Кто же мы, тандем "Янкелевич-Ферман"?
Часть 5-я (начало в №№ 46, 47, 49, 50)
Моя мама вспоминает
Дни окаянные
Год 1918. В это время, из-за гражданской войны и
бандитизма, частные магазины (а тогда магазины были только частными) уже не
работали, и отец оказался безработным. Деловые люди его квалификации начали
ездить в города, где производили ткани, закупали там оптом товар и реализовывали
его в местечке. Подключился к этому делу и отец, но у него ничего не получилось.
В Добровеличковке товар у отца не продавался, и пришлось мне и ему ходить
с товаром по окружающим селам и там его реализовывать. Но и здесь у него ничего
не получилось. В Украине шла гражданская война, и разъезжать с большими партиями
товара, да еще с повсеместным бандитизмом, стало опасно для жизни, в особенности
еврею. Пришлось перейти на мелочь. У торговцев в местечке стали покупать галантерею
и разносить ее для продажи по селам и базарам. В этой торговле я уже была
первенствующей. Я расстилала на земле подстилку и раскладывала на ней наш
товар: нитки, иголки, гребешки, тесьму, резинки, ленты и всякую другую мелочь.
У меня торговля шла довольно бойко. (М.К. Как в человеческой жизни события
иногда повторяются сначала в виде трагедии, а потом в виде фарса. Описываемая
мамой торговля, нужна была семье с тремя детьми, чтобы выжить и не умереть
с голоду. Спустя свыше семидесяти лет, уже в 1995 году, перед переездом в
Америку, мама также расстилала на людном месте подстилку (тогда это не преследовалось
властями) и продавала всякую домашнюю мелочь, как из своей квартиры, так и
из нашей. В этот раз все продавалось не из нужды, а только для того, чтобы
не просто побросать. Я часто стоял рядом и любовался, как она красиво торговала).
Вернемся к маминым воспоминаниям. Во-первых, мне помогало хорошее знание русского
языка и, во-вторых, многие крестьяне покупали у нас, а не у других потому,
что знали отца по прежним временам. Отец этой торговли стеснялся, стоял в
стороне и переживал. Такая торговля убивала отца морально, он осунулся, и
на него было больно смотреть без слез. Базары в селах открываются очень рано.
Если ехать на подводе, то можно из дому выйти чуть позже, а идти около 8 км
летом было еще терпимо, а зимой было очень тяжело. Тогда я очень завидовала
нашему соседу, который работал в тепле и еще и песенки напевал. А тут семью
пришла еще одна большая неприятность. Во время разгула бандитизма родители
спрятали свои ценные вещи в погребе Шлемы Грабовского. Когда пришло время
доставать их из этого тайника, выяснилось, что самое ценное, что у них было,
обе меховые шубы, сгнили. Зима стояла суровая, и отцу необходимо было теплое
пальто. Но для этого нужна была соответствующая ткань. Уже материал фабричного
производства купить было невозможно, пришлось купить кустарную ткань кремового
цвета, просто рядно. Но ничего не поделаешь, и наш портной пошил ему это позорное
для него пальто на вате. Я уже была достаточно взрослой, чтобы ему посочувствовать.
Надо было что-то делать, и эта ткань навела его и его приятеля Ицю Кривоноса
на мысль
заняться кустарным производством тканей. (М.К. Опять история повторяется.
По возвращению в Харьков, после окончания второй Мировой войны, мы занялись
кустарным производством трикотажа, чтобы как-то сносно жить). Поехали
они в г. Смела - тогдашний центр производства тканей. Купили два ткацких станка
и привезли с собой инструктора, показавшего, как ими пользоваться. Однако,
после отъезда инструктора, выяснилось, что выделывать ткать они так и не научились.
Пришлось это производство прекратить. Так как станки были куплены за деньги
Кривоноса, то их в разобранном виде оставили у него для памяти.
И все же, несмотря на эту совместную неудачную операцию,
Кривонос после смерти отца много помогал нашей семье, что значит настоящий
друг. И пришлось нам снова заняться торговлей вразнос по селам и базарам.
У нас уже появился опыт, и торговля у нас шла бойко. У меня уже получалось
хорошо. Бабушка с дедушкой продолжали заниматься тем же, что и раньше с теми
же посиделками.
На смену царской власти пришла Советская власть.
Магазины теперь стали государственными, но в них ничего не было. Это было
время, когда еще государство религию не преследовало. Евреи начали приобщаться
к земледелию. В семьях со взрослыми детьми, могущих работать на земле, дела
шли хорошо. В начале было хорошо и в семье Шлемы Грабовского. Но потом произошла
ссора из-за межи между Шлемой и Печенюком, в которой они друг друга чуть не
убили. (М.К. Межа - разделительная линия между соседними участками земли).
В скорости Шлема умер, и соседи говорили, что это его бог наказал за несправедливый
поступок с зятем.
Впоследствии Американские еврейские организации
открыли на Херсонщине еврейские земледельческие кооперативы. Печенюк туда
переехал и хорошо там преуспел. Но при очередной перемене в политике государства,
когда стала преследоваться всякая религиозная деятельность, Печенюка арестовали
за хранение литературы по иудаизму, и вряд ли он этот арест пережил.
