Фрагменты из книги мемуаров «В эфире
Голос Америки»
Воспоминания ветерана русской службы
Фрагмент № 2 (Фрагмент
№ 1 см. в №7 журнала за 2008 год)
Я
демобилизовался в декабре 1958 года и вернулся в Киев. Меня не покидала мысль
найти загадочный «Voice of America», чтобы слушать мелодии, которые произвели
на меня неизгладимое впечатление. В то время приемники с короткими волнами в
магазинах не продавались, и я решил обратиться к услугам комиссионных
магазинов. Мне посчастливилось найти огромного размера приемник «Минск». Крутя ручку
настройки, я услышал какофонию голосов на множестве незнакомых мне иностранных
языков. Я даже услышал русский. Но моя главная цель была найти «Voice of
America». Бегая с волны на волну, я натолкнулся на английскую речь и услышал
низкий баритон, который очень медленно и четко произнес: «Time for jazz. Willis
Conover in Washington, D.C. with the Voice of America jazz hour». Voice of America,
не та ли это загадочная радиостанция, о которой говорил руководитель оркестра в
Эстонии? В моем приемнике был ряд кнопок для фиксации радиостанций, и я
моментально нажал на самую верхнюю. Так началось мое заочное знакомство с
легендарным комментатором джаза Уиллисом Коновером, который стал также моим
учителем английского языка.
Я решил записывать его музыкальные программы, которые начинались
позывными «Take the A Train» Билли Стрейхорна в исполнении оркестра Дюка
Эллингтона. (Впоследствии я ездил на поезде метро A Train, пересекающем
нью-йоркский Манхеттен с юга на север, но тогда я не знал, что мелодия была
посвящена именно этому поезду). Купить магнитофон не составляло проблемы, и я
оказался во всеоружии. Уиллис Коновер познакомил меня с такими гигантами джаза
как Дюк Эллингтон, Каунт Бэйси, Бен Уэбстер, Чарли Барнет, Эрл Хайнс, Джимми
Лансфорд, Луис Армстронг, Хэрри Джеймс, Томми и Джимми Дорси, Гленн Миллер,
Бенни Гудман, Арти Шо, Диззи Гиллеспи, Чарлз Мингус, Бесси Смит, Билли Холидэй,
Сэра Вон, Элла Фицджералд и многими другими.
А тем временем, я стал слушать иностранные радиостанции, вещавшие на
русском языке, такие как Би-Би-Си, Голос Америки, Радио Свобода, Немецкая
волна, французская ОРТФ, Радио Монако и другие, которые стали формировать мое
сознание. Передачи этих радиостанций открыли для меня мир правды, советская
пропаганда перестала на для меня существовать. К тому времени я остался один,
мой брат женился и ушел к жене, а мама после непродолжительной болезни умерла
от рака легких. Если мне скажут, что от рака легких умирают только люди,
которые курят как паровоз, могу заверить, что это не совсем так. Да, Уиллис
Коновер закурил себя до смерти и скончался в возрасте 76 лет, но моя мама не
только никогда не курила, она даже не переносила запаха дыма. Маме было всего
56 лет.
***
«Ученье свет, а не ученье – тьма», говорит русская пословица. Технические
вузы меня больше не интересовали, и я решил изучать иностранные языки. Сначала
я пошел на вечерние курсы английского языка. Там мы изучали грамматику,
правописание и построение фраз, но у нас не было урока разговорной речи. Тогда
я решил заполнить пробел сам. Я становился перед зеркалом и говорил сам с
собой. В Киеве был один кинотеатр, где показывали трофейные (в основном
голливудские) фильмы, и я не пропускал ни одного. Я жадно вслушивался в
английскую речь, пытаясь ухватить смысл, не читая титров. В это время в Киеве
стали появляться американские туристы. Их можно было отличить по одежде и
манере поведения. Я стал подходить к ним и завязывать разговор. Потом стали
демонстрироваться американские выставки, куда я ходил часто, чтобы пообщаться с
гидами. Так постепенно я стал говорить по-английски. Английский язык стал
важной частью моей жизни.
***
Первая выставка на основе американо-советского соглашения о культурных
обменах была открыта в московском парке Сокольники в 1959 году. Во время
выставки состоялась откровенная беседа между Хрущевым и вице-президентом США
Ричардом Никсоном. Никсон сказал Хрущеву, что тот «не должен бояться идей, ведь
он многого не знает». На это Хрущев ответил, что если он «не знает многого, то
Никсон не знает ничего о коммунизме и испытывает перед ним страх». В ходебеседы, проходившей на повышенных тонах, оба
государственных деятеля спорили, у кого лучше устроена кухня – у американцев
или у советских граждан. Их беседу так и назвали «кухонными дебатами» (The Kitchen
Debate). Мне казалось, что эта беседа была бессмысленной. Я в Америке не бывал
и не видел своими глазами, как у американцев оборудована кухня.Но мне приходилось бывать в советских квартирах,
где одна кухня была на 24 соседа (по одной газовой конфорке на семью и по
одному маленькому столику). В моей трущобе кухни вообще не было.
В 1964 году в Киеве, показывалась выставка «Американская графика». Для
меня это была уникальная возможность пообщаться с американцами. Я посещал
выставку чуть ли не каждый день и приобрел новых друзей. Американцы
интересовались советской жизнью, я – американской. Некоторые из них посетили
мое убогое жилище. Я особенно тесно подружился с Элом Мунзертом. Он был на
несколько лет старше меня, и у него было 8 детей. Когда я познакомился с его
женой и сказал ей, что в Советском Союзе она могла бы получить медаль «Мать
героиня», она очень удивилась. «В Америке есть семьи, у которых даже больше
детей, чем у нас, – сказала Илейн, – но никаких медалей нам не дают». После этой
выставки были выставки «Промышленный дизайн», «Американская техническая книга»
и «Образование в США». Я посещал эти вставки регулярно, и мои контакты с
американцами расширились.
Вспоминается забавный случай на выставке «Американская графика», которая, как
и все другие, экспонировалась на территории Выставки передового опыта в
народном хозяйстве УССР. Однажды я пробыл на выставке до её закрытия и вышел за
территорию выставочного городка с группой американцев. Вдруг ни с того, ни с
сего Эл стал смеяться, да так заразительно, что привлек внимание остальных. Я
оглянулся по сторонам, но ничего смешного не увидел. Я поинтересовался, что
могло вызвать у него смех. Он указал на два телеграфных столба, стоявших
недалеко друг от друга. Эти столбы были украшены красочными панно. На одном
было написано «Догоним и перегоним Америку по удою молока и производству мяса»
(девиз Хрущева), на другом –две машины,
одна пытается обогнать другую. Надпись гласила: «Не уверен, не обгоняй». Я сам
никогда бы не обратил внимания на смешное сочетание, но это не ускользнуло от
острого ока всевидящего американца.
Когда я и моя жена посетили Эла и Илэйн в деревушке Франклинвилль в
штате Нью-Йорк, недалеко от Ниагарских водопадов, Эл рассказал нам о своих
злоключениях в СССР. После закрытия выставки у гидов было несколько свободных
дней. Эл решил поехать в Севастополь. Во время пароходной экскурсии он увидел
невооруженным глазом на берегу огромные ракеты класса «земля воздух» и решил
сделать несколько снимков. К нему подошли люди в штатском и попросили
предъявить документы. Эл отказался, но сказал, что он гид с американской
выставки. Тогда они вырвали из его рук фотоаппарат и засветили пленку. «Жаль, –
сказал мне Эл, – там было много памятных снимков».
Вспоминается
знакомство на выставке «Образование в США» с Лидией Ступенкофф и её подругой
Энн Фридман. Они бывали у нас дома, и мы подолгу беседовали на разные темы.
