Точка зрения
Стихи
Скрипка
Светлой памяти Семёна Конвисера
Берлин сорок пятого страшного –
Победы жестокий маршрут.
Три дня с разрешения Маршала
Грабёж и насилья идут.
И надо ж случиться везению,
Что в мае, седьмого числа,
Еврейского мальчика Сеню
Слепая судьба занесла
В заросший высоким бурьяном
Старинный пустой особняк –
В гостиной стоит фортепьяно,
Повсюду царит полумрак.
Плеча неуклюжим движением
Тяжёлый задев канделябр,
Он больше чутьём, а не зрением
Заметил скрипичный футляр.
И фидлер застыл на мгновенье...
Исчезли невзгоды войны,
Послышались, как откровение,
Негромкие звуки весны.
К груди автомат прижимая,
Коснулся он грифа рукой...
Пред ним, тёмной декой играя,
Лежал Страдивари...
Какой
Здесь жил знаменитый маэстро,
Великий храня инструмент?
Усталый, в глубокое кресло
Семён опустился...
В момент
Пред взором солдата промчалась
Недолгая жизнь...
Паренёк
Сидел неподвижно, казалось,
Лаская изящный смычок.
Но вдруг, неизвестно откуда,
Красавица девственных лет,
Как ветер, как дерзкое чудо,
Из тьмы ворвалась в кабинет,
И ртом перекошенным, липким,
Издала воинственный крик,
Потом потянулась за скрипкой,
Рискуя нарваться на штык,
На пулю,
на смерть от побоев...
***
Той девушке в душу запал
Взгляд мальчика, юден – героя,
Который в неё не стрелял.
Иерусалим
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Татьяна Кузовлева
Город белых камней,
философских страстей,
словно сказочный замок факира,
где заря иудейского мира
загоралась величьем идей.
Горы рыцарских лат
под камнями лежат,
но природой и людом разрушен,
этот город страданьем разбужен,
вновь построен и снова распят.
И религий поток
хлынул, словно потоп,
святость мест ниспослав пилигримам,
род Давида, развеянный Римом,
церковь там, где вознёсшийся Бог.
Город древний, святой,
умудрённый судьбой,
где разрушенный Храм не восстанет,
где стенанье реликвией станет.
... Вечный Город за Вечной Стеной.
Исход
Кем бы мы были, когда б не евреи,
страшно подумать.
Борис Чичибабин
Вспомните нас – пожалейте,
Что мы от вас уезжали...
Анатолий Берлин
Где вы, картавые физики,
Горбоносые дирижёры – Вы,
Лирики – Ицики,
Погромами не дожеванные?
Вдруг поднялись в одночасье
Из-за черты оседлости,
Меченые несчастьем
И синяками верности.
Строчки поэм изрубленных,
Шахматных досок бдения...
Всё для своих возлюбленных,
Всё для детей спасения!
Если б не длань Господня –
Прикройте в раздумьях веки –
Где был бы мир сегодня?
Примерно в семнадцатом веке...
Пляшут Зямы с Наташами –
Бармицвы[1] у полукровок...
Папа, какой ты отважный и
Как генетически ловок!
В мире сомнения – в мире
Двуличном – сугубо личном,
Живя не в своей квартире,
Кривиться – аполитично.
Рыбы вам фаршированной? –
Целую или кусками?!
На Ближний Восток сформированный
Гарью пыхтя,
С гудками
Катится поезд скатертью…
Жаль, что не стала матерью!
Кровью Христа измазаны,
Христа, что мы им подарили...
Мчимся в веках отлаженной
Субординации...
Или:
«Ах, математики вы и
Ах, скрипачи...
Дать вам по тонкой вые,
Философ в очках, помолчи!»
***
Мы же безмерно устали
Передвигаться на цыпочках...
Как мы по-русски писали,
Как мы играли на скрипочках!
Восток
Сегодня мне поведали о шестнадцатилетнем
мальчике, убитом за то, что он не захотел себя
взорвать в одном из зданий Иерусалима
Кто там лежит в неглубокой могиле?
Местного юношу зверски убили.
Даже не жертвою пал интифады...
Просто убили свои же, арабы.
За то, что юнец не хотел умирать,
За то, что юнец не хотел убивать,
За то, что с «неверной» сдружиться посмел,
За то, что любил, и за то, что был смел.
Он не пошёл в смертоносном корсете
В людное место, где женщины, дети...
Кровь на восставших губах закипела,
Дух победил, но безжизненно тело.
За то, что араб не хотел умирать,
За то, что араб не хотел убивать,
За то, что с «неверной» сдружиться посмел,
За то, что любил, и за то, что был смел.
Обряд
В день свадьбы у раввина умер брат,
И скорби ребе не было предела...
