Семен Резник

«Выбранные места из переписки с друзьями»

 

 

(продолжение. Начало в №13(85) и сл.)

 

Часть II

 

 

Сюжет восьмой

 

«Вторжение без оружия» (Сергей Семанов: искоренение «сионистского следа»)

 

 

 Имя Сергея Николаевича Семанова возникало в некоторых предыдущих сюжетах – пришла пора рассказать о нем подробнее.

 С.Н. Семанов родился в 1934 году, окончил исторический факультет, после чего сварганил диссертацию об Александре Ульянове.

 Повешенный на 21-м году жизни за не состоявшееся цареубийство, Александр Ульянов оставил в революционном движении России незначительный след, но из-за принадлежности к святому семейству был возвеличен и увенчан сияющим нимбом. Неудивительно, что свою серенькую диссертацию Семанов легко защитил и затем издал в виде столь же серенькой книжицы.

 Член партии, русский, кандидат наук, специалист по ленинской теме, без малейшего пятнышка на биографии… Его ждала безоблачная карьера – академическая, административная, а то и партийно-государственная – надежная, но не особенно быстрая. Слишком много всякого народа терлось вокруг революционной тематики, а после снятия Хрущева пирог этот год от году становился все менее пышным. Деградирующей власти понадобилось «морально-политическое единство» народа. Возрождаемый культ гениалиссимуса стал глушить «разоблачение ошибок культа личности», проводившееся под флагом возврата к «ленинским нормам». Мордовские лагеря, психушки и национальная гордость великороссов стали главным противоядием против разлагающего влияния Абрама Терца, Александра Солженицера и «подписантов» (интеллектуалов, подписывавших петиции против преследования инакомыслящих). Все русское и советское теперь противопоставлялось иностранному и инородному. Те, кто звал народ к топору или сам хватался за топор, стали неугодны власти – даже если они бунтовали в проклятом прошлом против ненавистного царизма. Зачем воспитывать юношество на подвигах Ульянова, Желябова, Перовской и иных возмутителей спокойствия? А вдруг кто-то вздумает последовать их примеру. Вовсе запретить такую литературу в стране победившего социализма было невозможно, но и поощрять ее уже не было резона. Для кремлевских старцев, как поколением раньше для Сталина, цари стали угоднее цареубийц.

 Уразумев все это раньше многих, Сергей Семанов сделал крутой вираж. Согласно биографической справке, подготовленной им самим, «перелом во взглядах Семанова наступил в 1967—68 после арабо-израильской войны (когда явно проявилось “двойное гражданство” советских евреев) и пресловутой “пражской весны”, где отчетливо был виден сионистский след».[1]

 Сергей Николаевич тут не в ладах с прошлым. Он не может не помнить, что победа Израиля в 1967 году над арабскими армиями, вооруженными советским оружием и обученными советскими инструкторами, стала праздником для многих русских интеллигентов, ибо служила доказательством нежизнеспособности опостылевшего режима. О «пражской весне» и говорить нечего: чехословацкий «социализм с человеческим лицом» воспринимался как предвестник нашего собственного очеловечивания. На московских кухнях (как, полагаю, и на ленинградских) бушевали споры – решится Кремль на вторжение, как в Венгрию в 1956 году, или нет. Большинство было уверено, что не решится – не то-де время, Запад не позволит. Но Запад позволил, а Кремль не решился оставить Чехословакию в покое, зная, что если свободолюбие не удушить в зародыше, оно перекинется на нас самих. Потому подавление «пражской весны» русская интеллигенция восприняла как свою собственную трагедию.

 А «сионистский след» кремлевские идеологи стали отыскивать задним числом – чтобы оправдать изнасилование дружеской страны, а заодно расколоть оппозиционную интеллигенцию, противопоставив друг другу евреев и русских. Тогда-то и повылезали из щелей десятки, затем сотни и тысячи ищеек, приманенных острым запахом дичи. «Сионистский след» обеспечивал самый быстрый и легкий путь к высоким постам и жирным гонорарам, ученым званиям и вузовским кафедрам. Сергей Семанов взял след в числе первых, за что и был щедро вознагражден. В его биографической справке читаем: «С дек. 1969 в Москве Семанов стал заведующим редакцией “Жизнь замечательных людей” издательства “Молодая гвардия”, с помощью директора издательства В. Ганичева и писателей-патриотов популярная книжная серия из либерального центра стала оплотом русских сил».[2]

 О чем здесь умалчивается, так это о том, как В. Ганичев расчистил для Семанова место, «съев» во сто крат более яркого и талантливого человека, прирожденного издателя-просветителя (в кругу друзей его называли Сытиным) Юрия Николаевича Короткова, который возглавлял редакцию ЖЗЛ 15 лет, сумел собрать вокруг нее лучшие творческие силы и создать ей беспрецедентно высокую репутацию. Серия при Короткове привлекала таких авторов, которые, по слову Достоевского, стремились «довраться до правды» – независимо от того, укладывалась ли она в официальные идеологические установки, или нет (часто, конечно, не укладывалась). С этим «либерализмом» и повел борьбу Сергей Семанов под покровительством Ганичева.

 Начало этого процесса проходило на моих глазах. Шел он со скрипом – отчасти из-за задела, оставленного Коротковым, а отчасти из-за глухого сопротивления коллектива редакции ЖЗЛ, сложившегося при Короткове. Семанов не решался расторгать авторские договора, заключенные при его предшественнике (да и что бы серия издавала!) Рукописи, написанные в духе «либерального центра», продолжали поступать, а редакторы старались их выпускать в свет с минимальным уроном.

 Наиболее «либеральные» фрагменты Семанов пытался вырубать сам, порой не без успеха. Отчетливо помню сцену выкручивания рук одному из самых ярких наших авторов, Юрию Давыдову. То была биография адмирала Нахимова,[3] и в ней, в частности, упоминалось о том, что, по некоторым данным, Павел Степанович был болен «дурной» болезнью, сифилисом, страдал от этого не столько физически, сколько нравственно, и сознательно искал смерти, чем отчасти объяснялось его легендарное бесстрашие под вражескими ядрами. Редактируя рукопись, я не покушался на эту подробность – одну из многих, что позволяли автору лепить облик человека во всей его сложности и неоднозначности, без хрестоматийного глянца.

 Но после меня рукопись читал Семанов, а, по его разумению, герою Севастополя дозволялось болеть гриппом, тифом, чахоткой, но сифилис адмиралу был не по рангу. Исчерпав все свои аргументы в защиту бледной спирохеты от экзекуции, я сослался на авторское право: последнее слово за автором, а он на усекновение не согласен. Семанов потребовал «на ковер» Давыдова и, после нервного «обмена любезностями», Юрий Владимирович вынужденно уступил: «Ладно, не будем касаться того, что ниже пояса».

 Но эта уступка не могла выхолостить общий дух книги, в которой Нахимов представал живым человеком, а не памятником Нахимову.

 Чтобы изменить курс, нужны были другие авторы, и Семанов распахнул двери перед теми, кого при Короткове не пускали на порог. Литературный и научный уровень книг стал падать, зато «либерализмом» и «сионизмом» они не грешили. Противостоять этому напору становилось все труднее. Семанов показал себя матерым интриганом. В отношениях с подчиненными он был вежлив, уважителен, мягок, чем выгодно отличался от импульсивного Короткова, которому под горячую руку лучше было не подворачиваться. Но при Короткове слово каждого из нас что-то значило. А Семанову нужны были не сотрудники, а лакеи, готовые с проворством выполнять его «патриотические» намерения, даже не прямо высказанные.

 Коротков не кривил душой, горой стоял за свою редакцию и удары принимал на себя, не подставляя сотрудников, даже если был ими недоволен. А Семанов был из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Он говорил одно, думал другое, делал третье, а уж на то, что в критической ситуации он прикроет редактора, невозможно было надеяться. От него постоянно приходилось ждать подвоха. Все дела решались где-то за пределами редакции. Мы стали убеждаться, что спорить с ним бесполезно, сопротивляться его линии, – значит, быть готовым вылететь вон.

 Я дольше других сохранял некоторую автономию – в основном потому, что за мной был закреплен раздел биографий ученых, а Семанов естественными науками не интересовался; часто оказывалось, что ему неизвестны имена даже самых крупных ученых, о которых знает каждый школьник. Так, Лев Разгон предложил написать книгу о Петре Николаевиче Лебедеве – великом физике, взвесившем свет. Я приветствовал эту идею, но откровенно сказал автору, что моя поддержка может сыграть скорее отрицательную роль; лучше, если он сам зайдет с этим предложением к Семанову. Я до сих пор вижу совершенно непередаваемое выражение лица, с каким Лев Эммануилович вышел из кабинета моего шефа. Его тонкие брови были подняты высоко на лоб, губы вытянуты трубочкой, точно он хотел присвистнуть; в глазах – недоумение, досада и… горьковатые искорки смеха. «Нет, это невероятно, вы знаете, что он мне сказал? Он не знает кто такой Лебедев, и потому книга о нем не нужна!»

 Мне было стыдно.

 Впрочем, я допускаю, что Семанову имя Лебедева все-таки было известно, он прикинулся большим дурачком, чем был на самом деле, чтобы поскорее отделаться от нежелательного (для него) автора. Такие игры были в его вкусе.

Но кое-что от меня еще зависело.

Среди «писателей-патриотов», на которых ориентировался Семанов, охотников писать об ученых не находилось,[4] потому у него поначалу не было больших стимулов вторгаться в мою сферу. Кроме того, параллельно с редакторской работой я сотрудничал в разных изданиях, писал книгу о Мечникове, стоявшую в плане, и потому меньше моих коллег дорожил штатной должностью. Это делало меня менее уязвимым.

 В ноябре 1972 года громом среди ясного (для Семанова и других «патриотов») неба явилась статья в «Литгазете» об идейных ошибках некоторых «молодых критиков». Их обвиняли в национализме и забвении классового подхода к истории. Было названо несколько литераторов, печатавшихся в основном в журнале «Молодая гвардия», в их числе Сергей Семанов.[5] Автором статьи был глава отдела пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлев, что могло означать только одно: в Кремле сделан очередной зигзаг, не в меру ретивые «патриоты» больше не пользуются поддержкой. В том, что Семанов будет снят, никто не сомневался, включая его самого. Он приходил на работу насупленный, с кирпично-красным лицом и запавшими глазами; запирался в своем маленьком кабинетике и часами метался из угла в угол (мы через стенку слышали его торопливые подпрыгивающие шаги).

 Несколько дней спустя всех «молодых критиков», названных в статье Яковлева, вызвали в ЦК партии. Похоже, готовилась экзекуция. Когда Семанов уезжал в ЦК, я ему сочувствовал.

 Но вернулся он окрыленный. Оказалось, что «молодых критиков» собрали не для того, чтобы высечь, а приласкать. Им разъяснили, что статья А.Н. Яковлева – это не партийная директива; в ней выражено личное мнение автора, крупного историка, к которому полезно прислушаться. Но партия к ним политических претензий не имеет. А вскоре за свое «личное мнение» А.Н. Яковлев был отправлен в почетную ссылку – послом в Канаду, откуда будущий архитектор гласности вернулся через десять лет.

 Что тогда произошло в коридорах власти? Как получилось, что Яковлев выступил со статьей, не согласованной с более высоким руководством, или руководство намеренно подставило его? Через много лет, беседуя с ним в его кабинете в фонде «Демократия», я спросил его об этом, но четкого ответа он дать не мог. Похоже, подоплека происшедшего ему самому осталась неясной.

 Ясно же было то, что Сергей Семанов окончательно получил карт-бланш на искоренение «сионистского следа». Хотя в личном плане отношение ко мне С.Н. Семанова всегда оставалось корректным и даже предупредительным, давление на меня усилилось. Особенно остро я это почувствовал, когда наш младший редактор Володя П-в (он вел и делопроизводство) положил передо мной заготовленный договор с Феликсом Чуевым на книгу об академике Стечкине (специалист по ракетным двигателям), чтобы я его завизировал.

 С Феликсом Чуевым я был знаком шапочно с 1963 года, когда с большой помпой проводилось Совещание молодых писателей – совместное действо Союза Писателей и ЦК Комсомола. На издательство «Молодая гвардия», где я незадолго перед тем начал работать, были возложены некоторые организационные функции, потому я там и оказался. Я присутствовал на семинаре поэтов, ставшем бенефисом Феликса Чуева. Он прочитал два-три стихотворения – про небо, полет и погибшего на войне отца (кажется, его отец был летчиком). Руководитель семинара Егор Исаев, автор очень длинных и очень «идейных» поэм, никем не читаемых, но принесших ему богатый урожай премий и регалий, выделил Чуева из всех участников, наговорил в его адрес массу комплиментов, после чего тот «вошел в литературу». Правда, известен он стал не стихами, а тем, что ежегодно пятого марта являлся на Красную площадь и «смело» возлагал цветы на могилу Сталина у Кремлевской стены.

 О желании Чуева писать для нас книгу я слышал впервые, что, мягко говоря, было странным. Должен пояснить, что заключению договора обычно предшествовала определенная редакционная работа. Автор представлял письменную заявку; если он был новичком в историко-биографическом жанре (как в данном случае), то от него требовали пробные главы. Если все это оказывалось приемлемым, книгу включали в тематический план; и только после его утверждения заключался договор. На всех этапах работы, естественно, участвовал редактор будущей книги. А тут – без меня меня женили!

 Двусмысленность положения усугублялась тем, что за неделю-полторы до этого эпизода ко мне приходил молодой журналист, сотрудник научно-популярного журнала, с предложением книги о Стечкине, и я отвел его к Семанову.

 К моему удивлению, объяснять, кто такой академик Стечкин, не пришлось: Семанов имел о нем достаточно ясное представление. Потенциальному автору он сказал, что Стечкин – ученый не столь большого калибра, чтобы «тянуть» на книгу в ЖЗЛ. (Таким, кстати, было и мое мнение).

 -- Мы будем готовить сборник «Советские инженеры», в него включим Стечкина, – продолжил мой шеф. – Как только проект будет утвержден, мы к вам обратимся. Оставьте свои координаты Семену Ефимовичу.