Через несколько лет мы посетили Лидию в Сан-Франциско и вспоминали о наших
встречах в Киеве. С Энн, к сожалению, мы потеряли связь. На память осталась
только фотография красивой белокурой модно одетой американки, рядом с моимприятелем, на фоне цветущих киевских
каштанов. Он влюбился в неё с первого взгляда. Была на этой выставке ещё одна
молодая женщина, Марина Левицкая. Я, как всегда, пытался говорить по-английски,
но она упорно отвечала мне по-русски. Я понимал, что американцы предпочитали
практиковать свой русский, в то время как я хотел улучшить свой английский.
Вспоминается, как Марина в беседе с каким-то посетителем выставки сказала: «В
Америке стараются есть продукты без презервативов». Это меня позабавило. Я
понимал, что даже дети русских эмигрантов не знают русский язык в совершенстве.
Под презервативами она имела в виду презерванты (preservatives), то есть
примеси или добавки, которые продляют срок годности продуктов питания. Через
несколько лет мы встретились с Мариной на «Голосе Америки» и вскоре стали
коллегами.
Получив солидную подготовку в английском, я решил ехать в Москву для
продолжения образования. Я успешно сдал экзамены и был принят в 1-й Московский
государственный институт иностранных языков имени Мориса Тореза (сейчас
Московский государственный лингвистический университет). Прозанимавшись год, я
решил перевестись в Московский государственный институт международных
отношений. Там мне сказали, что я перевестись не могу и что если хочу
заниматься в МГИМО, я должен поступать на первый курс. Жаль было терять год, но
я посчитал, что ради МГИМО, готовящего дипломатов, игра стоит свеч. Но после
внимательного изучения анкеты я понял, что мне ничего не светит. Абитуриенту
нужно было представить несколько рекомендаций от комсомольских вожаков и
нескольких членов партии. Поскольку я не был комсомольцем, заполнение анкеты не
имело смысла. Так я не стал дипломатом.
Как пишет в подаренной нам книге «Разрыв с Москвой» ставший невозвращенцем
бывший советский дипломат, заместитель Генерального секретаря ООН Аркадий
Шевченко: «В мое время в МГИМО поступали еще на основании результатов
экзаменов, но потом институт превратился в учебное заведение для детей элиты. В
Москве даже шутили, что единственный конкурс в МГИМО – это конкурс родителей, и
победителями становились те, кто занимал наиболее важные и влиятельные посты». (Сын
Шевченко закончил МГИМО). Но тогда я не понимал, что даже если бы я был
комсомольцем и имел соответствующие характеристики, мои шансы поступить в МГИМО
равнялись бы нулю.
В Москве у меня было много возможностей встречаться с американцами. Во
время антракта в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко я
разговорился с двумя женщинами, которые, как они мне сказали, периодически
приезжали в Москву навещать родственников. Старшая была вдовой нью-йоркского
предпринимателя. Своих детей у неё не было, и она опекала московских
племянников. Она привозила им массу вещей и оставляла солидные суммы долларов.
Её племянница Эмили была замужем за концертмейстером фаготной группы
Питтсбургского симфонического оркестра. В 1972 году, когда наши документы на
эмиграцию всё ещё торчали в ОВИРе, я поехал в Ленинград, чтобы встретиться с
ними и передать письмо сенатору Джексону, в котором рассказывал о произволе
советских властей в отношении нашей семьи. Я продолжал поддерживать связь с
Эмили и после нашего приезда в Америку. Как-то она сообщила нам, что собирается
снова в СССР и что будет несколько дней в Киеве. Она предложила передать привет
симиной маме. Сима была очень рада. По возвращении из Советского Союза Эмили
рассказала нам интересную историю. Она позвонила симиной матери (Эмили немного
говорила по-русски), передала от нас привет и предложила встретиться. Симина
мать, которая всегда и всего боялась, все же решилась на встречу. Она передала
нам какие-то сувениры и брильянтовое кольцо покойной симиной бабушки. На
таможне, где в советские времена обыскивали всех иностранцев, кольцо хотели
конфисковать. Как рассказывала Эмили, она закатила грандиозный скандал чуть ли
не до истерики, и таможенники решили кольцо не забирать. Но самое интересное
было уже в Америке. Эмили послала нам сувениры и брильянтовое кольцо по почте
незастрахованной бандеролью. Нас дома не было, и почтальон оставил бандероль на
крыльце нашего дома. Этот эпизод нас очень позабавил. Впоследствии мы
встречались с Эмили и её мужем Леонардом. Мы гостили у них в Пенсильвании,
когда Питтсбургский оркестр выступал на музыкальном фестивале. Там я
познакомился с молодым израильским скрипачом-виртуозом Шломой Минцем (родители
увезли его в Израиль младенцем) и был рад встрече с нашей знакомой пианисткой
Оксаной Яблонской, которая на концерте исполняла Первый концерт Чайковского.
Вспоминается еще один эпизод. В 1962 году в книжном магазине на улице
Горького в Москве я познакомился с американцем по имени Уильям Эбенстайн. Он
оказался профессором Калифорнийского университета в Санта Барбаре и приехал в
СССР как турист. Он пригласил меня на чашку кофе в гостиницу «Националь», где
он остановился. Там мы просидели несколько часов. Прощаясь, он сказал, что
оставляет для меня сверток под столом. Я даже не спросил, что там было. Я взял
сверток, вышел из кафе и долго бродил по московским улицам, оглядываясь по
сторонам, прежде чем открыть пластмассовый кулек. Там оказалась газета«Нью-Йорк Таймс». «А что, если бы меня
остановили агенты КГБ?» – подумал я про себя. Впоследствии мне пригодилась эта
американская газета, когда я исполнял роль полковника Пикеринга в любительском
спектакле на английском языке по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион». И хотя
«Нью-Йорк Таймс» –не лондонская
«Таймс», в аудитории мало кто мог понять разницу. Я поддерживал переписку с
профессором Эбенстайном и после приезда в Америку. Он был очень рад тому, что
мне удалось покинуть Советский Союз, и не скрывал своей радости, получив от
меня вырезку из газеты, издаваемой университетом имени Джорджа Вашингтона,
которая извещала о моем предстоящем выступлении перед студентами столичного
университета.
***
Я был постоянным читателем журнала «Америка». В этом мне помогли мои
«высокопоставленные» соседи. Журнал «Америка» издавался Информационным
Агентством США (USIA) на русском языке с 1956 по 1994 год, в соответствии с
межправительственным соглашением, на основе которого в Америке распространялся
журнал «Советская жизнь». Журнал «Америка» должен был продаваться в газетных
киосках, но на прилавках его никогда не было. Помню, на американских выставках
лежали горы этих журналов, которые гиды с удовольствием раздавали посетителям.
Советские власти возвращали эти журналы в американское посольство потому, что
их, якобы, никто не покупал.
Мои соседи, семейная пара – тётя Наташа и её очередной муж дядя Ваня –
оба работали в ЦК Компартии Украины, тётя Наташа – уборщицей, дядя Ваня –
вахтером. Как-то дядя Ваня, который не умел ни читать, ни писать, подарил мне
один из номеров журнала «Америка». Я удивился – дядя Ваня интересуется
Америкой! «Если хочешь покупать такие журналы, могу составить протекцию, они
продаются у нас в киоске», – сказал он. Я не мог упустить такой возможности.
Однажды, подойдя к помпезному зданию ЦК КПУ, я увидел через стеклянную дверь
дядю Ваню в форме, сидящего за большим столом у входа. Он улыбнулся мне и
указал пальцем на киоск недалеко от входной двери. Так я стал постоянным
читателем журнала «Америка». Журнал знакомил меня с Америкой, американским
образом жизни, с американской культурой, литературой и искусством. Из журнала я
узнал о новом течении в американском изобразительном искусстве – абстрактном
экспрессионизме и его ярких представителях – Аршиле Горки (он же Возданик Адоян
родом из турецкой Армении), Джексоне Поллоке, Уиллиаме де Кунинге, Франце
Клайне, Барнете Нюмане, Марке Ротко (он же Маркус Роткович родом из России) и
других. Я собрал довольно крупную коллекцию этих журналов, которую перед
отъездом из СССР отдал моим друзьям.
***
Как-то под Новый год мой однополчанин зашел ко мне со своим приятелем и
его женой.
«Где собираешься встречать?» – спросил он.
«Не знаю», – сказал я.
«Давай у тебя», – предложил он.
«Можно и у меня, но у меня нет стола, всего один стул и еды – шаром
покати».
«Еду и выпивку мы можем купить, но компания будет маленькая, да и
удобства весьма скромные, – согласился он. – У меня есть идея. Недалеко от тебя
живет моя бывшая сотрудница. Правда, там есть мама, дедушка и бабушка, но у них
всегда тепло и уютно». На том и порешили. Так я познакомился с моей будущей
женой.
Сима окончила Киевский Государственный университет и работала
переводчиком-референтом в Киевском высшем инженерном авиационном военном
училище, которое впоследствии доставило нам много неприятностей. Мы стали
встречаться и нашли, что у нас много общего. К тому времени мне было уже около
30 лет, и я решил, что пора бросать холостяцкую жизнь. Сима приняла мое
предложение, и мы расписались в районном загсе, минуя официальный Дворец
бракосочетаний. Я предложил поехать в наше свадебное путешествие по странам Прибалтики,
где у меня было много знакомых. Мы начали с Ленинграда, где остановились у
моего однополчанина на Невском проспекте. Таллин, Рига и Вильнюс произвели на
Симу неизгладимое впечатление. Это было её первое посещение Запада.
Вернувшись домой, я стал искать работу по специальности. Сима
посоветовала мне обратиться на кафедру английского языка Киевского
Государственного университета. Это было смелое предложение, но я решил попытать
счастья. Собеседование с заведующей кафедрой английского языка Милицей
Владимировной Близниченко прошло успешно, и, к моему большому удивлению, я был
принят в академический мир. Видимо зав кафедрой заинтриговало мое французское
имя, немецкая фамилия и беглая английская речь. Возможно, также сыграл роль тот
факт, что весь преподавательский состав кафедры английского языка факультета
иностранных языков составляли представительницы прекрасного пола.
***
Летом 1967
года на доске объявлений Киевского университета я увидел размером в тетрадную
страницу объявление о том, что на левом берегу Днепра будет строиться
кооперативный дом. Я сказал об этом Симе.
«Я всю жизнь хотела жить на берегу Днепра», – сказала она. И хотя мы
жили в самом центре города, в десяти минутах ходьбы от университета, возможность
жить в отдельной квартире без соседей она восприняла с большим энтузиазмом. Я
подал заявление и был принят в кооператив.
А тем временем, я продолжал встречаться с иностранцами и улучшать свой
разговорный английский язык. Однажды на углу Крещатика, центральной улицы
Киева, я увидел пожилую пару американцев. В руках мужчина держал путеводитель
по городу и, тыча пальцем в картинку, пытался спросить у прохожих, как пройти к
крытому рынку, красочной достопримечательности города. Среди собравшейся возле
них толпы не было ни одного, кто бы знал английский. Я был рад помочь им, а
заодно и поговорить по-английски. В ходе беседы с четой Ротшильд, так они
представились, я рассказал, что работаю в университете, что я женат, что Сима
ожидает ребенка, и что мы готовимся к новоселью. Мистер Ротшильд
поинтересовался, почему мы хотим менять жилье, и спросил, можно ли посмотреть,
где мы живем. Я всячески пытался отговорить их посетить нашу воронью слободку,
и мы договорились, что я покажу им место, где строится наш новый дом.
На следующий день я взял такси, и мы приехали на строительную площадку.
Мистер Ротшильд был в костюме, белой рубашке с бабочкой и в лакированных
туфлях. Я предупредил его, что дом еще не достроен и что там много мусора и
пыли.
«Я строитель и очень рад увидеть, как строят жилые дома в вашей стране.
А к пыли и мусору я привык, я же вам сказал, что я строитель», – сказал мистер
Ротшильд.
Я сказал моим новым знакомым, что наша квартира будет на девятом этаже,
что лифта еще нет (я тогда не мог знать, что наш лифт будет работать не более
одного дня в неделю, остальное время будет ремонтироваться), что квартиры
однотипные и что я мог бы показать им квартиру на первом этаже. Мистер Ротшильд
посмотрел на меня через очки и произнес:
«Я не для того сюда приехал, чтобы смотреть чужие квартиры. Я хочу
увидеть вашу».
Мы поднялись на последний этаж. Войдя в неоконченную квартиру, из окон
которой открывался вид на Днепр и позолоченные купола Киево-Печерской Лавры,
мистер Ротшильд поздравил меня:
«Квартира небольшая, но уютная. А вид какой!» (This is a million dollar
view).
Вид из окна
Чета Ротшильд пригласила нас на ужин в ресторан. Расставаясь, миссис
Ротшильд обняла Симу и сказала: «Если вы когда-нибудь приедете в Америку, мы
вас усыновим». На прощанье мистер Ротшильд протянул мне свою визитную карточку.
Через пять лет мы уже были в Америке. На Новый год я послал им открытку
в Пенсаколу, штат Флорида. Открытка вернулась. Очевидно, онитоже поменяли адрес. Так мы не стали
Ротшильдами.
Вскоре дом был закончен. Не успели мы обосноваться, как у нас родилась
дочь, которую мы назвали Рената в честь моей покойной мамы. Вспоминаю холодную
зиму и перебои с отоплением. Но это ещё полбеды, у нас были и перебои с подачей
воды. Приходилось бегать с ведром к водокачке в бывшую деревню Березняки, на
месте которой был построен наш микрорайон, и тащить воду на девятый этаж.
Одного ведра, как правило, не хватало, так что приходилось бегать вверх и вниз
по несколько раз в день.
Я сообщил моим американским друзьям о новоселье, о рождении Ренаты и о
том, что мне приходится стирать пеленки. Вскоре нам прислали несколько книг
американского педиатра доктора Бенджамина Спока, по которым мы и воспитывали
Ренату, так сказать, по-американски. Жаль, что мы не могли пользоваться
рекламами детской еды, подгузниками и многим другим. А один из моих друзей
написал, что в Америке перестали пеленать детей более ста лет назад. Для меня
не было секретом, что Советский Союз в бытовом отношении намного отстал от
Запада, но я не думал, что отставание от Америки исчисляется столетиями.
В моей памяти запечатлелись ещё две встречи. C Гарри Пиотровски я
познакомился в парке имени Шевченко напротив Киевского университета. В
перерывах я выходил в этот парк, чтобы подышать свежим воздухом и просмотреть
материалы к следующей лекции. Я сидел на скамейке, перелистывая нужные мне
страницы, когда возле меня остановилась молодая пара, и мужчина по-русски
спросил, можно ли сесть рядом. По его акценту можно было уверенно сказать, что
это были американцы.
«Good afternoon», – сказал я, явно рассчитывая на ответное приветствие
по-английски.
«Вы говорите по-английски?» – спросил мужчина. Я представился, и у нас
завязалась беседа. Гарри оказался преподавателем истории Таусонского колледжа
(ныне университет) в штате Мериленд. Он спросил, не знаю ли я, где можно купить
бутылку коньяка. Я думал, что он хочет привезти домой сувенир. На бульваре
Шевченко был магазин «Каштан», где все продавалось за валюту. Вскоре Гарри
вернулся с бутылкой армянского коньяка. Он открыл бутылку и отхлебнул глоток,
потом передал бутылку своей спутнице. Глотнув живительной влаги, она, ничего не
спросив, передала бутылку мне. Я несколько поколебался, но решил глотнуть за
компанию. Стаканов не было, и они пили из горлышка. Вдруг мимо нашей скамейки
прошел какой-то человек и с нескрываемым интересом посмотрел на меня. Потом он
прошел мимо нас в другую сторону. Я забеспокоился. «Видимо этот тип следит за
мной и готовится донести о моей встрече с иностранцами», – мелькнула у меня
мысль. Я обратил внимание моих новых знакомых на этого типа и сказал, что мне
пора уходить. Они допили бутылку, поставили её под скамейку и встали. Не успели
они сделать несколько шагов как мнимый КГБист нырнул под скамейку и утащил
бутылку. В то время полулитровая бутылка стоила 12 копеек.