Рядом с больницей, на окраине местечка, приступили
к строительству школы, которой дали название «Еврейской семилетней средней
школы». Закладка школы прошла торжественно. Под каждый столб положили деньги.
(М.К. Эти люди думали, что наступают перемены к лучшему и надолго. Но
не пройдет и десяти лет, как из местечка исчезнут все евреи). Помещение
школы было небольшим - четыре небольшие классные комнаты и небольшой актовый
зал. Меня приняли в пятый класс. После образцовой школы эта школа была просто
убожеством. Неопытные учителя, отсутствие порядка, парты стояли тесно. Училась
я неплохо, но без охоты. Только потом я поняла причину своей грусти. Я скучала
по привычному порядку, по чистоте, по подругам и даже по школьному саду. Здесь
все было по-бедняцки. Только летом было хорошо. Я забиралась в хлебное поле
за школой и учила там уроки. О самой школе. Эта школа, как и все школы с еврейской
направленности в стране, будет закрыта лет через десять.
На дворе уже начало1920 г. Я заканчиваю школу. Родители
хотели, чтобы я продолжала учебу на врача в Одессе. А продолжать учебу после
7-го класса можно только для детей, достигших 16ти лет, а мне только 15. Мне
надо прибавить один год. Отец обратился к казенному раввину по фамилии Тигай
(М. К. В России казенным раввином было выборное должностное лицо, отвечающее
перед государственными властями за регистрацию гражданского состояния евреев
и за административное управление еврейским богослужением). И с легкой
руки Тигая я повзрослела на один год (М.К. В сохранившемся метрическом
свидетельстве видно явное исправление цифры 6 на 5, причем другим цветом
чернила и другой рукой). Но наступает зловещий 1921 год. Тут уже было не
до учебы.
Еще более тяжелые дни
После небольшой передышки наступили еще более тяжелые
времена. Вокруг тиф косит людей и голод, голод. И все же у нас, в начале мая
1921 г., произошла большая радость – корова отелилась. Для нас это радость
особенная, так как после отела у коровы появилось молоко, а наличие молока
в семье тогда - это была жизнь. Я не в состоянии описать ту радость с появлением
первого молока. Для нас это значило, что будем жить. Корова была племенной
породы, и молоко было жирным, и масло быстро сбивалось. Радость была недолгой.
Почти что сразу на нас начали сыпаться одно несчастье за другим. Началось
с того, что у дедушки обвалилась русская печь и сразу - же он заболел сыпным
тифом. Так как я уже переболела тифом, я вызвалась ухаживать за больным без
опасения заболеть самой. Родители с моим предложением не согласились. Основной
их довод был: "Что люди скажут?». Им стыдно было перед соседями и друзьями.
(М. К. Это тот случай, когда возможное мнение других следовало бы отбросить
на благо всей семьи. Мамино предложение было единственно правильным. Уход
за дедушкой был бы. Мама риску заболеть не подвергалась, и семья бы сохранилась.
К тому же невзирая на ее малолетство, ей было всего 15 лет, из сказанного
выше видно, что она уже была вполне сложившимся человеком. А так! Читаем дальше).
Перевели больного Герша к нам. Так как он всю жизнь спал на печке, то и у
нас он залез на нашу крохотную печь. Долго он на печи не пролежал. Спустя
короткое время он, не выдержал кризиса и умер, слезая с печи. Дедушка был
религиозным человеком, и по традиции следовало вести семидневный траур утром
и вечером. Никто не приходил, так как боялись заразиться. Папа пошел только
в синагогу. Но тиф уже вселился в наш дом. Заболели все взрослые. На ногах
осталась я одна, да еще на руках у меня Лиза и больной Абрам. (М.К. Читая
эти записи мне, старику, пережившему тоже многое, трудно даже представить,
как со всем этим могла справиться девочка 15 лет). В это тяжелое для меня
время моя лучшая подруга Руся не оставила меня одну. Здесь надо отдать должное
ее родителям, позволившим ей быть со мной и помогать мне. Через две недели,
после смерти дедушки, умирает бабушка Эстер и неделю спустя папа. У папы было
слабое сердце, и он не выдержал кризиса, а Цанк не сделал ему необходимого
укола, чтобы поддержать сердце. В то время такие уколы были дорогостоящими.
За день перед смертью папа попросил, чтобы к нему
пришел Шлема Грабовский, но когда тот пришел, уже было поздно. Умер отец у
меня на ногах. Это произошло так.
Оба больных мама и папа лежали в одной комнате на
разных кроватях. Мы с Русей спали на полу в другой комнате. Очевидно, отцу
стало ночью совсем плохо, он поднялся, пошел за чем-то и, не выдержав, свалился
мне на ноги и умер. Среди ночи я почувствовала тяжесть в ногах. Проснулась
и увидела, о ужас, лежащего на мне отца. Разбудила Русю (что бы я делала без
нее) и стали поднимать папу, а он уже был мертв. Как тяжело это вспоминать
и писать. О том, что отец умер, мама не знала потому, что была без сознания.
