Эрнст Левин

И посох ваш в руке вашей

Документальный мемуар 2002 года

(К тридцатилетию исхода из СССР)   

(продолжение. Начало в №№ 3(39) и сл.)

 

 

Часть  четвёртая

«История с биографией»

октябрь 1977 г.-июнь 1979 г.

Тель-Авив

 

Глава 1

„Не прибавляйте к тому, что я
заповедую вам, и не убавляйте
от того“. (Второзаконие 4:2)

Сбылись мои худшие опасения: автобиографию правили. Причём, существительное от этого глагола – не честное корректорское слово "правка", а словечко из обихода древнерусских палачей – "правёж".

Улучшений в тексте не было – только ухудшения. Даже опечатки (рукопись, присланная в Израиль, была перепечатана машинисткой) не были исправлены. Авторские описки и очень редкие – одна-две на несколько страниц – погрешности в тексте самого Давидовича так и остались в книжке.

Например, в самом начале я бы, конечно, исправил оборот, над какими потешался наш школьный учитель белорусского языка, говоря "Едучы на лыжах, заяц перабег дарогу" (Ефим написал: "читая Шолом-Алейхема, мне казалось..."). Или, не разобрав почерка, машинистка, вместо "Лужанин" (белорусский советский поэт-антисемит), напечатала "Лутаниц"... Это всё в тексте осталось. Но страшно другое: те, кто взялся править, добавили в текст массу недопустимой в случае автобиографии отсебятины и сотни ошибок, которых в нём не было!

Я ревностно и бережно отношусь к текстам Давидовича не только потому, что он был грамотным литератором и отличным стилистом. Среди старшего поколения участников еврейского движения (Кипнис, Овсищер, Альшанский и др.) только Ефим и я были коренными минчанами – даже учителя в школе у нас были общие! Мы оба – "минские интеллигенты в первом поколении" – помним лексику наших родителей. Как и его мама Шейна-Бася, моя мама Лэйка боялась, как бы, "не дай Бог, грузовик не переехал её сына"(это мамино словечко редакторы, к сожалению, заменили сомнительным: "налетел на её сына")...  А в 1941 году мы с ним (ему было 17, а мне 7 лет) оказались в одной группе беженцев из Минска, в Сызрани на Волге. На следующий год я пошёл в школу, а Фима – в военное училище... Видимо, и по этой причине я дорожил каждым словом автобиографии и хотелось издать её, не выпуская в чужие руки, сохраняя каждое выражение, интонацию, оттенок чувства...

Не знаю, кто именно калечил рукопись и сколько их было, правёжников. Местами чувствуется стиль Альшанского (претенциозные заглавные буквы не к месту; шаблон "честность и порядочность", применяемый к Сахарову, Давидовичу, самому себе...), но вряд ли Науму хватило бы времени и усердия для такой работы. Они с Винокуровым были заняты карьерно-денежными заботами. Вероятно, это дело рук винокуровской жены и (или) детей. В каждом "оперативном вмешательстве" сквозит дилетантство, языковая нищета, заштампованность и дурацкая убежденность, что редактировать – это значит, обязательно изменять всё подряд по своему вкусу! Злостного надругательства, стремления исказить образ автора, у них могло и не быть.

Но ведь читатели не знают Ефима! Они поверят, что всё это "авто"– его собственные слова, и он предстанет перед ними не как суровый мужественный воин с Божьим даром слова, а как безграмотная посредственность! И я должен защитить его образ.

Я положил машинопись рядом с брошюркой "Солдат Чести" и начал их скрупулёзно сравнивать, подчёркивая разночтения. Вначале я отмечал все стилистические мелочи. Например (из рукописи – даю обычным шрифтом, из книжки – курсивом):

четверых сыновей – четверых детей;

в тяжёлом состоянии с инфарктом – в тяжёлом состоянии и с инфарктом;

мать (вместо подписи) ставила крестики – рисовала крестики;

я и несколько моих товарищей были посланы на практику... – меня с группой товарищей направили на практику...

Потом оказалось, что такие неточности – почти в каждой строке, и я ограничился лишь принципиальными искажениями: когда Давидовичу приписывают то, чего он не хотел сказать. Вот, к примеру, фрагмент текста о советской национальной политике (отличия книжки от рукописи выделены жирным шрифтом ):

 

Рукопись		Книжка "СОЛДАТ ЧЕСТИ"
Это воинствующая политика великодержавного русского правительства.     Первым и самым главным критерием при характеристике человека, при определении, куда его допустить и куда его не допустить, является его национально-расовое происхождение.     Солью земли, вершиной пирамиды являются русские, или, как называли их до революции, – великороссы. Это товар высшего качества, люкс. Близко к ним и почти так же полноценны и полноправны украинцы и белорусы. Но и они зачастую вынуждены чувствовать свою не стопроцентную полноценность.       Все остальные – народы Кавказа, Средней Азии, Волги, Прибалтики – каждый имеет своё строго определённое место в "нерушимой братской семье народов". Чем древнее народ, чем богаче его история и культура, его вклад в мировую цивилизацию – тем больше его не любит руководство и "старший брат", великий русский народ. К грузинам и армянам в центральной России относятся с неприязнью и враждебностью. Однако более нелюбимыми являются армяне.		Это воинствующая политика великодержавного русского правительства, с которой – и я в этом абсолютно убеждён – не согласно подавляющее большинство русского народа.   Правительство, то ли заигрывая с великим народом, то ли в силу каких-то ещё причин, сделало своим основным и главным критерием при характеристике человека и определении, куда его можно и куда нельзя допустить, национально-расовое происхождение.   Правительство интернационалистов" разделило народы на категории: полно-ценные и стало быть полноправные и не полноценные, лишённые многих прав, записанных в конституции. К первым, стопроцентным "гражданам" отнесены русские, так сказать, товар высшего сорта. С точки зрения нынешних властителей России. Но даже украинцы и белорусы вынуждены, нередко, доказывать свою стопроцентную полноценность...     Все остальные – народы и народности – Кавказа, Прибалтики, Средней Азии, Поволжья имеют своё, строго им отведенное место в "нерушимой братской семье народов". Чем древнее народ, чем богаче его история и культура, больше вклад в мировую цивилизацию – тем непримиримее к нему отношение. Примером этому может служит не только враждебное отношение, подогреваемое надуманной подозри-тельностью, к евреям, но и к грузинам, армянам, латышам, литовцам, татарам...

 

Довольно много из автобиографии выброшено, но гораздо больше вставлено правёжниками от себя. Я подсчитал, что в подлиннике было около 51500 печатных знаков, а в книжке их стало примерно 57500, т.е. объём увеличился на 11,7 %. Можно себе представить, какое количество отсебятины в неё впихнули, а о качестве мы уже получили представление.

Поэтому я тут же засел писать критическую статью под скромным заголовком "Как редактировали Ефима Давидовича" и писал её до тех пор, пока не опомнился: такого длинного материала не возьмут ни одна газета и ни один журнал!

Я позвонил в "свой" еженедельник ("свой", поскольку мне всегда партия Ликуд была симпатичнее социалистов), чтобы выяснить, на какую печатную площадь я могу рассчитывать.

Оказалось, во-первых, что Леа Словин там уже не работает: новым редактором "Недели" стал Юра Милославский – молодой и, на мой взгляд, очень талантливый писатель из Харькова. Я ещё не был с ним знаком, но читал его рассказы из жизни приморского городка: о курортниках, морячкáх, хулиганах и ворах (похоже на Ялту). Рассказы эти были очаровательны.

Во-вторых, оказалось, что размер статьи давно превысил все лимиты. Пришлось её сокращать и спешно (а потому – довольно неуклюже) "закругляться", но всё равно в один выпуск она не влезла: окончание появится через неделю, в следующем номере. Растягивать на три недели я не согласился – материал потеряет ударность – и срочно отвёз рукопись в редакцию.

Юра Милославский оказался красивым и решительным парнем, прочёл статью и безо всяких размышлений, с явным удовольствием поставил её в ближайшие выпуски "Недели" (в №185 на 9 ноября и №186 на 16 ноября 1977 года). Я вспомнил, как в прошлом году, над статьёй о "земляках-ветеранах" Леа вздыхала, мялась и кутала плечи в свой оренбургский платок, и мысленно записал очко в пользу Милославского.

В общем, я своей работой был доволен: Винокуров ничего не может сказать в своё оправдание; его имя, как и имя его компаньона Альшанского в статье не упоминаются; она вышла вполне сдержанной, несмотря на весь мой гнев, и... я был рад, что нашёл к ней хорошую фотографию Давидовича: в книжонке у них – ни одного портрета, где Ефим так похож на самого себя!

В ближайшую среду статья вышла без единой поправки:

Стр.12 ___ «Неделя в Израиле» № 185 _____ 9 ноября 1977 г.

К ИСТОРИИ  СИОНИСТСКОГО ДВИЖЕНИЯ  В РОССИИ

ЭРНСТ ЛЕВИН

КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА

 

 

ОТ РЕДАКЦИИ:

Е. Давидович (1924-1976) в восемнадцать лет ушёл на фронт.

К концу войны, пять раз раненный, был уже капитаном.

Вся его многочисленная родня погибла в минском гетто. Он остался в кадрах советской армии.

К сорока годам сделал блестящую военную карьеру: выпускник академии, полковник, командовал образцовым полком Белорусского военного округа.

Каторжный труд разрушил его здоровье. В 44 года, после двух инфарктов, Давидович ушёл в отставку.

Несмотря на тяжёлую болезнь, он активно боролся против антисемитизма советских властей, за честь и права еврейского народа и его государства, против дискриминации и лживой пропаганды.

Этой борьбе он отдал свою жизнь. Прах его, согласно последней воле, перевезен в Израиль и захоронен на Масличной горе в Иерусалиме. Посмертно Ефиму Давидовичу присвоено звание почётного полковника Армии Обороны Израиля.

* * *

Летом этого года, в виде "книжки-приложения" к журналу "Шалом", как сказано в предисловии, вышла брошюра "Солдат чести Ефим Давидович".

Главное место в ней занимает автобиография, написанная в 1976 году, за два месяца до смерти Ефима Ароновича.

Я храню и перечитываю рукопись этого дорогого мне человека – и каждый раз вижу его живым, настолько она совершенна. Ни слова фальши, ни тени самоукрашения – скромное достоинство, справедливость к людям и к себе.

Давидовичу были присущи не только те черты, которые нынче стали общеизвестными и даже превратились в схему: мужество и чуткость, смелость и самопожертвование, фанатическая преданность еврейскому народу и поистине дьявольская трудоспособность. Он, помимо всего, обладал широкой литературной эрудицией, прекрасно владел пером, чувствовал язык. Его письма-протесты были законченными произведениями мастера – безукоризненно грамотными, эмоционально накалёнными, разящими в цель.

Однако прочитав книжку "Солдат чести", я не узнал Давидовича.

Думаю, что автобиографию в принципе недопустимо редактировать, то есть вставлять или выбрасывать что-либо, произвольно менять стиль автора, тем более – покойного автора. Допустима лишь корректорская правка, в которой рукопись, кстати, почти не нуждалась. Но то, что сделали издатели с автобиографией Ефима Давидовича, мне кажется нравственным преступлением против его памяти.

Стыд и возмущение – самые невинные из чувств, охвативших меня и многих других, знакомых с Ефимом.

Вместо точных, сжатых фраз рукописи – суесловие и затёртые штампы. Вместо отменного литературного вкуса – напыщенные банальности. Сотни грубых искажений на двадцать шесть машинописных страниц: самовольные вставки, внесённые грамматические и стилевые ошибки.

Позволю себе остановиться на ряде примеров редакторской вивисекции, которая привела, на мой взгляд, к опошлению личности Ефима Давидовича в глазах читателей.

* * *

Редакторы автобиографии, по-видимому, не знают ни Давидовича, ни его родного города. С первой же фразы читателю предлагается загадка: "Родился я 2 мая 1924 года. Детские годы мои прошли в районе Комаровка"... Так где же он родился?!

В подлиннике было: "Родился я 2 мая 1924 года в Минске. Детские годы мои прошли в одном из переулков района Комаровка, в переулке Казакова".

Мы, коренные минчане, услышав "на Комаровке", мгновенно видим кривые улочки бедного еврейского квартала в восточной части старого Минска. А редакторы не поняли: родился в Минске, а вырос в районе какой-то Комаровки? Деревни, что ли? – и исправили по своему разумению. А переулок Казакова превратился повсюду в переулок Казанова. (Может, Казановы?).

Давидович был нежно привязан к родителям, которых так рано потерял. "Моя мать Шейна-Бася была умной, но совершенно неграмотной женщиной"... Слова "умной, но" редактор недоверчиво выбросил. У Давидовича: "...эти честные люди не дожили..." (до радости от взрослых детей. – Э.Л.), а у редактора: "...они не дождались...". Вычеркнуты любовные эпитеты, а горестное "не дожили" заменено двусмысленным "не дождались".

О своей студенческой стипендии: "Это была огромная радость для родителей. Они радовались не столько деньгам, сколько чести – соседи платили за учёбу своих детей, а их старший (любовно! Выделено всюду мной. – Э.Л.) сын получал стипендию". В книжке это место выглядит так: "Мои родители радовались не столько получаемым мною деньгам, сколько тому, что их сын не платит, как дети соседей, но и получает за отличную учёбу» (стр.16). Мало того, что фраза неграмотна (нужно "не только... но и...") – вместо гордости за сына получилось злорадство по адресу соседей.

Автор вспоминает сержантов в училище: "людей малокультурных, тупых и мелочных". Его поправляют: "малокультурных, тупых и мелочных людишек". Словечко это вряд ли подходит к здоровенным сержантам, а главное: Давидович никого и никогда так не называл. Достойный и сдержанный, он был чужд барского пренебрежения к другим.

Вычеркнуты  из автобиографии тёплые и благодарные слова о жене, верной подруге, с которой "мы живём вот уже более 30 лет в большой дружбе. В эти годы она была всегда, и в радости, и в беде рядом со мной". Этого в книге нет. Типичный советский приём: раз вдова Давидовича не прижилась в Израиле, хочет вернуться на родину (она русская) – так вычеркнуть её из жизни мужа вместе с её верностью и преданностью! А не мародёрство ли это?

В рукописи учительница говорит детям о дружбе народов: "Вы все одинаковые, между вами нет никакой разницы. Вы любите и уважаете друг друга". Просто и ясно. Но редакторы исправляют даже цитату из цитаты: "И все вы одинаковые, – говорит слегка подпорченная редакторами учительница, – отличаетесь лишь в отношении к учёбе, росте, цвете глаз, волос..." (стр.13). Убей меня – не пойму, зачем надо приписывать ей хоть намёки на пропаганду расовых различий! Ведь не говорила она так! И, кстати: отличаются не "в чём", а "чем". "Отличаться в чём-то" – значит "преуспевать в этом". И если не весь класс отличается одним цветом глаз, то следовало добавить "друг от друга". (Извините за поучение, господа редакторы!). Сам Давидович бы такой ошибки не допустил, хотя он и пишет о своих родителях: "Русскому языку они обучить своих детей, естественно, не могли". Редактор тут как тут: "Великому русскому языку...". А ведь ирония совершенно неуместна. К русскому языку – и к народу – Ефим Аронович относился совсем иначе!

На стр. 37 издатели подсовывают нам пошлую и косноязычную тираду, которой в рукописи нет и быть не могло:

"Я не хочу быть умным и всё понимающим задним числом (быть задним числом!?-Э.Л.), я хочу быть честен (честным?-Э.Л.) перед собой и потому пишу только то, что думал и переживал в те времена".

"Хочу быть честен"! Он и так был честен! Ему свято верили все, кто его знал. Допускаю, что г-н издатель не только лично, но и понаслышке не знал Давидовича. Но он же считает себя литератором, в каком-то роде "инженером человеческих душ". Как же он, прочитав рукопись, не понял, я извиняюсь, ни шиша в личности автора!? Ни разу в рукописи Давидович не унижался, не оправдывался, не божился, не бахвалился. А "соавтор" делает это от его имени. В самом ли деле по добросовестному заблуждению? Или – намеренно? Это – главный вопрос, и мы ещё вернёмся к нему. А пока – последим внимательно за текстом.

"Меня назначили командиром образцового полка. Это был один из лучших полков в советской армии", – пишет Давидович чистую правду. А хвастливый "соавтор" привирает: "Меня назначили командиром образцового полка – лучшего в советской армии"!

Ни один ведь еврей не поверит: "Авадэ! Лучшим, наверно, командует племянник Брежнева!"...

И вдруг – совсем наоборот! У Давидовича: "Мною написано и более десяти кандидатских диссертаций. Более десяти генералов стали с моей помощью кандидатами военных наук."

Я знаю автора и потому верю ему абсолютно. И читатели тоже с радостью бы поверили: "Видите, что значит наша еврейская голова"! А лукавый "соавтор" переделывает (стр.44): «Генералы "писали" с моей помощью и защищали кандидатские диссертации». Хоть и с помощью, хоть и в кавычках, а всё же сами писали! И неизвестно, сколько генералов: может быть, всего два. "Было бы больше – он бы сказал", – может подумать читатель.

Как интересно! Два примера – как будто бы противоположных: в первом преувеличили, во втором преуменьшили, а результат тот же: там Давидович после правки выглядит менее скромным, здесь – менее умным, а вдобавок и хитреньким: не напишу, мол, "два генерала" – пусть думают, что их было больше! В обоих случаях – опошление его образа, моральный ущерб.

"Служба моя была почётной, но очень тяжёлой. Рабочий день продолжался по 15, а иногда и по 18 часов" – читаем в рукописи. (А два инфаркта к сорока пяти годам – это ли не свидетельство каторжного труда?). В книжке же – нейтрально и расплывчато:

"Служба моя была нелёгкой и в то же время почётной". Всё. Точка. Не так уж ты и вкалывал, голубчик.

Давидович:

В подведомственной мне сфере я всегда самым решительным образом пресекал антисемитизм.

"Солдат чести":

Нечего и говорить о том, что всегда и везде в подведомственной мне сфере я самым решительным образом пресекал малейшие проявления антисемитизма.

Читатель:

Ишь, какой строгий! Так уж и малейшие? Врёт, небось, хвастунишка: больно уж распинается.

После слов автора "Это – воинствующая политика великодержавного русского правительства" непрошенные подсказчики (стр. 50) дописали: "с которой – и я в этом абсолютно убеждён – не согласно подавляющее большинство русского народа". В Минске в ноябре 1972 года именно на эту тему я разговаривал с Ефимом полтора часа. Заверяю читателей, что его убеждения противоположны. И он их так легко не меняет. Так по какому же праву, господин редактор?!! И зачем? Для кого?

Рукопись:  Сегодня русский народ дал миру самого благородного его сына – Андрея Сахарова.

Брошюра: В наши дни русский народ дал миру Андрея Дмитриевича Сахарова, чья честность и порядочность, принципиальность в борьбе за Права Человека не ведают границ. Он один, этот великий учёный и гуманист, олицетворяет всё самое лучшее, что есть у великого народа (стр. 52).

Читатель:   Вот же трепло – этот ихний герой!

А.Сахаров  (если он это прочтёт): Ну, полно,полно (краснеет). – Да что это с вами, Ефим Аронович?

Давидович (если бы он был жив): О Господи, какой стыд!

Даже главные слова Автобиографии – "Каждый еврей сегодня – солдат чести" правщик не постеснялся разбавить псевдопафосом и дурацкой многозначительностью (стр. 53, разрядка и заглавные буквы редакторские):

"Каждый еврей сегодня – Солдат, Солдат Чести.

