Джеймс Кэрролл
Меч Константина.
Церковь и евреи. История
Перевод Игоря Юдовича
Часть пятая. Инквизиция: рождение расизма
(продолжение. Начало в№№ 6(55) и сл.)
Один путь
На первый взгляд,
это была самая странная пара со времени знаменитой встречи Элвиса Пресли и
Ричарда Никсона в Овальном кабинете Белого дома. В субботу, 27 сентября 1997
года, во время молодежного фестиваля в Болонье Боб Дилан появился на подиуме
вместе с папой Иоанном Павлом II . "В одном из самых сюрреалистических сочетаний
знаменитостей, – писала USA Today, – лидер римско-католической
Церкви и рожденный евреем певец-бунтарь обменивались рукопожатиями и репликами
перед 200 тысячами зрителей во время огромного концерта на открытом воздухе".
Боб Дилан был одет в расшитый украшениями черный костюм и белую ковбойскую
шляпу, папа по традиции был в белой сутане и белой епископской шапочке. В
прессе сообщали, что Дилан появился на финансируемом церковью концерте по
личному приглашению папы. Легендарный певец спел "Knockin' on Heavens Door"
и "A Hard Rein's A-Going Fall", в то время как папа сидел позади него
в кресле, похожем на трон. Одна из фотографий показывает очень пожилого понтифика
– ему было 77 лет в это время – подбородок которого опирается на открытую
ладонь. Дилан, в свои 56 лет сам уже далеко не юнец, кажется полностью сфокусированным
на пении.
Эти двое имеют гораздо больше общего, чем обычно
думают. Когда Кароль Войтыла в 1978 году был избран папой, в газетах вспоминали
его "гитарную" молодость во времена руководства бойскаутами. В Польше он был
известен своей любовью к народным песням и сочинением песенной музыки. Во
времена нацизма молодой Войтыла совмещал искусство с антигитлеровским Сопротивлением,
правда как актер, а не певец. Известность тоже пришла к ним почти одновременно:
когда песни Дилана покорили сердца борцов за гражданские права и движения
за мир (против войны во Вьетнаме. – Примечание переводчика)
– кто из того поколения может забыть призывный ритм "The Times They Are
A-Changin"? – будущий папа впервые заявил себя на Втором Ватиканском соборе.
Один из присутствующих на соборе священников рассказывал мне, что многочисленные
споры по Nostra Aetate, декларации, отвергающей вечную вину всех евреев,
как сообщества, в убийстве Христа, почти прекратились после того, как
до этого молчаливый поляк выступил с глубоко обоснованной и эмоциональной
речью в ее защиту. "Я вспоминаю свое удивление и то, что я еще тогда подумал:
кто этот пророк?", – сказал мне этот священник. "Войтыла говорил о необходимости
изменить подход Церкви к евреям с такой страстью, которая могла появиться
только из личного опыта. Для неизвестного епископа из Польши – это было удивительно.
Выступление Войтылы было решающим".
USA Today очень осторожно говорит о Дилане,
как о "рожденном евреем". Его настоящее имя Роберт Циммерман. В 70-х он стал
так называемым "заново рожденным христианином", что, само по себе, не верно,
поскольку предполагает обязательное крещение. Вне зависимости от законности
обращения, событие было большой неожиданностью не только для его многочисленных
стареющих, ушедших от религии поклонников, но и для многих евреев. Понятно,
что реакция евреев была негативной. Однако, через несколько лет, объявляя
о бар-мицве своего сына, Дилан сообщил о своем возвращении в иудаизм. С тех
пор он никогда публично не говорил о своей религиозной жизни. По поводу своего
появления на сцене вместе с папой он отрицал какое-либо духовное значение
встречи. "Это просто выступление, я не сужу тех, кто зовет меня выступать.
Это моя позиция. Я всегда благодарен тем, кто просит меня выступить, вне зависимости
от причины".
Для Иоанна Павла II, с другой стороны, совместное
появление имело конкретный смысл. После короткого выступления Дилана микрофон
взял папа. "Ответ, мой друг, is blowin' in the wind", – сказал он на
своем тяжелом английском, цитируя знаменитую фразу из песни. (Для
того чтобы читателю стала понятна аналогия, осмелюсь напомнить первый куплет
из песни Дилана. – Примечание переводчика.
How many roads must a man walk down
Before you call him a man?
Yes, 'n' how many seas must a white dove sail
Before she sleeps in the sand?
Yes, 'n' how many times must the cannon balls fly
Before they're forever banned?
The answer, my friend, is blowin' in the wind,
The answer is blowin' in the wind.
The answer is blowin' in the wind.)
И дальше, для огромной аудитории молодых итальянцев
он определил этот wind (ветер), как "дыхание и жизнь Святого Духа". Затем,
как бы оправдывая присутствие Дилана и – не случайно – защищая его обнародованное
обращение в христианство, папа обратился к толпе с вопросом: "По скольким
дорогам должен пройти человек, чтобы иметь право называться человеком?" И
сам же ответил: "По одной! Только одна дорога ведет к человеку, и эта дорога
– Христос, который сказал: "Я есть жизнь!"
Фраза, цитируемая Его Святейшеством, взята из ответа
Иисуса на вопрос апостола Фомы: "И как можем знать путь?" Иисус отвечает:
"Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через
меня".
На концерте Дилана Иоанн Павел II, по существу, повторил
претензии на Иисуса времен ранней Церкви, претензии, всегда отвергаемые евреями.
В долгой истории церковной политики предъявление "прав собственности" на Иисуса
вместе с утверждением непререкаемой правильности Его пути равнозначно утверждению
непререкаемой правильности самого папы, в данном случае Иоанна Павла II.
Предлагают ли другие религии путь к "спасению"? Ответ
Церкви последних десятилетий на этот вопрос не вполне ясен. С одной стороны,
когда Иоанн Павел II в 1986 году собрал в городе Ассизи конгресс представителей
мировых религий, то его заметное уважение к лидерам других религий указывало
на новый уровень церковной терпимости. С другой стороны, Ватикан немедленно
внес коррективы в такое представление ситуации. "Это не может быть образцом",
- сказал кардинал Ратцингер (нынешний папа римский Бенедикт
XVI. – Примечание переводчика). Церковные теологи, слишком
уважающие другие религии, по-прежнему подвергаются дисциплинарным наказаниям
или даже отлучению от Церкви.
Защита исключительности и всеобщности христианского
Спасения была одной из главных задач пап со времен монархического феодализма.
Позиция Иоанна Павла в отношении других религий крайне противоречива: на персональном
уровне он, похоже, стремится к открытости и диалогу, но его длительное пребывание
– одно из самых долгих в истории Церкви – на троне св. Петра было посвящено
восстановлению идеалов средневековой монархии, как модели для церковной власти.
Последствия этого не могли не сказаться. Даже его знаменитое утверждение "Один
путь!" в ответ на песню Дилана, по существу дословно повторяет утверждение
папы Бонифация VIII (1294-1303). Булла этого папы – Unam Sanktam –
стала одним из известнейших образцов, показывающих стремление пап к абсолютной
власти. Впрочем, еще задолго до этого для утверждения аналогичной цели Константин
использовал почти те же слова, "одна… святая". Побочным результатом желания
как можно скорее достичь единства Церкви, пользуясь проверенным методом Константина,
всегда была централизация власти. Правление Бонифация, как и Иоанна Павла
II, выпало на время относительного ослабления папского авторитета, хотя в
его время основная проблема была не столько теологическая, сколько политическая.
Бонифаций боролся – и проиграл – в борьбе с зарождающимся чувством национализма
в Европе, в то время как Иоанн Павел и Ватикан ведут борьбу с идеологией плюрализма.
Церковь традиционно основывает свою борьбу за абсолютную
власть на авторитете Иисуса: Он есть путь! Но начиная с Бонифация, это основание
сместилось с Иисуса на саму Церковь. "Убежденные в вере, – так начинается
Unam Sanktam, – мы обязаны верить и поддерживать веру в то, что Церковь
является единой, священной, католической и апостольской. Мы верим в нее твердо
и подтверждаем со всей определенностью, что вне ее нет не только Спасения,
но и прощения греха". Сказанное в 1302 году, остается главным принципом, своего
рода догмой, для католиков и сегодня. Тем более, эти положения остаются важными
для политики, проводимой ведущими деятелями Церкви.
Всего несколькими годами ранее Фома Аквинский, следуя
начатому Ансельмом новому направлению мышления и развивая идею Аристотеля
о метафизическом детерминизме, назвал Иисуса Христа "абсолютно необходимым
путем к Спасению". Аквинскому была совершенно ясна логика дальнейшего развития
событий: не только Иисус есть единственный путь, но и Церковь; не только Церковь,
но и ее божественно данный руководитель. Если Иисус необходим как "единственный
путь", то разве викар, открывающий шлагбаум на этом пути, не настолько же
"необходим"? Разве авторитет того, кто обладает высшим авторитетом над символами
веры последователей Иисуса, не распространяется на всех и над всеми? Согласно
Гансу Кюнгу, к такому же выводу пришел и Аквинский, который заявил, что "так
как папа определяет веру…, для Спасения необходимо подчиняться римскому папе".