Так Б-г решил – никто не виноват,
Душа покинула безжизненное тело.
Раввина стеганула горя плеть,
Застыла хупа в ожиданье нервном...
Играть ли свадьбу? Можно ль песни петь?
Ссутулился раввин вопросом древним.
Но он был мудр, как старая сова,
И, вспомнив наставления Талмуда,
Весёлые нашел мотивы и слова,
Сиял улыбкой, как серебряное блюдо...
Не знала свадьба, что он пережил,
Отплясывая «фрэйлахс» до рассвета...
Окончен праздник, свечи сожжены,
...молитва, безутешность, боль ответа.
Навеянное...
Я б хотел быть сыном матери-еврейки
Борис Чичибабин
Не мои шли предки из варягов в греки,
Я родился сыном матери-еврейки.
И, в веках забыты, стали перегноем
Славные талантом пращуры-изгои.
Щедро поделившись генною основой,
Я покинул землю родины суровой.
Как недальновидно русское раздолье...
И остался каждый со своею болью.
Татьяне
Глубокой раной иудея
Поражена моя душа.
Татьяна Кузовлёва
Кто в наши дни отшельник и философ,
Тот иудей.
Борис Чичибабин
Какою силой ты владеешь
Свою поэзию верша!
Глубокой раной иудея
Поражена твоя душа.
Строками боли, гнева, страсти
Твой стих бичует и клеймит
Антисемитов разной масти...
И корчится антисемит
От откровенных слов, в которых
Признанье в искренней любви
К народу книги, чести, торы...
Господь его благослови,
К стране, где каждый сын солдатом
Рождён идти на вечный бой,
Где девушки и с автоматом
Чертовски хороши собой.
Здесь мудростью и благородством
Пустынный воздух напоён,
Здесь пьют за жизнь и каждым тостом
Благословляют отчий дом.
Он невысок, всем прочим равен,
Войди, Татьяна, в сень его,
Там брат твой, Боря Чичибабин,
Жил до тебя не так давно...
Продолжение
Пыльный интерьер, и дед в ермолке –
Нам не тесно впятером в каморке.
Мирно спит у печки раскладушка,
А на ней – сестрёнка-хохотушка.
Так, бывало, начиналась сага
От Давида, Сары, да Исаака –
Долгий путь еврейской голытьбы
По скрипучей лестнице судьбы.
Из шагаловского вышла «натюрморта»
Славная носатая когорта
Музыкантов, докторов, спортсменов,
Литераторов и бизнесменов,
Воинов, в сраженьях опалённых,
И актёров, ролью увлечённых,
Инженеров, физиков, портных,
И людей порядочных иных.
Полёт в пятидесятые
Вениамину Зорину посвящается
На остановку трамвая спешит
Старый еврей, невеселый на вид.
Он, по пригорку взбираясь на небо,
Очень похож на фигурку из хлеба.
Вот, оттолкнувшись от зыбкой земли,
Фалдами машет и – странно – летит!
Только нередко судачат соседи,
Будто он едет на велосипеде.
Без бороды и кипы, и без талес...
Вера, незримая, в сердце осталась,
Чтобы ночами, подальше от люда,
Трудные мысли доверить талмуду.
И по будильнику, зябко и трудно,
Так просыпается каждое утро
Дядюшка мой. Он спешит на работу...
Впрочем…
блюдя, когда можно, субботу.
Точка зрения
Варвары со смертью под полою
насилуют суть цивилизации
А. Берлин
Сквозь щели фанатизма и юдоли
Глаза глядят воинственно на мир.
И в средостенье гнева, в центре боли
Взывает к миру умудрённый Пирр.
Узоры горя танки вышивают
По каменистой святости холста.
Слепой пророк уже стоит у края
Над пропастью висящего моста.
Кто Гордиев рассечь посмеет узел
Под стон неодобрения толпы?
Надеяться на Бога или Узи?
Молиться?!
Бросить в бой полки?!
[1] Бармицва — религиозный обряд, который проводится,
когда еврейскому мальчику исполняется 13 лет (возраст совершеннолетия).
Всего понравилось:0
Всего посещений: 4943
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer11/ABerlin1.php - to PDF file
Комментарии:
Петр Межирицкий
Сан Диег, CA, USA - at 2019-04-30 02:54:38 EDT
"Последними уйдут евреи - и свет погасят за собой!"
Браво, Анатолий! - ПМ
Виталий Аронзон
Филадельфия, Пенсильвания, США - at 2010-11-05 09:39:13 EDT
Спасибо, Анатолий! Хорошие стихи. Всё нравится: и содержание, и форма. Рад был познакомиться.
Виталий Аронзон