Магическую
силу литературного слова я ощутил в седьмом классе 11-ой русской средней школы
г. Троицка Челябинской области, в котором оказался не без Б-жьей помощи, минуя
учебу в пятом и шестом классах.
Окончив до войны с Германией четыре класса в приграничном с нею
украинском городке, последующий жизненный опыт пришлось обретать на открытых
железнодорожных платформах и продуваемых ветрами теплушках, убегая от немецких
"дружественных" объятий.
К концу 1941 года наша семья добралась до Урала, где суровая зима
встретила беспощадным, пронизывающим до костей, ветром, от которого не спасало
обретенное в пути рванье. Первый приют нам предоставила татарская семья - двое
взрослых и десять детей, владеющая бревенчатой избой на окраине забытого
властями городка. Нам, семье из шести человек, они выделили большую из двух
имевшихся в доме комнат, с длинным дощатым столом посередине, оставив за собой
кухню с полатями по всей площади помещения. Тем самым сохранив, очевидно,
привычный жизненный уклад.
Не дав голодным и холодным постояльцам оглядеться, хозяева усадили нас
за упомянутый стол и, поставив перед каждым по тарелке умопомрачительно
пахнувшего борща, пожелали приятного аппетита. С той поры я предпочитаю борщ
всем другим блюдам...
На входе проникновению холодного воздуха в дом преграждали примыкающие
к нему со двора неотапливаемые сени и прихожая внутри здания. В последней
развешивалась по ранжиру верхняя одежда, которая, к сожалению, за мной не
числилась. И, чтобы "проветриться", приходилось дожидаться
возвращения домой моего ровесника по имени Кавгади, валенки и телогрейка
которого предоставлялись в мое временное пользование. Спасибо ему: зная, что
его с нетерпением ждут, он возвращался всегда вовремя... Плюс к тому - изредка
я просматривал его учебники, что в последующем содействовало сдаче мной
экзаменов экстерном за пятый класс, с одной переэкзаменовкой по немецкому
языку, к учебнику которого я принципиально не прикасался. Эпизод
переэкзаменовки заслуживает отдельного рассказа, так как принимала его не по
времени интеллигентная, абсолютно глухая на оба уха, изумительно душевная
старушка.
Морозные дни пробегали один за другим. И вскоре, чтобы не загораживать
узкие проходы по периметру стола, я разместился под ним и занялся интенсивным
приобщением к художественной литературе, разрешенной к чтению советской властью
и еще не использованной, по военному времени, курящим людом на самокрутки.
Доставку книг осуществляли старшие члены семьи. Читал запоем, отдавая
предпочтение тем из них, где речь шла о знакомых местах, прежде всего -
Украине. Так, целенаправленно, я застопорился на творчестве Н.В. Гоголя. Читал
и перечитывал его сочинения до той поры, пока не учуял в художественной прозе
сатирика пропасть между героической патетикой для одного народа и ядовитую
неприязнь в отношении другого, прежде всего - к евреям, вплоть до смакования
издевательств над ними! Невольно возник вопрос: "А как бы он описывал мои
драки с мальчишками, вызванные наличием у меня "стандартного"
еврейского носа?.." Потасовки, малая доля которых поведана в книге
"Жестокий век".
На этом мои контакты с сочинениями Гоголя прекратились. Но не от нас
все зависит...
...Весной 1942 г. я начал трудовую деятельность в столярной мастерской
ремонтно-строительной конторы. О школе не забывал и, с началом очередного
учебного года, посидел несколько дней за партой в шестом классе. Но
"голод,- говорят,- не тетка", и я вернулся в столярную мастерскую,
где в обеденный перерыв перепадала миска похлебки, и хлебная карточка рабочего
была на двести граммов весомей иждивенческой. О чем, без прикрас, рассказал в
повести "Лёнькина профориентация" - о первых шагах мальчишки в
коллективе взрослых людей, разными путями добывавших свой кусок хлеба. И пацан
вынуждено задался вопросом: "С кого брать пример?.." Убеждаясь в
каждом случае, что главная профессия человека - быть Человеком.
...Дополню упомянутую повесть эпизодом, в очередной раз подтверждающий,
что все мы находимся под Всевидящим Оком.
После суровой зимы 42-43 годов, пришла весенняя пора. Поутру одного из
дней, меня, "старшего куда пошлют...", отправили в город для
выполнения заявки высокого городского начальства, среди которого квартиры
сотрудников КГБ числились на первом месте. Отмечаю к тому, что в них изголодавшиеся
люди проходили, как правило, проверку на "вшивость" оставленным, к
примеру, на видном месте ломтем хлеба, отливающей серебром чайной ложкой, а то
и кошельком на полу, умело присыпанный мусором...
...Побросав в мешок инструмент, я вышел на улицу. Еще подмораживало, но
дышалось легко и свободно - ведь сводки с фронтов наконец-то стали радовать
душу! Прошел квартал, как вдруг, на повороте, чуть не столкнулся с вышедшей
из-за угла девчонкой.
Я прошел мимо, но она остановила меня возгласом:
- Привет!
- Привет!
Всмотревшись в прикрытое платком лицо, я узнал соученицу, успевшую
запечатлеть мою физиономию (очевидно, по носу...) за те несколько дней
посещения мной школы в начале учебного года.
- Ты куда?..
- А ты куда?
- В школу. У нас сегодня первый экзамен по русскому языку - диктант
писать будем...
И разошлись. Сделав несколько шагов, эта исключительно смышлёная, как
оказалось, дева, остановилась посреди проезжей части улицы и, в задумчивости,
произнесла:
- А знаешь, Коренблит (по имени не знала, а диковинную фамилию
запомнила, видно, при проверках присутствующих на уроках), - а тебя из журнала
не вычеркнули...
Мгновенно уловив направленность мышления Б-жьей посланницы, не
раздумывая, вместе с ней направился в школу. Войдя в класс, услышал возглас
стоявшей в проходе преподавательницы: "Коренблит пришел!.." Приглядев
свободное место, сел за парту, бросив под ноги мешок с инструментом.
...Думается, что "трояк" по диктанту мне поставили из
интернациональной солидарности, присущей простым душевным людям. И я продолжил
сдачу экзаменов, с трояками и переэкзаменовками, перевалив в седьмой класс!
* * *
...И все же:
как объяснить, что в школьных журналах числились "мертвые" души?
Ответить на этот вопрос смогут только мои ровесники, родители которых в те
военные годы, подобрав где угодно картофельные очистки, жарили их на ошметках
лука в виде "котлет". Тем более, Учителя, заработки которых - во все
времена Советской власти - были на самом низком уровне.
* * *
Русский язык и литературу в седьмом классе преподавала учительница-горбунья
из эвакуированных: женщина без возраста, всегда в одном и том же белом свитере,
заношенном и застиранном до землистого оттенка. Жесткий, исподлобья - с навечно
застывшим наклоном головы,- взгляд ее проницательных глаз приводил в трепет
бедовых мальчишек, и не только приезжих, а и местную безотцовскую шпану. В том
числе, посещавшего наш класс, главаря школьной банды Борьки Борисова,
поставившего на моей груди в первый день посещения школы, буквально за
несколько минут до начала занятий, заметную и ныне, ножевую метку. Прижав рукой
рану, я, войдя в класс, выбрал место подальше от стола преподавателя...
В один из дней, по русской литературе было продиктовано домашнее
задание - написать сочинение на тему: "Город 18-го века по произведению Н.В.
Гоголя "Ревизор".
"Ревизора" я читал и перечитывать не собирался. Но отчитаться
пред классным "тираном" как-то надо... И я решил описать город, в
который забросило нас лихолетье - Троицк, с его застывшей на века цивилизацией:
зимними горками у водоразборных колонок, летними пыльными бурями, прогнившими
деревянными тротуарами, осенне-весенней непролазной грязью, из которой вначале
высвобождаешь ногу, и лишь затем, шаря руками в вязкой жиже, нащупываешь
обувь... В нем явно ничего не изменилось с гоголевских времен, если не считать
разоренного большевиками Собора в центре города, с четырьмя опустошенными
звонницами по углам, но, даже на фоне темных глазниц оконных и дверных проемов,
продолжающего привлекать взгляд своей монументальностью...
Трудился я над сочинением не один день, вдруг обнаружив, что
наслаждаюсь каждым удачно подобранным словом!
...На уроке тянул кверху руку, видимо, выше всех. Что-то учуяв в
читаемом мной тексте, ребята поначалу притихли, а затем, разглядев знакомые
картинки родного города, разразились безудержным хохотом. Смеялся и сам автор,
захлебываясь рожденными в сомнениях и творческих муках строками. И...
ошеломленно замолк, неожиданно разглядев расцветшее в улыбке лицо своей
Учительницы! Столь неожиданное ее перевоплощение несомненно сказалось на
поведении аудитории. И в неосознанной надежде продлить столь редкое видение,
несколько учеников, надрывно смеясь, буквально лежали на партах...
С этого дня Борька взял надо мной непрошенное шефство, выражаемое в
неприкасаемости для его шпаны содержимого моих карманов. Что наглядно
демонстрировало действенность литературного слова.
* * *
...Через полвека после издания моей первой книги, из беседы старших
сестер, узнал, что учительница русского языка не ограничилась только
доброжелательной улыбкой:
- Помнишь, в Троицке, мама говорила...
И сразу вспомнилась неожиданно произнесенная в те дни фраза моей
непредсказуемой родительницы:
- А ты знаешь, (дальше последовало имя известного еврейского писателя)
- ведь он наш дальний родственник...
Забыв о первом литературном опыте, с которым ни с кем дома не поделился
и, соответственно, не поняв, ради чего понадобился "нашему забору
двоюродный плетень", я пожал плечами:
- Ну и что?..
Потому,
утверждать о наследственности моих литературных упражнений (разумеется, только
по материнской линии...), у меня нет оснований. Важен сам факт встречи
моей Учительницы с Капитаном нашего семейного корабля, что, с учетом моих с
мамой отношений, частично поведанных в книге "Жестокий век", было не
лишним... Заодно напомню, что мой дед (по отцовской линии...) Шмил
Коренблит был известным адвокатом. А это, как известно, пишущая и въедливая
братия...
* * *
...Закончив
с отличием в 1949 году Винницкий строительный техникум, от привилегии
поступления в институт без экзаменов пришлось отказаться, так как мой вес в
двадцатилетнем возрасте составлял всего сорок семь килограммов. И, чтобы кроме
упрямого еврейского характера, обрести, хотя бы по минимуму, мужские мускулы, я
поступил в Ленинградское училище военных сообщений, где меня, с красным
дипломом, также приняли без экзаменов.
Военное училище закончил с одними пятерками. Но на дворе шел 1952 год с
его процессами над "врачами-убийцами", проводимыми не только в Москве
и Ленинграде, а и в Российской глубинке - в каждой больнице, поликлинике и
амбулатории, где врачи еврейской национальности работали на заметных
должностях. Организованный властью всеобщий психоз распространился и на армию.
Многие военачальники, прежде всего - политработники, словно с цепи сорвались и,
попирая элементарные человеческие нормы, стали копаться в биографиях
"инородцев". Не обойдена была вниманием в училище и моя персона, из
карьерных соображений приглянувшаяся заместителю командира первого батальона
подполковнику Тумашову, сделавшему все возможное, чтобы выявить еще одного
потенциального шпиона в моем лице.
- А как вы поступите, если ваш американский родственник предложит
сообщить некоторые данные о Советской армии?..
Повод для этого, как ни печально об этом говорить, я предоставил сам,
сообщив при оформлении документов для вступления в партию, что в прошлом,
ушедший в мир иной брат отца, был женат на женщине, сын которой от первого
брака, проживает в Америке...
Труд подполковника не пропал даром - моя дальнейшая служба проходила не
в Петергофе, куда, при распределении, было пять вакантных мест (по списку
перворазрядников, я шел пятым...), а в Восточной Сибири.
Но нет худа без добра: благодаря его стараниям я обрел материал для
повести "Неотправленные письма" (книга "Избранное"). Да и
мой "живой" вес повысился, за три года учебы в училище, более чем на
одну треть в сопоставлении с начальным. И физическую закалку также со счетов не
сбросить - так как, впервые соприкоснувшись со спортивными снарядами, все
свободное время целеустремленно посвящал им. И обретя мускулы, даже стал
защищать честь роты по спортивной гимнастике. Все это осталось при мне, если не
считать некоторую потерю в весе в последующем - в голодной, во все времена,
Сибири...
* * *
Отпущенный мне - какой ни есть - литературный дар, в период армейской
службы, проявился единожды.
Документ об окончании военного училища по первому разряду позволял,
после первого года службы в войсках, поступить в Академию. Отобрать его никто
не мог, и я - год за годом - направлял, через соответствующие командные инстанции,
требуемые документы в Ленинградскую Академию. Но раз за разом они, не дойдя до
адресата, возвращались с грифом: "Отказать". В 1955 году, отправив
документы в очередной раз, я, чтобы не рисковать с моим семиклассным
образованием и познаниями на уровне двух среднетехнических учебных заведений,
стал посещать десятый класс 14-й Иркутской вечерней школы.
