Mezhiricky1

Как однажды с лаконизмом, достаточным для передачи смысла сказанного

единомышленникам-современникам, сказал Бисмарк, «Я не нахожу оправдания тому,

чтобы сын прусского фермера пал за не-прусское дело.

Но я не говорю о дворянине, он рожден для этого».

Теперь все будут поносить нас, но я глубоко убежден, что мы поступили верно.

Гитлер архивраг не одной Германии, но всего мира. Когда через несколько часов

я предстану пред Всевышним, чтобы отчитаться, что я сделал и что оставил

неоконченным, я уверен, что сумею оправдать то, то сделал в борьбе против Гитлера.

Бог обещал Аврааму, что Он не уничтожит Содом, если там найдется хотя бы

десять праведников, и я надеюсь, что ради нас Бог пощадит Германию.

Никто из нас не смеет сетовать, что пришлось умереть.

Тот, кто вступил в наш круг, надел хитон кентавра Несса[1].

Нравственная ценность человека начинается

с готовности отдать жизнь за свои убеждения.

последние слова, сказанные Фабиану фон Шлабрендорфу,

пытавшемуся отговорить его от самоубийства.

После трех месяцев расследования по делу о неудавшемся перевороте 20 июля 1944 года глава комиссии по расследованию, генерал-лейтенант СС Вальтер фон Клепински суммировал основной мотив заговорщиков следующим образом: «Полное внутреннее отчуждение от идей национал-социализма, характерное для людей реакционного конспираторского центра, проявляется прежде всего их отношением к еврейскому вопросу… они в принципе придерживаются либеральной позиции предоставления евреям того же статуса, что и каждому немцу».

Аксель фон дем Бусше, один из тех, кто шел на самоубийственный акт ради устранения фюрера, заявил, имея в виду массовое убийство евреев в Дубно, которому был свидетелем 5 октября 1942 года, что, «по существу, то, что произошло 20 июля, не произошло бы без этого»[2]. Лишь одну вину признавали за собой граф Петер Йорк фон Вартенбург и его кузен Бертольд фон Штауффенберг перед лицом Народного суда и орущего на них председателя Фрейслера: «Мы были медлительны в сопротивлении злу и, ошеломленные происходящим, слишком долго бездействовали». Как оправдание Петер Йорк добавил: «Антиисторично требовать от личности, чтобы она была тем, чем стала».

Среди 200 казненных по делу о покушении на Гитлера был фельдмаршал, 19 генералов, 26 полковников, 2 посла, 7 дипломатов высокого уровня, министр, 3 государственных секретаря и шеф криминальной полиции рейха, группенфюрер СС. С августа по февраль процессы и казни шли безостановочно. 3 февраля 1945 года во время заседания, на котором судили фон Шлабрендорфа, в здание суда попала бомба. Рухнувшая балка убила зловещего председателя Фрейслера и спасла жизнь Шлабрендорфу, важнейшему участнику и свидетелю заговора. После гибели судьи процессы приостановились. Найденные в марте дневники Канариса с подробностями заговора в Абвере обрекли на смерть его и его товарищей, против которых ранее не было улик. Их убили за 22 дня до самоубийства Гитлера. По приказу Гитлера большинство осужденных казнили не расстрелом, даже не гильотиной. Для них изобрели особый способ – вешали на рояльных струнах. Общее число казненных за участие в заговоре против Гитлера 4980 человек.

Это был по преимуществу заговор аристократов. Да не покажется предосудительным такое определение, оно произносится с уважением. Горе стране, не имеющей аристократии. В ней нет и совести. Уязвленная совесть старой германской аристократии подвигла ее на высочайшее самопожертвование и спасла репутацию германского народа.

Последовательные неудачи заговорщиков в устранении Гитлера и, особенно, светлый ужас финала превосходят все, что может предложить древнегреческая трагедия. Последние слова обвиняемых дышат отвагой и гордостью. Цезарь фон Хофакер, старший и любимый кузен Клауса фон Штауффенберга, осадил пресловутого председателя Народного суда: «Помолчите, герр Фрейслер, ибо сегодня на кону моя голова. Через год будет ваша!» Он закончил словами: «Я бесконечно сожалею, что не мог быть на месте моего кузена Штауффенберга, которому увечье, полученное в битвах, не позволило завершить дело».

Мать братьев Штауффенбергов, графиня Каролина, не знавшая о замыслах сыновей, сказала одной из немногих посетивших ее на Рождество 1944 года: «Я знаю о поступке моих сыновей и одобряю его».

Для меня, как, вероятно, для многих, главным героем германского сопротивления стал генерал Хениг фон Тресков, тот, кто еще в июле 1941 года, став случайным свидетелем убийства евреев, потребовал от своего дяди, фельдмаршала фон Бока, застрелить Гитлера, а марте 1943 года пытался убрать Гитлера сам. Он стал высшим моральным авторитетом и для фон Штауффенберга. 20 июля не состоялось бы, если бы Тресков через доверенное лицо не изложил своего мнения на сей счет Штауффенбергу в ответ на его запрос о целесообразности покушения теперь, когда союзники высадились на Западе, а Восточный фронт рухнул. Для жизнеописания фон Трескова и объяснения того, как германский офицер, дворянин, человек чести, решился выйти из повиновения и поднять руку на своего начальника, Верховного Главнокомандующего, у меня недоставало материала. В нескольких случаях я упоминал фон Трескова и даже построил на его имени коллизию рассказа «Рыжий высокий немец», но не мог себе представить, чтобы потребность написать о германских патриотах стала неотвязной.

Ситуация выросла словно из-под земли в процессе чтения книги крупнейшего эксперта по истории германского Сопротивления, профессора Петера Хоффманна, «Штауффенберг. История семьи, 1905-1944»[3]. Близость происхождения, воспитания, образования и процесса формирования взглядов участников Сопротивления, представителей аристократической элиты, позволяет на примере Клауса фон Штауффенберга проследить эволюцию мышления и фон Трескова, и всего просвещенного германского офицерства.

Владеющие английским или немецким могут обратиться к превосходным книгам Петера Хоффманна и узнать о деяниях немецких праведников из его повествования, сдобренного, как и подобает историку, минимумом эмоций. Мое изложение не свободно от них. К тому же, принадлежа к противоположному военному лагерю, я отваживаюсь на собственные экскурсы в историю и на толкование событий, отличное от мнений глубоко уважаемого мною проф. Хоффманна*.

Множество трудностей ожидает того, кто хочет понять Штауффенбергов.

Братьях чрезвычайно отличались от современников – от семей,

знати, католических единоверцев, товарищей по профессии.

Фамилия Штауффенбергов становится родовой с конца 15-го века, но поднялся род в 1698 году, когда император Леопольд I сделал одного из Штауффенбергов бароном, а Леопольд II возвел другого в графское достоинство.

Отец Клауса, граф Альфред Шенк фон Штауффенберг, владелец Лотлингена, майор армии короля Вюртемберга, приходился внуком первому баварскому графу. (Когда его любимый король отрекся от престола в ноябре 1918 года, он управлял королевским имением до выхода в отставку в 1928 году). Склонный к практической деятельности, он проводил электричество, чинил мебель и даже выращивал артишоки в не слишком мягком климате Лотлингена. В мае 1904 года он, католик, женился на лютеранке, графине Каролине фон Юкскюль-Гилленбанд, приближенной королевской семьи Вюртемберга. 15 марта 1905 года в Штутгарте у них родились близнецы Бертольд и Александр.

Клаус Филипп Шенк фон Штауффенберг родился восьмимесячным 15 ноября 1907 года в Йеттингене, Бавария, между Ульмом и Аугсбургом. Брат-близнец Клауса, Конрад, умер на второй день после рождения. Когда Клаус подрос и узнал об этом, он очень плакал и вместе с матерью украшал могилку брата цветами. Он чаровал всех белокурыми волосами и большими глазами. Здоровьем он уступал старшим братьям, но, подобно Александру, был поразительно нечувствителен к боли. В четыре года он не боялся ни лошадей, ни огромных фур с сеном и карабкался на крутые скалы вокруг Лотлингена, заявляя, что хочет быть героем. Набожность не мешала ему держаться на равных с самыми отчаянными деревенскими сорванцами. Пяти с половиной лет он выбирал для катания на лыжах самые крутые склоны. Быстрый ум облегчал ему учение. После небольшой операции летом 1914 года, удивив хирурга и сестер терпением, он заявил: «Раз я так храбр, значит, я могу быть солдатом и воевать во всех войнах, когда вырасту».

Лотлинген, 1917. Слева направо: Клаус, Александр и Бертольд

Мировая война не вызвала энтузиазма в семье. Записи в дневнике графини дышат апатией и беспокойством за брата Николаса, а Клаус каждый вечер молился, чтобы солдаты вернулись, раненые выздоровели, а павшие попали в рай.

Проигранная война и революция перевернули порядок вещей. Короли искали убежища за границей. Граф Альфред вел переговоры об условиях отречения династии и о пенсии для королевской семьи, а графиня Каролина приняла на себя заботу о драгоценностях короны и переправляла их в Швейцарию, куда эмигрировала вюртембергская королевская семья. Граф метал громы и молнии и обзывал правительство кучкой оборванцев. Близнецы спорили с ним, а Клаус уверял их, что отцу надо дать поворчать и успокоиться. Граф Альфред был грубоват, детьми занималась графиня Каролина. В обстановке войны и послевоенного хаоса братья росли в тесной дружбе, музицировали вместе и усердно учились.

Летом 1919 года в доме Штауффенбергов появилась домашняя учительница, Элизабет Диппер, молодая девушка, поступавшая в Тюбингенский университет. Мальчишки встретили ее на станции с повозкой, запряженной осликом, и доставили в имение на максимальной скорости, какую только мог развить ослик на крутой каменистой дороге. Мисс Диппер поняла, что мальчишки испытывают ее, и стойко перенесла экзамен. За обеденным столом говорили только по-английски и по-французски, но больше всего мисс Диппер пришлось напрягать знание древнегреческого, отвечая на вопросы Бертольда, наиболее сильного среди братьев в этом предмете.

Это место в мемуарах гувернантки, пересказанное в книге Хоффманна, наводит на мысль о хитоне Несса в последних словах фон Трескова и об античных корнях благородства и мужества верхушки германского Сопротивления…

В своих воспоминаниях мисс Диппер жаловалась на бесконечные трапезы, они вместе с последующим отдыхом занимали не менее пяти с половиной часов – и вот учебного дня нет! Когда в сентябре братьям предложили взять каникулы, Клаус отказался, боясь отстать от программы. Компромисс нашли в формуле: уроки без домашних заданий. Все же каждый должен был выучить по стихотворению. Клаус выбрал «Валтасара» Гейне, в котором царь богохульствует и разоряет алтарь Иеговы.

На последних строках голос его звенел: «В ту ночь, как теплилась заря, рабы зарезали царя».

Первым поэтическим кумиром братьев был Гофманнсталь, затем настала очередь Гете, фон Клейста, Рильке. Друзья братьев познакомили их с живописью экспрессионистов – Маке, Нольде, Явленского, но мальчишки остались привязаны к искусству Ренессанса. Дома и в школе они разыгрывали сцены из гофманстальской Смерти Тициана, гельдерлинского Эмпедокла и шекспировского Юлия Цезаря.

В 1918 году умер брат отца, доктор барон Вильгельм фон Штауффенберг, друг Рильке, и переписку с поэтом приняла на себя графиня Каролина. Переписка и поэзия Рильке оказали сильное влияние на графиню и ее сыновей.

В том же году состоялось знакомство Штауффенбергов с еще одним большим поэтом. Это произошло, когда ушел из жизни Бернард, граф Юкскюль. Он, кузен графини Каролины, девятнадцатилетний стажер Первого гвардейского полка прусской полевой артиллерии, еще в восьмилетнем возрасте стал поклонником поэзии, а затем близким другом Стефана Георге[5]. Товарищ Бернарда, Адальберт Корс, подверженный наркотикам, опоздал вовремя вернуться в часть из увольнения. Бернард остался с ним, и оба застрелились. На сообщении об этой драме завязалась переписка между графиней Штауффенберг и Стефаном Георге. От юных Штауффенбергов поэт в то время еще оставался в стороне.

Бертольд и Александр уже в юности обзавелись друзьями на всю жизнь. У Клауса такие отношения не сложились – частично ввиду болезненности и пропуска занятий, частично из-за привязанности к братьям и их друзьям. С ними он стремился проводить время даже на школьных переменах. В 1923 близнецы и Клаус вступили в молодежную группу «Новые скауты», ходили в походы, пели у костров песни средневековых наемников, читали поэму Георге «Звезда союза» и спорили о будущем страны и международного сообщества.

Формирование характеров и взглядов мальчиков не будет понято отдельно от времени, в котором они жили. Реальность была сурова. Дух Версаля продолжал бушевать. 11 января 1923 года франко-бельгийские войска оккупировали Рур под предлогом неуплаты Германией репараций. В стране запылал патриотический пожар. Формировались оборонные отряды, в них вступали стар и млад. Версальские соглашения запретили военное образование в Германии, но после вторжения союзников в Рур правительство перестало пускать в страну инспекторов, и с начала 1923 до начала 1924 года начальную военную подготовку получило множество молодых немцев. Конечно, Штауффенберги были в их числе. Стихи, написанные в то время Александром, пестрят битвами, кровью, самопожертвованием, прокладыванием пути через руины с мечом в руках и прочими жертвенными атрибутами. Бертольд те же эмоции выражал прозой. Это было созвучно и времени, и увлечениям братьев: оба старших направлялись в Людвигсбург на воинское обучение, которое могло вскоре пригодиться.

В университете Бертольд посещал лекции по юриспруденции, Александр выбрал историю.

Тогда-то, видимо, Клаус и выбрал военную стезю. Он любил земледелие, в Лотлингене было два владения по 150 гектаров земли в каждом, но он решил, что землевладение для дворянина – лишь средство воспитать детей в готовности служить государству.