Но не только. В Unam Sanktam папа Бонифаций
VIII развил теорию двух мечей св. Бернара и обосновал использование государством
"материального" меча. Условием для этого должно было стать полное подчинение
руководству Церкви, подчинение "материального" меча "духовному". Окончательная
первичность идеологии подчеркивается Аквинским, когда он связывает авторитет
Церкви и авторитет "викара Христа, Петра и его преемников". Такая связь –
дабы не осталось никаких сомнений – провозглашается в последней фразе Unam
Sanktam, где повторяются слова Аквинского: "Таким образом, мы декларируем,
мы провозглашаем, мы определяем: абсолютной необходимостью для Спасения является
подчинение каждого человека римскому понтифику".
Фома Аквинский нигде не объяснил, как этот принцип
относится к нему самому. В 1263 году папа Урбан IV формально запретил изучение
язычника Аристотеля. Исторически это было уже третье официальное запрещение,
папы поступали аналогичным образом в 1231 и 1245 годах. Через два года после
вмешательства Урбана IV Аквинский начал работать над "Суммой Теологий"
– непосредственным приложением идей Аристотеля к христианской вере. Ирония
ситуации состояла в том, что такой акт прямого неподчинения папскому авторитету
привел к созданию религиозно-философского труда – с невиданной до и после
этого силой – в котором утверждалась и обосновывалась абсолютная папская власть.
Высказывание Иоанна Павла II во время выступления
Дилана было сделано с ссылкой на Иисуса Христа, а не на Церковь или самого
себя. Этим папа подчеркивал новый канон духовной скромности. Католицизм отверг
"нет Спасения вне Церкви" в 1953 году, когда Ричард Кушинг, архиепископ Бостона,
по указанию Ватикана отлучил от церкви священника-антисемита Леонарда Фини.
Последний пользовался этой фразой, как дубиной, в выступлениях против евреев.
Но объективно, на стороне Фини был Фома Аквинский, логика и 650 лет церковной
истории. После закрытия Второго Ватиканского собора церковная реформа приостановилась
и логическая непоследовательность позиции Церкви – утверждение универсальности
пути для Спасения через Иисуса Христа, но не через единственную организацию,
которая может показать путь к Христу – не была полностью снята. Христиане
– не католики, благодарные и за такую поблажку, не стараются обнажить ущербность
такого подхода. Католики же, вроде Ганса Кюнга, которые выступали против непоследовательности
церковной логики, были отстранены от преподавания католической теологии. Похоже,
что толпа в Болонье отнеслась к древнему призыву "Один путь!", как к чему-то
хорошо знакомому.
Отражая эхо Никеи в своем названии, Unam Sanktam
стала новой вершиной на пути, начатом Константином. Целью императора было
абсолютное объединение под своим началом политики и веры. Целью Бонифация
VIII, которому удалось эффективно закончить работу своих предшественников,
было добиться того же, но утвердив при этом полное главенство Церкви. Отныне
духовная власть подминала под себя политическую. "Ego sum Caesar, –
мог сказать папа своим кардиналам, – ego imperator!" Такое теологическое
и политическое утверждение, логически вытекающее из событий и расстановки
сил предыдущих двух столетий, окажет существенное влияние на события последующих
двух столетий. Тем не менее, вряд ли кто-нибудь мог тогда предвидеть, тем
более, желать того, что вскоре произошло. Ни в чем правдивость такого суждения
не сказалась в большей степени, чем в отношениях христиан к евреям. Если в
полностью реализованном едином обществе "нет места … для неверных", – по словам
Джереми Когана, то, что тогда должно с ними произойти? Даже в случае Иоанна
Павла II, который сделал больше для затягивания ран еврейско-христианского
разрыва, чем любой другой папа, ответ, тем не менее, не ясен. Его хорошее
отношение к евреям – это одно, защита абсолютной власти института римского
папы – совершенно другое. Его жесткое отношение к диссидентам внутри Церкви
ничем не отличается от тысячелетней борьбы Церкви против еретиков, которая
тоже проводилась в целях единства и контроля. Исторически, такая борьба всегда
приводила к негативным последствиям для евреев.
По определению, евреи – изначальные, "стопроцентные"
диссиденты – всегда подвергали сомнению претензию Церкви на верховность
и универсализм Иисуса Христа. В настоящее время, время терпимости и политкорректности,
глубина и опасность конфликта кажутся не существенными. Но история времени,
когда такая жесткая структура создавалась, структура, которую нынешний папа
стремится восстановить, напоминает нам о трагедии прошлого и предупреждает
о возможной трагедии в будущем. Начиная с Четвертого Латеранского собора (1215),
поставившего задачу ликвидировать ересь, и Excommunicamus папы Григория
IX, основавшего духовные трибуналы доминиканцев и францисканцев, началась
история ранней инквизиции. Вначале она работала с перебоями и не имела централизованного
аппарата. Декрет (1252) папы Иннокентия I разрешил пытки. Абсолютизм Бонифация
VIII привел к приданию инквизиции идеологических функций. В XV столетии испанская
инквизиция стала, по существу, всеобщим европейским институтом, задолго до
активного использования в самом Риме. Жестокость и узость римской инквизиции
в памяти людей обычно связана с отречением Галилео Галилея (1633), но этот
случай был совершеннейшим пустяком в сравнении с тем, что к этому времени
было на совести инквизиции. Эта беспрецедентная организация, злоупотребления
и жестокость которой осуждаются сейчас всеми, была создана с единственной
целью поддержки единства Церкви.
Возможно ли отречься от инквизиции, не спрашивая,
для чего она была создана и что защищала? Оставив в стороне методы и злоупотребления
инквизиции, какое влияние она оказала на католическое сознание? Инквизиция,
фактически, ликвидировала долгое время существовавшую позитивную сторону противоречивости
Церкви в отношении иудаизма. Вместе с этим она фундаментально изменила отношение
к "рожденным евреями", как осторожно высказалась USA Today, говоря
о Бобе Дилане. Инквизиция породила идею "еврейской крови". В последующих главах
мы покажем, что последовало после того, как католический средневековый абсолютизм
усилил и ужесточил религиозную антиеврейскую ненависть, поднял насилие против
евреев на новый уровень и покровительствовал еще более истерическим усилиям
по обращению евреев в христианство. Натолкнувшись на неизменное и постоянное
сопротивление евреев, бесплодные усилия Церкви, в конце концов, породили современный
антисемитский расизм.
Моя инквизиция
Мое собственное соприкосновение с инквизицией было
тривиальным. Несмотря на то, что с сегодняшней точки зрения ситуация была
почти смешная, неприятное впечатление осталось на всю жизнь. Это случилось,
когда мне еще не было 20 лет. Я приехал на учебу в семинарию с небольшой связкой
книг, думая в свободное время заняться самообразованием. Совершенно не помню,
по какому принципу я отбирал эти книги, но одна из них была "The Age of
Reason" Жан-Поля Сартра. Каким-то образом наличие у меня этого философского
романа стало известно ректору семинарии, который немедленно вызвал меня "на
ковер". Его интересовало, читал ли я книгу. Я вспоминаю, что первая фаза охватившей
меня паники была связана со стыдом и боязнью признаться, что я не понимаю
работу французского экзистенциалиста. Я испугался, что откроется моя интеллектуальная
несостоятельность. Потом я осознал, что ректор, как и я, не читал книгу. Он
конфисковал ее, объявив, что она находится в "Индексе". У меня задрожали колени.
Это слово вызвало в память образ сжигаемых на костре еретиков. "Индекс" был
библиотекой дьявола, собранием идей, слишком опасных для людей. "Индекс"?
Какое я имею отношение к нему? Но я вспоминаю, что больше всего меня поразила
абсолютная доступность книги.
Индекс запрещенных книг появился в XVI столетии и
представлял из себя составленный инквизицией список официальных еретических
публикаций. Католикам не разрешалось читать эти книги под угрозой отлучения
от церкви. "Индекс" был отменен в 1966 году. Конгрегация римской инквизиции,
формально называемая Святой Палатой, была переименована в 1965 году в конгрегацию
Доктрины и Веры. Префектом этой организации сегодня является кардинал Ратцингер,
о котором мы уже говорили. Ратцингер был автором канона 1436.1 Свода канонических
законов, в котором говориться: "Любой, кто отрицает правду, которой должен
следовать согласно святой католической вере, или кто сомневается в ней, или
отрицает христианскую веру и не вернется в нее после предупреждения, должен
быть наказан как еретик или отступник официальным отлучением". Этот и подобные
ему каноны были добавлены в Свод только в мае 1998 года папой Иоанном Павлом
II в апостольском (папском) послании Ad Tuendam Fidem (В защиту веры).
Разъяснение к письму было написано кардиналом Ратцигером. Официальной причиной
для отлучения от церкви – согласно кардиналу – может быть утверждение, что
женщины могут быть представлены к священному сану или даже сомнение в абсолютном
запрещении секса до женитьбы. За пределами церковных кругов почти никто не
обратил внимания на изменения в канонических законах и на комментарии Ратцингера.