...Экзамен по русской литературе, в виде сочинений на заданные темы,
единой группой писали учащиеся обоих десятых классов - всего, примерно,
шестьдесят человек. Я взял свободную тему, позволявшую отразить панораму
достижений нашей родной (без кавычек - я в нее верил!) Советской власти. Тема
всесторонне мне знакомая из политзанятий и политинформаций, еженедельно
проводимых мной в подразделении: о стройках Коммунизма, недосягаемом для
капиталистических стран развитии образования и культуры в нашей стране, и
особенно наглядным на тот период - об освоении целинных земель, что,
несомненно, позволит решить очередную Продовольственную Программу. Терять было
нечего, и разошелся я не на шутку, так как и с моей "колокольни",
участвуя в строительстве железной дороги Иркутск-Слюдянка, также кое-что было
видно. Так что писал сочинение, с надеждой взирая на происходящее...
На очередном экзамене меня перехватил директор школы:
- Зайдите ко мне...
Оказалось, что я - его единственная надежда заполучить "для
школы" хотя бы одну золотую медаль, так как у меня одного пятерка по
сочинению! Но с одним условием: я должен сдать экзамены по предметам, которые
не изучал по школьной программе, начиная с восьмого класса.
- А мы вам поможем!.. - заверил он.
Спасибо ему - первое доброе слово в моих исключительно напряженных
весной 1956 года буднях, в результате которых обретение школьной золотой медали
теряло всякий смысл...
* * *
Поведаю о данном периоде подробнее.
По причине тяжкой болезни жены, требующей каждые десять дней посещения
расположенного в Иркутске тубдиспансера, я был вынужден подать рапорт на
перевод в так называемую "Отдельную роту минеров", дислоцирующуюся на
стации Кая - в девяти километрах от столицы Восточной Сибири.
Ротой командовал Майор (с большой буквы!), фамилию которого, за
считанные месяцы совместной службы, к сожалению, не запомнил: выше среднего
роста, с внимательным, все замечающим взглядом, интеллигентным содержанием и,
профессионально - безукоризненно грамотный строитель.
Рота заканчивала строительство четырехэтажного жилого дома по улице
Фурье, рядом со штабом бригады и вблизи от навещаемой супругой лечебницы. Что
решало наши семейные проблемы: с заходом на стройку по пути в диспансер, жена
оставляла мне ребенка и, по возвращении, отбирала.
Однажды, обходя стройку, Майор увидел в одной из отапливаемых комнат
ползающего по полу карапуза и поставленного мною на догляд солдата. Узнав, чей
ребенок, тут же устроил мне "разнос":
- В день, когда ваша супруга должна навестить лечебницу, оставайтесь с
ребенком дома! По ее возвращении, приезжайте на стройку автобусом - два часа
вашего отсутствия ничего не решают. Технические указания, если требуется,
отдавайте с вечера или с утра - на разводе роты.
Так и пошло. И я, комсомолец, благодарил Всевышнего за ниспосланную
моей семье удачу.
* * *
"Но не долго музыка играла": вскоре Майора куда-то перевели, а
на его место назначили где-то подобранного капитана Асмолова - малограмотного
во всех отношениях и абсолютно ничего не смыслящего в строительстве, мелкого по
габаритам и душевному содержанию человека, вечно чем-то недовольного,
отличавшегося, разве что, звериным рыком и непрерывным матом в процессе
сбрасывания на первом встреченном солдате накопившейся в нем злобы:
Ё... твою мать! Почему тут щепки валяются?!..
Я продолжал службу по ранее установленному распорядку, отдавая при
встречах честь непосредственному командиру, с каждым днем убеждаясь, что
разговаривать, в сущности, не с кем и не о чем. И, соответственно, абсолютно не
стремился к налаживанию с ним взаимоотношений. Тем более что с первых дней
ничего доброго по отношению к себе в его мышлении не просматривал:
- А у вас есть разрешение на посещение вечерней школы?!..
- Я посещаю школу в личное время, которым вправе распорядиться по
своему усмотрению!..
