Oslon1

Переводчик надеется, что эта близкая по времени, но уже исчезнувшая цивилизация восточноевропейских евреев, заинтересует как ее наследников, так и тех, кто не имеет к ней никакого генетического отношения, - ведь пишем мы работы по Древнему Египту и не упрекаем древних египтян в отсталости и провинциальности.

Я услышал молитву твою,

увидел слезы твои.

Вот, Я исцелю тебя.

Вторая книга Царей 20:5

Историки называют резкое увеличение численности еврейского населения в Европе в девятнадцатом веке «чудом еврейской демографии». Устойчивый рост числа евреев наблюдался еще с середины семнадцатого века, но в 1800-х годах он приобрел экспоненциальный характер, и такие темпы сохранялись на протяжении всего девятнадцатого столетия.

После опустошительной резни, учиненной войсками Богдана Хмельницкого в 1648-49 годах, во всем мире осталось всего лишь около миллиона евреев, разделенных практически поровну на ашкенази и сефардов. По одной из оценок, к концу 18-го столетия евреев в мире насчитывалось от 2 до 5 миллионов.[1] К 1825 году это число подскочило до 3-5 миллионов, из которых около 2,75 млн. (более 80%) жило в Европе, в основном в восточноевропейских странах.[2] К 1850 году численность еврейского населения увеличилась до 4,35 млн., а в начале 1880-х годов в Европе было уже около 7 миллионов евреев (во всем мире – 7,5 млн.). В 1914 году мировое еврейство достигло 13,5 миллионов, что представляет собой 180-процентный рост по сравнению с 1850 г., или годовой прирост в 1,6%. Хотя рассматриваемый период характеризовался быстрым ростом населения Европы в целом, рост еврейского населения намного опережал общий. Так, с 1850 по 1900 гг. годовой прирост населения Европы, Северной Америки и Океании, по приблизительным подсчетам, составлял 1,1%, а мирового населения в целом – 0,6- 0,7%.

Этот бум невозможно объяснить особенной плодовитостью евреев, поскольку никакой существенной разницы между рождаемостью в еврейских и нееврейских семьях не существовало, а в конце девятнадцатого столетия среди еврейского населения она была даже ниже. Однако в описываемый период у евреев существенно сократилась смертность младенцев и взрослых. Получается, что «чудо еврейской демографии» совершилось за счет снижения смертности, а не за счет увеличения рождаемости.

Такое снижение смертности среди еврейского населения отчасти объясняется теми же самыми факторами, что и снижение смертности населения Европы в целом: совершенствованием лечебных методов и улучшением санитарных условий. И действительно, в водоснабжении и удалении сточных вод, нечистот и мусора произошли перемены к лучшему. Но кроме того, сыграла свою роль и сама специфика еврейской культуры с ее более стабильными семьями, малым числом незаконнорожденных, низким уровнем алкоголизма и традициями частной и общинной благотворительности. Так, в еврейской среде существовали многочисленные организации, оказывавшие больным помощь, и, если речь шла о здоровье человека, никто не останавливался перед большими расходами. Все это было существенными причинами еврейского «долголетия».[3]

В еврейской матрилокальной семье, состоящей из нескольких поколений, главную роль играли женщины. Именно они принимали большинство важных для семьи решений, в том числе об уходе за больными. Они же, как правило, и осуществляли этот уход, хотя бы потому, что девочки и взрослые женщины обычно находились дома, а мужская часть семьи сначала ходила в хедер и ешиву, позже в бейт-мидраш и синагогу. При традиционно большом числе женщин в семье из них можно было составить целый «отряд сиделок», значительные силы которого при необходимости направлялись на выхаживание больных.

ДЕТСКАЯ И МАТЕРИНСКАЯ СМЕРТНОСТЬ

Конечно же, никаким самым заботливым уходом невозможно было полностью предотвратить смерть детей. И в девятнадцатом веке, и в первых двух десятилетиях двадцатого практически каждая семья местечка теряла по крайней мере одного ребенка. Одни дети умирали при рождении, других уносили эпидемии холеры, тифа и инфлюэнцы, детские болезни и несчастные случаи. Но число выживших детей намного превышало число умерших.

Материнская смертность тоже не была редкостью. До первой мировой войны все женщины в Эйшишоке, как и в большинстве других местечек, рожали дома, куда приглашались акушерки или повивальные бабки. Этой профессией занимались и еврейки, и христианки, и татарки-мусульманки. Им помогали родственницы роженицы и женщины из общества «Эзрат Йоледер». Отец будущего ребенка и другие мужчины семьи тоже вносили свой вклад, облегчая роды чтением псалмов.[4] Хотя многие акушерки имели великолепную репутацию и считались в своем деле звездами (об умениях и опытности некоторых из них слагались легенды), до двадцатого столетия роды были самой распространенной причиной смерти среди женщин детородного возраста. Именно поэтому на Новом кладбище можно было увидеть много рядов с могилами женщин, скончавшихся от родовых осложнений. Потерявшие свои жизни в попытках привести в этот мир следующее поколение, они были почитаемы как мученицы, и на кладбище им был выделен отдельный участок.[5]