 Каждый честный  еврей".

Бездна вкуса, не правда ли?.. Мне противно комментировать, но всё же надо объяснить редактору: Давидович хотел сказать, что каждый, без исключения, еврей в этот суровый час испытаний для нашего народа должен стать достойным своего назначения. К честным этот призыв как раз относится в меньшей степени: им это сделать гораздо легче. Теперь понятно? Если нет, вдумайтесь ещё раз. Когда работаешь с текстом Е. Давидовича, это иногда полезно.

(окончание в следующем номере)

Редактором Ю. Милославским я остался очень доволен: сразу виден литератор, да ещё и сочувствующий автору! Он ничего не вырезал, не добавил, только проставил недостающие знаки препинания.

Следующая неделя прошла тихо: "они" ждали окончания...

 

 

Стр.14 _____ «Неделя в Израиле» № 186 ________ 16 ноября 1977 г.

К ИСТОРИИ СИОНИСТСКОГО ДВИЖЕНИЯ В РОССИИ

ЭРНСТ ЛЕВИН

КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА

(окончание. Начало в №185 «Недели)

Прочитайте медленно простые, но полные значения слова солдата:

"В результате этого инфаркта я стал нетрудоспособным человеком и уволился с военной службы. Все эти годы я тяжело болел, инфаркты следуют один за другим... Вместе с этим – это годы моей активной борьбы против антисемитизма, за честь и права еврейского народа".

Уверяю вас: если бы вы и всё предыдущее читали в подлиннике, а не в фальшивке, – слёзы сдавили бы вам горло: вы уже успели бы познать цену скупым и сдержанным словам этого мужественного человека...

А вот – тот же отрывок в исполнении "шаломовского Давидовича", этой барышни в полковничьих погонах (стр.53):

"Я уволился из армии. Всего четыре слова; "Я уволился из армии". А ведь за ними более чем четвертьвековая служба – в годы войны и после неё! Нелёгкий ратный труд и немалые почести: высокие офицерские звания, должности и награды... И всё же, не будь инфаркта, я всё равно должен был бы уйти, ибо в эти годы моя борьба с антисемитизмом всё более и более становилась активной и непримиримой. Я осознал, что не участвовать в борьбе за права и честь своего народа я просто не могу – оставаться в стороне позорно".

 

Ах вы, ... прости, читатель! Это Давидович-то оставался в стороне, пока не "осознал"?! Да он всю жизнь свою, всю жизнь был солдатом чести!

Что-то я разволновался... Давайте успокоимся и поглядим, как правили Давидовичу грамматику и стиль (цитаты из рукописи – прямым шрифтом; те же куски из брошюры – курсивом).

– достиг... высоких отличий

– заслужил... высоких отличий (стр.9)

– торговала холодной водой по одной копейке за стакан летом и горячим чаем зимой.

– торговала холодной водой. По одной копейке за стакан летом и горячим чаем зимой. (стр.9)

– разнесло без следа (миной. – Э.Л.)

– разнесло, не оставив следа (стр.32)

– ортодокс

– ортадокс (18)

– я отнюдь не хочу...

–я, отнюдь, не хочу...(33)

– особенно близок мне был...

– особенно близким мне был...(34)

– со мной произошёл инфаркт миокарда

– меня постиг инфаркт миокарда (46)

– в самом низу этой иерархической лестницы стоят евреи...

– на самом низу этой иерархической – по национальному разделу – лестницы стоят евреи...(52)

–  (я их)... называл их собственными, настоящими именами.

– ... называя их самих теми, кем они есть на самом деле...(55)

Не правда ли, авторский текст после правки приобрёл особый блеск? Но тут хоть понять можно, что хотел сказать этот "полковник-недоучка". А есть места, где правка меняет смысл.

– чтобы ни один еврей не ускользнул (т.е. никто – Э.Л.)

– чтобы хотя бы один еврей не мог ускользнуть (т.е. все пусть себе ускользают, кроме одного – Э.Л.), стр.41

– "Общая участь не миновала и моих близких" (то есть, родных, семью) – пишет Давидович. Но его поправляют: "близких мне" – то есть, и друзей, и знакомых (29).

– Мальчишкой, освоив грамоту, "я стал конкурентом писаря Мумвеса", – с гордостью говорит Давидович настоящий. Давидович же фальшивый кается: "Я стал подменять писаря Мумвеса", т.е., по-видимому, заменять его без всякого на то права.

– "Отец был очень сильным человеком, поднимал и грузил огромные тяжести". Кажется, ну что тут править? А заглянем в книжку: "Отец слыл необычайно сильным человеком." (то есть, всего лишь считался!) И заметьте, "огромные тяжести" выбросили! Чтоб не было вещественных доказательств его силы.

– Ещё нелепее обработали тем же способом сослуживца Ефима Давидовича – генерала Сынгилина. В рукописи он – "человек честный, но страшно боящийся начальства"; в книжке – "слывший честным, но страшно боящимся начальства" (44). Иначе говоря, генерал мог быть и жуликом, но зато с начальством, хоть и считался робким, – вполне мог оказаться орлом!

– В подлиннике: "На передовой были и представители..." (других народностей.-Э.Л.)

– В подделке: "Бок о бок сражались с фашистами и представители..." (34). Бок о бок с фашистами?!

Несмотря на участие в издании книжки двух руководителей Комитета ветеранов войны, в ней почему-то слова "бои на направлениях..." и "глубочайший тыл" дилетантски переправлены в "сражения на направлениях боёв"(?!) и "глубокий тыловой город" (стр. 19-20). Город – глубокий?

"Я командовал своими солдатами, – вспоминает автор о первых боях, – строго по Боевому Уставу Пехоты 1942 года" и даже помечает в скобках: (БУП). Я и сам помню эту книжку с военных занятий в институте. А редактор называет эту "солдатскую библию" просто "Устав пехоты", снова демонстрируя незнакомство с армейской службой. (Не забудьте, читатели, что он устами полковника Давидовича говорит, – вот в чём грех!). И к его словам "Я помню свой первый бой, первую атаку" правщик хвастливо дописывает: "в которую я шёл впереди своего взвода" (стр. 24), каковое деяние БУПом не предусмотрено!

* * *

"Стиль – это человек", – заметил один мудрый француз. Как это точно по отношению к Ефиму Давидовичу! Скупые чеканные фразы, полное отсутствие мещанских "красивостей" и ораторских интонаций – это стиль рукописи, это и сам Давидович. Стиль брошюры – чужой: суетливое многословие, казённый пафос – это не Давидович! Сравните сами:

– Мы помогали друг другу, кто как мог.

– Мы старались помочь каждому, оказавшемуся в беде, помогали знакомым и незнакомым.

– Неделю мы прожили в Орше и, когда немцы подошли к городу, уехали на восток.

– Неделю мы прожили в Орше, пока фашистские полчища не докатились (?!) и сюда. Пришлось нам снова отправляться в дорогу. И опять в восточном направлении.

– Меня отправили в город Куйбышев в училище, где готовили младших офицеров для фронта... училища того времени работали ускоренно.

– Я был направлен (а поехал сам? - Э.Л.) в Куйбышев в училище, готовившее младших лейтенантов (только младших? - Э.Л.) для фронта... Училища, созданные во многих городах страны, в тылу и в прифронтовой полосе, работали в ускоренном темпе.

– Я прошёл всю Украину и Польшу – места, где была еврейская жизнь, и встретил только двух оставшихся в живых евреев.

–На Украине и в Польше, – в местах, где жили сотни тысяч, миллионы евреев, где кипела еврейская жизнь – я встретил только двух, оставшихся в живых евреев.

– Я лично почувствовал антисемитизм с началом войны в июне 1941 года. Он выражался, прежде всего, в том...

– Оскал антисемитизма зримо стал виден уже в июне 1941 г. Выражение и след его явно проступали, в частности, в том...

– Победа была большим, радостным событием для всех.

– Победа над фашистской армией и гитлеровским рейхом была радостным событием для всех прогрессивно мыслящих людей на Земле.

–Не может быть присвоено еврею и звание генерала.

– Не может быть сегодня, при существующем положении по национальному вопросу, еврею присвоено звание генерала Советской Армии.

– От всех этих невесёлых событий меня отвлекала большая работа.

– От всех этих невесёлых событий и связанных с ними дум меня, в какой-то мере, отвлекала постоянная физическая и умственная нагрузка.

–  (Экипажи) ... состояли только из наёмников.

– ... полностью, на сто процентов, состояли из наёмников.

И так далее. Добавлять отсебятину в автобиографию покойного – недопустимо. И особенно она неуместна – я бы сказал, кощунственна – там, где Ефим Давидович рассказывает о своих и чужих утратах – рассказывает сдержанно, просто и горестно.

В минском гетто погибли родители 17-летнего Ефима, все три его младших брата и ещё семьдесят восемь (!) близких родственников.

"После войны, – пишет он, – мне стала известна трагедия моей семьи". А в книжке читаем: "Мне рассказали о пережитой близкими моими трагедии". Как же "пережитой"?! Ведь их убили!! Какой дьявол дёрнул фальсификатора вообще трогать эту фразу?

"Из моих родных никто не эвакуировался. В живых после войны осталось всего несколько человек", – продолжает автор. А читатель – читает: «Из моих родных никто не успел выехать на восток страны. В живых остались только те, кто избежал "личного знакомства" с оккупантами».

Видите: "шаломовский герой" способен ещё иронизировать в своём горе... Да и неправда это: уже в следующей фразе говорится об уцелевших – фронтовике Генехе и отважной партизанке Малке, которые не избегали "личного знакомства" с врагом.

Поведав о расстрелянных, осиротевших, искалеченных, об одиноких больных стариках, Давидович заключает:

"Горя людского, горя еврейского очень много".

Ну что здесь ещё прибавишь!.. Но неугомонный вредитель и тут превращает скорбящего воина в банальное трепло, в бездушного лектора-барабанщика, напичканного газетными штампами:

"Много людского горя принесла и оставила война, но особенно много принесла она несчастья евреям. И потому, что унесла шесть миллионов жизней – почти половину всех евреев, населявших Землю, и потому, что дала новый толчок росту антисемитизма. В том числе и в России. В социалистической России."(22)

И это "принесла-унесла" пишет нам, евреям, Давидович?...

Особенно неузнаваемо "редакторам" удалось изувечить, измельчить и опошлить прекрасный абзац рукописи, посвящённый национальной политике советских властей. Я любовался сильным и образным текстом Давидовича, глубиной его мысли, убийственной и в то же время горькой иронией. То, чтó сделали из него на 51-52 стр. "редакторы", я цитировать не могу: сердце кровью обливается... Остаётся надеяться, что нам с вами, дорогие читатели, удастся в скором будущем издать и прочесть Автобиографию в её настоящем виде.

А пока, я думаю, достаточно было примеров "правки", чтобы обманутый покупатель книжки научился различать сам: чтó писал в ней Давидович, солдат чести, и чтó писали от его имени солдаты совсем другого воинства.

 

 

Глава 2

„Когда приступишь к городу, чтобы
завоевать его, то пригласи его к миру.“
(Второзаконие 20:10)

Юра Милославский позвонил через неделю после выхода "Недели в Израиле" с окончанием моей статьи – 24 ноября 1977 г.:

– Поздравляю. Альшанский уже приходил ко мне с ответом.

– Да?! Что за ответ? Кто написал?

– Он сам написал. Открытое письмо. Напечатано на композере – наверно, Винокуров.

– Естественно. Он же защищает Винокурова...

– И ещё приложено заявление ЦК ихнего союза ветеранов. Они одобрили письмо Альшанского и все единогласно постановили, что ты пасквилянт. И что сам факт твоего выступления оскорбляет всех участников второй мировой войны из СССР.

– Прекрасно! Это как "хлеборобы и механизаторы клеймили позором" Пастернака или Зощенко...

– А само письмо ещё более хамское. Полно оскорблений, личных выпадов, сплетен всяких. Намёки, что ты связан с КГБ, и отец твой всю жизнь был чекистом...

– Копия есть?

– Нет копии, я его выгнал с этими бумагами – не могу же я их печатать: подсудное дело!

– Ну, и что дальше?

– Он сказал, будет напечатано другими изданиями. "Наша страна", конечно, откажется: официальная газета. Винокуров напечатает. И Мордель, наверно – этот любую клубничку подбирает...

К моему соседу Георгу Морделю и его журналу "Круг" (где тот стал писать свои сексуальные повести под женским псевдонимом), Юра Милославский относился с некоторой брезгливостью.

Недолго думая, я позвонил Винокурову и сказал: "Иосиф, нам с вами нужно поговорить. Не по телефону, хочу кое-что показать". Он подумал немного и дал мне свой домашний адрес.

Мы уселись с Винокуровым на кухне. И только тут, увидев вблизи поросячьи черты лица, неряшливую бородку и раскоряченную посадку, я вдруг вспомнил, что увидел его впервые не на церемонии в министерстве обороны и не на митинге памяти Давидовича, а ещё раньше – у Наума, когда тот дал мне автобиографию Ефима: Представляя его нам с Асей, Альшанский ещё отметил:

– Это – самый честный и порядочный человек в Израиле!

Но тогда я не удостоил его вниманием. А сейчас спросил: "Кажется, мы с тобой однажды уже пили"? Винокуров подтвердил.

Я достал из портфеля копию своего длиннющего письма Овсищеру, где были описаны все "художества" Наума: начиная с "Дела №97", кончая коллективной травлей здесь, "Ответом" Эдика Бермана, посланием генералу Пуяду, в котором Наум вычеркнул из истории Кипниса, и открытым заявлением при свидетелях, что я – шпион КГБ.. В конце этого письма есть такой абзац:

«Я уж и не знаю, где кончается подлость и где начинается идиотизм, но я твёрдо убеждён в одном: в конце концов справедливость восторжествует. Наум не может быть подлецом только по отношению ко мне. Неизбежно его натура проявится в отношениях и с другими людьми. И я уверен, что с его “общественной должности”, которая, по его заблуждению, даёт ему неуязвимость (как в Союзе!), его скоро погонят поганой метлой».

– Слушай, Иосиф, – сказал я, – Милославский рассказал мне, что он выгнал Наума с его грязным письмом, и тот наверняка захочет напечатать его у тебя в "Шаломе". Делай, как хочешь, но я тебя должен предупредить: письмо это лживое и клеветническое, и я могу документально опровергнуть каждое слово. Чтобы ты знал, как всё было на самом деле, я не стану долго рассказывать, а прочитаю тебе моё письмо Овсищеру от 4 октября. – И прочёл ему всё письмо вслух. Винокуров выслушал внимательно, сделав одно-единственное замечание после фразы:

"Он распорядился автобиографией самолично, отдал её своему дружку Винокурову, и тот (по его словам, за собственный счёт) быстренько отпечатал кустарным способом тоненькую брошюрку на плохой бумаге: обкорнанную автобиографию и несколько случайных фотографий"...

Тут Винокуров меня перебил и обиженно заметил: "Почему на плохой? Бумага хорошая"...

Из этой реплики я понял, что на мою разгромную статью ему по существу возразить нечего, и – не стал заводить разговор на эту тему.

 

"Независимый" журнал "Шалом" №12(36) появился в начале декабря 1977 г. На его 4-й странице я прочитал:

ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ПУБЛИКАЦИИ Уважаемый г-н РЕДАКТОР! Письмо, которое я Вам направляю вместе с заявлением Центрального Совета Союза ветеранов 2-й мировой войны – репатриантов из СССР, предполагалось напечатать в "Неделе". Публикация нашего ответа в "Неделе" была бы логичной, поскольку на страницах этого издания выступил Э. Левин. Однако редактор "Недели" г-н Ю.Милославский отказался печатать моё письмо и заявление Совета ветеранов. Поэтому убедительно прошу Вас опубликовать документы в Вашем журнале. НАУМ АЛЬШАНСКИЙ   ЗАЯВЛЕНИЕ ЦС В редакцию "НЕДЕЛЯ В ИЗРАИЛЕ" ул. Кинг Джордж 38, Тель-Авив Уважаемый РЕДАКТОР! Мы, члены и кандидаты в члены Центрального Совета, члены Ревизионной комиссии Союза ветеранов Второй мировой войны – репатриантов из СССР, читали книгу "СОЛДАТ ЧЕСТИ ЕФИМ ДАВИДОВИЧ", подготовленную к печати издательством журнала "Шалом", и не увидели в ней попыток редактора принизить обаятельный образ Ефима Давидовича, умалить его заслуги в борьбе за право выезда евреев в Израиль или какие-либо иные его достоинства Человека и борца. Центральный Совета и Ревизионная комиссия нашего Союза заслушали на пленарном заседании Открытое письмо Наума Альшанского Эрнсту Левину, опубликовавшему в редактируемом Вами еженедельнике статью под заглавием "КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА", и ОДОБРИЛИ этот ответ боевого друга Ефима Давидовича пасквилянту. Мы выражаем негодование самим фактом выступления Э.ЛЕВИНА, присвоившего себе право говорить от имени нашего товарища по оружию – полковника (Почётного полковника Армии Обороны Израиля!) Ефима Ароновича Давидовича. Э.Левин позволил себе отозваться о редакторах книжки, посвящённой памяти нашего друга – о ветеранах войны с нацизмом, как о "солдатах совсем другого воинства", оскорбив этим самым всех проживающих в Израиле участников Второй мировой войны – репатриантов из СССР. Сожалеем, что подобный пасквиль, выданный читателю под видом рецензии, мог появиться на страницах редактируемого Вами издания.

 

Ниже приводилась "официальная апробация", которая должна была придать ЗАЯВЛЕНИЮ ЦС особый вес и неодолимую силу, а меня вместе с Ю. Милославским – просто убить на месте:

 

Настоящее ЗАЯВЛЕНИЕ обсуждено и принято ЕДИНОГЛАСНО на заседании Центрального Совета и Ревизионной комиссии Союза ветеранов Второй мировой войны – репатриантов из СССР в Израиле 22 ноября 1977 года. Протокол №6. Ответственный секретарь Совета Михаил Барак.

 

Однако на бывшего фронтового капитана и кавалера многих орденов Цфаню Кипниса это ЗАЯВЛЕНИЕ большого впечатления не произвело. Он прочитал, покрутил головой и презрительно произнёс не очень понятные, но смешные слова: "Ветеринары войны!"...

Но самое смешное мы прочитали ещё ниже: после подписи Барака стояло лаконичное примечание:

Ответ Н. Альшанского Э. Левину напечатан в № 25 журнала “КРУГ”.

Итак, после моего визита осторожный Винокуров предал боевого друга, шефа и напарника по бизнесу и отказался печатать его инсинуации? Или хотел смягчить, а Наум не согласился? Интересно, не дошло ли у них до драки. Может, "самый честный человек в Израиле" уже начал понимать, с кем связался? Или зол на Председателя, сместившего его с заведования орготделом? Не поделили добычи, и Наум первый предал Иосифа, раскрыв, что никакой он не "сын полка"? И вот сейчас Винокурову приходится ссылаться на "Круг", на своего ехидного конкурента Морделя, который насмехается над ним, как только может!

А Милославский прав: Георг клубнички не упустит. Ну-ну, почитаем, что там ещё "Жаба" про меня наврал... Это моя наблюдательная и бесцеремонная тёща ещё в Минске (по внешнему сходству) Наума окрестила жабой, а Тамарочку – крысой.