День ото дня взаимная неприязнь между нами росла. Но, находясь в одном
подразделении, тем более - в его подчинении, уберечься от встреч с ним было
невозможно. Тем более что и он, по причине профессионального невежества,
оказался в зависимости от своего подчиненного. Чему я, по "накату"
работы с Майором, продолжительное время не придавал значения, не обращая
внимания на то, что, находясь на стройке, капитан всегда находился
поблизости... И когда появлялась нужда во мне, он незамедлительно переходил на
"приятельские" отношения. Чаще всего, по приходу высокого начальства,
которое посещало подготавливаемый к сдаче в эксплуатацию жилой дом довольно
часто, так как квартиры, на тот период, уже были распределены между офицерами
штаба бригады. "Дружески" подталкивая меня локтем, ротный шептал:
- Иди! Докладывай...
Но бывало и иначе. Однажды, находясь внутри здания, я расслышал доносящуюся
со двора злобную брань ротного. Глянул в оконный проем и увидел стоящего перед
ним, явно в полуобморочном состоянии, одного из лучших солдат моего взвода -
рядового Нодь (фамилию воспроизвожу из сохранившейся статьи под названием
"Ценное предложение", опубликованной в бригадной газете
"Защитник Родины"), сварщика высокой квалификации, исполнительней
которого у меня за все годы службы не было!
Выбежав во двор, я обратился к продолжающему орать самодуру:
- Товарищ капитан! Это мой солдат. И я прошу по всем замечаниям к моим
подчиненным обращаться только ко мне!
От неожиданности, капитан буквально осоловел - оглянулся кругом и, не
найдя поддержки, замолк. Уловив момент затишья, я приказал солдату идти на свое
рабочее место.
Конфликт был исчерпан. Но неприятный осадок от очередного взбалмошного
поступка командира роты - остался. Тем более что и до него не раз задавался
вопросом: "Как на командной должности в нашей самой прогрессивной
Советской Армии мог оказаться столь жестокий и бездарный человек?.."
* * *
...О статье в газете упомянул не случайно, так как она, несомненно,
добавила "топлива" к злобной реакции ротного по отношению ко мне и
отмеченным в ней солдатам.
Приведу первый абзац: "Обычно шлифовка поверхностей сборных
железобетонных ступеней является очень трудоемкой операцией. С этим столкнулись
строители дома, для которого требовалось, в построечных условиях, отшлифовать
большое количество железобетонных ступеней. Но на помощь пришла творческая
мысль. Рационализаторы воины Дзунза, Нодь и Коренблит создали легкую
портативную конструкцию, которая позволяет механизировать процесс шлифовки
ступеней"...
Кто-то в штабе бригады додумался поощрить рационализаторов. И посыльный
из финансового отдела бригады, благо стройка рядом, отыскав меня, потребовал
срочно распределить 300 рублей, выделенных для этой цели... Триста рублей! И
это в то время, когда солдатское пособие составляло 30 рублей в месяц, а оклад
командира взвода - полторы сотни... Долго не раздумывая, понимая, что в данной
финансовой операции может присутствовать и национальный аспект ("А как
поведет себя этот..."), я поровну разделил выделенную сумму между тремя
рационализаторами - слесарем, сварщиком и конструктором - каждому по сто
рублей. Свершив тем самым непростительную оплошность, совершенно позабыв о
наличии в роте служебной иерархии в составе командира роты, замполита,
капитана-снабженца, старшины роты, каптенармуса и двух поваров - они же видели,
как трое придурков "что-то" творят в слесарке...
Но, если серьёзно, одно действующее лицо я все же обошел вниманием. Им
был начальник политуправления 36-ой желдорбригады полковник Короткоручко,
поставивший "на уши" отдел снабжения и обеспечивший нас
затребованными деталями. И все же, думается, в долгу перед ним я не остался, не
раз меняя по его просьбе отделку в выделенной ему на втором этаже
четырехкомнатной, с центральным отоплением, квартире. Да и покрытые мраморной
крошкой ступени и площадки лестничных клеток по сей день радуют не только его
глаз...
* * *
...Как не отметить, что в этот период, и последующие пять лет, моя
семья, с малым дитем и больной женой - в условиях Восточной Сибири - проживала
в комнатке щитового барака, где к утру вода в ведре превращалась в монолитный
кусок льда!
* * *
Сделанного не вернешь. И стараясь не обращать внимания на недобрые
взгляды начальства, я продолжал заниматься своим (и не своим, как вскоре
разобрался...) делом.
В один из отмеченных дней, отдав необходимые распоряжения на утреннем
разводе роты, я, после двухчасового отсутствия, прибыл на стройку. Подымаясь по
лестнице, в притирку, можно сказать, повстречался со спускавшимся вниз
командиром роты. Воспроизводить высказанное им возмущение моим временным
отсутствием, очевидно, нет надобности. Но его злоба "наложилась" на
мое удрученное состояние, вызванное информацией жены об ухудшении её здоровья.
И услышав в заключение приказ:
- Пусть ваша супруга берет ребенка с собой в больницу! - я отправил
Унтер-Пришибеева в предусмотренном для дебилов направлении...
Вскоре я был вызван к заместителю командира бригады по общим вопросам -
подполковнику Чиркову. В кабинете застал капитана Асмолова, удобно
расположившегося по другую сторону стола и, очевидно, успевшего в мое
отсутствие дать (в лучшем случае...) "исчерпывающую" информацию.
Выслушав меня, попутно сверяясь с путанными и, в большинстве - ложными, все
отрицающими, показаниями ротного, подполковник неожиданно приказал ему покинуть
кабинет. И, обращаясь ко мне, сказал:
- Я вас внимательно выслушал и, в какой-то мере, сочувствую. Но, какой
бы ваш командир ни был дурак (Ей Б-гу, так и сказал...), вы обязаны выполнять
его приказы! И я вынужден отозвать ваши документы из Академии...
Подобного разворота я не ожидал! Как же так: установлено, что твой
командир - Дурак, лишенный не только интеллекта и каких либо полезных для
общества профессиональных навыков, но и элементарного понятия о гуманных
отношениях между людьми. Однако, его оставляют на занимаемой должности, и он
будет продолжать узурпировать власть над молодыми, входящими в жизнь, людьми. А
участь пострадавшего от его примитивного мышления, уготована тебе...
Следовательно, сей результат был заранее спланирован! И ты наглядно принял
участие в очередном акте разыгрываемой по всей стране комедии, где капитану
Асмолову была отведена привычная для таких ущербных людей роль провокатора в
решаемой на тот период "важнейшей" интернациональной проблеме:
- В военные Академии, евреев не пущать!..
Так надо ли служить в такой армии?..
* * *
Я не искал ответа на возникшие вопросы - для меня сей Приговор
прозвучал безысходной трагедией: из армии не вырваться и перспективы роста -
нет и не будет!
Не видя другого выхода, я перестал выходить на службу, не реагируя на
передаваемые вестовыми приказы командира роты прибыть в подразделение. На
седьмой день "диссидентства", я получил приказ явиться на прием к
командиру бригады.
В девять утра следующего дня я вошел в приемную комбрига. Молодая
женщина-секретарь уведомила:
- Придется долго ждать: у командира бригады - Начальник железнодорожных
войск...
...Что-то в Москве произошло, если еще вчера комбриг не знал о
намерениях столь высокого начальства! Но это меня не касается: отданный мне
приказ - выполнен... И я остался в приемной, присев напротив двери в кабинет
комбрига.
Прошло совсем немного времени, как, из рывком открытой двери, выбежал
чем-то взволнованный полковник Корзубов. Без промедления оказавшись рядом со
мной, он произнес:
- Немедленно в часть! Иначе, сниму погоны и отдам под суд!..
Повернулся и молнией вернулся в кабинет.
...Следовательно, даже в присутствии нежданно прибывшего высшего
начальства, комбриг помнил об отданном им приказе. Значит, я на
"прицеле". И хорошо, что находился в приемной...
Жилой поселок из нескольких одноэтажных домов, строительство которого
начала осуществлять рота, находился на 21-м километре - на станции Шелехово. В
пути было время подумать, но решения проблемы освобождения от армейских пут -
так и не нашел.
Пришло оно неожиданно, сразу по прибытии на стройплощадку, когда ко
мне, по привычной - ранее отработанной технологии, стали подходить командиры
подразделений для получения конкретных производственных указаний. Взяв в руки
чертежи, внезапно разглядел вдали капитана Асмолова. И душевный настрой,
опережая разум, откликнулся возгласом:
- Видите: там - командир роты? У него и спрашивайте...
И я стал нести службу, четко выполняя функции строевого командира,
вычеркнув из памяти знания, с малых лет обретённые на объектах Отца-строителя и
закрепленные в строительном техникуме. Упрямо - благо родился и рос на Украине
- занимался проверкой чистоты солдатских подворотничков и вверенного им оружия,
повторяя известную из волшебного детства присказку "Нэма дурных!.."
Каким, несомненно, был все годы службы в армии, совмещая подготовку солдат
согласно воинским Уставам с техническим руководством на стройплощадках, вплоть
до выполнения минно-подрывных работ при разработке скальной выемки на 36-ом
километре (Повесть "Неотправленные письма"), нивелировки
железнодорожного полотна и городских канализационных трубопроводов - веря в построение Коммунизма и Дружбу народов...