 Итак, сборник об инженерах! Предстояло грамотно отобрать состав персонажей, подыскать авторов для каждого из них, обговорить объемы, сроки и многое другое. Все это делать мне, но о таком проекте я узнавал последним! И вот новый поворот сюжета: заключается договор на книгу о Стечкине с другим автором, и я снова узнаю об этом, когда все решено! А как же сборник? Выходит, никакого сборника не замышлялось, это было придумано на ходу, чтобы обмануть ни о чем не подозревавшего автора, а заодно и меня. За моей спиной плелась какая-то интрига, и теперь меня самого в нее втягивали!

 В. П-ву я сказал:

 -- Я не видел заявки Чуева, не читал его пробных глав, ни разу с ним не говорил. У меня нет уверенности в том, что Стечкин тянет на книгу для ЖЗЛ и что Чуев способен ее написать.

 -- Старичок, не заводись, – стал меня урезонивать П-в. – Зачем тебе его злить? (Кивок в сторону кабинета Семанова). Ему нужен договор с Чуевым, этого хочет Ганичев, они там вместе пьют. Помешать ты им все равно не сможешь, а свое положение еще сильнее испортишь. У них и так на тебя зуб – ты это знаешь.

 Я ответил, что помешать я им не в силах, но участвовать в их темных делах не буду. В договор можно впечатать имя любого редактора, который его и завизирует, пусть обходятся без меня.

 Разговор на эту тему больше не возникал, и я полагал, что они действительно решили обойтись без меня.

 Через неделю или две Семанов позвал меня к себе и стал участливо расспрашивать о моей работе над книгой о Мечникове. Книга была утверждена в плане еще при Ю.Н. Короткове. Никаких посягательств на нее со стороны Семанова не было, но и интереса к ней он до того момента не проявлял. Я ответил, что работа идет к концу, через два-три месяца рукопись будет представлена. Семанова эта новость обрадовала, он стал задавать вопросы и, к моему удивлению, обнаружил знание подробностей биографии Мечникова, даже малоизвестных. (Видимо, к этому разговору он специально готовился, подчитал кое-какую литературу). Еще более неожиданным оказалось его весьма позитивное отношение к моему герою, хотя Мечников никак не укладывался в рамки «православия, самодержавия, народности»: либерал, полуеврей, атеист и полуэмигрант, резко высказывавшийся о российских порядках.

 -- Работайте спокойно, Семен Ефимович, – сказал мне Семанов. – Я понимаю, что отсутствие договора вас нервирует. Но я вас поддержу. Ганичев почему-то вас недолюбливает, договора заключать не хочет: говорит, что со своими сотрудниками предварительные договора не положены (сам Семанов давно имел договор на книгу об адмирале Макарове и, кажется, уже брал отсрочку). Но вы ни о чем не беспокойтесь. Заканчивайте рукопись, мы ее сразу запустим в работу, никаких осложнений не будет. Я вам обещаю. Мечников – очень интересная фигура...

 Мы дружески проговорили минут сорок, и я поднялся с кресла приятно удивленный. Я уже взялся за ручку двери, когда услышал в спину:

 -- Да! Семен Ефимович, чуть не забыл… Там у Володи договорчик лежит. Завизируйте его, пожалуйста!

 Тут только высветилась вся эта игра в кошки-мышки! Между договором с Чуевым и моим бездоговорным «Мечниковым» проводилась прямая связь. Я был в капкане. Хотя моя книга стояла в плане, но без издательского договора, дающего автору минимальные юридические и финансовые гарантии, я был беззащитен,[6] и Семанов затеял всю эту комедию, чтобы дать мне понять, что от визирования этого договора зависит судьба моей собственной, практической уже законченной книги!

 Ставка была слишком высока. Я завизировал договор, решив, что редактировать книгу Чуева все равно придется не мне: с выходом «Мечникова» я уйду из редакции.[7]

 Рукопись моя была принята, без придирок одобрена, договор заключен, особых каверз не строилось на этапах рецензирования и редактирования. Правда, пришлось убрать несколько абзацев о предках Мечникова по материнской (еврейской) линии. На этом настоял редактор книги Андрей Ефимов, «чтобы не дразнить Сережу».

 Ефимов пришел в редакцию позже меня, был моложе на пару лет и многому у меня научился. Само собой, мы были единомышленниками. Но с приходом Семанова он стал меняться, а наши отношения – осложняться. Но они еще были достаточно дружескими, чтобы я от него что-то скрывал. О том, что после выходы «Мечникова» я собираюсь уйти из редакции, Ефимов знал и, вероятно, сказал об этом Семанову. Тот ухватился за возможность тихо избавиться от меня, и, чтобы я не мог передумать, ловким маневром отрезал путь к отступлению. Перед подписанием корректуры в печать он вдруг сказал, что книга задерживается. В издательстве-де идет какая-то проверка, начальство упрекают в том, что издается много штатных сотрудников, потому Ганичев велел книгу задержать до окончания ревизии. Действительно ли задержка исходила от Ганичева, а не от самого Семанова, проверять было бессмысленно: они действовали заодно. Я сказал:

 -- Какой же я штатный сотрудник, считайте, что я уже ушел из редакции.

 -- Вы это твердо решили?.. Ну, смотрите, смотрите...

 «Мечников» был подписан в печать – вместе с моим заявлением об уходе.

 Я стал свободным художником, а Семанов укреплял «оплот патриотизма» еще три года, за что был примерно вознагражден: стал главным редактором журнала «Человек и закон», подскочив сразу на несколько ступенек по номенклатурной лестнице. Как уже говорилось, ЖЗЛ они с Ганичевым вверили Юрию Селезневу, столь же рьяному «патриоту». Совсем избавиться от «либералов» им все еще не удалось, но портить им кровь они стали с садистской изощренностью.

 Может быть, наиболее циничным, хотя и мало известным эпизодом было издевательство над рукописью Даниила Данина «Нильс Бор».

 Даниил Семенович Данин сегодня почти забыт из-за катастрофического снижения уровня литературных стандартов, но я уверен, что о нем вспомнят, когда в обществе вновь возрастет интерес к интеллектуальной прозе высокого класса. Данин начинал еще до войны как литературный критик; в конце 1940-х был подвергнут травле за «безродный космополитизм», а когда, при хрущевской оттепели, опала прошла, он вернулся в литературу в ином качестве. Широкую известность ему принесла научно-художественная книга «Неизбежность странного мира» -- о драме идей в физике XX века, сразу же сделавшая его лидером научно-художественной литературы. В 1967 году в серии ЖЗЛ вышла его книга «Резерфорд», которую мне довелось редактировать. Текст был настолько емким и точным, что никакое вмешательство в него было недопустимо. Единственной проблемой для нас – издателей – был объем. Данин со вкусом обыгрывал подробности, позволявшие лепить характеры героев, обрисовывать обстоятельства их жизни и работы, особенности мышления и взаимоотношений, а все это требовало места. В его рукописи было больше сорока авторских листов вместо договорных пятнадцати, но тронуть что-то редакторским карандашом было невозможно. Я сказал об этом Короткову, и он со мной согласился. Мы попросили автора самого сократить рукопись насколько это возможно. Он отжал из нее восемь печатных листов (около двухсот страниц) и был очень доволен, говоря, что рукопись улучшилась.

Выпустив «Резерфорда», мы предложили ему договор на «Нильса Бора». Я предвкушал удовольствие от будущей работы над этой книгой, которая обещала быть еще более интересной. Данину удалось получить командировку от Союза Писателей в Копенгаген, для работы в архиве Бора – редкая удача в те времена. Он провел в Копенгагене около месяца и с упоением рассказывал об условиях работы в этом архиве. Все материалы были превосходно каталогизированы и хранились в образцовом порядке; доставлялись по первому требованию, через несколько минут, без каких-либо ограничений. Едва заглянув в очередной документ, Данин бежал к копировальной машине, стоявшей тут же, в читальном зале, и снимал копию. Никакого контроля над тем, что именно он копирует, не было.

-- Архив Бора хранится в трех экземплярах, -- рассказывал Даниил Семенович, -- в Копенгагене, в Южной и в Северной Америке, чтобы обеспечить сохранность на случай ядерной войны. Ну а теперь четвертый экземпляр имеется у меня.

Передать то чувство, с каким все мы, имевшие опыт работы в советских архивах, слушали об этих чудесах, я не берусь. (В «наших» архивах, даже самых открытых – не говорю о военных или гебистских – к копировальной технике доступа практически не было, зато на вынос каждой выписанной строчки надо было получать разрешение. Если удавалось порой вынести что-то пикантное, то только потому, что проверяльщики разленились, а иные и тяготились этой неприятной обязанностью).

Но писал Данин медленно, его рукописи я не дождался. Редактировать ее досталось Андрею Ефимову – уже при Селезневе.

 Текст снова был настолько отточен, что самая осторожная правка могла его только испортить. По сути редактору там нечего было делать, тем более, что вся книга печаталась главами в массовом журнале «Наука и жизнь», то есть прошла самую придирчивую апробацию, не вызвав никаких нареканий. Тем не менее, Ефимов и Селезнев приложили массу усилий, чтобы ее покалечить. Они направили рукопись на внутреннюю рецензию в КГБ, то есть превратили ее в донос на автора. Гебистский отзыв был выдержан в инквизиторском духе: формально-де придраться не к чему, но в рукописи присутствует «сионистский след» (выражавшийся, видимо, в том, что в числе ведущих физиков XX века заметное место занимали евреи, чьи имена, понятно, присутствовали и в рукописи). Ефимов стал вытравлять этот след с огромным энтузиазмом. Перетягивание каната длилось несколько месяцев. Данин отбивался от придирок, что-то уступал. Я отчетливо помню эмоциональный возглас его жены в телефонной трубке: «Семен! Победа!» То есть рукопись ушла в набор.

 Вскоре мне самому пришлось столкнуться с мелкой, но потому особенно гадкой пакостью со стороны моего бывшего друга. Он редактировал мою книгу «Владимир Ковалевский» (ЖЗЛ, 1978). Замечаний по тексту – совершенно второстепенных – было немного. Что-то я уступил, что-то он, но об одном небольшом отрывке мы не могли столковаться. Я отказывался удалить два абзаца, в которых говорилось о еврейском погроме в Одессе в 1881 году. Мое сопротивление злило Ефимова, но он сдерживался: «Мне-то что, мне все это до лампочки, но Юрий Иванович все равно этого не пропустит, зачем его дразнить». Я отвечал, что не надо лезть поперек батьки в пекло: если Селезнев будет покушаться на эти два абзаца, я буду говорить с ним, а пока книга в твоих руках.

 -- Будешь с ним спорить из-за двух абзацев? – недоверчиво спросил Ефимов.

 -- А почему – нет? Никакого криминала я в них не вижу.

 -- Ну, смотри, я тебя предупредил.

 Ефимов подписал рукопись,[8] и она перешла к Селезневу. Замечаний у него тоже было немного, в основном незначительные. Я опять отбил какие-то мелочи, а какие-то уступил. Когда мы дошли до «погромного» места (оно было отчеркнуто как подлежащее удалению, но без каких-либо пояснений), я «наивно» спросил, что его смущает.

 -- Мне кажется, что это место лучше снять.

 – Почему?

 -- Ну… вы же понимаете, -- сказал он многозначительным тоном.

 -- Ничего не понимаю. Это важно для характеристики моих героев. Здесь показано их отношение к насилию и произволу.

 — Но вы же знаете, как остро сейчас стоит этот вопрос, какие аллюзии это может вызвать.

 — Какие аллюзии? – удивился я. -- Разве у нас бывают еврейские погромы?

 -- Нет, конечно, но этот вопрос стоит остро!.. Коль скоро вы так настаиваете, мы можем это оставить, но если в главной редакции будут возражения, я вас не смогу защитить.

 Я ответил, что не жду его поддержки в главной редакции. Если у начальства возникнут вопросы, я сам на них отвечу.

 Вопросов не возникло, рукопись ушла в набор.

 Каково же было мое изумление, когда, через два месяца, получив на вычитку корректуру, я «погромных» абзацев в ней не обнаружил!

 Такой подлости по отношению к авторам в ЖЗЛ на моей памяти не бывало. И самое худшее – некому было (образно говоря) бить морду. Пока рукопись находилась в наборе, в редакции произошел «крупный скандал местного значения»: открылось, что Андрей Ефимов, с собачьей преданностью служивший и выслуживавшийся перед Селезневым, завел тайный роман с его женой! В тот же момент Ефимова как ветром сдуло!

 То, что эту свинью мне по старой дружбе подложил именно он, я не сомневался (Селезнев для таких проделок был простоват), да если бы и не так, все равно свалили бы на него.

 Я упрямо вклеил в корректуру выкинутый кусок и отнес ее в редакцию с возмущенным письмом на имя Селезнева, в котором требовал восстановить фрагмент, удаленный за моей спиной. Риск был огромен, ибо ничто ему не мешало заслать корректуру на дополнительную рецензию какому-либо легко управляемому «патриоту», а тот усмотрел бы в ней идеологическую диверсию против России; тогда уже доказать, что я не верблюд, было бы невозможно. Именно так поступил бы Семанов, но трусоватый и простоватый Селезнев на это не решился (а, может быть, и не до того ему было на фоне семейной драмы). Книга была переверстана, злополучные два абзаца вернулись на свое место.[9] «Патриотические» заслуги Юрия Селезнева были оценены по достоинству: в 1981 году он стал первым заместителем главного редактора журнала «Наш современник», флагмана «патриотической» литературы. Но пробыл он в этой должности недолго. К концу года, когда в верхах сочли, что в своем «патриотическом» рвении журнал снова переступил черту дозволенного, главный редактор вывернулся, «подставив» под удар своего зама.[10] 

 В биографической справке Семанова сообщается, что, возглавив журнал «Человек и закон», «ему удалось из скромного ведомственного издания создать очаг русской публицистики с многомиллионным тиражом». Это тоже «исправление прошлого», ибо сколько-нибудь стоящей публицистики в журнале не было и в помине, а тираж если и рос, то за счет смакования уголовщины, с непременным выискиванием «сионистского следа». Потом, однако, в карьере Семанова произошел срыв. В его биографической справке читаем: «В апр. 1981 по записке Ю. Андропова в Политбюро ЦК был снят с поста редактора, поставлен под надзор с запрещением работать и печататься, вызывался на допросы в Лефортово, было заведено дело об исключении его из партии».

 Здесь опять на реальные события наложена ретушь, ибо из журнала «Человек и закон» Семанова убрали за вполне заурядный прокол. В прессе тогда было много шума об аферах мэра города Сочи, пойманного на крупных взятках. «Человек и закон» эту сенсацию прошляпил, раскручивала ее в основном «Литгазета». Стремясь обойти конкурента, Семанов расширил фронт атаки: опубликовал статью (может быть, лучшую за все время), в которой акцент делался на том, что взяточника-мэра покрывали функционеры из Краснодарского крайкома партии, коим мэр отстегивал изрядные куши. Бросалась тень на первого секретаря крайкома С.Ф. Медунова, чье могущество Семанов недооценил.[11] В редакцию нагрянула комиссия, провела собрание коллектива, после чего Сергей Николаевич – впервые за много лет – поехал домой не на черном редакционном лимузине, а на трамвае. Но в Лефортово его из-за этого не тягали, работать не запретили, а, напротив, устроили на скромную, но не пыльную должность ответственного секретаря журнала «Библиофил».

 Неприятности с органами у него возникли позднее, после ареста диссидента праворадикального толка А. Иванова (Скуратова), который распространял в самиздате материалы на вечнозеленую тему – о еврейско-большевистском заговоре против России. Его за это пару раз сажали в психушку, но потом оставили в покое. Активность его росла, он стал одним из связующих звеньев между «патриотами» андерграунда и «патриотами» истеблишмента. «Портрет историка Иванова» экспонировался на грандиозной выставке Ильи Глазунова в Манеже и был воспроизведен многомиллионным тиражом на цветной вкладке софроновского «Огонька». Возможно, именно эта демонстрация смычки национал-радикальных низов с национал-патриотическими верхами встревожила КГБ. На допросах Иванов-Скуратов раскололся, стал называть имена, в числе других и Сергея Семанова: оказалось, что тот тайно редактировал скуратовский самиздат, писал для него под подставными именами и псевдонимами. (Подвел бесенок авантюрности, всегда в нем сидевший). Тогда-то над ним и вправду сгустились тучи. Прошел даже слух, что Семанов арестован, но я этому не поверил.[12] На допросы его тягали не как обвиняемого, а как свидетеля. Из «Библиофила» уволили, но из партии и из Союза Писателей не исключили, ограничившись строгачем.

 Опала была снята с Семанова ненавистными ему либералами, затеявшими перестройку. Он опять занял хлебную должность – заместителя председателя Всероссийского фонда культуры. Стал активно печататься, «спасая Россию» от жидо-масонской скверны, а заодно от «некрофилии».[13] Не знаю, был ли Андропов лично причастен к гонениям на Семанова, или это еще одна «приписка» для предания себе большего веса, но, в любом случае, Сергей Николаевич сполна рассчитался с ним, написав книгу, где многолетний шеф КГБ и недолгий генсек представлен врагом России и, конечно же, тайным евреем.[14]

 Мое Открытое письмо Семанову было написано, когда он находился в зените карьеры и влияния. Поводом послужил опубликованный в журнале «Человек и закон» панегирик в адрес «антисионистского» бестселлера В. Бегуна «Вторжение без оружия».[15] Я долго думал, куда направить этот материал. Посылать самому адресату было, конечно, бессмысленно, основные литературные издания были уже мною «отработаны». Я принял неожиданное для самого себя решение – послать его в журнал «Коммунист». Сколько-нибудь серьезной надежды на то, что партийный официоз его опубликует, у меня не было, но в других изданиях шансов было не больше.[16]

 

1.

 

В редакцию журнала "Коммунист"

6 марта 1979 г.

Москва

Уважаемая редакция!

Направляю мое «Открытое письмо» главному редактору журнала «Человек и закон» С.Н. Семанову, прошу рассмотреть мой материал и опубликовать его. Я сознаю, что форма открытого письма достаточно остра, и прибегать к ней следует лишь в особых случаях. Однако имеет место именно такой случай. Журнал «Человек и закон» разрекламировал и даже подвел «юридическую базу» под книгу В. Бегуна «Вторжение без оружия», являющуюся не только воплощенным невежеством, но и вызовом одному из основных принципов, на которых зиждется советское общество: принципу равноправия, дружбы и солидарности всех народов нашей страны. Когда книга В. Бегуна появилась, я счел ее печальным недоразумением, ожидал, что в печати она получит принципиальную оценку.[17] Вместо этого — ряд положительных рецензий, апофеозом которых стала рецензия в журнале «Человек и закон».

С уважением

Семен Резник

Член Союза писателей СССР.

 

2.

 

Семен Резник

Открытое письмо

Главному редактору журнала «Человек и закон» С. Н. Семанову[18]

Уважаемый Сергей Николаевич!

Не будучи подписчиком редактируемого Вами журнала, я лишь на днях ознакомился с номером 11 за прошлый год, в котором обнаружил рецензию на книгу В. Бегуна «Вторжение без оружия». Рецензия имеет выразительное и точно определяющее суть этой книги название: «Двойная мораль - закон расизма». «Да, - подумал я, - Бегун проповедует расизм и очень хорошо, что "Человек и закон" решил громко об этом сказать». Каково же было мое изумление, когда я увидел, что рецензент – профессор, доктор юридических наук М. Аваков – оценивает книгу в высшей степени положительно и не находит в ней никаких, даже мелких ошибок или неточностей. Публикуя рецензию М. Авакова, Вы допустили серьезнейшую ошибку, что необходимо обосновать.

 

I.

 

В. Бегун декларативно заявляет, что его цель — разоблачение сионизма, однако из книги видно, что о сионизме автор имеет смутное представление. Мы тщетно будем искать в книге сколько-нибудь внятного изложения истории сионизма, анализа предпосылок его возникновения, различных течений внутри сионизма и т.п. От всего этого Бегун отделывается тривиальным [для марксиста] заявлением, что сионизм – это идеология еврейской буржуазии. В. Бегун оперирует двумя-тремя десятками цитат из работ некоторых сионистских идеологов, писавших по разным поводам преимущественно 70-80 лет назад - вот материал, на котором автор строит свои разоблачения. Однако даже эти цитаты подобраны столь неумело, что он вынужден искажать их смысл, чтобы как-то свести концы с концами.

Так, одну из попыток «теоретически обосновать стремление еврейской буржуазии к мировому господству» В. Бегун находит в статье Ахад Гаама[19] «Ницшеанство и иудаизм», содержание которой излагает следующим образом:

«Излагая сущность философии Фридриха Ницше, Ахад Гаам особенно подчеркивает стремление "сверхчеловека" добиваться своих целей, "нисколько не заботясь о том, что ему придется перешагнуть через трупы слабых и растоптать их своими ногами". Тут же Ахад Гаам констатирует, что идеи ницшеанства целиком совпадают с идеологией иудаизма. Людям, знакомым с делом, пишет он, нет нужды доказывать, что еврейское ницшеанство не нужно создавать – оно спокон века существует в иудаизме. И далее выдвигает идею еврейского "сверхнарода", "духовный облик которого делает его способным более других народов к развитию нравственного учения и весь склад жизни которого основан на более высоких нравственных устоях, чем у всех остальных". "Эта мысль, – резюмирует Ахад Гаам, — открывает перед нами широкий горизонт, на фоне которого иудаизм является в новом и возвышенном свете, и многие его "недостатки", которыми нас попрекают другие народы, а наши ученые стараются отрицать или оправдать, превратятся в особые качества, не нуждающиеся ни в отрицании, ни в оправдании". В заключении он говорит, что "учение о переоценке ценностей", то есть ницшеанство, "весьма возможно привить к иудаизму и обогатить таким путем последний весьма плодотворным образом идеями новыми, но не чуждыми или, вернее, даже не совсем новыми в основе своей". Если рассматривать эти мысли Ахад Гаама в связи с его иудейско-сионистским шовинистическим мировоззрением, то читающему их нетрудно прийти к логическому выводу: поскольку есть "сверхнарод", то он, как и "сверхчеловек", может и должен идти к своей цели по трупам других людей, не считаясь ни с чем и ни с кем, чтобы добиться господства "богоизбранных" над "язычниками". От такого "ученого” как Ахад Гаам, за версту разит махровым фашизмом» (В. Бегун, с.43).[20]

Не сетуйте на длинную и крайне путаную цитату — она из автора, удостоившегося похвалы на страницах редактируемого Вами журнала. Статья Ахад Гаама излагается В. Бегуном, чтобы доказать шовинистическое мировоззрение сионистского публициста, и она же истолковывается в свете его шовинистического мировоззрения, постулированного заранее. Такой способ рассуждений копирует рассуждение барона Мюнхгаузена, объяснявшего, как он самого себя за волосы вытащил из болота. В средней школе за это выставляется двойка.

Однако и в рамках такой логики, с помощью которой можно «доказать» все, что угодно, В. Бегун ухитряется нагородить кучу противоречий. По его утверждению, Ахад Гаам, вместе с Ницше, отвергает для «избранного народа» всякую нравственность, и в то же время заявляет, что «весь склад жизни» еврейского народа «основан на более высоких нравственных устоях, чем у всех остальных».

Но все эти несуразности оказываются мелочью, как только мы заглянем в ту самую статью Ахад Гаама, которую В. Бегун избрал предметом для своих разоблачений. Ведь Ахад Гаам обращается в этой статье к неким «нашим ницшеанцам», к которым себя не только не причисляет, но с которыми спорит. Он утверждает, что если бы «наши ницшеанцы» правильно понимали Ницше, «то они нашли бы, что учение властителя их дум действительно вмещает в себя два различных мотива, из которых один - общечеловеческий, а другой исключительно арийский».* При этом общечеловеческим мотивом в учении Ницше Ахад Гаам считает идею сверхчеловека, то есть «возвышение человеческого типа в лице его избранных экземпляров над общим уровнем массы» (с. 134), а только арийским – сам ницшеанский идеал сверхчеловека: « “белокурого зверя” (die blonde Bestia), сильного, красивого, над всем властвующего и все творящего по воле своей»". Ахад Гаам утверждает, что «этот образ сверхчеловека вовсе не представляется неизбежным выводом из основного положения» Ницше (с.134-135). Вместо арийского культа грубой физической силы он выставляет иудейский идеал силы духовной, идеал праведника. Так что, согласно Ахад Гааму и вопреки Бегуну, идеи ницшеанства ни целиком, ни частично не совпадают с идеологией иудаизма, ибо в иудаизме тезис Ницше о том, что «сверхчеловеку все дозволено», допускается только при условии, что сам «сверхчеловек» ничего безнравственного, вредного для других людей себе не позволит: ведь с этого момента он перестает быть "праведником", а, значит, и сверхчеловеком. Вот как трактует Ахад Гаам взаимоотношение ницшеанства с иудаизмом! После сказанного можно не объяснять, что ничего похожего на призыв к «богоизбранным» «не считаясь ни с чем и ни с кем, добиваться господства» в статье Ахад Гаама нет: ведь даже В. Бегун заявляет, что этот призыв -- всего лишь его собственный логический вывод из ницшеанства Ахад Гаама, которое на поверку оказывается мнимым.

Вероятно, в статье Ахад Гаама многое можно критиковать. Но В. Бегун «разоблачает» то, чего в статье нет. Либо он вовсе не понял цитированной работы, либо сознательно исказил ее смысл. Выбирайте между глупым и подлым, как говорят в подобных случаях.

Посмотрим, однако, оставляет ли книга В. Бегуна место хотя бы для такой альтернативы.

О еврейском поэте Н. Х. Бялике мы читаем у него следующее:

«Среди написанного им есть поэма "Свиток о пламени", в этой поэме - "песня Грозного", а в песне - призыв автора, обращенный к единомышленникам и единоверцам. Вот эти "поэтические" строки:

 

"Из бездн Аваддона** взнесите песнь о Разгроме,

Что, как дух ваш, черна от пожара,

И рассыпьтесь в народах, и все в проклятом их доме

Отравите удушьем угара;

И каждый да сеет по нивам их семя распада

Повсюду, где ступит и станет.

Если тенью коснетесь чистейшей из лилий их сада --

Почернеет она и завянет.

И если ваш взор упадет на мрамор их статуй —

Треснут, разбитые надвое;

И смех захватите с собой горький, проклятый,

Чтоб умерщвлять все живое"». (В. Бегун, с. 53)

 

Чуть раньше Бегун сообщает некоторые биографические сведения о Бялике, в частности, то, что тот учился в Воложинском ешиботе и что, по словам В. Жаботинского (одного из сионистских идеологов того времени, который перевел на русский язык, снабдил своим предисловием и издал цитируемую книгу Бялика), «около четырехсот молодых людей сидели там над Гемарой,*** лекции были посвящены Гемаре, все начиналось и кончалось Гемарой» (Бегун, с. 52).

Из всего этого В. Бегун заключает:

«Как видно из стихов, поэт, воспитанный в духе Гемары и обращенный в сионистскую веру, призывает разлагать народы, вредить им, уничтожать все светлое и чистое среди них, используя для этого любые возможные средства» (с.53). «Трудно поверить, - продолжает Бегун, - в зловещий смысл этих строк. Может быть, тут что-либо не так? Возможно, призыв Бялика - плод больной фантазии и с сионизмом ничего общего не имеет? Ничуть не бывало! В настоящее время сионисты широко пропагандируют его злобные произведения. Он возведен в ранг классика. И "классика" этого комментирует никто иной, как Жаботинский» (с. 53).

И далее Бегун приводит длинную цитату из Жаботинского. Вот эта цитата:

«Необходимо, впрочем, отметить, что верность смыслу подлинника не всегда совпадает с буквальной точностью. Это особенно верно в отношении к еврейскому языку: в нем часто употребляются вошедшие в повседневный обиход библейские выражения, смысл которых, тесно связанный с библейским контекстом, совершенно не передается точным переводом. Вот пример: в "песне Грозного говорится в буквальном переводе следующее: "Понесите ее (песнь о Разгроме) в народы, рассейтесь среди проклятых богом и сыпьте ее раскаленные угли на головы тех, которые сильнее нас и в чьей земле мы скитаемся без защиты, - резко противоречит общему тону этой песни, призывающей, напротив, сеять отраву и разложение исподтишка, незаметно и лицемерно (курсив В. Бегуна - С. Р.). Все дело в том, что образ этот взят из Библии и в уме еврейского читателя вызывает представление, совершенно отличное от буквального смысла. Он взят из притчи Соломоновой: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если жаждет, напои его водою; ибо раскаленные угли сыплешь ты на голову его" (Притчи, ХХV, 22). Здесь изображена именно прикрытая лицемерная месть, месть под видом услуги, то есть то самое, что проповедует Грозный. Вот почему в русском переводе пришлось заменить этот образ другим». (Бегун, с. 54).

Итак, все ясно: нет более чудовищной идеологии, нет более бесчеловечного учения, чем то, что проповедуют изверги рода человеческого Бялик и Жаботинский! И чтобы уж вовсе не осталось сомнений у читателя, Бегун ставит последнюю точку:

«И все-таки нам, воспитанным на высоких и благородных принципах социалистического гуманизма, трудно даже поверить в такое дремучее мракобесие и коварство. Верить же приходится – Жаботинский рассеивает дальнейшие сомнения, несколькими четкими штрихами изображая облик самого поэта:

"Бялик отказывается от служения кому и чему бы то ни было, для него еврейский народ не только самоцель, но и больше того: ... прямо в лицо всем пляшущим "на празднике чужом" он провозглашает, что благо родного племени есть для него единственное оправдание мира, единственный смысл бытия и вселенной, и вне этого блага все для него ложь: и прогресс, которым мы лишь одни не воспользуемся, и солнце "правды", которого мы лишь одни не увидим..."» (с. 54).

А теперь откроем книгу Н. Х. Бялика «Песни и поэмы» (издание 1914 года, на которое ссылается В. Бегун).

Вчитавшись в поэму «Свиток о пламени», мы увидим, что это сложное философское произведение, наполненное неоднозначным образным смыслом и символикой. Однако все, что касается «песни Грозного», в поэме предельно ясно и однозначно. Грозный появляется в поэме ненадолго и никак не отождествляется с автором. Цитируемой В. Бегуном песне предшествуют строки:

 

...Черным пламенем сверкнули Очи

Грозного - пламя Сатаны –

И голос стал другим, и вдруг окреп,

Разрастаясь, и трепетный, и гневный.****

 

Так что «песня Грозного» -- это песня Сатаны, которому религиозно настроенный поэт сочувствовать не может. Грозному в поэме противопоставлен другой герой, Светлоокий, он предлагает «песнь Утешения, песнь Искупления и Конца» (с. 194). Правда, юноши, к которым обращены обе песни, не слушают Светлоокого. Они потрясены песней Грозного. Но результатом этого становится их гибель в «черных водах Аваддона», то есть в аду (с.197). Только главный герой поэмы не откликается на призыв Сатаны. Его влечет любовь к Богу и к женщине. Пройдя, через сложные душевные испытания, прокляв Бога и вновь вернувшись к нему, он обретает пророческий дар и становится проповедником наподобие древних иудейских пророков.

 Поэма, таким образом, отражает мучительные искания «правды» и «Бога» самим поэтом. Отражает она и отношение Бялика к революционному движению. По-видимому, Бялик (вслед за Достоевским) видел в революции бесовское, сатанинское дело, и активное участие в ней некоторой части еврейской молодежи считал трагической ошибкой. Как понять современного «исследователя», который называет «песню Грозного» «призывом автора, обращенным к единомышленникам и единоверцам», тогда как на самом деле эта песня содержит в себе то, против чего выступает поэт? Нет, не такое страшное воспитание получил Бялик в ешиботе, где все начиналось Гемарой! Кстати, Жаботинский пишет о том, что учащиеся ешибота, в том числе Бялик, строго религиозным воспитанием были недовольны и чуть было ни подняли бунт. Бегун и словам Жаботинского придал смысл, прямо противоположный тому, какой вложил в них автор. Что же касается облика поэта, который Жаботинский изобразил «несколькими четкими штрихами», то не все штрихи пришлись по вкусу В. Бегуну. Верный своему методу приводить цитаты, он снова сделал смелую пластическую операцию, вроде той, что была проделана над «Человеком, который смеется». Вот полная цитата из предисловия В. Жаботинского, где он говорит о «Песнях гнева» Бялика – поэтическом отклике на волну черносотенных еврейских погромов 1905 года (выделяю курсивом строки, опущенные В. Бегуном):

«Еще недавно молодая идеология еврейского интеллигента отводила, еврейскому народу роль вспомогательного средства для чужих преуспеяний; даже погромная кровь рассматривалась, по чьему-то нашумевшему выражению, как "смазочное масло для колес прогресса". Бялик отказывается от служения кому и чему бы то ни было на свете. Для него еврейский народ не только самоцель, но и больше того: над свежими могилами братьев, прямо в лицо всем пляшущим «на празднике чужом» (т.е. в лицо евреям, равнодушным к судьбам своего народа, – этот смысл непонятен из урезанной цитаты, приводимой Бегуном — С. Р.) он провозглашает, что благо родного племени есть для него единственное оправдание мира, единственный смысл бытия и вселенной и вне этого блага все для него ложь: и прогресс, которым мы лишь одни не воспользуемся, и "солнце правды", которого мы лишь одни не увидим. Ибо освобождение мира есть ложь и гадкая насмешка, если мы должны быть раздавлены под колесами чужого счастья; и величайший праздник будущего, о котором грезят лучшие борцы человечества, будет тогда в глазах поэта наглым пиром на нашем кладбище». (Н. Бялик, 1914, с.44-45).

Итак, по словам Жаботинского, Бялик протестует против такого прогресса и такого «всеобщего счастья», в жертву которым приносится его родной народ. Для Бялика, по словам Жаботинского, такое «солнце правды» есть ложь, есть тот самый Аваддон, в который поэт низвергнет юношей, соблазненных песней Сатаны. Опять приходит на ум параллель с Достоевским, считавшим, как известно, что даже одна слезинка невинного ребенка не искупается будущим «всеобщим счастьем».

Со многим во взглядах Достоевского согласиться невозможно, но это обстоятельство не мешает признавать в нем великого художника-гуманиста. То же, очевидно, следует сказать и о Нахмане Бялике -- еврейском национальном поэте и гуманисте, хотя, может быть, и не столь крупного масштаба, как Достоевский.

Кстати, в ранг классика Бялика возвели не только сионисты, не только они «пропагандируют его произведения». В противном случае мы должны будем записать в сионисты А.М. Горького, который называл Бялика почти гениальным и, задумывая серию «Жизнь замечательных людей», обратился к нему с предложением написать книгу об основателе иудаизма Моисее.[21] Мы должны будем записать в сионисты Ивана Бунина, переводившего стихи Бялика на русский язык. Мы должны будем назвать сионистами известных деятелей советской литературы А.Т. Твардовского, Б.С. Рюрикова, А.С. Мясникова, под чьей редакцией выходило последнее советское «Собрание сочинений» Бунина: ведь в числе включенных в это собрание поэтических переводов есть и стихотворение Бялика.

Впрочем, что до всего этого В. Бегуну! Если великого поэта, философа, врача, путешественника, одного из ранних предтеч великих поэтов и мыслителей Возрождения, Иегуду Галеви [22] Бегун походя именует «средневековым мракобесом» (с.47), то почему ему не объявить сионистами М. Горького и А. Твардовского! Судите же сами, чего стоит деланное негодование «воспитанного на высоких и благородных принципах социалистического гуманизма» В. Бегуна по поводу «непревзойденных образцов расизма и национального эгоизма», якобы обнаруженных им у Н. Бялика?

Очевидно, выбора между глупым и подлым не остается. Бегун сознательно совершает подлог. Если бы среди сионистских идеологов и были такие, которые пытались «теоретически обосновать право на мировое господство» или что-либо в этом роде, то ни их имена, ни книги или статьи, в которых изложены эти теории, В. Бегуну неизвестны.[23] Бегун сионизма вовсе не разоблачает, а «разоблачает» свое собственное изобретение, которое именует сионизмом. В военном деле такой способ маскировки называется ложным объектом. Его сооружают, чтобы отвлечь внимание противника от истинного объекта (например, аэродрома). Неизбежно возникает вопрос: зачем понадобилось В. Бегуну возводить это картонное сооружение?

 

II

 

Тесто, из которого В. Бегун выпекает свой каравай, густо замешано на «разоблачении» иудейской религии. «Связь с иудаизмом» Бегун объявляет «самой существенной особенностью сионизма» (с. 31), что подхватывает и рецензент вашего журнала профессор М. Аваков. В полном соответствии с этой «концепцией», наиболее интенсивным атакам в книге Бегуна подвергается не сионизм и даже не псевдосионизм, придуманный им самим, а именно иудейская религия, причем, не догматы и не обряда ее, а ее моральное учение.

Однако он вовсе не критикует моральные принципы иудаизма, а сооружает собственную «мораль», которую и объявляет иудейской. Вот с этим ложным объектом он и расправляется с присущей ему лихостью.

Сказанное, собственно, видно из всего вышеизложенного: ведь самое «бесчеловечное», что якобы проповедуют Бялик, Жаботинский, Ахад Гаам, вытекает, по Бегуну, из иудаизма. Но это еще только цветочки. Давайте познакомимся с ягодками.

«Сионисты руководствуются иудейской моралью, имея в виду такое правило: "Чего нельзя другим по отношению ко мне, то можно мне по отношению к другим"», заявляет Бегун (с.48), нисколько не смущаясь тем, что такого правила в иудаизме нет; что напротив, суть иудейской морали сводится к широко известному положению, сформулированному рабби Гиллелем почти две тысячи лет назад: «Не делай другому того, чего себе не желаешь». По поводу притчи Соломона о горящих углях Бегун иронически замечает: «Не совсем ясно изволил выразиться царь. Врага якобы следует накормить и напоить, но эта услуга не явится для него добродетелью. В чем суть? Не станем ломать голову над смыслом этой странной притчи, а посмотрим, как ее толкуют и интерпретируют знатоки - Бялик и Жаботинский» (с.52)

Здесь опять производится подлог, ибо Жаботинский вовсе не «толкует» нравственную идею, заключенную в притче (Бялик вообще не говорит об этом ни слова), а лишь разъясняет значение библейского образа в контексте сатанинской песни Грозного. Притча же достаточно ясна. Не надо быть богословом, чтобы видеть, что Соломон предлагает накормить и напоить врага не отравой, а вполне доброкачественным хлебом и водой. Если же враг и после сделанного ему добра не переменится, если он останется тебе врагом, то, значит, под видом услуги ты горящие угли насыпал ему на голову. «Господь воздаст тебе» говорится в притче, то есть Бог за добро твое к врагу воздаст тебе добром, а врага твоего накажет за его зло. В том, что интерпретировать следует именно так, говорит весь смысл книги Притчей Соломоновых, которая проповедует элементарные нормы нравственности.

«Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями». (Притчи, гл. 6, стихи 16-19).

Эта цитата не произвольно вырвана из контекста – в ней квинтэссенция всей книги Притчей, да и многих других книг Ветхого Завета. Бегун же понятия не имеет обо всем этом, и пусть Вас не обманывают цитаты, приводимые им из Библии, Талмуда и других еврейских книг – он книг этих в руках не держал.

«Заглянем в притчи Соломоновы. Там в стихах 21, 22 царь сказал...», -- пишет Бегун (с.52), сразу выдавая себя с головой, ибо он даже не знает, что библейские книги разделены на главы!! (Любопытно, что когда второй раз Бегун приводит часть той же притчи в цитате из Жаботинского, то там совершенно правильно указано: "Притчи, ХХV, 22", то есть глава 25, стих 22). Библейские цитаты (не говоря уже о цитатах из Талмуда) заимствованы В. Бегуном из вторых и третьих рук. Из каких же? На это нетрудно ответить, хотя В. Бегун и умалчивает о своих источниках. Он широко пользуется писаниями дореволюционных черносотенцев, которые битьем жидов пытались спасти Россию. Бегун черпает из этого живительного источника не только библейские цитаты, но так же и «свои собственные» умозаключения.

«Библейское указание о том, что якобы все народы, согласно господней воле, станут рабами евреев...» -- пишет Бегун (с.35), не сообщая, что всего лишь перефразирует известного черносотенного «теоретика» А. С. Шмакова, писавшего:

«Талмуд внушает своим последователям: евреи - единственные повелители мира» (см. журнал «Мирный труд», 1907, № 6—7, с. 95). [24]

Впрочем, текстуально В. Бегун еще ближе – при полной идентичности смысла – к архимандриту Амвросию, чья религиозная экспертиза послужила первой формальной зацепкой для придания знаменитому делу Бейлиса ритуального характера. «По тому же Талмуду, – заявил Амвросий, – евреи – единственные господа мира, а все остальные люди – лишь их рабы». При этом «эксперт» Амвросий чистосердечно признавал, что сам он еврейских религиозных книг не изучал и свою «экспертизу» основывал на «многократных беседах по этому предмету с некоторыми лицами, и, в частности, с двумя православными монашествующими, принявшими православие из еврейства» (См.: С.И. Бразуль-Брушковский. Правда об убийстве Ющинского и деле Бейлиса, Спб., 1912).[25]

Разногласие между современным марксистом и дореволюционными погромщиками сводится, как видим, всего лишь к тому, что Бегун приписывает «указание», якобы изобличающее иудеев, Библии, тогда как, Шмаков и Амвросий, зная, что Библия является священной книгой так же для христиан и мусульман; что она переведена на многие языки, включая русский, более осмотрительно переносили это «указание» в Талмуд, на который можно было валить все что угодно, так как по признанию Шмакова (в отличие от Амвросия он выдавал себя за знатока), «самое понимание Талмуда, по свойству языка, по отсутствию гласных и знаков препинания, а так же по иносказательности и умышленной (! — С.Р.) туманности многих мест – дело чрезвычайно трудное». («Мирный труд», № 10, с. 159).

Невольно приходится посочувствовать таким теоретикам, как Амвросий и Шмаков, однако они не зря старались. Задача их последователя В. Бегуна благодаря их тяжким трудам оказалась намного проще: не надо копаться в Талмуде, «умышленно затуманенном отсутствием гласных», не надо беседовать с «монашествующими из евреев» – все это уже сделано его предшественниками.