"Круг" №25 вышел в свет Божий 7 декабря 1977 года. В нём было то же Заявление ЦС с предисловием Альшанского – и его же "Открытое письмо Э. Левину", явно подредактированное Морделем: во всяком случае, обвинений в шпионстве я там не нашёл. Обнаружил, правда, 17 случаев другого вранья, передёргивания и подтасовки фактов, как обычно у Наума. В приводимом тексте я снабжаю эти случаи номерами (в скобках), чтобы дать свои примечания после "Открытого письма".

 

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Э.ЛЕВИНУ

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ

«КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА»*

Господин Левин!

В начале литературного "исследования" вы пишете о Давидовиче "Дорогой мне человек". Когда Ефим Давидович стал вам дорог? Сейчас? В Минске?..

Простая человечность требует навестить человека, когда он болен или находится в тяжёлом положении. А вы были у него дома когда-нибудь?(1) Вы приходили когда-нибудь в госпиталь, когда он лежал с очередным инфарктом?(2)..

Да, в синагоге мы (Давидович, Овсищер, вы и я) иногда встречались. Иногда... Давидович у вас дома был один-единственный раз, когда вы уезжали в Израиль. И вдруг "дорогой"(3)...

Почему вас охватили "стыд и возмущение"? Ведь редактор "ШАЛОМА" обращался к вам за помощью в издании книги "Солдат чести"! Но вы отвергли его просьбу(4), а другой наш общий знакомый отказался от художественного оформления обложки. После этого у вас обоих нет права называть Давидовича "дорогим".

В порядке самокритики, скажу, что я торопил "ШАЛОМ" с изданием "Автобиографии" Давидовича, поскольку ветераны требовали выхода книги к открытию нашего Съезда(5).

Вы пишете, что, прочтя "Автобиографию", не узнали Давидовича. А вы НИКОГДА его и не знали, кроме как визуально. Зачем сегодня вам понадобились эти заявления, к кому вы аппелируете? (!– Э.Л.)

Ей Богу, Левин, Дон Кихот вызывает у меня больше уважения и восхищения, чем вы: он мельницы вообразил врагами(6), а вы – несуществующих врагов – мельницами (? – Э.Л.), и "боретесь".

Может быть, вы хотели блеснуть литературными дарованиями? Вы, наверняка, помните: "Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны"(7). Кстати, вы пытались в своём разборе показать и свои военные знания, но оказались смешным(8). Что вы можете сказать о бое с "перевёрнутым фронтом"? Вы ведёте такой бой, не зная его БУПовского толкования...

Вы справедливо спрашиваете: "Раз вдова Давидовича не прижилась в Израиле, так и вычеркнуть?" Нет, не вычеркнуть, Левин! Мария Карповна прожила с Ефимом Ароновичем более 30 лет и – я утверждаю – не прижилась даже с ним. Откуда это взято мною? В феврале 1975 года я сидел в доме Ефима Давидовича. Туда же пришли и Овсищер с женой. Через некоторое время зашли моя жена и сын и с восторгом, возбуждением и радостью крикнули: "Танцуй! Мы получили разрешение!". Во время обеда моя жена говорит: «Фима, ты очень болен. Если бы в ОВИРе нам разрешили поменяться "очередями", то мы готовы подождать ещё несколько месяцев». Мария Карповна тут же выпалила: "А мы туда и не торопимся, Клара!". Ефим посмотрел на свою жену и строго заявил: "Маша, если бы тогда у меня было столько ума, сколько сейчас, никогда на тебе не женился бы".(9)

Никто Марию Давидович здесь не обижал. Мы сделали всё, что могли, и даже больше. И, к сожалению, без вашего участия. Если она решила вернуться, то пусть едет на здоровье и пусть будет счастлива(10). Обвинять редактора в "мародёрстве", господин Левин, не просто не красиво, но и преступно. Знаете ли вы, что такое мародёрство? На войне за такие дела расстреливали...

Я никогда не стал бы писать вам ответ, если бы вы излагали свои личные мысли. Каждый имеет на это неоспоримое право. Тут я должен несколько оговориться. Машинописный текст "Автобиографии" Е. Давидовича вы попросили у меня, чтобы прочитать(11). Право распоряжаться этим материалом, согласно воле Ефима Давидовича, имею я(12). Таким образом, без моего ведома и разрешения использовать его в открытой полемике ВЫ ПРАВА НЕ ИМЕЛИ. Благородства ради, по прочтении вы должны были вернуть материал мне. Но об этом придётся, видимо, говорить особо. Однако, когда вы рассуждаете от имени Давидовича, трудно удержаться от ответа. Вы НЕ могли знать, ЧТО сказал бы Давидович по тому или другому вопросу по простой причине – не говорили вы с ним по этим вопросам. И не тщитесь доказать обратное.(13)

Я вам открою один неприятный для вас "секрет" – НЕ любил вас Ефим Аронович, если не сказать большего. По вашей писанине выходит, что, кроме вас, у него более близких друзей-то и не было. Думаю, что и вы не очень почитали Давидовича. Это ведь вам принадлежат слова, что "... полковник – это выживший из ума подполковник" (см."Неделю" №135). Не могли же вы уважать "выжившего из ума человека"(14)... Да вообще, уважаете ли вы кого- нибудь, кроме себя?!

Небезынтересно ещё одно обстоятельство: когда группе офицеров, разжалованных и лишённых пенсий в Советском Союзе за активную сионистскую деятельность, в Израиле были присвоены почётные воинские звания, вы, господин Левин, разразились в "Неделе" (см. №135) статьёй, в которой меня даже обвинили в "вась-вась" с КГБ.(15)

Должен заметить, что каждая ваша статья здесь вызывает ответную статью против Овсищера там, в Минске. Подумайте об этом, Эрнст Маркович(16).

Исходя из изложенного, я заявляю: книжка "СОЛДАТ ЧЕСТИ ЕФИМ ДАВИДОВИЧ", при всех редакторских правках, СООТВЕТСТВУЕТ РУКОПИСИ, ХРАНЯЩЕЙСЯ У МЕНЯ. ОБЛИК ЕФИМА ДАВИДОВИЧА – ПРЕКРАСНОГО ЕВРЕЯ, ПАТРИОТА И БОРЦА – НЕ ИСКАЖЁН.(17)

Вы можете издавать любую книгу о Давидовиче, но пользоваться при этом только своими материалами. Если хранящийся у вас экземпляр "Автобиографии" будет использован без моего письменного согласия, то я буду это считать воровством, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И учтите, я сказал далеко не всё, что мог бы сегодня сказать вам. В отличие от вас, пожалел время читателей и газетную площадь "Недели в Израиле".

НАУМ АЛЬШАНСКИЙ

 

ПРИМЕЧАНИЯ К „ОТКРЫТОМУ ПИСЬМУ Э.ЛЕВИНУ“

Читая этот абсолютно лживый "документ", я делал записи, но уже решил, что вступать в полемику с Альшанским бесполезно. Он никогда не признается, что врёт, а возможно – и не сознаёт этого. Не имея аргументов против моей критики мародёров, он прибегает к испытанному советскому методу защиты: изничтожить, дискредитировать, оплевать самого критика перед "общественностью", и сам начинает верить в свои слова. Это – человек больной или слабоумный, и он ничего не поймёт. Но Георг Мордель должен ведь знать, что всё это ложь! Да и читатели имеют на это право. Вот для них-то я и делал эти записи. Я решил в "Клуб" написать что-нибудь более доступное пониманию Альшанского, а эти примечания просто отдать Морделю – для сведения, а не для печати:

1. В Минске я знал Давидовича меньше месяца: познакомился с ним у Лундина-отца, и вскоре уехал в Израиль. До отъезда я был у него дважды. В первый раз – вместе с Кипнисом, Овсищером и Алуфом (кажется, был ещё Полячек). Мы обсуждали, должен ли Ефим подавать на выезд и решили (тоже "ЕДИНОГЛАСНО"): нет, это – верная смерть! Альшанского не было: он ещё не считался достаточно серьёзным. Второй раз – когда Ефим лежал, плохо себя чувствовал – мы были у него вдвоём с Цфаней.

2. Никогда не приходил и не мог приходить: первый раз после нашего знакомства он попал в госпиталь 21.02. 1973 года, когда я уже был в Израиле.

3. Давидович был у нас дома три раза. Первый раз – через пару дней после встречи у Лундина (хотел ближе познакомиться); второй раз – рассказывал о парткомиссии в ЦК КП БССР; третий – единственный раз, когда был и Наум – накануне нашего отъезда. Впрочем, я вправе считать его дорогим для себя человеком и ни разу не встречаясь с ним – как В. Жаботинского или А. Сахарова.

4. Ложь. Это я неоднократно предлагал им помощь, а они её отвергли (это знают и Альшанский, и Винокуров, и Кипнис, и Голан, и Гарик Шульц, который передал мне их приговор: "Левин не должен иметь к книге никакого отношения"!

5. Во-первых, не "ветераны требовали", а издатели хотели на этом съезде "распродать весь тираж", как объяснила Кипнису причину спешки замредактора (жена Винокурова). Во-вторых, если так уж торопились, почему не напечатали подлинную автобиографию, а напихали в неё отсебятины и изуродовали до неузнаваемости?

6. Это, наверно, единственное, что знает Альшанский о Дон Кихоте, а в целом его "каламбур", увы, недоступен моему пониманию...

7. Опять бред. Какое отношение имеет Ш. Руставели к идиотским "сражениям на направлениях боёв" и "глубокому тыловому городу"?

8. Смешным Наум выставляет не меня, а полковника Давидовича, который написал: "Боевой устав пехоты 1942 г. (БУП)", бравые "внуки полка" его "исправили", а Альшанский их защищает.

9. На основании подслушанной семейной перебранки Альшанский решил, что супруги за 30 лет не сжились друг с другом, и вычёркнул из автобиографии предсмертные слова Давидовича, полные любви и благодарности к верной жене и многократной спасительнице! Вот уж поистине, за такие дела впору бы расстреливать...

10. Ложь! И Альшанский, и его камарилья уговаривали, увещевали, заклинали Марию Карповну не возвращаться в Советский Союз. А "обижали" её при этом или нет – можно судить хотя бы по тому посланию, которое ей направил Эдик Берман, верный "письмоводитель" Наума, ещё 23 марта 1977 г., то есть до вечера памяти Давидовича и до решительного отказа Марии Карповны от пожизненной военной пенсии:

«... И тут подоспеете вы, живой свидетель "отвратительной деятельности Овсищера как сионистского пропагандиста". Вы будете смотреть светлыми глазами в лицо Лёвы и лгать до последней капли самой чёрной грязи. И никуда не денетесь – не вы первая, не вы последняя. Если вы не хотите лгать – вы не должны ехать, если вы едете – вы будете лгать.

Я хочу сказать вслух то, что вы скрываете от окружающих. Я хочу, чтобы в Израиле и во всём мире знали: "Вы едете убивать Лёву Овсищера"!»

Мог ли достойный человек принять дары таких благодетелей?

11. Враньё. Не просил я у него почитать, да это было бы и неуместно, и неестественно. Ведь тогда ещё я не "разразился статьёй" против него, и он разыгрывал "боевого товарища", признавая меня даже (как в Минске) более компетентным и авторитетным по части всякой "писанины". Разумеется, он сам вручил мне экземпляр автобиографии – вроде как своему "шефу!"

12. Полное враньё. Давидович не упоминал в рукописи ни об авторских, ни об имущественных правах на неё. Единственная фраза в автобиографии, которая касается одновременно рукописи и Наума Альшанского, звучит так: "Самые непонятные места и слова расшифрует мой друг Наум Альшанский – он к моему почерку привык". (Конечно, ведь все письма, которые в Минске приходилось размножать Науму, написаны почерком Давидовича – в отличие от меня, Ефим не писал на машинке...)

13. Наум, осилив лишь чувственную ступень познания (мышление ему недоступно), приписывает свой уровень развития и мне.

14. Подтасовка. Не мне принадлежит изречение о полковниках, а "шустрым лейтенантам, которые пустили его в обиход" (см. статью "Мои земляки-ветераны" в главе 4 части 3, настоящей книги).

15. Своего безымянного «соратника по борьбе за выезд, который... "в отношениях с представителями "органов" ...придерживался... шутливо-панибратского стиля... "вась-вась"», я не обвинял, а наоборот, оправдывал и осыпал комплиментами (см. "Мои земляки-ветераны").

16. Наглый и откровенный шантаж. В Минске не читают "Неделю в Израиле", и ни одна статья "против Овсищера" не была связана ни хронологически, ни тематически с двумя моими статьями в защиту Давидовича и его автобиографии.

17. Если книжка "СООТВЕТСТВУЕТ РУКОПИСИ, ХРАНЯЩЕЙСЯ У АЛЬШАНСКОГО", то она катастрофически НЕ СООТВЕТСТВУЕТ МАШИНОПИСИ, ХРАНЯЩЕЙСЯ У ЛЕВИНА и защищаемой этим Левиным. Значит, машинопись фальшивая?! Так зачем же Альшанский требует её обратно и осыпает Левина клеветническими измышлениями? Сказал бы просто: "машинопись – фальшивка!" и опубликовал бы свою "СООТВЕТСТВУЮЩУЮ КНИЖКЕ" рукопись. Пока он этого не сделает, я имею все основания утверждать, что он – лжец, клеветник, шантажист и защитник мародёров, опошливших образ покойного героя.

Приведенные выше комментарии (вместе с цитатами, к которым они сделаны), я озаглавил "Вместо ответа" и отдал Георгу Морделю, сказав: "Хочешь – печатай, хочешь – храни у себя, чтобы каждый желающий мог получить копию: пусть знакомые Альшанского сами интересуются"! А для печати, поскольку ты уж опубликовал это гнусное враньё, и я должен что-то ответить, я напишу отдельно".

Науму отвечать я не хотел. Начну разоблачать его ложь – он поймёт это, будто я оправдываюсь, опять решит, что он победил, а я струсил. Генерал Арик Шарон сказал недавно: "Нельзя воевать танками против подводных лодок – против террористов надо использовать их же оружие"! С подлецом нечего спорить, надо заявить открыто, что я о нём думаю. И я написал письмо Морделю (привожу его в первоначальном виде); в журнале исчезли выброшенные редактором слова и фразы, которые я восстанавливаю красным жирным курсивом:

РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА “КРУГ”

г-ну Г. Морделю

Копия: Правлению Объединения олим из СССР

Копия: Союзу ветеранов II мировой войны – олим из СССР

УВАЖАЕМЫЙ Г-Н РЕДАКТОР

Издательство журнала "Шалом" при подготовке к выпуску книги "Солдат чести" исказило и ухудшило текст автобиографии Ефима Давидовича, тем самым исказив облик покойного автора.

Доказательству этого я посвятил критическую статью "Как редактировали Ефима Давидовича" ("Неделя в Израиле"  №№185-186), построенную на сравнении авторского и печатного вариантов.

В ответ на эту статью Вы поместили в "Круге"№25 "Открытое письмо Э. Левину" от секретаря Объединения олим из СССР Наума Альшанского, несущего ответственность за издание книги "Солдат чести", а также "единогласное заявление" возглавляемого тем же Альшанским Центрального Совета Союза ветеранов-олим, называющее меня "пасквилянтом", т.е. клеветником.

Мне стыдно за тех ветеранов, которые "не увидели" искажения автобиографии, зато увидели в моей статье то, чего в ней нет – клевету.

Что касается "открытого письма", подробные доказательства лживости и нечистоплотности его автора я привожу в статье "Вместо ответа", которую посылаю Вам вместе с настоящим письмом. Оставляю на Ваше усмотрение – печатать эту статью или знакомить с ней персонально каждого желающего, вступать же в полемику с Альшанским мне мешает природная брезгливость.

Но если даже читатели поверят всем его утверждениям, что они узнают из этого "открытого письма"?  Вот его конспект:

«Вы, Левин, знали Давидовича только визуально, не посещали его в госпитале и не имеете права называть его дорогим; вы отказались помогать "Шалому" в издании книжки, в статье хотели блеснуть литературными дарованиями, но не имели военных знаний! А Давидович, между прочим, плохо жил со своей женой! В Израиле же его вдову никто не обижал – пускай себе едет на здоровье обратно в Россию! Вы выражаете в статье не свои мысли, а рассуждаете от имени Давидовича. Я дал вам его рукопись почитать, а не цитировать в прессе. Это – моя собственность, делаю с ней что хочу, а если вы издадите её – это воровство! Давидович вас НЕ любил, и даже более того. Думаю, что и вы его не почитали. А меня вы даже обвинили в "вась-вась" с КГБ. Каждая ваша статья вызывает ответ в советской прессе. Исходя из вышеизложенного, заявляю: ХОТЯ РУКОПИСЬ И ПРАВИЛИ, ОНА ОСТАЛАСЬ ТАКОЙ ЖЕ, КАК И БЫЛА! А на вас, Левин, у меня имеется компрометирующий материал, так что имейте это в виду!»

Это письмо Альшанского своей логикой напоминает задачу, которую предложил бравый солдат Швейк экзаменовавшим его психиатрам:

"Стоит четырехэтажный дом, в каждом этаже по восемь окон, на крыше − два слуховых окна и две трубы; в каждом этаже по два квартиранта. А теперь скажите мне, господа, в каком году умерла у швейцара его бабушка?"

Врачебная коллегия после этого пришла к выводу, что "Швейк круглый дурак и идиот согласно всем законам природы". Я не психиатр, и не мне давать заключения на этот счёт. Однако я готов выступить перед любой "коллегией" и прежде всего, перед Правлением Объединения олим из СССР и перед Центральным Советом Союза ветеранов – с аргументированным заявлением о том, что Наум Альшанский не достоин представлять в этих организациях ни репатриантов из СССР вообще, ни ветеранов войны в частности.

Заранее отвечаю Э. Берману и остальным телохранителям Альшанского, что говорю от своего имени, а не "от имени всего еврейского народа", и что "никто не давал мне права выносить на страницы прессы" своё мнение. Я и так обладаю этим правом – как гражданин демократического государства.

Я не испытываю к Альшанскому персональной вражды, но он глубоко враждебен мне как явление: как воплощение сугубо советского "райкомовского" стиля в работе и в поведении – грубость, зазнайство, самореклама, демагогия, шантаж и угрозы в ответ на критику, клевета, сплетня, "организация общественного мнения" и донос как средство решения конфликтов.

Между прочим, среди нас, бывших активистов алии, Наум Альшанский с самого начала борьбы за выезд представлял собой очень редкое явление. Я просмотрел выпущенный Еврейским Университетом сборник "Петиции, письма и обращения евреев СССР", точнее – его выпуски, охватывающие 1971-1972 годы.

Только в этих выпусках собрано 550 документов. Приведены списки 3700 человек, каждый из которых подписал минимум одно письмо. Но только один из них (если исключить его жену) обратился к Меиру Вильнеру с просьбой о принятии его в ряды партии РАКАХ (смотри том V, стр. 102 и 131). Г-н Альшанский составлял среди нас, таким образом, всего лишь 0,027%. Поистине, уникальное явление...

С уважением                        Эрнст Левин.

10 декабря 1977 года

Была суббота, тёплый солнечный день. Я прогуливался с Косинькой – пухленькой и улыбчивой: она уже умела ходить и катила свою коляску. Мордель тоже крутился во дворе со своим гитлеровским носом и усиками. Я отдал ему письмо, которым был очень доволен: выдержал тон. Он прочёл и сказал, что два ближайших номера забиты – пойдёт через две недели. Я рассказал, что друзья Кипниса тоже готовят открытое письмо вместо того интервью, которое Эстер не дала напечатать – через пару дней будут собраны все подписи. Георг решил: ладно, дадим оба материала в один номер – на 28 декабря!