В 1923 году братья были представлены Стефану Георге, вызвали его восхищение и с тех пор стали непременными и доверенными друзьями поэта. По своей привычке давать друзьям клички, Георге нарек Бертольда Аджиб (Великолепный), по имени правителя из Тысячи и одной ночи. Александр получил кличку Оффа, по имени сына короля ангелов. Когда Оффа посетил поэта год спустя, Георге воскликнул: «Боже правый, Оффа, какой ты деревянный!» Он был привязан к красоте и превосходному интеллекту Бертольда и к очарованию и цельности Клауса. Ему Георге не дал никакой клички, ибо, как объяснил друзьям, в Клаусе не было ничего, что желало бы улучшения, он был эталоном.

Школьные товарищи помнят Клауса болезненным, любившим искусство, желавшим стать музыкантом. Но он, поняв, что музыка не сулит ему выдающихся достижений, музицировал лишь для себя. У школьного товарища Альфонса Боппа, готовившегося стать священником, он как-то спросил, что тот считает сутью человеческой личности. Бессмертная душа, ответил Бопп. Нет, реальные достижения, возразил Клаус.

Он подумывал и о профессии архитектора, воплощающего свое кредо в здания, достойные быть храмами германского народа. В его программе, изложенной в школьном эссе 24 января 1923 года, слова борьба и битва повторены трижды в двух начальных фразах сочинения: «Стать достойным Родины и борьбы за Родину, чтобы пожертвовать собой в решающей битве за народ; провести жизнь в борьбе». Такое кредо годилось для любого поприща.

В стремлении понимать другие народы он старательно учил историю.

История творилась в это самое время. Оккупация Рура; "черный" (незаконный) тренинг резерва при рейхсвере; коммунистические восстания в Саксонии и Тюрингии; гитлеровский путч в Мюнхене… Это вносило ажитацию в школьные будни. Раскол происходил и между школьниками, и между учителями. Но всех объединяло неприятие Версальских соглашений. Альберт Штроле, учитель католической школы, в которой учился Клаус, опубликовал брошюру о соглашениях, она разошлась в сотнях тысяч копий. Ожидалось, что каждый ученик приобретет экземпляр. Учитель французского языка сожалел, что французская литература внесена в курс обучения, называя это пустой тратой времени. Когда преподаватель католицизма Артур Гутманн назвал свастику антисемитским символом, Клаус возражал: этот символ ничего общего с антисемитизмом не имеет, он идет из древности, и в качестве довода привел то обстоятельство, что свастика используется в книгах, опубликованных членами кружка Стефана Георге, многие из которых евреи.

Но еврейство становилось опасным отличием. Среди кандидатов на выпускные экзамены в классе Клауса четверо были идентифицированы как израэлиты. Один попросил сменить его фамилию Леви на Лерсе. Из остальных, сдавших экзамены вместе с Клаусом, Альфред Бах стал инженером-химиком и в 1932 году покинул Германию, предвидя приход Гитлера к власти (умер в Израиле в 1960), Эдвард Ловинский стал известным музыковедом в Чикагском университете (умер в 1985), а судьба третьего, Эриха Маркса[6], неизвестна.

Ловинский вспоминает юдофобскую атмосферу его школьных дней и отмечает, что Клаус предпочитал избегать его компании. Но ученик-еврей Лотар Бауэр нередко был зван Клаусом на чай в их квартиру, а с Альфредом Бахом Клаус дружил. Бах, будучи как-то приглашен на день рождения Клауса, был удивлен, не обнаружив среди гостей учеников-христиан. Впрочем, как иронически отмечает Петер Хоффманн, дружба с евреями вовсе не доказывает отсутствия предрассудков.

Лотлинген, 1924. Клаус, Бертольд и Александр с родителями

Летом 1923 года близнецы учились в Гейдельберге, затем братья встретились у Стефана Георге. В сентябре, после прохождения военного тренинга, близнецы вернулись в Лотлинген. Клаус болел ангиной. Его навещал одноклассник Карл Шефолд и уговаривал примкнуть к группе «Новую жизнь молодежному движению». Клаус отказался: «Я следую не идеям, а личностям». Шефолд понял, что Георге для приятеля значимее доктрин.

В кружке Стефана Георге появление Штауффенбергов вызвало взрыв энтузиазма. Имя братьев ассоциировалось с величием германской истории. Член кружка Эрнст Канторович[7] писал биографию Фридриха Второго, да и призыв самого Мастера к интеллектуальному лидерству Германии – видимо, на коньке былых достижений немецкой философии – купался в светлом мистическом тумане. Это выдавалось как видение идеальной ясности.

Можно говорить о неком подобии культа Штауффенбергов в кружке. Мастер посвятил Бертольду стихи, взывая к его возвышенности, сиятельности и божественной правоте. Альбрехт фон Блюменталь посвятил цикл стихов Бертольду, величая его принцем, невидимо коронованным, шествующим улицами его будущей столицы к новому трону. Думаю, что в величании братьев отразилась тоска по рухнувшей империи и мечта о ее возрождении. По-человечески понятно желание патриотов Германии во времена разлада и упадка желать у кормила власти принцев добродетельных, широко образованных, отменно воспитанных и прекрасных обликом. Макс Коммерель, молодой историк литературы и близкий друг Георге, описывал Бертольда и Александра с употреблением таких эпитетов, какие приложимы разве что к принцам королевской крови. Клауса он величал повелителем мифов, живописал чудного мальчика как наследника трона Штауфенов, в том же контексте упоминал секретную коронацию, а позднее именовал Клауса богом войны и в честь его называл свои поэмы «Песня к К.», «Киффхаузер»[8] и «Инициация героя». Величание не было плодом фантазии Коммереля, но результатом его бесед с Мастером, отзвуком к которым послужило стихотворение самого Клауса, посвященное Георге. Мастер долгое время носил эти стихи при себе. В них Клаус объявлял себя и братьев белокурыми наследниками Оттонов и Штауфенов, а в стихах, написанных в 1923 году и посвященных Бертольду, сослался на Мастера:

Этот мотив всплывет под пером Клауса в самом конце его короткой жизни, в июле 1944…

Но до сороковых еще двадцать лет, и пока что круг понятий и символов может вызвать в читателе недоумение и даже подозрение. Между тем, концепция Тайной Германии уходит к началу патриотического движения, возникшего еще в наполеоновскую эру. Идею германского созидательного гения популяризировал Гельдерлин в своей «Германии» и в гимнах «Песни немцев». Фридрих Геббель поэтически мистифицировал Германию как страну, имеющую множество королей, но также и тайного императора, который в конце столетия один будет носить корону. Даже Гейне писал о загадочной, как бы анонимной Германии, о спящем великом монархе, чьим скипетром и короной пока что играют длиннохвостые обезьяны. К тому же в марте-апреле 1924 года весь клир Мастера, включая Александра Штауффенберга, предпринимает вояж по Италии, и Канторович пишет Мастеру восторженное письмо о газетных статьях, в которых Муссолини сравнивается с Фридрихом Барбароссой в своем дерзком осуществлении – в тени великого шваба – фашистской мечты о Великой Италии.

Впоследствии Канторовичу пришлось горестно убедиться, что нацизм имел мало общего с фашизмом Муссолини...

Стефан Георге был, конечно, знаком с идеями предшественников. Карл Вольфскель в 1910 году в эссе, представлявшем идеи Георге, употребил термин тайная Германия и о возникшем в недрах нации движении писал с надеждой, но и не без страха. Термин прижился в кружке поэта, но не произносился вслух, заменяемый обычно полуироническим держава, что было аллюзией к тому пассажу «Республики» Платона, в котором Глаукон говорит, что обсуждаемая ими держава существует разве что в их воображении. Сократ отвечает (и это существеннейший мотив в понимании Стефана Георге и его адептов Штауффенбергов): возможно, она основана на небесах, как модель для него, чтобы видеть и, видя, следовать модели. Неважно, существует ли она или нет. Он будет служить лишь этой державе, и никогда никакой иной.

В 1928 году Макс Коммерель опубликовал книгу, представляющую больших поэтов как лидеров нации. Слово «фюрер» имелось даже в заголовке книги: «Der Dichter als Führer in der deutschen Klassik». В дополнение к этому книга на обложке и на титульном листе была украшена символом свастики. Издательство Blätter für die Kunst, с которым Мастер был связан с давних пор, заявило, что свастику напрасно ассоциируют с символом национал-социализма: «Когда этот древний знак был назван свастикой в октябре 1918 года и обрел современное толкование, Blätter für die Kunst не могло отказаться от символа, введенного в обиход давным-давно. Те, кто имеет хотя бы слабое представление о книгах, публикуемых под этим символом, поймут, что мы не имеем ничего общего с политикой». Разумеется, опровержений не последовало. Наци были уже сильны – и все же рады возможности популяризировать свой символ, особенно в связи с именем большого национального поэта.

Впрочем, содержание книги их тоже устраивало. Коммерель утверждал, что германской нации еще нет, ей лишь предстоит сложиться, и произойдет это в результате великой войны. С легкой руки Георге, Коммерель в вульгаризованном виде изложил «Обращение к германской нации» Фихте, прочитанное философом с кафедры во время его лекций в Берлине. Тогда, при наполеоновской оккупации, Фихте намолол националистической чепухи, извинительной для представителя угнетенной нации. Но он никогда не проповедовал экспансию немцев или их господство над другими народами. Макс Коммерель сделал это. К национал-социализму он оставался расположен некоторое время даже после прихода Гитлера к власти, одновременно претендуя на аполитичность.

Еще одну книгу о «Тайной Германии» с благословения Георге и под его редакцией издал другой его пропагандист, Фридрих Волтерс. Книга была озаглавлена «Стефан Георге и листы для искусства: Германская интеллектуальная история с 1890 года». Снова были ссылки на Гельдерлина, снова намеки на великое будущее Германии.

Книги Коммереля и Волтерса были политическим манифестом кружка Стефана Георге и обнаруживали то, что Канторович назвал поворотом Тайной Германии к злобе дня. По его мнению, Георге, спасая свою идею от разжижения, намеревался покончить с царившим в стране идейным расслаблением своей поэмой «Тайная Германия», в которой дал мифический образ Державы. Георге болел, желал видеть результаты своей деятельности при жизни, но на публике хранил политическое бесстрастие, что лишь разжигало дебаты между членами его кружка о том, должны ли они сторониться политической жизни, особенно после успеха национал-социалистов на выборах 1930 года. Не все стояли в стороне, и Канторович не зря упрекал Волтерса за участие в создании националистических манифестов, говоря, что нельзя служить сразу двум державам или позволять материям, которые превыше всех партий, волочиться по сточным канавам.

По мере успехов сторонников Гитлера отношение Георге и большей части его друзей склонялось в их пользу. Многие молодые члены кружка стали ревностными наци. Старшие терпели: наци часто говорили то же, что и Мастер, а скрытый смысл сказанного вполне мог ускользнуть от внимания.

Между тем, Стефан Георге не упускал возможностей, чтобы обеспечить будущее Тайной Германии, его державы. До середины двадцатых он полагался на юриста Эрнста Морвица как на душеприказчика и распорядителя посмертных публикаций. Морвиц был еврей. С середины двадцатых роль распорядителя перешла к Максу Коммерелю и Иоганну Антону, ставшими ближайшими друзьями Георге. Морвиц считал Коммереля оппортунистом, употребляющим имя Мастера в интересах своей карьеры. К тому же Коммерель и Антон были антисемитами и воинствующими националистами, что хорошим отношениям между ними и Морвицем тоже не способствовало. Но с 1929 года Коммерель отошел от поэта. Иоганн Антон пытался наладить отношения, но, разрываемый между Мастером и другом, покончил жизнь самоубийством.

В конце концов, Мастер назвал исполнителями своей последней воли Роберта Беринджера и Бертольда Штауффенберга. После смерти поэта в декабре 1933 года в Локарно Бертольд на случай своей смерти назвал распорядителем наследия Франка Менерта. После гибели Франка под Старой Руссой в марте 1943 года Бертольд возложил это бремя на своего брата Клауса. Так и получилось, что братья стали наследниками-распорядителями платонической державы Мастера, осуществителями Тайной Германии.

Но в то время Клаус от политической реальности держался в стороне.

Справа налево: Александр, Клаус и Бертольд с отцом, 1925

В терзаниях Клауса о поприще, на котором он лучше всего мог бы служить Германии, состояние его здоровья играло немалую роль. Мальчик с детства мечтал о подвигах, но болезненность была серьезным препятствием для военной службы. К тому же старшие братья выбрали гражданские специальности, да и принадлежность к кружку Георге требовала духовности. Клаус колебался. Осенью 1923 года братья уехали в университет. Он остался в Штутгарте с перспективой провести еще три года за партой и обратился с просьбой позволить ему сдать экзамены за гимназический курс экстерном. По бюрократическим причинам ему было в этом отказано.

Просьба об экзамене говорила о том, что Клаус уже тогда готовился к военной карьере. Чтобы стать архитектором, не нужно было сдавать экзамены за гимназический курс. Это требовалось, чтобы стать офицером. Клаус стал заниматься с преподавателями частным образом. В марте 1926 года ему позволили держать экзамен. Против его имени в списке экзаменующихся в графе профессия значится армейский офицер. Он сдал выше среднего – отлично по французскому, математике, географии, истории, хорошо по литературе, философии, греческому и естествознанию, удовлетворительно по латыни.

Он мечтал о военном деле с детства, чувствовал тягу к битве, знал, что может управлять людьми, желал учить и закалять их и жестко подавил все сомнения, вступив на эту стезю. В первые годы обучения он не раз прошел через периоды физического истощения. В 1931 он с острым гастритом был даже помещен в гарнизонный санаторий Кольберга, города, где его славный предок Гнейзенау впервые стяжал воинскую славу[9]. Свою болезненность Клаус преодолевал с железной решимостью предка, вызывая восхищение братьев и всего кружка Георге. Александр описал Клауса в поэме, как воплощение известной королевской конной статуи у собора в Бамберге.

Для службы Клаус выбрал 17-й кавалерийский полк, который, как и большинство пост-версальских формирований рейхсвера, был конгломератом ранее существовавших полков. Четыре недели спустя после начала службы, в письме к отцу, аргументируя свое решение служить в армии, он пишет так, словно уже является персонажем истории. Он предвидит, что служба будет для него тяжела, так как «…нелегко для людей нашего типа длительное время играть роль обычного человека», отрешась от жизни интеллектуала. Но за пожертвование несколькими годами юности он будет вознагражден сознанием того, что это сделано для отечества. В 1934 году тот же мотив звучит в письме к другому родственнику: «Подлинно аристократический подход – для нас первостепенно важный – это служение обществу в любом качестве». В последующие годы он не раз обратится к аристократическим принципам, и повторит то же в конце своей короткой жизни, в июле 1944 года.

С октября 1927 по август 1928 года в пехотной школе в Дрездене Штауффенберг делил с тремя кадетами квартиру из спальни и гостиной.

День начинался в шесть физзарядкой, душем и завтраком, за которыми следовали лекции, оружейная практика (пулемет, миномет, орудия), затем занятия по тактике, вождение разного рода транспорта, включая мотоцикл, спорт. Кадеты могли, испросив разрешение, покидать расположение школы между 6 и 10 вечера, но в униформе. Уик-энд начинался после полудня в субботу и завершался в воскресную полночь.

Штауффенберг выделялся в тактике. Его учитель, капитан Дитль, впоследствии генерал-лейтенант горных егерей, обычно приказывал: «Оценка обстановки, решение, обоснование!» Когда ответ формулировал Штауфф с присущим ему блеском и литературным мастерством, Дитлю нечего было добавить. Поначалу отметки Клауса не были безупречны. На письменных работах есть пометки «посредственно», «не закончено», «пишите разборчивее». Его чуть небрежные манеры, его заразительный смех маскировали бескомпромиссную элегантность во всем том, что он считал главным.

На досуге Клаус стал учить русский. Вечерами играл на виолончели, читал по-гречески «Илиаду» и «Одиссею», книги о сражениях и битвах мировой войны, постоянно перечитывал Наполеона. Он был в ровных отношениях со всеми. Не реже раза в месяц Клаус ходил к мессе. Иногда посещал герцога и герцогиню Сакс-Мейнинген в их замке в Тюрингене. Его уважали за особость. Полковой товарищ прозвал Клаусса тлеющим священным огнем. С приятелем, кадетом Манфредом фон Браухичем, племянником будущего главнокомандующего вермахта, он посещал музеи, и тот, гонявший мотоцикл по двору училища, пока Клаус играл на виолончели, не мог взять в толк – почему некто, столь преданный искусству, выбрал военную стезю. Клаус так и не объяснил ему этого. В письме к Коммерелю он отметил разницу между собой и другими кадетами. Ему легко с фермерами и солдатами, но не с теми, кто считает себя равным по образованию. Их гордость – тупое зазнайство, их товарищество – патетический эгоизм, а такт состоит из фамильярности и осмеяния того, чего они не в состоянии понять.

Он любил поиграть с собеседниками в адвоката дьявола. В 1930 командир эскадрона, отдавая должное его инициативности, надежности суждений, отменной компетентности в тактике и технике, примерному обращению с подчиненными, любви к лошадям и интересу к социальным, историческим и религиозным вопросам, отметил и изъяны: «Сознавая свою военную компетентность и интеллектуальное превосходство, склонен к снисходительной иронии, которая, впрочем, никогда не причиняет обид». Его превосходство было неоспоримо и вызывало зависть в той же мере, что и восхищение. При этом он мог быть резок, если сталкивался с непослушанием или пренебрежением обязанностями.

Разумеется, сослуживцы не знали о Тайной Германии и о поэтических опытах Клауса в кружке Стефана Георга.

Зимой 1927-28 гг.. Клаус посетил поэтические чтения Георге в Берлине вместе с братьями, Блюменталем и скульптором Тормайленом[10], в ноябре 1928 года с братьями присутствовал на чтении новой поэмы Мастера «Das Neue Reich» (Новое Царство), а в феврале 1929 при чтении Коммерелем его новой поэмы «Диалоги времени возрождения Германии», которая очень его тронула. В диалогах Гете и Наполеон соглашались в том, что их усилия привлекли к власти бандитов, американских торговцев смешанных рас и гуннских орд России, положивших конец благородству.

Готовясь к выпускным экзаменам в своей пехотной школе, он много читал по военной истории и не во всем соглашался с историками в их толковании событий. Уже тогда, совсем юный, он отрицал, что охват и окружение есть единственный способ разгрома противника, и отдавал должное рассекающим ударам. Несколько позже, в октябре 1930 года, в эссе, посвященном битве при Иссе[11], он развил это положение. Он пользовался первоисточником, оригиналом сочинений Луция Флавия Арриана, древнегреческого историка, и по-своему рассмотрел кампанию Александра Македонского против Дария. Оценивая противостоящие силы, он заключает, что тридцатипятитысячная армия Александра не могла окружить шестисоттысячное войско персов. Для греков единственная возможность победить была в прорыве в направлении, казавшемся наиболее сильным, но и самом уязвимом – в расположение царя с его гвардией. Так же, напоминал Клаус, действовал Наполеон, атакуя вражеские столицы. Так же и Шлиффен, воюя на двух фронтах, первым делом обращался на разгром самого опасного врага.

Нам остается лишь благодарить судьбу. Исход «Барбароссы» был бы иным, прочти повнимательнее Гитлер или Генштаб эссе молодого офицера и следуй его принципу. Впрочем, быть может, именно этим принципом и руководствовался фон Бок, и ему попросту не хватило убедительности фон Штауффенберга, чтобы склонить Гитлера к рассекающему удару на Москву мимо Киева.

В 1928 году Клаус участвует в конной переправе через Эльбу. Затем в изнурительных маневрах в учебном лагере Альтенграбоу он заболел тонзиллитом, уложившим его на четыре недели, затем синуситом, уложивший его еще на четыре недели. Он был благодарен за письма и стихи, полученные от очень немногих возвышенных душ, подобных Коммерелю, и писал ему, что раздираем желанием прожить хоть час жизни во всей ее полноте, обнять своего любимого Коммереля и хоть несколько минут побыть с ним только для его поцелуев и его слов.

Осенью 1927 года Клаус, старший сержант, поступает в Ганноверскую кавалерийскую школу. Майор фон Лоэпер, один из учителей, а позднее дивизионный командир Клауса, отметил, что его ученик начитан, обладает необыкновенно широким кругозором, искусен в беседах и оказывает сильное влияние на других кадетов, вовлекая их в диспуты. Теперь его письменные работы оценивались куда выше, чем в Дрездене. Разбор весьма сложной битвы при Танненберге был оценен словами: «Даты? В общем хорошо и ясно».

Кавалерия, самый подвижный в то время вид войск, приглашала к широкому маневру. Лучшие танковые командиры вышли из кавалеристов. Школа давала курсантам современные знания. При аттестации Штауффенберг оказался шестым в общем списке и первым среди кавалеристов. Он вернулся в полк, в Бамберг, и с 1 января 1930 года служил в звании младшего лейтенанта. В мае 1930 года он участвует в маневрах в Мюнстер-лагере. В сентябре снова были маневры, и он в составе кавалерии «голубых» умело форсировал глубоководную Заале для удара с тыла по пехоте «красных».

Маневры завершились парадным галопом перед президентом Гинденбургом.

В ноябре он снова на курсах, на сей раз на минометных, в Потсдаме, а по возвращении в Бамберг в феврале погружается в обучение своего полка обращению с минометами. 15 ноября 1930 года он обручился с Ниной, баронессой фон Лирхенфельд, дочерью бывшего баварского королевского камергера и главного имперского советника. Барон изредка устраивал в своем доме вечеринки для офицеров 17-го полка в Бамберге. Нина спросила фон Штауффенберга, почему он выбрал ее. Он ответил, что она устраивает его как мать его детей. Будущей теще он сказал, что, по Фридриху Великому, офицерская жена есть неизбежное зло. Обручение не было публичным, так как со свадьбой надо было ждать до 1934 года[12].

Пасху 1931 года он встречает с Георге в Берлине. В июле, поздравляя Мастера с днем рождения, он пишет: ходят слухи о банковском кризисе, Франция грозит интервенцией Германии и Австрии в случае заключения ими соглашения о взаимной свободе торговли. Он полагал, что к осени может вспыхнуть война, но уже привык к мысли, что несколько лет и несколько личных судеб не играют роли в мироздании.

Как бы ни относиться к горькой шутке Клауса, надо отдавать себе отчет, что тринадцать лет спустя после окончания войны Германия все еще находилась под присмотром Антанты. Питер Хоффманн отмечает, что армия остро переживала ограничения: Германии позволено было иметь армию численностью не более ста тысяч человек без авиации и танков, тогда как рядом наращивали силы Франция, Польша и Чехословакия.

В перечне вооружающихся стран почему-то не назван СССР, хотя именно он лидировал и в гонке вооружений, и в росте численности армии. В 1926 году СССР и Германия заключили в Берлине договор о ненападении и нейтралитете и оказывали друг другу военные услуги в технологии и обучении персонала. Но никто из офицеров рейхсвера не питал ни доверия, ни симпатии к строю, возникшему на гигантских просторах бывшей Российской империи.

Вулканическая деятельность бурлила там. Мир бился в кризисе, а там невиданными темпами возникала тяжелая индустрия. Военный обмен позволял судить о качестве советского командования. Оно было молодым, талантливым, динамичным. Оно активно участвовало в индустриализации страны. Оно уступало германскому в культуре, но не в профессионализме. На маневрах Красной Армии германские атташе видели новинки, которые рекомендовали к немедленному внедрению рейхсвером. Идеология большевизма потрясала предсказанием неминуемой революции в странах капитала, и это не казалось лишенным основания. В СССР пелись те же песни, которые пели штурмовики, нередко на те же мелодии. Но Германия содрогалась от внутренних битв, а на Востоке царил порядок под властью одного человека. Шкала ценностей была там вывернута наизнанку. Здесь едва избавились от Либкнехта и Люксембург – там их именами называли фабрики и совхозы. Здесь Сакко и Ванцетти были убийцами – там их превозносили, как борцов за свободу.

С марта 1930 года президент фон Гинденбург[13] управлял страной по чрезвычайному указу через кабинет министров, не имея большинства в рейхстаге. У кормила стояли военные. Канцлер Брюнинг был ветераном войны, командиром пулеметной роты. Глава рейхсвера генерал-лейтенант Гренер исполнял обязанности министра внутренних дел. Но армия после подавления революции 1918 года не желала вовлечения в политику. Междуцарствие, да притом в условиях экономического кризиса, тяжко сказывалось на жизни страны, и 10 октября 1931 года фон Гинденбург дал аудиенцию Гитлеру, которого терпеть не мог. Гитлер получил возможность переговорить также с управделами рейхсвера генерал-майором Шлейхером[14].

В том же месяце Гитлер слил свою партию с народно-национальной партией, с ветеранами «Стального шлема», с Аграрной и Пангерманской лигами, а также с другими патриотическими партиями, и при поддержке отставных генералов попытался низложить правительство Брюнинга. После кровавых стычек между штурмовиками и левыми Гитлер 22 октября снова встретился со Шлейхером. Гитлеру дано было понять, что армия не желает быть вовлечена в борьбу. Он со своей стороны заверил Шлейхера, что будет придерживаться лишь парламентских методов в борьбе за власть. Правительство решило, что рейхсверу опасны не правые, а левые, и, в попытке расположить национал-социалистов в пользу государства, заявили: в отличие от коммунистов, у наци нет препятствий для службы в рейхсвере.

Отношения охладели, когда Гитлер выдвинул свою кандидатуру в президенты в 1932 году вместо того, чтобы поддержать предложение о продлении правления Гинденбурга. В феврале 1932 года Гинденбург объявил, что остается еще на год, чтобы предупредить «… выборы в пользу представителя одной стороны и крайних взглядов».

Хоффманн комментирует цитату замечанием: Гинденбург, конечно, имел в виду Гитлера. Следовало бы привести доводы в пользу такого заключения, хотя бы какое-то свидетельство того, что престарелый фельдмаршал принял всерьез расистские бредни претендента, ибо коммунисты, отличаясь от наци в расовом вопросе, белыми одеждами тоже не блистали. Нет, похоже, что президент равно опасался и тех и других. Он надеялся на сплочение центристов, но тенденция была прямо противоположной – расслоение центра.

26 июля 1932 года ставший главой рейхсвера генерал Шлейхер объявил по радио, что Германия должна обезопасить себя. Если другие страны не смогут договориться в Женеве о разоружении и продолжат отказывать Германии в равном праве в вопросах коллективной безопасности, Германия займется качественной реорганизацией рейхсвера. В той же речи Шлейхер одобрительно отозвался о взглядах Гитлера на состояние рейхсвера, поскольку в параграфе 22 манифеста национал-социалистов выдвигалось требования создания великой армии. Речь Шлейхера была доведена до внимания рейхсвера, вплоть до ротного уровня.

8 августа, всего через две недели, в интервью газете Нью-Йорк Таймс, Шлейхер заявил, что Германия ждала тринадцать лет и больше ждать не станет. 15 октября он сообщил барону фон Нейрату, министру иностранных дел, что армия увеличивается до 145 тысяч человек с созданием 9 тяжелых артиллерийских подразделений, 22 авиационных эскадр и танкового батальона. Длительность службы будет ограничена двумя-тремя годами, чтобы подготовить в ближайшие пять лет 300-400 тысяч резервистов. Это обсуждалось и пропагандировалось открыто, к этим мерам готовили и рейхсвер, и население.

Внутриполитическая борьба обострялась. Выборы 1928 года обнажили такое расслоение общества, что стало ясно: речь не идет о том, будет ли новая власть демократической, но лишь о том, какая из двух недемократических сил победит.

