Эта заметка – о том,
что переселение Святослава Рихтера из квартиры Генриха Нейгауза в квартиру Веры
Ивановны Прохоровой, произошедшее в 1942 году, было (я уверен - втайне от
участников переселения) спланировано в НКВД. А также о других событиях в квартире В.И. Прохоровой - внучки последнего
полноправного владельца Трехгорной мануфактуры, дочери ее последнего
содиректора.
Цитата
первая
“4 ноября 1941 года
папу [т.е. Генриха Нейгауза] арестовали <…>. Для всех нас и для Славы
[Рихтера] папин арест был тяжелым ударом. В нашей квартире опечатали одну
комнату. С этого момента в комнате с двумя роялями жили Слава, Сережа и
бабушка, а я переселилась к маме.” (См. Нейгауз М.Г. “Святослав Рихтер в семье
Генриха Густавовича Нейгауза”/ Вспоминая Святослава Рихтера.- М.: Константа,
2000, с.35-36)
Цитата
вторая
“В 1942 году, когда
Славе [Рихтеру] стало опасно жить в нашей квартире, Вера [Прохорова] и ее семья
(мать и сестра) пригласили его переселиться к ним. Слава прожил у Веры до 1946
года”. (См. цитированную выше статью М.Г. Нейгауз, с. 34)
Цитата
третья
“В военные годы
Святослав [Рихтер] жил в моей семье, хотя был прописан у Нейгауза, с семьей
которого я нахожусь в родственных отношениях. Генрих Густавович в это время сидел в тюрьме. [Неточность: Г.Г. Нейгауз
был выпущен из тюрьмы 19 июля 1942 года; см. цитированную выше статью М.Г. Нейгауз,
с. 36.] До войны Светик жил у него
<…>. Однажды за Светиком пришли с повесткой: “Лихтеру явиться в отделение
милиции с паспортом”. Светик сказал: “Я не Лихтер, а Рихтер, и никуда не пойду”. Оставаться у
Нейгауза было опасно, и тут же было решено, что он переедет к нам на улицу
Фурманова (ныне это Нащокинский переулок). Стараниями органов у нас
ОСВОБОДИЛАСЬ [выделено мной - А.Л.]
комната в общей квартире и мы оказались обладателями трех комнат (двоюродного
брата и дядю арестовали). И Святослав стал там жить. Днем он часто ходил к
Нейгаузам, где и занимался, но вечером всегда уходил к нам. Кстати, ЗА НИМ
ВЕЛАСЬ СЛЕЖКА [выделено мной – А.Л.] не только в военное время, но и после войны,
так как мать была за границей [выехала на Запад из оккупированной Одессы].
(См.: Прохорова В.И. “Он был всецело в жизни…”/ Вспоминая Святослава Рихтера.-
М.: Константа, 2000, с.46-47)
Здесь кажутся, на
первый взгляд, необъяснимыми две вещи:
А) почему
“освободившаяся “ комната не была опечатана;
Б) каким образом
Рихтеру, ЗА КОТОРЫМ СЛЕДИЛИ, удавалось
ГОДАМИ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ жить в квартире Прохоровой без прописки.
О том, какую
чрезвычайную роль играла в военные годы прописка, можно прочесть, например,
в “Дневниках” Георгия Эфрона (М.:
ВАГРИУС, 2004, т. 1, с. 433):
“[Запись от 8 июля
1941 г.] Хозяин комнаты, где мы сейчас проживаем, оставил домкому документ о том, что мы выписываемся 1
августа. Это значит, что с 1 августа мы больше не имеем права тут ночевать.
<…> Но ввиду того, что ее муж [т.е. хозяин комнаты] написал о том, что мы
выписываемся с 1 августа, как мы можем жить без прописки до 1 сентября? Это
невозможно”.
Две приводимые ниже
цитаты объясняют, на мой взгляд, обе упомянутые странности.
Цитата
четвёртая
“Мать Веры [Ивановны
Прохоровой], Надежда Николаевна, - урожденная Гучкова.
