеждению, вся эта «немецкая революция» как раз и является такими ложью и злом»[7].
Томас Манн
О сути нацистского режима Томас Манн не менее
определенно высказался через несколько месяцев в письме своему близкому другу
историку литературы Эрнсту Бертраму (Ernst Bertram), ставшему убежденным сторонником новой власти:
«- Посмотрим, - написал я Вам ровно год и
один день назад, и Вы ответили с упрямством: «Непременно посмотрим!» Начали ли
Вы уже смотреть? Нет, кровавыми руками Вам закрывают глаза, и Вы миритесь с
этой «защитой». Немецкие интеллектуалы – простите мне этот объективный общий
термин – будут самыми последними, кто начнет смотреть, так как они слишком
глубоко, слишком мерзко оказались втянутыми и скомпрометированными».
Публично высказываться против гитлеровского режима Томас Манн
воздерживался, опасаясь за судьбу своих книг, пока еще широко издававшихся в
Германии. Власти тоже до поры не вносили нобелевского лауреата в число своих
заклятых врагов: в списках книг, подлежащих сожжению 10 мая 1933 года, работ
Томаса не было. Нацисты все еще надеялись видеть знаменитого писателя в своих
союзниках.
А писатель в душе был не так уж далек от этого,
как видно по его дневнику. Запись от 15 июля 1934 года: «Думал о нелепице того, что те самые евреи, которых в Германии лишают
прав и изгоняют, принимают сильнейшее участие в антилиберальном движении и
могут в своей значительной части рассматриваться как его зачинатели»[8].
В качестве примера Томас Манн приводит поэта Карла
Вольфскеля (Karl Wolfskehl),
члена одного эзотерического литературного и интеллектуального кружка,
возникшего вокруг поэта Штефана Георге, и особенно мюнхенского эксцентрика
Оскара Гольдберга (Oskar Goldberg). Непредвзятый читатель отметит «объективность»
автора, не нашедшего для этих маргиналов других выражений, кроме «сильнейшего
участия», «значительной части» и «зачинателей антилиберального движения». Но
Волшебник и на этом не останавливается. Далее он пишет: «Вообще я полагаю, что многие евреи (в Германии) в глубине души согласны
с их новой ролью гостей, которые ни в чем не участвуют, освобождены от налогов
и которых только терпят хозяева»[9].
Подобная раздвоенность сознания Томаса Манна,
характерная и для других немецких интеллектуалов, объясняет ту легкость, с
которой евреи были изгнаны из культурной жизни страны. Кроме отдельных
мужественных личностей, типа Рикарды Хух, не нашлось никакой общественной силы,
противостоящей произволу нацистов.
Отношение Томаса Манна гитлеровскому режиму определилось окончательно далеко не сразу. Толчком к этому послужили следующие события, связанные с издательским домом Самуэля Фишера, в котором выходили все труды писателя.
Томас Манн, Самэль Фишер и Герман Гессе, 1920 год
Когда в 1935 году глава издательства Самуэль Фишер
умер, его наследник – приемный сын Готфрид Берман – предпринял шаги, чтобы хотя
бы часть фирмы вывести из Третьего Рейха, где евреям уже запрещалось иметь свое
дело. Старый издательский дом «С.Фишер» должен был остаться в Германии в
арийских руках, а новое издательство «Берман-Фишер», специализирующееся на
современной немецкой эмигрантской литературе, должно было открыться в Цюрихе.
Сотрудничать с новым издательством согласились самые выдающиеся немецкие
писатели того времени, оказавшиеся в изгнании: Манн, Дёблин, Хофманшталь,
Вассерман, Шнитцлер...
Однако молодой предприниматель не учел враждебность своих коллег к новому конкуренту. Большинство швейцарских издателей выступили против начинания Бермана, а Эдуард Корроди (Eduard Korrodi), литературный редактор известной «Новой цюрихской газеты», высказался в январе 1936 года откровенно и цинично: «Единственная немецкая литература, которая эмигрировала, была еврейской». Берману-Фишеру не оставалось ничего другого, как уехать из Швейцарии в Вену.
Томас Манн и Берман-Фишер, 1955 год.
На вызов Корроди ответил Томас Манн. Его открытое
письмо в газету было первым публичным выражением его мнения после января 1933 года.
И Волшебник, наконец, сказал то, что от него давно ждали поклонники и ценители
его таланта.
Прежде всего, Манн указал Корроди на очевидный
факт: среди немецких писателей в изгнании можно было найти как евреев, так и
чистокровных немцев. Но не это было главным. Манн атакует тех, кто остался в
Германии: «Чтобы быть немцем, одной
национальности мало. С духовной точки зрения немецкая ненависть к евреям или
то, что насаждают немецкие власти, относится совсем не к евреям или не только к
ним одним. Она относится ко всей Европе и к самому высокому понятию
«германство»; она относится, как нетрудно показать, к христианско-античному
фундаменту европейской цивилизации: она есть попытка порвать цивилизаторские
связи, что угрожает страшным отчуждением страны Гёте от остального мира»[10].
Томас Манн, наконец, бросил перчатку гитлеровскому
режиму. И власти поняли вызов писателя с полуслова. Через несколько месяцев все
члены семьи Маннов, которых до этого еще не лишили немецкого гражданства,
перестали считаться гражданами Германии. Декан философского факультета
Боннского университета сообщил Томасу Манну 19 декабря 1936 года, что его имя
вычеркнуто из списка почетных докторов университета. А у стариков Прингсхаймов
– родителей жены Манна – власти Мюнхена отобрали их заграничные паспорта, лишив
возможности встречаться с детьми и внуками. Такова была месть нацистов за то,
что писатель стал в итоге антифашистом.
Но чтобы окончательно и безоговорочно поднять флаг
борьбы с гитлеризмом, самому нобелевскому лауреату по литературе, одному из
самых глубоких мыслителей Европы, потребовалось долгие три года. Столь велико
было смятение умов интеллигенции, неожиданно осознавшей, что живет в условиях
диктатуры.
Примечания
[1]
Беркович Евгений. Наука в тени свастики: портреты и судьбы.
Проблемы Гильберта. Альманах «Еврейская Старина», №2(26) 2005.
[2] Friedländer Saul. Das Dritte Reich und die Juden. . Die Jahre der Verfolgung 1933-1939. dtv, München 2000.
[3] Mann Klaus. Mephisto. München 1965. Первое немецкое издание вышло в 1936 году в
Амстердаме.
[4] Брат Томаса Генрих Манн был к тому времени уже исключен из Академии за свои
левые взгляды.
[5]
Цит. по книге Mann Golo. Erinnerungen und Gedanken:
Eine Jugend in Deutschland. Frankfurt am Main 1986.
[6] Wulf Josef (Hrsg.) Die
bildenden Künste im Dritten Reich: Eine Dokumentation. Reinbek 1966.
[7] Mann Thomas. Briefe
1889-1936, hrsg. von Erika Mann, Frankfurt a. M. 1961, S. 332.
[8] Там же, стр. 367.
[9] Mann Thomas, Tagebücher
1933–1934, Frankfurt a. M. 1977, S. 165, стр. 473.
[10] Mann Thomas. Briefe (см. примечание 7), стр. 413.
От редакции.
Другие аспекты темы см. в следующих статьях Е.Берковича:
