Голем, или проклятие Фауста
(Сокращенный вариант)
Памяти Аркаши Гурова, убитого арабскими террористами (да отомстится кровь его!)…
По твоей просьбе сотворил я Голема, но тебе не выпало встретиться
с ним…
ПЕРСОНАЖИ:
Малхомовес (он же сказитель) – Ангел
Смерти;
Пинхас Хапнер – старьевщик (согласно фабуле,
связан с Фаустом, знаток черной магии);
Йозеф Коббель – сыскарь тайной канцелярии;
Рабби Лёв бен Бецалель (Махарал) – создатель Голема;
Голем;
Шлема Фруг – выкрест, которого Хапнер
превращает в крысиного командора;
Шиме Шефтельс – ешиботник, командир отряда
еврейской самообороны;
Мирьям – проститутка;
Крысы;
Обитатели гетто;
Христиане;
Хор растерзанных детей.
Хор растерзанных детей
- Мы придем на Страшный Суд, назревает час.
- Ваши дети проклянут до рожденья вас.
- Если снов мы лишены, мы заселим ваши сны.
Малхамовес. Вернись к началу! До закладки Праги
кто здесь пахал? Кто разбивал сады?
- Тунгусы? Негры? Может быть, варяги? - Нет! Нет и нет! - А
кто ж тогда? - Жиды!
Вы прошлыми богаты адресами, а в будущем всего один: сочти.
Вас не пускали - исходили сами, вас изгоняли – не могли
уйти.
Ужели помудрели вы? Едва ли… Гробы не раскрывались по
ночам,
но сны детей убитых не дремали, и снились горожанам-палачам.
Вы столько лет с планетою вращались! Любое место – ваш
музей утрат.
Куда бы вы ни шли – вы возвращались, проклятье ваше не
исход – возврат…
Приехали! Возврат на то же место, хоть времена давно уже не
те,
где смутный век 16-й, как тесто, восходит в ноздреватой темноте,
где ведьмы ночью носятся над полем, где под кровавой
пражскою пургой –
не созданный - уже витает Голем – мамзер, кабальный
выблядок, изгой…
За стенами гетто. Опять погромы снятся гетто, опять,
как выстрел, воздух сух, опять поклепы и наветы ласкают пражской черни слух. На
скотобойне блеют овцы, вскрывают глотки мясники. Смеются мелкие торговцы,
сапожники и скорняки: - Еще забьет фонтан кровавый, жидов порежут у оград.
Рудольфа в ореоле славы забудет завтра магистрат.
Перед пивными жарят мясо, к
мяску - всегда пивка глоток, а что до Божеского Гласа – молчит перед погромом
Бог. - А что б сказал Он?! Слушать стыдно! Плечами только бы пожал. - Вина
евреев очевидна! Недаром в Праге был пожар! - Из русла снова вышла Влтава (за
что грядет особый суд). - А, кстати, по какому праву жиды здесь до сих пор
живут?! - Они же выгодны короне! От них
деньга течет в казну! - Все это так, да мы в уроне! Простой народ у них в
плену! - А, впрочем, и король с укором смотрел на рабби – прямо волк, он
обещался кредиторам вернуть после погрома долг.
Малхамовес. Валились грозы на исходе лета, внезапный град
бил крыши, сек сосняк, когда на берегу, почти у гетто снял Фауст двухэтажный
особняк. Тот самый Фауст на посмертном свете курил у Вельзевулова огня… И
снились рабби, женщинам и детям погромы в гетто – трижды за три дня…
Явление Пини Хапнера – старьевщика. Все долги у Хапнера в потаенной папке. Хапнер вышел по делам. Хапнер –
деловой. Коль сумел он сколотить этакие бабки, значит, Хапнер не пацан, значит
– с головой. Видишь: лавочка его в гетто Старой Праги. И чего здесь только нет,
и кого здесь нет! Крыс откормленных ползут мрачные ватаги по забралам откидных, ржавых бацинет. На
стене горшковый шлем с метками креплений, геральдических фигур стертые следы,
пояс верности, счета прошлых поколений, рог дырявый для вина, кубок для воды.
Вот какой крысиный бог наш старьевщик Хапнер. Видишь, он в окно влетел, бочку
оседлав. Непонятный чудный груз у него в охапке из реторт и пузырьков, и
засохших трав. Как над гетто пролетел взмыленный бочонок, незамеченный никем,
рвался из подпруг? Хапнер в гетто всех достал чуть не до печенок. Всяк еврей –
его должник, всяк подонок – друг…
Сегодня Пинхасу на встрече министр (Пине он, как брат)
шепнул, что был вчера под вечер набег на оружейный склад.
Хапнер. Мне все понятно без подсказки: не надо корчить
дурака, и верить в духов или в сказки… Здесь, братцы, Фауста рука. Евреи нынче
ждут погрома: судьба евреев такова – детей лишаться, жизни, дома… Но для чего
же голова?! Когда воруют все безбожно, когда все купишь за металл, с погрома
снять вполне возможно вполне приличный капитал. А я и Фауст - компаньоны, но он не сват мне и
не шеф… Сварганили почти законно почти беспошлинный гешефт. Закон похуже, иль
получше… Закон – он всякий может быть. Но я
не упускаю случай, что б по закону поступить…
Явление
проказницы Мирьям. Во
время исповеди этой, где он себе и крысам лгал, старьевщик – негодяй отпетый –
услышал стук в полуподвал. Словно сквозняк, порыв, проказа к нему проказница Мирьям смеясь, вбежала. Крысы сразу с восторгом бросились к
дверям.
Песенка Мирьям
Сильна
традицией семья, не оскверняй семью.
Пошла
прабабушка моя в прабабушку свою.
Она
была белым бела, как белое белье.
И бабушка моя была, как бабушка ее.
Досталось
от бабули всем – не стоит вспоминать.
И
мать моя была совсем, как материна мать.
И с
мамой все у нас точь в точь, и все одно в одно.
Моя
мамуля - точно дочь, хоть мамы нет
давно.
Сильна
традицией семья, в традиции успех…
А
значит проститутка я, пожалуй, лучше всех!
Явление
выкреста Шлемы Фруга. Мирьям послала Пине взгляд, как лошади
жокей. Старьевщик взгляд вернул назад: мол, все у нас «о-кей». И сунув палец
под язык, так свистнула Мирьям, что в лавочке железный крик издал железный
хлам. Известный выкрест Шлема Фруг на свист в полуподвал вошел, все осмотрел
вокруг, затем друзей позвал. Под стон крысиных матюгов, под звон клинковых свар
две пары дюжих мужиков приволокли товар.
Хоть
Пиня – коллекционер, игрушкам древним рад. Но сей товарец был, мон шер, не
антиквариат: четырехгранные штыки, баллисты и перьер. Фузеи, биффы и клинки
венчали интерьер. Пистоль мерцал стальным огнем, и воронье стволов взлетало
хриплым вороньем кладбищенских пиров.
И Хапнер из штанов извлёк,
словно подземный бес довольно толстый кошелек… который вдруг исчез. Хотя и жаль
деньжат, хотя ждет прибыль впереди, но деньги – это ж как дитя: отторгни от
груди!
Песенка Хапнера
Сильна
традицией семья. Прапрадед – старый псих,
сказал,
что деньги – кровь моя, люби их за двоих.
Прадедушка
мой был похож на прадеда его.
Любил
он с детства каждый грош, хоть был и не того!