Если бы у Цанка не заговорила совесть, и мама тоже бы умерла. (М.К. В этом
месте у меня снова неразрешимая загадка. Мы с вами и раньше читали, что во
время гражданской войны и при бандитах и теперь, откуда у местного фельдшера
Цанка, обратим внимание только фельдшера, даже не врача, были лекарства да
еще дорогостоящие? Ведь в стране разруха, и в стране власть переходила поочередно
то к белым, то к петлюровцам, то красным. Неужели все лекарства у фельдшера
были дома, и была ли в местечке аптека? Из дальнейшего, будет видно, что навряд
ли).
Он стал спасать маму. Стал часто к нам приходить
и делать ей уколы, пока не миновал кризис. За это время к нам никто не приходил,
кроме моей дорогой, незабвенной Руси. Все боялись заразиться, включая тетю
Бобу. Ей, очевидно, не разрешала свекровь. Чтобы облегчить мое положение,
Боба забрала к себе шестилетнюю Лизу. И вот, когда мама еще была в опасности
и без сознания, и еще у меня на руках был больной трехлетний Абрам, на меня
свалилось еще одно несчастье. Пропала наша кормилица-корова. Утром рано моя
дорогая и единственная помощница Руся выгнала, как всегда, корову в общее
стадо коров, которое собиралось в центре местечка. А оттуда пастух уже выгонял
стадо на пастбище. А в этот злополучный вечер корова, к моему ужасу, не вернулась
домой. До поздней ночи я, без всякого страха, бегала по посадкам и оврагам
с одной вожделенной мечтой увидеть нашу кормилицу. Мои поиски оказались тщетными.
Домой я вернулась поздно ночью с выплаканными глазами. И здесь мне еще пришлось
успокаивать Русю, казнившая себя за то, что она ведь вывела корову в стадо.
А я как-то окаменела. Столько напастей за три недели и еще мама на грани жизни
и смерти. Что будет с нами?
И все же всяким несчастьям приходит конец.
Только с мамой
Как только после кризиса мама пришла в сознание,
она поняла всю трагичность случившегося. После того, как мы с ней выплакались
вволю, мама говорит мне: «Посмотри, хватит ли пшеницы на одну выпечку?" (М.К.
Обратите внимание на запись мамы. Бабушка Брана, как только пришла в себя
после такого смертельного заболевания, еще в постели, она принимает важное
решение, о том, как семье выжить. Она сразу же поняла, что жизнь ее семьи
с малолетними детьми зависит от нее и ни от кого больше. Вначале я полагал,
что на примере, как удалось маме описать жизнь моей прабабушки Эстер в одной
главе, также описать жизнь моей бабушки Браны. Но это не удастся. Ее дальнейшая
жизнь так тесно переплетается с жизнью нашей семьи, что можно без преувеличения
сказать, что очень часто ее деятельность и решения были в семье главенствующими,
что будет видно впоследствии).
Откуда у нас была пшеница? Когда мы с отцом ходили
по селам и продавали галантерею вразнос, то многие крестьяне платили за товар
пшеницей, а многие, в знак уважения к отцу, давали нам понемногу пшеницы в
качестве подарка. Когда выяснилось, что пшеницы оказалось достаточно, мама
велела ее смолоть и из всей муки спечь хлеб. Ее расчет был следующим. Испеченный
хлеб нарезать кусочками и продать на базаре с таким расчетом, чтобы на вырученные
деньги купить снова муки для следующей выпечки и, чтобы и себе хлеб остался.
На мельнице работал рабочим бывший ученик отца Аврум Бахмуцкий. Из уважения
к покойному отцу он втайне от хозяина пшеницу смолол, а так называемый
размер (часть смолотой муки в оплату за помол) не взял. До этого я много чего
делала по хозяйству, но тесто я не делала. До этого я и хлеб не выпекала.
Мама из постели инструктирует меня, как делать закваску, как месить тесто
до тех пор, пока рука из теста не вынимается чистой. Потом выделанное тесто
разделить на части и выработать их в виде шаров. Затем следовало хорошо истопить
печь. Как истопить печь, у меня был опыт. Я уже и раньше топила печь соломой,
кизяком, шелухой от семечек подсолнуха и проса. Несмотря на то, что я пекла
впервые, хлеб у меня получился хорошим. Теперь задача хлеб продать. Нарезаю
хлеб на ломтики, беру табурет, белое полотенце и иду на базар. Я быстро свой
товар распродала. На вырученные деньги снова покупаю пшеницу. И все тот же
Абрам, без ведома хозяина мельницы, мелет мне муку без размера и даже разрешает
мне набрать шелуху для топки. Я становлюсь заправским хлебопеком. Так, с помощью
друзей, мы боролись за выживание. Как только свекровь тети Бобы увидела, что
мама уже на ногах, она велела Лизе возвращаться домой. Вот и разница в сочувствии
некоторых родственников и друзей. Здесь и Велв, и Руся, и Аврум Ройдич, и
Кривонос и Аврум Бахмуцкий и его мать, Мойше Спектор и много, много других
друзей.