Московский городской
голова Николай Иванович Гучков – ее отец.
Александр Иванович Гучков – родной дядя. Да, тот самый, у которого
согласно советской историографии, что ни должность, то крамола: основатель и лидер партии октябристов,
председатель III Госдумы, военный министр Временного правительства [а также –
вдобавок к должностям - один из организаторов Интервенции, влиятельная фигура в
Белой эмиграции. Умер в Париже в 1936
году].
С такой родословной в СССР не то, что на работу
устроиться – жить было невозможно. <…>
К 1930 [!] году маме
[т.е. матери В.И. Прохоровой] все-таки разрешили работать переводчицей с
иностранными туристами, в том числе и высокопоставленными”. (См: Григорьев А.
“Прохоровы с Трех гор”/ Известия, 12 мая 1998 г.)
Цитата
пятая
<<На склоне
лет, когда многие люди начинают жить воспоминаниями, [советской разведчице,
дочери А.И. Гучкова] Вере Александровне Гучковой-Сувчинской-Трэйл понадобился
достойный собеседник. Она пишет <…> [советскому разведчику]
Родзевичу:
'' <…> В свое
время Ежов обожал меня (конечно же, в абсолютно невинном смысле), впрочем, я
писала об этом в своей книге.’’ >>
(См.: Анискович Л. “София Парнок и Константин Родзевич. Две стороны
одной луны ”.- М.: Кириллица, 2005, с. 319)
А вот еще отрывок из
той же книги Л. Анискович (с. 311):
<<Больше всего участников разборки документов [оставшихся после
смерти Родзевича] поразила некая
магическая фраза в одном из писем Веры Трэйл : “Пусть, наконец, меня оставят в
покое с этой историей [об убийстве]
Рейсса и сына Троцкого – у меня железное алиби!” >>
Две последние цитаты,
вне всякого сомнения, говорят о том, что
квартира Прохоровой тщательно прослушивалась. Что и объясняет упомянутые выше
странности, сопутствовавшие переезду и
проживанию Рихтера в этой квартире. НКВД, как я полагаю, спланировало этот переезд
(разумеется, втайне от Рихтера и семьи Прохоровой): лояльность сверходаренного
музыканта нуждалась в круглосуточной проверке.
И в эту мышеловку в
сорок восьмом году был приглашен мой отец*).
О том, что из этого
вышло, я уже подробно писал в своей книжке “Гений зла”, М., 2005(с некоторыми
не вошедшими в книжку деталями можно познакомиться на www.lokshin.org).
Вкратце суть такова.
В 1950 году Прохорова была арестована, а крамольные разговоры, которые вели мой
отец и Прохорова, оставаясь наедине, были предъявлены ей следователем: ”Каждый
наш разговор с Шурой был представлен как мой монолог, мое высказывание или мое
личное мнение.”(См.: Прохорова В. “Трагедия предательства”/Российская
музыкальная газета, 2002, №4) . И на
основании этого Прохорова написала свою статью, обвинив моего отца в своем
аресте.
Удивительно, однако,
как могла Прохорова позволить себе поддерживать целую серию из многих
антисоветских бесед в своей квартире. Она их насчитала целых 12 или 13 штук.
Тем более что мой
отец ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОПАСАЛСЯ ПОДСЛУШИВАНИЯ (см. ее статью).
Тем более что
Рихтер, ЗА КОТОРЫМ СЛЕДИЛИ, продолжал в этой квартире бывать (см. ее статью).
Тем более, имея
такую специфическую родственницу как РАЗВЕДЧИЦА Вера Гучкова-Трэйл.