Что бы ни писали ныне об антипатии фон Гинденбурга к Гитлеру, коммунистов он опасался не меньше. В мае 1932 года он внезапно сместил канцлера Брюнинга, назначив канцлером отставного майора фон Папена – и уже в июле фон Папен порадовал президента незаконным роспуском прусского социал-демократического правительства. Но политические пируэты не решали вопросов экономики, и Гитлер вынес борьбу с правительством фон Папена на улицы. Ноябрьские выборы не дали фон Папену ожидаемого большинства, и Гинденбург назначил канцлером фон Шлейхера. Пока Шлейхер пытался стабилизировать политическую обстановку в стране, Папен развил бурную деятельность за низвержение Шлейхера и убедил Гинденбурга назначить канцлером Гитлера с тем, чтобы партия Гитлера создала коалицию с национальной народной партией, имевшей большинство министерских портфелей. Национал-социалисты, составляя в коалиции меньшинство, занимали ключевые посты – канцлера, председателя рейхстага, министра внутренних дел, министра внутренних дел Пруссии. В их распоряжении была полиция. К тому же новый руководитель рейхсвера, Бломберг, оказался ревностным сторонником наци.

Поручение Гитлеру формировать кабинет было не просто сменой правительства. Одни усматривали в этом долгожданное национальное возрождение, другие предвидели падение в пропасть. Сразу же стала очевидна решимость новых правителей не выпускать власть из рук. Они ужесточили контроль над повседневной жизнью граждан, а буйства своих последователей истолковывали как акты подавления врагов Рейха.

Сговариваясь с центристскими партиями о достижении правительственного большинства в рейхстаге, Гитлер вел переговоры к провалу, чтобы добиться от Гинденбурга согласия на выборы нового рейхстага. Выборы были назначены на 5 марта 1933 года.

4 февраля Гинденбург, по требованию Гитлера, подписал декрет о чрезвычайном положении, запрещавший политические собрания и публикации политического характера и грозивший суровой карой любому, чьи действия могли быть истолкованы как угроза жизненным интересам государства. Министр внутренних дел Пруссии Геринг приказал прусской полиции поддерживать националистические организации и пускать в ход оружие против демонстрантов, враждебных Рейху. Он заверил послушных приказу полицейских в поддержке, а ослушникам пригрозил дисциплинарными мерами. Пятью днями позже он инкорпорировал в полицию 40 тысяч членов СА и СС и 10 тысяч членов «Стального шлема» и народной националистической партии. В ходе избирательной кампании сотни людей лишились жизни. Убийства политических противников стали нормой повседневной жизни.

На собрании ведущих промышленников и финансистов 20 февраля 1933 Гитлер сказал, что эти выборы будут последними. Если они не приведут к желаемому, результат будет достигнут иным путем.

27 февраля датский анархист поджег рейхстаг. Правительство обвинило коммунистов и вытащило на свет божий старый проект декрета «О защите народа и государства от насильственных действий коммунистов, угрожающих целостности государства». Декрет наскоро подправили и 28 февраля представили на подпись президенту. Декрет прекращал – без обозначения продолжительности – действие всех конституционных свобод. Он разрешал обыски, задержания и аресты без предъявления обвинений, ограничивал право собственности, запрещал свободу печати, собраний, выступлений и передвижения. Государственная измена, каравшаяся тюремным заключением, стала караться смертью, а попытка ее совершения расценивалась как свершившийся акт.

Но и проведенные в такой обстановке выборы 5 марта не дали Гитлеру того абсолютного большинства, на какое он рассчитывал. Ему потребовалось манипулирование рейхстагом для проведения законодательства, которое подтвердило бы меры, введенные декретом о чрезвычайном положении. Голоса отсутствующих депутатов учитывались как голосовавших «за», депутатов-коммунистов не допустили к голосованию, а партии центра Гитлер склонил к сотрудничеству обещаниями, которые и не думал выполнять. Новое законодательство вводило Особые суды с неограниченной властью. Они могли выносить любые приговоры. Подсудимые лишены были права обжалования.

6 июля 1933 года Гитлер заявил, что его революция завершена.

14 июля все политические партии, кроме НСДАП, самораспустились или были объявлены вне закона.

В письмах к Мастеру Клаус писал о политике так, словно это происходило на Марсе. Но он не мог не чувствовать себя вовлеченным. Как-никак, речь шла об армии, выбранной им поприщем для служения родине, но малопригодной для ее защиты как по условиям Версальского мира, так и по недостаточному вниманию к ней правительства. А наци сулили возрождение армии на основе новых мобильных видов войск – авиации, танков... Конечно, защиту родины младший лейтенант фон Штауффенберг не связывал с тем, какое правительство ее возглавляет, но он не мог не сравнивать жалкую оснащенность рейхсвера с оснащенностью других армий мира. Такое же острое недовольство состоянием армии испытывали все будущие конспираторы – лейтенант Штифф, майор Остер, капитан Генштаба фон Тресков, лейтенант Мертц фон Квирингейм и старший кузен Штауффенберга, лейтенант запаса Цезарь фон Хофакер.

Хофакер служил при военном атташе в Турции и побывал во французском плену. По возвращении он изучал юриспруденцию в Геттингене и активно участвовал в организации первых групп штурмовиков. Перед выборами 1933 года он выступал с пламенными речами: «Правительство должно быть столь сильное, чтобы впредь обходиться без выборов, заменив рейхстаг диктатурой! Землями к востоку от границ Германии надо овладеть любым путем, включая военный!» Но прошло несколько лет – и Хофакер стал врагом диктатуры, которую страстно призывал. Работая в военном правительстве оккупированной Франции, он был в бешенстве от того, что галльское послушание провоцируется всеми возможными методами: расстрелами ста заложников за каждого убитого немца, депортацией евреев и ограблением страны. Он превратился в активнейшего участника заговора, гордо стоял перед судом диктатуры и был зверски повешен.

Но все это было потом. Пока армия лелеяла надежды. С приходом Гитлера к власти сближение рейхсвера с национал-социализмом стало неизбежно.

В октябре 1933 года на конференции по разоружению в Женеве англо-французский блок предложил еще на четыре года отсрочить признание за Германией права на военный паритет. Гитлер не упустил этого. 14 октября в радиообращении к нации он возмущался отношением к Германии, как к нации с урезанными правами, и, не упоминая притязаний на перевооружение, объяснил, почему три дня назад Германия вышла из Лиги наций и покинула конференцию по разоружению в Женеве. Успешный плебисцит 12 ноября превратил дипломатический выпад в пропагандистский триумф. Страна, тяжело пережившая унижение и измученная политической нестабильностью, рванулась навстречу провокационным обещаниям возвысить ее до прежнего положения в мире[15].

Национал-социалисты, нарекая свое государство Третий Рейх, нарочито смешали понятия государство и империя. Они стремились провести в настоящее линию наследственности от Священной Римской империи и «второй» империи Бисмарка. Но для Гитлера, отмечает Петер Хоффманн, это было лишь этапом в притязании на большее. И, разумеется, не было ничего общего между Третьим Рейхом и «Новым Царством» поэмы Стефана Георге.

Тайная Германия наблюдала за происходящим скептически, но не без интереса. Мастер был увлечен политикой куда больше, чем признавал это в беседах даже с самыми близкими друзьями. Из Минусио, своего уединения недалеко от Локарно, он напряженно следил за выборами. Гинденбург был его героем, но и Гитлер завораживал его. С разрешения Мастера, Франк Менерт изваял бюст Гитлера, он хорошо продавался художественными галереями. Многие друзья Мастера поддерживали НСДАП в лекциях и статьях, а Бертрам, историк литературы, провозгласил, что «Новая Германия» Стефана Георге стала реальностью в 1933 году. Тормайлен убеждал друга вступить в НСДАП. Еще энергичнее уговаривал Мастера психолог Гильдебрандт. Мастер не отозвался и посоветовал Гильдебрандту не выступать ни за, ни против партии и не преувеличивать «позитивные» элементы национал-социализма.

В июле 1933 года он отметил свое шестидесятипятилетие.

В феврале 1933 года, сразу же после прихода Гитлера к власти, наци стали исключать из Прусской академии политических оппонентов и евреев, даже таких крупных деятелей как Томас Манн, Георг Кайзер и Франц Верфель [16] , и заменять их национальными, а на деле националистическими писателями типа Ганса Гримма и Ганса Кароссы. 5 мая Стефану Георге было сообщено через надежного посредника, что академия желала бы принять его в свои ряды. Его публично назовут праотцом режима, ему будет предложена почетная должность в академии и выдана внушительная сумма денег, которые он сможет тратить по своему усмотрению. Десятого мая Георге ответил письмом, адресованным «соответствующему правительственному агентству». Он отверг почетную должность, отверг деньги, но заявил, что одобряет «национальную» ориентацию академии. Он сам, писал поэт, полвека служил немецкой литературе без всякой академии. С другой стороны, он «ни в коей мере не отвергает себя как предтечу нового национального движения и не отрицает возможности интеллектуального сотрудничества». Более того: «Все, что можно было сделать для этого, я сделал: молодые люди, окружающие меня, разделяют мои взгляды… сказка о моем одиночестве, следовавшая за мною всю жизнь, – это картинка лишь для невооруженного глаза». Он настолько остался глух к антисемитским переменам в Германии, что после 1945 года его опекуны предпочли убрать все упоминания этой темы из описания жизни кружка. Чего нельзя сказать о кружке. Его еврейские члены – а их было немало – отчетливо понимали направление хода событий. Карл Вольфскель, поэт-изгнанник, умерший в Новой Зеландии в 1948 году, острее других чуял зловещие перемены и химерический, но кровавый контекст ненависти к евреям. Он осуждал евреев вокруг Георге, горевавших по поводу того, что им не дали участвовать в великом национальном движении, упуская при этом из виду, чтó это движение несет им лично. Вольфскель бежал из Германии после пожара рейхстага, предвидя грядущее. Его жена и дочь остались и погибли. Изгнанником стал и Канторович.

Что побудило Стефана Георге отказаться от введения в нацистский пантеон? Интуиция? Но к чему интуиция? Все и говорилось, и беззастенчиво делалось у всех на глазах. Как бы то ни было, Георге отверг роль публичной фигуры, но выразил поддержку правительству и позволил ему утверждать это. Ему льстило, что взгляды его маленького кружка отозвались таким эхом в общенациональном масштабе. Морвиц[17] сетовал, что юные читатели Георге не поймут, что образы его поэзии не имеют ничего общего с национал-социализмом. Но поэт пальцем не двинул, чтобы прояснить это. Да, он был невысокого мнения о Гитлере, не найдя в нем ни на грош величия Цезаря или Наполеона. Перед приходом Гитлера к власти он заметил, что если национал-социалисты возьмут власть, граждане Германии должны будут надеть петлю на шею, а те, кто не сделает этого, будут повешены немедленно. Он называл наци палачами, возражал против вступления Менерта в НСДАП. Но в шестидесятипятилетие он ожидал бóльших почестей от власти. Почести ограничились телеграммой Геббельса. Впрочем, отказом от участия в парадных мероприятиях Георге лишил власть возможности оказывать ему внимание. У иных нацистов его взгляды вызывали подозрения, а кое-кто и вовсе полагал, что он еврей.

В июле 1933 года Георге совершил поездку в Вассербург, где провел четыре недели, сопровождаемый то Менертом, то Бертольдом и Клаусом Штауффенбергами, а то ими всеми вместе с более молодыми его друзьями. 24 августа он паромом переправился через Боденское озеро в Швейцарию. Роберт Беринджер рассказал, что Мастер позволил себе политическую шутку, сказав, что на середине озера ему легче стало дышать. Но Менерт решительно отрицал слово эмиграция в применении к Мастеру, хотя тот многие месяцы трех последних лет жизни провел в Минусио на оз. Тичино, где и умер 4 декабря 1933 года.

Для Штауффенбергов многие национал-социалистические лозунги звучали так, словно были инспирированы Мастером. Когда Бертольда допрашивали в гестапо в июле 1944 года, он, говоря и за себя, и за Клауса, показал, что они одобряли большинство принципов нового государственного устройства – концепцию вождя, идею ответственного и компетентного лидерства, преимущество общественного перед личным, поддержку сельского хозяйства и сдерживание роста городов, расовую политику и так далее. Но закончил он вердиктом: «На практике все фундаментальные идеи национал-социализма были превращены в свою противоположность».

Клаус Штауффенберг не участвовал в выборах (военные не имели права голоса), но не колебался высказывать свое мнение по политическим вопросам как в полку, так и в кружке Мастера. Он с энтузиазмом поддерживал Гитлера в противовес Гинденбургу, которого считал консервативным представителем мелкобуржуазных кругов. Его сослуживец – Хоффманн не называет имени – описывает Клауса как националиста правого крыла, что было свойственно офицерам. Как и все, он был безусловным сторонником роста армии, ее перевооружения на базе тяжелого оружия. Он поддерживал и невоенные устремления национал-социалистов, такие, как унификация германской нации в границах рейха. Родственники его жены, Нины, были изумлены его участием в заговоре. В их глазах он был эталоном национал-социализма. Барон фон Лоэпер, учитель Клауса по кавалерийской школе в Ганновере и впоследствии его дивизионный командир, вспоминает о Штауффенберге как о молодом человеке бесхитростно-жизнерадостном, увлекающемся, высокообразованном, с врожденным даром к лидерству, с достойнейшей, кристально-чистой душой. Он был обречен пасть жертвой этого австрияка из Бранау (выражение Лоэпера) и не смог своевременно отделить чистый национал-социализм с его желанием объединения социальных и национальных интересов и прекращения классовой борьбы от гитлеризма с его жадностью к власти и криминальным курсом.

Чистый национал-социализм… Чистый большевизм… Военные по обе стороны Польши пали жертвами лозунгов, в которые продолжали верить вопреки действительности. Лишь поляки не строили иллюзий и наслаждались недолгой независимостью, очевидно понимая, что между такими соседями они обречены…

1 мая 1933 года Штауффенберг был произведен в лейтенанты, несколькими месяцами раньше, чем большинство аттестованных вместе с ним. 26 сентября состоялась его свадьба с лютеранкой Ниной, баронессой фон Лерхенфельд, мать которой была балтийской баронессой фон Штакельберг. На церемонию Клаус явился в мундире и шлеме, сказав, что женитьба равна службе. Свадебное путешествие молодые совершили в Италию, посещая музеи Рима, Остии, Вероны, Флоренции. Тогда же ухудшилось состояние здоровья Стефана Георге, и в больнице, в Минусио, его посетили многие члены его кружка, включая Клауса. Им позволили лишь кратки визит в затемненную комнату Мастера. Члены кружка предпочли удержать Канторовича и Штейна от посещения Мастера в больнице, а старшим друзьям-евреям, Морвицу и Вольфскелю, вовсе не сообщали ничего до его кончины.

Двадцать пять близких друзей, включая Морвица и Вольфскеля, присутствовали на похоронах. Лавровый венок, присланный на церемонию правительством, был украшен черно-бело-красной лентой и еще одной, красной, со свастикой в белом круге. Уже на церемонии сказались противоречия. Клотильда Шлейер[18] прикрыла свастику розами, Франк Менерт убрал их. Позднее кто-то убрал полотно со свастикой. Когда большинство друзей покинуло Локарно, молодежь, оставшись, приветствовала друг друга гитлеровским салютом. Драма завершилась фарсом.

Свадьба Елизаветы, графини Юкскюль, и барона Пауля фон Генделя. Александр и Бертольд, второй и четвертый слева в первом ряду, дядюшка Нукс (в мундире) первый справа в третьем ряду, Клаус второй справа, слева от него Мелитта Шиллер. Берлин-Зелендорф, 1931

Кавалерийские полки рейхсвера становились механизированными и танковыми. К июлю 1934 года 17-й полк был в основном механизирован. 4-й эскадрон стал противотанковым батальоном, 3-й и 5-й были преобразованы в мотоциклетные батальоны. С конца 1934 года Клаус служил инструктором, а с 1935 года адъютантом кавалерийской школы в Ганновере. Он дрессировал по четыре лошади в день и в 1934 году победил на соревнованиях нескольких будущих олимпийских чемпионов. Он брал уроки английского, читал Дейли телеграф и посещал лекции по геополитике в Ганноверском технологическом институте.

В 1936 году возрастной ценз позволил ему поступать в военную академию. Кандидаты обязаны были знать все тома опубликованных материалов о мировой войне и прочесть «Майн кампф». В феврале 1936 Штауффенберг был серьезно травмирован падением со вставшей на дыбы лошади, но в июне успешно выдержал вступительный экзамен при конкурсе десять человек на место. Одновременно, выполняя мероприятие по созданию бронетанковых сил, он участвовал в перебазировании кавалерийской школы в Крампниц, пригород Берлина.

Блестящий результат его экзамена на диплом переводчика с английского был отмечен пятьюстами марками для целевой поездки в Англию. Клаус прибыл туда 31 августа, осмотрел Тауэр, Вестминстерское аббатство, королевский дворец, Британский музей, Виндзор, Итон и посетил Королевский военный колледж в Сандхерсте. Повидал он и друга семьи, военного атташе в Англии, бригадира барона Гейра фон Швеппенбурга. В середине сентября он снова в Англии для участия в охоте на лис. Это приглашение немало говорит о том, какое впечатление молодой офицер произвел на своих новых знакомцев, британских аристократов.

6 октября 1936 года Штауффенберг поступил в военную академию, расположенную в Моабите, одном из индустриальных пригородов Берлина. Семья, включая сыновей, Бертольда и Хеймерана (1934 и 1936 года рождения), поселилась в пригороде Ванзее. Брат Бертольд с женой жили в пригороде Вилмерсдорф. Их кузен Цезарь фон Хофакер в пригороде Штиглиц. В пригороде Зелендорф поселился Фриц-Дитлоф, граф Шуленбург[19], заместитель начальника полиции Берлина, друг Хофакера и Штауффенберга. Через своего друга Хофакера младший Шуленбург был знаком с графом Николасом фон Юкскюль, любимым дядей Клауса (дядюшка Нукс), тоже жившим в Зелендорфе. Клаус спорил с Шуленбургом по военным вопросам. Братья часто встречались с дядей Нуксом, с молодыми дипломатами Адамом фон Тротт цу Сольцем и Альбрехтом фон Кесселем. В доме кузена, графа Петера Йорка фон Вартенбурга, штатского чиновника, братья познакомились с графом Хельмутом Джеймсом фон Мольтке[20], специалистом по международному праву. Перечень не случаен. С этими людьми Клаус прошел до конца.

Учеба в академии была рассчитана на два года. Капитан американской армии Альберт Видемайер, один из дюжины принимаемых ежегодно иностранных слушателей, в своем отчете отмечал, что обучение было нацелено на наступление – в основном, окружение, реже прорыв. На Видемайера большое впечатление произвели лекции по новой тактике с применением авиадесантов, танковых и противотанковых соединений, которых еще не было в американской армии. На втором году обучения офицеры осваивали руководство корпусами и армиями, учили стратегию, географию, демографию и климат, культуру, политику и экономику стран мира. Видемайер подружился со Штауффенбергом и был поражен эрудицией своего друга. Этот капитан кавалерии выказал отменное знание экономики, истории дипломатии и даже деяний отцов-основателей Соединенных Штатов. Между тем, Рузвельт уже произнес свою «Карантинную речь» 5 октября 1937 года, и конфронтация между Германией и США была вероятна[21]. По возвращении в Америку Видемайер написал Клаусу, что всегда будет ценить его дружбу, но в войне будет сражаться за свою страну изо всех сил. В ответном письме Клаус выразил надежду, что Америка употребит свое влияние для сохранения мира. Видемайер отметил скептицизм своего друга по отношению к новому режиму и даже отвращение к нему. Видимо, Клаус был с ним сдержан при обсуждении внутренней политики страны. Однако, с немцами, товарищами по академии, он пускался в рассуждения о национал-социализме до такой степени, что товарищи просили его не касаться политики, если он желает есть за одним столом с ними.

В академии Клаус на жизнь и на смерть подружился с одноклассником, генеральским сыном, Альбрехтом Риттером Мерцем фон Квирингеймом. Хоффманн отмечает, что один из сокурсников утверждал, будто оба друга одобряли ограничение евреев, но это опровергается другими свидетельствами: и Штауффенберг, и его друг всегда отвергали преследования. В аспекте всей книги Хоффманна это утверждение не кажется безупречным. Какие-то меры ограничения евреев Клаус и Бертольд допускали. Но ведь даже изгнанник нацизма Томас Манн, женатый на еврейке, на каком-то этапе жизни подавлял в себе антисемитизм, о природе которого по сию пору горячо спорят, хоть спорить не о чем: и антисемитизм так называемых народных масс, и антисемитизм просвещенных слоев имеют своей основой ту же причину – трудность конкуренции с евреями в любой области, будь то торговля или искусство. А вот фон Квирингейм еще в апреле 1933 года, сразу после введения бойкота евреев, назвал эту меру постыдной и относился к режиму с возрастающим недоверием. И при том восхищался ясностью гитлеровской угрозы в его «мирной речи» 21 мая 1935 года, в которой фюрер в ответ на заключение франко-русского союза объявил об увеличении численности армии и подтвердил программу перевооружения Германии.

В конце первого года обучения класс Штауффенберга отправился в поездку Генерального Штаба по Восточной Пруссии по полям битв 1914 года. Клаус отправил открытку Франку с перечислением посещенных мест, восхищался замками Тевтонского Ордена, но «…самые существенные и обязывающие монументы – это могилы немецких солдат повсюду на этих землях». До осенних маневров курсанты служили в родах войск, отличных от их основной специальности. Осенью Клаус служил при 25-ом артиллерийском полку в Мюнсингене и писал родным, что это было отдыхом по сравнению со службой в другом роде войск.

После маневров перед курсантами выступил с лекцией о советско-германских отношениях посол в Москве, граф Фридрих Вернер фон Шуленбург. Он анализировал сильные и слабые стороны страны Советов, делал упор на ее необъятности, громадных людских и сырьевых ресурсах, на способности населения терпеть лишения и предупреждал от попытки истолковать расправу с высшими военачальниками как фактор слабости. Наступательную войну Россия вести не сможет и будет выжидать, пока страны Запада истощат друг друга в новом военном конфликте, но в оборонительной войне Россия необорима.

В 1937 году Штауффенберг принял участие в конкурсе, организованном «Германским обществом политики и науки обороны» и представил работу, озаглавленную «Защита против вражеского парашютного вторжения». В 1935 году на маневрах Киевского военного округа иностранным военным атташе был продемонстрирован грандиозный парашютный десант. В нем была высажена не только пехота, но и артиллерия, автомашины и даже штабная танкетка. РККА, тогда еще руководимая миролюбиво настроенными командармами, устрашала Запад своими и впрямь внушительными достижениями, предупреждая от возможных актов агрессии. Исследование Штауффенберга было реакцией на новый и эффективный тактический прием и охватывало все стороны проблемы. Работа была отмечена первой премией и отпечатана министерством авиации для служебной циркуляции.

Другая работа Штауффенберга, возникшая из академических дискуссий, была посвящена кавалерии. Клаус направил этот материал главному инспектору кавалерии полковнику фон Вицлебену. Тот переправил его в отдел исследований Генштаба для публикации. Генштаб расценил работу как призыв к возврату устаревшего рода войск. Но Штауффенберг ратовал не за возврат к кавалерии, а лишь за пересмотр методов ее использования. Он утверждал, что правильное использование кавалерии в битве на Марне привело бы к выигрышу войны[22]. Современный читатель, даже не читая этой работы, поймет ее суть: вместо того, чтобы бросать конницу в эффектные, но ничего не дающие атаки на пулеметы, ее надо было вводить в дело лишь тогда, когда фронт уже прорван, и это полностью изменило бы всю картину кампании во Франции. Работа выглядела так, словно Клаус, капитан кавалерии без военного опыта, поучает генералов. Впрочем, Генштаб мог счесть неразумным публикацию чего-то, привлекающего внимание к тактике применения танковых соединений, ибо в финальном скетче Штауффенберг делал ударение на сходстве кавалерии и танковых войск и на том, что прорывы немыслимы без подвижных соединений. Удивительно, что в той же работе он не упомянул о потенциальных возможностях авиации и парашютных войск в качестве воздушной кавалерии. Думаю, от этого он воздержался из осторожности: как бы и впрямь не подумали, что этот капитан метит в Наполеоны.

В августе 1937 года Николасу, графу Юкскюль (дядюшке Нуксу) предложили должность офицера связи между военным министерством и уполномоченным комиссии рейха по ценам. Он принял предложение, что, по мнению Клауса, помещало дядю в пуповину четырехлетнего плана. Должность идеально соответствовала графу, личности с независимым характером, военным и деловым опытом. Петер, граф Йорк, служил в этой комиссии с 1936 года. Видимо, назначение было сделано не без его участия. Оппозиция формировалась уже тогда…

В январе 1938 от капитана фон Пезольда, с которым служил в Бамберге, Клаус узнал о подлинной причине смещения с постов главнокомандующего фон Фритча и военного министра фон Бломберга: они возражали против аннексии Австрии и захвата Чехословакии. Это подтвердил граф Шуленбург. На занятии в академии Штауффенберг встал и потребовал, чтобы ему сказали, по какой причине смещен главнокомандующий. Он был шокирован и высказал это бригадиру Лоэперу. В частных беседах он осуждал генералов за то, что они не выступили в защиту Бломберга и Фритча. И все же, как и большинство немцев, он одобрил аншлюс Австрии в марте 1938 года.

Выпускные штабные учения на уровне корпусов и армий прошли вдоль Рейна. Курсанты дублировали полковых и дивизионных командиров и начальников штабов. Вводная гласила, что основные силы армии преследуют разгромленного противника на востоке. Выпускникам академии предложили создать линию обороны вдоль Рейна против удара с запада. Доктрина германской военной стратегии учитывала возможность войны на два фронта, и вариант такого развития событий был дан для учений начальником Генштаба генерал-лейтенантом Беком. Выпускники при выполнении упражнения пришли к выводу, что при вовлечении войск в войну против Чехословакии на востоке оборона против французской армии вдоль Рейна нереальна, и единственный вариант – это организованное отступление к рубежу реки Неккер.

Во время финальных упражнений Штауффенберг не только провел своих одноклассников по средневековым соборам с объяснением особенностей их архитектуры и с попутной лекцией по истории Священной Римской империи, но и выкроил время, чтобы согласовать с муниципалитетом Бингена присвоение одной из школ имени Стефана Георге с передачей в дар школе его портрета. Он устранил сомнения муниципалитета в отношении запроса гестапо по поводу того, что поэт не похоронен в Германии. Франку он сказал, что его офицерская форма много способствовала тому, чтобы его ответы не подвергнуты были сомнению.

К прощальному обеду выпускников академии в Бингене Штауффенберг, Мерц и Теске выпустили умеренно сатирический журнал, озаглавленный «Школа победы» с набросками характеров и воспоминаниями курсантов об учебе. В Штауффенберге был отмечен интерес к возможностям кавалерии. По поводу его словоохотливости цитировался Гете: «Талант формируется в тишине». Он все же не пренебрег возможностью и произнес яркую речь. Он превознес Наполеона, разбудившего волю немцев к независимости и выведшего их из сонного оцепенения на путь национального возрождения, но выразил озабоченность тем, что вражда европейских народов грозит им всем моральным и религиозным истощением. В 1918 году этого не произошло лишь потому, что была предотвращена Последняя Битва на Рейне. Но что будет, если в следующем европейском конфликте в него вмешаются неевропейские силы с Востока?..

Среди двадцати трех курсантов своего класса Штауффенберг выделялся происхождением, усердным католицизмом, гуманизмом, широкими интеллектуальными интересами и ярким красноречием, хоть он и избегал высказываться определенно. Все чаще и одноклассники, и посторонние обращались к нему, как к авторитетной личности, с уважением и восхищением. Он окончил первым в выпуске. Характеристика гласит: «Хорошие тактические способности, неутомимо работоспособен, великолепный организаторский талант. Выше среднего». Учитывая, что эталоном для сравнения служили сами же писавшие характеристику работники Генштаба, это звучит высокой похвалой.

В 1943 году кадровики Генерального Штаба и Верховного Главнокомандования вермахта рассматривали Штауффенберга достойным кандидатом на должность начальника штаба корпуса и армии с потенциальным назначением на высшие военные должности. Высшие военные должности – это начальник Генерального Штаба, главнокомандующий сухопутными войсками, Верховный Главнокомандующий. (Не премину отметить, что в той же категории числился и Хенниг фон Тресков).

1 августа 1938 Штауффенберг получил назначение квартирмейстером Первой Легкой дивизии. И сразу же плоды обучения получили применение: возникла угроза войны по поводу претензий Гитлера к Чехословакии. Штауффенберг сперва не верил этому: как мог Гитлер, познавший ужасы войны, желать войны, особенно такой, в которой воевать предстоит против всего мира?

Пять лет спустя после смерти Стефана Георге Тайная Германия еще выказывала признаки жизни. Хотя старшие ее члены, евреи Морвиц, Канторович и Вольфскель, были вынуждены уйти в изгнание, младшие неарийцы, Вилли Дитте и Карл Иозеф Партш, сумели продолжить жизнь в стране. Кое-как они доказали свою расовую самодостаточность, но не все сферы деятельности были им открыты. Партш попросил Клауса о вмешательстве. Если бы евреем был один из его родителей, никакое вмешательство не помогло бы. Но евреем был лишь один из дедушек Партша. Был привлечен расовый специалист, он измерил череп Партша и объявил его нордическим.

Фарнер, Менерт и Партш занимались литературной деятельностью в духе Мастера.

Бертольд фон Штауффенберг уже вошел в авангард германских юристов. Александр слыл одним из самых талантливых и бесстрашных историков. Клаус сделал себе имя военными исследованиями и своей выпускной речью на Рейне. Но конфликт братьев с новым порядком назревал, и лишь у одного Клауса он не был вызван расовой политикой режима.

Бертольд с юности был связан дружбой и любовью с Марией (Майкой) Классен, немкой из России. На выходцев из России глядели косо. Старый граф Штауффенберг противился браку, затем и Мастер вмешался. 20 января 1936 граф умер, перед смертью завещав сыновьям хранить доброе имя Штауффенбергов. Потеряв надежду на брак, Майка решила вернуться в Россию. Буквально в последний миг ее отговорил от этого дядя Нукс. Бертольд стоял перед необходимостью принять решение, и он принял его. Брачная церемония состоялась 20 июня 1936 в присутствии матери и братьев.

Положение Александра было еще сложнее. 11 августа 1937 года он женился на Мелитте Шиллер, чей отец происходил из уважаемой в Лейпциге еврейской семьи. Дед Мелитты, родом из Одессы, еще молодым человеком принял лютеранство, учился в Лейпциге, служил в прусской армии, затем работал и жил на территории, которая в 1918 году отошла к Польше. Он не переехал в Германию, там ему негде было жить, а в Кроточине, в провинции Позен, у него был домик. Выйдя на пенсию, он получал пенсию в Данциге и переселился туда.

Мелитта въехала в Германию до окончания мировой войны, и ей не мешало польское гражданство родителей. В Мюнхенском технологическом институте она получила степень инженера-строителя и сдала экзамен на пилота. Она специализировалась в аэродинамике и с 1927 работала летчиком-испытателем, проверяя работу приборов в самом опасном маневре, в пикировании – сперва при Германском институте испытаний авиационной техники, Берлин-Адлерсдорф, затем при компании Аскания, Берлин-Фриденау, а с октября 1937 при Военно-воздушной академии, Берлин-Гатов. Гражданские названия двух предыдущих учреждений ничего не значат: официально правительство учредило военно-воздушные силы лишь в марте 1937. Мелитта совершила более двух тысяч пикирований на бомбардировщиках Ю-87 и Ю-88, что превышено было лишь одним летчиком-мужчиной. Ей было присвоено звание капитана ВВС. В 1943 ее наградили Железным крестом 2-й степени и Золотой пилотской кокардой с брильянтами. В 1944 за испытания Ю-88 в пикировании и ночные полеты для проверки навигационных приборов в слепом приземлении на Арадо-96, Фокке-Вульфе-190 и даже турбореактивном Мессершмитте-262 представили к награждению Железным крестом 1-й степени. Мелитта была ангелом-хранителем семьи. Это она после ареста братьев добывала продовольствие и, выкраивая время, тайком, воздушным путем доставляла его родственникам. Хотя у нее было постоянное разрешение на полеты, она рисковала предстать перед военным судом. Дважды она летала в Бухенвальд, к Нине, ежемесячно доставляла продовольствие Александру. На Рождество 1944 она слетала в Гарц, где под строгой опекой СС находились дети убитых братьев и кузена фон Хофакера, и порадовала их гостинцами. Бомбардировщики для этих полетов не годились, рядом с тюрьмами и лагерями не было аэродромов, и Мелитта пользовалась тихоходными «шторьхами» и «бьюкерами», делавшими не более 130 километров в час. При господстве американской авиации в воздухе такие полеты были смертельно опасны. 8 апреля 1945 во время одного из них Мелитту сбил американский истребитель. Она сумела посадить самолет, но умерла через два часа после ранения.

Так вот, в 1941 и Мелитта, и ее семья наравне со всеми германскими евреями жили под угрозой выселения из Германии в концлагерь с еще неведомой им тогда и неизбежной перспективой выхода оттуда в небо дымом из трубы крематория. Спасением стала репутация Мелитты и значительность ее работы. Семья заявила, что документов о происхождении отца не имеет, и все, что у них есть – это брачное свидетельство, в котором значится, что отец лютеранин. Этого оказалось достаточно для того, чтобы в дело мог вмешаться и спасти семью от депортации сосед и друг родителей, занимавший в Данциге важный пост и пользовавшийся влиянием. В 1944 сестры Мелитты и брат Отто, сельскохозяйственный эксперт в министерстве иностранных дел, были объявлены равными арийцам согласно их заявлению, но незамужней сестре Кларе запретили выходить замуж за эсэсовца.

Все это не способствовало теплому отношению к режиму. На семейные перипетии накладывалась и либеральная деятельность братьев с их ясным и независимым мышлением. Их неортодоксальность была очевидна. Александр, в 1937, в лекции «Теодорих Великий и его римская миссия» характеризовал – вопреки героизации германской истории – Теодориха как верного защитника Рима и поборника его незыблемости[23]. Бертольд с октября 1936 служил в Комитете международного права. Там он подружился с людьми, настроенными оппозиционно и действовавшими против преступной политики рейха. Одним из них был граф Хельмут Джеймс фон Мольтке, член тех же комиссий, что и Бертольд, другим кузен Штауффенбергов, граф Петер Йорк фон Вартенбург, заседавший в Призовом суде Гамбурга со Штауффенбергом и Мольтке. Сам Бертольд в своей спокойной и твердой манере настаивал на том, чтобы военно-морское командование придерживалось принятых правил ведения войны на море и, видимо, под влиянием знания о том, как эта война ведется, стал в оппозицию к правительству. Позднее, в 1943, он заявил, что никакие жертвы не будут слишком велики ради того, чтобы осудить немецким судом виновных в массовых убийствах евреев, прежде чем это сделают союзники после неизбежного поражения Германии.

Но в 1938 Бертольд еще спорил с Робертом Беринджером по поводу того, какая часть переписки между Стефаном Георге и Гуго фон Хофмансталем может быть опубликована. Бертольд и Франк не желали подчеркивать дружбу между поэтами. Быть может, не еврейское происхождение Хофмансталя было причиной, но Беринджер, чья жена была еврейкой, чутко относился ко всему, что смахивало на антисемитизм, и руководствовался правилом: «Не иметь ничего общего с теми, кто одобряет коричневый фарш».

Эпизод мог быть отзвуком более раннего события. В 1937, через четыре года после бегства из Германии, Карл Вольфскель прислал друзьям поэму «Песни жизни. К немцам». Он взывал к тысячелетней истории семьи, к временам, когда его предок прибыл ко двору Отто Второго Майнцского, и вспоминал жизнь среди друзей Мастера, закончившуюся насмешками обывателей-сверхчеловеков и их расовым безумием. Беринджер прочел поэму Франку при их ежегодной встрече в годовщину смерти Мастера в Мииусио. Франк был тронут, попросил копию, но Беринджер не чувствовал себя расположенным к этому. Год спустя, в ноябре 1938, уже после Хрустальной ночи, Франк вновь попросил Беринджера привезти поэму в Минусио, и Беринджер на несколько дней отдал ему свой экземпляр. После этой встречи он написал Франку письмо, заключив его обычной фразой: «Обнимаю тебя!» Новая нота солидарности и осторожный – письма перлюстрировались! – намек на осуждение режима зазвучала в письмах Штауффенбергов, Франка, Беринджера и Карла Партша. Национал социалистический пыл Франка улетучился. Беринджер выразился просто: «Франк переобучился». Фарнер, историк и соратник Менерта по их скульптурной работе, вспоминал впоследствии, что на следующий день после Хрустальной ночи он и Менерт в своей мастерской в Берлине разбили топором гипсовый бюст Гитлера работы Менерта. Возник замысел убить Гитлера, когда он приедет в Магдебург на открытие статуи Гинденбургу, друзья ваяли ее вместе. Но открытие не состоялось: заказ был аннулирован. Франк, оставаясь яростно преданным своим еврейским друзьям, пал у Старой Руссы, в самом пекле Восточного фронта, в марте 1943.

Первая Легкая, одна из вновь формируемых танковых дивизий, была расквартирована в Вуппертале. Обязанности квартирмейстера включали: снабжение (оружие, боеприпасы, горючее, транспорт, продукты питания, санитарные средства), ответственность за исправность оборудования, распределение по квартирам на стоянках, мобилизация, эвакуация, внутренняя политика, связь с прессой, контрразведка. То была самая важная должность после начальника штаба. Преподаватель по снабжению военной академии говаривал, что будущую войну решат квартирмейстеры. Сослуживец Клауса по Первой Легкой Вернер Рииринк, тогда офицер по специальным поручениям, уверен, что Клаус в этой должности сделал для повышения боеспособности дивизии больше, чем кто-либо иной.

Дивизия не имела квартирмейстера, и Клаус создавал эту службу на пустом месте. Квартирмейстеры традиционно принимали посетителей лишь по свиданию, назначенному через секретаря. Дверь Штауффенберга была всегда открыта. Он принимал любого без формальностей, с обычной жизнерадостной любезностью, куря бразильскую сигару. Стоя, он чуть наклонялся к собеседнику, создавая непринужденную атмосферу. В этом не было позы. Он был радостно предрасположен к любому. Он уже снискал репутацию одного из самых блестящих молодых офицеров Генштаба.

9 сентября 1938 года дивизия была двинута на маневры в район Кассель-Ганноверш- Мюнден-Бракель-Варбург. Нина жаловалась на неаккуратность мужа в переписке, и для нее он вел дневник, который перепрятывали годами, но после 20 июля вынуждены были сжечь. Впоследствии Нина вспоминала заметки в дневнике Клауса о жестокости, проявляемой войсками. А это ведь еще было задолго до России…

Можно не останавливаться на деталях участия Первой Легкой в чехословацком кризисе, они малосущественны. Существенное произошло после: Клаус узнал от Шуленбурга, что был, оказывается, план, и Шуленбург был в него вовлечен – план свержения Гитлера, если он отдаст приказ о нападении на Чехословакию. Во главе заговора стоял начальник Генштаба генерал Бек. Он убеждал главнокомандующего Браухича и командиров корпусов свергнуть Гитлера и тем предупредить войну, в которую была бы втянута Франция, а затем и Англия с Америкой. Генералы думали так же, но колебались перед необходимостью вмешательства армии в политику. На решающем совещании 4 августа 1938 Браухич не поддержал Бека. Судя по тому, что в отставку Бек ушел 18 августа, переговоры между участниками заговора продолжались и после совещания. Генералы не последовали в отставку за Беком – возможно, не только потому, что дорожили постами, но и потому, что, оставаясь на службе, сохраняли возможность вмешаться на известном этапе в ход событий (в который так и не вмешались). Преемник Бека, генерал Гальдер, был посвящен в заговор и держал его нити в руках.

Заговор начинали гражданские – молодой юрист фон Шлабрендорф, бывший бургомистр Лейпцига Герделер, бывший министр экономики Шахт, бывший посол Хассель... Но для свержения нацистской диктатуры нужна была сила. Ввиду неотвратимости вторжения в Чехословакию и последующего военного столкновения с Англией и Францией, разгром Германии казался неминуем. Это активизировало генералов, они согласились выступить против Гитлера.

Провокационное выступление Гитлера на съезде партии в Нюрнберге 12 сентября стало сигналом к беспорядкам в Судетской области. Они были без труда подавлены чехословацкими властями. Обеими сторонами велась мобилизация, звучали угрозы. Чемберлен встречался с Гитлером. Тот почуял нежелание Запада воевать и ужесточил требования. В берлинском Спорт-паласе он 26 сентября объявил, что возьмет Судетскую область 1 октября. Война надвигалась. Войска генералов-заговорщиков были наготове. Заговорщики были уверены, что берлинцы, перепуганные надвинувшейся войной, поддержат переворот. Он был назначен на 29 сентября.

И вдруг 28 сентября пришло известие, что Чемберлен принимает требования Гитлера и летит на встречу с ним в Мюнхен. Война была предотвращена, и план рухнул вследствие соглашений, отдавших Чехословакию Гитлеру без войны.

Штауффенберг не знал о планах конспираторов, как не знал и того, что по их плану Первая Легкая дивизия перекрывала дорогу на Берлин эсэсовскому полку «Адольф Гитлер». Чтобы не проявлять своего отношения к происходящему, он долго после этого избегал Шуленбурга. Ментальность Клауса еще была шаблонной: верность офицера проявляется только через доверие к лидерам и существующим государственным структурам. Он все еще следовал формулам. Все действительное разумно[24]…

9 ноября приклады штурмовиков высадили витрины еврейских магазинов. В Вуппертале были сожжены две синагоги. Хрустальная ночь! Штауффенберг был не против предложения ограничить евреев в искусстве и издательском деле. Даже не против того, чтобы выслать из страны негерманских евреев. Но погрому он ужаснулся. Рудольф Фарнер вспоминает, как зимним днем 1939, прогуливаясь с Клаусом в лесу, он спросил: как могла армия спокойно принять еврейский погром? Клаус ответил сообщением о несостоявшемся мятеже и даже отметил при этом, что генерал-майор Гепнер надежен, но предостерег от излишнего доверия к другим высшим офицерам, да и ко всей армии вообще: эта бесхребетная публика уже дважды упустила возможность убрать Гитлера – при его расправе со штурмовиками и при смещении верхушки армии, соответственно в 1934 и 1938. (Эти сведения подтверждаются письмами Клауса к Фарнеру за февраль и март 1939).

В 1938 в журнале военного министерства было опубликовано эссе бригадира Георга фон Зоденштерна «Что значит быть солдатом». Штауффенберг отозвался сочувственным письмом. В ходе переписки выявилась общность взглядов обоих офицеров на их понимание особой ответственности армии. При всей осторожности выражений становилось ясным разочарование обоих корреспондентов разладом между провозглашенными идеалами и реальными плодами власти наци. Французский сатирический журнал «Сирано» не промедлил с комментарием и объявил, что Зоденштерн выступил против влияния идей национал-социализма на армию. Мыслящая верхушка вермахта – как и РККА незадолго до этого – предчувствовала: армию желают сделать не институтом общества, а инструментом достижения темных политических целей. Не зря генерал Бек еще в бытность начальником штаба вермахта опубликовал в марте 1937 в специальном выпуске военного журнала письмо Клаузевица в Генеральный Штаб в Берлине майору Карлу фон Редеру от 22 декабря 1827, в котором содержались пророческие слова: «Искусство войны имеет принципиальным правом и обязанностью препятствовать политике требовать того, что не свойственно природе войны, и не допустить политику использовать инструмент [армию] для ложных целей». Штауффенберг несомненно читал эту публикацию.

В речи 26 сентября 1938 Гитлер заявил, что разрешение Судетского вопроса является его последней территориальной претензией в Европе. Но уже в начале 1939 он побудил словацких националистов к развалу чехословацкого государства. 9 марта года президент Чехословакии Гаха низложил словацкое правительство и объявил в Словакии военное положение. Германия раздула по этому поводу истерию и подтолкнула словацкое правительство к провозглашению независимости, что и произошло 14 марта. 15 марта Гитлер оккупировал Прагу и оставшуюся часть Чехословакии. 22 марта германские войска оккупировали район Мемеля в Литве. 31 марта Чемберлен объявил в палате общин: правительство Его Величества окажет польскому правительству полную поддержку для защиты независимости, если польское правительство найдет, что у Польши недостаточно собственных сил. 1 апреля «Фелькише беобахтер» вышла с неистовой статьей Геббельса: Англия, Франция, а еще более Америка и евреи дергают все струны для поджигания войны! Последующие выпуски, однако, гасили конфронтацию: война с Западом была как раз тем, чего Гитлер желал избежать.

Весной 1939 Клаус встретился с Фарнером в Берлине. Весь день гоняя танк в разных упражнениях, он повторял монотонно, но вполне серьезно: «Этот маньяк вызовет войну».

В апреле 1939 Первая Легкая дивизия получила 250 чешских танков Шкода и стала одной из самых мощных танковых дивизий вермахта. 19 августа она была двинута в Силезию в составе 15-го армейского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Гота. В последний день в Вуппертале Клаус зашел к своему книгопродавцу, накупил книг по философии и извинялся: расплата банкнотами смущала его так, как если бы он совал деньги врачу. Перед убытием написал прощальные письма. В них прозвучал некий мотив облегчения: по крайней мере, он остается со своей дивизией, а остальное, что ж, война – его наследственное ремесло.

20 августа дивизионный командир барон фон Лоэпер известил офицеров, что день атаки на Польшу назначен на 26 августа. 23 августа был заключен Пакт о ненападении с СССР, оставивший Польшу в стратегической изоляции. Вторжение было отложено Гитлером после получения известия: между Великобританией и Польшей подписан договор о взаимопомощи! Части, занявшие позиции для атаки, были возвращены в места дислокации.

1 сентября война началась. Гитлер пренебрег польско-английским договором. Он решил, что это дипломатический шаг. Не станут бритты воевать ради каких-то поляков.

Он окаменел, когда два дня спустя Великобритания и Франция объявили Германии войну.

Поляки защищались отчаянно. Командующий 10-й армией фон Рейхенау[25] сделал резкий выговор командирам за слишком методичное наступление при отсутствии реального сопротивления. Но едва подполковник фон Равенштейн с его группой попытался форсировать Варту, как был отбит с чувствительными потерями. В итоге успех Польской кампании был обеспечен не столько действиями пехоты и артиллерии, сколько господством немцев в воздухе и массированным применением танков.

4 сентября офицер Первой дивизии без дознания застрелил двух полек по подозрению в том, что они подавали сигналы польским батареям. Штауффенберг был дружен с этим офицером, но не успокоился, пока тот не был предан военно-полевому суду и смещен с должности. Впоследствии он был амнистирован.

В письмах родным Клаус описывает безлюдные земли, пыль, песок и сомневается, может ли что-то произрастать здесь. Но среди нищеты он замечает и разрушающиеся замки, и загородные дома с мебелью в стиле империи и бельведер. «Население – невероятный сброд. Много евреев и полукровок. Эти люди привычны к кнуту. Тысячи пленных будут полезны сельскому хозяйству Германии. Они трудолюбивы, послушны и нетребовательны».

До боли душевной не хотелось бы цитировать этот отрывок из письма Штауффенберга, но он цитируется всеми – от Хоффманна до мелко роющих писак. Никто не пожелал пояснить, почему просвещенный офицер, друг крупного поэта, почитатель историков и философов, заговорил хриплым голосом солдафона Рейхенау, прославившегося вскоре отменной по быстроте и организованности ликвидацией стариков, женщин и детей – евреев города Киева. Приходится принять казавшийся пошлым тезис советской пропаганды: пора побед смягчила сердца презиравших фюрера германских офицеров, а их гуманизм увял. Наверное, граф фон Мольтке, арестованный еще в январе 1944 года, приобщенный к заговору 20 июля и казненный в январе 1945 года, этому поветрию не поддался, но он, юрист, смотрел на все с позиций международного права. Военным такая строгость взгляда свойственна не была. Вот и об аристократической Польше Штауффенберг пишет без сочувствия: «Не думаю, что наши друзья-большевики надели лайковые перчатки. Эта война и впрямь наказание божье для польской аристократии. Она бежит на восток. Мы не позволяем никому, кроме этнических немцев, пересечь Вислу на запад. Русские, вероятно, разберутся с ними быстро, поскольку, как известно, опасны лишь националисты из высшего польского общества, которые, конечно, презирают русских. Многие из них отправятся в Сибирь».

Победоносное продвижение по растерзанной Польше заразило Штауффенберга, и даже вступление в войну Англии и Франции он комментировал по-деловому: если Германия желает выиграть войну, то это вопрос выносливости, так как война продлится десять лет. Пассивность союзников и вовсе побудила его считать объявление войны дипломатическим маневром, предпринятым для дальнейших переговоров с позиции силы. Из Польши он вернулся воодушевленный успехом отлаженной военной машины и с энтузиазмом рассказывал об этом Шуленбургу и его жене, грустно сожалевшим, что ему не хватает проницательности увидеть подлинное положение Германии.

Дядюшка Нукс и Шулленбург продолжение войны считали фатальным. Теодору Пфицеру, впоследствии бургомистру Ульма и одному из свидетелей германского Сопротивления, дядя Нукс сказал, что Гитлера надо арестовать и предать суду. Граф Петер Йорк и граф Шверин знали о преступлениях против гражданского населения, уже совершенных в Польше, и не скрыли этого от Шулленбурга и Юкскюля. Те приступили к Клаусу: надо стать адъютантом главнокомандующего и принять участие в заговоре. Клаус ответил, что не готов к этому. Адъютанты были в чинах – один подполковник, другой майор – и маловероятно, чтобы капитана назначили на такую должность. Своей жене, Нине он сказал, что его пытались вовлечь в заговор, он должен был донести, но делать этого не станет. И добавил: невозможно предпринять что-то, пока Гитлер так успешен. Оба признания говорят о том, что Клаус был не против свержения власти наци, но не находил время подходящим для этого.

Именно в этом месте своей книги Хоффманн в попытке анализа личности Штауффенберга отмечает: зная характер его героя невозможно объяснить, почему, считая свержение режима неотложной необходимостью, он ждал почти три года прежде, чем начать действовать. Другая странность – это осуждение Клаусом политических мотивов к войне, контрастирующее с энтузиазмом, с каким он выполнял свои обязанности. В этом случае, пишет Хоффманн, ответ кроется в его отношении к военной этике и в доверии к военному руководству. Частично – в горечи поражений Первой мировой войны и тяжести Версальских соглашений. Наконец, в последнюю очередь, в подверженности пропаганде. Хотя цели ее достойны порицания, не вся пропаганда была лжива. Клаус верил, что война начата ради высокой цели самосохранения нации, достигаемой лишь в результате справедливой и долгой борьбы. Штауффенберг встал против Гитлера, поняв, что обманут, как и сотни его товарищей-идеалистов.

Это анализ историка, он опирается лишь на рациональные доводы. Но Клаус был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо. Он был эмоционален и одарен богатой фантазией. Рафинированное воспитание, кодекс чести, налагаемый знатностью, жесткая самодисциплина сделали его личностью эталонного уровня цивилизованности. Даже советские историки, не сочувствовавшие заговору против Гитлера, платили дань восхищения человеческим качествам Штауффенберга. Но нельзя забывать, что и по характеру, и по воспитанию, и по окружению фон Штауффенберг был чистой воды романтиком и, к счастью, остался им до последнего вздоха, до выкрикнутого в дула направленных на него ружей завещания: «Да здравствует священная Германия!» Военная профессия была делом его жизни, хобби, игрушкой, если угодно. Мысли и новации Штауффенберга подтверждают, что в военном деле он достиг совершенства, практически и концептуально опередив современников, стоявших выше его на иерархической лестнице. При такой увлеченности профессией невозможно исключить из мотивации игровой фактор. Небывалые просторы предоставил германской армии Гитлер. Сердца военных Германии, страны традиционно воинственной, зажглись азартом грандиозной игры. Отрезвило их сопротивление, какого они не ждали и которое во многом – пожалуй, во всем – было результатом политики Гитлера на оккупированных территориях. Накал этого сопротивления сделал несомненным, что игра смертельна. Не для них, они, профессионалы, готовы были умереть. Игра оказалась смертельна для Германии. И горечь по поводу того, что они обмануты, что их порывы использованы в худших целях, а сами цели, оказывается, недостижимы, подвигнула их на то, чтобы умереть – за Германию, против Гитлера.

Наконец, есть еще одно соображение, его уместно привести уже здесь: вовлеченные в заговор участники не были вполне ни тверды, ни последовательны, иначе Гитлеру и впрямь недолго оставалось бы жить после поворота под Москвой. Приводя объяснения Хоффманна, я лишь укрепляюсь в убеждении, что для молодого офицерства приоритетными оставались военные успехи. Попытка Шулленбурга и дяди Нукса, людей старого уклада, склонить Клауса к действию, несомненно, включала в себя рассказ о преступлениях против мирного населения Польши. Но Штауффенберг позволил себе возмутиться зверствами режима не ранее, чем засомневался в победе, хотя бы только на Востоке.

В обширном рапорте за 15 ноября 1939 года он подводит итоги Польской кампании. Его основное внимание привлекает то, что система донесений и команд приспособлена к условиям траншейной войны, где расстояния между штабами невелики и связь проста. В условиях маневренной войны снабжение становятся проблемой, так как войска не могут использовать параллельные дороги, как во время маневров, а вынуждены двигаться по одной, иногда деля ее с другим соединением. Активность соединений и темп их продвижения слишком высоки, заявки устаревают, не дойдя до квартирмейстеров. Ни разу на протяжении Польской кампании его дивизия не получила в должном количестве требуемых боеприпасов, питания и горючего. О запчастях, о дополнительном вооружении и ремонтном оборудовании и вовсе не могло быть речи. Дивизия была вынуждена разбирать на запчасти поврежденные машины, тем самым делая их окончательно непригодными к использованию, или даже угонять машины соседних соединений. Наступая быстро, дивизия снабжалась из складов, расположенных далеко от района боевых действий. Никто ни на каком уровне командования не знал, какие склады имеются и где. На складах в спорах за горючее квартирмейстеры выхватывали пистолеты. Запас горючего покрывал не более половины потребности, и, если бы не захват польских складов, дивизия остановилась бы. Грузовики не приспособлены для бездорожья. Мосты и дороги после прохождения танков становились непроходимы для колесного транспорта. В распоряжение квартирмейстеров технические войска посылали ненужных специалистов типа пивоваров и садовников. Клаус указывал на неотложную необходимость рационализации квартирмейстерской и инженерной служб. Необходима стандартизация колесного парка, освоение грузовиков-вездеходов, менее уязвимых танков, модернизация орудий и пулеметов. В рапорте ни слова упрека в адрес солдат, и понятно раздражение католика Штауффенберга речью Геббельса, провозгласившего, что немецкий солдат будет храбрее рыцарей крестовых походов, так как сражается за хлеб и жизненное пространство, а не за пустые фантазии.

Исключительные способности Штауффенберга к организации были отмечены Генштабом уже при окончании академии. Но обязательные этапы в продвижении по службе требовали последовательного продвижения по службе и практики в качестве офицера разведки или квартирмейстера. Квартирмейстер танковой дивизии так же важен, как начальник штаба, ибо подвижность и успех операций целиком зависит от снабжения горючим и боеприпасами. Когда Штауффенберг в ноябре 1939 года стал прикрепленным офицером Генштаба, в его характеристике отмечался организаторский талант и неустанное трудолюбие, а тактические способности оценивались как хорошие. Дивизионный командир, бригадир Кемпф[26], в своей речи в январе 1940 года сказал, что дивизия имеет квартирмейстера, который, надо надеяться, никогда не покинет нас. Кемпф вспоминал, что ему не приходилось заниматься снабжением, при Штауффенберге оно было великолепно.