А
дедушка совсем, как дед, соседям не в пример,
хоть
и в лохмотья был одет, но был миллионер.
А
папа, как его отец, на глотки прочих пап
накинул
петлю, и конец не выпускал из лап.
Сильна
традицией семья, в традиции успех.
Поэтому,
душа моя, я задушу вас всех!
(отдает
деньги Шлеме Фругу)
Явление Шиме Шефтельса. И выкрест Шлема Фруг с отрядом покинули полуподвал. Куда пошли они? Что ж, рядом была корчма. Через квартал, подле ворот, у входа в гетто всех горожан манил бардак. Если признаться, домик этот нечасто пустовал… И так…
Спустилось несколько ребят под власть обкусанной короны.
Бесспорно, это был отряд еврейской самообороны. Крысиный рай, подвальный мир
безжалостен в своих пределах, И Шиме Шефтельс – командир – прекрасно знал с кем
«крутит» дело.
Хапнер. Достал для вас из-под полы, спаси нас, Боже, от
печалей!
Шиме. Я вижу, чьи это стволы… вон, даже крысы замолчали…
Перешмонают всю страну, такое с рук не сходит даром. И все-таки держи мошну...
Расплатимся и с антикваром.
Малхомовес. А что касается цены – мошна была
набита туго, и составляла три мошны, что отжалел старьевщик Фругу… Отряд с
оружием исчез. И оказалось: царь отбросов, старьевщик и подпольный Крез, был
альтруист и плюс - философ.
Хапнер. Я мучаюсь, как Вечный Жид: ни передышки, ни
просвета нет у того, на ком лежит покой и безопасность гетто.
Мирьям. Ну, патриот! Ну, голова! Трепись, коль не фиг делать,
вволю, но только не забудь сперва отдать мою, папаша, долю!
Хапнер. Мирьям, послушай, деньги –
дрянь! К чему, Мирьям, тебе монеты? Одну всего потратишь – глянь: других уже в
помине нету. Ты их растыркаешь, пропьешь, профукаешь и расфуфыришь. Не понимает молодежь, что деньги означают в
мире! Я бескорыстно помогу, ты запишись в мои клиенты: все до копейки сберегу и
даже наращу проценты…
Малхомовес. Но
мимо Пини, как волна, как беглый взгляд, как злая шутка, Мирьям
мелькнула, и мошна зажглась в руках у проститутки.
Мирьям. Не лезу я в твою мошну, но денежку свою беру я!
Сперва, вот эту вот – одну монетку, а
затем – вторую… Что деньги?! Сколько их ни трать, а все равно работать надо…
Однако… драй, фир, в общем, пять… И плюс шестая сверх награды!..
Явление Йозефа Коббеля. В полуподвал
ворвался нач. и он же зам. с арбузной харей, осведомитель и стукач имперских,
тайных канцелярий. Безудержный его накал определял его карьеру: по
совместительству - фискал, по званью – скоро в офицеры. Ах, Йозеф Коббель бы не
смог найти в могиле даже трупа, зато болталась между ног величиной с корону
лупа.
Коббель. Ну что вы, гады, за народ?! Кому нужны вы за
бесплатно?! Читают задом наперед, дверь открывается обратно!
Хапнер. Начальник прав: жиды
кругом, от погреба до самой крыши. Ты думаешь: зашел в свой дом, а глянешь - из
себя ты вышел.
Коббель. Ах, ты смеешься! Так заплачь!
Найдем управу на еврея… Здесь явный заговор! Палач! Казнить старьевщика скорее!
Хапнер. Но Ваше пре…
Коббель. Молчать, подлец!
Я за-ко-но-по-слу…
Коббель Хапнер. .
Свидетель!
Зайдите в лавку, наконец, и на вопросы мне ответьте!
Малхомовес. И появился… Шлема Фруг…
друг закадычный… вот так шутка!..
Мент… сявка сявок… сука сук… шестерка… подсадная утка!
Коббель. Ну, что еще? Вопросы есть? Или улик
для дела мало?.. Нежданная свалилась весть: грабеж со складов арсенала?! Что ж,
Хапнер, у тебя прокол! А ну-ка, где мои
перчатки, сейчас заполним протокол – следы, улики, отпечатки…
Малхомовес. Он будто исполнял обет, он будто с
Богом вел беседу. Вот он нашел бандитский след, понюхал след, пополз по следу.
Вперед… от центра по краям… следы мышей… следы орудий… Вдруг лупа встретила
Мирьям: стопа… коленка… бедра… груди…
Мирьям. Ты заблудился, друг-фискал! Немудрено! Послушай, рыжий, то, что ты нюхал и искал, находится гораздо ниже. Ты голову-то не теряй и, главное, не будь занудой. Что?.. показать дорожку в рай?.. А ну, ребята, брысь отсюда! Ну, не топчись, иди ко мне. К чему с утра чужое дуло тебе искать на стороне, когда свою мошонку вздуло?
Малхомовес. Когда б не изменил мне
слог, я б вам живописал, как дева тишком, тишком, и в уголок, за ширму рваную,
налево уволокла цепного пса, и всхлипы, выкрики и стоны неслись с небес и в
небеса, прорвав мужскую оборону. Ах, от греха вас не спасут ни дяди мудрые, ни
лохи, зане превысил срамный уд ум, честь, и совесть всей эпохи…
Коббель. (растерянно). Следы пропали без следа, улики
не предъявишь: глупо. Все вышло боком, как всегда…
Мирьям. Любимый, ты оставил лупу! Ей нет цены, хоть стоит
грош, она понадобится, киса, когда ты за угол зайдешь и не увидишь, чем
пописать… А ты чего потупил взор? Ты Пиня Хапнер иль девица? Я оплатила
договор. Теперь ты должен расплатиться!
Малхомовес. Сыскарь
казенный не успел еще в себя придти, а Пиня, колени обнажив, взлетел, как
сексуальная богиня. Вращая бедрами, кружа перед фискалом в томной вьюге,
касался стража, как ужа, а Коббель отступал в испуге.
Коббель. Жидюги, отворите дверь!
Хапнер. Не разоряйся! Дверь открыта! Нам
будет хорошо, поверь!
Коббель. Уйди! Отстань, кусок бандита!
Мирьям. Кончай
устраивать бедлам! Оставь себе свой зад мозольный, а прибыль делим
пополам, и жизнью будут все довольны!
Хапнер. Как
пополам?! И почему?! Да вы идете против Торы! Да мне дешевле сесть в тюрьму!
Убийцы! Гады! Крахоборы! Вы бьете сразу и под дых, весь бизнес в чреве
заморозив… Даю двенадцать золотых. И по рукам… Что скажешь, Йозеф?
Песенка
Коббеля
Служу
я честно королю, за что имею взбучки,
но
каждый день его хвалю, и дважды - в день получки.
И потому, и оттого – найди лишь только повод –
всегда
готов я за него под стражу взять любого.
Работать
псом – моя юдоль, и все-таки, виват, король!
Служу
я честно королю, я целый день в запарке.
Интриг
и взяток не терплю, зато люблю подарки.
И
потому, и оттого, глубокой ночью даже,
я
выпускаю кой кого из-под тюремной стражи.
Над псом не учинить контроль, и потому виват, король!
Служу
я честно королю, молюсь ему под вечер,
но
как его я ни люблю, любой король не вечен.
И
потому, и оттого, когда – никто не скажет,
смогу
я даже и его без шума взять под стражу.
Любая
роль – до срока роль, ну, а пока – виват, король!..
Малхомовес. А что же выкрест Шлема Фруг? Застыл, упрятав тело в бочку.
И ледяной крысиный круг вокруг
него сжимался в точку…
Хор растерзанных детей
-
Мы придем на Страшный Суд,
назревает час.
- Ваши
дети проклянут до рожденья вас.
- Если снов мы
лишены, мы заселим ваши сны.
Самый
первый сон – для жен и для матерей. - Я убит был. -Я
сожжен. - Бог не стал добрей. - Не обжит небесный склеп. В тучах –
тяжесть плит. - Бог оглох или ослеп. Богу не болит. - Черный дым из черных труб
валит, нелюдим. - Дым возносит детский труп, труп возносит дым. - Перемен на
свете нет. Вере грош-цена. - Мы убийцам шлем привет в ваши времена. - Думал ты,
что не про вас песни вещих дней. Посмотри: приходит час для твоих детей. - Дом
твой - крепость или дот. Как ни бейся лбом, но сегодня смерть зайдет в твой
уютный дом. - Мы придем на Страшный Суд! Муки матерей не упрячут, не спасут
жертвенных детей.
Малхомовес. У Хапнера крысиная муштра в закон
возведена, и крысьи марши царапают плацдармы до утра, и юных крыс бьют сотники
постарше. - Ать-два! Вперед! Ать-два! Бросок в глаза! - Ать-два! Ать-два!
Быстрее, кривоножки! - Все повторить! Нажать на тормоза! - Психический маневр:
запахнуть кошкой! - Всем строиться на боевой парад! - Приказываю: из
полуподвала – по сто в шеренгу – марш в
колбасный склад! Отбой! А ну-ка громче, запевала!
Марш
Хапнеровских крыс
Тому
деньгу, сему деньгу, А две себе – и ни гу-гу!
А
кое-что еще на ум без лишних слов, без лишних дум.
А
то, что у меня в уме, хранится, как в кромешной тьме.
А
честно – как ты ни паши – ты заработаешь гроши.
Деньга
на это и на то, да и себе в карман штук сто.
А
кое-что еще на ум, покуда я не тугодум.
А то, что у меня в уме, не тронь: умоешься в дерьме!
Какой бы ни был капитал, а все равно он будет мал!
Малхамовес. И в двери лавки вновь раздался стук – уже не страшный и уже
знакомый. И крыса ростом с человека вдруг на лапы встала и пошла по дому. О,
Господи! Ужели это Фруг?! Ужели в крысу превратили Шлему?!
Фруг сразу отворил и дверь, и пасть, и Йозеф Коббель стал
мгновенно белый. И все упало, что могло упасть: его мужская доблесть, лупа, тело…
Фруг. Начальник,
я клянусь тебе Христом, ты станешь трупом на навозной куче, воскресни; сдохнешь
как-нибудь потом, не то мошонку вырву, шнобель сучий!
Коббель. Старьевщик, тварь крысячью
убери! А то еще отхватит кочерыжку! Куда ни сунься – всюду упыри!.. Патруль
нашел убитого мальчишку. Перерубили глотку у юнца! Перед еврейской Пасхой! В
стенах гетто! Народ взбесился: «Кровь! Жиды!! Маца!!!» Вот-вот придут!
Хапнер. Тебя волнует это?
Коббель. Старьевщик, мальчик был
убит штыком, похищенным из склада
арсенала. Считай, что мы уже под колпаком и подготовься к пыточным
подвалам
Хапнер. Ох, испугал!
Коббель. Ты ж с Фаустом «вась-вась»!
Набрался колдовских, прелестных штучек! Ужели ты ударишь мордой в грязь?! Ужель
не оболванишь недоучек?!
Хапнер. Заклятия порочат нашу честь!..
Оружие взял ешиботник Шиме? Он и убийца. Вот свидетель есть, все подтвердит зубов своих во имя…
Малхомовес. И полыхнуло поперек и вдоль, и
отшатнулись крысы-иноверцы, и в воздухе возник талит-гадоль, тфилин на лбу,
тфилин, прижатый к сердцу. И крысами засиженный астрал, в полуподвальном вечном
безразличье скукожился от страха: Махарал явился в незапятнанном величье.
Махарал. Шалом, защитник собственной
мошны! Шалом, смотритель личного здоровья! Тебе бы, Пинхас, не было цены, когда
бы ты платил своею кровью. Но ты подставил мальчика, делец… Я бизнес твой с
тобою уничтожу.
Хапнер. Бывает, рабби, что один подлец
двух праведников на весах дороже.
Во-первых, рабби знает: без
меня не дополучат пороха герои, а ходят
слухи, что к исходу дня, не дай Господь,
придут громить нас гои. А во-вторых, да спустит рабби пыл, но у меня грехов не
так уж много, и в гетто я все здания скупил, включая, извините, синагогу. И,
в-третьих, весь финансовый расчет Рудольф получит при моей кончине… Лишь волос
с этой лысины падет, он обойдется дорого общине… И дело в жертве, рабби… Я не
свят… Но жаждет гойский сброд еврейской крови не потому, что Пинхас виноват, а
потому, что Шиме невиновен.
Малхамовес. Все крысы – в норах, Коббель – в
столбняке: лишь крестится, шепча Христово имя. Сжимает Хапнер кукиш в кулаке, а
рядом с рабби возникает Шиме.
Шиме. Нет вариантов, рабби, Пинхас
прав. Сегодня мы планидой не владеем. Чернь не заткнется, нас не покарав. К
тому ж, виновный должен быть евреем. У стен собрался кровожадный сброд, на
кровь евреев не наложишь вето. И либо я
к ним выйду из ворот, либо они войдут в ворота гетто.
Коббель. Изыди, нечисть! Святый образ свят!..
Рабби. Оставьте, Йозеф! В качестве
гаранта вы Шиме отведете в каземат под надлежащим видом арестанта. И сами с
Шиме снимете допрос… Да не креститесь
напоказ, безбожник! Запомните две истины, профос: он – арестант, но вы – его
заложник…
Хор растерзанных детей
-
Мы придем на Страшный Суд, назревает час.
- Ваши дети проклянут до рожденья вас.
- Если снов мы лишены, мы заселим ваши сны.
Сон
второй,
для старьевщика: кладбище, полночь, миньян, завалившийся памятник, битый
кирпич, арматура. У могилы пустой облачается в саван Сатан. Налагают евреи
проклятие – Пульса денура.
Ты
почувствовал, Пиня, как ты изменился в лице,
как за всеми защитами слазит последняя шкура? Ангел Смерти тебя
поджидает в крысином венце.
Налагают
евреи проклятие – Пульса денура.
Ты
отметил в сознанье удар ледяного огня? Вот могильщик подходит к тебе – ты его
клиентура. Все, чем ты защищался от Бога – пустая броня. На тебя налагают
проклятие – Пульса денура.
Хапнер. Подохни, рабби, раз и навсегда!
Воскресни, рабби, гоем при котомке! Ты, видишь, рабби: вечная беда тебя
признала в собственном потомке?! Кто этот бородатый юдофоб: из Торы гонит Бога
со скандалом, и, выгнав, люцеферов морщит лоб, и книгу называет «Капиталом»?!