Достаточно полистать черносотенные издания, и можно утверждать, будто мнимое библейское указание «нередко навлекало беду на приверженцев иудаизма», ибо «давало повод христианским мракобесам травить и преследовать не только клерикалов, но и рядовых верующих, которые в отличие от раввинов и еврейских эксплуататоров заботились лишь о хлебе насущном и ничего дурного не помышляли» (Бегун, с. 35). Не знаешь, чему больше изумляться, – ханжескому лицемерию, с каким Бегун сочувствует рядовым верующим, или той беспардонности, с какою он объявляет саму еврейскую религию ответственной за религиозные гонения на иудеев. Если иудаизм действительно внушал своим приверженцам, что все люди должны стать их рабами, то это значит, что рядовые верующие именно помышляли дурное и никакого сочувствия не заслуживают. Гонения на евреев в этом случае следует признать законными, и нет никакой надобности именовать гонителей мракобесами. Все это, конечно, понимает Бегун. «Крепкое» выражение ему понадобилось всего лишь для маскировки, позволяющей объявить марксистской черносотенную версию причин антиеврейских религиозных гонений.

Чтобы показать, что совпадение взглядов Бегуна и Шмакова не случайно, приведу еще одно сопоставление.

В. Бегун: «В "священном писании" до мельчайших подробностей разработана двойная мораль, регламентирующая, отношение иудея к единоверцу, с одной стороны, и к “гою” - с другой. В первом случае она провозглашает определенные гуманные принципы (не укради, не убий и т.д.), во втором является совершенно безнравственной и бесчеловечной» (с. 34).

Нимало не подвергая сомнению эти откровения, профессор Аваков возвещает: «В Талмуде досконально разработана расистская и шовинистическая, по сути, двойная мораль, определяющая отношение иудея к единоверцу и к "гою", то есть нееврею. Для первого эта мораль предусматривает определенные гуманные основы, для второго провозглашает принципы абсолютной бесчеловечные. Вот типичные установки священного писания: "Если язычник убил язычника или убил еврея, он отвечает, а если еврей убил язычника, он не отвечает”. Подобных "правовых" положений в иудейских священных книгах множество» ("Человек и закон", 1978, № 11).

А вот высказывание А. Шмакова: «Синтезируя понятие о Талмуде (которого он, по собственному признанию, не в силах понять! - С.Р.), едва ли будет ошибкой сказать, что его законы для внутренней жизни израильских (т.е. еврейских - С.Р.) общин являются наставлениями безмерно-гордой чадолюбивой матери. Что же касается отношения Израиля (т.е. евреев - С. Р.) ко всем другим людям, то, за исключением редких и в большинстве коварных (ох уж это иудейское коварство, от всего света сокрытое, но ведомое Шмаковым и Бегунам! - С. Р.) советов умеренности, все остальные предписания Талмуда исходят из того принципа, что неевреи - это скотоподобные идолопоклонники, восставшие против "божественной" власти евреев, а потому должны быть третируемы Израилем с подобающей строгостью». («Мирный труд», 1907, № 10, с. 155).

Как видим, В. Бегун и М. Аваков приписывают иудейской религии те же самые положения, какие приписывали ей самые оголтелые идеологи черносотенства. Подобного рода «научная критика иудаизма» (Бегун, с. 141), конечно, не имеет ничего общего с «атеистической работой среди верующих». То, что сеет Бегун, есть ненависть и сознательная ложь, переубедить верующего она не может: ведь каждый верующий еврей знает, что его религия НЕ «учит презирать нееврейский мир», НЕ «распространяет злобу и лицемерие», как утверждает Бегун (с. 141).

Сказанное самоочевидно, ибо иудейская религия возникла не вчера, ее моральное учение широко известно, и советским законом иудаизм не запрещен; между тем, М. Аваков, как юрист, авторитетно разъясняет, что в нашей стране «всякая проповедь расовой и национальной исключительности, вражды и пренебрежения караются законом». Так что не иудейская религия, а заимствованное у черносотенцев злостное истолкование иудейской религии, какое содержится в книге В. Бегуна и рецензии профессора Авакова, – вот что сеет вражду и недоверие к одному из равноправных народов нашей страны – к евреям. И, конечно, не только к верующим. Религия, которую тысячелетиями исповедовал целый народ, не могла не наложить известного отпечатка на его психологию, бытовые и нравственные устои, на то, что принято именовать национальным характером. Большинство советских евреев атеисты, но намеренное искажение сути иудейской морали не может не оскорблять их национальных чувств, не может не настраивать против них тех читателей неевреев, которые неосторожно примут на веру откровения Бегуна и Авакова.

Вывод из всего сказанного ясен: в книге В. Бегуна проводится черносотенная интерпретация еврейской религии, иначе говоря, проповедуется запрещенный советским законом антисемитизм, являющийся, по определению Большой Советской Энциклопедии, «формой национальной и религиозной нетерпимости, выражающейся в ненависти к евреям» (БСЭ, изд. 3, т. 2, с. 80, курсив мой - С.Р.). С таким определением антисемитизма согласен и сам В. Бегун: «Антисемитизм - это враждебность к евреям (семитам) по религиозным или национальным мотивам» (Бегун, с. 60, курсив мой - С.Р.).

 

III

 

«Подлинный антисемитизм существует в эксплуататорском обществе и исчезает с устранением социального и национального угнетения, то есть в условиях социализма», -- утверждает В. Бегун, (с. 60)

Как это понимать?

Принято считать, что социализм, уравняв в правах всех людей нашей страны, ликвидировал социальную базу для угнетения, как классового, так и национального. Но можно ли на этом основании поручиться, что из 262 миллионов граждан СССР нет ни одного антисемита? Такое поручительство было бы просто абсурдом.

Но допустим, что В. Бегун прав, что никакие проявления антисемитизма даже среди самых отсталых или злонамеренных людей при социализме невозможны. Однако, по утверждению самого В. Бегуна, иначе обстоит дело в эксплуататорском обществе: там антисемитизм возможен и действителен. Что же оказывается, когда Бегун переходит к конкретному рассмотрению положения евреев в эксплуататорском обществе царской России?

«Слезы, которым не надо верить» – так называет он соответствующую главу и, надо сказать, название точно передает позицию автора. Даже такую крайнюю форму звериного человеконенавистничества, как еврейские погромы, В. Бегун в одних случаях называет борьбой трудящихся против еврейской эксплуатации (что полностью соответствует версии венценосного антисемита Александра III),[26] в другой же – классовой борьбой властей против эксплуатируемых евреев (что соответствует версии суворинского «Нового времени», утверждавшего, будто все социалисты - евреи и борьба против еврейских масс - это борьба против социализма). Вот мнение В. Бегуна его собственными словами:

«Если придерживаться марксистской, а не националистической точки зрения, то в каждом случае следует спросить: какие евреи подвергались преследованиям - богатые или нищие, ростовщики и купцы или полуграмотные ремесленники и ветошники? Если народный гнев обрушивался против еврейских ростовщиков, шинкарей, заводчиков, купцов и других эксплуататоров, то причину этого следует искать не в национальном, а прежде всего в классовом антагонизме» (с.63).

Ну, а если «народный гнев» обрушивался на бедняков? Марксист Бегун и в этих случаях за словом в карман не лезет. Ведь известно, что еврейские погромы «были в основном инспирированы царскими жандармами и черносотенцами, то есть их направлял правящий класс – буржуазия, помещики и полицейский аппарат» (с.63).

Таким образом, на долю собственно антисемитизма, кроме засунутого в придаточное предложение невнятного упоминания о «политическом неравноправии» евреев в Царской России, по Бегуну, ничего не остается. Вместо антисемитизма в его книге появляется «пугало антисемитизма и искусные россказни о "страданиях" (обратите внимание на издевательские кавычки -- С.Р.)», которые «производят подчас желаемый эффект на политически неискушенных людей» (Бегун, с. 63).

Сопоставим точку зрения политически искушенного марксиста В. Бегуна с тем, как оценивал положение евреев В. И. Ленин, к которому он постоянно апеллирует.

«На востоке Европы есть страна, где до сих пор возможны дела, вроде дела Бейлиса, где евреи осуждены на положение хуже негров» (ПСС, т. 24, с. 135). «Особенно ненавистническая агитация ведется черносотенцами против евреев. Козлом отпущения за все свои грехи пытаются сделать Пуришкевичи еврейский народ. И потому совершенно правильно РСДР-фракция [в Государственной Думе] главное место в своем законопроекте уделяет еврейскому бесправию» (т. 25, с. 85— 86, курсив В.И. Ленина. -- С.Р.). «Ни одна национальность в России так не угнетена и не преследуема, как еврейская. Антисемитизм пускает все более глубокие корни среди имущих слоев. Еврейские рабочие стонут под двойным игом – как рабочие, и как евреи. Гонения против евреев приняли за последние года, совершенно невероятные размеры» (т. 25, с. 16). Классовое угнетение, по Ленину, не подменяет национального, а два способа угнетения дополняют друг друга.

В. Бегун часто цитирует Ленина, но приведенных высказываний мы в его книге не найдем. Это не случайное упущение. Ведь то, что В.И. Ленин говорил о положении евреев при царизме, совпадает с тем, что В. Бегун именует «всхлипываниями сионистов»!

В полном соответствии с этой логикой, мы не находим в книге Бегуна сколько-нибудь внятного осуждения национальной политики царизма, зато обнаруживаем «смелую» критику национальной политики Советской власти. Поскольку евреи «получили широчайший доступ к науке... ко всем отраслям общественной жизни, а так же к государственному управлению», то «о каком антисемитизме тогда [в 1920-30 годы] могла идти речь?» - вопрошает Бегун (с.68) и тут же "разоблачает":

«Тем не менее, в печати того времени усиленно велась пропаганда против несуществующего (! -- С.Р.) антисемитизма. Издавались книги, брошюры, репертуарные сборники художественной самодеятельности, писались статьи против поставленного вне закона и фактически отсутствовавшего антисемитизма, в то время как о реально существовавшем сионизме говорилось мало и невнятно», (с.68).

Это написано о том времени, когда в Европе поднимал голову фашизм, когда пропагандистская машина Геббельса по всему свету сеяла ядовитые семена ненависти к евреям, а советское государство и советская общественность вели борьбу против идеологии фашизма и взятого им на вооружение антисемитизма.[27] Эту антифашистскую деятельность В. Бегун и хочет представить чьими-то коварными происками.

Но хватит истории, перейдем к современности.

«Усилия сионистов, -- вещает Бегун, -- концентрируются на разложении социализма изнутри» (с.56), «сионисты стремятся сеять отраву и разложение исподтишка» (с.57), «сионистская агентура, таким образом, всегда делает ставку на верхушечный переворот» (с.103), «она стремится в первую очередь нанести удар по марксистско-ленинской идеологии, парализовать работу идеологических учреждении, захватить руководящие посты в партийном и государственном аппарате, в учреждениях культуры и т.д.». (с.103).

Кого же имеет в виду Бегун под сионистами, «разлагающими социализм изнутри»? Разумеется, не иностранцев, приезжающих к нам в качестве туристов, журналистов или дипломатических работников. Как, в самом деле, эти заморские гости могут «захватить руководящие посты в партийном и государственном аппарате, в учреждениях культуры и т.д.»? Речь, следовательно, идет о советских евреях (трудно казаха или якута заподозрить в сионизме!), о тех евреях, кто многолетней плодотворной работой обнаружил способность занимать руководящие посты. Это и есть двойная расистская мораль, как ее понимает Бегун! Что ж, знакомая песня.

 «Появление евреев в рядах интеллигенции социалистических стран, их участие в развитии национальных культур союзных республик, науки, спорта, выдвижение их на руководящие посты в производстве и управлении - самое яркое свидетельство эмансипации и ассимиляции евреев среди братски принявших их социалистических наций, - писал несколько лет назад единомышленник и такой же “знаток” сионизма Е. Евсеев. -- Этот факт, между прочим, является одним из козырей в крапленой колоде сионистов. Его они пытаются использовать в своих целях, чтобы разбудить настроение антисемитизма в массах. Именно с этой целью подбрасывается под сурдинку идейка о "засилии евреев", об их стремлении захватить в свои руки все решающие рычаги государственного и административного аппарата» (Курсив мой -- С.Р.) (Евсеев Е., Фашизм под голубой звездой, 1971, с. 30).

Красноречиво, не правда ли! Хорошо известно, что черносотенцы, а за ними и гитлеровцы истерично кричали о «засилии евреев», о том, будто они хотят захватить и уже захватили господство над всем миром. Евсеев пустил эту идейку будто бы от лица сионистов, а Бегун провозглашает ее уже от себя! Цель же всех точно выражена Е. Евсеевым: «разбудить настроение антисемитизма в массах».

Здесь то и зарыта собака. Не нравится В. Бегуну равноправие евреев! Конечно, прямо выступить против юридического равноправия одного из народов нашей страны он не может. Тут и приходит на помощь «сионизм», служащий всего лишь фиговым листком, позволяющим протащить в печать срамоту антисемитизма.

Но довольно о современности. Заглянем в будущее.

«Мы не ошибемся, - заявляет В. Бегун, - если при очередных антикоммунистических, антисоветских атаках какого-либо империалистического подразделения постараемся выявить присутствие сионистов» (с.134).

Таким образом, присутствие сионистов заранее постулируется во всех акциях, которые могут когда-либо в будущем быть направлены против СССР. Выявить это присутствие, конечно, будет нетрудно, ведь достаточно обнаружить среди участников акции хоть одного еврея, и дело в шляпе. Ну, а если ни одного еврея не отыщется? Бегун подстраховал себя и на этот случай. К его услугам «две тысячи масонских лож в 42 странах» (с. 30). Их, оказывается, имеет только одна «крупная организация Бнай-Брит (сыновья заветы), которая объединяет около полумиллиона человек. Формально она масонская, не сионистская, фактически ультрасионистская» (В. Бегун, с.30)

«Господи! А масоны-то тут причем?» - изумится политически неискушенный читатель. Однако искушенный Бегун знает, что говорит. Он знает, что дореволюционные черносотенцы боролись не только против евреев. Выступая якобы от имени русского народа, они набрасывались на всех противников царского режима - от революционеров до соглашателей, либералов, даже умеренных монархистов. Стремясь дискредитировать своих противников, черносотенцы кричали об их измене России и изобличали их как «масонов, продавшихся евреям». О том, сколько русского было в этом показном патриотизме, можно судить хотя бы по следующим отрывкам:

«Революционеры направляются фран-масонами и евреями». «Фран-масоны и евреи не изменили своих приемов. Они хотели бы применить в России в начале XX столетия, те же средства, которые они так успешно применили во Франции в конце ХVШ столетия» (имеется в виду Великая Французская Революция -- С.Р.). «Так как русские, по счастью, сохранили у себя отеческое правление своих царей, мы заклинаем их пожертвовать всем, чтобы защитить его от еврейского властолюбия и от фран-масонских интриг». «Лишь под державою Царя русский народ защитит от иностранных поползновений веру Христову и Русскую землю. Вот долг русских патриотов!» «Долой фран-масонов, долой евреев! Да здравствует Россия! Да здравствует царь!»