Тем более что в этой
квартире регулярно бывал и отдыхал там душой близкий друг Прохоровой Юрий
Нагибин – в то время ЗЯТЬ СТАЛИНСКОГО ЛЮБИМЦА И.А. Лихачева , бывшего наркома
машиностроения (!) и чекиста. (См. Нагибин Ю. Вечная музыка. – М.: АСТ, 2004, с. 346-355, а также Нагибин Ю. Моя
золотая теща.- М.: АСТ,2004, с. 228-229, где И.А. Лихачев выведен как “В.К. Звягинцев”)
Кстати, Прохорова
пишет о беседах с моим отцом: “<…>А все разговоры стали носить сугубо
политический характер. ” Но разговоры на политические темы должен кто-то
начинать. Тем более во время террора. Тем более, если собеседники знакомы не
больше года. Видимо, это был человек, который не боялся подслушивания…
А что же делала Вера
Гучкова-Трэйл в том самом 1949 году, в котором велись антисоветские разговоры в
квартире Веры Прохоровой? Она тоже вела антисоветские разговоры, только
по-английски.
“Уже в 1949 году , -
пишет Ален Бросса, - когда Виктор Кравченко в эпоху нарастания холодной войны
открыл глаза западному общественному мнению своей нашумевшей книгой “Я выбираю свободу”, она сопровождает
перебежчика на публичных выступлениях в качестве переводчицы . На фотографии,
опубликованной 4 мая 1949 года в газете
“Ивнинг ньюс”, Вера Трайл стоит рядом с Кравченко, нервно затягиваясь
сигаретой…”(см. цитированную выше книгу Л. Анискович, с. 314-315).
Конечно, Прохорова
могла не знать о профессии Веры Гучковой-Трэйл. Но как выдающийся знаток своей
родословной могла бы и догадаться.
* * *
Вообще, Лубянка
умела творчески использовать подслушку. Вот цитата из воспоминаний Елены
Боннэр, относящихся, правда, уже к более поздним временам (1971 году), но
почерк Учреждения тот же:
“Мы [т.е. Елена
Боннэр и Андрей Сахаров] прошли в его комнату, которую за месяцы, что прошли с
декабря, я уже знала до последнего гвоздя в стене. Пили кофе, грызли печенье и
то, что он мне говорил в эти часы (он мне все еще – Андрей Дмитриевич, я ему –
Люся – вы), было потом пересказано в грязно-отвратительной тональности в
итальянской газетенке “Сетте Джорно” со ссылкой на меня, что я якобы это
рассказывала про него своим подругам. Прослушивание в его квартире было
налажено хорошо”. (См.: Сахаров А., Боннэр Е. Дневники, т. 1. М.: Время, 2006,
с. 65)
Как известно,
дискредитировать Елену Боннэр в глазах Сахарова с помощью подслушки не удалось.
В истории моего отца все обернулось иначе – травлей со стороны прогрессивной
общественности, не прекратившейся и
после его смерти…
P.S. Недавно мне
попался на глаза совершенно удивительный документ, помещенный в книгу “Лубянка
в дни битвы за Москву. По рассекреченным документам ФСБ РФ “ – М.: Издательский
дом “Звонница”, 2002, с. 82 - 90:
<<СПРАВКА
ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ДИВЕРСИОННО-ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ ГРУПП В РАМКАХ РЕАЛИЗАЦИИ
“МОСКОВСКОГО ПЛАНА”
14 октября 1941 г.
Сов. секретно
Для товарища Л.П. БЕРИЯ
<…>Агент
“Лекал” – бывший офицер царской армии, старый проверенный агент.
Оставляется в тылу
противника с заданиями разведывательного характера. Для успешного выполнения задания по нашему заданию женился
на дочери бывшего владельца “Прохоровской мануфактуры”, располагающей большими
связями среди сотрудников немецкого посольства в Москве и белой эмиграции.
В случае возвращения
жене фабрик “Лекал” будет ими управлять и займет соответствующее общественное
положение.<…>
Со всеми
вышеперечисленными руководителями групп и агентами установлены пароли для
связи.
КОБУЛОВ
ЦА ФСБ России, ф.
К-1 ос, оп. 6, д. 84, л. 28-36.
Подлинник.
Рукописный экземпляр исполнен Н.И. Эйтингоном.>>
Оставляю этот документ без комментариев.
*) От редакции. О судьбе композитора Локшина на нашем сайте было несколько материалов:
Майя
Улановская. "Рассказ об одном предательстве"