Мордехай Мунеш Калеко оставил нам подробный рассказ о смерти своей первой жены Фриды, из которого мы узнаем об опасностях деторождения в 1890-е годы. Когда подходил срок ее первых родов, он привел ее на осмотр к доктору Берницкому, местному врачу-христианину, и его жене акушерке. Оба остались довольны ее состоянием, и через несколько дней Фрида родила сына. Мордехай Мунеш был вне себя от счастья. Очень скоро он стал строить планы не только на обрезание и пидион хабен, но и на бар-мицву и заходил в своих мечтах так далеко, что даже подсчитывал, какой еженедельный отрывок должен будет читаться, когда его сын достигнет тринадцати лет. Первые четыре дня мать и ребенок чувствовали себя хорошо, но на пятый день температура у Фриды поднялась до 39 градусов и она лежала очень красная. Пригласили доктора Берницкого, тот прописал ей лекарство, но температура упорно ползла вверх и краснота усиливалась. Тогда Берницкий посоветовал привезти специалиста из Вильны (что было весьма необычно!), и Мордехай Мунеш сел в повозку и поехал в Бастун, а оттуда - поездом до Вильны. Специалист запросил гонорар в 150 рублей, да еще деньги на покрытие дорожных расходов и гостиницу. Это было непомерно дорого, однако не было такой цены, которую не согласился бы заплатить молодой муж за спасение жизни своей возлюбленной Фриды. Но увы, когда они наконец добрались до больной, по словам виленского доктора, было уже слишком поздно. Городской специалист обменялся нелюбезными репликами с местным доктором Берницким и его женой-акушеркой и отправился обратно домой. То, что он сказал встревоженному молодому отцу, почти не оставляло надежд. Вот что Мордехай Мунеш написал позже:

Я понял, что дело было плохо. Я спрашивал, что же будет. Он сказал, что следующие сутки будут критическими. Он вручил мне рецепты на два лекарства и сказал, что мы должны полагаться на милость Всевышнего. Прошли сутки, но ее состояние только ухудшилось. Тем временем у младенца развилась горячка и он умер, не желая оставаться сиротой. Перед отъездом доктор говорил, что она будет страдать несколько дней. Она ужасно опухла и через несколько дней умерла. А я остался один, как живой труп.[6]

И только после семи лет траура, многие часы из которых молодой вдовец провел у могилы жены, в возрасте двадцати трех лет он решил вернуться к радостям жизни. Поэтому когда свахи предложили ему в жены Мину Шнейдер, восемнадцатилетнюю дочь лавочницы Малки Роче, он согласился.

Если кто-то в местечке заболевал, все средства и методы шли в ход: и официальная медицина, и народная медицина, и заговоры, и молитвы, и изучение Торы. Большой популярностью пользовались целители и врачеватели обоих полов, которые разделялись на две категории: «бабске фельдшеры», практиковавшие народные способы лечения, и фельдшеры, находившиеся под влиянием Хаскалы и обученные более современным методам. Что касается официальной медицины, эйшишокцы прибегали к услугам как местечкового врача и местной больницы, так и врачей и медицинских учреждений Вильны, а отдельные больные, – те, кто мог себе это позволить, – даже ездили в Берлин, Вену и другие медицинские столицы мира.

В то время как богатым была доступна лучшая европейская медицина, бедным в случае болезни помогала община. Никто в местечке не оставался без помощи, она оказывалась так или иначе, и в еврейском мире воспринималось как само собой разумеющееся, что помощь больным – это при любых обстоятельствах дело первостепенной важности. Если звали к больному, то служителю медицины любого рода, что врачу, что знахарю, полагалось явиться в течение минут, невзирая на время суток и погоду.

Однажды в Эйшишоке произошел такой случай. Рашель Кючефская была дома одна, и ей вдруг стало очень плохо. Женщина как-то сумела добраться до входной двери, чтобы позвать на помощь, но единственным человеком, которого она увидела на улице, был один из местных мешугоим (сумасшедших), Гиршеле Рохе Шефтл из Олкеника. Она попросила его сходить за врачом, и Гиршеле тут же отправился исполнять ее поручение, но по дороге позабыл, кто и откуда его послал. «Новая улица, новая мельница, крыльцо с тремя ступеньками», - вот и все, что услышал от него врач, который, тем не менее, не отмахнулся от непонятного вызова, а отнесся к делу серьезно и, будучи хорошо знакомым с географией местечка, сумел разрешить эту головоломку. Через несколько минут он уже был у постели больной.

НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА

Как и в других местечках, в Эйшишоке вплоть до самого его конца наряду с официальной медициной на протяжении нескольких столетий процветала народная медицина в самых разнообразных проявлениях. Некоторые врачеватели лечили «только словами», то есть заговорами, другие подкрепляли магические слова зельями из трав и других составляющих. На каждую болезнь существовал свой заговор. Интересно, что в этих заговорах отразились не только еврейские, но и христианские и мусульманские мистические традиции и произносились заговоры на иврите, идише, русском и других местных языках, а особенно часто на татарском, - ведь татары считались самыми умелыми народными целителями.

