Jankelevich1

Теплые слова о бабушке Эстер

     Свою бабушку Эстер я запомнила маленькой, худенькой старушкой. Но я думаю, что это память ребенка. Учитывая, что мой папа в 1921 г. умер в возрасте 37 лет, а также тот факт, что девушки тогда обычно выходили замуж рано, ей не могло быть более шестидесяти лет. Если она и выглядела старой, то ее преждевременно состарила жизнь. Муж не в состоянии был заработать на приличную жизнь семьи, и поэтому ей приходилось много работать самой. Многочисленные неудачные роды, пожар, когда у бедняка сгорает единственное его богатство – дом и многие, многие другие невзгоды не украшали ее жизнь. У бабушки, как и у всех бедняков, тогда рождалось множество детей, но большинство умирало в младенческом возрасте. Осталось только двое и им, как заговор, дали другие уменьшительные имена. Амшею дали имя Куцик, дочери Рахиль – Бобеле. О том, что ей плохо живется, она выражала (можно, очевидно, сказать ворчала) в слух не стесняясь только меня. Или она мне жаловалась, или думала, что я маленькая, чтобы внять ее причитаниям. Не стеснялась еще и потому, что знала, что я никогда и никому не стану рассказывать то, о чем бабушка говорила мне, жалуясь на свою судьбу. Она знала то, что все, о чем она говорила, мне, останется между нами. Я никогда не была доносчицей. (М.К. Это качество мамы я могу подтвердить. Сказанное ей доверительно – оставалось только у нее. Она никогда не была сплетницей). Чем же бабушка подрабатывала на жизнь при отсутствии основного капитала? Она зарабатывала свои копейки личным трудом, тем более что надо было собирать приданное для Бобеле. (М.К. Выходит, в их доме мужчиной была бабушка?)

     Для современного человека эти виды заработка просто экзотические и их следует описать.
     Она делала на продажу жидкие дрожжи. По четвергам женщины из ближайших улиц приходили к ней покупать эти дрожжи для выпечки в пятницу хлеба на предстоящую неделю. Малые семьи пекли хлеб один раз в неделю, а большие два раза. Существовала и практика взаимовыручки – занимали хлеб друг у друга. В крайнем случае, в местечке был хлебный магазин. Жарила она на продажу семечки подсолнуха. Покупателями были в основном дети. Бабушка покупателям была рада, хотя они заносили в дом горы черноземной грязи и выстуживали помещение. Дедушка им был не рад и, обычно, на идиш кричал мне с печи: «А рих ин дан татнс татын», что в переводе на русский язык звучит как «черт отцу твоего отца», что значит, он сам себя ругал. А бабушка по этому поводу иронизировала: «Еще не доспал норму». Летом покупали у крестьян оптом яблоки, перебирали их, сортировали, отбирали подпорченные на радость мне и продавали поштучно. Продавала бабушка и куриные яйца. Дедушка покупал на базаре курей-несушек и выпускал их на чердак. На чердаке расставлялись всякого рода старые ситечки, коробочки, в них укладывалась мягкая подстилка, в которых куры и неслись. Мне нравилось лазить по чердаку и выискивать яйца.

    Зимой по дешевке покупались худых гусей и желательно одного выводка. Одного выводка, чтобы не дрались между собой. Если гуси разных выводков, то они дерутся и плохо набирают вес. Гусей размещали в клетках опять же на чердаке. Затем их три недели откармливали на продажу, чтобы они набирали жир. В те времена у евреев очень ценился гусиный жир. Это было лакомство, и им лечили всевозможные болезни. (М.К. Я, например, помню такой случай. Как-то зимой я, катаясь на лыжах, так сильно отморозил уши, что при резком повороте головы, они, как деревянные, хлопали меня по голове. Бабушка смазала мои уши таким жиром, на идиш этот жир называется «шмолц», и это мне очень помогло. Запомнился мне этот случай потому, что это было накануне Нового года, и мне очень хотелось быть на школьном празднике, а с такими огромными красными ушами я стеснялся появиться перед нашими девочками). Во время откормки дедушка не спал, так как залезть на чердак было очень просто. Только при удачной покупке труд окупался. Если купленные гуси плохо набирали жир, то старики с трудом возвращали потраченные деньги. Резали гусей только в четверг у резника (на идиш «шойхет») для предстоящего субботнего обеда, который готовился в пятницу. Накануне этого дня дед не спал всю ночь во избежание их кражи. Зарезанных гусей надо было еще сразу же ощипать, пока тушки были еще теплыми. В начале ощипываются перья, а затем пух. У жирного гуся и перья, и пух ощипываются легко и тушка красивая. Хуже было с худыми гусями. Очень много перьев вытаскивалось с кусками шкурки. Для продажи такой гусь плох, и даже шкварки (поджаренные кусочки шкурок) из него плохие – тугие. Перед продажей в ощипывание гусей часто включалась вся семья, в том числе мама, Бобеле и даже я, хотя мне было лет пять-шесть. Я эту работу никогда не любила, потому что пух лез в нос, рот и даже глаза. Из-за этого и разговаривать было нельзя. Но я от нее никогда не отказывалась, так как чувствовала прилив гордости за доверенную мне работу. Покупатели бронировали гусей предварительно. Гусей покупали целиком или частями, но без жира, который продавался отдельно. Все продавалось на вес. Весы были самодельными. К заделанному в потолке крюку, было подвешено коромысло, к которому с обеих сторон на веревках были подвешены железные тарелки. Гири были фабричными: от четверти фунта до пяти. Продавалось все, даже перья и пух. Плохие шкурки от худых гусей, которые не могли быть проданы, перетапливались и продавались беднякам. Было настоящее безотходное производство. Интересна дружба между тестем и невесткой. После неудачной покупки гусей или курей-несушек, бабушка Эстер начинала ворчать, и дед Герш спешил за помощью к своей невестке: «Брана, выручай!». Мама предпринимала политический маневр. Она заходила, как бы случайно, к своей свекрови и предлагала перекупить этих гусей или курей. После этого бабушка Эстер смягчалась, и в доме наступал мир. Надо отметить, что гуси из всей торговли были основным источником их заработка, как тогда говорили – парнусе. Когда одна или две такие покупки оказывались неудачными, старики оказывались совсем без денег. А занять было не у кого – все соседи и знакомые были такими же бедняками. И тогда выручал только сын Куцик.

     Вода в Добровеличковке всегда была проблемой. Как холодная, так и горячая. Воду брали из колодцев. В пределах досягаемости их было два. Ближайший колодец был на расстоянии полукилометра, но он был очень глубоким, и вода в нем была жесткой. Другой колодец был намного дальше – у реки Добрянки вблизи села Опта. Мне нравилось это село своими белыми хатами, которые летом утопали в зелени садов. Это было зажиточное село. Когда я подросла, то ходила по воду с компанией девочек с коромыслом на плечах, на которое по краям было подвешено два ведра. Любопытная деталь. Во время ходьбы ведра раскачивались. Для того чтобы вода не выплескивалась при ходьбе, на воду укладывалось по дощечке. Были у нас девушки и женщины, которые так мастерски несли коромысло, что вода и без дощечек не расхлюпывалась. Теперь я понимаю, что у них была грациозная походка. И все же так далеко носить воду на плечах можно было в хорошую погоду, да и не у всех были для этого силы. Поэтому надо было воду покупать. Воду покупали у водовоза по имени Пуся. Только он снабжал всю улицу водой из бочки, которую он набирал из дальнего колодца и развозил по домам. У большинства покупателей воды он брал плату вперед за месяц, а очень бедные платили наличными за каждое ведро. Хуже было зимой, когда Пусина кляча (старая, немощная лошадь) не могла вытащить на гору тяжелую бочку с водой. Тогда вся улица оставалась без воды. У деда Герша с Пусей были особые отношения, и они часто ссорились, так как дедушка платил Пусе за полную бочку воды, а тот по дороге продавал кому-то несколько ведер воды, чем как бы обкрадывал дедушку. Для деда Герша вода была сырьем, о чем несколько ниже. Двор деда был настолько узким, что телега Пуси не могла заехать в него, поэтому воду из бочки в ведра наливали на улице прямо перед домом. Мне запомнилась большая гора льда перед домом от воды, расплескивавшейся при этой операции. Вернемся к воде как к сырью и не только. Бабушка и дедушка кипятили воду на продажу в русской печи. (М.К. Русская печь – это гениальное изобретение народа. Я даже не мыслю жизнь людей в тех краях без нее. Коротко опишу конструкцию и использование этого творения. Грубо говоря, это куб примерно 3 метра на 3 метра по периметру и высотой до самого потолка. Эта печь выкладывалась из самана. Саман – необожженный кирпич из глины. На уровне пояса внутри этого куба имеется большая полость со сферическим верхом, открытая со стороны фасада, и предназначенная для обслуживания печи. Эта полость предназначена для сжигания топлива, как на обычном костре, то есть топливо горит на поду. После выгорания топлива, когда там устанавливается высокая температура, создаются условия для приготовления пищи и выпечки хлеба. Объем полости настолько велик, что в нее может влезть человек, обычно женщина, для обмазки ее глиной изнутри. С одной из сторон, перпендикулярно фасаду и над внутренним проемом до самого потолка, имеется открытое пространство. Оно называется «на печи». Это самое теплое место в доме и зимой это было место обитания детей и стариков).

     В условиях безлесной части Украины печь в основном топилась соломой. Иногда это были сухие стебли подсолнухов или камыша. Топили и разными экзотическими видами топлива. Приведу некоторые из них. Летом коровий и лошадиный навоз перемешивался с соломой, формировались своего рода кирпичики и высушивались на солнце и топливо готово к использованию. Это топливо называлось кизяком. С появлением в местечке маслобойки (производство по выжиманию масла из семян подсолнуха) начали топить отходами этого производства – шелухой от семечек. Топка шелухой требовала мастерства и времени. В русской печи шелуха очень красиво горела, но надо было быть внимательным. С горящей горки шелухи надо было вовремя снимать перегоревший слой, в противном случае огонь мог погаснуть. Перегоревший слой надо было снимать и передвигать в горку уже ранее перегоревшей шелухи. Во время топки нельзя было уходить, пока вся шелуха не сгорит. Горка перегоревшей шелухи обычно занимала половину внутреннего пространства печи. Эта горка представляла особую ценность, так как долго сохраняла тепло. В ее жар вставлялись чугунки с едой, и она там доваривалась. (М.К. Чугунки - широко распространенная в то время посуда для варки пищи в русской печи. Они изготавливались из чугуна и поэтому и назывались «чугунками». Они имели круглую форму, и их было удобно вдвигать в печь с помощью специального ухвата). Еда, приготовленная на таком медленном огне, была очень вкусной. (М.К. Учитывая этот старинный опыт, сейчас имеются электрические кастрюли для медленной варки пищи).

     Для топки шелухой каминов и плит изготавливались мастерами специальные устройства, сыпавшие шелуху небольшими порциями. Вернемся к кипячению воды в производственных целях. Как видно из сказанного выше, бедный человек не мог себе позволить часто топить печь, а кипяток нужен был ежедневно и даже два раза в день – утром и вечером. Вот бабушка Эстер и организовала производство кипятка на продажу. Вот описание этого производства и все, что было связанного с ним. В печь был встроен бак для кипячения воды. Рядом с печью стояла большая бочка с водой – это сырье. В этом производстве обязанности были распределены следующим образом. Дедушка Герш наливал воду в бак и топил, а бабушка сидела на низком стульчике перед краном, который был выведен в комнату, и продавала кипяток. Продажу кипятка она никому не доверяла, а вот дедушка перепоручал топку мне, что мне очень нравилось. Лучшим видом топлива для кипячения воды была солома, так как она быстро поднимала температуру в печи. Процесс топки происходил следующим образом. Накануне дедушка натаскивал полную кухню соломы и растапливал печь. Науку как топить я усвоила от дедушки. Я во все времена любила топить печь. Усаживаешься на соломе перед печью и делаешь из соломы маленькие снопики. По мере выгорания предыдущей порции ее разгребают кочергой, чтобы все выгорело, и после этого подкладывают следующий снопик. Дедушка учил меня быть осторожной с топкой, иначе огонь мог вырваться наружу и обжечь, чего я, конечно, боялась. Все было хорошо, пока из соломы не выскакивала мышь. Я очень боялась мышей и подымала крик. Тут же из печи спускали кошку, которая, как и дед, любила лежать на печи, и начиналась охота.

     Яркими событиями из жизни у бабушки остались у меня воспоминания о посиделках соседей – покупателей кипятка. К вечеру, еще задолго до того, как закипит вода, приходили женщины с чайниками и усаживались вдоль стен и на тот сундук, в котором летом хранились яблоки для розничной продажи. Это был своего рода импровизированный клуб, где обменивались новостями, кого-то оклеветывали, над кем-то посмеивались. Зачастую они засиживались и нередко их дети приходили звать своих мам домой.
     Приход детей дедушке не нравился, так как они выхолаживали квартиру, а это лишний расход топлива. Ранее пришедшие покупатели переговаривались между собой и с нетерпением ждали прихода «мастеров слова» – наших юмористов. Эти люди талантливо копировали и критиковали всех, кто попадался им на язык. Это были Хаим Каплун, Хаскел Теплицкий и мать большой семьи по имени Цыся. Запомнилось мне одно изречение Хаскела по поводу одной нашей неряшливой соседки: « Хайка после кормления детей, забывает положить грудь на место». Хаима за глаза звали: «Хаим дер лыгнер» – то есть лжец. Хаим талантливо сочинял такие смешные истории, что слушатели смеялись до слез. Но какой писатель не лжец, ведь все, что им написано, – плод его воображения. Все их интермедии принимались слушателями с большим интересом и сопровождались смехом от души. Заразительнее всех смеялась Бобеле. Для соседей это были настоящие импровизированные концерты, которые оживляли их тяжелый и однообразный быт. Посиделки эти были, в основном, зимой. Позже, когда я была школьницей, на этих концертах выступала и я, передавая этим благодарным зрителям те представления, которые мы проводили в школе. Причем здесь я выступала одна за всех исполнителей спектакля. Что интересно – ни бабушка Эстер, ни мама в этих концертах не принимали участия – они для этого были слишком серьезными людьми.

     Бабушка Эстер была совершенно необразованной женщиной и очень плохо говорила по-русски. Дедушка Герш подшучивал над своей женой. Он утверждал, что она владеет тремя языками, и приводил пример своего утверждения. Она говорит: «Кыцька бусыр хоп», что переводится следующим образом: «Кошка схватила мясо», то есть: «кыцька» это русское слово «кошка», «бусыр» – мясо на иврите, а «хоп» – это на идиш. Моя бабушка Эстер оставила у меня на всю жизнь самые теплые воспоминания. Мне так нравилось имя Эстер, что я дала себе зарок, что если у меня когда-то родится дочь, то я ее назову этим именем. Но Бог дал мне только трех сыновей и ни одной дочери.