Когда начальник штаба 6-й танковой дивизии стал начальником штаба корпуса, на его место был назначен капитан Штадке. Первое время ему пришлось нелегко: офицеры дивизии ждали на этой должности Штауффенберга.

Офицеры Генштаба в действующей армии – заметная элита, они носят широкую красную полосу вдоль шва галифе. С 1 ноября 1939 Клаус – офицер Генштаба в армии, и с этого дня он постоянно ждал начала кампании на Западе. Она началась 10 мая 1940. 6-я танковая дивизия в составе 41-го корпуса генерала Рейнхардта достигла Люксембурга, Бельгии и французской границы на Маасе 12 мая, днем позже, чем планировалось. Мост через Маас был взорван, форсировать реку при поддержке авиации не удалась. Артиллерия противника уничтожила временный понтонный мост. Дивизионная артиллерия застряла на переполненных дорогах, а колонна с военными материалами под командованием майора Торфа находилась неизвестно где. Штауффенберг сел в штабной разведывательный «шторьх», нашел Торфа и его войска, высвободил их из пробки и привел к Маасу. 15 мая 6-я дивизия начала штурм оборонительных сооружений. Прорыв французской обороны оказался делом более легким, чем ожидалось, и в тот же день бригадир Кемпф отдал приказ о преследовании противника.

Майор Торф так описывает Штауффенберга на квартирмейстерском совещании. Высокий, тонкий, подвижный, он встречал дивизионных и связных офицеров с сияющей учтивостью, следя за тем, чтобы каждому был предложен бокал вина или табак, задавал не относящиеся к делу вопросы, рассказывал смешные истории, и вдруг тем же тоном диктовал приказы – левая рука в кармане галифе, в правой бокал вина, шагая взад и вперед по комнате.

Штауффенберг был глубоко взволнован коллапсом великой нации, не только военным, но и психологическим. Он мало спал, зато наслаждался отменным вином. Графиня Штауффенберг скопировала его письмо и разослала подругам. Они ответили, что получают такие же письма. Общее заключение было, что поляки сражались яростнее французов.

27 мая Штауффенберг написал второе с начала кампании письмо с грустными новостями: его переводят в отдел формирований Генштаба, где он возглавит группу II – организация и командная структура мирного времени. Ему трудно расстаться с дивизией во время славного наступления. И для чего? Чтобы погрузиться в бюрократию. Дивизия принимала участие в решающих операциях, и он был удачлив в своей работе: «…несмотря на немыслимую скорость (наступления) дивизия всегда была превосходно снабжена». Местные склады ломились от продовольствия, транспортные самолеты вовремя доставляли горючее, раненые получали немедленную помощь, были открыты ремонтные мастерские в Намуре и Шарлевиле, две тысячи механиков были переброшены самолетами. Этим вспомогательным силам приходилось отражать атаки, так как при быстром наступлении фланги дивизии обнажались. Квартирмейстерские подразделения участвовали в боях при Роуврое и Л’Ешели 16 мая, при Онекуре 19 мая и подвергались бомбардировкам с воздуха.

В том же письме Клаус выразил свое сочувствие большой британской трагедии – так он называл Дюнкерк. Он, однако, не считал англичан побежденными. Бритты стоят перед лицом большого решения. «Если они не уступят, борьба еще более ожесточится, ибо мы должны будем сражаться с Англией на уничтожение». Он знал англичан…

В отчете о кампании Клаус предлагал рационализацию снабжения. Колонна боеснабжения состоит из трехсот-пятисот грузовиков, она слишком громоздка и должна быть разбита на пять колонн меньшего размера.

31 мая Штауффенберг был награжден Железным Крестом Первой степени. В тот же вечер состоялись проводы. Сохранилась запись: «Второй дивизионный офицер Генерального Штаба капитан граф фон Штауффенберг, который прослужил в дивизии от ее основания и чья неустанная работа прочно привязала его к ней, переведен во Второй отдел Генерального Штаба. Его преемник капитан Кольсман, офицер по спецзаданиям».

В новые обязанности Клауса вводил его предшественник, приятель по службе в Бамберге, капитан фон Пезольд, считавший, что Германия не может победить в этой войне. Клаус считал, что может. Две победоносные кампании и бравурная экспедиция в Норвегию сделали его оптимистом, и это сделало отношения приятелей натянутыми.

Примечания

* О заговорах против Гитлера и, в частности, о заговоре 20 июля 1944 года, см. статью Евгения Берковича "Одинокие герои. История покушений на Гитлера" в альманахе "Еврейская Старина", №№ 15 и 16 2004 г.

[1] В греческой мифологии хитон кентавра Несса, испачканный его кровью, принес смерть Геркулесу. 21 июля, после провала покушения, фон Тресков вышел на ничейную землю и подорвал себя гранатой.

[2] Родившийся в Брауншвейге от отца-немца и матери-датчанки Аксель фон дем Бусше восемнадцатилетним вступил в германскую армию в 1937 году и был определен офицером в 9-й Потсдамский полк, принявший участие в Польской кампании. В 1942 году капитан фон дем Бусше стал случайным свидетелем осуществленного отрядом СД на заброшенном аэродроме в Дубно убийства трех тысяч евреев. Это травмировало его на всю жизнь и решительно обратило против Гитлера. Он примкнул к заговорщикам группы армий «Центр», ведомой полковником Хенигом фон Тресковом, и заявил, что после увиденного есть лишь три пути сохранить честь офицера: пасть в бою, дезертировать или восстать против правительства. Он избрал третий пусть и решил убить Гитлера, принимая на себя законное право защитить многих от беззаконных преступных действий.

[3] Stauffenberg. A Famili History, 1905-1944 by Peter Hoffmann, Third Edition, 2008, McGill-Queen’s University Press, Montreal & Kingston. London. Ithaca.

[4] Перевод М.Л.Михайлова

[5] Стефан Георге, также Штефан Георге (настоящее имя Генрих Абелес, 12 июля 1868 Бюдесхейм, теперь часть города Бинген-на-Рейне – 4 декабря 1933, Минусио близ Лугано, Швейцария) – немецкий (австрийский) поэт. Георге принадлежит к числу крупнейших австрийских поэтов наряду с Гофмансталем и Рильке. Он был вождем неоромантиков. Учился у французских символистов, оказал большое влияние на русских символистов Валерия Брюсова и Вячеслава Иванова. На русский язык его переводили Брюсов, Эллис, Радлов, Вяч. Иванов. Его стихи положены на музыку многими композиторами (фон Цемлинский, Арнольд Шенберг, Антон Веберн и др).

[6] Зато всем известно само имя – Эрих Маркс. Так звали генерала, представившего Гитлеру первый набросок плана, получившего впоследствии название «Барбаросса».

[7] Эрнст Канторович (1895, Познань – 1963, Принстон) – немецкий и американский историк-медиевист, представитель интеллектуальной истории.

[8] Гряда холмов, в которой захоронен Фридрих Барбаросса

[9] Гнейзенау Август Вильгельм Антон (27.10.1760, Шильдау – 23,8.1831, Познань), прусский генерал-фельдмаршал (1825), граф Нейтхардт (1814). Окончил Эрфуртский университет, с 1782 офицер в австрийской армии, с 1786 в прусской армии. В 1807 успешно оборонял крепость Кольберг от французов. После разгрома Пруссии Наполеоном Г. вместе с Шарнхорстом работал в комиссии по реорганизации армии. В 1809 по требованию французского правительства уволен в отставку. Разрабатывал стратегию истощения для русской армии на случай войны с Наполеоном. В 1813 генерал-квартирмейстер, с мая 1813 начальник штаба Силезской армии Блюхера. Осуществленный по замыслу Г. маневр прусской армии способствовал победе при Ватерлоо. С 1830 главнокомандующий прусской армией.

[10] Людвиг Тормайлен (Ханау, 1889 – Бад Эмс, 1956), немецкий скульптор, последовательный сторонник нацизма и проводимой им расовой политики.

[11] Битва при И́ссе (333 до н. э.) – сражение между македонской армией Александра Великого и персидским войском царя Дария в Киликии (Малая Азия). Согласно историкам древности Александр с учетом подкреплений и оставленных гарнизонов к моменту битвы мог иметь около 35 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы. Силы персов неизвестны, греческие источники повторяют невероятную цифру в 250–600 тысяч, из которых только греческих наемников-гоплитов около 30 тысяч. Современные историки склоняются к оценке персидского войска в 100 тысяч, однако на весьма шатких основаниях логистики.

[12] До двадцатисемилетия Клауса или достижения восьмилетнего срока службы. Но он получил разрешение в 1933, и свадьба состоялась в сентябре.

[13] Пауль Людвиг Ганс А́нтон фон Бенкенжорф унд фон Гинденбург (2 октября 1847 – 2 августа 1934) – немецкий военачальник и политик. Главнокомандующий на Восточном фронте (1914–1916), начальник Генерального штаба (1916–1919). Генерал-фельдмаршал. Рейхспрезидент Германии (1925–1934). В январе 1933 года назначил Гитлера рейхсканцлером. 21 марта 1933 в гарнизонной церкви в Потсдаме состоялось символическое рукопожатие Гинденбурга и Гитлера, означавшее преемственность нацизма традициям старой прусской армии. В апреле 1933 года возразил против нацистского законопроекта о государственной службе и настоял, чтобы со службы не увольнялись евреи-ветераны Первой мировой войны. После «ночи длинных ножей» отправил Гитлеру благодарственную телеграмму. Гитлер после смерти Гинденбурга принял полномочия главы государства, выбрав себе титул «Фюрер и рейхсканцлер».

[14] Курт фон Шлейхер (4 апреля 1882 – 30 июня 1934) был рейхсканцлером Германии с декабря 1932 по январь 1933 года, предшественником Гитлера на этом посту и, таким образом, последним главой правительства Веймарской республики. Застрелен по приказу Гитлера во время Ночи длинных ножей вместе с своей женой Элизабет. Целью «Ночи» была расправа с руководителями СА, но Гитлер велел заодно убить нескольких своих политических врагов. Шлейхера фюрер подозревал в желании реставрировать династию Гогенцоллернов.

[15] По Версальскому договору, вооруженные силы Германии должны были быть ограничены 100-тыс. сухопутной армией. Отменялась обязательная военная повинность. Основная часть сохранившегося военно-морского флота подлежала передаче странам-победителям. Были наложены жесткие ограничения на строительство новых боевых кораблей. Германии запрещалось иметь боевую авиацию и бронетехнику (за исключением некоторого количества бронеавтомобилей для нужд полиции).

[16] Пауль Томас Манн (1875–1955) – немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1929), крупнейший представитель немецкой литературы ХХ века. Георг Кайзер (1878, Магдебург, Германия – 4 июня 1945, Аскона, Швейцария) – немецкий драматург, поэт, прозаик, ярчайший представитель драматургии экспрессионизма. Франц Верфель (1890, Прага, Австро-Венгрия – 1945, Беверли-Хиллз, США) – австрийский поэт, романист и драматург.

[17] Эрнст Морвиц (Гданск, 1887 – Мурано, 1971), юрист, германист, переводчик Стефана Георге на английский. Был лишен работы и эмигрировал из Германии в США в 1935 в связи со своим еврейским происхождением.

[18] Клотильда Шлейер (1900-2004), известный испанист, член кружка Стефана Героге и автор книги о нем.

[19] Его отец, генерал-лейтенант граф Фридрих фон Шуленбург, в мировую войну был начальником штаба группы армий под командованием кронпринца. С 1924 по 1928 год он руководил ячейкой Национальной Народной партии в рейхстаге, а с 1933 года был членом НСДАП и почетным генерал-лейтенантом СС. Когда в 1939 году он умер, ему устроили государственные похороны с участием Гитлера.

[20] Адам фон Тротт цу Сольц (9 August 1909 – 26 August 1944), немецкий юрист и дипломат, игравший одну из ведущих ролей в заговоре. После переворота его предполагали назначить министром иностранных дел нового правительства и поручить переговоры с союзниками.

Граф Петер Йорк фон Вартенбург (13 November 1904 – 8 August 1944), немецкий юрист, один из активных членов кружка Крейзау.

Граф Хельмут Джеймс фон Мольтке (11 марта 1907, Крайзау, ныне Кжижова, Польша – 23 января 1945) – немецкий юрист, организатор и идейный глава кружка Крейзау.

[21] 5 октября 1937 г. в Чикаго президент Рузвельт в резких выражениях говорил о «режимах террора», которые попирают международное право и создают угрозу основам цивилизации. Подчеркнув, что агрессия приобрела глобальный характер и угрожает всем странам без исключения, он призвал «положить конец международной агрессии» и, сравнивая агрессию с эпидемией заразной болезни, сделать то, что обычно предпринимают в таких случаях, – «установить карантин»

[22] О том, как верно Штауффенберг предвидел возможности кавалерии, говорит практика Второй мировой войны. В разгар наступления группы армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока в его тылу, на коммуникациях, появилась конная группа (две дивизии и вспомогательные части) полковника Доватора. Это так было неожиданно и так похоже было, что за диверсией последует сокрушающий фронтальный удар (Западный фронт маршала Тимошенко в это время и впрямь наступал массированно), что на несколько решающих дней остановило продвижение немцев и, возможно, повлияло на роковое решение Гитлера – предпочесть окружение Киева удару на Москву.

[23] Теодорих Великий (451 – 30 августа 526) – король остготов и римский император, правил в 470-526 годах.

[24] "Все действительное разумно, все разумное действительно" – эту универсальную формулу Гегеля распространяли и на государственное устройство, оправдывая ею существование любой власти.

[25] Вальтер фон Рейхенау (Карлсруэ, 8 октября 1884 – Полтава, 17 января 1942), фельдмаршал, один из авторов Ночи длинных ножей, с 1941 года командующий 6-й армией группы войск «Юг.

[26] Фон Лоэпер командовал 1-й Легкой дивизией до 12 октября 1930 года. Дивизия была переименована в 6-ю танковую и возглавлена бригадиром Вильгельмом Кемпфом, впоследствии командовавшим на Восточном фронте 48-м танковым корпусом и армейской группой «Кемпф», успешно прикрывшей фронт после катастрофы 6-й армии под Сталинградом.