Этот неумеренный «русский» патриотизм исходил от так называемой «Лиги французского дела» («Мирный труд», 1907, № 10), то есть от французских черносотенцев, от тех, чьи духовные наследники в «патриотическом» порыве предали Францию Гитлеру.

Известно, что масонство, дабы придать своему «ордену» больше значимости, окружало себя всевозможными легендами и тайнами. А поскольку псевдоразоблачения «тайных козней» всегда было излюбленным занятием политических негодяев, то если бы масонов вообще не существовало, черносотенцы их бы выдумали. «Иудейская политика состоит в шахматной игре кагала с правительствами и народами, - разоблачал все тот же неутомимый А. Шмаков. -- Главным же орудием евреев на этой почве и организацией их соглядатаев является масонство... Масонство есть тайное сообщество, которое скрывает не свое бытие, а цель. Основная его задача – разрушение тронов и алтарей. Для чего, между прочим, масоны, наравне с евреями, стремятся проникнуть в государственной полицию и высшие правительственные учреждения». (А.С. Шмаков. Речь по еврейскому вопросу, 1911, с.31-32. Курсив А.С. Шмакова).

Похоже, не у Е. Евсеева заимствовал Бегун самую «блестящую» из своих идей -- о проникновении сионистов в государственный аппарат, а скорее оба они пили «воспаленной губой» из одного и того же черносотенного источника. Поистине восхитительна та смелость, с какою Бегун защищает социалистическое государство от «масонов и сионистов» теми же словами, какими его предшественник защищал от «масонов и евреев» троны и алтари.

Итог можно суммировать следующим образом.

1.            В книге В. Бегуна под видом борьбы с сионизмом возрождается черносотенный миф о мнимом иудо-масонском заговоре против всего человечества.

2.            Бегун злостно извращает суть морального учения иудейской религии, причем делает это опять же в полном соответствии с черносотенными “теориями”.

3.            В книге Бегуна дается ложное истолкование истории евреев в России и СССР; в полном соответствии с псевдоразоблачениями черносотенцев, евреи изображаются силой, якобы служащей зарубежным «центрам» и враждебной нашей стране. Оттого что вместо слова «евреи» Бегун часто (хотя далеко не всегда) употребляет слово «сионисты», суть не меняется, так же, как не меняется суть его черносотенной методологии от того, что сам он называет ее марксистской.

Сергей Николаевич! Вы видели, что все, сказанное мною о книге В. Бегуна, прямо вытекает из сопоставления цитат и фактов. В том, что приводимые мною цитаты не искажены, что они не истолкованы в отрыве от контекста, легко убедится каждый, кто потрудится их проверить.

Солидарность и братство народов - это одна из основ нормального функционирования многонационального общества. В меру отпущенных мне скромных способностей я защищал интернационализм во всех моих литературных произведениях, намерен делать это и впредь. Интернациональную солидарность я защищаю и в этом письме.

С уважением

Семен Резник

 

4.

 

 Так как из журнала «Коммунист» в течение месяца никакой реакции не было, то я позвонил в редакцию, и меня соединили с заведующим отделом библиографии Вячеславом Захаровичем Кузьменко. Он отыскал мой материал и сказал, что намерен переслать его в журнал «Человек и закон».

Внутренне закипая, но сдерживаясь, я сказал, что обратился в «Коммунист» не как в пересылочную инстанцию. Я написал статью в форме открытого письма и предлагаю ее именно журналу «Коммунист». Я прошу рассмотреть мой материал по существу и принять к публикации и или дать мне мотивированный отказ. «Но мотивированного отказа, -- сказал я, -- вы дать не сможете. Я пишу об очень опасном явлении, которое уже набрало и продолжает набирать большую силу в нашем обществе. Владимир Бегун – один из представителей большой группы литераторов, которые наводняют печать откровенно шовинистическими и антисемитскими материалами, а Семанов и его журнал этому содействуют. Если называть вещи своими именами, то они отравляют общественное сознание обыкновенным фашизмом. С этими кругами необходимо завязать открытую полемику. Я давно уже пытаюсь это делать, но литературные издания от этого уклоняются. Я надеюсь, что журнал “Коммунист” способен занять более принципиальную позицию».

Выслушав меня, Кузьменко сказал: «Позвоните через неделю. Я прочту Ваш материал, тогда поговорим».

 Через неделю он предложил мне придти в редакцию, чем я не преминул воспользоваться. Кузьменко оказался пожилым (по моим тогдашним представлениям) человеком, с седеющей бородкой и большими светлыми глазами, остро смотревшими поверх очков. Беседа была неторопливой и доброжелательной. Я рассказал о том, на какие рельсы перевел С.Н. Семанов серию ЖЗЛ, привел примеры того, как она продолжает катиться по тем же рельсам при его преемнике Ю.Н. Селезневе. Кузьменко слушал меня с пониманием: было видно, что многое ему и без меня известно. По поводу моего Открытого письма Кузьменко сказал: «Вы должны понять, что в таком виде я не могу его предлагать редколлегии. Вот если бы приложить отзыв за какой-то авторитетной подписью!..». Меня эти слова поразили. Я то был уверен, что просто отвожу душу, благо набрел на сочувствующего человека, а тут оказалось, что какие-то шансы на публикацию все-таки имеются!

 Первым и единственным именем, какое мне пришло в голову, было имя академика Б.М. Кедрова. Банифатий Михайлович был директором сразу двух академических институтов – философии и истории естествознания. Больше десяти лет назад, когда «горела» моя книга о Н.И. Вавилове, он в одну ночь ее прочитал и написал защитительный отзыв, за которым, я помню, заезжал к нему домой (если не ошибаюсь, он жил на улице Губкина). Правда, отзыв его был осторожно адресован не в ЦК КПСС или другую высокую инстанцию, а всего лишь директору издательства В.Н. Ганичеву, который, скорее всего, никакого хода ему не дал. Тем не менее, позиция Кедрова была обозначена. После этого мне приходилось пересекаться с ним несколько раз. Он пользовался репутацией либерала, хотя и осторожного, был вхож в «высшие» сферы.

 Кузьменко согласился, что отзыв Кедрова мог бы сильно помочь.

 На следующий день я позвонил Банифатию Михайловичу. Напоминать о себе не пришлось, по тону ответу было видно, что он меня хорошо помнит. Но, как только я ему объяснил суть дела, он стал быстро-быстро говорить о том, какие доклады, конференции и прочие неотложные дела ему предстоят в ближайшее время. Все это он рассказывал с большими подробностями, так, чтобы я, чего доброго, не подумал, что это отговорки, хотя было видно, что он именно умывал руки. Настаивать было бесполезно. Я позвонил Кузьменко и сказал, что с Кедровым, к сожалению, ничего не получается. «Ладно, я сам подумаю, что можно сделать», -- сказал он мрачно.

 Прошло еще несколько месяцев. Неожиданно мне позвонил Кузьменко и попросил приехать в редакцию. Когда я появился в его небольшом кабинетике, он сказал:

 -- Мы направили ваш материал в институт марксизма-ленинизма. Пришел отзыв. Копию его я вам выдать не имею права. Но вы можете прочитать и сделать выписки. Я вам не буду мешать.

С этими словами он протянул мне отзыв и вышел из собственного кабинета. Я пробежал отзыв и стал делать торопливые выписки, опасаясь, что дверь откроется, и я должен буду это занятие прекратить. Поначалу я выписывал то, что мне казалось наиболее важным, но Кузьменко не возвращался минут сорок, так что вторую половину документа я переписал почти целиком. На следующий день я позвонил в ИМЛ. После настойчивых просьб меня соединили с автором отзыва М. Куличенко, и я попросил его прислать мне копию. Он сухо ответил, что отзыв писал для журнала «Коммунист», а не для меня, и копии мне не даст. Пришлось довольствоваться выписками. Впрочем, они вполне передают суть документа и по объему составляют примерно три четверти всего текста.

 

5.

 

Заключение М. Куличенко, зав. сектором теории нации и

национальных отношений ИМЛ при ЦК КПСС. (Отрывки)

 

...Открытое письмо [С. Резника] является совершенно необъективным. В нем отсутствует малейшее желание признать огромный вред сионизма в современном мировом развитии, в борьбе народов за международную разрядку и прогресс, а так же в судьбах самого еврейского народа...

...Хотел того тов. Резник С.Е. или не хотел, но фактическое содержание его "Открытого письма" сводится к попытке ослабить, даже не допустить критику сионизма путем опровержения любых разоблачающих его материалов. Больше того, при этом допускаются явные передержки и косвенная защита сионизма, даже надуманные обвинения В. Бегуна в проповеди антисемитизма...

..."Открытое письмо" тов. Резника С.Е. написано в совершенно недопустимых тонах – из любой его фразы сквозит раздражение неприятие всего того, о чем пишет В. Бегун, рецензент его книги М. Аваков...

...[Резник обвиняет В. Бегуна] в черносотенстве, антисемитизме, сионизме и т.п. Между тем, объективный анализ дает основание утверждать, что абсолютно никаких оснований для подобных обвинений автора книги нет. Наоборот, работа В. Бегуна - одна из немногих, посвященных разоблачению идеологии и политики международного сионизма, написана с марксистско-ленинских позиций, служит интернациональному сплочению трудящихся...

...Тов. Резник С.Е. берет под защиту иудаизм, более того, стремится доказать, что отсутствует связь между идеологией, политикой сионизма, с одной стороны, и иудаизмом с другой. А между тем, использование международным сионизмом иудейской религии в качестве основы своей идеологии и политики – общеизвестный факт. Движимый стремлением защитить иудаизм, автор письма выступает против положения, выдвигаемого и обоснованного В. Бегуном, о том, что иудаизму свойственна двойная мораль: одно отношение еврея он проповедует к единоверцу и другое – к нееврею. В доказательство этого положения В. Бегун приводит многочисленные высказывания из Библии, Талмуда и других "священных книг". Из них совершенно определенно явствует, что иудаизму действительно присуща двойная мораль. Но как раз обоснование В. Бегуном данного положения и вызывает недовольство тов. Резника С.Е. ...

[О сопоставлении текстов Бегуна и Шмакова]: ...На этом более чем шатком основании С.Е. Резник делает вывод: В. Бегун тоже "черносотенец". Но, во-первых, совпадение осталось недоказанным. Во-вторых, даже если бы оно и было, то ведь каждому непредубежденному человеку ясно, что одну цель преследовал А. Шмаков, сеявший ненависть, вражду и недоверие между народами, и совершенно другую преследовал В. Бегун, все симпатии которого на стороне -- еврея-труженика...

[К Резнику С.Е. можно применить тот же прием, что и он применяет к В. Бегуну]: ...Например, все симпатии тов. Резника С.Е. на стороне "притчей Соломоновых", в которых, по его мнению, содержатся "элементарные нормы нравственности” (стр. 11 письма). Такую же позицию, как известно, занимает каждый верующий. Однако с точки зрения научного атеизма Библия, Талмуд и другие "священные книги" спекулируют на элементарных нормах нравственности людей. Этими нормами они руководствовались задолго до появления названных книг. Из сказанного, следуя логике тов. Резника С.Е., можно было бы сделать вывод, что несовместимо быть сторонником одной из отсталых и реакционных по своей сущности идеологий и в то же время выступать с позиций марксистско-ленинского мировоззрения. Но такой вывод вряд ли правомочен по отношению к самому тов. Резнику С.Е.; скорее всего он глубоко заблуждается.

Далее в письме говорится о том, что якобы В. Бегун рассматривает советских евреев как "сионистов", которые "разлагают социализм изнутри" (см. стр. 19 письма). Действительно, на стр. 56 книги (именно на нее ссылается тов. Резник С.Е.) есть слова о "разложении". Но они никакого отношения к советским евреям не имеют. Иными словами, тов. Резник С.Е. сначала сознательно извращает взгляды В. Бегуна, а затем их критикует. Это подтверждается и следующими строками из "Открытого письма":

"Кого же имеет в виду Бегун под сионистами, "разлагающими социализм изнутри"? Разумеется не иностранцев, приезжающих к нам в качестве туристов, журналистов или дипломатических работников. Как, в самом деле, эти заморские гости могут "захватить руководящие посты в партийном государственном аппарате, в учреждениях культуры и т.д."? Речь, следовательно, идет о советских людях, и, прежде всего, о евреях (трудно казаха или якута заподозрить в сионизме!), о тех евреях, кто многолетней плодотворной работой обнаружил способность занимать "руководящий пост". Это и есть двойная расистская мораль, как ее понимает Бегун" (см. стр. 19-20).

Тов. Резник С.Е. обвиняет автора книги в том, что он будто бы пишет о "захвате" советскими евреями "руководящих постов".

Автор книги справедливо пишет о том, что "нам советским людям, трудовые евреи, где бы они ни жили - братья по классу. Такая политика была сформулирована В.И. Лениным, такой она и остается поныне” (стр.140). Эта мысль красной нитью проходит через всю книгу. Но ее просто не хочет замечать тов. Резник С.Е. Вот почему именно его "Открытое письмо", а не книга В. Бегуна, делу интернационального сплочения трудящихся служить никак не может.

Усердие тов. Резника С.Е. , проявленное в "Открытом письме" и посвященное изысканиям в области еврейской литературы, иудаизма и истории еврейского вопроса вообще, можно было бы только приветствовать, если бы оно не использовалось -- вольно или невольно -- против тех, кто поставил перед собой цель разоблачить реакционную сущность и разлагающее влияние международного сионизма. Только в том случае, если бы эти изыскания преследовали более благовидную цель, был бы смысл специально заняться проверкой их правильности и, возможно, порекомендовать В. Бегуну и другим в чем-то учесть в дальнейшей работе над проблемой.