В понедельник, 12 декабря, позвонил незнакомый человек. Представился как Абрамович Арон Лазаревич – бывший инженер-подполковник советской армии, затем инженер-конструктор (а ныне – пенсионер) израильской авиационной промышленности. Пишет книгу об участии евреев в войне против Гитлера. Он прочитал мою статью об автобиографии Давидовича, сверил сам книжку Винокурова с рукописью, и полностью со мной согласен. Узнал мой телефон у Милославского. Просит зайти к нему.

14.12.1977 я просидел у Абрамовича почти целый день: он был многословен и нетороплив. Рассказом его я исписал целую тетрадь, но здесь приведу лишь отдельные сжатые отрывки.

·                   О создании Союза ветеранов-олим из СССР:

«Это детище дружков-коммерсантов Альшанского и Винокурова – для того, чтобы выкачивать общественные деньги на свои цели. Я был председателем оргсобрания в Иерусалиме – сказал, что мы неправомочны избирать комитет: пришло всего человек двадцать. Они: "Нет денег на объявления!" Я дал деньги. Снова собрались – опять меньше тридцати. На следующем собрании они уже сами оккупировали стол президиума, и Альшанский выдвинул председателем собрания Винокурова... Альшанского избрали председателем оргкомитета "русского" союза, хотя в Израиле уже есть Союз ветеранов (Хаим Фабер председатель); в 1972 году этот союз издал книгу "Воины-евреи в войне против нацизма" – в ней три главы о евреях в Советской армии..."»

·                   О финансировании.

«Деньги на Союз давал французский миллионер-мафиози Флатто-Шарон (он бежал в Израиль от суда и рвался в Кнессет, чтобы приобрести парламентскую неприкосновенность). За это Альшанский на собрании призвал поддержать его предвыборную кампанию, "мобилизовать олим хадашим".

Большинство согласилось, против были я и ещё двое.

Каждому, кто соглашался за него голосовать, платили по 300 лир, агитаторам – тысячи. Винокуров тоже получал от Флатто-Шарона большие суммы за его рекламу в журнале "Шалом" (об этом мне рассказал Наум). Политические проститутки... Гриша Фейгин говорит: "Винокуров – враг Израиля №1". Его сделали членом ЦС как "сына полка". Но он не мог быть сыном полка – жил с родителями в Ленинграде. Здесь в одном Тель-Авиве несколько тысяч настоящих ветеранов, а "вожди" у них – Винокуров и Барак (тоже "сын полка")!»

·                   О почётных офицерских званиях

«Кроме Давидовича и Альшанского, разжалованных за сионизм, все самозванцы. Наум их вытащил для круговой поруки. Маршак никогда не был генералом и вообще военным. Он был начальником полевой конторы наркомата мясомолочной промышленности, у меня есть книга тех лет – там об этом упоминается. В Берлине он был снабженцем высокого ранга. Его землячка Лиза Китайчик говорит, что его посадили за нахапанное. Я Альшанского спрашивал: как же вы ему даёте почётного генерала? У меня есть все Указы ПВС о присвоении генеральских званий, а генерала Маршака нет. Наум ответил: "Две женщины видели его в Берлине в военной форме, и книгу он написал" (а Маршак совершенно безграмотный). Рубакин читал эту книгу – там ни слова нет о его участии в войне, только арест и суд. А в "Тнуве" (израильская фирма молочных продуктов – Э.Л.) сам Маршак говорил, что был "помощником маршала Жукова по тылу". Но им был генерал Антипенко – я читал его мемуары!.. Гофман тоже не сионист, а уголовник, разжалован по суду за спекуляцию: есть письмо его земляка, бывшего работника прокуратуры... Всех их Альшанский подобрал для руководства новым союзом».

·                   О вдове Давидовича

«Ещё до его смерти Наум ко мне приходил: составь письмо, чтобы их выпустили в Израиль. Я ему: оставь его в покое, он не выдержит, ты его убьёшь! А потом, когда Давидович умер, Наум говорил: "Мы решили его семью привезти сюда. У него жена – сионистка, еврейское сердце"...   А теперь, когда она вернулась в Союз, он сплетничает, говорит гадости и о ней, и о Давидовиче, своём "лучшем друге": тот, мол, "всегда был преданным членом КПСС, никогда о евреях не думал. Он погорел не на евреях, а на Кочетове, исключили из партии – стал добиваться восстановления. Только когда понял, что не удастся, под моим влиянием стал сионистом"... Шмулевич Виктор Генехович был на собрании ветеранов войны в Хайфе. Он рассказывает: "Альшанский кричал, что Мария Давидович проститутка, полковая шлюха, насильно залезла к Ефиму в постель, сплетничал об их семейных склоках"... Подлец!»

Назавтра, 15 декабря, Цфаня Кипнис собрал, наконец, недостающие подписи под письмом своих друзей, написанным ещё в июле (о том, как Альшанский "вычеркнул его из истории") и принёс его мне. Осталось размножить его, снабдить "сопроводиловкой" и разослать по адресам, чем я и занялся в следующие несколько дней.

"Сопроводиловка" выглядела так:

В правление Объединения Олим из Советского Союза; В редакции газет и журналов: "Маарив", "Наша страна", "Неделя в Израиле", "Круг", "Шалом", "Сион", "Время и мы" Просим Правление обсудить на заседании Президиума, а перечисленные редакции – опубликовать в своих изданиях прилагаемое открытое письмо С уважением  –                              подписавшие письмо

Приложив к ней текст письма, я разложил "телегу" по конвертам, в четыре редакции отправил официальной почтой, соседу Георгу Морделю передал через наших с ним сыновей-однокашников, а Грише Фейгину и Винокурову решил вручить лично: любопытно было, как они на это отреагируют.

А сам текст письма выглядел вот как:

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

В ПРЕЗИДИУМ ПРАВЛЕНИЯ ОБЪЕДИНЕНИЯ ОЛИМ ИЗ СССР

В газете "Наша страна" № 1849 было напечатано письмо секретаря Правления г-на Н. Альшанского французскому генералу Пьеру Пуяду. Оно преследует благородную цель: помочь отказнику из Минска Льву Овсищеру.

Но одно место в этом письме вызывает недоумение: "В начале 1973 года, – пишет г-н Альшанский, – КГБ решило провести показательный судебный процесс (знаменитое дело №97) над Ефимом Давидовичем, Львом Овсищером и автором этого письма".

Здесь, мягко говоря, г-н Альшанский всё перепутал. В своё время мы с огромной тревогой следили за этими событиями. Они были отражены в международной и в израильской прессе – например, газеты "Трибуна" и "Наша страна", "Бюллетень новостей о советском еврействе", брошюра на английском языке "Террор в Минске", книга Леонарда Шрётера "Последний исход" и др.

Нам, как и г-ну Альшанскому, хорошо известно, что с 1-го декабря 1972 г. в Минске готовился судебный процесс, – но не над Львом Овсищером и не над "автором этого письма", т.е. самим Наумом Альшанским. Оба они лишь вызывались на допросы в качестве свидетелей по "делу №97", фабрикуемому против Ц.Я. Кипниса и Е.А. Давидовича.

Цфания Кипнис, 68-летний еврейский театральный художник, наш друг и товарищ, был главным обвиняемым и единственным заключённым. Это его – не упомянутого Альшанским – сняли с поезда по пути в Израиль и бросили в тюрьму. Полгода он провёл в одиночной камере, изнуряемый ежедневными допросами. Уже готово было обвинительное заключение, содержавшее "создание и руководство подпольной антисоветской сионистской организацией; незаконное преподавание языка иврит; изготовление и распространение учебников; активное участие в антиправительственных демонстрациях; активную деятельность в нелегальных сионистских организациях "Гехалуц" и "Гашомер гацаир" на Украине; пропаганду в своём творчестве реакционных идей еврейского буржуазного национализма"... За эти "преступления" он должен был получить семь лет лагерей, причём начальник следственного отдела цинично заметил: "А больше ему и не понадобится"!

Вторым – и последним – обвиняемым, по состоянию здоровья оставленным вне тюрьмы, был тяжело больной 48-летний Ефим Давидович, полковник в отставке. Его обвиняли в "деятельности, направленной на подрыв советской власти путём распространения среди своего окружения клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй; изготовлении, хранении и распространении литературы подобного рода, а также в незаконном хранении огнестрельного оружия".

Под давлением международной общественности "дело" было прекращено. Цфания Кипнис сейчас с нами. Он живёт и работает в Израиле. Ефима Давидовича спасти не удалось. Прах его, перевезённый в Страну, ныне покоится на Масличной горе в Иерусалиме...

Далее в своём письме г-н Н. Альшанский пишет: "Полгода длилось следствие. В географическом отношении процесс должен был охватить территорию от Бреста... до Владивостока, т.е. допрашивались свидетели, живущие на всей территории СССР".

Это правда. Свидетелей привлекли более 150 человек. Против Кипниса (а не против "автора этого письма") должны были давать показания люди, работавшие вместе с ним еврейских театрах Киева, Минска, Биробиджана, в Союзе художников СССР, в издательствах Москвы, Киева, Харькова, Минска и других городов. Какие показания могли бы дать эти люди – в основном, работники еврейской культуры – по "делу Наума Альшанского", "отдавшего – как он сообщает в том же письме Пуяду – двадцать шесть лет беспрерывной службе в Советской Армии"?

Мы не знаем, что побудило г-на Альшанского к искажению правды, но какие бы мотивы ни руководили им, никто не вправе в своих публичных выступлениях самовластно "исправлять историю", походя зачёркивая при этом роль, судьбы и страдания других людей.

Давид Маркиш, писатель,
            Илья Валк, журналист,
            Юлия Фляум, актриса
            Маня Фридман, актриса
            Файвиш Аронес, актёр
            Аарон Лурье, режиссёр
            Яаков Розенфельд, режиссёр
            Яаков Шульц, врач
            Виктор Свирский, художник
            Ицхак Житницкий, архитектор.

15 декабря 1977 года.

Глава 3

  „Не следуй за большинством

на зло, и не отступай вслед

за большинством от правды.“

(Исход 23:2)

Всю жизнь я придерживался одного принципа, в детстве – неосознанно, а в зрелые годы я его себе сформулировал. Над ним посмеиваются окружающие, и даже Ася, моя умная жена, морщится: это, мол, примитивно, упрощённо, грубо и ненаучно...

Я же упрямо отвечаю: "Зато верно! Возьми любую жизненную ситуацию, и ты в этом убедишься". А принцип такой:

"Большинство никогда не бывает право! Все люди делятся на две группы: огромную – конформистов, следующих за большинством, и крохотную – диссидентов, выступающих против.

Общество и личность, коллектив и индивид; свора собак и одинокий волк; волчья стая и загнанный олень. Исключения, как обычно, лишь подтверждают правило, например – уличённый преступник и его жертвы. Но это – уже ситуация юридическая, а не социально-психологическая"...

Беда в том, что любое движение диссидентов (будь то наша минская борьба за выезд или социальная революция), как только оно начинает добиваться успеха, привлекает к себе массы конформистов с их стадными инстинктами, и в результате, как правило, "поле боя достаётся мародёрам", создающим свой культ...

Пора однако, вернуться à nos moutons, т.е. к нашим баранам, превратившимся в свору собак и травящим уличённого, по их мнению, "волка". Впрочем, им всё равно, "кого сегодня травим", лишь бы вместе со всеми! Из-за спины вожака и не разглядишь – кого: знай гавкай погромче – похвалят и кусок бросят!

Итак, я не стал ждать двух недель, пока "Письмо десяти" в защиту Кипниса появится в "Круге", разослал его ещё по четырём редакциям, а в "Шалом" и Грише Фейгину отвёз лично. Я не сомневался, что Винокуров тут же сделает копии для Альшанского и для своих "ветеринаров войны", так что у них будет время подготовиться к контратаке. Но уж очень хотелось проверить моё предположение насчёт назревшего раскола между компаньонами!

Сейчас – когда осторожный Иосиф поймёт, что его дружку-коммерсанту грозят неприятности, – для этого самое время!

Поэтому, "заглянув мимоходом" к Винокурову и передав ему Письмо десяти в защиту Кипниса, я невинно добавил, доставая из портфеля ещё одну бумагу:

– Ах, да! Вот это передай, пожалуйста, в Союз ветеранов войны, ты ведь член Центрального Совета! – с этими словами я вручил ему копию своего письма Морделю (копии эти были адресованы Объединению Олим и Союзу ветеранов!) и пояснил: "Это я отвечаю Георгу Морделю на то сволочное письмо Наума, которое ты и Милославский отвергли, а "Круг" напечатал"...

Я покурил, пока Винокуров читал оба документа, и сказал:

– Кстати, то письмо Наума Георг сильно почистил: многое, о чём мне говорил Милославский, исчезло. Ты бы не мог, Иосиф, дать мне его текст в первоначальном виде?

Лицо редактора не отразило внутренней борьбы. Он молча вытащил два листа с композерным текстом, снял копию и протянул мне. Я равнодушно бросил её в портфель и небрежно сказал "спасибо", но мысленно вскричал "Victory!" и изобразил (тоже мысленно!) двумя пальцами "зайчика", как арафатовские бандиты перед телекамерой.

Рискуя вызвать досаду моего многострадального читателя, я всё-таки предположу, что и он любит сравнительный анализ документов, и приведу здесь очередной шедевр Альшанского в его первозданном виде. В примечаниях после него я буду комментировать лишь те "факты", которые до сих пор читателю не попадались или забыты (в последнем случае привожу те места данной книжки, которые помогут их освежить в памяти).

Итак, вот текст, который Наум приносил в "Неделю" Юрию Милославскому для публикации:

 

К статье Эрнста Левина

«КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА

ДАВИДОВИЧА»

Господин Левин!

Вы лицемерите с первых строк вашего литературного "исследования", говоря "этого дорогого мне человека". Когда это Ефим Аронович Давидович стал вам дорог? Сейчас? Здесь? Или в Минске?..

Элементарные человеческие отношения требуют навестить товарища, когда он болен или находится в другом тяжёлом положении. А что вы?! Вы когда-нибудь были у Ефима Давидовича дома? Вы приходили в госпиталь, навестить Ефима Давидовича, когда он лежал с очередным инфарктом?..

Никогда. Ни разу!

Да, иногда мы (Давидович, Овсищер, вы и я) встречались в синагоге. Иногда...

Ефим Давидович был в вашем доме один-единственный раз, когда вы уезжали в Израиль.

И вдруг... "дорогой". Быстро у вас как-то это получается...

Ах, оказывается, вас охватили "стыд и возмущение"! Теперь, по истечении четырёх месяцев после выхода в свет книжки, посвящённой светлой памяти СОЛДАТА ЧЕСТИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА... С чего бы это?

Редактор журнала "Шалом" обращался ко всем, кто был на АЗКАРЕ по Ефиму Давидовичу с призывом издать книгу о Давидовиче. И тут же, по окончании азкары, говорил с вами, персонально. Почему вы отказались от участия в работе над книгой о Давидовиче? Не захотели трудиться на "пионерских началах", побоялись, что и вам придётся вложить в издание свои деньги? (1)

По какому же праву вы берётесь судить других?!

Обращался редактор журнала "Шалом" и к нашему общему знакомому с просьбой художественно решить оформление обложки книги о Ефиме Давидовиче. Сначала художник-минчанин согласился, но ничего не представил ни в срок, оговоренный с редактором, ни позднее. Может быть, вы знаете, почему??

В порядке самокритики, скажу: я торопил редактора "Шалома" с выпуском книжки, посвящённой Ефиму Давидовичу, поскольку ветераны Второй мировой войны – товарищи Ефима Давидовича по оружию хотели получить книгу о нём в день открытия нашего съезда. Но вам то что до всего этого!

Я не могу равнодушно читать ваш опус, господин Левин! Вы пишите, что не узнали в книжке Давидовича. Полноте, да вы и не знали его никогда. Зачем вам понадобилось сегодня делать открытия? Для кого и на кого они рассчитаны? К кому вы аппели-руете? Не потому ли вы затеяли такое, что минчане вас отвергли? А вы ещё задаёте нашим общим знакомым вопрос: "Как вам живётся в этом дерьме?" (устно было сказано иначе)... Смотрите, минчане, хотите вы сказать всем нам, я, Левин, продолжаю борьбу, хотя и остался в одиночестве, покинутый всеми вами. (2)...

Дон Кихот боролся с ветряными мельницами, приняв их за врагов. Вы боретесь с воображаемыми врагами, приняв их за мельницы.

Но, может быть, я ошибаюсь: вы ни с кем не боретесь, просто захотели блеснуть своими "литературными данными", а вышел конфуз. Бывает.

Конфуз вышел у вас и когда вы взялись комментировать Устав советской армии. Ветераны дружно смеялись, читая ваше толкование армейского устава.

Но оставим наш диспут об отдельных положениях устава и скажем о главном. Никто, кроме вас, не позволил себе взяться за столь щекотливую тему, как отношение Давидовича к своей жене. (3). Вы пишите: "Раз вдова Давидовича не прижилась в Израиле – так вычеркнуть?" – Нет, не вычеркнуть. Мария Карповна, господин Левин, прожила с Ефимом Ароновичем 30 лет и, я утверждаю, НЕ прижилась... Даже с ним, со своим мужем.

Почему я имею право говорить так?

В феврале 1975 года я сидел в доме Ефима Давидовича. Туда же пришли и Лёва Овсищер с женой. Через некоторое время к Давидовичу на квартиру прибежали моя жена и сын. Моя жена сообщила радостную весть: ДАЛИ РАЗРЕШЕНИЕ НА ВЫЕЗД В ИЗРАИЛЬ! ТАНЦУЙТЕ!

Но когда мы все сели за стол, моя жена сказала: «Фима, ты очень болен. Если бы в ОВИРе нам разрешили поменяться "очередью"... мы подождали бы ещё несколько месяцев». Мария Карповна тут же выпалила: "А мы, Клара, туда не торопимся!", на что Ефим реагировал немедленно. Он, довольно сердито, заметил: "Маша, если бы тогда у меня было столько ума, сколько сейчас, я бы на тебе никогда не женился"...

Мария Давидович приехала в Израиль и никто к ней не отнёсся здесь плохо. Она была окружена заботой и вниманием минчан и властей. Для неё сделали в нашей стране больше, чем для кого-нибудь другого. Но насильно мил не будешь, или, как вы выражаетесь, "не прижилась". Она решила вернуться в Россию. Что ж, пусть возвращается... Но кто же вам дал право обвинять редактора в "мародёрстве"?!! Это, господин Левин, не просто не красиво, это – преступление! Не знаете вы, наверное, что за мародёрство на фронте расстреливали...

Я не стал бы писать вам этот ответ на ваш опус, если бы вы излагали только свои взгляды на книжку, высказывали бы своё мнение. Рассуждать легче, чем что-то полезное сделать. Но вы, не имея на то никакого морального права, взялись говорить от имени Ефима Ароновича Давидовича!..

Да, я дал вам почитать машинописный текст Автобиографии Ефима Давидовича, но я, по воле самого Ефима Ароновича Давидовича, изложенной им в РУКОПИСИ Автобиографии и переданной ИМ МНЕ, единственный в Израиле имеющий право комментировать написанное Давидовичем, не давал вам полномочий ни комментировать Автобиографию, ни излагать отдельные её места в прессе... И не разрешаю впредь. По причинам, изложенным выше и ниже.