Мне запомнился светлый случай тех времен. Недалеко
от местечка был хутор (М. К. Хутор это обособленное от деревни крестьянское
хозяйство) богатого крестьянина по фамилии Жирный. Во время сбора урожая
к нам под вечер приехал Жирный на арбе и стал набирать желающих поработать
на поле. (М.К. Арба на Украине это четырехколесная длинная повозка с решетчатыми
из реек бортами). Нас набралось довольно много, в том числе и я. Ужин,
которым нас накормили, мне не забыть никогда. Это были галушки, хорошо перемасленные
пережаренным луком и, что очень важно, ешь, сколько хочешь. (М. К. Галушки
- это украинское национальное блюдо. Это вареные кусочки специального теста.
Их часто ели со сметаной). Но этой вкуснятины много не съешь - четыре,
пять и больше не лезет. На закуску дали без ограничения дыни и арбузы. Вот
где была Божья благодать. Спали мы в клуне (высокий сарай, где хранилось сено
и другие сельхозпродукты). Ночью и днем шел дождь. На поле работать нельзя,
а нас хорошо кормят, так, что мы даже поправляться стали. И еще неописуемая
мною тишина. На завтра дождь прекратился, и мы хорошо отработали, так, что
хозяин остался нами доволен. По домам нас развозили с заработанной нами пшеницей.
У нас была большая металлическая ванна (о назначении я писала раньше), и мы
ее заполнили до верху. Так что хлеб у нас был, но до хлеба еще кое-что нужно.
Кое-что нам доставалось от сдачи дедушкиного дома, но этого было недостаточным
для содержания семьи из четырех человек. Мама вынуждена была идти по копеечному
производству бабушки Эстер, и наладила производство жидких дрожжей. Надо подчеркнуть,
что женское общество местечка входило в бедственное положение мамы, оставшейся
одной без мужа и близких родственников, с тремя детьми в такое тяжелое время.
Если бабушка делала дрожжи только для двух соседних улиц, то совершенно чужая
женщина, мать Аврума Бахмуцкого и жившая в другом конце местечка, собирала
баночки у своих соседей и приходила к маме с большой корзиной и брала дрожжи
для своих соседей. Так, чем она могла, помогала маме. К сожалению, я забыла
ее имя, так как все окружающие звали ее «де Бахмучехе». У нее, кроме Аврума,
были еще трое детей. Моя ровесница Брана, младший сын Янкеле (прямая противоположность
своему старшему брату Авруму) и самая младшая Сара. И этого заработка не хватало.
Мама и шила кое-кому детские вещи, но всего этого было мало. Я уже закончила
школу. Получила аттестат с оценкой «Успешно» по всем предметам и даже репетировала
двух учеников.
Время поступать в медицинский институт в Одессе.
Многие желающие, и даже сироты, уехали учиться. При царе этого делать для
еврейских детей было невозможно, а я этого сделать не смогла, потому, что
только-только отец умер, да и мама с двумя маленькими детьми. Так мое образование
на этом закончилось. (М.К. А у моего папы и не начиналось). А тут еще
зима приближается. Нужно топливо, обувь, теплая одежда детям. И вот в таком
безвыходном положении, появилась надежда в виде молодой девушки по имени Ханка
Шифрин. Кто она? Откуда взялась? А взялась она из деревни, откуда ее семья
была вынуждена уехать во время бандитизма. Ханка была лет на пять старше
меня. Она была уже современной девушкой. Культурная, начитанная, скромная,
прямая противоположность своей матери. Ханка предложила маме совместно гнать
самогон. (М.К. Самогон - это кустарная водка, не очищенная от сивушных
масел). Она просветила маму, что этим многие промышляют, включая и ее
маму. Но со своей мамой она дела не хочет иметь, и хочет жить самостоятельно.
Для производства самогона нужен был аппарат, главной частью которого являлся
металлический змеевик, в котором конденсируется выделяемый закваской алкоголь.
И еще следует отметить, что это была запрещенная деятельность, но блюстители
власти в это время смотрели на эту деятельность сквозь пальцы, хотя за небольшую
взятку. По совету Ханки мама решила поговорить с Кривоносом. Кривонос это
мероприятие одобрил и даже вызвался достать необходимый змеевик. Через очень
короткое время он принес прекрасный медный змеевик. Маме он сказал, что сделал
этот змеевик его знакомый русский ювелир, который сделал это из сострадания
к маме и не хочет, чтобы кто-нибудь знал об этом. Мне кажется, что он боялся
преследования властей. Опишу вкратце процесс гонки самогона. Определенный
срок закваска выдерживается в кадушке. Затем закваска переливается в нагреваемый
железный бак, герметично закрытый, из которого пары алкоголя выходят через
змеевик. Дополнительную герметичность соединения змеевика с кубом мама придумала
сама. Крышку куба она обмазывала толстым слоем глины. Испаряемая влага, попав
в змеевик, охлаждается водой в бочоночке, куда этот змеевик опущен. Влага
в змеевике конденсируется в алкогольную жидкость, в народе называемой самогоном.
В бочоночке вода должна быть всегда холодной. Так как иногда заготовленной
воды не хватало, а гнали мы только по ночам, то мне приходилось идти в ночь
к колодцу по воду. Это было страшно, но еще больше было страха от запаха самогона
во дворе, что было очень опасно, так как это производство было противозаконным.
Полученный самогон, проверялся на крепость. Жидкость должна гореть. Если жидкость
переставала гореть, надо было прекращать гнать. (М. К. В начале гонки идет
качественный самогон, который в народе называется – первач. Потом крепость
его падает и, в конце концов, гонку прекращают). Гнали мы один раз в неделю.
И гнать, и продавать самогон было чрезвычайно опасно. И здесь к нам на помощь
пришли друзья отца. (М.К. Берегите друзей). Они организовали систему
реализации готового продукта. Весь самогон относился к Мойше Спектору домой.
Мойше относил «продукт» в синагогу, где он и раскупался. Вырученные деньги
Мойше отдавал мне дома, куда я была вхожа. Мойше был вдов, и я очень хотела,
чтобы мама за него вышла замуж, но мама не решалась. У нее двое маленьких
детей, да и у него тоже. Не захотела мама стать мачехой. В этом запрещенном
производстве была радость общения с замечательной Ханкой. Мы с ней даже стихи
сочиняли. Но работа эта была очень опасной. Однажды у нас был обыск. Друзья
говорили, что это обошлось не без Янкеле Бахмутского. Вот вам и два брата.
Старший Аврум старался помочь маме, попавшей в беду, а младший донес на маму.
А последствия могли быть самыми ужасными, тем более для вдовы с тремя детьми.
Об этом немного ниже. В этот обыск нам несказанно повезло. Они искали вещественные
доказательства нашего производства, но не нашли. А оно у них было под носом.
У стены русской печки, в самом теплом месте стояла кадка с закваской для будущего
самогона. Она была законспирирована под постель для Абрама. На кадку положили
ставню от окна, а сверху постелили. Когда пришли с обыском, на этой постели
сидел трехлетний Абрам, который еще не ходил и только кое-что говорил. Во
время обыска ребенка они не тронули, а мы с мамой сидели окаменевшими. О ночном
обыске мама рассказала нашему знакомому портному Фурману.
Именно его дочь папа устроил в образцовую школу,
как особо нуждающегося. При новой власти, он, как рабочий класс, был в фаворе
и был знаком с местными руководителями. Он успокоил маму и сказал, что он
постарается уладить ее дело. Так оно и произошло. За время нашего производства,
мы приоделись, купили необходимую обувь, приобрели топливо на зиму и немного
прибодрились. Мы потихоньку продолжаем свое производство. Мы довольны Ханкой,
а она нами. И вот нашему счастью приходит конец. Власти ужесточили борьбу
с самогоноварением. Начались повальные обыски. Нас эти обыски обошли стороной.
Дело происходило зимой и пойманных, в том числе нашего доброго соседа Аврума
Ройдича, погнали пешком более 50 км в Первомайск с аппаратами на плечах. Теперь
уже производство решили прикрыть. Инвентарь спрятали на чердаке дедушкиного
дома, откуда его и украли. С Ханкой мы дружно разошлись. Она была замечательной
девушкой и удачно вышла замуж.
Зима. Начало 1923 г. С прекращением производства
самогоноварения, учитывая мое истощенное состояние, мама решила дать мне передышку
и отправила меня на месяц к своему отцу Хаим–Цуди в Каныболот (Кировоград), от нас далеко. Добираться туда можно было только на подводах. Подвернулся
случай. Через один дом от нас жила старая женщина, которую окружающие звали Ушеренцелны. У нее было два взрослых сына. Это были рослые мужчины, холостяки.
В народе говорили, что они занимаются всякими темными делами и даже конокрадством.
Мама несколько раз собирала меня в дорогу, но каждый раз откладывалось, так
как в их делах третий человек был лишним. Немного о людях, кравших лошадей,
Их называли конокрадами. Как правило, они воровали лошадей в одной губернии
и перегоняли их для продажи в другую. (М.К. Вспомним, как конокрады украли
табун лошадей моего дедушки Льва в воспоминаниях моего папы). Это было
всегда очень опасным занятием. В те времена для крестьянина лошадь была основным
и главным средством ведения хозяйства. И если попадался конокрад, то крестьяне
из солидарности объединялись и часто забивали конокрада до смерти. И смерть
для них была мучительной. Наконец, они взяли меня с собой. Ехали мы очень
долго, около суток, и вот эти люди вручили меня дедушке. Приняли меня радушно,
даже вторая жена дедушки, которую звали Суре-Лея. Это была дородная женщина,
очень хорошо готовившая. Обед всегда был из трех блюд и на закуску замечательный
компот из сухофруктов. Хозяйство вели очень экономно. Так, например, абрикосовые
косточки не выбрасывали, а складывали в ящик кухонного буфета. Как-то подводит
она меня к этому ящику, дает молоток и говорит: «Разбей косточки, а ядрышки
ешь, сколько хочешь». Наконец, я зажила сытно и беззаботно. От первого мужа
у Суры-Леи была замужняя дочь с двумя мальчиками почти одного со мной возраста.