Книга В. Бегуна обсуждена по поручению Отдела пропаганды ЦК КПСС. Сектор теории наций и национальных отношений высказал ряд существенных замечаний и предложений по ее улучшению. Сейчас можно констатировать, что советы и рекомендации в основном учтены во 2-м исправленном издании (М., "Молодая гвардия", 1979).[28] В то же время нельзя не констатировать, что "Открытое письмо" тов. Резника С.Е. преследует цель не вскрытия недостатков 1-го издания книги В. Бегуна, а извращения ее подлинного содержания, ее целей".

"Утверждение тов. Резника С.Е. на стр. 14 его письма в адрес В. Бегуна и М. Авакова о том, что их истолкование иудейской религии "сеет вражду и недоверие к одному из равноправных народов нашей страны — к евреям" – лишено всякого основания. Кроме того в письме много очевидных передержек, надуманных оценок, ни на чем не основанных обвинений. Обращает на себя внимание и то, что тов. Резник осуждает всех, кто выступает против сионизма, – В. Бегуна, Е. Евсеева, М. Авакова".

"Конечно, совершенно недопустимо, чтобы наша борьба против сионизма бросала хотя бы малейшую тень на евреев вообще, еврейских тружеников в особенности. Но обвинения тов. Резника С.Е. в адрес В. Бегуна в этом отношении беспочвенны. А тем более в том, что будто в книге есть совпадение позиций с взглядами черносотенцев, что позиции В. Бегуна могут чем-то содействовать усилению антисемитизма. Нельзя, кстати сказать, не обращать внимания на то, что

все еще находятся люди, которые в адрес практически любой книги, направленной против сионизма, высказывают одно и то же обвинение: ее "содействие" антисемитизму...

...Борьбу против сионизма бесспорно нужно активизировать, а ее формы и методы совершенствовать. В этом плане следует внимательно учесть и любые предложения, рекомендации, критику публикуемых книг. Однако только в том случае, если все это делается с действительным желанием усилить борьбу против сионизма. По непонятным причинам "Открытое письмо" тов. Резника С.Е. делу активизации этой борьбы не соответствует и потому о его публикации не может быть и речи.

Заключение обсуждено и утверждено на заседании сектора теории наций и национальных отношений ОНК ИМЛ при ЦК КПСС.

10 декабря 1979 г.

Зав. сектором (М. Куличенко)

 

6.

 

 Когда В.З. Кузьменко вернулся, я возвратил ему отзыв, сказав, что категорически с ним не согласен и намерен письменно его опровергнуть.

 -- Это ваше право, -- ответил Кузьменко, -- но боюсь, что больше ничем вам помочь не смогу.

 Дома я сел за пишущую машинку и написал следующее.

 

7.

 

Редакция журнала «Коммунист».

Заведующему отделом тов. В.З. Кузьменко

14 февраля1980 г.

Москва.

Глубокоуважаемый Вячеслав Захарович!

Ознакомившись благодаря Вашей любезности с «Заключением» на мой материал зав. сектором теории наций и национальных отношений ИМЛ тов. М. Куличенко, я, как Вы помните, сразу сказал Вам, что это заключение меня не удовлетворяет. Считаю необходимым письменно обосновать это мое заявление.

Прежде всего, из «Заключения» явствует, что книга В. Бегуна «Вторжение без оружия» еще раньше была одобрена сектором, возглавляемым товарищем М. Куличенко, поэтому трудно ожидать объективного отношения со стороны М. Куличенко к материалу, в котором указанная книга оценивается как невежественная, лживая и идейно порочная. Однако и субъективное отношение М. Куличенко оказалось более чем своеобразным.

«Усердие тов. Резника С.Е., проявленное в "Открытом письме" и посвященное изысканиям в области еврейской литературы, иудаизма и истории еврейского вопроса вообще, -- говорится в "Заключении", -- можно было бы только приветствовать, если бы оно не использовалось -- вольно или невольно -- против тех, кто поставил перед собой цель разоблачить реакционную сущность и разлагающее влияние международного сионизма. Только в том случае, если бы эти изыскания преследовали более благовидную цель, был бы смысл специально заняться проверкой их правильности» (курсив мой - С.Р.).

Таким образом, по собственному признанию М. Куличенко, «Заключение» составлено без предварительной проверки цитат и фактов. А поскольку факты, как образно выразился академик И.П. Павлов, это воздух науки, то приходится констатировать, что научная ценность «Заключения» равна нулю.

На этом можно было бы поставить точку, если бы тов. М. Куличенко не пытался оправдать свое уклонение от существа вопроса путем приписывания мне каких-то особых «целей». Как работнику науки, М. Куличенко должно быть известно, что благовидна та цель, которая ведет к уяснению истины, а неблаговидна - прямо противоположная. Уясняет или затемняет истину мое «Открытое письмо», можно узнать лишь после проверки приведенных в нем фактов. Приписывать мне неблаговидные цели априорно, до проверки, значит – допускать серьезную методологическую ошибку.

Мысль о том, будто я обеляю сионизм, варьируется в «Заключении» многократно, хотя я вообще не анализирую сионистской идеологии и самим термином «сионизм» пользуюсь лишь для того, чтобы показать, как им пользуется в своих целях В. Бегун. Однако М. Куличенко даже всю суть моего «Открытого письма» сводит к стремлению «ослабить, даже не допустить критику сионизма путем опровержения любых разоблачающих его материалов». Так с больной головы все перекладывается на здоровую, ибо выходит, будто это я повинен в том, что «материалы» В. Бегуна (а я касаюсь только этих, а вовсе не «любых» материалов) оказались липой.

При этом М. Куличенко «не замечает», что «Открытое письмо» состоит из трех разделов, и только первый из них посвящен материалам, якобы разоблачающим сионизм. Благовидно ли сводить всю суть работы к тому, что изложено в одной трети?

Второй раздел «Открытого письма» посвящен той интерпретации, какой в книге В. Бегуна дается моральному учению иудейской религии. М. Куличенко уличает меня: я, видите ли, выступаю «против положения, выдвигаемого и обоснованного В. Бегуном о том, что иудаизму свойственна двойная мораль: одно отношение еврея он проповедует к единоверцу, а другое - к нееврею». Я благодарен за такое «уличение». Да, действительно, я самым решительным образом протестую против этого положения, ложно приписываемого В. Бегуном иудаизму и заимствованного у черносотенцев. Коль скоро полное совпадение взглядов В. Бегуна с взглядами черносотенца Шмакова и архимандрита Амвросия, которое я устанавливаю методом прямого сличения текстов, М. Куличенко считает «шатким основанием» для такого утверждения, укажу еще на полное несовпадение позиции В. Бегуна с позицией советской атеистической науки,[29] к которой совершенно напрасно апеллирует М. Куличенко. Сошлюсь хотя бы на «Настольную книгу атеиста» -- коллективный труд под общей редакцией академика С. Д. Сказкина, выдержавший пять изданий.[30] Отдельная глава в книге посвящена морали иудаизма, в ней с марксистских позиций подвергается критике классовая природа иудейской морали, но ни о какой «двойственности», ни о какой «ненависти к неевреям» не сказано ни слова. Как объяснит этот факт М. Куличенко? Ведь одно из двух: либо «Настольная книга атеиста» «коварно» скрывает одну из самых вредоносных сторон иудейского вероучения, либо В. Бегун «выдвинул и обосновал» положение, которого в иудаизме нет и никогда не было.

Религию можно критиковать с разных позиций. В. Бегун атакует иудаизм не с атеистических позиций, а с позиций крайней религиозной нетерпимости, когда ненавистному вероучению приписываются всякие гнусности, какие только можно вообразить. При этом заимствования из черносотенных «трудов» сделаны В. Бегуном столь небрежно, что те идеи, которые А. Шмаков якобы отыскал в Талмуде, В. Бегун переносит в Библию – священную книгу не только для иудеев, но также для христиан и мусульман. Если на минуту поверить в этот абсурд, то окажется, что христиане и мусульмане тоже проповедуют ненависть к неевреям, то есть к самим себе.

Придется повторить: приводимые В. Бегуном «многочисленные высказывания из Библии, Талмуда и других (каких? - С.Р.) "священных книг"», которые показались столь убедительными М. Куличенко, в этих книгах либо вовсе отсутствуют, либо имеют совсем иной смысл. Видимо, давая в свое время положительное заключение на книгу В. Бегуна, М. Куличенко поступил точно так же, как и тогда, когда готовил отрицательное заключение на мою роботу, то есть он не проверил лежащих в основе книги материалов. В результате он стал жертвой намеренного обмана со стороны ловкого фальсификатора, а теперь, когда обман обнаружился, не хочет в этом признаться. Сколько бы ни старался М. Куличенко освятить ложь В. Бегуна научным авторитетом возглавляемого им сектора, суть ее останется неизменной: это надругательство над национальным достоинством одного из равноправных советских народов.

В третьем разделе «Открытого письма» я показываю, что В. Бегун целенаправленно проводит черносотенные воззрения на положение евреев в царской России, на еврейские погромы и т.п. Я привожу высказывания В.И. Ленина по поводу антиеврейских гонений и показываю, что они прямо противоположены тому, что утверждает В. Бегун, но близки по смыслу к тому, что В. Бегун именует «всхлипываниями сионистов». Я показываю далее, что, перешагнув рубеж 1917 года, В. Бегун уверяет, что проводившаяся в то время борьба с антисемитизмом была ненужной, а вот с сионизмом борьбы якобы не велось. Все эти положения М. Куличенко вообще обходит молчанием. Обвинить меня в том, что я и здесь защищаю что-то нехорошее, он не может, а признать мою правоту хотя бы в этой части – не хочет.

Из третьего (наиболее важного) раздела «Открытого письма» М. Куличенко упоминает только приводимые мною цитаты из книги В. Бегуна, говорящие о том, что сионисты «стремятся разлагать социализм изнутри», «делают ставку на верхушечный переворот», «стремятся захватить руководящие посты в партийном и государственном аппарате, в учреждениях культуры и т.д.» М. Куличенко признает, что эти цитаты действительно имеются в книге В. Бегуна на тех страницах, какие я указываю (это он все же проверил!), однако и в этом случае он берет под защиту В. Бегуна, утверждая, будто я «сознательно извращаю взгляды В. Бегуна, а затем их критикую».

В чем же состоит мое извращение? «Действительно, на стр. 56 есть слова о разложении, - поясняет М. Куличенко. -- Но они никакого отношения к советским евреям не имеют». К каким же евреям имеют отношение эти слова? Этого М. Куличенко не разъясняет. А ведь у В. Бегуна речь идет о «разложении социализма изнутри», и стоят эти слова в общем контексте со следующим утверждением: «Советский Союз, как наиболее мощная социалистическая держава, избран в качестве главного объекта подрывных действий» (стр.56). И чтобы читатель не думал, что ему следует опасаться тех сионистов, которые могут приезжать к нам с Запада в качестве туристов, дипломатов, журналистов, В. Бегун указывает на захват изнутри руководящих постов, как один из главных методов «подрывных действий». Последнее широко иллюстрируется на примере чехословацких событий 1968 года, которые истолковываются таким образом, будто решающую роль в них сыграло несколько чехословацких евреев, которые заблаговременно «проникли» на руководящие посты, а затем совершили «верхушечный переворот», после чего выяснилось, что они всегда были тайными сионистами. Так читателю внушается мысль, что тайным сионистом может оказаться любой еврей, живущий в социалистической стране. Кто же извращает взгляды В. Бегуна – я или М. Куличенко?

Недавно вышло новое издание книги В. Бегуна, в котором, по уверению М. Куличенко, «в основном учтены те советы и рекомендации», которые высказал в адрес книги возглавляемый им сектор. Если так, то эти рекомендации не касались существа поднятого мною вопроса, ибо ни один факт, вывод, цитата, о которых говорится в моем «Открытом письме», не устранены и не изменены в новом издании. Таким образом, мое «Открытое письмо» не только не устарело, но приобрело еще большую актуальность. Поэтому я обращаюсь с убедительной просьбой ознакомить с моим «Открытым письмом», «Заключением» М. Куличенко и этим ответом на «Заключение» главного редактора журнала и просить его вынести эти материалы на обсуждение редколлегии.

С уважением

С.Е. Резник.

 

8.

 

Ответа не последовало, да я его и не ждал. В рамках своих скромных возможностей В.З. Кузьменко сделал все, что мог. О том, что стало с ним позднее, мне неизвестно.

Не слышал я более и о заведующем сектором наций и национальных отношений ИМЭЛ Куличенко, который обеспечивал столь эффективное прикрытие сионологам.

В годы перестройки прикрытие стало не столь прочным, и Владимира Бегуна подвергли-таки открытой критике. Его обвинили в том, что он заимствовал идеи и «факты» из нацистских писаний и состоял в обществе «Память», что они категорически отрицали. В. Бегун подал на газету «Культура» в суд, но дело проиграл. Однако, как минимум, одно обвинение в его адрес было несправедливо: будто он был одиноким стрелков, не пользовавшимся никакой поддержкой. Это было опровергнуто уже тем, что восемь научных сотрудников из Минска, родного города В. Бегуна, опубликовали в журнале «Наш современник» коллективное письмо, в котором заявили о своей полной солидарности и поддержке, а журнал сопроводил письмо редакционным комментарием, в котором указал, что в книгах В. Бегуна развиваются идеи не Гитлера, а Маркса.

Тем не менее, к такой сильной встряске минский сионолог оказался не подготовлен. От избытка переживаний с ним случился инфаркт, и он скоропостижно скончался 19 июля 1989 года. Как писал в некрологе его пламенный единомышленник А.З. Романенко, «по существу он был убит тем самым опаснейшим сионистским оружием, которым был убит и другой крупнейший ученый – исследователь сионизма, Юрий Сергеевич Иванов:[31] оба они были убиты оружием политического террора, рассчитанного именно на убийство инфарктом миокарда».[32] Должен признать, что против таких аргументов возражать трудно!

 

9.

 

Сергей Николаевич Семанов по сей день активен и деятелен. После эмиграции из СССР до меня не раз доходили сведения о том, что он обо мне помнил и отзывался вполне доброжелательно. Когда в каком-нибудь разговоре всплывало мое имя, он с таинственным видом сообщал:

 -- Семен Ефимович? С ним все в порядке. Он в Канаде, у него дядя миллионер, с ним все в порядке.