Итак, я решил вам ответить потому, что вы говорите и рассуждаете от ИМЕНИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА. НЕ могли вы знать, что думал и что подумал БЫ Ефим Аронович по тому или иному вопросу. Не могли потому, что сам Ефим Давидович с вами НЕ говорил о том, что ОН думает. И не случайно НЕ говорил – НЕ любил вас Ефим Давидович. НЕ доверял вам. И об этом он сказал публично на квартире Зальцмана в Минске (4).

И позднее Ефим Давидович звонил из Минска в Израиль по телефону и просил ОТСТРАНИТЬ ВАС от всех общественных дел, связанных с активистами алии...

После вашей предыдущей статьи в "НЕДЕЛЕ", по поводу присвоения группе бывших советских офицеров почётных званий офицеров – а Маршаку – генерала! – армии ОБОРОНЫ ИЗРАИЛЯ, Лев Овсищер заявил: "Передайте этому г...., что он ещё не рассчитался за минские грехи". Это заявление адресовано вам, господин Левин! (5)

Всё это не случайно. Трусливы вы были, хотя и хотели выглядеть героем. Вспомните, как во время возложения венка на месте нацистских зверств над евреями вы прятались за углом 6). Когда я вас спросил: "Почему ты стоял за углом?", вы ответили:

– "Разговаривал с Кузьминым". (Кузьмин – секретарь ЦК компартии Белоруссии по пропаганде).

Перед отъездом в Израиль вам позвонил Перцев – сотрудник антисемитского, то бишь антисионистского отдела КГБ – и пожелал вам хорошего здоровья и устроиться в Израиле. Не исключаю, что это провокация КГБ. Но позвонили одному вам...

На допросе в КГБ мне сказали: "Левин умнее вас. Он не подписал протеста по Кишинёвскому процессу... Он, хоть и сионист, но наш человек...". На мой вопрос: "Что значит наш?" мне ответили: "Да и его отец прослужил в наших органах много лет, дослужился до пенсии".... Может быть, и это заявление И.И.Никифорова – провокация ... Но опять же по вашему адресу...

И ещё одно: каждая ваша статья здесь вызывает "ответную" статью там, в Минске, ПРОТИВ ЛЬВА ОВСИЩЕРА...

Подумайте над этим, господин Левин!

Возвращаясь к книжке "СОЛДАТ ЧЕСТИ ЕФИМ ДАВИДОВИЧ", заявляю:

1. Книжка "СОЛДАТ ЧЕСТИ ЕФИМ ДАВИДОВИЧ", если даже и есть в ней какие-то элементы редакторской правки, СООТВЕТСТВУЕТ НАПИСАННОМУ САМИМ ЕФИМОМ ДАВИДОВИЧЕМ. Рукопись хранится у меня. Облик Ефима Давидовича – прекрасного человека, Еврея, патриота и борца – не померк.

2. Левин может издавать любую книгу о ком угодно, в том числе о жизни Давидовича, но не имеет права пользоваться текстом Автобиографии Ефима Давидовича, машинописный текст которой я требую вернуть мне. Если Левин, всё же, воспользуется данными ему, в своё время, на прочтение материалами, буду считать ПЛАГИАТОМ, со всеми вытекающими из этого последствиями.

3. Вам, Левин, хочу пожелать научиться с уважением относиться к людям и тогда, и только тогда вас начнут уважать, вам легче станет жить.

И последнее: не беритесь, господин Левин, защищать тех, кому не дорого наше государство, не лезьте в адвокаты. Я имею в виду, в данном случае, не Марию Карповну, а таких, как Горфинкели (7)...

Побольше скромности. И не выдавайте себя за того, кем вы никогда не были: другом Ефима Давидовича. Ни при каких обстоятельствах.

Учтите, я сказал далеко не всё, что мог бы сказать вам сегодня. В отличие от вас, пожалел время читателей и газетной площади в "НЕДЕЛЕ".

НАУМ АЛЬШАНСКИЙ

23.11.1977 г.

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ АЛЬШАНСКОГО

1 "Пионеры" нашлись! Получив от правительства и Сохнута 15000 лир и заплатив за типографию 10000, они хотели выручить за 2500 книг ещё тысяч 35, и эти 40 тысяч поделить на двоих: потому и не допускали меня к изданию.

2 Имеется в виду случай, когда в Кирьят Шарете я вдруг в дверях кафе столкнулся с А. Плаксом. Я его впервые видел в Израиле, но уже знал, что он вместе с Наумом обо мне разносит клевету. Видимо, он приехал к П.Берлину ("Варваре, ушедшей к Птибурдукову"). Вместо приветствия я довольно грубо бросил ему: "Ну и как вам живётся-поётся в говне?" – и, разминувшись, ушёл. После мне передавали, как Алик описывал эту встречу: "Левин такой нервный, бледный – видно, что больной!" И радостно добавил: "Наверно, он скоро умрёт!"

3 Это говорит человек, публично назвавший её полковой шлюхой.

4 Может, и НЕ любил! (наслушавшись вранья Наума), хотя заглавные буквы и восклицательные знаки не могут служить гарантией правдивости. Когда "дело" закрыли, Давидович прислал Кипнису открытку к Рош-а-Шана, в которой передал поздравления десятку минчан, и первому – мне... Я предпочитаю верить этому знаку внимания, а не шаманским воплям Наума.

5 Не "после моей статьи", а после того как Альшанский наврал Овсищеру, будто я возражал против присвоения последнему почётного офицерского звания!

6 Опять Наум наврал. Этот эпизод описан в гл. 14 части 1. Венки давно были возложены; Альшанского там не было; да и углов, за которые можно прятаться, возле "ямы" нет. А трусом был именно Наум. В главе 6 части 1 описана демонстрация 17-ти отказников в вестибюле МВД БССР (14 сентября 1971 года). Одного только Альшанского среди нас тогда не было: его "не отпустили с работы".

7 Я подозревал, что М. Горфинкеля оклеветали, и оказался прав, защищая его (гл. 3 ч. 3). А Наум меня за это осуждает потому, что позже эта семья переехала в Германию. В отличие от меня, Альшанский считает, что на таких клеветать можно и должно!

В субботу, 17.12.77. я созвонился с Фейгиным, заехал к нему домой и тоже вручил оба документа. Посидели, поговорили о разном. К моему "досье" Гриша добавил лишь несколько деталей:

·                   "Книгу о Давидовиче Винокуров издал не "за свой счёт", как он говорит, а за деньги Сохнута и МИДа, добытые Альшанским (их было раза в полтора-два больше, чем требовалось на оплату типографии). Это мне рассказал Арон Вольфóвич"...

·                   "Выручку от продажи книг они делили между собой: Винокурову 65%, Альшанскому 35%. Это мне сам Винокуров сказал, при Вольфóвиче. Наум, видимо, требовал больше, из-за чего они сейчас рассорились. Продавали профсоюзным организациям, крупным фирмам, причём нечестно. "Бэдэку" (военное предприятие - Э.Л.) дали 50 книг, а деньги получили за 250; ШЕКЕМ (израильский военторг - Э.Л.) заплатил за 200 экземпляров, а раздали они в зале не больше пятидесяти"...

·                   "Пришла женщина с жалобой на соседа-хулигана (ветерана войны из Киева Лазебника, живёт в Кирьят-Моцкин). Наум это "дело" закрыл – отдал жалобу этому Лазебнику, а тот ему – кабана с хозяйской свинофермы"...

·                   "Уборщица в Объединении Олим однажды сказала Науму "Взяточник!" Он её после этого уволил"...

·                   "Когда приехала вдова Давидовича с дочерью и внуком, Альшанский собирал для них деньги: в аэропорту собрал 8000 лир, потом в Бней-Браке у религиозных, в разных учреждениях, частные пожертвования. Не знаю, сколько он всего собрал, но точно мне известно о сорока тысячах. А семье Давидовича он отдал (в том числе и товарами) около 14000 лир"...

·                   "Придётся его гнать, он кругом себя скомпрометировал. Но пока я не могу найти ему другой работы: возраст под 60, специальности нет – жалко его всё-таки, дурака"...

Дурак-то дурак, но когда Винокуров со злорадной услужливостью передал ему копии двух моих документов, Наум кой-чего понял. Во-первых, что Левин, кажется, не испугался, несмотря на угрозу: ("учтите, я ещё не всё сказал!") и готов к открытому бою на трибуне. Во-вторых, что десять защитников Цфани для него недосягаемы: агентами КГБ их всех не объявишь, минскую свору не натравишь, да и сам он для них ни кормилец, ни Бывший Герой Алии, а неизвестный самозванец, посягающий на их дорогого друга и товарища. Короче, он понял, что Левина пока ещё не победил.

Винокуров понял ещё больше: что Альшанский и не победит никогда, сам же он легко отделался, должен утереться и молчать...

 

Среда, 28 декабря 1977 года – день, богатый событиями.

Во-первых, вышел "Круг" №28 с моим ответом Морделю, он же – "картель" Науму, и "Открытым письмом десяти" в защиту Кипниса. В "Неделе" оно выйдет позже (№193 от 4 января 1978 г.), но и сегодня, в №192, кое-что есть – как раз тó, чего не хватало мне в ответе Морделю! В своей редакторской колонке Милославский дал слегка запоздавшую реплику:

Г-ну Н.АЛЬШАНСКОМУ, чья подпись стояла под открытым письмом по поводу статьи "КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА" Я приношу извинения – как читателям "Недели в Израиле", так и Вам, г-н Альшанский, – за то, что только теперь в нашем еженедельнике нашлось место для ответа на "открытое письмо". Всему виной последние политические события, социальные и экономические проблемы Израиля, которым "Неделя" старается уделять внимания больше, нежели интимной жизни японских золотых рыбок и семейным драмам Софи Лорен, сколь это ни занимательно. Прежде всего, хочу сказать, что у меня нет никаких нареканий к изданию "КРУГ" – редкостному гибриду советской стенной газеты с советскими же настенными изречениями. Насколько подходит "КРУГ" для мало-мальски серьёзной полемики – решать Вам, г-н Альшанский. Теперь о письме. Материал, который Вы предложили "Неделе", имеет мало общего с тем, что был помещён в "КРУГЕ" – в частности, исчезли многочисленные намёки о связях автора статьи "КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА" г-на Э.Левина с КГБ при СМ СССР, намёки на личные качества автора, грубости и т.п. Короче говоря – ЭТОГО ПИСЬМА ВЫ НЕ ПРИНОСИЛИ, так что обвинения в "отказе напечатать" несколько преувеличены... Вы это отлично знаете. Но и "отцензурованное" письмо не даёт ответа на единственный важный вопрос: БЫЛ ЛИ ИСКАЖЁН ТЕКСТ АВТОБИОГРАФИИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА? Если Вам почему-либо захочется ответить на этот вопрос – страницы "Недели в Израиле" к Вашим услугам.  С  пожеланием успехов, Ури Милославский, главный редактор "Недели в Израиле".

Это во-вторых. Но было в этот день и третье событие, о котором я узнал лишь через год. Ах, как скверно без собственной разведки!

В этот день, 28 декабря 1977 г. встретились Ответственный секретарь Объединения олим Наум Альшанский и видный деятель общины горских евреев Кавказа Нисим Илишаев!

Письмо этого горного орла я прочёл в ноябре 1978 г. в журнале "Шалом" №17(53). В нём описаны три эпизода: первый из них начался именно сегодня, второй имел место через полгода, в июне 1978 г., а третий – ещё через четыре месяца, в октябре того же года. Я позволю себе письмо Илишаева разбить также на три части, соответственно этим трём эпизодам, и поместить их раздельно – "параллельно" описываемым событиям. Пока ограничимся первой частью – встречей наших героев 28 декабря 1977 г.

Попав под массированную атаку со всех сторон (и я через Морделя, и друзья Кипниса, и Юра Милославский, и "изменщик" Винокуров, и, очевидно, шеф Гриша Фейгин), Наум вынужден был изменить тактику обороны: перейти ко второму излюбленному варианту. Если не помогают клевета, шантаж и угрозы, он собирает у своих "абреков и кунаков" хвалебные отзывы о себе вне всякой связи с обвинениями критиков. "Вот видите, мол, все меня хвалят, значит тот, кто ругает – сам сволочь"! Организует общественное мнение"... Но как грубо и неосторожно он это делает, как маниакально верит в свою власть над абреками и их непреходящую преданность! Вот уж, действительно, "не дипломат"...

В результате и среди кунаков появляются отступники, и одним из первых оказался горный орёл Нисим Илишаев.

Впрочем, предоставим слово самому джигиту:

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ (начало - Э.Л)

Прошу обратить внимание на неопровержимый факт. Вернее, факты.

28 декабря 1977 года Наум Ольшанский пригласил меня в свой кабинет и сказал: "У меня день рождения. Прошу тебя, как представителя секции и клуба по изучению истории горских евреев, выступить в газете "Наша страна" с поздравлением".

Я ответил, что у меня нет на это денег. Тогда Ольшанский сказал Роде (бухгалтеру Объединения), чтобы она выдала мне аванс (300 лир) в счёт моей стипендии. При этом Ольшанский заверил меня, что после появления статьи в газете он вернёт мне деньги из бюджета Объединения олим.

После того как в газете было напечатано поздравление Ольшанскому с днём рождения, я напомнил ему его обещание вернуть мне деньги. Ольшанский дал мне лист бумаги, продиктовал текст и наложил визу, обязав бухгалтерию выдать мне 100 лир и пообещав остальные 200 лир отдать позже. Когда же я вторично обратился к Ольшанскому с просьбой вернуть мне мои 200 лир, потраченные на оплату поздравления в газете, он поставил передо мной цель: выступить в газете "Наша страна" со статьёй, восхваляющей его, Ольшанского, работу, порядочность и честность. Я отказался писать такую статью. Тогда Ольшанский обратился к находящимся у него в кабинете людям с просьбой воздействовать на меня, убедить написать добрую статью об Ольшанском.

То, что всё это было именно так, могут подтвердить:

Шенда Рахманов, проживающий в Беер-Шеве, ул. Иуди Сурие 46, кв.8;

Соломон Якубов – Ришон Лецион, Нестра 36/4:

Яков Нурилов – Реховот, Кирьят-Моше 44/24;

Семён Рабаев – Ришон Лецион, Ротшильд 125/6.

Мой отказ написать хвалебную статью послужил причиной невозвращения мне Ольшанским 200 лир...

(Продолжение следует - Э.Л.)

После Нового года на арену вышел мой родственник Гарик Шульц, всегда высоко ценивший свою роль беспристрастного и неподкупного "третейского судьи". Перепечатываю его письмо с рукописного оригинала. Как обычно, в примечаниях после него даю свои пометки, сделанные по ходу чтения, и кое-что в тексте выделяю жирным шрифтом. Читатели, конечно, всё поймут и без моих комментариев, но они вошли в ответное письмо Шульцу – оно слишком длинное, и я не стану его полностью приводить.

3 января 1978 года

Шалом, хавэрим! С Новым годом!

Я не собирался писать вам письмо и вообще вмешиваться больше в твою, Эрик, тяжбу (1) с Наумом, но дело начинает принимать такой оборот, что оставаться в стороне я не могу. Как тебе известно, когда-то я затыкал каждого, кто начинал поливать тебя, а не смотрел со стороны на эту травлю (2). Конечно, мои возможности не были безграничны, и я не мог прекратить всё это дело, но что было в моих силах, я делал. Я полагаю, что это даёт мне право написать тебе сейчас данное письмо, и буду рад, если ты поймёшь меня правильно.

Я пытался также предотвратить появление твоего первого письма, с которого всё началось (3), и письма Бермана, но безрезультатно – в одном случае было уже поздно, во втором случае я не доглядел.

Ты очень оскорблён письмом Бермана, но ты его заслужил. Возможно, не в такой оскорбительной форме, но заслужил. Я как-то тебе намекал об этом, но ты видимо не хотел понять. Ведь ты первый публично оскорбил Наума в своей первой статье (4)  – он не заслужил этого. "Суда" так сказать друзей с него было бы вполне достаточно. Ты вынес мусор из избы (5). Зачем? Кому от этого стало хорошо? Никому! Учитывая должность Наума, ты нехотя "сработал" на его врагов (6), а их у него много, много воров, жуликов, карьеристов, которым он мешает и которые рады его скинуть. Спроси у своего друга Мераса, в  каком  дерьме приходится Науму работать, вспомни  съезд в Беэр-Шеве: сколько стоит один Маккаби или Юлий Нудельман и т.д. А сегодняшняя борьба за кресло: Воронель+Блюдз против Фейгина и Наума?

Ты хочешь убрать Наума? Ты лишаешь его работы, во-первых. Кто займёт его место, во-вторых? Ты? – это место не для тебя! Карьерист и очковтиратель (из моего опыта, и это минимум) Дани Блюдз, Юлий  Нудельман? Кто? Да, это работа нелёгкая! Будь Наум умнее, с большей эрудицией и т.д. –  было бы лучше. Но его уход с этой должности – это хуже для нас, минчан, и для Лёвы Овсищера, перед которым мы все как бы в долгу за то, что мы здесь, а он всё ещё там, хуже для всей алии из Союза, как мне, во всяком случае, кажется из сравнения с другими возможными претендентами на этот пост. Да, по долгу службы, так сказать, Наум должен бороться за всех отказников, но то, что он друг Лёвы, всё же даёт бóльшие шансы помочь Овсищеру. Кто сегодня борется за него? Пожалуй, только один Наум, а все остальные ушли в свои заботы. Своей борьбой против Наума ты косвенно борешься не за, а против Лёвы (7). И я уверен, что всем нам, а тебе особенно, будет больно, если нам придётся его встречать, как встретили Ефима, или посылать соболезнование его семье туда. Подумай об этом! Лёве сейчас очень тяжело, он раздавлен морально, ему трудно материально. Сейчас, как никогда, необходима активная борьба за него, а мы занимаемся дрязгами и междоусобицей.

Да, так о письме Бермана. Ты не понял, да и я не сразу понял, но почувствовал, что твоё письмо было не только оскорбительно для Наума, оно было и  плевком всем минчанам (8)  по нескольким причинам.

Во-первых, для всех минчан, уехавших после тебя, Наум был вместе с Ефимом и Лёвой знаменем борьбы за выезд (9), поддержкой, опорой. Они не отделяли его от Ефима, тем более не могли отделить его от Лёвы, их это не интересовало. Они шли к нему за советом, за помощью. Эти трое были для них, как штаб борьбы. Они восхищались их смелостью, их отчаянностью, они были нужны всем, кто был послабее, нерешительнее. Они были трое, их не разделяли, они были одно целое. И те недостатки Наума, которые мы знали, им там казались достоинствами. И вот какой-то Левин, о котором они знать не знают, а в лучшем случае слыхали, что был такой среди уехавших, берёт и поливает их Наума ни за что, ни про что. Да им и в голову не может придти, что свои первые шаги в борьбе за выезд их Наум, да и Лёва, очевидно, проделывали, держась за этого самого Левина. Берман знал что-нибудь о Левине? Не знал! Липкинд слышал о Левине? Кажется, слышал. Ты понимаешь, Эрик? – слышал! И так многие. И далее. В письме Лёве ты пишешь, что сплетню о тебе, видимо, пустили сами работники КГБ. Вполне правдоподобно! Но как им, минчанам, было додуматься до этого, если даже я до этого не додумался! Что значит даже я? Я не считаю себя умнее, просто я исходил из позиций доброжелательных по отношению к тебе, они – из безразличных в лучшем случае.  Им нужен был козёл отпущения, и совершенно  не  важно,  как  его фамилия: Левин, Иванов, Петров и т.д. Так думали одни, просто слышали о Левине другие, а третьи слышали эту сплетню о Левине и только, четвёртые были уже здесь, и им было всё до фонаря.

Во-вторых. Сам стиль твоего письма! Ты употребил там пару выражений,  которые сразу настраивали читателя на волну, так сказать, фельетона (например, "орденов до пупа" и т.д.). Но письмо было о Давидовиче, хоть и направлено было против Наума.  Так вот, фельетон о Науме ещё терпим, но фельетон, в котором говорится о Давидовиче, оскорбителен для всех его знавших, независимо от того, на что он направлен. Ты, Эрик, этого не понял или не заметил(10).

Вот минчане и ополчились против тебя. Многие из них, в том числе и я, посчитали возможным простить тебе эту выходку, другие нет. Вот тебе и письмо Бермана. И ты оскорбился. Ну что ж, ты имел на это право. Но в тебе я давно заметил тенденцию разрешать себе то, что ты не разрешаешь другим (вспомни наш конфликт в Минске). Вот по этим причинам я и не возражал, чтобы Берман отправил тебе своё письмо, и категорически был против его опубликования. Но меня обошли.

Сегодня, на мой взгляд, обстановка ещё более сложная. Наум тяжело воспринимает твои нападки(11), очевидно, и потому, что это наруку его врагам в то время, как положение его и так очень шаткое. Найти ему работу не так- то просто, по своей эрудиции, анализу и свободному времени ему трудно тягаться с тобой(12), да и годы уже не те. Я не думаю, что ты будешь счастлив, если его хватит инфаркт или он останется без работы. Я не могу до этого допустить, при всём моём огромном нежелании вмешиваться в это дело. Поэтому я ещё раз прошу тебя, Эрик, прекрати это дело. Последствия для Наума, да и для тебя, продолжения этой грызни не стоят твоего ущемлённого самолюбия(13), хотя очень во многом ты и прав. Только оно виной всему. Не обида за Давидовича, не оскорбление за Кипниса, а только твоё самолюбие – причина всего. Я тебе это говорил и повторяю ещё раз. И лучшее этому доказательство – то, что ты готов был прекратить всё, если бы Наум извинился или хотя бы пришёл к тебе. Так ты мне говорил! Верно! Не Давидович причина, не Кипнис. Подумай! И будь здоров. Целуй дочу. Привет от Жанны. Ася! Это письмо обращено и к тебе. Я надеюсь, ты поможешь Эрику – самолюбие вещь тяжёлая.  Будьте здоровы, звоните.

По-прежнему ваш Гарик.

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ А.ШУЛЬЦА

(полное имя Гарика – Азгар, хотя никто его так не называл)

1 Никакой тяжбы с Наумом я не веду. Тяжба – это двусторонний спор законными юридическими методами. Ты, Гарик, заменяя этим "более мягким" словечком  ругань, грызню, свару, драку и пр., подчёркиваешь не законность, а именно обоюдность наших с ним отношений: мол, в драке оба виноваты, более умный – уступи! Это – лицемерие! И цели, и действия у нас с ним различные, и ты хорошо это знаешь.

Раздувая культ собственной личности, ради саморекламы, карьеры и денег, Наум нарушил все моральные нормы. Он постоянно лжёт, примазался к покойному Давидовичу (даже звание себе пытался повысить!), присвоил себе его работу, погубил его семью, обобрал и оклеветал вдову;  он оскорбил и оболгал Цфаню, втираясь вместо него в историю; он обманывает наше государство, крадёт общественные деньги, практикует шантаж, подкуп и взятки. Он за грязные деньги политического мошенника покупает ему голоса избирателей, подсовывает нам в "почётные офицеры" уголовников как героев-сионистов и т.д. И ты, называя наши отношения тяжбой, приравниваешь меня к нему? Да разве я сделал хоть что-нибудь подобное?

2 Вот тут ты прав. Это именно травля, организованная Наумом. Но ты, хоть и пытался её "затыкать", не имеешь права упрекать меня. Ты капитулировал перед клеветниками, хотя знал, что никакой я не шпион КГБ. Ты должен был собрать все их "улики", потребовать от меня опровергнуть их ложь и добиться, чтобы они сами предъявили мне эти обвинения, а не распускали сплетни, прячась по углам! Но это значит разоблачить Наума, и ты струсил.

3 Это не началось с моего письма! Это в Евангелии от Иоанна "вначале было слово", а у нас в Торе "вначале Бог сотворил небо и землю". Началось всё с недостойного поведения Наума, лезущего по трупу "лучшего друга" в герои, а в ответ на замечания Кипниса и мои – решившего: "у вас обоих нет права называть Давидовича дорогим", как он пишет в "Круге" от 7.12.77. Моя статья в "Неделе" была ответом, объясняла, почему я ставлю Давидовича выше всех нас, рядовых отказников. А фамилия Наума упоминалась там два раза – но с комплиментами, а не с оскорблениями.

4 Единственным оскорблением Наум мог счесть фразу о том, что "два человека в зале (то есть мы с Кипнисом) ему не аплодировали". Но ведь даже великим артистам не все аплодируют, и те не воспринимают это как оскорбление. А во второй статье он вообще не упоминался – речь там шла только о Винокурове с семьёй! Наум же клевещет на меня уже пять лет, и то я до последнего времени прощал ему, так как он всегда это отрицал – а я делал вид, что ему верю. Прощал его глупость. О первом публичном оскорблении – при свидетелях (31.7.77г.) – мне рассказала Бася Житницкая, и опять я готов был ему простить – пожалел денег на адвоката. Он же понял это, как мою трусость, и посмел снова оболгать меня – на этот раз перед широкой общественностью: собрал более двадцати пенсионеров и подлой клеветой убедил "ЕДИНОГЛАСНО" обозвать "пасквилянтом", т.е. клеветником – меня, не известного им!

5 Ошибаешься. У меня с Альшанским и его прислужниками нет ни общей "избы", ни общего "мусора", который я мог бы вынести.

6 Не забудь, Гарик, что о врагах Наума ты слышал от него самого. А сейчас ты говоришь с человеком, которого он своим собственным подлым поведением сделал себе врагом. Причём я не вор, не жулик, не карьерист, не очковтиратель и не претендент на его место. Позволь мне предположить, что и остальные "враги" не хуже его самого, и уж наверняка умнее, если поняли ему цену.

7 Не всегда "эрудиция" избавляет от подлости, но всё же "лучше с умным потерять, чем с дураком найти". Наум врёт, что помогает или может помочь Овсищеру – это выше его мозговых способностей. Он пишет генералу Пуяду, потом придумает писать советским космонавтам... Много ли пользы было от письма израильским коммунистам, которое ты организовал в 1973 году?..

У Наума нет ни "эрудиции", ни знания иностранных языков, ни достаточной культуры мышления, чтобы на-равных разговаривать, например, с сенаторами или адвокатами вроде Леонарда Шретера, вхожего в высшие политические круги (я думаю, нашу семью вытащил именно он, и только потому, что Лорка и Яша владеют английским и достаточно развитыми мозгами – солдатского "вась-вась" для этого было бы мало)! Кипнис узнал от американцев, что закрытия "дела №97" добился Киссинджер, к которому я пробил путь через Шмуэля Тамира. Для таких вещей Наум и Фейгин не подходят. В отличие от тебя, мне кажется, что и для Л.Овсищера (а тем более – "для всей алии из Союза") было бы лучше, если бы этих двух отставников сменили профессор Воронель, талантливый учёный и писатель, и юрист Дани Блюдз – который тоже явно грамотней и компетентней Наума...

8 Плевок всем минчанам?! И Толе Рубину, и Житницким, и Рашалам, и вам, Шульцам?... И вам тоже самовлюблённый проходимец Альшанский дороже Кипниса и Давидовича, честь и достоинство которых я от него защищал?

9 "Сталин – наша слава боевая"... Если мой "плевок" попал в этих творцов культа личности вруна и зазнайки; если их "не интересовало", кто из троих герой-смертник, кто честный человек, а кто мошенник и трепло – так им этот "плевок" только на пользу: пусть протрут глаза и увидят, на кого они молятся. Рано или поздно они и сами поймут это, без моей помощи, на собственном опыте...

10 Почему же я не понял? Прекрасно понял и заметил, и применил этот приём сознательно, отгораживая Давидовича от фальшивых героев. А эту свою дурацкую трактовку тебе, конечно, втолковали Плакс и Берман, не имеющие (как и ты, видимо), понятия о газетных жанрах: спутали фельетон и памфлет. По этой логике, Лермонтов в стихах на смерть Пушкина, обличая его гонителей, "жадною толпой стоящих у трона", тем самым оскорбил Пушкина и его почитателей. Типичное ханжеское крючкотворство Плакса.

11 Всякий вор и мошенник тяжело воспринимает "нападки" свидетелей и разоблачителей в своём "шатком положении". Так что же – заткнуть им рот или потребовать у разоблачённого преступника, чтоб он признался и покаялся? Ты, вижу, большой гуманист.

12 Я "тягаюсь" с Наумом не по части ума: просто он врёт, а я говорю правду. У него есть выход – перестать, а у меня нет, совесть не позволит. Я и так против неё погрешил: в первой статье я хвалил его (щадил дурака!), а во второй не упоминал вовсе. Но сейчас, после его гнусного письма в "Круге", я перестал его жалеть и высказался открыто: он мне глубоко враждебен как советское явление. Как и вся его минская свора. Долго они не продержатся.

13 Последнее и самое главное. Ты, как мне кажется, неосознанно исказил свою мысль "ровно наоборот"! Ты пишешь "эта грызня не стоит твоего ущемлённого самолюбия", а хотел сказать: "твоё ущемлённое самолюбие не стоит этой грызни" – то есть, оно дешевле: ведь оно у меня "преувеличенное, болезненное, порочное, только оно виной всему!", и я должен его отбросить – и простить Наума, моего оскорбителя, и всю его шайку клеветников. А почему? Почему самолюбие Наума, Т.Полетики, Феллера, Бермана, Плакса, Марголина, Лундина, разных кункиных и зусмановичей ты ставишь выше моего? Их-то "самолюбие" ты щадишь, бережно охраняешь и не призываешь их от него отказаться? Прочитай ещё раз мою сноску (11), гуманист-пацифист... Ведь самолюбие – это чувство собственного достоинства (загляни в словарь!) – это не порок натуры, а свойство, о котором говорят "Береги честь смолоду!" – именно оно не даёт нам лгать, воровать, клеветать, сплетничать, унижаться перед сильными и "следовать за большинством на зло". Так что ты уж не уговаривай меня отказаться от самолюбия... Попробуй лучше уговорить Наума, чтобы он отказался от парочки других "само-", скажем: самодовольство, самомнение, самонадеянность, самореклама, самовлюблённость, самозванство, самохвальство, самодурство, самоуправство и проч.

А вот самолюбия, то есть чувства собственного достоинства, я у него не замечал... Похоже, что у всей его шайки вместо самолюбия – коллективное самообожание. Иначе не было бы проблем! Ты бы принёс им фотокопию официальной автобиографии моего отца 1952 года, где сказано, что он снабженец горкомхоза, а не полковник КГБ (не мог же он соврать отделу кадров!); ты показал бы им письмо от адвоката Леонарда Шретера к твоему брату и его жене в Израиль. В этом письме сказано, что Запад борется против "выкупа за образование" при выезде, и что если эти деньги иногда присылают, то только тайно и только "важным лидерам, которым угрожает опасность"! Ты принёс бы им письмо от Альфреда Хомбургера из Лондона, в котором он сообщает мне, что эти деньги пришли обратно, и интересуется, как я без них справился. Ты бы мог показать им копии всех моих отчётов о телефонных разговорах с Минском, в которых, вопреки утверждению Полетики, есть вся информация, и т.д.

И тогда – если у этих людей было бы чувство собственного достоинства, то есть самолюбие, – они признались бы, что меня оклеветали, и попросили бы прощения. Так делается у честных людей. А ты, говоря о моём "самолюбии", имеешь в виду такое же подленькое самообожание, как у "всех минчан", и требуешь, чтобы я отказался от того, чего у меня нет!

И более того! (Я рискую заговорить языком Альшанского и Бермана, но всё же спрошу): разве я дал тебе повод подозревать меня в лицемерии? Как ты смеешь сомневаться в моих чувствах любви и уважения к Кипнису и Давидовичу? Ведь твои слова "Не обида за Давидовича, не оскорбление за Кипниса, а только твоё самолюбие – причина всего" – это кощунственное заявление хуже обвинения в шпионстве! Если я способен на это, то я действительно "грязная личность", как меня назвал твой друг Гриша Лундин, – и способен на всё остальное, что обо мне врут!

И какое дурацкое "доказательство" ты мне приводишь: "Ты готов был прекратить всё, если бы Наум извинился"! Что прекратить?! Я ведь не нападаю на Наума, не плету интриги, не строю козни – я только открыто разоблачаю его мошенничество и ложь, если они мне становятся известны и направлены против меня и близких мне людей. Правильно говорил Жан-Жак Руссо: "Всякий, кто склонен терпеть мошенников, сам из породы таких же мошенников". А я их не собираюсь терпеть! Пока Альшанский будет лгать, я буду его разоблачать. Но честный человек имеет право и простить лжеца, если тот прекратит лгать, признается и извинится. Вот как я тебе говорил! А ты чтó думал? Что он извинится и будет продолжать свои подлости, а я его прощу и оставлю в покое?!  Нашёл дурака!

Мои примечания к письму Гарика Шульца от 3 января выглядят довольно агрессивно и непримиримо. И я их действительно использовал в ответном письме от 6 января. Но это письмо (в нём 14 страниц!) я сильно смягчил, предпослал ему вступление: о том, что мы с ним родственники, а это – навсегда, и мы должны быть взаимно терпимы и терпеливы; взял тон скорее учительский, чем обличительский, с подробными объяснениями своего отношения к поступкам Наума и его шайки... В общем, не стал пугать трепетного Гарика, и он, видимо, вообразил, что я всё-таки готов к примирению с Наумом, которому формально извиниться (т.е. соврать ещё раз) ничего не стоит. Очень уж ему хотелось спасти карьеру Альшанского. Хотя, в отличие от новой "лейб-гвардии", ничего не знавшей обо мне, кроме грязных сплетен, Гарик хорошо знал мою "скорпионскую" – почти бульдожью – хватку...

 

Глава 4

„Стыдятся ли они, делая мерзости?

Нет, они нисколько не стыдятся и

не краснеют.“

(Иеремия 6:15)

25 января 1978 г. появился очередной "Круг" №32. В разделе "Почта", на одной странице, были два материала. В начале – письмо Альшанского Морделю, выполненное в духе "пассивной обороны": он почувствовал угрозу, натянул на себя овечью шкуру, но... врать не перестал. И ложь всё та же, старая, которую я раньше уже разоблачал. Для напоминания выделю её здесь жирным шрифтом, а комментировать почти и нечего. Хочу отметить только три пикантных детали:

а) Альшанский лукаво называет автобиографию просто "книгой", но грубый Мордель в примечании ставит точки над ё: "редактор автобиографии"!

б) Это после предыдущего-то письма, которое Мордель так старательно чистил, Наум ему пишет, что на личности перешёл Левин!

в) Первый случай, когда Альшанский не врёт: он действительно хотел бы прекратить "полемику"! Но так, чтобы победил он.

 

В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА "КРУГ" Уважаемый г-н редактор, как вам известно, между мною и г-ном Эрнстом Левиным завязалась полемика, вышедшая далеко за рамки конкретного случая: недочётов в редактировании книги покойного полковника Е. Давидовича. В том, что касается самой книги, то г-н Левин правильно подметил некоторые оплошности редактирования, но он знает, что так случилось потому, что мы очень торопились издать её к съезду ветеранов войны с фашизмом. Я лично просил г-на Левина помочь нам в издании книги, но он отказался. Я попросил нескольких уважаемых знатоков литературы, в том числе профессоров Иерусалимского университета Н. Полетику и И. Яхота, сличить рукопись Давидовича и книгу, изданную под редакцией И. Винокурова. Никто из названных лиц не нашёл, что книга искажает облик Давидовича или принижает его. Можно спорить о том, удачна ли редакторская правка или не совсем удачна, но Э. Левин вообще не говорит о редакторе, а винит во всём... меня. Я книгу не редактировал и не претендую на литературные лавры. Я искренне хочу прекратить полемику с Э. Левиным, перешедшим на личности, – это обстоятельство ослабляет сплочённость минчан – борцов за алию и может радовать только врагов алии. Я не понимаю, какая связь существует между редактированием книги Е. Давидовича и желанием г-на Левина доказать "на любом форуме", что я не заслуживаю общественного доверия? С уважением  Н. Альшанский.

Примечание "Круга". Мы готовы стать тем форумом, где г-да Альшанский и Левин смогли бы разобраться в своих отношениях. Желательно, чтобы на их встрече присутствовал также редактор автобиографии Е. Давидовича г-н Винокуров.

 

И тут же рядом помещено коллективное письмо в защиту Наума от г-на Левина и десяти товарищей Кипниса, которых никак не называют (хоть написали бы для приличия "Д. Маркиш и др.")! Письмо это полно уже коллективной лжи, демагогии и цинизма. Я позволю себе прерывать его своими замечаниями прямо по ходу перепечатки.

В редакцию журналов "Круг" и "Шалом"

В правление объединения олим из СССР

В Союз ветеранов Второй мировой войны - олим из СССР

На протяжении длительного времени страницы русскоязычной прессы Израиля пестрят различными письмами и статьями за подписью Э. Левин. Иногда просто диву даёшься трудолюбию этого автора. К сожалению, в его письмах не находят отражения проблемы алии и абсорбции, хотя он мог бы многим поделиться... В своих "статьях" госп. Левин настойчиво пытается опорочить доброе имя мужественного борца за алию из СССР, одного из известной группы "МИНСКИХ ПОЛКОВНИКОВ".

("Пестрят"! – можно подумать, речь идёт о графомане-кляузнике. А было-то всего две статьи с перерывом в год в "Неделе" и один ответ на клеветнические инсинуации в "Круге" №28)!

В нашем письме мы не ставим целью определить вклад каждого из участников вышеуказанной группы в дело борьбы за алию, в дело подъёма еврейского самосознания. Хочется отметить только, что Н.М. Альшанскому принадлежало достойное место в этой борьбе.

Покойный полковник Е.А. Давидович не мог при жизни осуществить свою мечту. Полковник Л.П. Овсищер продолжает свою мужественную борьбу. Подполковник Н.М. Альшанский после длительной борьбы находится сейчас в Израиле, и мы не можем равнодушно смотреть, как продолжается его травля у нас в Стране. Разве честные люди во всём мире боролись за право выезда Наума Альшанского в Израиль для того, чтобы г. Левин выбрал его объектом своих нападок?

Чашу терпения переполнило опубликованное в журнале "Круг" №28, 1977 г. коллективное письмо в Правление Объединения олим из СССР и на той же странице – письмо г. Левина в Объединение и Союз ветеранов Второй мировой войны – репатриантов из СССР. Если читатели думают, что авторы писем в "Круг" требуют от упомянутых выше организаций усилить борьбу за выезд Л.П. Овсищера,  то они ошибаются. Их основная задача – найти ошибки у человека, который стучится во все двери, чтобы помочь своему другу и соратнику Овсищеру и другим отказникам.

 Мы согласны, что г-н Альшанский в своём письме на имя французского генерала Пьера Пуяда должен был указать имя Цфании Кипниса, как одного из основных обвиняемых по делу №97. Здесь Н. Альшанский допустил неточность. Но ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. А автор письма к французскому генералу делает много, очень много для алии. Это – факт!

(Они согласны! Поистине царственная милость! Ах, как хочется, чтобы эта моя книжка вышла в свет! И чтобы её прочитал кто-нибудь из девяти особей, подписавших это пакостное письмо. И чтобы, посмотрев в зеркало, произнёс бы вслух слово, которое я им всем адресую: МЕРЗАВЦЫ!  Не одного из основных обвиняемых, а главного из двоих! Не допустил неточность, а умышленно совершил преступление и даже сознался в нём Кипнису, своей жертве: "Я тебя нарочно вычеркнул: ты связался с Левиным, вы оба против меня!" Особенно цинично, издевательски по отношению к Кипнису, звучит этот партийный сталинский афоризм: "Не ошибается тот, кто ничего не делает". Оправдание! А как убедительно доказано, что Альшанский делает много, очень много: "Это – факт!". Какой же это факт? Это собственное утверждение Наума, и фактом его не сделают ни 9, ни 90 ваших подписей!)

И мы готовы на любом форуме подтвердить, что Наум Альшанский смело дрался с фашизмом, смело дрался с антисемитизмом и вдохновенно, с задором, начал работу в Объединении олим из СССР.

Мы уверены, что г. Левин не считает выступление на форуме лишь своим правом. Мы убеждены, что выражение г-на Левина "...заранее отвечаю Берману и другим телохранителям Альшанского..." является, мягко говоря, нетактичным, ибо право высказывать своё мнение принадлежит не только господину Левину. Хотелось бы напомнить ему, что даже в демократическом государстве существует предел терпения.

М. Липкинд	Хайфа
Н. Геренбурд	Натания
М. Плакс	Кирьят-Ям
Е. Ривкин	Хайфа
И. Калачик	Кармиель
Ш. Мегрелашвили	Холон
Е. Фридлянд	Хайфа
Л. Зусманович	Тель-Авив
И. Кункин	Тель-Авив

 

Больше пяти лет прошло с нашего приезда в Израиль, с ареста Кипниса и с тех пор, как ловкие чекисты подбросили перепуганному стаду минских евреев "парашу" о моём предательстве. Неужели эти бараны до сих пор в неё верят? Нет, не думаю.

Но вожак этого овечьего стада (обычно это козёл) пока что продолжает удачливо делать карьеру. Правда, он принял бы и меня, если бы я сдался. А я не сдаюсь, и это не сулит ему ничего хорошего. И, как стаду (оно же – волчья стая) ни обидно выпускать жертву, придётся искать решение: спасать своего козла или сожрать самим...

И вот, 28 января 1978 г. ко мне заявился присланный ими – скорее всего, Гариком Шульцем – новый парламентёр: хитроглазый, с местечковыми интонациями и вёрткий, как угорь, Алик Плакс. Цель его была – устроить мне с Альшанским примирительную встречу при участии своём и кого-нибудь ещё столь же "нейтрального и беспристрастного"...

Разговор у нас был долгий, нудный и бестолковый. О моём шпионстве Алик даже не заикнулся. Единственная конкретная претензия: "Берман для тебя оторвал 50 рублей от своих детей, а ты отказался от английских стерлингов и не дал их другим, а отправил назад. И поэтому никому больше не прислали. А потом ты получил их здесь и потратил на себя, а не на книгу о Давидовиче".

Я с удовольствием перевёл ему с английского письма, подтверждающие мою ангельскую чистоту. Не похоже, чтобы он обрадовался, когда всё выяснилось...

На встречу я сразу согласился. Обещал опровергнуть все их обвинения и потребовал, чтобы они после этого извинились. И перед Кипнисом тоже. И тогда я не стану подавать на Наума в суд...

– И что, будет удовлетворено твоё, так сказать, самолюбие?

– Личное – да. А гражданское – нет. Он виноват и перед страной.

– Меня во всём этом задевает только один момент. Как бывший минчанин – мне очень стыдно, что на страницах прессы...

– А тебе не стыдно, что в общественности Израиля Минск представляет нечестный человек?

– Во-первых, я в этом ещё не убедился, а во-вторых, в общественности Израиля достаточно много... таких людей...

– За всеми не угонишься. Я не генеральный прокурор. Но своего мерзавца каждый должен разоблачить сам. Подкуп избирателей для Флатто-Шарона, организация себе поздравлений и хвалебных статей за общественные деньги, фальшивые командировки, липовые "ветераны войны", присвоение пожертвований, подсовывание в почётные офицеры уголовников вместо героев-сионистов, взятки, увольнения за критику, клевета за неё в прессе... Просто он не подходит для работы в Объединении олим. И совершенно не важно, извинится он персонально передо мной или не извинится.

– Ты всё-таки хочешь снять его с работы...

– При чём тут я? Его и без меня снимут – все его уже знают! Я думаю, что и ветераны войны скоро его выгонят, и Винокуров с Бараком... А я делал и буду делать только одно: когда он оболжёт и оскорбит меня или моих друзей – я эту ложь открыто разоблачу.

Разговор потерял смысл. Плакс пробормотал что-то насчёт того, что встречу надо всё-таки устроить, я согласился, и он исчез.

В эти же дни пришло письмо из "Недели". В конверте была неумело отпечатанная на половинке бумажного листа записка:

Редактору журнала “НЕДЕЛЯ В ИЗРАИЛЕ” г-ну Ю. МИЛОСЛАВСКОМУ Уважаемый господин Ю. МИЛОСЛАВСКИЙ, в Вашем журнале “НЕДЕЛЯ В ИЗРАИЛЕ” была помещена критическая статья г-на Э.ЛЕВИНА “КАК РЕДАКТИРОВАЛИ ЕФИМА ДАВИДОВИЧА”. К сожалению, этого номера  “НЕДЕЛИ...” я не читал и по сути не в курсе дела. Всё я понял из "претензий" Н.АЛЬШАНСКОГО к г-ну Э.ЛЕВИНУ  и ответа в открытом письме Э.ЛЕВИНА в журнале “КРУГ” №28. К сожалению, я не знаю г-на Э.ЛЕВИНА и его адрес. Прошу Вас, с разрешения Э.ЛЕВИНА известить мне его адрес или передать мой адрес г-ну ЛЕВИНУ, для встречи с ним. Я бы приехал к Вам, к сожалению, своего транспорта не имею. А хочется рассказать много, чего г-н ЛЕВИН не знает об этом "кристалле". С уважением, АДВОКАТ АЛЕКСАНДР ГАЛБОЙЗ. КИРЬЯТ-АТА Ул. ИЦХАК БЕН ЦВИ 61/2, телефон 72-32-29

Я позвонил Галбойзу, дал свои "координаты" и сказал: пожалуйста, в любое время, буду рад...

Он оказался также ветераном войны, преклонного возраста, бывшим юристом из Киева. Сказал, что приедет через несколько дней, но вместо этого прислал вторую записку (мне показалось, что она напечатана на второй половинке того же самого листка):

Уважаемый госп. ЛЕВИН. Я прошу Вас принять моё извинение за то, что я оказался таким лентяем и не выполнил до сих пор моё обещание. У меня появилась возможность 14-го февраля быть в Тель Авиве, откровенно могу Вам признаться, что именно сейчас у меня создалось не хорошее материальное положение – поэтому дважды ехать в Тель-Авив  у меня нет возможности. 14-го я буду с супругой в Ваших краях и дам вам знать по телефону, и мы договоримся, как осуществить нашу с вами встречу. Очень хочется с Вами встретиться и многое рассказать об этом не чистоплотном, если можно назвать, человеке. Вы возможно ещё не всё о нём знаете, невзирая на то, что вы с ним из одного города, а меня судьба  с ним свела по стечению обстоятельств. Рад буду с Вами познакомиться. С уважением, ГАЛБОЙЗ Ш. 3 февраля 1978

(Инициал "Ш", поскольку Александр Иосифович Галбойз, которого близкие называли Шурой, в Израиле взял имя "Шаул").

14 марта я встретился с Галбойзом – пожилым, представительным человеком, привёз его к нам домой и сварил кофе. Познакомились. Он инвалид войны. "Звание было гвардии подполковник, – сказал он, – но в 1952 году судили как космополита: разжаловали до капитана и дали 25 лет лишения свободы, хотя я никогда с сионизмом связан не был. Был прокурором, адвокатом, председателем исполкома... Выехал легко, разрешили вывезти все документы, медали"...

– Скажите, Шаул, – вдруг вспомнил я, – не о вас ли это говорил мне Арон Абрамóвич? Что вы земляк Леонида Гофмана, которого Альшанский сделал "почётным майором", а вы утверждаете, что его разжаловали и посадили вовсе не за сионизм?

– Да, это я. Не знаю, когда его осудили: во время войны или после, но точно – не за сионизм. Недавно его родственники сказали мне, что он кого-то на самолёте подвёз к самой границе: дал перейти. Я с ним ещё в Киеве познакомился: он торговал собаками. Привозил их на своей "Волге" из Ленинграда и продавал вдвое дороже. Он был зам. Председателя клуба собаководов...

– А теперь он зам. Председателя Альшанского в Союзе ветеранов?

– Они все трое (второй зам. Подликин – тоже) "почётные офицеры", Альшанский их подобрал для руководства своим союзом, для того им и присвоили эти звания. А они его в благодарность во всём поддерживают.

– Но союз этот – идея Наума?

– Нет, это Чечика идея. Два года назад был всемирный конгресс евреев-ветеранов в Иерусалиме. Чечик, член Президиума Конгресса, назначил меня комендантом: для ветеранов из СССР гостиницу, питание, экскурсии организовать – всю такую работу. Это ещё с войны моя специальность! Вот, смотрите (показывает пожелтевшую справку: "Капитан Галбойз, помощник коменданта штаба Сталинградского фронта")... Всего я зарегистрировал "русских" 57 человек. Чечик сказал: "Я предложил создать отдельный комитет ветеранов войны из СССР. Этим хочет заняться Альшанский, но я резко против: это не фигура, его нельзя выдвигать. Ты должен взять это в свои руки" (при этом был Зингер). И вдруг там, прямо в Яд ва Шем, умер полковник Крапивский. Перед смертью он передал мне для своей жены папку с материалами и личными документами. Умер он в "Скорой помощи" по дороге в больницу, а у майора, соседа, который его туда сопровождал – инфаркт! Мне тоже стало плохо: много раз ранен, контужен, гипертония... Я хотел там отлежаться, но Альшанский "позаботился", уговорил меня, организовал машину и немедленно отправил домой. Папку Крапивского я ему оставил, но он её не передал вдове, присвоил. В заграничном турне он потом пользовался этими материалами, как своими: для докладов об антисемитизме в СССР...

Через два дня – письмо от Зингера: Наум собрал оставшихся (18 человек), и они избрали "всеизраильский комитет". Я сразу написал ему, что такой "кворум" неправомочен, но это не помогло... Потом Альшанский некоторое время ко мне подлизывался – чует кошка, чьё мясо съела, – назначил меня председателем комитета Хайфского округа (вот документ!) без всяких выборов, вопреки Уставу. Многие ветераны даже протестовали: "Кто вас избирал?". Я дал им слово уйти с этого поста и в конце концов ушёл...

– Кстати, – вспомнил он, – две недели назад Наум опубликовал в "Нашей стране" Устав Союза ветеранов. 30-го января. Вы читали?

– Так, просматривал... Скажите, какая у вашего союза, в двух словах, главная цель?

– Ну, в двух словах... В общем, добиться для советских ветеранов всех прав и льгот, как у израильских. Ну, и помогать им – с жильём, с работой...

– Ясно. Кто за кого воевал – это неважно... Значит, вы ушли с этого поста?

– Не сразу. После случая с Лазебником.

– Что за случай? Я уже слышал эту фамилию.

– Наум прислал письмо: "Разберись в вопросе Лазебника". На этого ветерана соседка написала, что он хулиган, самозванец, не воевал, документы купил или украл... И одновременно Альшанский прислал бумаги, что Лазебник просит квартиру пониже – он жил на третьем этаже, и я давно уже этим занимался.

Когда я уже принёс ему ордер и пошутил: "А что я буду за это иметь?", он это записал на скрытый магнитофон и тоже будто бы пошутил: взяточник, мол, вымогатель! Он вообще любит баловаться с магнитофоном. Давал мне слушать плёнку с разговором жён (Альшанские были у него в гостях). Жена Лазебника спрашивает Клару Альшанскую: "Как ты живёшь с таким идиотом?"...

В общем, он получил квартиру, Наум отдал ему жалобу соседки, и они поехали вместе к одному венгерскому еврею, владельцу огромной свинофермы, покровителю Лазебника (и жена Лазебника у него работает). Закололи кабана и вложили Альшанскому в багажник...

Когда я ушёл, Наум назначил на моё место Гофмана. Но скоро у них отношения испортились, и он стал мне говорить: "Гофман плохо работает, я хотел бы, чтобы ты опять стал в Хайфе председателем. Ты его разоблачи, ты же знаешь, что он липовый сионист"...

– Ага, значит, вас сам Альшанский подговорил разоблачить своего протеже Гофмана?

– Да, но потом стал меня пугать: "Гофман может подать на тебя в суд, будешь платить штраф 50 000". Это его излюбленная угроза...

– Возможно, в этом виноват я. Он ведь меня при свидетелях объявил агентом КГБ. Я обратился к адвокату, и тот написал ему письмо: если он не извинится в прессе, будет платить именно 50 тысяч лир! Наверно, это на него произвело большое впечатление...

– Правда? И он извинился?

– Нет, я потом забрал иск: судебный процесс – дело здесь слишком дорогое...

– Ну что вы! Вам бы потом возместили все расходы за его счёт! Я ведь сам адвокат!

– А кроме того, это тянется долго. Просто лень этим заниматься...

– Да, тут я вас понимаю.

– Наверно потому, что вы сами адвокат? Да и что с него возьмёшь, с Наума! Много ли он у Фейгина зарабатывает...

– Кстати, Винокуров его подбивал Фейгина скинуть: он сам на это место метит...

Много чего ещё рассказывал Александр Иосифович Галбойз, но мне всё это было уже известно, а моему возможному читателю наверняка будет неинтересно и скучно...

Зато живо заинтересовал меня отчет о собрании ветеранов-олим 9 мая (33 годовщина Победы) в "Шаломе" №9 (45), точнее – не сам отчёт, а добавленный к нему мелким шрифтом абзац, в котором Винокуров сообщает нечто интригующее:

... Всё красиво, торжественно и вроде бы правильно. Не красиво, не достойно чести Солдата другое, о чём написать сегодня "не поднимается рука", но о чём сказать – в интересах дела, ради которого был создан Союз ветеранов Второй мировой войны – надо.  И будет сказано в следующем номере нашего журнала.

Ну что ж, подождём две недели...

А тем временем, через пару дней, в газете "Наша страна" от 17 мая 1978 г. появилась большая статья Якова Сусленского о жене и дочери покойного Ефима Давидовича, вернувшихся год назад в Советский Союз. Сусленский – бывший диссидент и политзаключённый, сторонник дружбы и забвения конфликтов между еврейским и украинским народами (большой оптимист, на мой взгляд!). В своё время он, как и Альшанский с Берманом, убеждал Карповну и Соню не возвращаться в Союз, чтобы не повредить Л.П. Овсищеру. Сейчас, в связи с тем, что "Советская Белоруссия" от 8 апреля 1978 года поместила заметку своего корреспондента И. Павловского "Чужбина родиной не станет", Яков написал свою статью и назвал её "Жалкая участь".

Перепечатывать я её не стану, но хочу поделиться своим впечатлением. Я её прочитал и тут же написал для "Недели" свои заметки об этой статье. Они так и остались ненапечатанными (во-первых, Юру Милославского как раз в это время уволили, а во-вторых, меня призвали на очередные военные сборы), но я всё же предлагаю их вашему вниманию, поскольку они касаются вопроса: благородно ли отнеслись в Израиле к семье героя?

К статье  Я. Сусленского «ЖАЛКАЯ УЧАСТЬ»

Оценить эту статью по достоинству смог бы, пожалуй, лишь врач- психиатр. Я же читал её, просто раскрыв рот и силясь понять, что это такое: галлюцинации, бред, шизофреническое раздвоение личности? "Поток сознания" автора представлялся мне в виде двух взаимно отталкивающихся струй: одна белая, другая чёрная. Белая – это факты, высказывания жены и дочери Давидовича  и личные впечатления Сусленского от общения с ними. Чёрная – выводы, которые он делает вопреки фактам и собственным впечатлениям. Эти две струи вьются рядом, сходятся, расходятся, переплетаются, но слиться в одну, дать однородную, одноцветную жидкость – не могут!

Поразительно, что Яков Сусленский, сам прекрасно знающий и испытавший на себе пропагандистско-гебистскую кухню с её подтасовками, дезинформацией, раздуванием криминала из пустяков, в то же время свято верит советской прессе, по-собачьи лижет палку, которая его била. Ведь ему же самому при отъезде сказали в КГБ: "Сидите там тихо, иначе мы пошлём в Израиль материал о том, что вы – наш агент" ("Неделя" от 27.07.77.)

И вот, с одной стороны, он приводит факт: газета "Советская Белоруссия" 8 апреля 1978 года опубликовала статью своего корреспондента И. Павловского под названием "Чужбина родиной не станет" (заметьте, статью И. Павловского, а не Марии и Софьи Давидович!) о мытарствах этих женщин в Израиле.

А с другой стороны – подобострастно веря в кристальную честность этого Павловского – Я. Сусленский называет их "беспринципными лгуньями, готовыми послушно давать угодные КГБ показания и подписывать любые протоколы". Что же они, беспринципные такие, не подписались под этой статьёй? Уж будьте уверены, для газеты было бы величайшим наслаждением заполучить собственноручную подпись "жертв сионизма": мол, не пишите ничего и не рассказывайте, Мария Карповна, сами всё сделаем – только подпись! Очевидно, не добились. Могли ведь и без согласия поставить её подпись – даже на это не решились! Видимо, боялись разоблачений.

С одной стороны, Я. Сусленский точно цитирует слова Марии Карповны, брошенные ею в Москве, в здании Президиума Верховного Совета СССР:  "Кровопийцы! Негодяи! Фашисты! Душегубы! Вы убили моего мужа!" – слова не слишком парламентарные, но правдивые и моему, скажем, настроению вполне созвучные. Но, с другой стороны, эту цитату автор предваряет словами "она изрыгала проклятия советским властям" –  вполне в советском стиле!

Мария Карповна Давидович прожила с мужем более тридцати лет. "Эти годы, – писал Ефим Аронович в автобиографии за полтора месяца до смерти, – она была всегда и в радости, и в беде рядом со мной. Она – мой единомышленник в борьбе против чёрных сил мракобесия и антисемитизма".

С одной стороны, Яков Сусленский, вроде бы в подтверждение последней фразы, цитирует обращение вдовы Давидовича к присутствующим на его похоронах в Минске: "Евреи, поднимите головы, будьте гордыми – у вас есть своё государство!"... Но с другой стороны, не веря ни ей, ни её покойному мужу, он верит словам советского партийно-кагэбэшного журналиста Павловского о том, кáк вдова и дочь Давидовича восприняли Израиль, и заключает: "Таково их антисемитское восприятие".