Вот, например, заговор от зубной боли на иврите, который полагалось повторять трижды:

Однажды, когда Иов шел по дороге, ему встретился ангел смерти.

И спросил ангел Иова: «Почему ты так страдаешь»?

И ответил ему Иов: «Потому что у меня болят зубы».

И сказал ему ангел смерти: «Как нет берегов у пустыни, зубы у сына (дочери) такого-то перестанут болеть и будут крепкими, как ивритская буква шин. Во имя кости, аминь селлах».

Другой заговор от зубной боли произносился по-русски, но с вкраплениями на других языках, и был обращен к трем царям: царю небесному, царю земному и царю морскому. Он действовал только ночью, при лунном свете. Эйшишокцев еще лечили заговорами от укусов змеи, от головной боли, от резей в животе, от сглаза и «общим» заговором от всех телесных недугов.

Существовал целый ряд заклинаний от глистов, - в описываемое время это была распространенная неприятность. Вот, например, рифмованный заговор на идиш:

Я стою на скале один

Заставляю их дать клятву, один.

Глисты клянутся на десяти менорах,

Глисты клянутся на десяти священных Торах,

Что не будут есть плоть мою до кости,

Что не будут пить кровь мою до млости.

Что не будут мне точить и портить кости,

Что не влезут в мое сердце от злости,

Что в глухое они место уйдут,

Где безлюдно, петухи не поют.

Червь останется там, где Б-гом сотворен,

И где матерью-червем в земле порожден.[7]

Одним из местных «экспертов» по магическим заклинаниям был Берл Василишкий, лечивший и лошадей, и людей. Он прекрасно зарабатывал в базарные дни, когда в местечко приезжали селяне. Была еще Хинде, жившая со своим мужем, сапожником Йосселем, в маленьком деревянном домике на Мельничной улице, окна которого были украшены экзотическими перьями. Хинде была знаменита тем, что разговаривала с животными, чаще всего со своей коровой, и вела с ней диалоги, дававшие местной молодежи обильную почву для насмешек. Хинде знала и применяла самые разнообразные заговоры, но особенно хороши были ее заклинания от зубной боли и рожи. Интересно, что колдовать ей помогали кошки с хвостами, перевязанными красными лентами, и петухи с хвостовыми перьями, выкрашенными в яркие цвета. Эта знахарка была особенно популярна среди деревенских христиан, и потому в базарные дни, как и Берл, бывала очень занята. Люди говорили, что ее заговоры творят чудеса, но они оказались бессильными перед градом нацистских пуль, и Хинде с Йосселем погибли вместе с остальными эйшишокцами в сентябре 1941 года...

Народная медицина умела лечить и душевные недуги. Если человека внезапно охватывали страх, подавленность, дурное настроение или беспокойство, применялось средство, сходное с известным психологам тестом Роршаха. Происходило это так: на сковородке расплавляли свинец и держали ее над головой неблагополучного до тех пор, пока металл не затвердевал. Затем врачеватель просил больного взглянуть на форму, которую принял застывший свинец, и сказать, на что это похоже, и полученный ответ указывал как на причину болезни, так и на метод исцеления.

В один прекрасный летний день именно таким способом пытались вылечить от диких фантазий четырехлетнюю девочку Яффу Соненсон, но процедура так и не была доведена до конца. Вот что произошло. Яффа, семья которой жила в своем летнем домике в Титянсе, пошла в сосновый бор за ягодами, а через некоторое время вернулась ужасно возбужденной и рассказывала очень странные вещи. По ее словам, она встретила человека, который вел по лесной тропинке настоящего верблюда, и этот верблюд вез две огромные коробки с мазью для чистки ботинок –они свисали с его боков. И незнакомец якобы разрешил девочке погладить верблюда и даже покормить его ягодами! Услышав рассказ дочери про такое необычное приключение, мать Яффы испугалась и подумала, что малышка то ли съела ядовитый гриб, то ли получила укус опасного насекомого, и теперь у нее галлюцинации. По совету добрых людей, она пригласила знахарку, и ритуал расплавления свинца начался. Но в тот момент, когда Яффу уже собирались спросить, что ей видится в застывшем металле, к дачному поселку подошел мужчина с верблюдом, по бокам которого действительно висели большие коробки с кремом для обуви. Выяснилось, что и человек, и верблюд были из странствующего цирка, и их попросту наняли рекламировать обувной крем.

Общепризнанными знатоками в лечении заговорами и травами были татары, поэтому, когда болезнь была настолько серьезной, что не излечивалась ни изгнанием диббука, ни официальной медициной, на помощь призывали татар. Надо сказать, что некоторые религиозные евреи были против лечения физических или душевных болезней колдовством и магией, но для такого возражения не находилось твердых галахических оснований. Когда в пятнадцатом веке этот вопрос был поднят, рабби Израиль Исерлин в своем ответе сказал: «Мы не находим каких-либо положений, прямо запрещающих использование колдовства для облегчения страданий больных».[8]

В Эйшишоке всегда практиковало несколько еврейских знахарей и знахарок, пользовавших людей и скот не заклинаниями, а травами и другими народными средствами. Особенно любили в местечке целителя по прозвищу Шиех-доктор, широко известного среди евреев и неевреев своим искусством лечить банками. Ему помогала его дочь Фейге-швея. Шиех принимал пациентов в своей маленькой квартирке, которую снимал в одном доме на Мельничной улице. Кроме того, когда его звали, он посещал на дому больных, проживающих в местечке и окружающих деревнях.