В редакционной статье английской католической газеты The Tablet по
этому поводу было сказано: "Недавнее moto proprio Ad Tuendam Fidem
и, прежде всего, комментарии кардинала Ратцингера совершенно ясно предлагают
прекратить дебаты по вопросам, которые того заслуживают... Желание Рима покончить
с идеологическими диссидентами противоречит глубоко осознаваемой [католиками]
важности свободы слова и интеллектуальной независимости, важнейших характеристик
современных демократий. В светском мире только диктаторы не дают слова своим
оппонентам и требуют беспрекословного подчинения".
За несколько месяцев до опубликования Ad Tuendam
Fidem, в январе 1998 года, кардинал Ратцингер объявил об открытии для
исследователей архивов Святой Палаты – инквизиции. Объявляя о рассекречивании
примерно 4500 документов, Ратцингер ссылался на Tertio Millennium Adveniento,
призыв папы накануне третьего тысячелетия к тщательному изучению и переосмысливанию
прошлого католической Церкви. "Представляется разумным, – писал папа в 1994
году, – что в приближении конца второго христианского тысячелетия Церковь
должна более полно осознать грехи своей паствы, вспомнить все те времена в
истории, когда паства уклонялась от Духа Христа". Хорошо уловив разницу между
"Церковью" и "ее грешной паствой", Ратцингер доверительно предсказал, что
историки найдут в архивных документах "ясное подтверждение роли римского понтифика
в укреплении своих братьев в вере".
Это различие в акценте было центральным в "We
Remember: A Reflection оn the Shoah" (Мы помним: Осознание Холокоста),
документе 1988 года, в котором Ватикан попытался представить в нужном для
себя свете свое отношение к Холокосту. "We Remember" и объявление Ратцингера
об открытии архивов инквизиции было обнародовано почти одновременно. Это,
по крайней мере, странно, учитывая удивительные "пропуски" в "We Remember".
В этом документе Церковь признала, что некоторые из ее членов сотрудничали
с нацистами и даже соучаствовали в преступлениях, но Церковь, как институт,
не признала за собой абсолютно никакой вины. То же относилось и к папам (Пий
XII был даже отмечен, как "мудрый" дипломат) и к Ватикану. "We Remember"
продолжил длительную историческую традицию разделения между "грешной паствой"
и "Церковью, как таковой" того, что касалось вины за мучительные взаимоотношения
между евреями и католиками, традицию, восходящую "к зарождению христианства
после распятия Иисуса". Смысл документа состоит в том, что "христианская толпа"
была виновна в преступлениях против евреев, включая "насилие, грабежи и даже
массовые убийства…, выселения или принуждение к конверсии". "Церкви, как таковой"
принадлежит только добродетель и сострадание к евреям.
Через две недели после открытия архивов инквизиции
Дэвид Кертцер, историк из Брауновского университета, писал в New York Times:
"Мы можем узнать многое из этих архивов. Объяснение того, каким образом оказался
возможным Холокост, в не малой степени можно будет найти в документах инквизиции.
Эти документы углубят наше знание того, как в течение столетий римско-католическая
Церковь вырабатывала у европейского населения условный рефлекс видеть в евреях
неполноценных людей". Но в документе о злоупотреблениях христиан по отношению
к евреям Ватикан не объясняет, каким образом инквизиция – Святая палата –
могла осуществлять деятельность, предписанную ей не "Церковью, как таковой",
а индивидуальными членами, уклонившимися от Духа Христа. Как это не покажется
странным, но "We Remember" не упоминает об инквизиции вообще.
От Convivencia к Reconquista
Времена, когда все это начиналось, некоторые называют
райскими. Иберийский полуостров был отрезан от Европы почти непроходимыми
горами и его не коснулись "темные времена" длительного северного варварского
господства. Благодаря этому, он стал центром благотворного переплетения мусульманской,
классической, еврейской и христианской культур. Три географически разделенных
региона – рыбацкие районы запада, хлебопашцы и производители шелка юга и обитатели
замков и городские жители центра и севера – кооперировались экономически,
интеллектуально и эстетически. Общая культура, возникшая как результат исторического
баланса трех регионов, включала многочисленные религиозные влияния. Испанские
историки называют этот период convivencia; слово можно достаточно близко
перевести, как "сосуществование", но оно несет гораздо большую созидательную
нагрузку, чем, скажем, то же слово в применении к Соединенным Штатам или к
бывшему Советскому Союзу.
В Кордове, например, во времена исламского халифата
христиан приглашали проводить службы внутри Великой мечети (мечеть Мескита).
Мескита была одним из самых грандиозных сооружений Европы. Она была построена
в VIII-XII веках и гордо стояла на берегу большой реки, возвышаясь над античным
римским мостом (то, что представляет сегодня река Гвадалаквир,
особенно летом, трудно назвать большой рекой. Мост, правда, сохранился. Как
и соседнее с ним здание, где около трех столетий находилась штаб-квартира
испанской инквизиции. – Примечание переводчика). Мечеть сохранилась
до наших времен вместе с ее фантастически красивыми подковообразными полосатыми
арками и аркадами, хотя большую часть здания сейчас занимает христианский
кафедральный собор, построенный в XVI веке внутри мечети.
Мусульманскую Кордову начала X столетия можно назвать
первым средневековым университетом. Город был расположен на высоком плато,
среди красивых холмистых предгорий и был построен "слоями": крыши нижестоящих
домов были на уровне фундаментов вышестоящих. Всего было три основных "слоя",
причем мечеть находилась на высшем, сады и парки были на среднем, а многочисленные
"рядовые" мечети и жилые дома занимали нижний уровень.
Евреи были обучены арабскому языку и знали Коран
не хуже Ветхого завета. Математики, астрономы и медики дополнительно изучали
философию, базирующуюся на принципах Аристотеля и Платона. Сохранившиеся работы
еврейских ученых периода convivencia убеждают нас, что многие евреи
были профессионалами в вышеперечисленных дисциплинах. Наиболее известный ученый
Кордовы, конечно же, Моисей бен Маймон (Маймонид). Его работы подтверждают
нашу мысль: возможно, самый знаменитый еврейский мудрец писал свои работы
на арабском языке.
Историк Норман Рот является одним из моих главных
источников о жизни евреев в Испании этого времени. Он пишет: "Имена, цитируемые
Маймонидом в своих работах, представляют своего рода справочник "Кто есть
кто" классической мусульманской науки и философии. Прежде всего, конечно,
Платон и Аристотель; но так же Александр Афрод, Темистий, Иоанн Филопон, Эвклид,
Птоломей, Пифагор и почти все мусульманские философы". Маймонид не стал бы
Маймонидом, если бы не жил на Иберийском полуострове, даже его гений не помог
бы ему. "Если бы он родился в другом месте, например, в Германии или во Франции,
– пишет Рот, – в лучшем случае он стал бы одним из почти анонимных
раввинов, которые писали бесконечные комментарии к комментариям Талмуда".
Только благодаря тому, что его творческая созидательность и интеллигентность
были выпестованы богатейшим разнообразием мировой культуры – одним из
самых богатых в истории – Маймонид стал "величайшим гением, когда-либо рожденным
еврейским народом".
Можно сказать, что Маймонид определяет ценность convivencia.
И аналогично тому, как мусульмане были учителями евреев, евреи, в свою очередь,
стали учителями христиан, особенно в Кастилии и Каталонии. Три религиозные
традиции обогащали друг друга и на протяжении некоторого времени этнические
и теологические различия значили в обществе меньше, чем различия кастовые
и региональные или социальный статус. Это был еще один благотворный момент
в истории, когда была возможность пойти вместе по дороге нормального и обоюдовыгодного
сосуществования. И, в который раз, христиане выбрали другой путь. Тем не менее,
факт того, что convivencia вообще существовала, убеждает в том, что
нет ничего монолитного в еврейско-христианских отношениях и, так же, нет ничего
заранее предопределенного в последующей катастрофе. То, что евреи, христиане
и мусульмане могут жить в мире, уважая различия и опираясь на общность, то,
что это не голубая мечта, доказано их совместным проживанием в течение столетий.
Богатство и многообразие жизни на полуострове частично
объясняется географической изолированностью от Европы – которая в это
время находилась в статическом культурном состоянии, в большой степени из-за
потери классической традиции – и, частично, благодаря непрерывающимся
контактам с далеким Востоком, особенно с динамичной исламской столицей, Багдадом.
(Этот город и его окружение, начиная с публикации в VI веке Вавилонского Талмуда,
был центром библейских и талмудических исследований). Ко времени Маймонида
христиане и евреи занимали важные места в политической системе власти исламских
правителей, контролирующих большую часть Иберии. Все три религиозных группы
переживали аналогичный материальный и духовный ренессанс. Свидетельством convivencia
является поразительный – даже на современный взгляд – мавританский (Moorish)
стиль архитектуры, и сегодня отличающий испанские церкви, мечети и синагоги.
Сonvivencia была уничтожена общеевропейским
религиозным порывом, связанным с Крестовыми походами, после чего Иберия превратилась
в обычное европейское сообщество государств, склонных все проблемы решать
с помощью насилия. Примерно в 1145 году гораздо более воинственное и отрицающее
иберийскую межэтническую культуру племя мусульман вторглось на полуостров
со стороны Северной Африки. Это событие в истории называют Альмохадским вторжением.
Примерно двадцать лет это пуританское племя воевало с ведущими иберийскими
халифатами, а также с христианами и евреями, пока не установило контроль над
центральной и южной частями полуострова. Но к этому времени, и независимо
от событий на юге, христианские королевства, расположенные на севере, подстегнутые
рвением и примером крестоносцев, начали компанию reconquista – восстановления
на полуострове христианского контроля. Испанская эпическая поэма El Cid
создана в этот период (1140). Поэма прославляет христианское сопротивление,
но подспудно несет на себе влияние сonvivencia, поскольку христианский
герой заканчивает жизнь, так и не приняв до конца ни одну из сторон.
К середине XII столетия, в разгар эры Крестовых походов,
времена терпимости ушли навсегда. Когда христианин Альфонсо VII захватил Кордову
в 1146 году, он приказал установить крест над Великой мечетью, где до альмохадов
католики совершенно свободно праздновали мессу. Король Альфонсо приказал переделать
мечеть в церковь. Через некоторое время мусульмане вернут себе Кордову и сбросят
крест. Они начнут убивать и христиан и евреев с одинаковой жестокостью. Неоспоримым
признаком того, что сonvivencia закончилась, станет решение гениального
двадцатичетырехлетнего Маймонида в 1159 покинуть Кордову. В это время фанатичные
альмохады насильственно обращали евреев в мусульманство и убивали не согласных.
Маймонид вместе с семьей смог убежать в Египет, где приобрел славу выдающегося
врача. На пике известности его называли вторым "египетским Моисеем", хотя
сам он всегда подчеркивал свои иберийские корни.
Христианские армии изгнали альмохадов в 1212 году.
Вскоре мусульмане были вытеснены почти со всего полуострова за исключением
небольшого Гранадского эмирата на крайнем юге. После повторного – и окончательного
– захвата Кордовы, крест "вернулся" в Великую мечеть. После почти пятисотлетнего
мусульманского правления Reconquista восстановила христианское доминирование.
Иберию населяло в это время около 8 миллионов человек. Многие мусульмане нашли
убежище в Гранаде, многие ушли в Северную Африку, некоторые перешли в христианство.
Но в большинстве городов, тем не менее, оставались небольшие мусульманские
общины. После прихода христиан на полуострове проживало около 300 тысяч евреев.
Во время христианско-мусульманской войны евреи в основном оставались на своих
местах: они были хорошо осведомлены о притеснениях в Европе, так что особого
выбора у них не было.
Какое-то время дух сonvivencia еще чувствовался,
а в некоторых местах мирное сосуществование даже приобрело новых положительный
импульс. В Кастилии, самом большом королевстве Иберии, занимающем весь центр
полуострова от Португалии на западе до восточного Арагонского королевства,
никого не заставляли силой переходить в христианство. Фердинанд III, король
Кастилии с 1217 по 1252 годы, называл себя "королем трех религий", как если
бы мирное сосуществование имело будущее.
Столицей Кастилии был Толедо, расположенный в самом
центре полуострова. Средневековый город населяло примерно 40 тысяч человек,
около одной трети были евреи. Королевский двор был известен еврейскими мудрецами,
финансистами и врачами. В Толедо находилась легендарная школа переводчиков,
организация с солидной, к этому времени с более чем столетней историей, где
совместно работали евреи, мусульмане и христиане. XI-XII века были периодом
наибольшего расцвета школы, кстати, далеко не единственной в Иберии. Главная
роль в таких школах принадлежала трёхъязычным евреям. Именно еврейские переводчики
в конце XII и в самом начале XIII столетий перевели на латынь великие работы
Аристотеля, Авецины, Аверроэса и Маймонида, сделав их известными и доступными
для остальной Европы и зачав таким образом европейское Возрождение.
Толедо всего минутах в сорока от Мадрида, и я посетил
город во время работы над этой книгой. Город, окруженный крепостной стеной,
расположен на удивительно живописном горном плато, возвышаясь над плоским
и скучным сельскохозяйственным ландшафтом. Есть что-то мистическое в этом
месте и можно только догадываться, какое сильное впечатление он производил
на людей средневековья. Внутри крепостных стен посетитель попадает в паутину
узких и кривых улочек, расходящихся от центральной площади, выше которой возвышается
кафедральный собор, городская мэрия и дворец епископа. Узкие и запутанные
улицы и переулки создают ощущение небольшого города; совсем по-другому, гораздо
солиднее, Толедо выглядит снизу, из долины.
Толедо называли испанским Иерусалимом и некоторые
источники утверждают, что город основали евреи задолго до рождения Христа.
Даже имя города, возможно, пришло из древнееврейского языка. Среди христиан
города, активно сотрудничавших с евреями, существовало поверье, что перед
вынесением приговора Иисусу иерусалимские евреи консультировались с толедскими
евреями (наверно, с помощью телефона или электронной почты.
– Примечание переводчика) и последние сказали твердое "нет". То,
что евреи играли существенную роль в жизни средневекового Толедо можно увидеть
по сохранившейся части еврейского района на западной окраине города. В центре
группы домов находится вилла, выстроенная в мавританском стиле в начале XIV
столетия. Это был дом одного из достойнейших евреев своего времени, Самуэля
Галеви (1320-1360?), премьер-министра и министра финансов при дворе кастильского
короля. Дом Галеви, с многоуровневой, выложенной глазурной плиткой крышей,
колоннадами, арочными портиками и устремленной в небо центральной башней,
является монументом не только семейной славе и хорошему вкусу, но и миру,
который больше не существует. Во время жизни самого Галеви, с самыми пагубными
последствиями для него, пароксизм антиеврейского насилия захлестнет Европу.
Причиной для христианской паранойи на этот раз станет эпидемия чумы 1348 года,
в которой будут обвинять евреев, и особенно – толедских евреев.
В конце концов, вилла Галеви станет домом великого
Эль Греко (1541-1614); именно в нем он напишет некоторые из своих лучших работ.
Сейчас там находится музей художника. Имя Галеви, скорее всего, было бы забыто,
если бы не построенное им рядом с виллой здание синагоги, которая известна
сегодня как "Sinagoga del Transito". В этом небольшом здании – главный
зал по размеру не больше баскетбольной площадки – расположен музей памяти
еврейского присутствия в Испании. Замысловатая каменная резьба стен и кессонный
потолок, высоко расположенные окна, перемежающиеся с арочными углублениями,
повторяющими образцы Храма, напоминают о когда-то существовавшей еврейской
общине, о полноценной и во многом загадочной жизни в этих стенах. В некоторых
местах убраны поздние наслоения и на стенах видны надписи на древнееврейском
языке; на одной из стен сохранились фрески скрижалей Моисея. Колонны, поддерживающие
мавританского стиля арки, надолго станут отличительным архитектурным мотивом
синагог в Европе. Несмотря на очевидно еврейские элементы оригинальной постройки,
есть достаточно оснований предполагать участие мусульманских и христианских
строителей и художников в строительстве и оформлении синагоги.
В день моего посещения я не увидел у немногочисленных
туристов большого интереса к этому зданию. Большинство мельком пробегало взглядом
по стенам синагоги, не видя особого смысла в созерцании останков потерянного
мира. Если какие-либо приведения обитают в этом месте, то они могут быть как
евреями, так и потерянными душами рыцарей воинственного иезуитского ордена,
чьи тела погребены под плитами пола здания, в котором они когда-то перебирали
четки и произносили молитвы. Несмотря на полуофициальный статус еврейского
музея, здание, прежде всего, памятник меланхолической истории, истории, которую
мы пытаемся восстановить в этой книге. В рамках этой истории уместно заметить,
что здание было христианской церковью гораздо дольше, чем местом, где молились
евреи. После того, как дом Галеви стал домом Эль Греко, синагога постепенно
превратилась в еще один "памятник", памятник старой традиции христианского
"замещения". Христианская колокольня, пристроенная в нарушение всей прежней
архитектурной гармонии, доминирует во внешнем виде здания. Даже само название
– El Transito de Nuestra Senora – повторяет имя церкви. Дева Мария,
имя которой отражается в имени церкви, косвенно напоминает о потерянном и
невосстановимом мире.
В 1260 году Альфонсо X, сын и наследник Фердинанда
III, придал "королевский" статус школе переводчиков в Толедо. По указанию
Альфонсо X переводчики начали огромный труд по переводу великих произведений
на кастильский язык. В результате титанического и творческого труда возник
современный испанский язык, центральное место в его развитии по праву принадлежит
евреям.
Альфонсо X был известен под именем Альфонсо Мудрый.
Его правление было весьма отличным от норм той эпохи. В то время, например,
когда по указанию св. Людовика в Париже сжигали тысячи книг Талмуда, Альфонсо
финансировал переводы классических авторов. Ицхак Баер, автор известной книги
"История евреев в христианской Испании", пишет: "Дружественные отношения между
Альфонсо Мудрым и евреями не ограничивались сферой политики. Король, известный
своими самостоятельными исследованиями и меценатством, распространил свою
дружескую поддержку на многочисленных еврейских ученых. В это время ничего
подобного не было ни при одном европейском королевском дворе". Хороня своего
отца, Фердинанда III, он приказал сделать надписи на надгробии на иврите,
арабском, кастильском языках и на латыни.
