Jankelevich1

Всем членам нашей семьи : живым и мертвым - ПОСВЯЩАЮ !

Многие еврейские фамилии основываются на библейских источниках. Янкелевич – это форма имени Янкель, происшедшем от Яаков, к которому добавлено славянское окончание, означающее “сын”. Яаков, третий патриарх, был младшим из близнецов, родившихся у Исаака и Ребекки. Его имя отражает тот факт, что при рождении он держался за пятку (акев на иврите) своего брата Исава (Бытие, 25). После его борьбы c ангелом (Бытие, 32) он был наречен Израилем.

Часть первая. До моего рождения

Перекати –поле

Перекати –поле. Это травянистое растение степей и пустынь. Куст, после созревания приобретает шарообразную кустистую форму. Оторвавшись от корня, гонимая ветрами, катится по земле в виде клубка, рассеивая по дороге семена (Энциклопедия).

Так и наша семя, подобно миллионам еврейских семей Европы в прошлом веке, металась по всей земле,гонимая ветрами : социальными,погромами, преследованиям Советской власти, немецким фашизмом, государственным и бытовым антисемитизмом.

И везде, подобно перекати -полю,наша семья плодилась и размножалась и умирала тоже.

Чтобы не потеряться нашей семье на Земле, как пылинка, и не раствориться во всеобщем плавильном котле, уже сейчас разбросанной по трем континентам, я и решил написать эти записки.

Если у какого-то из моих потомков возникнет желание поклониться своим корням, то он не сможет найти не только их могильные камни, но, зачастую, и сами кладбища. Мой дедушка Лейб похоронен в селе Ивановка, дедушка Амшей, прадедушка Герш и прабабушка Эстер в Добровеличковке, бабушка Ханна в Новоукраинке, бабушка Брана, папа Абрам, дядя Абрам, а также родители моей жены Лили-Зельман и Анна в городе Харьков (все населенные пункты в Украине) и наконец, мама Фаня, брат Геннадий и тетя Лиза в Кливленде ( США).Чем не перекати-поле?

Одной из целей этих записок создать как бы переносный, виртуальный фамильный склеп для наших потомков.

Кроме того, если эти записки будут опубликованы, возможно найдутся, потерянные для нас, некоторые из членов нашей семьи.

И еще. Очень жаль, что язык на котором я пишу, уже сейчас для подрастающего поколения является иностранным.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ПОЧЕМУ Я ПИШУ?

В моих руках оказались, бесценные для меня, несколько школьных тетрадей с воспоминаниями родителей об их жизни, начиная с детства. Эти воспоминания дают нам возможность заглянуть в наше прошлое еще на одно, для меня, поколение, а для вас, читающих эти строки, на два и более и узнать, кто же мы и откуда?

Дорогой читатель! Описанное ниже, многим может показаться перегруженным деталями. Я же постарался не упустить ничего из того, что хотели передать мои родители их потомкам, не выбрасывая ничего существенного из написанного ими. На мой взгляд, все эти штрихи из их жизни дают нам возможность лучше заглянуть в то далекое, неизвестное нам прошлое, в жизнь евреев в черте оседлости царской России, в этом огромном гетто. В этом гетто евреи были лишены возможности получить образование и работу, что хорошо видно из воспоминаний папы.

Винюсь! Эти записки следовало было сделать раньше, хотя бы при жизни мамы, тогда не было бы множества неясностей. Например, родственные связи Первомайской ветви Ферманов, на каком языке евреи общались с окружающим населением, в основном крестьянами? Во всех записях и папы, и мамы значится язык русский. И все же трудно поверить, что крестьяне в глубине Украины общались на русском языке. Хотя все может быть. Приведу интересный факт. Только в 2004 году я от моей тети Лизы ( умершей 15 июня 2004 года) узнал, что она, до приезда в Харьков в возрасте 17 лет, не знала русского языка. Что в 1932 году, в Добровеличковке, она закончила школу с семилетним образованием на языке идиш. Что, приехав в Харьков, она поступила в ФЗО (фабрично-заводское обучение) при заводе, где для группы еврейских молодых людей преподавание велось на языке идиш. Ну и ну! А спустя каких то 5-6 лет знание идиш уже было подозрительным для властей и общаться на нем на людях было неприличным. Если эти записки при жизни папы трудно было их сделать, так как я тогда работал, создавал семью и воспитывал детей, тяжелый быт и, что очень важно – относительная, может быть бездумная, молодость, то, уже здесь в Америке, при жизни мамы, я вполне мог их сделать. Тем более, что и компьютер, при жизни мамы, я мог иметь, не дожидаясь пока мне его подарит мой брат, к большому сожалению ныне покойный, дорогой Геннадий. И все же, этот его подарок, я думаю, был как бы предначертание судьбы, Бога, о том, что эти записки надо сделать, пока не поздно – мне ведь уже скоро восемьдесят. Но ошибки надо исправлять, что я и делаю. О чем еще я хотел бы поразмышлять?

Зачем родители писали свои воспоминания? Ведь большинство людей этого не делают. Я уверен, что эти записки, являются как бы их исповедью-завещанием. Еще при их жизни родители дали мне прочесть их воспоминания ,а я их давал читать своим братьям Лене и Геннадию, но особых эмоций они не вызвали. Прочли и приняли их к сведению, в водовороте текущей жизни. На обложке одной из тетрадей у мамы есть незаконченная фраза : « Потомству моему .....». А папа написал : « Дорогие дети и внуки, что бы вы меня поняли».

Ниже я привожу, упорядоченные мною, воспоминания родителей и дополняю их своими. Иногда, для лучшего понимания молодым поколением текста ушедших времен, я их воспоминания сопровождаю своими комментариями, как их современник. Я их обозначаю аббревиатурой (М.К.).

Итак, приступим к изложению «саги» о «Тандеме Янкелевич – Ферман».

Мой папа – Янкелевич Абрам (Аврум-Арон) Львович Янкелевич, вспоминает

Родился я 7-го (20-го по старому стилю) сентября 1892 года в землянке родителей на окраине села Ивановка. (М.К. В своих воспоминаниях папа о своем жилье пишет, как о землянке. Моему поколению слово «землянка» ассоциируется с военной землянкой , ввиде норы в земле, как правило перекрытой бревнами. Землянка, в которой он жил, была не такой. Ниже он ее сам опишет). В то время село Ивановка находилось в Акимовской волости (М. К. волость - единица сословного крестьянского управления), Елизаветградского уезда (М.К. уезд - низшая административная единица), Одесской губернии (М. К. губерния-основная административно-территориальная единица царской России), внутри черты оседлости. (М.К. В царской России «черта оседлости»-граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям).

Я был последним шестым ребенком в семье, что на идиш называется мизинык. И как все мизиники был любимцем родителей. (М.К. Принято считать, что родители баловством и выраженным предпочтением портят характер ребенка, делают его эгоистичным, но дальнейшая жизнь отца, как вы увидите, это мнение опровергает).

Какими мне запомнились мои братья и сестры? Старшего брата звали Мотл. Это был высокий, худой парень, совершенно не развитый умственно и совсем неграмотный. Второго звали Муня. Муня был более развит чем Мотл, но тоже неграмотный. В то время у мужчин евреев молитва была абсолютно обязательной. А для этого надо было уметь читать хотя бы Тору. А мужчину, не умевшего молиться, все окружение просто презирало. Третьей была высокая, красивая сестра Сарра. Четвертого брата звали Юкл. В отличие от старших братьев, это был развитый и довольно грамотный парень. Пятой была сестра Рахиль. Рахиль была и ниже ростом и менее красивая, чем Сарра. Обе девочки были неграмотными. В те времена девочек учили грамоте только в зажиточных семьях.

Опишу коротко землянку, в которой я прожил от дня рождения почти до 25 лет. Она была врезана в косогор холма на краю глубокого оврага. Для предотвращения попадания в землянку дождевых и талых вод, вокруг нее был прорыт проем шириной метра два. От этого проема до оврага была прорыта канава для стока воды. И все же землянку часто заливало. От входной двери нужно было спуститься на две ступеньки вниз, чтобы попасть в небольшой коридор, в конце которого размещалась небольшая кладовка. Справа от входа была дверь в комнату. Комната была большой, примерно 25 квадратных метров. Причем больше половины комнаты занимала русская печь. Между наружной стеной и печью оставался примерно метр. Это было подобие маминой кухни. К печи справа, примерно с метр высотой, была пристроена глиняная ступенька, которая называлась припечком. С этого припечка все дети забирались на печь. В притык к лежанке стояла родительская кровать. У противоположной стены стоял деревянный помост – нары. Посредине комнаты стоял стол и всего один табурет (стул без спинки). Вот и вся наша мебель.

Моего отца звали Лейб Мотлович Янкелевич, а маму Ханна Ефимовна (Юхимовна по-украински). Зарабатывал тогда на жизнь только отец, так как у мамы было шестеро детей мал мала меньше, да и вообще женщины тогда, как правило, не работали. Правда, когда дети подросли мама стала подрабатывать грошевой торговлей.

У отца было множество профессий и, не смотря на то, что он был трудолюбивым, он не в состоянии был хоть как-то прилично обеспечить семью.

Отец занимался извозом (у него была лошадь и подвода), он был большим специалистом по лошадям и консультировал крестьян при покупке лошадей, был костоправом (М.К. Лечил всевозможные вывихи), осенью и в начале зимы был решетником и владел многими другими промыслами. Опишу некоторые из них.

Решетник. Эта работа востребовалась после сбора зерновых. У украинских крестьян был специальный хозяйственный сарай, который назывался клуней. Во избежание порчи зерна от дождей и непогоды туда свозили зерно после обмолота. Там же были закрома для хранения чистого зерна, а так же солома и сено для скота и прочее, например, тыквы. При относительно невысоких стенах, соломенная крыша поднималась метров на пять. Перед засыпкой зерна в закрома или продажей, крестьяне очищали его. По заказу крестьянина, папа запрягал подводу и укладывал в нее основное средство производства – решето (сито) с канатами для подвески. Приехав к своему заказчику, он привязывал это решето канатами к верхним стропилам клуни и приступал к работе. На решето деревянной лопатой насыпал из кучи порцию зерна и придавал вращательное движение решету. При этом через отверстия решета просыпалась вниз всякая мелочь, а сверху скапливалась солома и необмолоченные колосья. Все это снималось руками (М.К. Представляете кожу этих рук) и сбрасывалось. Вращение и очистка продолжалась до тех пор, пока зерно не становилось чистым. Его он снимал и засыпал новую порцию. И так весь световой день. Работа была очень тяжелой, но она неплохо оплачивалась. Так он работал у окрестных крестьян осенью и часть зимы. К сожалению эта работа была только сезонной. Занимался он и извозом – возил людей и товары на базар. Он был признанным авторитетом у окрестных крестьян в части лошадей. Часто крестьяне обращались к нему, как консультанту при покупке или продажи лошадей. Лошади были в те времена дешевыми – примерно по пять рублей. Естественно услуги его были платными – пятьдесят копеек за купленную лошадь. В свободные от базара дни отец запрягал лошадь и ехал по окрестным деревням. И здесь он выполнял различные услуги. У кого, например, освежевывал павшую лошадь, у кого-нибудь покупал небольшое количество зерна для перепродажи, вправлял всевозможные вывихи, тогда это называлось костоправ. Запомнился мне еще один «заработок» отца. Однажды один из наших соседей по имени Хаим, который промышлял торговлей лошадьми, предложил отцу, как знатоку, поехать с ним сроком примерно на две недели в Таврию (Крым), где лошади были дешевыми из-за голода в тех местах. В дороге за купленным табуном надо было ухаживать и отец поехал с Хаимом. Взял отец у Хаима аванс 3 рубля, отдал маме на расходы и уехал. Поездка была очень тяжелой, и только через три недели отец к вечеру ввалился домой и свалился спать. Ночью кто-то с такой силой ударил в окно, что стекло вылетело. Случилось непредвиденное – конокрады угнали весь табун. Несмотря на чрезвычайную усталость они с Хаимом бросились в погоню. Вскоре начали появляться одна за другой брошенные конокрадами лошади. Конокрады стремились как можно дальше за ночь уйти от Ивановки, а лошади, измученные длинной дорогой и предыдущим недоеданием стали приставать и их стали бросать прямо по дороге,но большинства угнанных лошадей они не вернули. Пришлось дать объявления во все ближайшие волости об обнаружении приблудных лошадей. В результате все, кроме одной падшей лошади, были найдены. Но расходы по поиску лошадей – сами объявления, оплата за содержание найденных лошадей и другие – были настолько велики, что у Хаима и отца не оказалось никакой прибыли. И к тому же, более месяца отец не работал и семья оказалась совсем без денег. Пришлось отцу просить у своих постоянных клиентов –зажиточных крестьян, – аванс за будущие работы.

А время идет. Старшие дети подросли, и отец уже не в состоянии прокормить такую большую семью. Из дому ушли мои старшие три брата. Старший Мотл ушел первым – пешком, с буханкой хлеба в город Елизаветград, который был от Ивановки в девяноста верстах (М.К. Около 100 километров). О том, что с ним произошло, я узнал уже намного позже. Там он устроился сторожем магазина и женился. У него было трое детей – два мальчика и одна девочка. После революции в городах развился страшный бандитизм и при грабеже магазина, который охранял Мотл, его убили. А о судьбе Муни я так ничего и не узнал. Он как в воду канул. Родители объясняли их молчание, тем что они были не грамотными. Я так не думаю – могли же они кого-то попросить написать родителям пару строк. Тем более на примере подлого письма, которое получили родители как бы от своего среднего сына Юкла. Когда Юкл немного подрос, к тому же он был относительно грамотным, его устроили работать приказчиком (а точнее мальчиком на побегушках) в бакалейном магазине в тридцати километрах от дома. И там он жил и работал. Спустя некоторое время родители получают письмо . В этом письме сообщается, что он, Юкл, тяжело заболел, да так сильно, что сам и письма написать не может, и он хотел бы перед смертью повидаться с родителями. А тут как назло наша лошадь была больной и пришлось нанимать подводу. Выехали очень рано и приехали к открытию магазина. Оказалось, что Юкл не болел и письма такого не писал. В последствии выяснилось, что один из наших соседей, повздорив с отцом, решил таким образом отомстить. Значит при желании можно было написать, и почта тогда работала.

А что же сестры? Надо их было чему-то учить. Решили родители научить их шить. Для этого нужна была швейная машина. Стоила тогда такая машина фирмы Зингер 3 рубля (для сравнения лошадь стоила 5 рублей). Таких денег в семье не было и решили ее купить в кредит с выплатой ежемесячно по одному рублю. Как пользоваться машиной сестер научил агент по продаже этих машин. Но надо было еще уметь шить, а этому учить их было некому. Так что практический эффект от приобретения этой машины был мизерный. С грехом пополам они чему-то сами выучились и кое-что шили себе и нам. Очень редко им приносили заказы крестьянки из окружающих деревень. Так что приличными портнихами так они и не стали. Время шло, они подрастали и становились уже невестами, а одеть их было не во что. Мама потихоньку плакала, но что родители могли сделать? Отец вовлекся в описанную выше авантюру с покупкой лошадей в Таврии, но что из этого вышло вы уже знаете. С целью заработать хоть какие-то деньги, чтобы одеть девочек, мама включилась в мелкую торговлю. Заняла у соседей немного денег. За речкой у нас стояло село Ярошевка. Мама стала закупать там по дюжине цыплят и носила их продавать служащим сахарного завода в другом селе. В первый раз, в дороге двое цыплят задохнулись, так что первая торговля оказалась с убытком в 5 копеек. После такой торговли в доме стояла ужасная атмосфера. И все же решили не сдаваться.. Уже в следующее восресенье дела улучшились, и мама уже заработала целых 25 копеек. После такой удачной коммерции настроение в доме улучшилось. Однажды жена директора завода заинтересовалась, почему это еврейка занимается такой мелочной торговлей.(М.К. Это характеризует общее представление у окружающего населения о жизни евреев. Даже эта хорошая женщина считала, что все евреи богатые).Мама и поделилась с ней своими бедами. Девочки невесты, а одеть их не во что, а тут еще сын подрос. Его надо учить и опять же для этого нужны деньги. Эта сердобольная женщина решила помочь маме. Она ей предложила: «Приведите своего мальчика, и я его буду учить русскому языку». Так я впервые оказался в богатом, невиданном мною раньше, доме. Когда я впервые пришел, то остановился на пороге, как вкопанный. Как можно ступить грязными босыми ногами на крашенный до блеска деревянный пол? До этого я видел только полы земляные. Я остановился в нерешительности. Вошла хозяйка. Взяла меня за руки и повела меня по большой квартире. В квартире было много красивой мебели, но больше всего меня поразили блестящие чистотой полы. Директриса завела меня в одну из комнат. Потом я узнал, что хозяйка завела меня в кабинет директора. Она села к письменному столу, а мне предложила сесть в кресло, стоявшее рядом. Я уселся в невиданное мною раньше сооружение, и она стала выяснять, что же я знаю. В этой комнате продолжалась моя учеба все лето. Она меня многому научила, за что ей огромное спасибо. Кое-что запомнилось и до сих пор. Как правильно следует писать слово медведь. В те времена в русском алфавите была буква «ять». И в отдельных словах для начинающих было неопределенно где следует писать букву «е», а где «ять». Вот один из ее примеров. Слово медведь надо писать через букву «е», потому, что медведь любит мед. Хочу описать все то, что запомнилось мне в этом сказочном, добром для меня доме. Семья по тем временам была небольшой. Кроме собственно хозяев в доме жили еще сестра хозяйки и еще молодой человек – инвалид. Перемещался инвалид на костылях, так как у него была здоровой только одна нога, а вторая безжизненно свисала. Детей в семье не было. Как-то во время занятий в комнату зашел директор, уселся на перило кресла, где сидела его жена, и начал ее целовать. Она смутилась и говорит ему, что такие нежности не приличны в присутствии мальчика. (М.К. По всей вероятности папе было тогда лет шесть. А этот эпизод ему, не видевшему в своей жизни ласки, это проявление чисто человеческое чувства врезался ему в памяти до самой старости). Учеба у этой женщины продолжалась до наступления холодов. С наступлением холодов и грязи, я уже не мог идти в другое село, так как у меня не было подходящей одежды и обуви.

Тем временем Юкл решил жениться и получить приданное, которое позволило бы ему приобрести свой собственный продуктовый магазин. Возникает вопрос почему продуктовый? А потому, что он с самого раннего детства был приказчиком в бакалейном магазине и научился торговать продовольствием. Несмотря на то, что он был красивым, статным парнем и довольно грамотным по тем временам, да и женихов в нашем селе было мало, невесты ему в нашем селе не нашлось. Тогда он уехал в местечко Златополь к довольно зажиточному брату нашей мамы. (М.К. К сожалению, в папиных воспоминаниях нет фамилий никаких наших родственниках). У этого нашего дяди была дочь – невеста. Это была не красивая, но умная и довольно развитая девушка. Отец ее обещал жениху сто рублей приданого. Это тогда были большие деньги и впоследствии за них Юкл купил довольно большой бакалейный магазин (М.К. Бакалея -- это продовольственные товары : крупа, мука, соль, чай, кофе, пряности и др.). Но для женитьбы требовалось согласие родителей жениха. Однако, согласия на женитьбу сына отец не дал. Отказ был вызван тем, что согласно законам иудаизма дети в семье имеют право жениться только тогда, когда предыдущий по возрасту ребенок уже был женат или вышла замуж. А у Юкла была старшая сестра – невеста Сара. Несмотря на отказ, дуэт дяди и Юкл «оружия не сложил». Отец невесты уехал и вскоре вернулся с известием, что он нашел хорошего жениха для Сарры. Он по профессии сапожник и согласен взять Сарру без приданного, которого у папы не было. И тут снова препятствием стал закон иудаизма. Так как отец был коген, то у него в роду не должно было быть ремесленников. И снова тесть Юкла нашел выход. (М.К. Ай-да молодец. Вот как надо добиваться поставленной цели. Очевидно, поэтому он и зажиточным был). Он заявил, что отец его не правильно понял, и что жених Сарры не сапожник, а хозяин большой сапожной мастерской. Позже, когда жених Сарры приехал из города Смела и привез своей невесте богатый подарок в виде золотых часов с золотой же цепочкой, отец сдался. Тут же одновременно сыграли две свадьбы, и новая супружеская пара уехала в город Смелу, а Юкл стал хозяином бакалейного магазина. Теперь в нашей землянке остались двое детей – сестра Рахиль и я.

После того, как я описал жизненный путь своей семьи насколько у меня сохранилось в памяти, перейду к описанию своего детства. И можно ли назвать мое детство детством? Это было голодное, безрадостное время. Хоть меня родители и любили, как мезиника, но ласки я был лишен. Я не помню детских игр, и у меня не было друзей. Может быть еще и потому, что примерно лет в восемь меня поразил недуг. Тогда его в народе называли лишаем (М.К.Правильное название – псориаз или чешуйчатый лишай – болезнь хроническая, но не заразная). Может быть и поэтому дети, под влиянием их родителей, меня остерегались. Вначале эти розовые чешуйки появились на локтях, а затем перекочевали на руки. Пораженные места не болели, но чесались. Что еще важно – мне было стыдно моих красных рук. Надо было лечиться, но ближайшая больница была примерно на расстоянии 8 км (5 миль) от нашего села. Однажды отец посадил меня на телегу и повез в больницу. По дороге он мне говорит: «Хорошенько присматривайся к дороге, так как в последующем будешь ходить в больницу сам. У меня для этого не будет времени, так как мне надо будет работать». В больнице меня осмотрел фельдшер и прописал мазь, которую тут же изготовили в больнице. Мазь была бесплатной, но за каждой дозой надо было приходить в больницу до начала приема больных, к 7-ми часам утра. Не смотря на то, что прошло столько лет, я с ужасом вспоминаю те дни, когда еще в темноте мама будила меня, чтобы я шел в больницу за очередной дозой мази. В особенности мне было страшно в первые дни. Я даже не знал по той ли дороге я иду. Дорогие, представляете себе восьмилетнего еврейского мальчика буквально бегущего по темной дороге? Иду и все время плачу. А тут еще приходилось проходить мимо костра деревенских мальчишек, пасших лошадей. Увидев меня, они с улюлюканьем поднимали крик: «Жиденок, жиденок!» и делали вид, что бросаются за мной в погоню.

За этой мазью я долго ходил и в осеннюю грязь, и в жестокий мороз. А ходил потому, что мне было стыдно моих красных рук. В конце концов я понял, что мазь эта бесполезна и перестал за ней ходить.

Обстоятельства с учебой у меня были не лучше, чем с лечением. Когда я подрос меня определили в хедер.(М.К. Слово хедер на иврите -- комната. Это традиционная еврейская школа для мальчиков в Восточной Европе и России). В хедере учили только молиться и не учили русскому языку. Годовая стоимость обучения в хедере была равна всего трем рублям, но у отца и этих денег не было. Оплату за мое обучению взяла на себя наша еврейская община.(М.К.В этом нет ничего необычного. В обязанности общины по талмуду входит оплата общиной начального религиозного образования неимущих детей членов общины). Взять то она взяла, но платила она по 50 копеек ежемесячно и не аккуратно. После очередной ежемесячной неуплаты учитель хедера – меламед брал меня за руку выводил на улицу с напутствием: «Иди домой и придешь, когда мне за тебя заплатят». И так повторялось часто. Естественно что я из-за постоянных пропусков плохо успевал. Как-то меня и еще одного мальчика позвали к самому богатому человеку в нашем селе – хозяину магазина. В магазине кроме хозяина Мэира был еще и наш раввин. Они стали нас экзаменовать по Торе. (М.К. Тора -- первые пять книг Священного Писания). Из-за моих вынужденных пропусков занятий я, естественно, на многое не смог ответить. Этот экзамен и все что произошло потом, я запомнил на всю жизнь. Раввин и говорит Меиру: «Разве у Лейбы может быть прилежный ученик, знающий Тору?» Я заплакал и говорю им: «Как я мог хорошо учиться, если за меня неаккуратно платили и меламуд меня постоянно отправлял домой?». Такой ответ явно не понравился экзаменаторам. Когда вечером отец вернулся домой, я ему со слезами рассказал все о том, что со мной случилось. Отец мне сказал: «Бедному человеку от богачей не следует ждать ничего хорошего».

Впоследствии всю жизнь я пытался выбраться из бедности. Больше я в хедер не ходил. Очень близко от нас находилась земская школа. (М.К.Земство- низшая форма местного управления в царской России). Эта школа была бесплатной, и я начал ходить в эту школу. В этой школе преподавали начальную грамоту, чтение и закон Божий. В этой школе я был единственным евреем. Что мне запомнилось по этой школе? Во-первых, запомнилось как меня во время школьного перерыва избили. Дело было так. Как известно христианский закон Божий состоит из двух частей: Ветхого завета – Торы и нового завета – Евангелия. В один из дней на вопрос священника по Ветхому завету мой сосед по парте ответить не смог. Я же знал ответ на этот вопрос по хедеру. Я и вызвался ответить. Мой ответ понравился священнику. Он и говорит мне: «Накрути уши своему соседу, который не знал ответ». Я указание священника выполнил. Ну, а на перемене группа друзей моего соседа хорошо меня поколотили. На следующих занятиях я уже не вызывался отвечать, и от этого уже у меня болели уши от нравоучений священника. Запомнился ответ этого простого деревенского священника на мой вопрос: «Вот вы говорите, что Бог будет карать людей, не соблюдающих законов Священного Писания. Как же это может быть, если наш раввин говорит, что существует только один Бог, Бог – Торы, а вы говорите, что есть только Бог христианский?» На что простой деревенский священник ответил: «Бог один. И судит Он не по словам, а по делам вне зависимости от веры».

А меня уже тогда в раннем детстве мучил вопрос: «Почему в жизни такая несправедливость?» Почему другие дети живут хорошо, а я плохо? Они не голодают, хорошо и тепло одеты и обуты, у них есть возможность без проблем ходить в школу, у них нет такой болячки, как у меня? То что я плохо живу было бы понятно, если бы отец был лентяем, каких я видел в нашем селе, а папа работал тяжело с утра до темноты. И когда я немного подрос, я решил самостоятельно выбиться из нужды. К тому же отец от непосильной работы стал довольно часто прихварывать. Но как это сделать? Я бы тоже пошел в приказчики, но кто меня возьмет с такими красными в лишаях руками. Не важно, что эта болезнь не заразная. И я пошел в усадьбу помещика наниматься на любую работу – лишь бы платили. Управляющий смерил меня взглядом и говорит: «Нет у меня для тебя работы. Слишком ты мал, да и ростом ты не вышел» (а я действительно не высокого роста и сейчас, а тогда по сравнению с одногодками был совсем маленький). А я стою и не ухожу. Мне работа хоть какая-нибудь нужна, а больше идти некуда. Управляющий снова ко мне: «Что ты тут стоишь? Ты мешаешь мне работать». Я еще раз попросил у него работы, так как она мне очень нужна. Он смилостивился и говорит: «Иди на ток (место где производился обмолот зерновых) за церковью, а я туда скоро приеду. Если ты сможешь носить снопы и укладывать их в копны, то я тебе дам работу, а другой работы у меня нет». Спустя некоторое время он приехал и, как сейчас говорят, провел со мной инструктаж. Что это за работа, которую мне предстояло делать? После покоса на поле оставались на земле скошенные стебли зерновых. В те времена в России и на Украине скошенные зерновые только женщины вязали в снопы. Сноп представлял собой охапку стеблей величиной в обхват и связанный скрученными стеблями. По мере работы на поле оставались разбросанные снопы. Затем из пятнадцати снопов собиралась копна. Копна – это временное хранилище снопов до их вывоза на ток для обмолота. Копна представляла из себя что-то наподобие шалаша. Снопы в слегка наклонном положении собирались в группу, а сверху на них распластывался один сноп, так называемая шапка, для защиты снопов от дождя. Шапка должна была быть правильно уложена, в противном случае приказчик работу не засчитывал, а это целых 5 копеек. Для меня с моим небольшим ростом это была невыполнимая работа. Пришлось идти на хитрость. Перед тем, как приняться за установку шапки, я укладывал сноп перед копной и использовал этот сноп как ступеньку. Копны устанавливались не хаотично, а рядами для облегчения их вывоза. Итак, я приступил к работе. Пока снопы лежали вблизи будущей копны, то поднос их занимал немного времени. Хуже было когда снопы лежали далеко. И я понял, что если буду носить по одному снопу, то очень мало заработаю. Стал я носить по два снопа за один раз. И вот однажды, когда я носил по два снопа, ко мне на бричке подкатил сам помещик. Трудно вам передать тот страх, который я испытал. Посмотрел на меня и приказал идти на ток. Я и пошел, будучи уверенным что он меня уволит. Пришел и слышу разговор между помещиком и управляющим.

Помещик: «Еду я на бричке и вижу по полю идут два снопа без человека. И только когда я подъехал вплотную, то только тогда увидел, что их несет этот малыш. В обед награди его целой селедкой, вместо половины, которая полагается рабочим». В этот раз я после испуга испытал огромную радость. Вечером я приплелся домой не чувствуя ни рук, ни ног, но очень довольный собой. Ввалившись в дом я тут же свалился спать не ужиная. Оно и не мудрено, так как за обедом на току вместе с остальными рабочими может быть первый раз я наелся досыта. Кроме селедки было вдоволь вкусного ржаного хлеба. Так что я еще домой принес часть селедки и большой ломоть оставшегося от обеда хлеба. Итак, дома на одного едока стало меньше. По окончании уборки хлеба, как хорошо зарекомендовашего себя работника, управляющий взял меня на работу в амбар. (М.К. Амбар -- простейшее зернохранилище). В амбаре мы перелопачивали зерно в кучах, чтобы оно не зацвело. Работа заключалась в следующем. Деревянной лопатой набирали зерно и бросали его вверх и как можно дальше. За эту работу платили взрослым по 30 копеек в день без питания, а детям по 20 копеек. Потом работал в бригаде по копке свеклы. Взрослые копали, а я обрезал ботву. Но вот работа для меня закончилась, и я получил полный расчет. Надо отметить, что управляющий ко мне очень хорошо относился и оплатил мне наравне со взрослыми, хотя на очень тяжелую работу он меня не посылал. Мне кажется он это делал потому, что я был у него единственный еврей да еще и ребенок, а работал я не хуже взрослых. Оплатил он мне по 22 копейки в день. Так что я принес домой целых 12 рублей и 50 копеек. При таких деньгах я стал настоящим богачем. По словам отца, за эти деньги можно было купить тогда упряжку из пары хороших лошадей. Теперь уже когда у папы не было денег купить муки или еще кое-чего он занимал у меня. Папа всегда возвращал мне занятые деньги. Прежде, когда я ходил в школу, папа давал мне грош (половина копейки), и я на нее покупал халву, так как я ее очень любил. Теперь же, когда у меня завелись собственные деньги, то я их на халву не тратил и у папы не просил. Лакомились мы зимой квашенными маленькими арбузами, которые отец покупал осенью по 50 копеек за сотню. Наступила следующая весна, и я снова пошел к управляющему проситься на работу. Сразу он меня не взял, но велел прийти через две недели на переборку картофеля перед посадкой. Ура! Я снова работаю. После этой работы я еще поработал при посадке картофеля. Девушки копали ямки, а я в них вбрасывал картофелины. После этой работы управляющий выдал мне 3 рубля и 20 копеек и велел прийти только тогда, когда начнется уборка хлебов. Так как в хедер я больше не ходил, а земская школа с начала лета не работала, то я попросился к папе в помощники. Отец сидел на подводе, а я управлял лошадьми. Каждый четверг папа возил пассажиров на базар. Обычно, когда были пассажиры, он брал с каждого из них в оба конца по 20 копеек. За эти деньги он покупал пуд муки, и семья была обеспечена хлебом на всю неделю. (М.К. Напомню, что в те времена хозяйки пекли хлеб дома в русских печах).

Кроме того у отца оставалось десять копеек на махорку (М.К. Махорка -- самый дешевый вид курительного табака). К сожалению, не всегда были пассажиры.

Опишу еще один свой вид заработка. Как я уже писал раньше, отец еще занимался костоправством. Однажды крестьянин привел мальчика с просьбой вправить ему руку, которую он вывихнул при падении с дерева. Так как это было в четверг, крестьянин предложил отцу вместо оплаты за лечение, принести рыбу на субботу, которую он собирается уловить ночью. Это предложение навело меня на мысль как еще заработать. Каждую пятницу я рано утром начал ходить вдоль реки и скупать рыбу у рыболовов. Потом я эту рыбу продавал и себе тоже оставлял на субботу. Этим промыслом я занимался несколько лет и неплохо заработал. Ко времени женитьбы Юкла у меня уже было семьдесят рублей. И когда после женитьбы он на деньги приданного купил продовольственный магазин, то я ему даже одалживал деньги на закупку товара. Иногда я помогал ему в торговле.

Как-то Юкл говорит мне, что в соседнем селе продается маленький продовольственный магазин. Продавала хозяйка магазин потому, что она вышла замуж и уезжает к своему мужу. Мы с ним поехали посмотреть и договориться. Магазин был расположен в удобном месте рядом с «монополькой».(М.К. В те времена царское правительство установило для себя исключительное право на продажу населению вино–водочных изделий. В народе магазины по продаже этих изделий назывались «монопольками»). Мы с хозяйкой договорились, и я стал впервые владельцем собственного дела. В начале Юкл помогал мне и даже привозил товар, который он за одно покупал и себе, но за услуги брал с меня деньги. Я и этим был доволен.

У меня появился устойчивый заработок, и я смог помогать семье. Отец же за всю свою жизнь своим непосильным трудом так такого заработка получить и не смог. Не даром есть русская поговорка: «Трудом праведным не наживешь палат каменных». К тому же к этому времени отец стал много болеть. Мы даже приодели мою младшую сестру – невесту. Но относительное благополучие длилось недолго. Началась Первая Мировая война и Юкла призвали в армию, а потом и на фронт. После мобилизации Юкла дома у него осталась жена с малолетним ребенком.

Теперь уже мне пришлось ездить за товаром для обоих магазинов. А поездка эта и приобретение товара занимали много времени. До города Шпола, где мы закупали товар оптом, было 30 км только в одну сторону, так что вся езда туда и обратно занимала более 10 часов. А еще приобретение и упаковка товара в нескольких магазинах занимали около четырех часов. Несмотря на то, что я выезжал в 6 часов утра, домой я возвращался около 8 часов вечера. Но это еще не все. Дома надо было еще отделить мой товар от товара брата, расставить товар брата по местам, накачать керосин в баки и ряд других необходимых работ, так что домой я возвращался к 12 часам ночи. После этого я уходил ночью в село к моему магазину, а это было довольно страшно, несмотря на то, что я уже был взрослым парнем. (М.К. Привожу слова папы дословно, так как они характеризуют мировоззрение молодежи тех времен : «Ночью было страшно, так как по ночам летают ведьмы на кочерге. Такие представления были в маленьких местечках и селах. Дорогие, подумайте – такая отсталость. Вы наверное не поверите мне, но так было»). А идти надо было, чтобы мою лавчонку не обокрали. И все же когда я приходил домой, несмотря на большую усталость, я был счастлив. Семья теперь жила в достатке, чего раньше не было. Через некоторое время домой возвратился Юкл после ранения. Пуля вошла ниже локтя и вышла выше, так что длительное время рука не разгибалась, и я целых три года все тяжелые работы делал за двоих, но молодость все выдержала.

С тех времен запомнилось мне очень радостное событие. Как вы уже знаете, я родился и вырос в землянке. И вот представился случай купить дом. Представляете нашу радость – оставить землянку, в которой я прожил более двадцати лет, а родители почти всю свою жизнь и переехать в настоящий украинский дом, да еще с вишневым садиком за окном. Кроме того дом стоял в очень красивом месте. Сразу за домом был большой луг, на котором стояла церковь, а чуть дальше – усадьба того помещика, у которого я начинал работать в детстве. После землянки с одной единственной комнатой на восемь человек, которая была и столовой, и спальней, и кухней с огромной, чрезвычайно нужной русской печью, вселиться в настоящий дом. Опишу это мое замечательное приобретение. В доме была большая столовая квадратных метров двадцать пять, спальня метров двенадцать и большая кухня метров двадцать, половину которой занимала необходимая русская печь. Пол как и во всех украинских хатах был земляным. Под одной крышей с домом был большой сарай. Заплатил я тогда за все это добро тридцать рублей. Вся наша семья была в огромной радости и в особенности моя сестра Рахиль. Но счастье было не долгим – умирает мой отец. Умер он совсем молодым без единого седого волоса, и я даже не знаю сколько ему было лет. Я даже думаю, что он и сам не знал своего возраста. Когда он умирал и уже не мог говорить, у его кровати собралась вся наша семья: мама, я и Рахиль. Мама плакала и причитала: «На кого ты нас оставляешь?». А отец уже не мог говорить. Он протянул руку и показал на меня. Так кончилась его жизнь, в которой у него не было совсем светлых дней.

После смерти отца мы остались втроем. Сестра подросла и ее надо было выдать замуж. А для этого надо было ее приодеть, приготовить приданное и подыскать жениха. Юкл на отрез отказался в этом принимать хоть какое-либо участие. Из-за этого мы с ним сильнейшим образом рассорились.

Наконец нашелся хороший парень, по профессии кузнец. Опять же ремесленник, но возражать против этого брака уже было некому – папа умер. Жених потребовал приданного в тысячу рублей. И организацию свадьбы за счет невесты. Все это я взял на себя. Юкл даже отказался прийти на свадьбу, чем вывел маму до слез. Благодаря нашим родственникам он на свадьбу все-же пришел и мама успокоилась. После свадьбы жених увез свою молодую жену к себе с Новоукраинку. Я остался вдвоем с мамой.

О прошедших февральской и октябрьской революции в нашем окружении никто не знал.

О том, что рухнула царская власть, а в след за ней и временное правительство, мы практически узнали только с появлением различных банд. Современному читателю невозможно поверить в это, но это было так. Банды были более осведомлены, что в стране полное безвластие. Банды тогда были небольшими и в основном из окружающих сел. Эти банды грабили и убивали евреев везде, где только они могли. С наступлением темноты все запирались по домам, потому что было очень опасно выходить. В конце концов евреи села на собрании решили приобрести огнестрельное оружие и организовать ночную охрану села. Дежурство осуществляли по очереди. В одну из ночей бандиты, увидев наш патруль, открыли по нам огонь. Мы же залегли за забором и начали отстреливаться. В конце концов, перестрелка затихла и бандиты ушли. На утро выяснилось, что банда из шести человек была из соседнего села. А выяснилось это так. В ночной перестрелке мы ранили одного из бандитов, а через него вышли на всю банду. Староста села собрал сход и над ними всеми совершили страшный самосуд. Это была жуткая картина. У нас поговаривали, что в этом деле был замешан и сам староста, поэтому он и устроил это судилище, чтобы замять свое участие в ночном налете. Хуже стало для евреев когда появились бандитские формирования в виде небольших воинских частей. Эти банды занимались грабежом и убийством в открытую. Они появлялись среди белого дня, как правило на лошадях, и начинали убивать попавших им под руку евреев и грабить, грабить, грабить. Так едва не случилось со мной. Я был где-то по делам, как неожиданно, словно снег на голову, по селу промчалась банда. Надо где-то спрятаться. Невдалеке стоял полуразрушенный амбар, а под ним был подвал. Здание давно не использовалось по назначению, и оно служило отхожим местом. Я бросился в подвал, а там уже пряталась семья с детьми. Сквозь дыры в амбаре мы слышали крики убиваемых людей и безостановочную стрельбу.