* * *
Прошло несколько дней. Солдаты роты выезжали на стройку как на дачу. Я
понимал, что так долго продолжаться не может, так как воинские инженерные
подразделения находятся на хозрасчете: что заработал, то и получай... И вскоре
я вновь стоял навытяжку перед командиром бригады полковником Корзубовым. На сей
раз, он пригласил меня в кабинет. Указав на стул, внимательно оглядел и,
по-отечески, сказал:
- Без разговоров, где бы то ни было! Ожидается сокращение Вооруженных
Сил... Молодых офицеров увольнять не будут. Но я тебя понимаю... Пиши рапорт на
увольнение - я его подпишу. И смотри: до последнего дня - служи как НАДО!
...Шел 1956-й год, с его первым сокращением Вооруженных Сил Советского
Союза. Комбриг оказался умной, дальновидной и порядочной Личностью.
* * *
И все же: как удивительно переплетаются судьбы людей! Ведь именно с
моим, пусть невольным, участием должность командира 36-й бригады три года назад
оказалась вакантной (Повесть "Неотправленные письма", записи от 26
февраля и 2 марта 1953 года). Как, вновь и вновь, не возблагодарить Врача и
Человека с большой буквы, имени которого, к сожалению, не знаю, не позволившего
предшественнику полковника Корзубова, ради спасения собственной карьеры,
сломать жизнь молодого офицера.
* * *
И вот - я на "гражданке": в офицерской форме одежды, но без
погон. За семь лет службы в армии, на штатский костюм денег не накопил. А
заработка техника, едва ли будет хватать на еду... Тем более что трудовую
деятельность придется совмещать с учебой - без высшего образования перспективы
роста не предвидится.
Так и пошло: днем работал, вечером - учился. Сдюжил! Еще и еще раз
убедился, что этот мир не без добрых людей. Прежде всего, назову имя директора
проектного института "Желдорпроект" - Чижик Иван Сергеевич. Из его рук я впервые получил ключи от
двухкомнатной благоустроенной квартиры, в доме, построенном хозспособом, под
моим (прошу прощения за очередное "бахвальство") руководством. Под
его неусыпным контролем, в течение короткого периода, я был последовательно повышен
в должности с техника до старшего инженера, несмотря на отсутствие диплома о
высшем образовании. Соответственно, повысилась и зарплата... Спасибо ему -
Человеку с большой буквы!
* * *
Получив диплом инженера-строителя, сразу поступил на вечернее отделение
факультета журналистики при Иркутском Университете. Именно в эти годы стал
периодически публиковать в газете "Восточно-Сибирская Правда" очерки,
рассказы и юморески.
Знаковым этапом в журналистской деятельности явилась публикация 25
апреля 1970 г. в упомянутой газете очерка "Доклада не будет" (книга
"Избранное"). В один из последующих дней меня пригласил к себе
заместитель директора проектного института "Иркутский
Промстройпроект", где я трудился на поприще главного инженера проектов, и
с порога, подняв указательный палец кверху, сказал: "Там одобряют вашу
статью..." Разумеется, я понял,
куда вхож наш замдиректора, заодно отметив на перспективу, что в тексте с
юмором можно писать о чем угодно. Даже при Советской власти. Но, с оглядкой -
примеров тому искать не приходилось...
Прошло несколько дней и, по приглашению, переданному через директора
института, я посетил Иркутский корпункт газеты "Правда", где, как
оказалось, понадобились корреспонденты из народа. Предложение заманчивое - ведь
за спиной семья, нищая, в целом, зарплата и не решаемый годами для
увеличившейся семьи жилищный вопрос... Но с первых минут знакомства с
руководителем корпункта - рослый мужчина с заплывшими от беспробудного пьянства глазами, плохо
соображавший в беседе после глубокого похмелья, - все мои колебания исчезли: я
отказался от его предложения.
* * *
Прошли десятилетия. За эти годы, работал на высоких должностях, в том
числе - начальником производственно-технического отдела Восточно-Сибирского
совнархоза и главным инженером проектов институтов союзного значения. Что
позволило участвовать в принятии ответственных производственных решений,
содействуя строительству и расширению предприятий и производств по всей
территории страны - таких как Усолье-Сибирский химфармкомбинат,
Восточно-Сибирский завод огнеупоров, Ново-Раздолький Химкомбинат и десятков
других крупных заводов. Что попутно откликнулось встречами с всесторонне
интересными людьми, позволило наблюдать жизнь больших городов и, разумеется,
отразилось на обустройстве быта моей семьи. И все же, даже на таком уровне
встречались примитивы, для которых первоначальным было не решение
государственных задач, а твоя национальная принадлежность. Что не только
удручало, но и каждый раз напоминало: "Сей антагонизм непреодолим. И, как
наказанье Б-жье, ведет Человечество к самоуничтожению! Но жизнь у каждого одна,
и надо где-то передохнуть..."
* * *
В 94-м моя семья, бросив "коту под хвост" все нажитое,
переехала на ПМЖ в Израиль. Где заново осваивать язык общения, необходимый для
организации своего дела - в немолодые, нежданно обрушившиеся годы, уже было не
под силу. И я решил сохранить те интеллектуальные ценности, которые обрел в
прошлой жизни, прежде всего - русский язык, способность видеть, анализировать и
излагать свои мысли на бумаге, тем более что в памяти с малых лет накопилось
многое из того, что опубликовать в приснопамятный период было смерти подобно...
Прежде всего, решил рассказать людям о том, чему оказался невольным
свидетелем в малые годы, застрявшее в памяти и не дававшее покоя своей
бесчеловечностью. Речь идет о сокрытом советской властью преступлении,
свершенном ею в конце тридцатых годов в городе Проскурове (ныне - Хмельницкий),
с запомнившимся исчезновением родных и знакомых людей. Через четверть века,
после случайного обнаружения многотысячного склепа в центре города - в подвале
одного из зданий бывшего НКВД (что, разумеется, и в шестидесятые годы не нашло
отражения в СМИ...), позволило мне в зрелые годы, сопоставив запомнившиеся
эпизоды, сделать неопровержимый вывод в части выявления организатора этого
злодеяния и продуманную им "технологию" уничтожения людей. Довольно
емкое по содержанию и объему произведение, почти мгновенная реакция редактора
газеты "Время", произнесшего магическое слово "Беру!",
побудило мысленно оглянуться на пройденный жизненный путь и неожиданно
обнаружить, что реального - полезного с любых точек зрения - материала у меня
наберется не на одну книгу...
И не откладывая, я приступил к написанию первой книги трилогии
"Жестокий век" - о предвоенной жизни еврейской диаспоры на Украине.
Планируя отразить в следующей книге события периода войны, и в третьей -
послевоенный период.
Над первой книгой работал с утра до вечера, не чуя усталости, зачастую прихватывая ночные часы. Именно ночью, можно сказать - во сне, пришла мысль использования в качестве иллюстраций рисунков Отца - профессионального художника Израиля Коренблита, посвятившего свое творчество современникам, в сущности - действующие лица в описываемых мной событиях.
Израиль Коренблит
Идея настолько обрадовала, что, не медля, решил поделиться ею с
супругой. К моим "экспромтам" она давно привыкла - и на сей раз, не успев
вникнуть в суть предложения, согласилась... Рядом с нею - спокойной и
уравновешенной Женщиной - писалось легко и свободно: не отвлекаясь по
"пустякам", память подбрасывала одну тему за другой, и слова сами просились на
бумагу.
Отсюда, видимо, отклики особо приметливых Читательниц:
- Вы написали эту книгу на одном дыхании. Не отрицайте - я в этом
разбираюсь!..
Приведу еще одно утверждение, к чему совершенно не стремился:
- Вы описали настоящую еврейскую маму!..
При всем
моем уважении к Мамам вообще, и к еврейским - в частности, у меня есть
основание выразить сочувствие соплеменникам, кому досталась вот такая настоящая
родительница. Именно, в надежде подсказать мамам, какими они не должны быть,
я описал маму такой, какой она мне досталась - энергичной, волевой, но излишне
принципиальной...
* * *
...Вернемся к литературе. Издав первую книгу "Жестокий век", сразу приступил ко второй. Однако кончина моей супруги - Иды Григорьевны, после тяжелой непреодолимой болезни, непостижимым образом выбила меня из привычной колеи. И, чтобы не остаться в долгу перед своим Читателем, - военный и послевоенный периоды, я представил в виде повестей "Лёнькина профориентация" и "Неотправленные письма". Объединив их с повестью "Реквием" и ранее опубликованными рассказами, очерками и новеллами - издал книгу "Избранное".