Примерно в 1930 г. на смену ему пришел Бурех-доктор, который был знатоком в лечении лошадей и поэтому пользовался особенной популярностью среди еврейских возниц и крестьян округи. Его любимое снадобье добывалось из двух камней, черного и голубого, которые он всегда носил с собой. Трением этих камней друг о друга Бурех получал широко применяемый им порошок. Он же считался экспертом по пиявкам. Каждую пятницу его, вместе с цирюльником Альтером Кореланским и татарскими врачевателями, можно было застать за работой в общественной бане. Надо сказать, что по крайней мере одна схема лечения Буреха была на вооружении и шестьдесят лет спустя: бывшая жительница местечка Батя Баркали утверждала, что если, по его методу, на лоб лихорадящего больного класть ломтики сырого картофеля и заменять их по мере нагревания свежими, температура упадет почти немедленно. Еще она готова была поклясться в действенности другого способа сбить температуру, доставшегося от Буреха, – компресс из глины на лоб, но утверждала, что в Израиле трудно найти нужный сорт глины. В 1935 году, когда Бурех умер, на его похороны пришло много христиан со своими лошадьми.

Шиех и Бурех принадлежали к классу знахарей, известных в местечках как бабске фельдшеры (народные медики). С середины 1850-х годов появились и фельдшеры иного рода: последователи Хаскалы, считавшие, что лечебную практику в местечках следовало модернизировать, что, по их мнению, было важным аспектом приведения еврейской жизни в соответствие с современным миром. Хотя эти «современные» фельдшеры не учились в медицинских учебных заведениях, они все-таки изучали книги и учебники по медицине, осваивали основы фармакологии и посещали больницы, где целенаправленно наблюдали работу настоящих врачей.

Олицетворением этого нового направления был Нехемия-фельдшер. Он родился в 1847 году поблизости от местечка Мир в выдающейся по местным масштабам семье. Его отец, реб Ашер Амшель Сучовицкий, желал, чтобы все его сыновья стали раввинами, а все дочери вышли замуж за раввинов. Однако Нехемия пошел по стопам своего старшего брата Беньямина, 1838 года рождения, который настолько разочаровал своего отца тем, что стал фельдшером, что реб Ашер Амшель отсидел по нему шиву, - другими словами, сын для него умер.[9] Еще один его сын, известный под фамилией Астрамский, тоже стал фельдшером.

Чтобы заявить, что он является единственным сыном и избежать службы в армии, Нехемия поменял свою фамилию на Виршубский. Он женился на Фейге Драгутской из Эйшишока, где и осел в 1870-х годах.[10] Со временем их дом на Виленской улице станет культурным центром для эйшишокской интеллигенции, а их дети близко подружатся с детьми Вилканских и Калеко, - все последователи Хаскалы стремились держаться вместе.[11]

Просвещенные взгляды Нехамии распространялись и на принципы оплаты медицинских услуг. В целом он следовал системе медицинского страхования, по которой работал его брат Беньямин. Все семьи, купившие себе «членство», платили по одному рублю в год, что включало любые консультации фельдшера, но не стоимость лекарств, банок и клизм. Остальные семьи оплачивали каждый визит отдельно, причем за бедных платила община.

Нехамия любил при любых болезнях назначать почитаемые им хину, касторовое масло и клизмы, а прописывать он мог только те лекарства, которые продавались в местных аптеках без рецепта. Вероятно, свою репутацию превосходного лекаря он действительно заслуживал своим особым подходом к больному. Он обладал мягкими манерами, добродушной улыбкой и успокаивающим голосом. Нехамия-фельдшер никогда не отказывался посетить больного, кем бы тот ни был, и шел к нему в любое время дня и ночи, в любую погоду, лучась добротой и оптимизмом. Входя в комнату к заболевшему ребенку, он говорил: «Не бойся, малыш. Я пришел, чтобы унести твою болезнь и ты был здоров», - и, конечно же, стал любимцем матерей. Присутствие его дочери, Сони, одетой в белое кружевное платье, которая часто сопровождала его к больным, еще больше успокаивало людей. (Она позже станет фармацевтом и заведет в Вильне собственную аптеку).

В последние дни первой мировой войны в Нехемию-фельдшера, занятого больным, стрелял русский солдат, и через несколько месяцев, как раз в день окончания войны, 11 ноября 1918 года, он умер от ран. Надпись на могильном камне на Новом кладбище, - акростих его имени на иврите, - повествует о его медицинских свершениях:

Здесь погребен наш досточтимый отец Нехемия,

Сын реба Ашера Амшеля.