Все о Хаим-Цуди, моем дедушке со стороны мамы

     Из предков со стороны мамы я помню только ее отца – Хаиме-Цуди Бавского и его сына Колмен-Лейба. Хаим-Цуди жил в городе Елизаветград, в народе его звали Каныболот, а сейчас называют Кировоград. Его первая жена Идес рано умерла, оставив ему двух детей - старшую дочь Брану, мою маму, и младшего сына Колмен-Лейба. Идес я не застала в живых. Я помню его вторую жену, которую звали Суре-Лея. Это была высокая, дородная женщина. Дедушка был среднего роста, хорошего телосложения, белокурый, с розовым цветом лица, серо-голубыми глазами и небольшим носом с маленькой горбинкой. Человеком он был серьезным, мало разговорчивым и красиво тихо смеялся. У него была плохая черта – он был чрезвычайно скуп. Характерно, я не помню, чтобы он когда-нибудь прислал своим внукам подарки. (М.К. Я удивляюсь, как маленькая девочка могла запомнить и описать внешний облик своего дедушки, которого редко видела. Прямо характеристика детектива).
     Хаим-Цуди по тем временам имел хорошую специальность скорняка. К тому же он был деловым человеком. У него был свой выезд. Летом он запрягал лошадь в повозку, а зимой в сани. Таким образом, он, в отличие от других скорняков, не ждал пока заказчик к нему придет, а сам разъезжал по базарам и селам и покупал шкуры по дешевке. Купленные таким образом шкуры он обрабатывал и потом их выгодно продавал. У него был новый добротный дом со входами с улицы и со двора. Интересную деталь я подметила. Если у бедняков дома были низко посажены, и вход в них имел ступеньку вниз (для сохранения тепла), то у Хаима-Цуди чтобы войти в дом, надо было подняться на несколько ступенек вверх. В доме были две большие комнаты, большая кухня, большой коридор, ведущий во двор. Большие светлые окна. Двор был маленьким, но образцово содержался. Во дворе были сарай и конюшня. В сарае штабелем лежали дрова для топлива, заготовленные на всю зиму, не так, как у деда Герша, который покупал топливо среди зимы и понемногу. Вокруг была лесистая местность, поэтому была возможность топить дровами, а не соломой, стеблями подсолнуха или даже подсолнечной шелухой. Конюшня была чистой, а навоза во дворе не было, его вывозили. Сырые и выделанные шкуры хранились на чердаке дома и в сарае. Во дворе был старый дом его отца. Его сдавали в наем.

     Мама моя была не очень красивой девушкой. Замуж ее он выдал за моего отца, очевидно, уже не очень молодой и не без сватовства. Как это происходило мне не известно. Думаю, что наш небольшой домишко был построен на мамино приданное. Так как он был скорняком, то он невесте подарил ротонду (шуба без рукавов) на лисьем меху, а жениху – шубу на тхоревом меху с хвостиками наружу для красоты.
     Колмен-Лейб был высоким, красивым молодым человеком, что видно из сохранившейся у меня семейной фотографии. До примерно 1910 года он служил приказчиком в магазине в городке Знаменка недалеко от Каниболота. Как говорили в семье, был Колмен-Лейб вольнодумцем и не хотел быть приказчиком, а иметь свой магазин. Отец отказывал ему во всем, даже в подарке ему соболевой шубы, которую он хотел иметь, мотивируя тем, что Колменон все промотает. Я же думаю, что отказывал он ему, не из-за расточительности сына, а просто из-за своей скупости. Кончилось это тем, что, окончательно рассорившись с отцом, Колмен-Лейб решил эмигрировать в Америку. Не каждый бы решился на такой поступок. В дальнейшем жизнь подтвердила правоту его решения. Я хорошо помню это летнее субботнее утро, когда все евреи местечка шли в синагогу, он подкатил к нашему дому на фаэтоне попрощаться. ( М.К. Здесь необходимо небольшое разъяснение. В те времена все евреи царской России исповедовали только ортодоксальный иудаизм. Согласно предписанию этого иудаизма, в субботу евреям на чем-либо ездить было воспрещено).

     Мама была его поступком возмущена. Кстати, мне он привез в качестве подарка – мандолину. На прощание наша семья сфотографировалась. Эта фотография сохранилась, хотя и в плачевном состоянии. После отъезда Колмен-Лейба, я один раз гостила у дедушки, о чем расскажу немного позже.
     Что я еще помню о дедушке Хаим-Цуди. Накануне моих родов мама получила телеграмму о том, что отец ее при смерти. И мама решила ехать в Елизаветград. Лизу и Абрама оставила на попечение тети Бобы, а я осталась с Аврумарном. Вот что она мне рассказала: «Когда я приехала, отец лежал при смерти один. Его вторая жена ушла, забрав все, что только можно было унести. У него даже не осталось сменной сорочки. Пришлось купить ткань и пошить ему рубашку. После того, как я его скупала и приодела, он был настолько обрадован, что даже расплакался. Умирал он долгой, мучительной смертью». Вот такой финал его жизни. Вот все, что есть в записках мамы. (М.К. Попробую я, спустя почти сто лет, разобраться в характере и поступках моего неординарного прадедушки. Он был не глупым, предприимчивым, достаточно обеспеченным и хозяйственным человеком. Но, как видно из записок, он был чрезвычайно скупым. Мы с вами знаем по литературе о таких скрягах, как Гобсек, Плюшкин и другие.