Налицо прискорбное, но увы, не столь уж редкое явление: иногда человек может из жертвы превратиться в палача и даже превзойти "учителей" в своём усердии.

ЭРНСТ  ЛЕВИН

Когда я вернулся с милуим и вспомнил анонс "Шалома", обещавшего в следующем номере что-то пикантное, этого номера уже не было в продаже, но из других источников я установил, что в нём была статья Винокурова "Отлучение": Наума Альшанского сняли с должности председателя Союза ветеранов за беспринципность, дрязги и интриги. Вместо него избрали "почётного генерала" Менделя Маршака, его же креатуру!

А сейчас – вперёд, читатель! А точнее – немного назад, в главу 3, где приведено начало исповеди удалого джигита Нисима Илишаева: самое времечко посмотреть, что он там пишет дальше! (Напоминаю, письма этого в данный момент ещё не существует, но события, которые будут описаны в нём уже происходят. Я о них ещё не слышал, а вам повезло: вы как бы при них присутствуете)!

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ (продолжение - Э.Л) После появления в журнале "ШАЛОМ"(№10) статьи "Отлучение" Ольшанский, используя своё служебное положение ответственного секретаря Объединения олим из СССР, вызвал несколько участников Второй мировой войны, оплатил им проезд под различными предлогами и уговорил их выступить в его, Ольшанского, защиту. Разговоры велись в моём присутствии. Потом Наум Ольшанский зашёл ко мне в кабинет и собственноручно написал статью о себе. Конечно же, с похвалами в свой адрес. Он отдал написанную им статью мне и сказал: "Обратись с этим в русскоязычную прессу, предложи напечатать. Напечатают – получишь вознаграждение – 500 лир. И я верну тебе твои двести лир. Я дам указание бухгалтеру списать эти деньги на проведение для горских евреев мероприятия". Я взял написанное собственноручно Наумом Ольшанским и поехал в редакцию журнала "КРУГ" к Морделю. Мне интересно было узнать мнение редактора об Ольшанском. Мордель категорически отказался публиковать статью об Ольшанском. Редакция газеты "Наша страна" также отказалась принять к печати статью об Ольшанском. В редакции "Недели в Израиле" мне сказали: "Неужели Вы до сих пор не поняли интриг Ольшанского, работая с ним?!". Показал я написанное Наумом Ольшанским и Иосифу Винокурову, главному редактору журнала  "ШАЛОМ"... Отношения мои с Ольшанским резко ухудшились. Теперь он прилагает усилия, чтобы опорочить моё имя среди горских евреев, обещая при этом материальную помощь из фонда Объединения... (Окончание следует - Э.Л.)

Особенно меня рассмешили три жирные точки после предпоследнего абзаца! Этот обрыв фразы означает, что конец её вычеркнул Винокуров, скрывая своё "мнение об Ольшанском". Но почему же он не выбросил всю фразу: ведь она теперь потеряла смысл? Очевидно, он оставил её начало специально для Альшанского: чтобы тот знал, что Иосиф знает содержание собственноручных тезисов, выданных Наумом горному орлу! Дело в том, что они содержали не столько похвалы в свой адрес, сколько ругани в адрес Винокурова!

Возникает вопрос: кто же этот Нисим Илишаев – наивный простак или зловредный предатель? В первом случае он мог действительно, не перепечатывая, не переписывая своим почерком, потащить рукопись Альшанского по редакциям и выдавать за свою. Может быть, Наум в спешке забыл его предупредить: "Только смотри, к Винокурову не ходи!"... А может, Нисим и не читал, что там в ней? Может, он и не умеет читать по-русски?!

"Тайна сия велика есть"... Но бесспорно одно: в "Шалом" Нисим принёс подлинную рукопись Альшанского, и Винокуров тут же её скопировал для себя (а впоследствии – и для меня). Почерк Наума знаком нам обоим – можете и вы полюбоваться:

Это – фрагмент последней страницы, но я, конечно, не поленился и перепечатал, не меняя ни одной буквы, весь манускрипт Наума

 

Артист – бард. Сам представил дочь на премию, достав от кого-то записочку. Нет у Альшанского зазнайства и самомнения. Сменить можно любого руководителя. Однако, собраться на квартире у Барака в тайне от Совета и договориться о перевороте, не подобает ветеранам. Теперь это уже не удивительно, ибо Винокуров никогда ветераном не был, не слышал ни одного выстрела. Как это, госп. Бен-Соломон, то бишь Винокуров, получается, все сложили полномочия, а перед кем? Перед самими собой? Полномочия складывают перед съездом или конференцией, о чём и говорил Альшанский. Но съезд вам не был по нутру, ибо Вас, госп. Винокуров, на учредительном съезде рекомендовали не включать в состав Совета, а сейчас вывели бы с позором. Когда Вы говорите о заслугах Альшанского, Вы очень о многом умалчиваете: о его честности, благородстве, внимании к людям, бескорыстности. Ведь ни кто иной, а Альшанский Вам принёс 10 000 лир на издание книги о Е.Давидовиче и не потребовал ни гроша от доходов, а Вы потребовали от него расписку, что он денег требовать не будет. Альшанский эту расписку дал, денег ему не надо. Он только хотел увековечить память друга. А что Вы наделали с этой книгой? Э. Левин говорил и писал об этом. Вы, как редактор, даже не ответили Левину. И это понятно, ибо Вам нечего было сказать. Нет, госп. Винокуров, вы лжёте даже по вопросу телефонов. Вам давались телефоны без ограничения после работы отделов объединения. Почему это Ваши объявления должны печататься в бюллетене объединения? Вы имеете журнал и можете смело всё объявлять. Ведь нашлось у Вас место для этой злобной статьи, которую Вы назвали "Отлучение". Кстати, от чего отлучили Альшанского, от честного труда, от активной борьбы за алию, от множества допросов в КГБ и обысков? Когда-то Льва Толстого отлучили от церкви. Кто же тогда был посрамлён, Лев Толстой или церковь? Вам, как историку, должно быть это известно. Альшанский – не Л. Толстой, но Винокуров – не ветеран и говорить об Альшанском Вам не следовало бы. Позор Вы опозорили не Альшанского, а себя, и читатели сделают вывод, стоит ли читать ваш журнал впредь. Ваши объявления в газете преследовали только корыстную цель – распространение не авторитетного журнала. Вы сами себе сделали медвежью услугу.

Как видим, поручив неверному абреку с горных вершин Кавказа разнести по редакциям своё кровное детище, Альшанский тоже сам себе оказал медвежью услугу. И это ещё не всё! Третий, последний эпизод этой драмы произойдёт только в конце октября, через полгода! Придётся ещё немного подождать!

А пока откроем очередной "Круг"(№59 за 2-8 августа 1978) и прочитаем, что пишут в рубрике

"ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ РЯДОМ":

Уважаемый г-н редактор!

Я всего лишь рядовой читатель, а не Шерлок Холмс. Правда, на войне с фашистами я одно время служил в разведке. Но это было очень давно, я уже, видать, забыл навыки. Поэтому, прошу помочь мне. В прошлом году я получил отпечатанный на машинке сборник речей в защиту Наума Альшанского. Первой под отчётом стояла подпись Иосифа Винокурова. Он же произнёс первую речь в защиту Альшанского.

Я удивился, зачем мне кто-то незнакомый присылает отчёт, но я принял к сведению всё, что было сказано об Альшанском.

В №10 журнала "Шалом" за 1978 г. я нашёл статью "Отлучение". Там про Альшанского сказано нечто совсем противоположное, чем в сборнике речей в его защиту. "Шалом" издаёт г-н Винокуров. Так как статья не сопровождалась замечаниями редакции, то я понял, что г-н Винокуров с ней согласен. А в №11 журнала "Шалом" он уже и сам пишет, что Альшанский – совсем не хороший человек.

Что-то мне тут неясно. Или г-н Винокуров год назад выступал в защиту человека, которого плохо знал, или Альшанский "на глазах испортился", или испортился г-н Винокуров?

Во всяком случае, как мне кажется, принципиальностью вся эта история не пахнет.

С. Крайдман, бывший капитан артиллерии.

Дальше следуют две цитаты из Винокурова: по смыслу они ПОРАЗИТЕЛЬНО противоположны и помещёны РЯДОМ: не зря же остряк Мордель придумал такое название для данной рубрики!

Первая цитата:

– "Вопрос, который мы, собравшиеся здесь, должны обсудить, выходит за рамки частного дела, хотя – формально – и касается одного человека. Он имеет общественное значение, поскольку речь идёт об отношении к АКТИВИСТУ, к БОРЦУ ЗА АЛИЮ из СССР в Израиль. Речь идёт о НАУМЕ АЛЬШАНСКОМ, отдавшем много сил борьбе за выезд советских евреев на свою историческую родину и отдающем немало сил здесь их абсорбции. Речь идёт о честнейшем человеке, которого сегодня хотят лишить возможности служить АЛИЕ в той мере, в какой он, Наум Альшанский, служит... Наума Альшанского пригласили работать сюда, в Объединение олим из СССР, несколько месяцев назад. И за это непродолжительное время Наум успел сделать много на благо алии: он настоял  на увольнении людей,  не приносивших пользы своим пребыванием в аппарате Центра Объединения, взялся за наведение финансовой дисциплины, ударил по рукам не совсем чистоплотных аппаратчиков. С присущей ему принципиальностью и порядочностью Альшанский ставит перед Президиумом правления Объединения вопросы, которые, по сути своей, должны были бы стать предметом разбирательства на заседании правления Объединения или в государственных учреждениях"...

Вторая цитата:

"Наум Альшанский вместе с группой других ветеранов войны с нацизмом готовил и проводил организационные собрания ветеранов по всей стране, работал над проектом Устава Союза, участвовал в подготовке Учредительного съезда. Но на этом, собственно, и завершена была его деятельность в Союзе ветеранов.

...Желая прикрыть свою бездеятельность и беспринципность, Наум Альшанский занялся дрязгами, интригами... Финал известен. Добавим лишь, что и с должностью ответственного секретаря Объединения олим Альшанскому также приходится расстаться. Такова закономерность...

...Мне не хотелось бы возвращаться к персоне Альшанского и приводить в доказательство сказанного дополнительные факты: и потому, что не хочу вызывать шоковое состояние у некоторых бывших советских евреев, и потому, что не хочу приносить моральный ущерб его семье, с которой у меня всегда был самый лучший контакт и к которой я не раз обращался с просьбой повлиять на Наума"... ("ШАЛОМ" №№10, 11)

Ответ Иосифа Винокурова на эту публикацию появился почти через месяц – в "Круге" №64 за 6-12 сентября 1978 года – и звучал он вполне импозантно:

Господин Крайдман! Вы совершенно верно процитировали меня и в первом, и во втором случаях, забыв лишь самую малость: между моим выступлением в защиту Альшанского на собрании в Объединении олим из СССР и публикациями "Шалома" пролегла дистанция почти в два года.

Выступая в защиту права Н. Альшанского быть утверждённым в должности ответственного секретаря Объединения олим из СССР, я был искренне убеждён в том, что Н. Альшанский справится с порученным ему делом и оправдает, так сказать, доверие. Но чем дальше, чем лучше и больше узнавал я Наума Альшанского, тем больше разуверялся в своём убеждении. Бывает ведь и такое... Со временем  я пришёл к горькому для себя выводу: Альшанский – плохой товарищ, как говорили в России в таких случаях: "с таким в бой не пойдёшь". И потому, когда его сын приехал ко мне с приглашением на свой день рождения, я сказал: "Давай пропустим по рюмочке за твоё здоровье, но, извини, с твоим отцом  я пить не могу...". Это было не вчера, не месяц и не два назад. А с год... Так что, как видите, скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Я ещё, где-то в душе, надеялся, что Наум поймёт, что так, как он ведёт себя: по-ханжески, беспринципно – жить нельзя. Я уже писал об этом и вынужден повторить снова:  просил повлиять  на  Наума его жену и сына.

Всё оказалось бесполезным. Чем  дальше, тем больше Наум терял контроль над собой и своими поступками.  Когда же я дал ему, как мне казалось, добрый совет: подать в отставку с поста председателя Центрального Совета Союза ветеранов Второй мировой войны – репатриантов из СССР в Израиле, Наум и вовсе утратил всякую меру приличия, открыв клеветническую кампанию против редактора "Шалома" – журнала независимого, служащего, как и "Круг", общественной трибуной алии.

Занимается  г-н Альшанский этим и по сей день, в ущерб своим прямым обязанностям  и,  стало  быть,  алие.

Выходит, господин Крайдман, я и вправду плохо знал человека, за которого ратовал, и когда стоял вопрос об утверждении его ответственным секретарём Объединения олим, и когда стоял вопрос об избрании его одним из руководителей Союза ветеранов войны с нацизмом.

Каюсь и обещаю впредь быть более осмотрительным в выборе товарищей, особенно, когда речь идёт о передаче в руки человека власти. Пусть небольшой, но власти, положения  какого-то  в обществе.

А теперь вопрос к Вам, г-н Крайдман. Как и когда именно попал к Вам процитированный Вами  в "Круге"  документ? Вы его назвали отчётом с собрания, на котором  я  выступал  в защиту  Альшанского.

Дело в том, что, насколько я помню, машинописные копии, сделанные с магнитофонной записи, были мною вручены ответственным сотрудникам различных организаций, но не рассылались частным  лицам.

Своё  письмо  в "Круг" Вы  начали с сообщения, что  не  являетесь  Шерлоком Холмсом,  а  всего только  "одно время служил  в разведке".  Я в  худшем, чем  Вы,  положении:  я и не Шерлок Холмс, и в разведке не служил. Однако, имея сведения о некоторых формах организации "откликов" нашим общим знакомым, невольно задумываюсь: не попали ли Вы ненароком  в число тех,  кого он снаряжал  в редакции?

Вы  уж  меня простите,  да  почерк  очень  знакомый.

Иосиф  Винокуров

Только что, перенеся ответ Иосифа Винокурова из старого "Круга" в свой компьютер и сверяя оба текста, я обнаружил, что совершенно автоматически и незаметно для себя изменил одно слово: вместо "предусмотрительным" (в выборе товарищей) употребил более естественное "осмотрительным". И подумал, что такое неосознанное желание улучшить текст выдаёт улучшение моего отношения к его автору. Возможно, так оно и есть...

Я не испытывал симпатии к Винокурову. Мне не нравилась его внешность, какая-то неопрятная; не нравилась ускользающая манера разговора: не глядеть в глаза; в ответ на прямые вопросы разводить нудную тягомотину перечисления имён и должностей – кто и что кому сказал, а в первую очередь – что сказал он сам (а что при этом подумал он сам – вот этого никак не добьёшься)!

Не нравилась мне его слабая полуухмылка и беспомощное молчание в ответ на крики ветеранов) "Аферист! Самозванец!" – казалось, он хоть и виновен, но бесстыден, всё ему "божья роса"...

Неприятно было слушать его постоянное, к месту или не к месту, неумелое, но навязчивое рекламирование своего "Шалома" – его влиятельности и честной позиции. Не нравился сам журнал – дилетантский, поверхностный, полный перепечаток из советской прессы и очень, очень безграмотный. Не выношу, когда вместо "надеть" пишут "одеть", а вместо "вынуть" – "выбрать"!

Но главное, конечно, – его дружба с Альшанским, который стал для меня олицетворением всего, от чего я уехал из СССР...

И вот, пожалуйста! Иосиф разобрался в Альшанском, вполне достойно ответил его очередному наёмнику, молча проглотил мою разгромную статью и при этом не остервенился, как Наум...

Может, и за автобиографией Давидовича (которого не знал и не боготворил, как я) он просто не уследил, и его бездарные, но трудолюбивые, соредакторы проявили чрезмерное рвение?

Командовал ведь там Наум, задуривший им всем головы! А сейчас все они понемногу начинают понимать, с кем имеют дело: и ветераны, и Гриша Фейгин, и даже бедняга Нисим Илишаев!

Кстати, нам пора вернуться к приключениям этого джигита, к третьему эпизоду, описанному им в его знаменательном письме. Напомню: первый эпизод имел место в декабре 1977 года, второй – в июне 1978-го, а третий – в октябре 1978-го – в тот самый период, о котором я сейчас рассказываю. В начале третьего, последнего отрывка привожу список адресатов, который (по сюжетным соображениям!) я не поместил его там, где ему положено быть – в начале письма).

 

Президиуму Объединения олим из СССР, Министру абсорбции, Председателю Сохнута, В прокуратуру  г. Тель-Авива, В суд, В Министерство иностранных дел, В редакции журналов "Шалом", "Круг", "Неделя в Израиле" и газеты "Наша страна" (Окончание ПИСЬМА в РЕДАКЦИЮ) 25 октября 1978 года, в присутствии Гриши Фейгина, Миши Крихели и Арона Вольфóвича, я обратился к Ольшанскому с просьбой дать указание об отправке 25 пригласительных билетов горским евреям – членам Клуба по изучению истории горских евреев, созданного инициативной группой более года назад. Ольшанский заявил, что никакие билеты никому отправлены не будут и что здесь, в Объединении олим, он хозяин. Далее он начал меня всячески оскорблять и ударил по лицу, по голове и в область сердца, зная, что я перенёс два инфаркта, имею фронтовые ранения в области живота и рёбер. После побоев Ольшанского полиция немедленно отправила меня на врачебную комиссию для освидетельствования побоев. На основании приложенного мною материала, а также свидетельских показаний, подтверждающих хулиганское поведение и вымогательство со стороны ответственного секретаря Объединения олим из Советского Союза Наума Ольшанского, прошу Президиум и Правление Объединения олим передать этот материал в СУД для привлечения Наума Ольшанского к уголовной ответственности за нанесённый вред моему здоровью. Я, лично, подаю на Н. Ольшанского в СУД. ПРИЛАГАЮ документы, подтверждающие изложенное мною: 1. Бюллетень врачебной комиссии. 2. Справка медицинской комиссии о побоях. 3. Адреса свидетелей 4. Копия статьи, написанной Н. Ольшанским о себе. 5. Газетная публикация. О принятых мерах прошу поставить меня в известность в письменном виде. ПРИМЕЧАНИЕ: О злоупотреблениях служебным положением Наума Ольшанского я ставил в известность Президиум Объединения олим из СССР в официальном порядке ещё ранее. Нисим ИЛИШАЕВ 27 октября 1978 г.

Письмо Нисима Илишаева я прочитал в винокуровском журнале "Шалом" №17(53) от 1 ноября 1978 года.

В других изданиях я его не искал: во всяком случае, в моём архиве только один экземпляр.

По-видимому, дальнейшая карьера Наума меня с тех пор стала интересовать гораздо меньше. В Объединении олим она определённо вскоре закончится. Вероятно, после этого, когда он потеряет возможность подкармливать за казённый счёт свору своих "борзых и легавых", он и в минском сообществе вернётся на подобающее ему место. Впрочем, и к минчанам, приехавшим после меня, я потерял всякий интерес. Разве что в союзе ветеранов, последнем оплоте Альшанского, предстоит ещё "гражданская война" фракций...

В передовой статье следующего выпуска независимого журнала – "Шалома" №18 (54) Винокуров критиковал Объединение олим, сильно зависимое от левой Партии труда, и лично тов. Альшанского, предавшего кандидатов от новых олим на муниципальных выборах, а в защиту Наума больше никто не выступал...

 

 

(окончание следует)

    
   

---

   

---

    
         

___Реклама___

---