Он скончался в 7-ой день кислева, в 5679 году.

Он спас от смерти много душ.

Знаток фармакологии,

Он находил лечение для всех страдающих больных

И своей честностью и добрыми поступками

Заслужил милость Всемогущего на небесах.

Да получит душа его жизнь вечную.

НАСТОЯЩИЕ ВРАЧИ

Вскоре после начала деятельности Нехемии, в 1880-х годах, в Эйшишок пришла официальная классическая медицина; но она не отменила народную медицину, которая продолжала процветать до последних дней местечка. Не отказываясь от старого, местечко приветствовало новое. Сначала царские власти построили в Эйшишоке больницу на месте польского кладбища, где были похоронены герои польского восстания 1863 года. Потом в Эйшишоке обосновались два врача, сначала еврей, затем поляк.

В девятнадцатом веке наличие врача, а тем более двух врачей, в маленьком местечке было скорее исключением, чем правилом. Даже Воложин с его известной во всем мире ешивой обходился без доктора, пока смерть одного из учащихся и последовавшая за ней забастовка ешивы не заставили город нанять врача.[12] Врачи, которые селились в местечках, а не в более крупных городах, часто делали это из-за личных обстоятельств.[13] Первым в Эйшишок приехал доктор Эзра, врач-еврей, и это произошло в начале 1880-х годов. Его личные неприятности заключались в том, что из-за сделанного им незаконного аборта царские власти лишили его права медицинской практики. По иронии судьбы, благодаря другому произведенному им аборту он спасся от ссылки в Сибирь. Красивая светская дама, которой он сделал эту операцию, из благодарности позаботилась о том, чтобы ее любовник-адвокат, защищал Эзру в суде, что тот выполнил с успехом, по крайней мере, частичным.[14] После суда доктор Эзра решил поселиться в Эйшишоке, поскольку у него в местечке были родственники, в том числе всеобщая любимица акушерка Шифра.

Будучи одним из самых ранних сторонников Хаскалы в Эйшишоке, доктор Эзра стал чем-то вроде живого символа современного образа жизни. И его одежда, и обучение сына в русской школе в Вильне, и привычка купаться вместе с женой, а не на раздельных пляжах для мужчин и женщин, и многие другие отклонения от традиций, - все это раздражало некоторых балебатим (важных лиц). Но было у него и много поклонников, особенно среди студентов ешивы и молодежи, и он стал частым гостем в доме Вилканских, где произвел яркое впечатление на детей реба Лейзера и Бати. Что же касается его лечения, в нем не было ничего радикального и оно очень мало отличалось от методов Нехемии-фельдшера, поскольку без права медицинской практики он не мог оперировать больных (а это было его истинное призвание) и прописывать такие лекарства, которые без рецепта не отпускались. Оба медика были схожи в том, что назначали заболевшим хину и ставили клизмы и банки, только Нехемии помогала его дочь, а доктору Эзре – его высокая молчаливая жена.[15]

Вторым врачом, прибывшим в местечко, был доктор Берницкий, католик, который где-то в 1890-х годах поселился в доме польского аптекаря вместе со своей женой, акушеркой по профессии. Он ввел в эйшишокский обиход велосипед и... организованный им кружок польских антисемитов. С государственным разрешением на руках он проводил рейды по еврейским аптекам в надежде найти незаконные рецепты, выписанные доктором Эзрой. Но доктор Берницкий не испытывал ни малейшей антипатии к еврейским деньгам, и все дело улаживалось получаемыми им время от времени умеренными взятками. Евреи ему не доверяли и при любой возможности старались не прибегать к его помощи.

МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ

В период между двумя мировыми войнами в Эйшишоке работало четыре врача, причем два из них не были евреями, но у них лечилось множество евреев. Вот что о них известно. Доктор Религион был высокопоставленным офицером царской армии, с многочисленными наградами. После окончания воинской службы он приехал в свой родной Эйшишок, где еще жила его мать, вдова польского аптекаря. Этот врач покинул местечко в 1935 году, к великому сожалению многих женщин, которые ему очень доверяли.

Доктор Лехр пришел в Эйшишок с немецкой армией и после окончания войны решил в нем остаться. Он построил свой лазарет прямо напротив больницы, на участке, проданном ему кузнецом Любецким. Вероятно, на решение последнего о продаже в какой-то мере повлияло то, что польское правительство воздвигло огромный крест в честь героев 1863 года как раз перед его кузницей. Польские антисемиты постоянно насмехались над ослепшим на один глаз Любецким, говоря, что он потерял зрение из-за своего нежелания смотреть на крест, а не из-за того, что ему в глаз попала искра, отскочившая от раскаленной подковы после удара по ней молотом. Доктор Лехр и сам был способен на отдельные антисемитские выпады. Так, в 1924 году он присоединился к враждебной демонстрации местных христиан, затеянной для противостояния празднованию, устроенному в местечке по случаю отъезда семьи Шнейдеров в Палестину. Тем не менее, он завоевал доверие многих иудеев местечка, особенно матерей и молодых женщин, которые верили как в его умение поставить правильный диагноз, так и в способность хранить тайны.