     Однако, то были литературные герои, созданные великими писателями. Мы же встретились с таким совершенно реальным человеком, нашим предком. Мне представляется, что своей скупостью, он причинил немало бед не только своим детям, но и себе тоже. Из предыдущего вам известно, что браки в те времена в основном совершались по сватовству, причем родители невесты должны были дать жениху приличное приданое. У меня нет сомнений, что из-за скупости своего отца, моя бабушка засиделась в девичестве. А ведь он был состоятельным человеком, жили они в большом городе с большим количеством евреев, а, следовательно, и женихов, которым нужно было приданое невест. А из вышесказанного у Хаим-Цуди деньги были. Попробуем установить, когда же бабушку выдали замуж из того, что имеется. В ее документах записан год ее рождения 1876 год. Первый ее ребенок, моя мама Фаня, родилась в 1906 году. Таким образом, она родила своего первого ребенка в 30 лет. Это в те времена, когда женщины выходили замуж рано и, естественно, тут же рожали. Тогда противозачаточных средств не было, абортов не делали, да и немалую роль в деторождении играли традиции ортодоксального иудаизма. Сколько же лет было моему дедушке Амшею? В записках мамы говорится, что папа ее умер от тифа в возрасте 37 лет. А эпидемия тифа в тех местах была в1921 году. Из этого следует, что дедушка Амшей родился в 1884 году. Таким образом, он был моложе своей жены на 8 лет. Свадьба моих родителей, несомненно, была по сватовству. Итак, из-за скупости отца, его дочь надолго засиделась в девичестве. Не лучше он поступил и с Колманом-Лейбом, вынудив его эмигрировать в Америку, и практически порвал отношения с сыном. Финал его накопительства вы только что прочли.

Рахиль-Бобеле

     Главной притягательной силой, которая тянула меня в дом бабушки Эстер, было то, что там жила Бобеле – младшая и единственная сестра моего папы. Ее подлинное имя было Рахиль, но все ее звали Бобеле или для меня она была тетей Бобой. Она была старше меня, но, на сколько лет я не знаю. Когда Бобеле вышла замуж, мне было лет девять. Тетю Бобу я любила самозабвенно и она меня так же. Мама меня редко целовала, а тетя Боба меня баловала и так целовала, что иногда даже слегка покусывала. Бобеле любила поесть. Особенно мне нравилось смотреть, как она ела селедку. Она ее съедала от головы до хвоста целиком. Бобеле была необыкновенно красива. Так, что ее родители не волновались по поводу ее предстоящего замужества. Они были уверены, что, не смотря на то, что она была бесприданницей, найдется достойный молодой человек, который возьмет ее без приданого. О красоте Бобеле в девичестве можно судить по сохранившейся в нашей семье фотографии. Фотография запечатлела семью моих родителей перед отъездом единственного младшего брата мамы Колмен-Лейба в Америку. На этой фотографии запечатлены, кроме Колмен-Лейба, также моя мама Брана, отец Амшей, Бобеле и я. (М.К. О том, что настоящее имя Бобы было Рахиль, я узнал только из маминых записок. О том, что Бобеле уже в летах была красивой скорее теплой, домашней красотой, могу подтвердить и я).

     И действительно, жених нашелся. Это был Арн (Арон) Львовский. Недалеко от дедушкиного двора стоял большой дом зажиточной вдовы Эстер Львовской. Это была некрасивая, но деловая женщина. У нее при доме была мучная лавка, которая ей давала приличный доход. У нее было много детей. Несколько девочек и два сына. Старшего звал Лейб. В описываемое время с матерью в ее доме жила семья одной из дочерей, а младший ее сын работал на лесном складе в селе Любомирка у своего старшего брата. Как-то на праздник Арн приехал в Добровеличковку и увидел Бобеле, не как давно знакомую девочку с одной улицы, а красивую невесту. Она ему в тот раз так понравилась, что он решил на ней жениться, во что бы то ни стало. Но так как Бобеле была бесприданницей, то мать Арна и вся ее зажиточная семья категорически возражали против этого брака. Несмотря на возражения матери, Анн, будучи уже тогда немолодым человеком, решил жениться на Бабеле, во что бы то ни стало. ( М.К. За такое решение Арна, когда в те времена женились в основном по сватовству и за приданное невест, надо им только восхищаться. А ему деньги очень нужны были, что видно будет чуть ниже. Значит, он действительно полюбил свою Бобеле. И я думаю всю жизнь не жалел об этом. Я, спустя много лет, часто бывал в их семье в Москве и видел их взаимоотношения).

     Он, несмотря на возражение матери, а она была властной женщиной, во всеуслышание сделал Бобеле предложение, хотя при сватовстве дедушка Герш не обещал никакого приданого. Помоловку решили сделать у нас, то есть в доме брата невесты. В назначенный для помолвки день все собралис, но пошел сильный обложной дождь и жених не приехал. Все собравшиеся были сильно расстроены, но не Бобеле. Она взяла за голову большую селедку и съела ее целиком. Затем, чтобы развеселить родных, принялась самозабвенно танцевать, с такой силой, что наш пол не выдержал и провалился. Бобеле не очень переживала с перипетиями не состоявшейся помоловки. Если Арн в нее влюбился, то для нее он был давно знакомым парнем с их улицы. К тому же Арн был простым деревенским парнем. Он был высоким коренастым мужчиной с крупным носом, белобрысым. И все же помоловка состоялась, но в другой раз. Я выше упомянула о провалившемся поле. Хочу внести ясность. Наш маленький двухкомнатный дом стоял на месте старой конюшне моего прадеда. Был он построен без фундамента, поэтому в доме всегда было сыро. Доски пола быстро сгнивали и проваливались. Под Бобеле пол провалился уже в третий раз. После этого родители решили застелить пол метлахской плиткой. Плитки были желтого и бордового цвета, уложенные в шахматном порядке. Пол получился красивым, но очень холодным. От сырости и холодного пола мы часто болели. Пришлось купить железную ванну, в которой мама принимала лечебные солевые ванны. В дальнейшем в плохие времена, в этой ванне мы хранили зерно.