Но так или не так, а ход за мной. И времени отпущено с запасом. Ты на меня
работаешь, родной. Я ждал три века нынешнего часа! Я повторять не думаю Творца,
у каждого свои пути и роли… Но ты создашь великого бойца, и – как ни больно –
но помимо воли. Я сам родить героя не могу, и вынужден, как зрелая девица, увы,
идти за семенем к врагу: глядишь, и враг на что-нибудь сгодится. На гетто
надвигается погром, он не сегодня-завтра уготован. Защитников же – покати
шаром. Был Шиме Шефтельс – Шиме арестован. Я повода к размолвке не ищу, но в
этот шабес не зажгутся свечи. Все гетто я на рабби напущу: пусть он людей
охраной обеспечит!
Малхамовес. И Пиня сгинул вдруг и вникуда, и
Шлема подошел к пустому месту, и долго там мочился без стыда. Пожалуй, в знак
возникшего протеста…
Бейт-кнессет. Старо
новая синагога, тихо молится Махарал. И не слышишь ты, как тревога усмиряет
дневной накал, как мерцают полоски света, стих звучит под святой рукой, как
легко на кварталы гетто вдруг нисходит ночной покой, как снимается боль потери,
горечь будущих похорон… как толпа, разбивая двери, к рабби ломится с двух
сторон.
Моление жителей гетто
Мужчины. Наша
смерть напросилась к нам в поводыри, доживем ли мы все до рассвета? Рабби Лев,
сотвори, сотвори, сотвори в эту ночь избавителя гетто!
Женщины. От
убийства, навета и кражи – до сегодняшней, черной зари –
сотвори
не молитву, а Стража, а Защитника нам сотвори!
Мужчины. Нам
никто не поможет: проси – не проси, ждут нас камень, секира и плаха. Рабби Лев,
воскреси, воскреси, воскреси до рассвета Самсона из праха!
Женщины. От
убийства, навета и кражи упаси наши души и плоть.
Сотвори не молитву, а Стража: кто спасет нас – тот нам и
Господь!
Мужчины. Агнец
жертвенный с вечера каждый еврей, ждет рассвета с ножами столица. Рабби Лев,
поскорей, поскорей, поскорей, нету времени Богу молиться!
Женщины. От
убийства, навета и кражи – вопреки и заветам и снам – сотвори не молитву, а
Стража.
Вместе.
Бога-Голема вылепи нам!!! Бога-Голема вылепи нам!!! Бога-Голема вылепи нам!!!
Обращение Махарала к Богу. Адонай, Твой народ превратился в толпу, он
оглох для Господнего Слова, он свернул на ведущую к аду тропу, бога-идола
требует снова. Ничего им не дал уготованный путь (гнев Господень и гойские
плети). Может, снова евреев в пустыню вернуть на четыреста сорокалетий? Щит у
них от молитвы, от Бога – заслон, И от Божьих Заветов – кордоны. Для чего же мы
в мир принесли Твой закон – чтоб остаться самим без закона? Уступить
бездуховному скопищу – грех, грех второй: уничтожить их разом. Только грех
наиболее злой изо всех: весь народ Твой отторгнуть отказом. Адонай, я иду за
Тобой до конца. Но ответь мне, Господь, я не знаю: для чего Аарон золотого
тельца сотворил у подножья Синая? Для того, чтобы я повторил его срам, чтобы я
опозорился, чтобы я создал живородного идола сам вне зачатья и женской утробы?
Чтоб Тебе уподобился?.. Да или нет? Я живу в Твоем обетованье. Дай мне знак
роковой! Дай мне тайный ответ! Или вновь Твое слово – молчанье?..
Малхамовес. Старо
новая синагога. Полночь. Рабби. Ученики. Коль евреи – подобье Бога, значит, Господу вопреки. За окном любопытный
месяц смотрит в форточку, изнемог. Коль подобие глину месит, у подобия выйдет
Бог.
Обращение Махарала к Голему. Пусть о сердце твое обломают ножи, ждет тебя всееврейский надел из
измен, из упрямства, презренья и лжи, из пустых разговоров и дел, из дурных
побуждений, из умыслов злых, из холодной надменности глаз. Ты не раз свою душу
убьешь из-за них, и воскреснешь из мертвых не раз.
Ученики. Но
вера в идола – утиль, Она не исцелит.
Когда
религия – костыль, Всевышний – инвалид.
Рабби. Мы
еще не Израиль. Кто в гетто еврей? И народ наш – свой собственный враг. Может,
с каждой насильственной смертью твоей к Богу ближе мы станем на шаг? Но за то,
что надежда народа – урод, что твои безысходны пути, что у нас все в истории
наоборот, я прошу тебя, Голем: прости!
Ученики. Хоть
вера в идола – утиль, Она не исцелит. Когда религия – костыль, Всевышний –
инвалид.
Малхомовес. Говорят, не могло случиться, чтоб
создал гомункула рав. Где свидетельства очевидцев? Был свидетель, да он не
прав. Я в архивах нашел цитату, блеклый след вековых чернил:
Титул «Пражскому
магистрату Фауст свиток сей подарил».
Шрифт готический вывел косо «верьте
опыту честных глаз – вот как рабби ваял колосса: шаг за шагом. Писахом
Аз».
Старо
новая синагога. Голем сам излучает свет. В небосвод пролегла дорога, души сходятся там на-нет. Нет грешнее их и
невинней, ибо немы душ голоса. Разве душу дарует глине Оживляющий телеса? У
ха-Шема свои понятья в хороводе учеников,
возносящих к нему заклятья на скрещении языков.
Первый ученик. Ва
йомер Элохим
Второй ученик. Кто
ж сравняется с Ним?!
Первый ученик. Наасе Адам
Второй ученик. Только Сам! Только Сам!
Первый ученик. Бецальмену кидмутену
Второй ученик. Ну,
конечно! Непременно!
Первый ученик. Ве
йирду бидгам ха ям
Второй ученик. Сладко
слышать это нам!
Первый ученик. У ве оф ха шамаим
Второй ученик. Как
же! Все понимаем!
Вместе.
Недоделок, эмбрион, неоформленный комок. Это Голем, это
он, он бы сам ожить не смог. Он силач и великан, но, по сути, он – болван.
Первый ученик. Увабхема увхоль ха арец
Второй ученик. Запомнят
и юнец, и старец!
Первый ученик. Увехоль
харемес харомес аль хаарец
Второй ученик. Ну,
однако, товарец!
Первый ученик. Ва ивра
Второй ученик. Уже
пора!
Первый ученик. Элохим эт хаадам
Второй ученик.
Что ни сделаешь для дам?! Первый ученик. Бецальмо бецалем Элохим бара ото
Вместе. Подымайся!
Голем. Ни за что!..
Малхамовес. Плач все тише, стон все глуше. Ни
желаний, ни страстей. Окружают Прагу души не закопанных детей. Нет у них
посмертно дома. Твой ли слышат, Боже, смех жертвы прошлого погрома,
христоправедных потех? Без вины детей казнили, без суда свершили месть. После не
похоронили: нет для них в могилах мест. Неприкаянная паства ищет близких
мертвецов, ибо дети пласт за пластом здесь ложились на отцов. Смерть –
целительная сила, заметет за слоем слой… Только места нет в могилах: ни в раю,
ни под землёй. Стон все глуше, плач все тише. Разве это плач и стон? Ни могилы,
ни кадиша, ни слезы, ни похорон. А куда им, Боже, деться? Где твой Божий страх
и гром?.. Разве в собственное детство: по рождению – в погром?! Плач все тише,
стон все глуше. Паутиною смертей окружили Прагу души уничтоженных детей. Душ
бездомных наступленье вряд ли выдюжит народ… Боже, перенаселенье в мире мертвых
настает!