 (Была у него такая невинная слабость: пустить пыль в глаза, демонстрируя осведомленность в том, о чем на самом деле не имел ни малейшего понятия).

 В 1987 году редакция ЖЗЛ выпустила третье по счету, издание «Каталога» книг серии (к изданию первых двух я имел прямое отношение). В духе либеральных веяний мои книги из общего перечня изъяты не были – это трудно сделать, так как каждая серийная книга снабжена двойным порядковым номером, от начала года и от первого выпуска 1933-го. Однако из раздела «Авторы» по инерции страха меня исключили. Мне передавали, что Семанов по этому поводу выражал злорадное неудовольствие.

 -- Не дали биографию Семена Ефимовича! А могли бы и дать, могли бы и дать...

 И ведь правда – могли бы! Никакого риска для издателей в 1987 году уже не было. (В четвертом издании Каталога, 2002, раздел справок об авторах отсутствует; вместо него введен указатель имен авторов серии).

 

В один из моих приездов в Москву в начале 1990-х годов мне кто-то из общих знакомы сказал, что Сергей Николаевич очень сетовал, что «прозевал» меня в предыдущие приезды и просил в случае моего нового появления передать, что хотел бы со мной встретиться. Времени у меня было в обрез, каждый день был расписан по часам, и я поначалу не обратил на это внимания. Но после того, как я услышал ту же просьбу в третий раз, я ему позвонил.

 -- О, Семен Ефимович! Очень рад! Хотел бы с вами встретиться. Вы видите, что у нас происходит? Я вам прямо скажу: я с себя ответственность снимаю.

 Договорились встретиться в один из ближайших дней в ЦДЛ. Я предупредил, что график у меня жесткий и я прошу меня не подводить. На следующий вечер раздался телефонный звонок.

 -- Семен Ефимович, я боюсь, что могу Вас подвести. Я в Англию оформляюсь, это может занять много времени, могу вас подвести.

 -- В таком случае лучше давайте друг друга не подводить.

Действительно ли он «оформлялся» в Англию (патриоты таких возможностей никогда не упускали) или сочинил это на ходу, как он умел, посчитав в последний момент, что встречаться со мной ему не с руки, – это знает только он сам.

 

(продолжение следует)

Примечания

[1] Семанов С.Н. Вэб-сайт изд-ва «Алгоритм», раздел: Авторы. (http://www.algoritm-kniga.ru/avtors/semanov.htm)

[2] Там же.

[3] Ю. Давыдов. Нахимов, ЖЗЛ, «Молодая гвардия», 1970. Герой книги не имел никакого отношения к науке, но Ю. Давыдов был «моим» автором (я редактировал написанную им биографию выдающегося географа и путешественника Головнина, поэтому и вторая его книга в ЖЗЛ, к обоюдному удовольствию, была закреплена за мной).

[4] Позднее они, конечно, появились, и в серии стали выходить чудовищные книги. Достаточно назвать биографию Анри Пуанкаре (авторы А. Тяпкин и А. Шибанов, 1979, второе изд. 1982). О личности французского ученого и его научных открытиях в ней говорится столь невнятно, что ничего нельзя понять. Зато четко обозначено, что теорию относительности Эйнштейн «украл с помощью сионистов» у Пуанкаре и что борьба вокруг Дела Дрейфуса – это столкновение «двух групп буржуазии», безразличное для «рабочего класса».

[5] Семанов публиковал небольшие псевдоисторические экскурсы в 1920-30-е годы, в которых изобличал (по его мнению, недостаточно изобличенных) троцкистов, приписывая им стремление погубить русскую культуру, и восхвалял мудрость партии (то есть не называвшегося Сталина), отстоявшей русскую духовность от посягательств бездуховных космополитов. 

[6] При заключении договора автору выплачивался аванс, который взыскать было невозможно, а списать очень трудно. Поэтому издать договорную книгу, какой бы бездарной и бестолковой ни оказалась рукопись, было куда проще, чем расторгнуть авторский договор. (Если она оказывалась «идеологически вредной», другое дело: тогда вступали в действие иные механизмы). Этим в значительной мере объяснялось, почему так много серятины оседало на полках книжных магазинов, а подлинные таланты десятилетиями обивали пороги редакций, до седых волос оставаясь «начинающими» и «подающими надежды». Виктор Шкловский цинично шутил: «Написать хорошую книгу каждый дурак может; главное – получить с издательства аванс!»

[7] Книга Ф. Чуева «Стечкин» вышла в 1978 г. и никакого интереса не вызвала. По ходу работы Феликс столкнулся с проблемой, которая не укладывалась в его сталинистские мозги: почему такие люди как Стечкин подвергались арестам и трудились в шарашках. За ответом он обратился к В.М. Молотову, и тот объяснил, что массовые аресты и экзекуции врагов народа были необходимы для победы социализма. А невинные жертвы вроде Стечкина – это «отдельные ошибки», которые неизбежны в любом великом деле. Чуев все это старательно записал, беседы с Молотовым и стали его «главной» книгой. 

[8] Подробнее этот эпизод описан в сюжете пятом.

[9] С. Резник. Владимир Ковалевский, М., «Молодая гвардия», серия ЖЗЛ, стр. 288-289.

[10] В своих мемуарах Сергей Викулов утверждал, что Селезнев намеренно подвел его под секиру, так как стремился занять его место, но другие «патриоты» решительно его опровергли, опубликовав и прокомментировав стенограмму обсуждения криминального номера журнала (№11, 1981). Из путаного выступления Сергея Викулова явствует, что Селезнев поставил в номер произведения, которые Викулов публиковать не хотел, но то ли уступил нажиму энергичного зама, то ли вообще не был в курсе, так как находился в отпуске. Так непотопляемый Викулов вывернулся и продолжал возглавлять журнал до 1989 года, после чего «передал» его С. Куняеву. А Селезнева уволили, и, как утверждал В. Кожинов, «нет сомнения, что происшедшее в 1981-1982 годах и последовавший вынужденный уход на "вольные хлеба" явились главной причиной его столь преждевременной смерти». (Ю.И. Селезнев умер в 1984 году в возрасте 44 лет).

[11] Ходили слухи, что Медунов явился к Брежневу, положил перед ним развернутый журнал и произнес магические слова: «Компрометируют делегатов съезда». (Приближался очередной съезд КПСС, и кто-то из функционеров, названных в статье, был делегатом от Краснодарского края). Брежнев якобы пообещал «разобраться».

[12] Мне об этом сообщил по телефону Александр Вениаминович Храбровицкий – опальный библиограф и литературовед, знаток творчества и биографии В.Г. Короленко. Работая над книгой о Кишиневском погроме, в которой Короленко – один из ведущих персонажей, я нуждался в его консультациях, и часто его навещал (он сам по болезни не выходил из дома). Когда я сказал, что в слухи об аресте Семанова не верю, А.В. ответил: «А мы сейчас это проверим». Через несколько минут он перезвонил и сказал: «Вы правы, я только что звонил в редакцию “Библиофила” и разговаривал с Семановым».

[13] Председателем Всероссийского фонда культуры был писатель Петр Проскурин, неизвестно, что написавший, но в годы перестройки прославившийся своим протестом против широкой публикации прежде запретных произведений умерших писателей, назвав повышенный интерес к ним «некрофилией». Он заявил, что покойники ждали по тридцать-пятьдесят-семьдесят лет, могут еще подождать, им торопиться некуда; живым писателям печататься негде. То есть печатать надо Проскурина и Семанова, а не Набокова и Гумилева. Так Фонд радел о русской культуре!

[14] Сергей Семанов. Андропов: 7 тайн генсека с Лубянки. М., «Вече», 2001. В книге, между прочим, содержится гадкий выпад против дочери Ю.В. Андропова Ирины Юрьевны. Студенткой университета она проходила практику в редакции ЖЗЛ, потом в ней работала. Я знал Ирину недолго, но помню ее хорошо. Это была эффектная молодая женщина, всегда с большим вкусом одетая, безукоризненно порядочная, отличавшаяся нравственной чистоплотностью. С кругом, к которому она принадлежала по семейным связям, у нее не было ничего общего. Заполучив в сотрудники дочь «самого» Андропова, Семанов, видимо, рассчитывал на какие-то дивиденды, но в атмосфере интриг, какую он создал в ЖЗЛ, она чувствовала себя неуютно и ушла в музыкальный журнал, где, кажется, проработала до пенсии. Выпад против нее в книге Семанова смахивает на смердяковское отмщение за собственную низость.   

[15] В. Бегун. Вторжение без оружия, М., «Молодая гвардия», 1978.

[16]Мне попадались публикации Сергея Семанова последних лет, где он ехидничает над «либералами» советского времени, которые-де не брезговали печататься в партийных изданиях: «Правде», «Коммунисте», «Политиздате». Почему в них печататься было более зазорно, чем в журнале «Человек и закон» или в издательстве «Молодая гвардия», он не объясняет. В особенности он недоволен книгами некоторых известных писателей в политиздатской серии «Пламенные революционеры», выдержанных якобы в партийном духе. Он «забыл», что эта серия возникла в то время, когда к революционной теме власть относилась с возраставшей настороженностью. И кто бы предъявлял такие претензии, но не автор биографии Александра Ульянова, а затем и других, не менее конъюнктурных поделок, включая хвалебную биографию генерала-хамелеона Брусилова, «беззаветно» служившего царю, затем Временному правительству, затем большевикам.

[17] Надеюсь, читатель поймет иронию этой «политкорректной» фразы, если учтет, что книга В. Бегуна была одной из множества книг по «разоблачению сионизма», в изобилии издававшихся с конца 1960-х годов. Позднее было подсчитано, что по 1985 год в СССР было издано более двухсот таких книг общим тиражом около 10 миллионов экземпляров, а число статей в периодике исчислялось десятками тысяч. Правда, книга В. Бегуна заметно выделялась на общем фоне уровнем воинственности и масштабом подлогов и подтасовок. 

[18] Приводится с некоторыми сокращениями.

[19]Ахад Гаам (один из народа) – псевдоним Ашера Гирша Гинцберга (1856-1927), еврейского мыслителя и публициста, идеолога «культурного сионизма». В противоположность основателю политического сионизма Теодору Герцлю, Ахад Гаам выдвигал на первый план духовное возрождение еврейского народа, а в будущем еврейском государстве видел, прежде всего, центр духовной жизни еврейства.

[20] Как известно, гитлеровцы в свое время «оприходовали» философию Ницше, извратив и вульгаризировав ее, чего Ахад Гаам, полемизируя с «нашими ницшеанцами», конечно, не мог предвидеть. 

* Ахад Гаам, "Избранные сочинения", т. I, М., 1919, с.137. Любопытно, что В. Бегун даже не знает о существовании этого издания и цитирует статью по менее доступной журнальной публикации. (Здесь и далее звездочками обозначаются примечания, сделанные при написании Открытого письма, тогда как цифрами – комментарии, составленные для этой публикации – С.Р.).

** Аваддон – царство теней, ад. (Прим. В. Бегуна).

*** Гемара – часть Талмуда. (Прим. В. Бегуна).

**** Н.Х. Бялик. Песни и поэмы, Спб., 1914, с.192.

[21] М. Горький задумал серию «Жизнь замечательных людей» в 1916 году, тогда же набросал план первых выпусков, и в числе других, планировал издание книг об основателях мировых религий. Тогда же он обратился с письмом-предложением к Н.Х. Бялику о написании книги о Моисее. Фактически серия стала выходить в СССР с 1933 года, когда, конечно, ее направленность стала иной, да и Бялик к тому времени давно жил в Палестине, где умер в 1934 г. 

[22] Иегуда Галеви (1075-1141?) – поэт, философ, врач, автор знаменитого трактата «Кузари» («Хазары»).

[23] Но ему, конечно, были знакомы «Протоколы сионских мудрецов» и иные фальшивки подобного рода.

[24] Труды А.С. Шмакова, одного из ведущих идеологов черной сотни, не значились в каталогах ведущих советских библиотек, так как были упрятаны в спецхран, но мне удалось их найти в периодических изданиях, таких, как издававшийся в Харькове журнал «Мирный труд». Уверен, что Бегуну не приходилось делать таких раскопок, он, конечно, имел допуск в спецхран. 

[25] Эти показания со слово архимандрита Амвросия, записанные в ходе предварительного следствия по делу Бейлиса 3 мая 1911 года, были также зачитаны в судебном заседании 14 октября 1913 г. («Дело Бейлиса. Стенографический отчет», Киев, 1913., т. 2, стр. 144).   

[26] При Александре III, когда на юге России разразились еврейские погромы, которые власть «не могла» прекратить в течение трех лет, официальным объяснением происходящего было то, что таков ответ неразумного народа на «еврейскую эксплуатацию». 

[27] Увы, эта лицемерная «борьба» не помешала сближению красной и коричневой идеологии, заключению пакта Риббентроп-Молотов и развязыванию Второй мировой войны. То, что после разгрома гитлеровской Германии Сталин подхватил знамя, выпавшее из рук Гитлера, было вполне логично.  

[28] Пока «вентилировалось» мое «Открытое письмо», книга В. Бегуна была переиздана: к первоначальному тиражу в 150 тысяч экземпляров добавилось еще 100 тысяч.

[29] «Атеистической наукой» в СССР называлась пропаганда атеизма с якобы научных позиций. Как все мое поколение, я был воспитан в духе «научного атеизма», но, занимаясь историей и отчасти философией науки, постепенно стал осознавать, что атеизм, как и теизм, находится вне сферы научного познания, поэтому никакого научного атеизма быть не может.

[30] Обратиться к этому изданию меня надоумила шедшая параллельно переписка с редакцией журнала «Москва», чему посвящен следующий сюжет.

[31] Ю. С. Иванов, сотрудник аппарата ЦК КПСС, по праву должен считаться пионером современной «сионологии». Его книга «Осторожно, сионизм!», появившаяся в 1969 году, по свежим следам подавления Пражской весны, послужила стартовым выстрелом к гонке «по сионистскому следу».

[32] Подробнее о А.З. Романенко см. в моей книге «Красные и коричневые», глава 4, стр. 115-128.

---

   

---

    
         

___Реклама___

---