     По традиции своей зажиточной семьи, которые Арн не стал нарушать, мужчина мог жениться, только обзаведясь своим собственным делом. И он уехал из Добровеличковки к брату на долгие четыре года сколачивать свой собственный капитал. Правда, на христианские праздники, когда покупателей на складе брата не было, Арн приезжал к своей невесте. Бобеле, естественно, переживала - девичьи годы быстро проходят, а других предложений у нее не было, так как в местечке все женихи знали, что она засватана. И, несмотря на все переживания, она всегда была веселой и ласковой. Спустя четыре года после сватовства, свадьба все же состоялась, хотя денег на прибретение собственного дома Анн не скопил. Торжества состоялись во вместительном амбаре матери жениха при большом скоплении богатых гостей со стороны жениха. Расходы на проведение торжеств взял на себя ее брат, мой папа, так как у отца Бобеле, моего дедушки Герша, не то что на приданое, но и на проведение самой свадьбы денег не было. Мои родители лезли из кожи вон, чтобы угодить родне жениха и не "ударить лицом в грязь", к тому же многие из них были насмешниками. И они могли ославить моих родных на всю жизнь.

     У матери Арна было множество детей и внуков, что и сосчитать их было трудно. Теперь, уже у Шуры, после смерти ее матери, сохранилась фотография этой свадьбы. Что характерно для обычаев этой семьи _ это было фотография только их семьи. В центре сидит сама - старуха Эстер в окружении всей ее большой семьи. Насмешник, ее зять, муж ее младшей дочери Ханны, по поводу этой фотографии выразился: « У такой коровы такое большое стадо». Мать Арна в скорости стали постигать одно несчастье за другим. Вначале умерла ее старшая дочь. Это была очень богатая, по нашим масштабам, женщина. Ее очень красивый дом стоял на нашей улице, а ее лесной склад стоял на этой же улице через дорогу. Потом одно несчастье следовали за другим. Вскоре умерла еще одна дочь, а затем и невестка старшего сына. Позже Стер говорила, что во всем виновата семейная фотография - сглазили.

     Одно время после замужества Бобеле я с ней встречалась редко, из-за боязни ее свекрови и не желала ходить в ее богатый дом. Мать Арна невзлюбила невестку и, несмотря на то, что дом был большой, выделила новобрачным малюсенькую комнатку рядом с кухней. Завели они собственное хозяйство. Арн был очень экономным. Поэтому, на базар за продуктами ходил он сам на расторг, чтобы покупать продукты подешевле. В этой связи мне запомнился такой случай. Как-то в пятницу Бобеле прибежала к своей маме в слезах. В то время на каждую субботу в еврейских семьях готовился праздничный обед. В праздничном обеде обязательно были и фаршированная рыба, и жаркое, и кнышес-пирожки с картофелем, и много других вкусных блюд. ( М.К.: О том, что это было вкусно в мамином приготовлении, я подтверждаю и в особенности фаршированная рыба, даже из такой простой рыбы, как треска, и кнышес). Что же случилось? У Бобеле недавно родился сын Дудл, а Арн купил по дешевке мелкий лук, в то время как для всей этой вкуснятины требовалось много лука, а тут еще ребенок все время плачет. Ей срочно нужна была моя помощь для чистки этого лука. А я для Бобеле готова была сделать все, что угодно, даже преодолеть страх перед ее свекровью. С тех пор я стала частым гостем в их доме. И, в то же время, Арна я недолюбливала за то, что он увел от меня мою любимую тетю Бобу. ( М.К. Что значит детство! Вместо того чтобы радоваться за свою любимую тетю, которая после долгих и, вероятно, мучительных ожиданий и сомнений, счастливо вышла замуж за человека, который действительно ее полюбил).