Детские голоса. Мы
не просим, не неволим, все давно пошло на слом… Кто ты?
Голем. Я? Бездомный Голем.
Детские голоса. Значит ты нам Бог и дом… Голем, кто ты?
Голем. Не знаю… Могила растерзанных душ, ибо дети во мне поселились, подобно
Дибуку, ибо каждый убитый – жена или будущий муж - воплотили во мне на века не
остывшую муку.
Детские голоса. Голем, кто ты?
Голем. Не ведаю… Выкидыш чуждых затей,
кукла божьих запретов, хотя изначально – безвинный.
Детские голоса. Голем,
кто ты?
Голем. Не помню… Я – голос убитых детей. Я – никто и ничто… Я лишь благовест
выжженной глины. Я всего лишь чурбан без печалей и лишних обид, я вместилище
света и тьмы – без судьбы и без доли. Я всего лишь сосуд, я лишь то, что во мне победит. Я лишь
то, чем я стану. Я – тайна рожденья. Я - Голем.
Малхамовес. Бурлит от сплетен Прага: - Слыхали?
Махарал у Господа живаго архангела украл! - Архангел с того света, да он
грязней, чем жид, летает в стенах гетто, и гетто сторожит. - Любому иноверцу,
заметит лишь следы, задаст такого перцу,
что тот сбежит в жиды! - Нас изверги
стращают! Что, Прага их страна?! Кого же защищает защитная стена? Нас, что ли,
от евреев? - Скорей наоборот. - Нас гонят, как злодеев, от мерзостных ворот. -
Как нравится вам это? Мы жители тюрьмы! - Кто нынче жертвы гетто:
евреи или мы?! - Украл?.. - Да не у Бога! - Отбил, а не украл! И стала синагога
мощней, чем арсенал! - Жидовская манера! Купил у торгашей потомка Люцифера! -
Вампир! Нечистик! Шейд! - Я в гетто жил, как дома. - Стоит вопрос ребром: приди
к жидам с погромом – нарвешься на погром! - Ты стань чуток мудрее – увидишь:
близок час, когда толпа евреев загонит в гетто нас! - Вот так-то, друг-калека,
зазря пускаешь пар! - Рав создал Человека, и в этом весь кошмар!
Хор растерзанных младенцев
-
Мы придем на Страшный Суд, назревает час.
-
Ваши дети проклянут до рожденья вас.
-
Если снов мы лишены, мы заселим ваши
сны.
Третий сон: про воздух гетто. Вам в
подарок, господа! Вдох и выдох под запретом – от рожденья навсегда. – Нету
выхода из тьмы? Значит, вам приснились мы. - Что такое воздух гетто? - Жди с
утра дурную весть. Солнца не было, и нету, даже если солнце есть. - Голод в
Праге был не раз, наша мама
съела нас. - Что такое воздух гетто? - Вечный стыд и вечный страх. Десять
раз подбрось монету. Девять выпадет на крах. - Вас во сне не мучит зуд,
словно крысы вас грызут? - Что такое воздух гетто? - Мы – грудные малыши. Ты
не спрашивай про это. Сам приди и подыши.
Малхамовес.. Чуткий трепет возносится в дыме пещерного страха,
будто дым – это звери, а ненависть – души людей. И мешается плоть с воплощеньем
небесного праха за созвездием крыс, у созвездия мертвых детей. Может, вы
родились под всегдашним надзором
запрета, и не вырваться вам из ячеек законных сетей? Может, вечная ненависть к
вам – воплощение гетто за созвездием крыс, у созвездия мертвых детей?..
Женщина гетто
Это
лишь сон, мой любимый малютка. Не просыпайся, мой сладкий глупыш.
Здесь
неуютно, и сиро, и жутко, А в сновидении в рай улетишь.
Ты
поскорей, ангелок, засыпай-ка. Глазки откроешь и будешь в раю.
Тумбала,
тумбала, тумбалалайка. Не забывай-ка маму свою.
Хлеб
твой тебе там вареньем намажут. Рай – это лучший в районе приют.
И
ни за что там тебя не накажут. И ни за что там тебя не побьют.
Кровь
на простынке и слюнка на майке… Я помогу тебе… ты потерпи…
Тумбала,
тумбала, тумбалалайка… Горлышко дай-ка… Господи… спи…
Малхамовес. Старо новая синагога… Стол
под Големом… Пусто… Тишь… Всех-то звуков, что у порога коготками скребется
мышь. Чей-то взор сквозит за стеною… Если вслушаться: тишина притворяется
тишиною, тишина в тишине – слышна. Свист, царапанье, хохот, стоны, восклицания,
шелест, плач… Что законно, что не законно: все проявится – как ни прячь.
Посмотри: приоткрылись норы; из потайных щелей и дыр на пол хлынули крысьи
своры, перед каждой – свой командир. Заполняются штаб и роты, батальоны, затем
– полки. В напряжении ждет пехота лишь отмашку святой руки… Шаг чеканя хвостом по
шпорам, с жалким видом народных слуг с донесеньем шел коридором прямо к Голему
Шлема Фруг.
Фруг. С днем рождения, Голем,
тотальный привет от того, кто явился причиной твоего появленья на сумрачный
свет, может, перед твоею кончиной. Он мечтал, чтоб тебе и ему повезло. Ты
подвластен великой идее, ибо призван
превысить всемирное зло, и сменить вездесущих евреев. Но тебя сотворивший -
тебя же обрек на страдание и на попранье. Сбрось оковы его, ты же –
сверхчеловек, и убей его из состраданья! К сожалению, нету дороги другой,
выбирай, именинник, карьеру: либо ты Махарала убьешь, дорогой, либо мы с тобой
станем к барьеру.
Малхамовес. И Голем встал, и Голем стал расти,
и Голем головой превысил кроны, и дальше рос, будто держал в горсти – вначале
воробья, потом дракона. И крысы раскрутили круговерть, словно завыла в синагоге
вьюга, и к балкам поднялся крысиный смерч, и приближался к Голему по кругу.
Змей вездезубый, адовый удав и жертвенный новорожденный идол кружили, друг ко
другу вдруг припав, и души мертвых взвыли панихиду:
-
Крысы-крысы, в добрый час…
- Я вас встретить рад… - Вы уже сожрали нас десять лет назад. - Мы лишь души
тех детей… Мы их прошлый свет…
-
Мы лишь память их смертей…
Нас, по сути, нет… - С вами нет у нас войны, мы всего лишь ваши сны. - Смерть – не ад, не райский сад. Так что по
ночам возвращайтесь-ка назад, к нашим палачам.
Малхамовес. Рассеялся в бейт-кнессете дымок, за кладбищем еврейским солнце село. И
если б кто-то был здесь – он бы смог Мирьям увидеть над дырявым телом.
Мирьям. Ну,
слава Богу, ты живой! Уже и дышишь – молодчина! Так шибануться головой, не
каждый выдержит мужчина. А ты, вообще-то, ничего. Я сразу поняла, что воин.
Возможно, малость не того, но все ж внимания достоин.
Дружок,
меня зовут Мирьям. Ответь: «Мирьям? Весьма приятно!» Чего молчишь, ведь ты не
хам. Иль повторим урок обратно?! А что, брат, у тебя вот здесь? Ого! Все, стало
быть, на месте. Не отказать: что есть – то есть. Всегда готов! Все честь по
чести.
Голем. Я
думал, если я урод, сбежишь ты от такой напасти.
Мирьям. Урод? Совсем наоборот! И
для чего бежать от счастья?
Голем. Я в
Господнем миру – совершенство греха, И,увы, не по собственной воле. Если дама
признает во мне жениха, вряд ли будет хозяин доволен.
Мирьям. Это
было всегда. Это будет всегда. Ты не рвись из потайного круга.
Я
богиня любви – я беру города. До рассвета мы любим друг друга.
Голем. Твой
отец сотворил тебя, как человек, я же создан заклятьем из глины.
Я –
чужак, я пришел, может быть, на ночлег, век искусственных тварей – недлинный.
Мирьям. Это
было всегда, это будет всегда, я не рвусь из заветного круга.
Я
уйду на панель, ты – не знаю куда. До рассвета мы любим друг друга.
Голем. Получилась
ошибка в расчете светил: мне досталась душа человечья.
Никого
я не знал, никого не любил, но судьбе своей вышел навстречу.
Мирьям. Это было всегда, это будет всегда, мы не рвемся из вещего круга.
Хоть
в бордель попади, хоть под своды суда, до рассвета мы любим друг друга.
Малхамовес. Вдруг в освещенный выполз круг крысиный
выкрест Шлема Фруг.
Фруг. Я первый полюбил Мирьям. Она в
любви мне отказала. Кто?! Проститутка! Стерва! Срам! Я чуть не дал ей по сусалам! Нельзя искать
любви у шлюх! И я возненавидел гетто!.. Стал выкрестом… Христовый дух не дал
мне ни любви, ни света. Мальчишку я пришил пером. Ведь шлюха так меня взбесила,
что я планировал погром, чтоб ею
насладиться силой. Сюжет задуман
каково?! Спроси: кто надоумил? – Пиня! Он не упустит своего. Он свой стакан не
опрокинет. Спроси: ему-то что за прок? И я скажу тебе: немалый. Старьевщик мне
задал урок в Эдем отправить Махарала…
Хор растерзанных младенцев
- Мы придем на Страшный Суд, назревает час.
- Ваши
дети проклянут до рожденья вас.
- Если снов мы лишены, мы заселим ваши сны.
Четвертый сон - не сон: сказанье, летящий,
словно дым свечей по Праге вместо назиданья, друзьям и братьям палачей.
Что Бог увидит, кроме крыс,
когда во сне посмотрит вниз? На старой церкви старый крест, его старуха-крыса
ест. А ниже, под крестом, – кресты, и под крестами – сотни крыш. Здесь набивают
животы великие семейства крыс…
Стропила, крыши, потолки грызут
крысиные полки. И в императорском дворце, на императорском лице, в постелях,
бочках и еде усы крысиные везде. Ты чуешь, горожанин, страх клубится по углам
впотьмах. Твой крик сковала немота, проспал ты Страшный Суд. Сожрали крысы пол
Христа, и всех святых пожрут. Кто их Господь? Кто крысовод? Заселят крысы
небосвод! Восстанет полк из под полов!.. Как умер прежний крысолов?
Кто от людей планету спас? А
сон, простите, не про вас?.. Кто милосерден без затей? Хоть вам пришел конец,
спасут вас крысы от детей, а дети – от сердец. Чей острозубый батальон, чей
длиннохвостый рой проник в твой первый
чуткий сон и входит во второй? Забудь про все и обо всем. Спи, словно ангел,
невесом. Готовь на чужаков погром, стряхни под утро сны, где ждут с твоим же
топором тебя твои сыны. Спи, горожанин:
в руку сон, достань-ка крысу из кальсон.
Малхамовес. Столица третий день шумит, не
переводит дух. Взорвался, словно динамит, необъяснимый слух.
-
А что тут долго объяснять?!
Нашел на рабби стих! - Неясно, что ль, едрена мать, что вся беда от них?! - На
горожан напали сны. Сместились времена.
- Вначале сны во сне видны, а
после - после сна. - Сны – это пытка или дар людских первооснов? - Не спишь –
кошмар! Заснул – кошмар. Не смоешься от снов. - Бессонница и сон – одно.
Смешались тень и свет. - Иного просто не дано. Иного просто нет. - Закрыл окно
– кошмар в окне! Открыл – кошмар у глаз! - Закрыл глаза – кошмар во сне! Открыл
– кошмар на вас!
В лавочке Пини Хапнера. Пиня за бюро стоит – щелкают
костяшки: подбивает – что ушло, а чего припас. В лавке Шлемы нет и крыс - новая
компашка: Швабры, Метлы да Совки, Щетки, Медный Таз.
Песенка домашней утвари
Мы
не знаем покоя и лени, забастовок, простоев и смут.
Мы
сметаем следы преступлений – тех, что были, и тех, что грядут.
Живо,
Швабры, Метлы, Веники – Люцифера современники!
Есть
на каждого «Личное дело». Здесь хранятся все ваши дела.
Дело
черное сделаем белым, и отбелим грехи до бела.
Мы
злодейства без свидетелей превращаем в добродетели.
И
до самой насильственной смерти, завершая геройски судьбу,
вы
на зависть соседей, поверьте, поплывете в безгрешном гробу.
От крестин до эпитафии мы отмоем биографии.
Хапнер.
Кто ночью к нам стучится в дверь? Я повторяю: кто там? Открой-ка, Швабра и
проверь, что надо идиотам!
Швабра. Дверь открывает не туда!
Совок. Да он дурак! Беда! Беда!
Вместе. Мы Коббеля возьмем в каре, намылим грязью рожу, чтоб
рожа стала, как пюре.
Хапнер. Оставьте драку... Боже!.. Да ты совсем забыл меня, стал
гордым и сердитым.
Коббель. Старьевщик, на закате дня к тебе придут с визитом! Твой
выкрест Фруг вчера в обед весь в пене, в мыле, в раже ко мне ворвался в кабинет
с доносом на меня же! Пойми, старик, он нас с тобой сдаст палачам без пытки, а
ты все держишь хвост трубой!
Хапнер. Смотри, какой он прыткий! И что сказал тебе чудак?
Коббель. Был разговор короткий. Сперва нарвался на кулак, потом
заткнули глотку. Я кликнул, стало быть, парней, втолкнули в одиночку: оно
спокойней и верней, пусть скоротает ночку. Когда бы Фруг там не сидел, под
стражей мы б сидели. Нам нынче не до крупных дел. Смываемся!
Хапнер. Ужели?!
Песенка Пини Хапнера
Пройдет
над гетто триста лет, народ не помудреет.
За
триста лет три тыщи бед перенесут евреи.
Но
если будем в доле мы - проценты снимем с Голема.
Пройдет
над гетто триста зим, и триста тысяч казней.
Мы
всю планету поразим масштабом неприязни.
Но
где бы мы, брат, ни были, мы не упустим прибыли.
Пройдут
века, и вспыхнет Марс. Во всю пойдет пирушка:
потомок
Махарала Маркс затеет заварушку.
Ужель на крови дедовой он капитал наследовал?..
Коббель. Ой, больно! Сгинь, нечистик! Кто ты, тварь?!
Фруг. Не узнаешь? Я – Фруг, крысиный царь!
Коббель. Спасите!
Фруг. Да захлопни рот, фискал! Кому ты, кроме падальщиков нужен? И все ж
беги, пока я не сыскал чего-то покошернее на ужин.