Доктор Бенский был одним из двух еврейский врачей, осевших в местечке в период между двумя войнами (другой был врачом-ветеринаром). Он всем очень нравился, и вместе с фельдшером-евреем по фамилии Гуревич он много и тяжело работал в 1939-1941 годах, во время наплыва беженцев, когда требовалось обеспечить медицинским обслуживанием около 15 тысяч человек, бежавших от нацистов. Бенский и Гуревич применяли страховую медицину, сходную с той, что в свое время ввел Нехемия-фельдшер. Как и во времена Нехемии, медицинские счета бедных семей оплачивались общиной.

Остальной медицинский персонал местечка состоял из жены Гуревича, которая была акушеркой, двух женщин-стоматологов, одна из которых была замужем за местным адвокатом Вьеном, а другая, Фаня, за вдовцом Лейбом Тафшунским, который впоследствии стал зубным техником и помогал своей жене, и доктора Зыронера, ветеринара. Доктор Зыронер был ассимилированным евреем из Варшавы, он первым в местечке прилюдно ел некошерное мясо и нарушал субботу. Когда Зыронер покинул местечко, его место занял польский доктор, Шемитковский.

АПТЕКИ

Прописанное лекарство можно было получить в одной из четырех аптек местечка. Одна из них была польской, и ее владелицей была мать доктора Религиона, которая после смерти мужа наняла для ведения дел откровенного антисемита по имени Шаравей. (Шаравей и местный священник составили компанию доктору Лехру в той самой антисемитской демонстрации, которая омрачила проводы семейства Шнейдеров.) Хозяевами трех еврейских аптек были Наум Коппельман, Ури Кац и Ицхак Ури Кац, чья вдова Алте управляла аптекой после его смерти.

В межвоенные годы только польская аптека имела лицензию на отпуск рецептурных лекарств, что вызывало в местечке большую напряженность и даже некоторый страх. Проиллюстрировать эту ситуацию поможет случай, который произошел в 1929 году. Катаясь на лыжах, сын-подросток аптекаря Ицхака Ури Каца и его жены Алте получил травму, и в ноге возникла инфекция. За необходимым лекарством Кацам пришлось обратиться в польскую аптеку, потому что их собственная аптека не имела права держать этот препарат. Через несколько дней их сын Хаим умер, и по местечку пошли слухи, что Шаравей подмешал в лекарство яд. Тем не менее, евреи продолжали ходить к Шаравею, - он был молчаливым человеком, и было известно, что ему можно доверять секреты. Именно к нему шли за противозачаточными средствами и другими интимными товарами. Но некоторые предпочитали ездить в Вильну, чтобы получить свое лекарство в аптеке, которой владела Соня Сапожникова, дочь Нехемии-фельдшера, или в Ивеницу, где хозяином аптеки был сын Нехемии Аншель. При такой конкуренции еврейские аптеки в Эйшишоке делали все, что могли, чтобы удерживать своих клиентов, и обходили закон, отпуская лекарства по рецептам, когда только было возможно.

Наряду с аптечными лекарствами продолжали оставаться популярными многие народные средства. Кроме банок и пиявок, к которым прибегали во множестве самых разнообразных случаев, применялись компрессы из льда для сбивания температуры, компрессы из мочи для лечения животных, сырой чеснок от давления, гусиный жир для предупреждения обморожений, черника от поноса, черствый хлеб или паутина (особенно из сарая) от нарывов, вымоченный в скипидаре сахар-рафинад для изгнания глистов и многое-многое другое. Некоторые зелья являлись семейными секретами, передаваемыми из поколения в поколение, и иногда они продавались в местных магазинах. Так, Малка Рочес держала у себя в лавке лекарственные средства собственного изготовления. Некоторые из них используются и в наши дни в различных странах мира, где осели бывшие жители Эйшишока. Прошло семьдесят с лишним лет, но Батя, дочка Хаи Сореле Любецкой, до сих пор готова поклясться в действенности средства своей матери от гепатита: напиток изготавливается из размолотых веток малины, одуванчиков и моркови, и его следует запивать настойкой ромашки. Батя помнит, что Хая Сореле также «прописывала» ромашковые ванны от дрожжевых инфекций и настойку ромашки от простуды.

РЕСУРСЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА

Сложившаяся система медицинского обслуживания в местечках при необходимости дополнялась принадлежащими еврейской общине медицинскими учреждениями ближайшего большого города. Для Эйшишока таким городом была Вильна. Все еврейское медицинское обслуживание Вильны координировалось Медицинским Советом, который был чем-то вроде зонтичной организации. Этот совет мог, например, направить больного ребенка в санаторий для детей с туберкулезом, в клинику для детей с заболеваниями суставов, в дом для найденышей, в Женскую и детскую больницу Звериньеча, в госпиталь и клинику Мишмейрес Холим (где отпускалось более 400 рецептурных лекарств в день), в Еврейскую городскую больницу и во множество других мест.[16]

После введения автобусного сообщения между Эйшишоком и Вильной в 1929 году все больше эйшишокцев стало обращаться за медицинской помощью в Вильну. Ими двигало не только желание получить самое квалифицированное лечение, но и стремление к сохранению тайны: в местечке было невозможно удержать что-либо в секрете. Поскольку болезнь незамужней девушки, даже самая незначительная, могла расстроить ее шансы на хорошего жениха и омрачить перспективы для ее братьев и сестер, для многих семей первостепенной задачей было сделать все, чтобы избежать утечки информации. Моше Соненсон любил шутить, что никогда не встречал в местечке ни одной больной девушки и ни одной здоровой замужней женщины.