     Так как в записках мамы ее тетя Боба тех времен мало упоминается, то я дополню ее воспоминания своими, так как наши судьбы неоднократно пересекались в дальнейшем.
     Летом 1937 года Боба со своим сыном Дудлом приехали к нам в гости из Москвы. В это время мы уже жили на Змиевской улице №61, и их уже нормально можно было разместить на ночлег. Очевидно, их приезд был связан с предстоящим роковым призывом Дудла на службу в армию. Ниже я хочу описать все, что я помню об Дудле – Давиде. Когда он гостил у нас, я гордился им перед ребятами двора, а их было множество. Он был высокого роста, под стать своему отцу, парнем двадцати лет, с соломенными волосами и свисающим на лоб кучерявым чубом. Он с детства был разбитным, непослушным ребенком и причинял своим родителям много хлопот. В детстве, в Добровеличковке, среди своих сверстников, он верховодил. Мне припомнился рассказ тети Бобы о том, как он зимой катался на коньках на речке и приходил оттуда уже затемно, заставляя ее волноваться. Река ведь. Но что собой представлял такой конек тогда? Это был деревянный брусок, в который был вделан тосты провод. Все это сооружение привязывалось веревками к ноге. Тетя жаловалась маме на то, что Дудл на этих коньках пропадал на реке весь день. Кстати, в мою детскую бытность в Харькове, у нас – моих ровесников, – были уже фабричные коньки, но и они привязывались к ботинкам веревками. У ребят зажиточных родителей были коньки-снегурочки, которые прикреплялись к ботинку специальным механическим зажимом на винте. Причем катались мы по снежным, утоптанным тротуарам. Во время службы Дудла в армии, зимой 1939 года, началась агрессивная война огромного Советского Союза с крошечной соседней страной Финляндией. Запомнились такие цифры по соотношению людских ресурсов двух воюющих стран. Советский Союз – 170 млн., а Финляндия – 4 млн. Не смотря на такую разницу в людских ресурсах, Финляндия оказала сильнейшее сопротивление Советской агрессии. Я эту войну хорошо запомнил – мне ведь было тогда уже 14 лет, и мы были властями сильно политизированы. Запомнился один из методов сопротивления финнов. Когда наши войска продвигались по захваченной территории, а она была сплошь лесистой, то армия несла большие потери от так называемых «кукушек». «Кукушка» – это замаскированный на дереве снайпер, который обстреливал продвигающиеся войска. Эта война велась зимой, и Красная армия несла огромные потери, как от огнестрельного оружия, так и от обморожения. Кроме Дудла на этой войне воевал и мой дядя Абрам, – они ведь были сверстниками. С этой войны дядя Абрам вернулся, а Дудл – нет. Родители получили повестку о том, что их сын пропал без вести. Для вас, читающих и живущих совсем в других демократических государствах, трудно себе представить, что миллионы солдат могли пропасть без вести во всех проводимых Советским Союзом войнах, в особенности в Великой Отечественной войне, а точнее во второй Мировой. Так что был человек и нет человека – испарился. Уже в пятидесятых годах мне пришлось занятся «делом Дудла». Как-то я был в командировке в Москве и, как всегда, остановился у Бобы. Она попросила меня помочь ей в одном судебном разбирательстве. До призыва в армию Дудл работал, и у него была «сберегательная книжка». Здесь для вас читающих. В Советском Союзе были распространены «сберегательные книжки». Это аналог чековой книжки, но по ней нельзя было производить никаких расчетов, и предназначены были только для хранения денег в банке. Так как у Дудла не было семьи, то тетя Боба была его наследницей и могла получить деньги по его «сберегательной книжке». Для получения денег наследнице необходимо было решение суда, о том, что Дудл мертв. Основанием для этого была повестка из военного комиссариата о том, что Дудл пропал без вести. Но это оказалось совсем непростым делом. Как вы уже знаете, в еврейских именах, с приходом советской власти, произошла полная чехарда. Люди стали изменять свои еврейские имена на созвучные с ними русские, так как было неудобно пользоваться архаичными еврейскими именами. Это и сделал Дудл. Как, я не помню, но новое имя отличалось от имени в его свидетельстве о рождении. Выход из этого тупика был следующий, который нам посоветовали в суде. В Центральном почтамте Москвы, я бы грубо сказал, «околачивался» без определенного места раввин, которому было официально разрешено переводить еврейские имена на русские. Что он для нас с Бобой и сделал. От дома Бобы до этого почтамта метрополитеном было езды около получаса. Любопытная деталь. Боба жила в Москве более четверти века, но, оказалось, что она тогда впервые ехала метрополитеном. Выявилось это тогда, когда у меня возникли сложности с тем, чтобы поставить ее на движущийся эскалатор. В конце концов, деньги Боба получила.

     У Бобы есть еще младшая дочь, моя сверстница Сура (русифицированное имя – Шура). Во время войны с немецкими фашистами вся их семья была в эвакуации в городе Сарапул. Шура всю жизнь работала бухгалтером. Была замужем за прекрасным, жизнерадостным человеком Валей Куперманом, к сожалению рано умершем. У него были прекрасные отношения со своей тещей. У них с Шурой есть два сына. Старшего зовут Аркадий. Сейчас он живет в Москве. Он имеет среднее техническое образование. Детей у него нет. Младший сын Миша, вместе с Шурой живут в Израиле в Тель-Авиве (2004 год). У Миши двое детей. Старшая дочь Ира замужем и живет в Эйлате. У нее уже есть сын. Их младший сын Леня пока учится. К сожалению, Миша разошелся со своей женой Любой. В заключение о Бобе и ее семье. Арн и Боба умерли и похоронены в Москве. С семьей Бобы, и в особенности с Шурой, у меня были и остаются самые родственные, теплые отношения.
     На этом заканчивается рассказ о Бобеле-Рахили.
Жилец деда Герша
     Во второй половине дома дедушки Герша жила большая многодетная семья портного Аврума с женой Хайкой. У них было семеро детей. Из них было двое мальчиков и пятеро девочек. Аврум был высокого класса мужским портным. Он был не местный, и откуда он приехал в Добровеличковку, было неизвестно. Было известно, что у него нет никаких документов, и, поэтому, он считался не выездным (М.К. Боже мой, какое мне известное слово! Для вас, читающих, это слово ничего не говорит. Но для жителей бывшего Советского Союза, это слово было очень зловещим. В те времена поехать в командировку за рубеж было заманчивым. И, как говориться, – и свет повидать, и денег немного подзаработать, и, что очень существенно, купить хорошие заграничные вещи. Но за границу выпускали не всех. Не выпускали по многим причинам, но в основном из-за неблагонадежности, как казалось местным партийным чиновникам. Это затрагивало большое количество деятелей искусства и почти всех евреев. Мне посчастливилось, как исключение, в семидесятых годах поехать в месячную командировку в Югославию, теперь и страны такой уж нет. Об этом я расскажу в свое время).
     Соседи портного между собой звали бродягой. В половине дома, где жила семья портного, жила еще бедная одинокая женщина по имени Идася. Этой женщине, чтобы она могла существовать, помогала община. Когда я подросла, то устраивала благотворительные спектакли в ее пользу.