Но страшное внешнее давление буйной эпохи – напомним,
что Четвертый Латеранский собор уже принял свои антиеврейские ограничения,
а наводнившие Францию и Иберию францисканские и доминиканские монахи проводили
агрессивную политику конверсии – проявилось наиболее драматично в судьбе и
делах Альфонсо Мудрого. В своих политических амбициях он хотел не только объединить
освобожденную Иберию под своим именем, но путем интриг, династических союзов
и войн распространить свое влияние на Францию. Дважды, в 1257 и в 1275 годах,
Альфонсо пытался стать императором Священной Римской империи, чтобы навязать
свой взгляд "единой Европы". В обоих случаях он проиграл. Возможно, если бы
он победил во время своей теологической и культурной открытости в отношении
евреев, то история Церкви, как и история Европы, пошли бы по другому пути.
С другой стороны, вполне возможно, что объединенная под его абсолютной властью
Европа еще с меньшей терпимостью отнеслась бы к "не таким, как все" евреям.
Альфонсо Мудрый превратился из друга евреев в их
смертельного врага в то время, когда власть стала ускользать из его рук. В
конце жизни он был предан своим сыном, Санчо, организовавшим заговор против
отца. Реакция Альфонсо была свирепой и основной жертвой стали евреи. Ярость
бывшего "друга" пала на евреев Толедо, как гром среди ясного неба. До сих
пор не ясно, в чем была причина такой реакции, но последующие события со всей
очевидностью показывают, что сonvivencia была домом, построенным на
песке (здесь Кэрролл противоречит самому себе. – Примечание
переводчика). Евреев Толедо заперли в их собственных синагогах. Для
освобождения надо было заплатить огромный выкуп, но даже в этом случае многих
пытали и заставляли перейти в христианство. "Еврейская община Толедо была
уничтожена, – говорит Баер, – как "Содом и Гоморра". В следующем поколении,
во времена Галеви, когда наступило временное перемирие между христианами и
евреями, община частично восстановится, но дни ее будут сочтены. После того,
как "мудрейший" и наиболее человечный из христианских правителей, в конце
концов, открыл миру свое подлинное лицо врага евреев, испанский Иерусалим
постигла судьба античного прообраза.
В вышеизложенном представлении событий, во внезапных
антиеврейских преследованиях Альфонсо и в последующем кошмаре инквизиции внешнему
наблюдателю может показаться, что все опять упирается в "генетическую" христианскую
ненависть к евреям. В таком анализе, фактически, подчеркивается неизменность
того, что евреи всегда оказываются жертвой. При таком взгляде сonvivenciа
видится как временное и случайное явление, скорее, как историческая ошибка,
чем реальная возможность мирного сосуществования. Я не согласен с таким подходом.
Я попытаюсь доказать, что христианско-еврейское перемирие в Иберии не было
ошибкой, что оно было искренней попыткой построить новое открытое общество,
основанное на истинной сущности обеих религий и что результат этой попытки
мог быть другой. В том, что попытка не удалась, виновата не только укоренившаяся
христианская ненависть к евреям, но и очень сложное переплетение факторов,
одним из которых было поведение самих евреев. Евреи не были только жертвой
этой истории.
Скрытым от посторонних глаз во время кастильской
сonvivencia был факт явного и бескомпромиссного несогласия евреев буквально
со всем, что было принципиально важным для Альфонсо. Во время борьбы короля
с сыном и вспышки антиеврейского насилия один из величайших еврейских мудрецов,
кастилец Моисей де Леон (1240-1305), работал над книгой Zohar, или
Книгой Сияния, которую Гарольд Блюм назвал "без всякого сомнения, единственной
великой книгой всего западного эзотеризма". Следуя определению слова "эзотеризм",
в книге обычно видят мистическое содержание. Многотомная работа написана на
иврите и арамейском языках. Гершом Шолем называет ее "главной книгой каббалистской
литературы". Каббала – труднопроходимый лабиринт еврейского мистического представления
о Боге и процессе создания мира – именно в это время начала восприниматься
как независимая ветвь иудаизма. Неоплатоническая и гностическая традиции интерпретации
еврейских священных текстов существовали и до Моисея де Леона, но именно он
поднял не очень распространенное учение на совершенно новый и очень высокий
уровень. Начиная с этого времени, мистическая и, одновременно, мифосоздающая
традиция Каббалы станет одним из основных направлений еврейской духовности.
Вместе с духовной миссией Каббала окажет неожиданно большое влияние на положение
иудаизма внутри христианского мира, особенно в эпоху Просвещения. Мы будем
больше говорить о религиозном и политическом значении Каббалы в следующих
главах.
Сейчас же я хочу отметить, что в XIII веке каббалисты,
особенно живущие в Кастилии, находились в бесстрашной интеллектуальной оппозиции
практически всем действиям кастильского короля. В Zohar есть важный
персонаж, Симеон бар Йохаи, раввин II столетия, известный под именем Рашби.
Он рисковал своей жизнью, организовывая секретное сопротивление римскому правлению
во время жестокой иудейской войны. Каббалисты времен Альфонсо считали Моисея
де Леона главным идеологом движения, но фактически равнялись на Рашби. В своем
стремящемся к абсолютной власти кастильском короле они видели эквивалент притеснявшего
евреев римского императора. Поэтому, когда они повторяли высказывания Рашби,
объяснявшего своим ученикам, каким образом в Торе можно найти силу для противостояния
главенствующей идеологии, они были вовлечены в политику в такой же мере, как
и в религию. "Мистики считали себя подлинными наследниками Рашби, – пишет
историк Нэйл Силберман, – они встречались для секретных совещаний вдали от
центров королевской власти, чувствовали себя частью божественной силы и воображали
радикальные изменения в существующем порядке вещей. Как политические оппоненты
идеологии reconquista, они превратили ранние каббалистские традиции
в гораздо более политически сфокусированный миф".
Взяв за основу неоплатоническую идею создания мира,
как эманацию (излучение) Божественной воли, Zohar утверждает, что "все
теории эманации одновременно являются теориями языка". Одна из сильных идей
каббалы – это, в определении Блюма, "вывороты языка", нахождение языковой
замены Бога. Согласно этой идее, истинные имена Бога, кроме простого названия
несут функцию интимного знания Бога для тех, кто знает их. Позже эта идея
будет понята неверно – особенно христианами – и приведет к спесивому взгляду
на Каббалу, как на систему каких-то математических фокусов. На самом деле,
Каббала представляет глубокое утверждение не только сути, в которую Бог облачает
созданное Им – в Каббале эманация происходит внутри Бога, а не исходит из
Бога – но и представление того, как слова сами по себе олицетворяют суть в
своих обозначениях. (Кэрролл приводит несколько примеров,
которые я опустил при переводе. – Примечание переводчика)
Когда стало ясно, что мечта Альфонсо о создании империи
не осуществится, когда даже его собственный сын выступил против отца, каббалисты
расценили происшедшее как божественное вмешательство на стороне Израиля. "Взгляд
каббалистов на мировые события всегда предполагал первичность действий на
небесах и затем близкое к ним, по сути, повторение исторических событий на
земле. В таком случае, не означало ли унижение Альфонсо ослабление позиций
сил Тьмы?" Грядущий 1300 год опять воспламенил апокалипсический жар в Европе.
Это равно касалось христиан и евреев, но при этом чувства и мысли иберийских
евреев были крайне обострены еще и тем, что они предполагали существование
связи политических событий и религиозного смысла. Вера в то, что существующий
позитивный космический наказ требует отвержения земных врагов, даже если эти
враги сегодня обладают силой расправиться с евреями, укрепили дух еврейского
сопротивления в относительно либеральные времена, когда никто не мог предвидеть,
насколько такое сопротивление окажется важным в будущем. Достаточно скоро,
даже приближенные ко двору евреи, многие из которых – лингвисты, ученые, финансисты
и философы – были в дружеских отношениях с королем, стали придерживаться взглядов,
близких радикальным каббалистам. Рашби, герой "римского" сопротивления, стал
фигурой, на которую многие равнялись; сага его жизни сама стала текстом, вокруг
которого возник новый жанр комментариев и оригинальных представлений. Гораздо
больше, чем эзотерический мистицизм, Каббала превратилась в объединяющую конструкцию
еврейской отличительности, даже если, по очевидным причинам, евреи должны
были держать это в секрете.
Сonvivencia не смогла пережить reconquista.
Небо над христианским миром опять затянуло темными "константиновыми" тучами
абсолютизма и в их тени поведение христиан опять – и предсказуемо –
изменилось. Церковь, как мы вскоре увидим, проведет новую "тотальную мобилизацию",
угрожающе обнажит свой духовный меч и благословит королей на использование
ими, определенно, не духовного оружия. На рубеже смены столетий агрессивная
кампания кастильского режима против евреев, особенно богатых евреев, у которых
было что отбирать, прошла практически незамеченная Церковью. В ответ, человек
по имени дон Тодрос, в прошлом один из ближайших помощников Альфонсо, в серии
страстных выступлений в еврейских общинах Кастилии, осудил короля и провозгласил
необходимость очищения, основанного на обновленном почитании Торы. Представление
о космической борьбе сил Тьмы и сил Света, лежащее в основе каббалистского
видения мира, было представлено доном Тодросом в виде борьбы между королевской
властью и Израилем.
Те придворные евреи, которые старались сохранить
свою власть при короле и свои привилегии, были осуждены Тодросом наравне с
королем-угнетателем. Это было началом нового явления в еврейской общине: внезапно
возникло классовое разделение народа, знавшего до этого только религиозное
разделение. Одни евреи стали врагами других. "Страстная борьба за свободу
и освобождение превратилась в борьбу праведных, но бедных против богатых,
но грешных". Богатство и бедность, независимо от других факторов, стали категориями
морального суждения. (Аналогичное классовое разделение произошло
примерно в это же время и внутри христианства: "бедные", нищенствующие монахи-доминиканцы
и особенно францисканцы стали ярыми противниками официальной "богатой" Церкви.
– Примечание переводчика).
Активная роль дона Тодроса в это критическое время
дала повод некоторым историкам Каббалы считать его фактическим героем Zohar,
олицетворенном в образе Рашби. Вне зависимости от того, кто был прообразом
в Zohar, история дона Тодроса и его веского применения Каббалы для
защиты Израиля вместе с яростными нападками на несправедливые привилегии показывает,
что еврейские общины Иберии и всего Средиземноморья (после того, как события
в Кастилии стали общеизвестны) не были пассивно ожидающими жертвами, как это
часто описывается в христианской истории. Совсем нет, в начале XIV столетия,
постоянная еврейская вера в Израиль, как избранный Богом народ, нашла отражение
в новой политике и в новой духовности, – и то и другое только усилит
старое христианское предубеждение, – и до сих дней не понято христианами.
Конверсия под принуждением: ложный успех
В то время как Кастилия достаточно долгое время пожинала
плоды convivencia при короле Альфонсо X, совсем по-другому обстояли
дела в соседнем арагонском королевстве. В 1242 году, когда в Париже происходило
аутодафе Талмуда, король Арагона, Иаков I (1213-1276), издал указ, согласно
которому все евреи королевства были обязаны посещать проповеди францисканцев
и доминиканцев. Темные тучи европейской нетерпимости начали сгущаться над
Иберией. Как мы видели, Талмуд был осужден во Франции не столько за богохульство,
сколько – по определению папы Григория – за еретическое отношение
к "старым законам, которые Бог дал Моисею". Взяв на себя право решать, что
лучше для еврейской духовности, Церковь, в данном случае авторитетом Иакова
I, заставила евреев – конечно, для их собственной пользы – слушать
антиеврейские проповеди. Уже через два года после арагонского указа новый
папа, Иннокентий IV, известный специалист по осуждению Талмуда, распространил
идею Иакова на весь христианский мир. Оправдывая принуждение евреев слушать
христианские проповеди, папа писал: "Мы полагаем, что папа, являющийся викаром
Иисуса Христа, имеет власть не только над христианами, но и всеми неверными,
поскольку Христос имеет власть над всеми... Таким образом, папа может судить
евреев, если они нарушают законы Евангелия в моральном аспекте и их собственные
религиозные авторитеты не останавливают их и если они подвержены ереси против
своих собственных законов".
Приняв за основу букву и дух указа Иакова и аналогичные
распоряжения других европейских властителей, францисканские и доминиканские
монахи резко усилили свою кампанию. Как сказано в фундаментальном труде Джереми
Коэна "Нищенствующие монахи и евреи": "Они не спрашивая разрешения, заходили
в синагоги и заставляли евреев слушать агрессивные, обвинительные проповеди,
участвовать в дебатах, результаты которых были предрешены и угрожали насилием
толпы. Их цель была очевидна: ликвидировать еврейское присутствие в христианском
мире путем обращения евреев в христианство и уничтожить все остатки иудаизма
после того, как ни одного еврея не останется".
Такими действиями, совершенно очевидно, была отменена
тысячелетняя католическая традиция, восходящая к Августину, согласно которой
евреи должны были быть ограничены в правах, но защищены от физического уничтожения
и сохранены, как народ. Но такое, казалось бы, резкое изменение политики на
самом деле давно подготавливалось христианской теологией. Предположение св.
Павла о том, что еврейские старейшины не распознали в Иисусе мессию потому,
что Бог, с неизвестной целью, сделал их глухими и слепыми, было опрокинуто
Фомой Аквинским. В главе "Суммы теологий", озаглавленной "Причина Страданий
Христа", Аквинский пишет: "Различие должно быть сделано между евреями, которые
были образованы и всеми остальными. Образованные, или старейшины, знали,
как знали демоны, что Иисус был мессия, обещанный в Законах. В нем они видели
все знаки, о которых говорилось [в Ветхом Завете]. Евреи, которые убили Христа,
несмотря на это, были еще более отвратительны, чем раньше".
XII-XIII столетия были эпохой массивных сдвигов на
весах политической власти.
В то время как папы изо всех сил пытались перетянуть
на свою сторону народные массы, игнорируя королей, епископов и даже местных
священников, короли предпринимали аналогичные действия и старались упрочить
свою власть в обход баронов и других представителей аристократической знати.
И так как евреи были важным "довеском" на этих колеблющихся весах, то братья-монахи
были теми, кто мог сдвинуть чаши весов в нужную сторону. В 1263 году Иаков
I приказал раввину Моисею бен Нахману (1194-1270), известному под именем Нахманид,
главному еврейскому авторитету того времени, явиться в королевский дворец
в Барселоне. В это время раввину было почти семьдесят лет, его известность
уступала только Маймониду. В течение нескольких июльских дней его обязали
участвовать в "дебатах" с доминиканским проповедником Пабло (Павлом) Христиани,
бывшим евреем по имени Саул. Всего состоялось четыре заседания, на которых
присутствовал сам мастер-генерал доминиканского ордена, каталонец Раймонд
из Пенафорте. Зал был заполнен ведущими христианскими священнослужителями,
испанскими аристократами и известными арагонскими евреями.
Вел дебаты сам король, Иаков I. Два религиозных лидера
дебатировали извечные вопросы, навсегда разделившие христиан и евреев: был
ли Иисус помазанником Божьим? Был ли он Богом? Страдал ли он и умер ради спасения
всего человечества? Был ли "старый завет" Израиля – еврейская вера и традиции
– замещен и, по христианскому выражению, "ликвидирован"? Христианские и еврейские
источники утверждают, что победа в дебатах осталась за Нахманидом. Как мог
мессия уже прийти, спрашивал он с элегантной простотой, если на земле до сих
пор так много насилия и несправедливости? Доминиканец, утверждая свое близкое
знакомство с Талмудом, добавил нечто новое к антиеврейской полемике. По его
словам, сама логика талмудистской традиции указывает на мессианство Иисуса.
Нахманид возразил, что фра Павел не понял и извратил Талмуд. Цель Нахманида,
согласно Роберту Хазану, была двойная: убедить "доминиканцев в фундаментальных
ошибках в их миссионерских аргументах, надеясь, что они откажутся от них...
и показать евреям своей общины, что новые христианские аргументы настолько
же неубедительны, как и старые".
Нахманид аргументировано отверг утверждение фра Павла
о поддержке раввинами мессианских претензий Иисуса и высмеял идею непреднамеренного
провозглашения его Мессией традиционным иудаизмом. В конце дня король признал
победу логики раввина, но не преминул заметить: "Хотя я никогда не видел человека,
так хорошо аргументировавшего ложные идеи, как вы сделали это только что".
Нахманида не обманула такая похвала. Он вполне ясно
представлял, какого размера ставку сделали его соперники в споре. Позже он
оставит письменное описание диспута, возможно для того, чтобы дать евреям
образец логики, с помощью которой надо противостоять аргументам противника.
Но для самого Нахманида было очевидно, что, вне зависимости от итогов диспута,
кампания доминиканцев против евреев только усилится. Предвидя результат, он
пытался прекратить "спектакль". В начале последнего, четвертого дня диспута
Нахманид заявил: "Я не хочу продолжать дебаты". После чего он обратился прямо
к королю: "Еврейская община здесь большая и все евреи … умоляют меня воздержаться
от дальнейших споров, так как они очень боятся этих людей, монахов-проповедников,
которые нагнали страх на весь мир".
Очень скоро стало ясно, какого рода был этот страх.
Король потребовал продолжения диспута. Через несколько недель Иаков издал
ряд декретов, обязывающих евреев не увиливать от проповедей доминиканцев.
По одному из декретов фра Павел получил почти неограниченные права в своей
миссионерской деятельности. Когда Нахманид опубликовал свой полностью документированный
отчет о барселонском диспуте, где были приведены его аргументы против доминиканцев,
то Иаков I приказал сжечь книгу, и выслал раввина на два года. Для доминиканцев
этого было не достаточно. Они обвинили Нахманида в богохульстве во время навязанного
ему спора. Папа Клемент IV в 1266 году поддержал доминиканские претензии и
сделал выговор Иакову I за неспособность "наказать еврейского обманщика",
автора "книги, полной вопиющей лжи". Все шло к тому, что Нахманида должны
были убить, но "добродушный" король организовал его побег в Палестину.