В 1936 году, когда заболела Батя Бастурнская, ее отец Элияху написал в письме своему сыну Зислу в Калифорнию: «Представь себе, что мы сейчас переживаем! Все делается в тайне, потому что, в конце концов, она – молодая девушка, и мы не хотим, чтобы это стало известно хоть одному человеку, в том числе нашим невесткам». Через два месяца Элияху Бастурнский опять пишет сыну о его сестре Бате: «Если бы я только мог, я бы послал ее в Берлин или Вену». В чем же заключалась постыдная, тщательно скрываемая болезнь, поразившая молодую девушку? Бате требовалось удалить миндалины!

К великому сожалению семейства Херца Мендла Хатнера, в местечке уже знали, что их одиннадцатилетняя дочь Шошана страдает ревматической лихорадкой. Родители решили обратиться к виленским врачам не из-за стремления сохранить тайну, - для этого было слишком поздно, - а чтобы девочка получила лучшее лечение, чем то, которое было доступно в местечке. Крейндл Хатнер, оставив дома пятеро других детей, села с больной дочкой в тарантас и поехала в Вильну. По прибытии в город обнаружилось, что в больнице Мишмейрес Холим нет свободных мест. К счастью, одна больная, старая женщина, пожалела девочку с высокой температурой и разделила с ней свою койку. Добрый врач-немец проявил к Шошане интерес. Он прописал ей лекарство, диету и режим, исключающий физический труд, и успокоил мать: «При правильном лечении и уходе эта девочка проживет долго и еще сама станет мамой и бабушкой». Шошана поправилась, но через пять лет, когда она была на загородной экскурсии молодежной организации Бейтар, у нее случился рецидив болезни. Командир сумел срочно доставить ее в Эйшишок, где доктор Лехр распорядился немедленно послать ее в Вильно, в больницу. Как раз в это время автобус виленского маршрута отправлялся в противоположном направлении, в Радун. Услышав о больной, водитель Янкеле Крисилов повернул к дому Хатнеров, забрал Шошану и помчался с ней в госпиталь Мишмейрес Холим. Там больная в течение нескольких дней находилась между жизнью и смертью, потом потихоньку начала выздоравливать. В конце концов оказалось, что доктор-немец был прав: прожила Шошана долго, и стала не только матерью и бабушкой, но и прабабушкой.

Еврейские общественные медицинские учреждения Вильны были переполнены городскими пациентами и неохотно принимали больных из местечек, особенно тех, за которых платила община. Оплата за таких больных поступала не скоро, как становится ясным из переписки между больницей Зверинеча и эйшишокским муниципалитетом. Так, 23 сентября 1929 года эйшишокские власти обещали полностью заплатить за лечение Хаи Михаловской, дочери Моше-Рувена Михаловского, но на 29 января 1930 года 96 злотых за двенадцатидневное пребывание девочки в больнице все еще не были получены. Неуплата повлекла за собой письмо от д-ра Коварского, в котором он грозил, что если счет не будет оплачен в течение ближайших нескольких дней, он прибегнет к помощи закона, и местечку придется заплатить намного больше.

Другой спор между Эйшишоком и больницей Зверинеча касался счета на сумму в 182 злотых за лечение Эли, ребенка Герша Матиканского. Матиканские жили не в Эйшишоке, а в ближайшей деревне, но местечко брало на себя ответственность за всех евреев в округе, включая ишувников (деревенских жителей). На этот раз д-р Коварский написал еще более грозное письмо: «Вследствие финансовых затруднений больницы мы более не в состоянии предоставлять какие-либо кредиты». Необходимо отметить, что все счета были местечком в конце концов оплачены.[17]

Люди со средствами предпочитали частные клиники и за самой лучшей медицинской помощью готовы были ездить далеко. Так например, чтобы излечиться от туберкулеза, Элиша Коппельман ездил в Карлсбад и Кенигсберг, отец Жейны Блахарович ездил в клинику доктора Соловейчика в Варшаве, а Ицхак Дубицкий ездил в Берлин, чтобы удалить опухоль.

В письмах Элияху Бастунского содержатся сведения о болезнях эйшишокцев, часто с замечаниями о стоимости и месте их лечения. Из них можно узнать, что «Янкеле перенес три очень дорогих операции», «Алтке Чашинкес, к сожалению, умирает; она уже ездила в Италию», «Шаель Соненсон умер. Он проболел два года. Шаель был очень богатым человеком, но все ушло на лечение». А о своей собственной жене Элияху пишет: «Мать поехала в Вильну, с ногой у нее, слава Б-гу, лучше, но она хочет показаться врачу».