Когда над нашей жизнью нависла непосредственная угроза, нам с семьей брата пришлось бросить все нажитое и уйти в местечко Калигорка, куда отец возил пассажиров на базар. Маму пришлось оставить, так как она бы не осилила эту дорогу. К тому же она осталась жить в нашей старой землянке, а какому грабителю придет на ум искать ценности в убогой землянке. Я оставил ей немного денег, и мы ушли в чем были одеты, только взяли с собой все наши деньги. Пришли мы в Калигорку ночью. Не успели мы обосноваться на новом месте, как к Калигорке стал приближаться отряд чеченцев. Для переговоров с ними евреи Калигорки выбрали делегацию. Делегация, как принято в тех местах, встретила отряд хлебом и солью. Вместо переговоров отряд первым делом раздел делегацию и крепко избил. Затем начался поголовный грабеж еврейских домов. Так как мы были чужими здесь, то грабить у нас было нечего. Были только деньги, которые мы принесли. А куда их можно было спрятать? Мы расстелили на полу пальто, на нее уложили жену Юкла, обвязали ее голову тряпкой, а деньги она спрятала в бюстгальтере. Когда в дом ворвалась группа чеченцев, Юкл сказал им что у жены тиф. Но они заявили, что тифа они не боятся. Они ее обыскали и деньги забрали. На этом, слава Богу, все кончилось. Они забрали деньги и ушли. А в тех случаях, когда они не находили ценностей, то они хозяев избивали до полусмерти. Оставаться в Калигорке не было никакого смысла. И мы снова, уже без копейки денег, пошли пешком в город Шпола. До Шполы было тридцать километров и ребенка мы несли по очереди.( М.К. Обратите внимание, как папа знал эту местность. Из его тетрадей видно, что он многое позабыл, а вот расстояния между населенными пунктами, которые он исколесил, у него сохранились в памяти спустя более чем через пол века).

В Шполу мы пошли потому, что это было единственное место, где нас знали местные жители, так как в былые времена мы закупали там оптом товар для наших магазинов, и к тому же там жило много евреев и было безопаснее, чем у нас. И действительно эти люди ссудили нас деньгами, и разместили нас. Когда мы пришли в Шполу там было спокойно. А до этого там тоже испытывали бедствия от бандитских набегов. А произошло там вот что. В город вернулся парень, который до этого служил в петлюровской армии и занимал там довольно высокое положение. Увидев, что петлюровцы ничем не отличаются от бандитов, грабя и убивая еврейское население там, где они проходили, парень оставил петлюровцев и вернулся к себе домой. В Шполе он организовал квалифицированную самооборону. Провел всеобщую мужскую мобилизацию всего еврейского населения. Мобилизации подлежали мужчины от 18 до 50 лет. Все мобилизованные прошли курс военной подготовки. Он приобрел для нужд самообороны достаточное количество винтовок. В отряде даже был станковый пулемет и одно орудие. Оборона была поставлена правильно. На всех подступах к городу были размещены круглосуточные посты. У него были даже разведчики. И город жил спокойно. (М.К. Те люди, с которыми я делился мыслями в процессе написания этих воспоминаний, недоумевали куда эта семья шла и почему? Ответ прост. Они шли к людям – к своим одноплеменникам, туда где их было много, и они могли постоять за себя. А в самой Ивановке евреев было ничтожное количество, да и по всей видимости» голь перекатная», что видно хотя бы из того, что вся община с большим трудом собирала 50 копеек в месяц для уплаты меламуду за обучение папы).

В Шполе надо было устроиться на работу, а ее не было. Мы оказались в таком положении, что не в состоянии были даже хлеб себе купить. И снова наши бывшие партнеры помогли нам. Они нам дали ссуду, на которую мы купили упряжку лошадей и загрузили ее мешками с сахаром. По их рекомендации мы повезли этот сахар в большое местечко Добровеличковку, где жило большое количество евреев. До Добровеличковки было расстояние в шестьдесят пять километров. Поездка в те времена, когда кругом шныряли банды, была чрезвычайно опасной, но надо было ехать. Наши благодетели рисковали своей ссудой, а мы жизнью. Выехали вечером, а приехали уже утром. Но благополучно. В Добровеличковке мы сахар продали и на эти деньги купили там две бочки подсолнечного масла (растительное масло из семян подсолнуха). Вернувшись в Шполу, мы это масло продали. Эти разъезды продолжались почти целый год. Одно время к нам присоединился муж нашей младшей сестры Рахили. Хотя он был кузнецом, но работы у него не было. За это время мы расплатились с заимодавцами, и еще у нас появились и свои деньги. Но пришло время, когда ездить стало смертельно опасным из-за банд, и нам пришлось осесть в Добровеличковке. Так как денег у нас с Юклом было мало чтобы открыть свой магазин, мы взяли еще одного компаньона. Пока в нашем сообществе было только две семьи, а я был холостяком и питался только молоком и хлебом, доход от магазина покрывал наши потребности. Из одежды у меня был один единственный хлопчатобумажный костюм и полупальто. В это время была сильнейшая инфляция, и расчеты велись на миллионы. Приведу для вас пример. Если, скажем, сегодня можно было купить килограмм хлеба за один миллион, то на завтра за эти же деньги можно было уже купить 900 грамм. Но когда я обзавелся своей семьей, дохода стало не хватать, магазин пришлось закрыть.

На этих строках систематизированные записи папы обрываются. В дальнейшем разрозненные его воспоминания я буду включать в воспоминания мамы и мои.

Пишу и меня одолевают мысли о загадочности человеческой психики. Передо мной неполных пять школьных тетрадей тех времен, по 12 страниц каждая, папиных воспоминаний. Было еще несколько тетрадей, но они к большому сожалению утеряны. Думаю: «Зачем он их писал?» Ведь во время его жизни и после его смерти, в суматохе повседневной жизни, тогда эти записки просмотрели я и мои братья, но никаких эмоций они у нас не вызвали. Прочли и, как говориться, приняли к сведению. А ведь мы его дети. И прихожу к неутешительному выводу. Даже собственным детям наша прошедшая жизнь мало интересна.

Но только теперь я понял всю бесценность его воспоминаний. Есть такая русская поговорка о человеке, не интересующимся своим прошлым: «Иван, не помнящий родства». Вот таким был и я.

Теперь я постараюсь наверстать упущенное, насколько это мне удастся и, может быть, это пригодится моему потомству. Может быть. Во всяком случае, я надеюсь.

(продолжение следует)