     Квартира Аврума и доброго слова не стоила, но все же у него была крыша над головой. Хотя крыша была дырявой. Во время дождей на чердак выносили кастрюли, ведра и другую посуду и подставляли под дыры в крыше. В квартире Аврума было три комнаты и кухня. В большой комнате работал Аврум, вторая была спальней, и была еще комната со входом из кухни. Вход в квартиру был со двора. Напротив входа в квартиру всю зиму высыпалась зола из печи. Топили твердыми кирпичиками высушенного кизяка. В эту же кучу золы дети ходили опорожняться даже и в сильный мороз. С теплой печи и на мороз – и не болели. В те времена среди детей свирепствовали эпидемии скарлатины и дифтерии, от которых умерло множество детей в местечке, а детей портного эти эпидемии обходили. Что значит хорошая закалка! Весной эта куча золы с человеческими добавками выносилась на проезжую дорогу, то есть на центральную улицу, и место освобождалось до следующей зимы. В последствии эта зола перемешивалась с черноземной грязью. Несмотря на всю свою убогость, квартира Аврума мне больше нравилась, чем квартира дедушки в этом же доме. В большой комнате всегда светило солнце, что создавало ласковый, приятный вид. ( М.К.: Мама всю жизнь мечтала о квартире с солнечными южными окнами).

     Аврум за работу брал деньги вперед, а выполнение ее все откладывал и откладывал до тех пор, пока заказчик не устраивал невероятный скандал. Нельзя сказать, что он был ленивым. Когда у него было много заказов, он шил дни и ночи напролет, с красными от керосиновой лампы глазами и все время напевал себе под нос. Когда Аврум получал оплату за выполненный заказ, дедушка шел к нему получить плату за жилье. Несмотря на дедушкину горячность и скандалы, которые он устраивал портному, зачастую очередь на получение квартирной платы до него не доходила, находились более требовательные заимодатели. В этих случаях бабушка Эстер над ним подшучивала: «Ну, что отплясался?» И все же, когда дедушка видел, что семья Аврума голодает он, в секрете от бабушки, подбрасывал им продукты.
     Жена портного Хайка была очень доброй и в то же время очень забитой, маленькой, худенькой женщиной. По-русски она и двух слов связать не могла. Основным ее занятием было рожать детей. Хозяйкой Хайка тоже была никудышней. Дедушка Герш ее постоянно ругал за бесхозяйственность, но все было понапрасну. Например, субботний обед она могла приготовить, как это делали в богатых семьях, а в последующие дни недели семья просто голодала. И все же, когда продуктов на субботу она купить не могла, то на помощь им приходила еврейская община и приносили все необходимые продукты для приготовления субботнего обеда. (М.К. Что значит зажиточность, даже общины? Вся наша семья перебралась в Америку благодаря содействию богатой общины евреев, а на обучение папы 50-ти копеек в месяц у бедной общины села Ивановка не было).

     Старшего сына Аврума звали Исруль, он, как и его старшая сестра Фейга, были очень красивыми детьми. Когда Исруль подрос, он мог бы помогать отцу, но Аврум ни за что не хотел, чтобы его сын стал портным и отдал его в ученики к кузнецу. ( М.К. Как в мире все изменчиво. До революции портные были бедняками. И поэтому Аврум не хотел, чтобы его сын тоже стал бедняком. А после революции в Советском Союзе, портные стали уважаемыми и, что существенно, довольно зажиточными людьми. Так Аврум после революции переехал в Москву, приобрел там высокую репутацию и, даже оставил свою жену, мать семерых детей). Аврум обожал Фейгу и к швейному делу ее не приучал, считая эту профессию для своей дочери унизительной. Зная любовь отца к себе, она с детских лет росла эгоисткой. С братьями и сестрами она не дружила, на печи вместе с остальными не бывала, и как она игралась я не знаю. Третьей в семье была Руся. В противоположность своей старшей сестре Фейге, она была очень, очень доброй, отзывчивой и умной. Мы с ней были очень близки. Сколько я впоследствии не перебирала своих подружек, такой бескорыстной подруги у меня не было. Подтверждением нашей крепкой дружбы может служить, например, такой факт: в самое тяжелое для меня время, когда вся наша семья болела сыпным тифом, она меня не оставила одной и даже спала со мной. Несмотря на опасность заразиться от моих родных. Я к этому времени уже переболела тифом, а она нет. А умерла она страшно и нелепо. Она купалась в речке и не обратила внимания на небольшую царапину на ноге. Она заразилась столбняком и умерла в ужасных муках. Вся Добровеличковка переживала ее страшную смерть. Но это будет потом, а в раннем детстве, если я не была у бабушки, то игралась с детьми портного. Летом игрались на улице, а зимой на печи. Благо печь была большой, и все там помещались. Игрались с малышами, как с куклами, и они не плакали. Куклы у нас были самодельными, тряпичными и были даже с фарфоровыми головками. Не смотря на их исключительную бедноть, (ребенок же) я у них питалась и не находила в этом ничего необычного. Очень мне нравились Хайкины коржики зеленого цвета. Зелеными они были, так как они пеклись на самом дешевом растительно-конопляном масле. Правда, часто я приносила туда все, что можно было без спроса взять у бабушки, а из дому у меня не хватало смелости.