События в Барселоне показывают, какого рода статус
и какую власть получили доминиканцы. Через несколько лет один из них станет
папой, Николаем III (1277-1280), – совершенно невероятный взлет для ордена,
возникшего всего около шестидесяти лет назад. Время его папства совпадет с
окончательной ликвидаций convivencia в Кастилии и расцветом Каббалы.
Мы раньше говорили, что секретность была внутренней сутью Zohar, и
мы должны понимать, что на это были серьезные причины. Талмудистские тексты
широко циркулировали по рукам миссионеров, причем священные раввинские источники
были сознательно извращены таким образом, чтобы их можно было использовать
против евреев. Каббалисты не хотели, чтобы их сочинения постигла та же участь,
тем более что эти тексты очень легко можно было представить как измену. У
каббалистов не было сомнений в том, что подобно Талмуду, извращенному миссионерами
в свою пользу, то же самое произойдет и с Каббалой. Прошло совсем немного
времени и их худшие опасения начали осуществляться. Эксплуатируя существующую
до этого традиционную порядочность трёхъязычной переводческой культуры, Альфонсо
I, по воспоминаниям племянника короля, "приказал перевести все законы [священные
книги] евреев и даже их Талмуд, а также все то, что они называют "каббала"
и что держат в большом секрете. Он сделал это, чтобы показать евреям ограниченность
из законов в сравнении с законами, которые мы, христиане, имеем".
Папа Николай III, согласно установившейся традиции,
опубликовал Sicut Judaeis. Но в его редакции буллы "в защиту евреев"
было много нового. Не должно удивлять, что в свою версию доминиканский папа
добавил требование к Церкви "проповедями и другими способами склонять евреев
к обращению в христианство". Отныне, арагонская традиция, поддержанная на
самой вершине Церкви, распространилась на всю Европу. Что же это были за проповеди?
Вряд ли они походили на высоко аргументированные рассуждения Фомы Аквинского
и совсем не обязательно предполагали какую-либо дискуссию о мессианстве Иисуса,
опираясь на тексты Ветхого завета или Талмуда. Скорее всего, нищенствующие
монахи-прозелиты вначале не имели каких-то дурных намерений в отношении евреев
и, возможно, относились к евреям получше, чем ко второй части своей аудитории
– еретикам. Но шло время: еретиков было трудно определить и еще труднее уличить
и, несмотря на огромные усилия, больших успехов на "еврейском" фронте тоже
не наблюдалось. По мере того, как терпения становилось все меньше, возрастало
ожесточение. Хазан писал: "Результатом неудачи самых крупных в истории усилий
по "ловле" еврейских душ, совершенно естественно, стала ярость и раздражение…
В этих условиях были значительно усилены старые стереотипы антиеврейской клеветы.
Это произошло не в результате чего-то специфически антиеврейского в миссионерском
движении или изначально негативного отношения к иудаизму в проповедях монахов.
Преступной была сама атмосфера необузданного поощрения миссионерского рвения".
Тем временем, все увеличивающееся количество нищенствующих
монахов "набиралось" в основном из нового торгового сословья, среднего класса
средневековья. В существующей "преступной атмосфере" их проповеди все больше
отражали предубеждения класса, особенно в отношении торговли и ссуды денег.
Проповеди все больше основывались на негативных антиеврейских аргументах и
все меньше – на позитивных аргументах о Христе. Решительный отказ евреев
перейти в христианство привел к странному парадоксу: в своих проповедях миссионеры
гораздо чаще стали обращаться к христианам, объясняя им отрицательные черты
евреев, чем к самим евреям (!! – Выделено переводчиком).
Таким образом предполагалось усилить давление "окружающей среды" на упрямых
евреев. Но такой подход требовал еще более темных тонов в описании противника.
Следующий пример взят мною из книги "Нищенствующие монахи и евреи", Джереми
Коэна, где он рассказывает о проповеди, прочитанной одним из ведущих доминиканцев,
Джиорданно да Ривалто, 9 ноября 1304 года во Флоренции. После стандартного
обвинения евреев в убийстве Христа фра Ривалто объявил, что евреи до сих пор
убивают Христа. "Я скажу, прежде всего, что они повторяют это [распятие] в
своем сердце с дьявольским желанием – поскольку они злы в сердце своем
и ненавидят Христа злобной ненавистью; и они хотели бы, если бы смогли, распинать
Его заново каждый день… Они ненавидимы во всем мире, потому что держат зло
на Христа, которого они проклинают". Каким образом они проклинают Христа?
Конечно, не соглашаясь на обращение в христианство.
По мере роста напряженности глобальной – "все
– или ничего" – кампании, целью которой было сломить сопротивление
евреев, само продолжение сопротивления стало восприниматься христианами,
как новая форма распятия. Особенно это касалось самих братьев-монахов, которые
искренне и страстно отождествляли себя с Христом. Такое отождествление было
отличительной чертой их новой набожности. Новая тема была обыграна еще основателем
францисканского ордена, св. Франциском из Ассиз, у которого за два года до
смерти появились стигматы – раны, повторяющие раны распятого Христа. Братья-монахи
считали себя alter Christi, другим Христом, и для них казалось естественным
представлять раздражение и разочарование от неудачи своей миссии схожим на
раздражение и разочарование преданного и непонятого Иисуса. Было очень легко
связать тех и этих евреев одной логической цепочкой.
Идея Джиорданно о связи этих евреев с убийством
того Христа обрела материальную силу после того, как сам Джиорданно
объявил во время проповеди о том, что евреи украли дары Причастия, чтобы надругаться
над ними. Мало того, он еще оказался свидетелем преступления и может поклясться,
что собственными глазами видел, как юный Иисус появился в церкви, пытаясь
остановить евреев. После такого божественного события сам Иисус, по определению
Коэна, "повел местных христиан на отмщение". В результате акции было убито
24 тысяч евреев (не очень понятно, где и в течение какого
времени произошли эти события: во Флоренции не могло жить так много евреев.
Кэрролл здесь ссылается на книгу J. Cohen "The Friars and the Jews", стр.
239. – Примечание переводчика), но гораздо важнее, что был создан
невиданный доселе прецедент: впервые в истории Церкви сам Иисус был завербован
в качестве подстрекателя массового убийства евреев.
Джиорданно не остановился на достигнутом. Следующим
нововведением в его клевете на евреев было утверждение того, что евреи и сегодня
продолжают убивать Христа, ежегодно похищая, убивая и распиная христианского
мальчика. Раньше такие заявления могли позволить себе только сравнительно
необразованные представители христианской толпы, но, как правило, заявления
такого рода сразу же осуждались официальными представителями Церкви. На этот
раз глашатаем таких "истин" стал один из высокостоящих бюрократов Церкви.
Такое развитие событий могло означать только одно – наступивший XIV век не
будет особенно добр к евреям. Когда же новый, истерический прозелитизм совпал
с непредсказуемой природной и социальной катастрофой, последствия для евреев
оказались ужасны.
"В городах люди заболевали тысячами и, лишенные какой-либо
помощи, почти все умирали". Так Боккаччо описывал эпидемию чумы. "По утрам
их тела находили на улице у дверей домов, куда их выбрасывали ночью". Боккаччо
был очевидцем событий во Флоренции, где "в течение четырех-пяти месяцев умерло
более ста тысяч человек…". В 1348-1351 годах до 25 миллионов человек умерло
в Европе от "черной смерти", эпидемии, пришедшей с юго-востока. Заражение
происходило бациллами, переносимыми крысами в своей крови, и по некоторым
источникам было завезено в Европу торговым кораблем, прибывшим в Мессину,
Сицилия. К концу эпидемии, распространившейся по всему континенту и Англии,
умерла треть населения Европы. Мертвых зачастую было некому хоронить или же
их хоронили в огромных братских могилах. Естественно, эпидемия вызвала невиданную
панику и, учитывая сказанное выше, никого не должно удивить, что христиане
обвинили во всем евреев.
Все хотели понять, в чем заключалась причина болезни.
В 1348 году папа Клемент VI (1342-1352) был потрясен известием о смерти 11
тысяч человек, включая 7 кардиналов, в его родном Авиньоне. Он был французом,
получившим докторскую степень в Парижском университете; по его указанию собрался
научный совет. Некоторые из ученых видели причину болезни в неудачном расположении
планет и звезд. Неудовлетворенный подобными "советами" папа приказал своим
врачам вскрывать трупы, "чтобы найти источник болезни" – таким образом
была зачата современная медицина. Но выжившие горожане были уверены в том,
что они знают источник: вода из колодцев, отравленная евреями. Было что-то
поразительно извращенное в широко распространенном убеждении, что тайный еврейский
сговор начался в Толедо, когда-то центре convivencia и месте основополагающей
переводческой традиции. Как будто какой-то злой волшебник с помощью черной
магии обратил вспять интеллектуальную трансформацию Европы, которая началась
столетие назад в основном – хотя не только – евреями Толедо. К сожалению,
жизнеспособные семена христианского интеллекта, окропленные отравленной водой
христианского невежества, так и не смогли дать плодотворные всходы (несколько
радикальное высказывание для Кэрролла, в прошлом христианского священника.
– Примечание переводчика).