После первой мировой войны многие женщины стали рожать не дома, а в больницах. Роды принимались либо в местной эйшишокской больнице, либо, в зависимости от благосостояния семьи, в одной из городских или частных клиник Вильны. Женщины верили, что больница – куда более безопасное место и для них, и для новорожденных, и, как показало резкое снижение материнской и детской смертности, они были правы. В межвоенный период только две женщины в Эйшишоке умерли в родах, и обе они рожали дома.

Многие из рожавших в Вильне ездили туда не только за безопасностью, но и за статусом. Поскольку более престижным считалось быть из города, чем из местечка, матери предпочитали, чтобы у ребенка в свидетельстве о рождении в графе «место рождения» была указана Вильна, большой город, а не Эйшишок, никому не известный штетл. Беременные женщины со средствами уезжали в Вильну за несколько недель до родов и жили у родственников или в гостинице, чтобы родить ребенка в выбранной ими клинике.

После первой мировой войны, несмотря на значительные успехи медицины, размер средней семьи местечка, как в Эйшишоке, так и в Польше в целом пошел на убыль. В девятнадцатом веке в средней еврейской семье в местечках насчитывалось по 10-12 живых детей и одному-два умерших (в это число не входит смертность во время эпидемий). В межвоенный период, когда в брак стали вступать позднее и началось применение противозачаточных средств, семьи становились все меньше и меньше, как показывают статистические данные по Эйшишоку. В 1941 году число детей в семьях детородного возраста распределялось следующим образом:

у 27 супружеских пар - по 1 ребенку

у 53 супружеских пар - по 2 ребенка

у 45 супружеских пар - по 3 ребенка

у 15 супружеских пар - по 4 ребенка

у 4 супружеских пар - по 7 детей

у 2 супружеских пар - по 8 детей

у 2 супружеских пар - по 9 детей[18]

В межвоенный период движение Эйшишока к современности выразилось, среди прочего, в возрастающей профессионализации медицины, медикализации родов и уменьшении размера семьи. Все без исключения аспекты местечковой жизни были затронуты изменениями, которые коснулись и больных, и здоровых, и не было такого новшества двадцатого века, о котором местечко по крайней мере не знало.

[1] Ruppin, The Jews in the Modern World, стр. 423.

[2] Lestchinsky, “The Economic and Social Development of the Jewish People”.

[3] Исследование, проведенное во Франкфурте в 1955 г., в частности показало, что средняя продолжительность жизни евреев была около 49 лет, а средняя продолжительность жизни неевреев – около 37 лет. В 1972 году в венгерском городе Пешт число еврейских детей в возрасте до 14 лет составляло 33% от всего еврейского населения, в то время как среди неевреев дети этого возраста составляли только 10% от общего населения. Ben-Sasson, ed., A History of the Jewish People, стр. 790-793.

[4] Wilkanski, Mi-Gal El-Gal, стр. 92.

[5] Рабби Малкиел Тененбаум, бывший учащийся ешибокского киббуца Ха-Прушим, описал эти похоронные традиции в своем труде Divrei Malkiel, том 2, стр. 154, § 94.

[6] Мордехай Мунеш Калеко, неопубликованная тетрадь.

[7] Эти два заговора взяты из коллекции местных заговоров Шломо Фарбера. Я купила у него оригинальные пергаменты с текстом и перевела их. См. также J. Shaked, Magic Spells and Formulae.

[8] Isserlin, Psakim u-Ketavim, стр. 13.

[9] Это исследование было проведено доктором Барбарой Флад, женой внука Беньямина (она потомок одного из пилигримов, прибывших на корабле «Мэйфлауэр»). У Беньямина было десять детей, четыре от первой жены, Малкеле, и шесть от второй, Дины. Шесть Дининых детей эмигрировали в Америку и изменили свою фамилию на Suhoff.

[10] Основанием служит выданное штатом Нью-Хемпшир свидетельство о смерти Анни Фостер, старшей дочери Нехемии-фельдшера. Я признательна Розалинд Фостер Розенблатт, дочери Анни и внучке Нехемии, за ее обширные исследования семейной истории и передачу мне документов из семейного архива.

[11] Kaleko, Yomon, стр. 51-52.

[12] Stampfer, Ha-Yeshivah ha-Litait be-Hithavutah, стр. 142-144; Bar-Ilan, Mi-Volozhin ad Yerushalaim, стр. 108-111.

[13]Pinkas Navaredok, Memorial Book, стр. 76-78.

[14] Wilkanski, Mi-Gal El-Gal, стр. 13, 116.

[15] Там же, стр. 13.

[16] Подробно об организациях, находившихся в системе Медицинского Совета и известных под аббревиатурой OSE, см. JDC/AR 2132, досье 324-412.

[17] JDC/AR 2132, # G-37.

[18] Эти данные основываются на тетрадях Жейны Блахарович Вижик, интервью, свидетельствах о рождении, паспортах и фотографиях. См. также Dobroszycki, “The Fertility of Modern Polish Jewry”.