Хапнер.
Ты, стало быть,
пожаловал ко мне? Чем угостишься: чаю или кофе? А, может быть, медка на белине?
Иль свежей крови в подогретом штофе? С чем ты пришел, Брут переметный… ну?..
Чего же ты резину тянешь… Боже…
Фруг. Я с крысами вам объявил войну, а это означает: уничтожу!
Малхамовес. Фискал бежал… Крысиный царь исчез…
И произнес полуподвальный Крез:
Хапнер.
Крысеныш? Мне
войну? Дурной каприз!.. Но вообще он паренек неробкий. Пускай он по рожденью не
из крыс, пускай он жид под черепной коробкой… Мы скоро все сойдемся на краю
одной могилы или мирозданья. А парень школу получил мою… Он выполнит последнее заданье. Враг
закадычный, Фруг, день ото дня, куда б тебя ни вынесла кривая, ты обречен
работать на меня, об этом, впрочем, не подозревая…
На
пражском базаре. Ясно всем без перевода, «Божий глас» есть «глас народа». На базаре
хоть сейчас ты услышишь «Божий глас».
-
Навели на Прагу порчу! Сны с бессонницей сошлись! - Всем
святым я рожу корчу! - Беспокоит совесть? - Брысь! - Жисть пошла и вкривь и
вкось! - Не стоит под утро? - Брось! - Где здесь небыли, где были? - Разбегаемся! Атас! - Жаль, что снова не
добили мы евреев в прошлый раз!
-
Что ни жид – то кровосос! - Сбег с распятия Христос! -
Тезка! Марья Магдалина, ты склонись над сиротой. Я ведь тоже половина проститутки и святой! - Помню, я ее в подвале
завалил! - Не сквернословь! - А за что ж мы проливали их неправедную кровь?! -
Подняла жидовка крик. -Беспокоит совесть? - Псик! - Где здесь пиво, алкоголики?
- Бейте нехристей, католики! - Их побьешь! Намедни идол вышел в город из ворот,
и таких гостинцев выдал… Пражский жид уже не тот! - Тонда дочку Лейбы-Злюки
потащил на сеновал. Голем Тонде вырвал руки и женилку оторвал. - Чехи мы или
дворняги? Корчит, мать его, ферзя! Тоже мне - начальник Праги: это – льзя, а то
нельзя! Держит морду кирпичом! - Индульгенции почем? - Заходил бы в гости,
брат! Каин брату вечно рад. - Я ложил на весь амвон! - Беспокоит совесть? -
Вон! - Да, жидов не били, что ли мы?! - Замочить пора их Голема!
Малхамовес. Старо новая синагога. Бима.
Трепетный Махарал. Вдруг из воздуха у порога появляется антиквар.
Хапнер. Уважаемый рав, я прошу извинить за вторженье!
Рабби.
Ну и ну,
вот так гость! Ты возник для молитвы, еврей?
Хапнер. Я от рабби все время терпел и
терплю униженья, но любое внимание рабби
– для пользы моей.
Рабби.
Ах,
ужели обиделся?!
Хапнер. Что Вы?! В то самое время, когда
Шефтельса освобождают из пражской тюрьмы?! Это стоило, кстати, мне…
Рабби. Жестоковыйное племя!.. Все
считаешь копейки у двери кладбищенской тьмы?
Хапнер. Бытие – что поделаешь! -
определяет сознанье!
Рабби. Знай, старьевщик, сознанье
еврейское вне бытия. Даже доброе дело не снимет с тебя наказанья.
Хапнер. И, однако же, Шефтельса вырвал
из камеры я! Откупить у Фемиды святошу на плахе дороже, чем на этом же рынке преступника у палачей. Я
«спасибо» не жду, и не стал бы я рабби тревожить, если б только не этот
подарочек свадебный…
Рабби.
Чей?!..
Шиме Шефтельс жениться решил перед собственной казнью?
Хапнер. Шиме – это подарок. А женится
Голем…
Рабби.
На ком?
Хапнер. Для чего меня рабби с рожденья
терзает и дразнит? На Мирьям, разумеется… Он под ее каблучком... Почему б молодым не жениться?.. Прекрасная
пара… И какие проблемы решил бы союз их сердец!.. Мы б избавили Прагу от снов,
грызунов, от кошмаров…
Рабби.
Ну, а ты
здесь при чем?
Хапнер. Как при чем? Я ей, рабби… отец…
Малхамовес. В этот час приоткрылись норы; из
потайных щелей и дыр
на пол хлынули крысьи своры, перед каждой – свой командир. Хапнер пальцами щелкнул. Покрылся огнем.
Плащ накинул из белого дыма. Все, что было от Пинхаса Хапнера в нем, полыхнуло
и стало незримым.
Хапнер. Вот и крысы явились за миг до
конца: все убийцы и чада мои. Дети созданы, чтобы угробить отца от безвыходной
Божьей любви.
Рабби.
Хапнер,
что с тобой? Ты на себя не похож. Нос под землю не прячешь, как страус.
Хапнер. Рабби Лев, память Хапнера ты не
тревожь. Я совсем не старьевщик... Я – Фауст… Объяснюсь: сам я Голема сделать
не смог я же не из еврейского теста. К Богу я обращался - противился Бог. Вот и
занял я Хапнера место. Хапнер был, безусловно, занятный старик: речь, походка,
манеры, фактура. Образ – проще обычного: пейсы, парик. Юдофобская карикатура.
Фауст. Как бы я не настраивал собственный
слух, не понять мне Господних дилемм.
Может быть, это я от рождения глух, а не Бог от рождения нем. И, однако я
призван был Богом создать царство Големов здесь без помех, чтобы в мир снизошла
от меня благодать, чтобы выдал я счастье на всех. Но охранным заклятьем, еврейской
судьбой чужакам не дана каббала. Я ходил за тобой, я следил за тобой из любого
окна и угла. Из секунды в минуту, из месяца в год я вызубривал тайный закон. Я
евреев купил, я подбил твой народ, чтоб затребовал идола он. Истукан твой
расслабит народ изнутри, воля нации станет, как дым. Захиреют еврейские
богатыри. Это будет проклятьем моим! Камни ваших надгробий растащут
враги. Ты восстанешь над пеплом седым, и заплачешь пред идолом: «Враг, помоги!»
Это будет проклятьем моим! Чудо ты совершил, и народ свой обрёк – он был
вечен, хотя и гоним – ты назначил еврейской истории срок. Это будет
проклятьем моим! Нет – кого охранять. Нет – чего сторожить. Где община,
семья и друзья? Кто научит евреев без Голема жить? Кто спасет их от Голема?
Голем. Я!
Фауст. Вряд
ли ты упасешь свой народ от грехов, сторожи ты все гетто хоть до петухов. Ну, в каких же нелепых
народах, если только народ не еврей, создают рукотворных уродов, и возводят над
волей своей?! Береги их бессонно ночами, над тобою свершат они суд. И пока нет
предателей – сами и тебя, и себя предадут.