Распространившиеся нелепые слухи указали на Якова
Паскаля, жителя Толедо, как на организатора заговора. Кабал (от слова "каббала")
иберийских евреев, по мнению христиан, снабжал отравой еврейских агентов по
всей Европе, – так родилась идея интернационального еврейского заговора. Евреи
в Женеве под пытками "признали" справедливость слухов, этого было достаточно.
Как и в случае Крестовых походов, первые массовые убийства евреев начались
в Рейнских землях. Один хроникер пишет о 12 тысячах убитых в Майнце, – эхом
отозвался 1096 год. Своеобразным эхом было и еврейское сопротивление в городе,
и массовое самоубийство, когда защищаться стало бессмысленным. "Ко времени
окончания эпидемии, – пишет Барбара Тухман, – совсем немного евреев осталось
в Германии".
Городские чиновники городов, пораженных чумой, писали
письма во все инстанции, предупреждая об отравлении колодцев евреями. Один
из современников писал: " В связи с этой эпидемией было открыто, что евреи
по всему миру вызывали болезнь, отравляя источники воды. Они были обвинены
и признали себя виновными. По этой причине их сжигали везде, начиная со стран
Средиземноморья и кончая Германией. Исключением был только Авиньон, где их
защитил папа".
Клемент VI был четвертым папой, живущим в Авиньоне.
Его двор был известен блеском и роскошью. Как видно из его скептического отношения
к астрологическим предрассудкам своих советников и, особенно, из его реакции
на эпидемию чумы, можно с уверенностью сказать, что он был незаурядным человеком.
История Клемента – одна из редких положительных историй этой книги. Он обязал
папскую курию сохранять свой рутинный распорядок дня, чтобы уменьшить панику
в городе и он раздал свои немалые деньги на помощь пострадавшим. Более важным
и гораздо более опасным для него самого было решение остановить антиеврейский
погром в Авиньоне. Клемент резко осудил насилие против евреев, показывая при
этом не только личную храбрость, но и умение владеть логикой. В папской булле
он указал на очевидный факт: предполагаемые отравители умирали точно так,
как и все остальные. "То, что евреи были источником или причиной такого преступления
не имеет никакого правдоподобия и подтверждения". Клемент приказал епископам
повсюду останавливать толпу, нападающую на евреев. К сожалению, единственным
местом, где евреев не убивали в больших количествах, были провинции под его
прямым контролем.
Как всегда евреи имели возможность избежать страшной
участи, перейдя в христианство, но – как всегда – очень немногие выбрали такой
путь. Повторяя выбор общин Вормса и Оппенгейма в 1096 году, "в некоторых городах
евреи сами, – писал тот же современник, – сжигали себя в своих домах".
После эпидемии "черной смерти" для еврейско-христианских
отношений движение по спирали вниз, когда-то начатое Первым Крестовым походом,
резко ускорилось. После 1348 года антиеврейские стереотипы стали более злобными;
христиане видели в евреях не только врага, но и смертельную угрозу
(!! – Выделено переводчиком). После эпидемии христиане
больше, чем когда-либо, были одержимы идеей смерти. Фиксация на мученической
смерти Иисуса, как всегда, вызвала новую волну ненависти к "богоубийцам".
Папы, епископы, некоторые аристократы, следуя примеру Клемента , будут продолжать
защищать евреев, в том числе, и от насильственного обращения в христианство,
но, одновременно с этим, все они усилят свою поддержку кампании прозелитизма.
После эпидемии чумы эта программа станет еще более принудительной. Невозможность
духовных и светских лидеров понять, по выражению Розмэри Ройтер, "что толпа
только совершает на практике, то, чему Церковь учит в теории", никогда не
будет более трагичной и опасной.
Так как монолитная и богатая иберийская еврейская
община обладала определенной силой, то, с точки зрения христиан, она была
идеальным "козлом отпущения", что хорошо видно в истории с эпидемией чумы.
По этой же причине ей особенно доставалось от монахов-прозелитов. Не прекращающиеся
трубные звуки официальной антиеврейской клеветы громко звучали в испанских
церквах и синагогах. Несмотря на традицию convivencia, напуганные эпидемией
чумы испанские христиане обвиняли евреев во всех смертных грехах, ничем не
отличаясь в этом от своих северных соседей. Но в Испании положение осложнялось
завистью крестьянских масс и бедного городского люда к относительно богатым
и влиятельным евреям. Экономические последствия эпидемии были ужасны и ощущались
в течение многих десятилетий. Судьба евреев будет привязана к таким фундаментальным
вещам, как голод крестьян, но реакция на экономические тягости приведет к
таким событиям, которые еще совсем недавно были в Испании немыслимы.
В течение 1380 годов в Севилье проповедовал Ферран
Мартинез, оголтелый антисемит, даже по меркам того времени. В своих проповедях
он называл евреев препятствием к "росту благосостояния испанского народа",
благосостоянию, которое было "положено" последователям Христа. Король и архиепископ,
противники открытого призыва к насилию, пытались ограничить влияние Мартинеза,
несколько раз лишая его права проповедовать. Взрывоопасная ситуация нагнеталась
в течение полувека и – после смерти короля и архиепископа в 1390 году – никто
не помешал Мартинезу поджечь фитиль. "6 июня 1391 года был страшным днем еврейско-испанского
календаря, – пишет испанский журналист Фило Улманн. "В Севилье проповеди администратора
архиепископа, Феррана Мартинеза, обращенные к подсознанию черни, привели к
антиеврейскому погрому и захвату синагог, с последующим превращением их в
церкви. Отсюда кошмар распространился по всей Испании".
Генри Камен, автор книги "Инквизиция и общество в
Испании", говорит, что в июне 1391 года сотни евреев были убиты в Севилье
и в последующие два месяца – несколько сотен в Валенсии и Барселоне. Еврейская
община Барселоны была практически полностью уничтожена и уже никогда не смогла
восстановиться. Скорость, с которой погромы пронеслись по десяткам больших
и малых городов, дает основание подозревать хорошую организацию. На самом
же деле, причина была не в организации, а в универсальной ненависти испанцев
к евреям, чему было несколько причин, но главной из них была работа священников
Церкви.
Но насильственные христианские проповеди оказали
влияние и на евреев. Это стало ясно, когда впервые в истории значительное
количество евреев предпочло обращение в христианство смерти. Один историк
утверждает, что летом 1391 года "толпы евреев устремились к церковным купелям
в Кастилии и Арагоне". Без сомнения, многие выбрали смерть и даже, аналогично
случившемуся в 1096 и 1348 годах, совершали самоубийства, но решение многих
других стать христианами стало поворотным пунктом еврейско-христианской истории.
К этому времени образованные евреи, как и образованные
христиане, чувствовали себя частью "новой" Европы, континента, где широчайшее
распространение получило рациональное мышление. Евреи называли такое мышление
"аверроизм". Эта философия, с ее яркой оригинальностью и развитой диалектикой,
вполне возможно, привела многих верующих евреев к тому же, к чему привел рационализм
христиан – к беспрецедентному скептицизму. Евреи Испании были гораздо
более ассимилированы в местную культуру, чем евреи любой другой части Европы.
Их собственная версия антиклерикализма, возможно, схожая с распространенной
среди образованных и преуспевающих христиан аналогичной версией – не забудьте,
это было время Данте! – могла привести к пренебрежению раввинами и Талмудом.
Образованные и преуспевающие евреи, конечно же, хорошо помнили нападки каббалистов,
прежде всего, дона Тодроса, на богатство и привилегии, что могло привести
их к религиозному отчуждению и ощущению большей близости к испанским грандам,
чем своим соотечественникам. В дополнение к вышесказанному, безусловно, сказалось
непрерывное полувековое давление христианских проповедников. В некоторых случаях
переход в христианство был вызван искренним духовным опытом, но в большинстве
своем страшной усталостью от бесконечных обвинений, исходящих от всех этих
нескончаемых братьев-монахов в черных, белых или коричневых робах. Никакая
простая причина не в состоянии объяснить случившееся, но последствия были
очевидны. Вдохновленное Церковью насилие 1391 года изменило все. Возник новый
класс людей – conversоs. В сознании людей эта группа всегда будет ассоциироваться
с евреями, которые перешли в христианство, чтобы избегнуть гибели.
Проповедники восприняли массовое обращение лета 1391
года как начало конца иудаизма. На этом основании очередная массовая истерия,
связанная с концом столетия, воспринималась как "окончательный и бесповоротный"
приход Мессии и близкий конец света. Кампания прозелитизма удвоила свои усилия
и, поскольку проповеди везде сопровождались угрозой насилия, количество обращенных
непрерывно возрастало. Во время знаменитого диспута 1414 года в Тортозе четырнадцать
раввинов обязали защищать иудаизм, как когда-то один Нахманид делал это в
Барселоне. Но в этот раз двенадцать из четырнадцати перешли в христианство
прямо во время диспута, что возбудило христиан и очень напугало евреев. В
первые двадцать пять лет нового столетия около 200 тысяч евреев стали conversоs,
по разным оценкам это составляло от трети до половины всех евреев Иберийского
полуострова. Учитывая длительные потуги на этом поприще, христиане могли спросить:
"Что может быть лучше?" Однако, достаточно скоро, в очередном ироническом
вывороте этого повествования вопрос об этих самых обращениях станет: "Что
может быть хуже?"
(продолжение следует)