У них был свой дом в центре города и там же парикмахерская ее мужа. Мальчики
и их друзья, мальчики и девочки, были хорошо образованны и культурные, не
чета нашим. Мне было хорошо в этой компании. В этом доме меня родители ребят
очень хорошо принимали. Принимали меня также хорошо еще в одной семье по фамилии
Лернер. Они были тоже родственниками со стороны мамы. В семье были две девушки
Маня и Даша и их брат (Имя его забыла). Город этот, не то, что наше местечко,
чистый, ухоженный, хороший базар, в магазинах есть товар, дворы маленькие,
чистые, топят дровами, не то, что нашим кизяком. У дедушки дрова на зиму сложены
в углу двора аккуратным штабелем, и ему не надо покупать топливо среди зимы,
как это делал дедушка Герш. Беззаботный, сытый месяц прошел быстро, и я вернулась
домой. На прощание дедушка Хаим–Цуди остался верен себе и кроме подарка мне
- отреза голубой шотландки на платье, никаких подарков своей дочери, моей
маме, ни Лизе, ни Абраму не сделал. И все же, после пребывания у дедушки,
я из заморыша с длинными ногами вернулась пополневшей взрослой девушкой. И
мне пришла мысль, что меня там откормили, как дедушка Герш откармливал своих
гусей. Дома я снова, вместе с мамой, включилась в борьбу за выживание. Денег,
которые нам платили квартиранты в нашем доме (из-за нужды мама сдала квартирантам
вторую нашу комнату) и дедушкином доме, не хватало для содержания семьи из
четырех человек. Мама с великим страхом принялась снова за самогоноварение,
а сбывал его все тот же Спектор. Опишу наших квартирантов, впоследствии изменивших
всю нашу жизнь. Поселились они у нас еще во времена, когда мы гнали самогон
в компании с Ханкой. Соседей мы не боялись, и производство шло безбоязненно.
Семья эта состояла из мужчины лет двадцати пяти, его матери и сироты-племянника.
Во время бандитизма они приехали к нам в местечко из села Ивановка. Сам сосед
редко бывал дома, так как был очень занят. У него, с братом на паях, был небольшой
продуктовый магазин. Наш сосед был холостяком, а у брата вторая жена и двое
детей от первого брака. Семья нашего соседа состояла из слегка парализованной
матери - у нее тряслась слегка голова и руки и ужасно разболтанного и ленивого
сироты – племянника. К тому же он буквально издевался над своей бабушкой,
что для нас было диким. Сосед наш бывал редко дома. В магазине он был чем-то
наподобие снабженца. Чтобы не утомлять больную мать, он питался в сухомятку.
Утром он выпивал литра полтора молока с хлебом. Нам с мамой нравилось его
уход за матерью. Он часто ее купал в корыте и мыл ей голову. Эта зима была
очень холодной и буранной, а мама сдала соседу комнату с отоплением. Сколько
не топи, все равно холодно. В один из ночных буранов слышим, что ветрище срывает
крышу из дома. Мы с мамой быстро оделись и выскочили во двор. Ветер срывает
по одному или по несколько листов железа и уносит их в степь. Мы с мамой с
риском для жизни (сорванный ветром лист железа, мог кого-нибудь и ударить)
стали собирать сорванное железо в степи. Большую часть кровли собрали, но
не всю. И снова помогли друзья отца. Среди них был и кровельщик по фамилии
Бесноватый. Утром рано мама вся в слезах прибежала к нему за помощью. Он маму
успокоил и крышу восстановил. В восстановлении крыши приняли участие все друзья
покойного отца. Крышу восстановили. Эту дорогостоящую зимнюю работу даже зажиточному
человеку было бы не по силам заплатить. Вот и такое несчастье надо было пережить.
И что значит иметь друзей, таких какие были у моего отца.
Утверждают, что молодости и море нипочем. После трудов
по дому у меня своя отдушина. С детских лет у меня была подруга Сима Грабовская,
дочь брата нашего соседа Шлемы. Братья не дружили. Шлема богат, а его брат
Мотл - бедняк. Дети братьев тоже не дружили. Мотл унаследовал от матери дом
в центре местечка, и нам подругам там хорошо жилось. Мотл чем-то промышлял,
поэтому у него была лошадь, и мы, дети часто разъезжали на его выезде. У Мотла
была большая семья - пять мальчиков и две девочки. Чтобы поддержать семью,
жена Мотла печет хлеб на продажу, а также продает жидкие дрожжи. Кроме того,
Мотл еще и кантор, но кантор будничный, то есть повседневный. На главные еврейские
праздники - Рош-Гашана (новый год по еврейскому календарю) и на самый святой
праздник Йом Кипур (Судный день) община нанимает первоклассного кантора со
стороны. (М.К. Кантор или хазан - главный певец религиозного песнопения).
В эти праздничные дни все евреи вместе со своими
женами, и богатые, и бедные шли в синагогу. В одном дворе были две синагоги
– старая и новая. В синагоге мужчины размещались на первом этаже, а женщины
на втором. Места в синагоге, как внизу, так и вверху, платные. На эти деньги
и содержалась синагога. Первые ряды подороже для состоятельных людей. Праздничный
кантор красиво пел и посматривал все время на второй этаж. Дома жены, если
им понравился кантор, решают, привлекать ли
через своих мужей кантора в следующий
раз или нет. В еврейских семьях их слово большей частью было решающим. Очевидно,
плата за молитву в праздничные дни была большой, а в будничные низкой, так
как на нее Мотл не мог содержать свою семью. У Симы очень часто был настоящий
хор, и пели все и родители и дети. Относительно меня Мотл говорил, что у меня
приятный голос. Когда мы пели, все житейские невзгоды уходили. Пели мы и еврейские
и русские песни. Больше всего я любила русскую песню «Белое покрывало», которая
меня брала за душу. Летом, когда окна были открытыми, прохожие останавливались
и становились слушателями этого импровизированного концерта. Как сложилась
жизнь этих моих друзей? Старший сын Иця, когда подрос, уехал в Палестину.