Вы видите себя не без прикрас
– со шрамами на духе и на теле. Вы жили
здесь за сотни лет до нас, да только нами стать не захотели. Кто от родного
языка отвык, и жил до нас, и нашим был предтечей задолго до того, как наш язык
перестрадал рожденье нашей речи? Наш Бог родился, вырос и созрел, и умер, и
воскрес при вашем Боге… Удел евреев – вечный недострел, и вы на сцену вышли в
эпилоге. (обращаясь к рабби) Ты все еще
от Бога вести ждешь? Добро бы снова манной обеспечил, когда ты гетто в Арец
поведешь сквозь газовые камеры и печи. И ты свое увидишь торжество, когда еврей
своими же руками разрушит Третий Храм, но до того, как он заложит Храма первый
камень…
Фауст. Кто кого, и когда угробил?.. Кто донес?.. Кто отдал приказ?.. Где ж стукач закадычный, Коббель? Время стукнуть в последний раз…
Кобель. Дверь откройте!
Фауст. Знакомый
голос.
Кобель. Поскорее!
Фауст. Знакомый стук. Вот и дверь пред
ним раскололась. Появился любезный друг.
Малхомовес. А вослед с барабанным боем, с флагом белым на
синеве взвод зашел в синагогу строем с Шиме Шефтельсом во главе.
Коббель. Я сбежал от тюремной
стражи. К вам придут уже через час. Нету Хапнера злей и гаже. Хапнер предал и
продал вас. Ограбление арсенала мне и рабби вменил в вину. Голем будто лишь
ждет сигнала, чтоб Рудольфа втянуть в войну. Будто заговор протестанты в центре
Праги сейчас плетут. Так что мы – почти арестанты. Нас почти что ведут на суд!
Голем сдюжит, наверно, пытки. Он вынослив, силен и крут, но не выйдет после отсидки. В башне
пыток его убьют. Ну, а если не сдастся Голем – это, собственно, не секрет – император
своею волей завтра утром издаст декрет. Там начертано в первой строчке:
«Иудейских кровей сыны без петиций и без отсрочки прав на жительство
лишены!»
Фауст. Что
ж ты медлишь, сын наречённый? Фруг, яви свое торжество!..
Малхомовес. И крысиные силы ЧОНа
скопом бросились на него. И облепленный крысьей стаей, не живой уже, не у дел
Фауст, к дьяволу отлетая, лебединую песню пел:
Мудрее
беса в мире нет, жизнь без него сумбур.
Господь
создал когда-то свет, а дьявол - абажур.
Припев:
В
истории остался след его шального гения.
Предусмотрительнее
нет, и нету совершеннее,
и
выше нет примера сеньора Люцифера.
Он
всем вождям – верховный вождь, пред ним стоят во фронт.
Господь
создал когда-то дождь, а он придумал зонт.
Припев
Бес
– ей же Богу – не дурак, и Богу не слуга.
Господь
создал когда-то брак, А он создал рога.
Припев
Я
ухожу, а ты держись за эту круговерть.
Возможно,
Бог придумал жизнь, зато Лукавый – смерть.
Малхомовес. Вера в черта нам не по чину. Толк не впрок, да и прок не в
толк… Фауст на пол упал и сгинул… растворился
крысиный полк… И
отряд обороны гетто в ночь ушел осмотреть посты… Обращались крысьи приметы в человеческие черты… И крысиный еврей знакомый, ставший сморщенным стариком,
в проститутку влюбленный Шлема уходил за
своим полком…
Старо
новая синагога: Коббель, Голем и Махарал. Коббель в страхе. Забил тревогу,
будто все уже проиграл.
Кобель. Бог жидовский довел до
краха, и до гибели бог Манон: То ль с жидами бежать на плаху, то ли с ними же –
за кордон?
Голем. Слушай, Коббель, тебе пора бы в
канцелярии рассказать, как помог тайной
службе рабби под охрану Голема взять. Получай себе всепрощенье и мошну золотых
отвесь. А Рудольф подмахнет прошенье,
что б евреи остались здесь. Так мы все разведем заботы, изберем по душе пути.
Каждый должен свою работу до конца в конце довести…
Малхомовес. Болотистым
берегом, полем, проулками пражских ночей ушел к палачам своим Голем, и сам же
призвал палачей. Он встретится с каждым однажды в завещанный Господом час.
Уверен ли может быть каждый, что Голем не каждый из вас?..
Бейт-кнессет. Старо
новая синагога. Паутинки ждут по углам… Нету в повести эпилога… Впрочем, к
рабби зашла Мирьям.
Мирьям. Рабби, вы о нем не забыли? Он
врывается в каждый сон. Вы же сами его убили…
Рабби. Разве?… Голем был обречен. Бытие он
довел до быта, твердь небесную – до земли, в коей души детей убитых, наконец,
покой обрели… Голем был Дибуком из ада – ну, да ладно… не надо слов… Не создашь
второго…
Мирьям. Не надо… Я беременна, рабби Лёв…
Малхомовес. Завершился о Големе странный рассказ. Вам-то
что: человек он, Дибук, если смертью своей гетто пражское спас, душам дал не
покой – так досуг? Если снова за вас он положит живот, отведет неизбежный
погром, «ибо смертью его наше племя живет, ибо жизнью его мы умрем». Хорошо бы,
конечно, узнать под конец: кто вам повесть рассказывал: он? сын его? дух его?
иль воскресший мертвец? или просто привиделся сон? Умер он или выжил? сгорел на
кострах? Бога встретил в кипящей смоле?.. или все это – память? спасительный
страх, задержавший народ на земле? Каково жить
в проклятье? Не жить каково? Нет оттуда гостей и вестей… Там, за гранью
неведомой нет ничего, даже хора убитых детей…
Хор убитых детей
-
Мы придем на Страшный Суд, назревает час.
-
Ваши дети проклянут до рожденья вас.
-
Если снов мы лишены, мы заселим ваши сны.
Сон последний: про нули – наш накопленный запас.
- Шлем привет из-под земли. Мы уже
простили вас.
- Дорогие палачи, приходите к нам в ночи.
- Смерть во всем нам потакает – год за годом, день за днем.
- Взрослый к смерти привыкает. Мы с рожденья в ней живем.
- В смерти ты не встретишь боли, и печали, и стыда.
- Для себя ты лучшей доли не отыщешь никогда.
- В мире смерти нет вины. В мире смерти нет суда.
- От погрома, от войны эмигрируй к нам, сюда.
- Смерть не ведает про голод. Бед не ведает скелет.
- Наплевать на то, что голый, что души и сердца нет.
- Наплевать на муки ада, и на солнце, и на снег.
- Ничего нам здесь не надо. Ныне, присно и вовек.
- Мертвых смерть не судит строго, все равно истлела плоть.
- Смерть добрей и лучше Бога.
- Может смерть и есть Господь?
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3393
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer7/Trestman1.php - to PDF file
Комментарии:
Ефим Фридман
кирьят я, Израиль - at 2017-03-31 20:22:46 EDT
Огромное спасибо за доставленное удовольствие.
Елена
Израиль - at 2011-08-08 15:11:01 EDT
Блестяще! Аидише коп! Эта штука посильней, чем "Фауст" Гёте... - правда, это кто-то уже сказал...
Акива
Кармиэль, Израиль - at 2011-07-21 20:04:29 EDT
Гениально!
Националкосмополит
Израиль - at 2011-07-16 10:05:56 EDT
Да были времена, когда дошел Избранный Народ до таких пределов страдания своего, когда увеличивать его стало бесполезно, ибо уже не воздействовало увеличенное страдание на Избранный Народ.
Точка этого предела – Холокост.
А сегодня.
Израиль Воскресший Процветает!
Субботы Новой Храм взлетает!
Святой Язык Воскрес!
Его познают все!
Юлий Герцман
- at 2011-07-10 20:47:13 EDT
Сильная вещь! Замечательно.