У второго сын Янкеля был превосходный голос, и он мечтал стать хорошим кантором
и жениться на Голде, дочери богача Шлоймы Жернистого. В последствии обе мечты
его сбылись. Он женился на Голде и в Москве стал известным кантором. Песнопения
в доме Симы были для меня главной духовной отдушиной. По вечерам молодежь
гуляла по центральной улице, беседовали, лузгали семечки. Так мы стремились
и людей посмотреть и себя показать. (М.К. Размышляя над этими мамиными
строками, я подумал. Ведь это было замечательное мероприятие. На этих прогулках
молодежь знакомилась, и невесты не обязательно ждали, когда их засватают совершенно
незнакомые люди. С этим обычаем я встретился в городе Битола, теперь это Македония.
На предвечерние часы, главная центральная улица перекрывалась для транспорта,
и она отдавалась в распоряжение молодежи. Там они и знакомились. Замечательный
старинный обычай, его бы надо было бы восстановить).Украдкой от мам девочки
покупали пудру с названием «Лебяжий пух». Розовая пудра мне ни к чему, так
как у меня и без того румянец на всю щеку.
После ухода зимы, начинается предпраздничная уборка
перед праздником пейсах. Мне предстояло мазать русские печи изнутри у нас
и у тети Бобы. В нашу крохотную печь только я свободно и могла залезть.
Я эту работу любила. Меня ею научила большая мастерица
по имени Улита, которая за свою работу брала очень дорого. Она свои знания
охотно передала мне. Сделанную мною работу она всегда хвалила. Для обмазки
месится раствор глины, хорошо уснащенный конским навозом. Такая обмазка крепкая
и долго стоит. Мой навык обмазки мне пригодился много лет спустя уже в Харькове.
В доме, который мы снимали, обвалилась кирпичная облицовка. Пришлось эту наружную
стену обмазать. И мы всей семьей даже с малолетним сыном Геной эту работу
сделали. Моя обмазка долго стояла, а вот обмазка соседней квартиры, где жила
русская семья, требовала ежегодного ремонта. Что значит, у меня была хорошая
школа. Надо было побелить квартиру и изнутри. У нас за зиму мыши перегрызали
внутренние стены так, что они даже обваливались и часто обнажались целые их
гнезда с ужасно выглядевшими бесшерстными малышами. В предпраздничную работу
мне надо было помогать маме кашировать посуду. У нас этот процесс мы осуществляли
во дворе. Посуда хорошо очищается заранее. Предварительно накаляются булыжники.
Кипятят воду. Накаленные булыжники укладываются в большой таз. В этот таз
кладутся ложки, вилки, чугунки и заливаются кипятком. Потом эта посуда прополаскивается
холодной водой, и она становится кашерной. У богатых людей пасхальная посуда
специальная и храниться из года в год в деревянных ящиках. Пасхальная посуда
самая красивая и в особенности пасхальные рюмочки для вина. У нас и бабушки
был тоже небольшой ассортимент пасхальной посуды и хранился он у дедушки на
чердаке. Мне уже семнадцать лет. Хочется принарядиться, а лично у меня ничего
нет. От бабушки Эстер остались красивые черные ботинки с белыми пуговицами.
От тети Бобы красивая плюшевая курточка. Курточка как раз мне по фигуре. Так
что есть, в чем выйти погулять. В нашей компании я самая младшая. К нам присоединились
новые две девочки Ханка и Ева, дочери Зельмана Смотрицкого. Это были некрасивые,
но добрые девочки. Зельман был хорошо обеспеченным человеком. Кроме своей
семьи, он содержал еще две семьи своих рано умерших от туберкулеза братьев.
А их семьи были большими. У одного осталось трое детей, а у второго пятеро.
В местечке все знали, что у Смотрицких наследственный туберкулез. Соседи Зельмана
уважали. В субботу на обед он брал из синагоги особо нуждающихся людей, которых
называли «ойрехы". У Зельмана был свой выезд, так что зимой мы катались на
санках. Жизнь прекрасна. Как–то Ханка сказала, что завидует мне, так как меня
радует всякая мелочь, например, покупка гребешка, а у нее есть все, говорит
она, но меня это не радует.
Весна 1923 г. В теплые субботние и воскресные дни
женщины группируются на парадных крылечках и скамейках и перемалывают кости
всех прохожих и лузгают, лузгают семечки подсолнуха. Причем, лузгание тоже
требовало мастерства. По скорости с тетей Бобой, пожалуй, никто справиться
не смог бы. Кроме того, лушпайки должны были свисать с нижней губы,
склеенные
слюной.
Как-то на закате солнца, я отдыхала на скамейке у
дома после того, как помазала (побелила) дом снаружи. На скамейку присаживается
наш квартирант. Поговорили. До этого я с ним очень редко разговаривала. После
нескольких таких свиданий, он говорит мне: «Выходи за меня замуж». Я, как
и все девушки в подобных случаях, сказала, что об этом еще не думала. Он говорит,
ну что ж подумай. А думать было, о чем. Во-первых, я еще очень молода - мне
только 17 лет. Знаю, что к нему сватаются очень хорошие девушки и постарше
меня. У него уже большая семья, как я уже писала ранее, больная мама и вздорный
племянник, а я уже и до этого столько настрадалась. С другой стороны он мне
нравился своей черной густой шевелюрой, очень черными глазами, красивыми черными
бровями. У него красивый рот с умеренными губами. В общем, он здоров, красив,
подтянут. В обществе держит себя не навязчиво. Сватался он между длительными
поездками. Приезжает, спрашивает: «Надумала?» И так несколько раз. В конце
концов, я его полюбила. Мы с мамой перешерстили всех местных женихов и остановились
на нем, как на самом интересном. Как-то между поездками, он сказал мне, что
у него есть возможность устроить свою маму у замужней сестры в Новоукраинке.
При том муж у сестры добрый человек, и ей там будет хорошо, хотя у них уже
живет его мать. А племяннику он даст какую–то специальность, которую тот сам
себе выберет.
Я выхожу замуж
Мы с мамой посоветовались и решили дать согласие,
хотя со свадьбой мы не торопились. У меня, как у невесты, нет никакой одежды.
Занялись подготовкой к свадьбе. К тому же и осень подступила, и теплой одежды
тоже нет. Свадебное платье. Наша знакомая Брана Бахмутская перешила мне бабушкино
черное длинное платье с шелком. Обувь у меня была. Несколько лет назад в подарок
к моему дню рождения ныне покойный папа купил мне очень красивые черные
женские сапоги на высоком каблуке. Мне в них так было хорошо, что я за всю
жизнь не припомню, чтобы от обуви у меня было такое удовольствие, как от них.
Зимнее пальто. Курточка тети Бобы к таким сапогам не подходила. И здесь нашелся
выход. В начале я нарядилась в генеральскую бекешу (полупальто) с серым каракулевым
воротником, которая была без надобности у жениха. Сидела эта бекеша на мне
как вылитая (бекеша, очевидно, была не генерала, а его ребенка). Но пальто
все-таки шить надо, и мама отправила меня за этим к дяде Эйлику в Первомайск,
у которого и дочь Хайка, и зять были первоклассными портными. (М.К. В этом
месте неувязка с родством Хайки с дядей, а вернее двоюродным дедушкой Эйликом.
Ныне живущий внук Эйлика Иосиф не знает о дочери Эйлика по имени Хайка).
Пальто они пошили быстро и хорошо, но взяли с меня дорого, так как по выражению
ее Ейлика, Ханка была очень скупым человеком. Назначенную свадьбу, почему-то
перенесли на апрель 1923 г.
Подвенечное платье. Как–то мама купила на базаре
поповскую ризу. Из кремовой саржевой подкладки этой ризы, Брана Бахмутская
пошила мне подвенечное платье. Из бостонового верха этой ризы, тоже кремового,
пошили жакет. Интересная деталь, связанная с этой ризой. У этой ризы был стойкий
парфюмерный запах. Сколько я его не стирала запах сохранялся (М.К. Я эту
кремовую ткань и ее запах даже я помню. Вот это было качество духов).
Спустя много, много лет, этот жакет я отдала своей внучке Леночке, как прекрасную
ткань. Хотела, чтобы она пошила из него, что-то для ее девочек. А теперь думаю,
что они в таком наследстве не нуждались.
Саму свадьбу, не помню по какой причине, еще раз
перенесли. Состоялась она в апреле 1924 г. Свадьбу проводили по еврейской
традиции у синагоги под хупой. У нас это выглядело так. На четырех столбиках
был натянут полог (полог на иврите хупа) из черной плотной ткани с белой бахромой.
Я семь раз обошла вокруг жениха. Затем раввин произнес благословения. По традиции
положено, чтобы жених одел на руку невесте золотое кольцо, но такового у него
не оказалось. Затем нам дали выпить по рюмочке вина, а рюмочки разбили на
счастье. Само торжество провели в большой комнате у тети Бобы. Свадьба была
скучной. Ни музыки, ни танцев. Правда, были певчие Грабовские.
Мама не хотела, чтобы мы после свадьбы жили у нее.
(М. К. Такое решение показывает ум моей бабушки). Мама сняла квартиру
для нас у четы по фамилии Учитель. Его звали Мойше, а ее Сура. В чете у них
царил матриархат. В народе ее звали Сура-шейгец, что значило отпетый парень.
Сура была красивой женщиной и вела себя очень свободно. Их дом стоял в самом
центре местечка. У них был свой участок земли, и они занимались хлебопашеством.
Участок этот был у них еще до Октябрьской революции, и люди говорили, что
Сура-шейгец выдурила этот участок у помещика своей фаршированной рыбой (надо
полагать, что она умела готовить). Кроме того, Сура славилась своей вредностью.
И к этой хозяйке меня угораздило попасть.
бани спб