Мы переписывались с Гарри все время до нашего отъезда из СССР и во
время странствований по свету. За это время он женился (не на спутнице по
путешествию) и прислал фотографию их первенца. Когда мы приехали в Америку, у
него и Кристины было уже четверо детей.
Как то возле известного крытого рынка на Крещатике я разговорился с
мужчиной, стоявшим возле микроавтобуса с немецкими номерными знаками и
американским флажком на заднем стекле. Как выяснилось из нашего разговора, он
был профессором Пенсильванского университета, который со своими студентами,
женой и двумя маленькими детьми путешествовал по европейским странам. У нас
оказалось много общих интересов и тем для бесед. Боб Осборн был советологом и
прилично говорил по-русски. Я пригласил их к нам домой. Не помню, сколько было
студентов, кажется, шесть или семь, так что наша небольшая квартира оказалась
тесноватой. Один из студентов попросил показать ему, где находится bathroom.
Здесь следует сделать отступление, чтобы рассказать о нововведениях
строительства многоквартирных домов в 1960-е годы. Когда в 50-х годах строили
пятиэтажные «хрущобы», так называемые санузлы были совмещенные, то есть, в
одном помещении была и ванна, и умывальник, и туалет. Их называли «гаваннами». Но
поскольку в советские времена в одной квартире жило по да или три поколения,
многие жаловались, что такая комбинация была неудобной. Вот и решили, что новые
квартиры будут строить с раздельными санузлами. Помещение оставалось такого же
размера, но было разделено стеной, и у ванной комнаты и туалета были отдельные
двери. Помещение туалета было настолько тесное, что людям с габаритами больше
средних приходилось входить задом. Так вот, когда один из студентов спросил,
где у нас bathroom, я указал на дверь ванной. Через некоторое время он вышел,
по дороге застегивая ширинку. Мне было все понятно. Ему нужен был туалет.
Прочитав роман Генри Миллера«Тропик
Рака» (Tropic of Cancer), я нашел почти аналогичную ситуацию. В Париже, где
Генри Миллер провел много лет, он пригласил приятеля составить ему компанию в
публичный дом. Пока девушки приводили себя в порядок, приятелю срочно
захотелось в туалет, и он оправился в находящееся в комнате биде. Девушки
подняли скандал и пригласили хозяйку борделя. Увидев, в чем дело, она стала его
стыдить, но потом утихомирилась и сказала: «Всякое бывает. В следующий раз
спроси, где туалет».
Другой студент, которому я дал свой адрес, написал мне из Бостона, что,
пересекая границу СССР, он купил в киоске 20 больших портретов Ленина по 20
копеек за штуку и продал их в Америке оптом по три доллара. Поначалу я думал,
что он коммунист. Оказалось, что у него была предпринимательская жилка. Но он
не стал предпринимателем. Он стал юристом.
Вскоре после возвращения домой у жены руководителя группы обнаружили
рак, и она скончалась, оставив у него на руках двух малолетних детей.Мы переписывались с Бобом вплоть до самого
приезда в Соединенные Штаты. Он бывал у нас в гостях, мы – у него, в
Филадельфии.
***
Преподавание в вузе обязывает заниматься научной работой. Профессор
Киевского государственного университета Наталья Николаевна Раевская, милейший
человек, выпустившая много кандидатов наук, помогла мне выбрать тему для
диссертации с замысловатым названием «Семантическая классификация английских
глаголов по дистрибутивным признакам». Раевская познакомила меня со своим
бывшим аспирантом, к тому времени заведующим отделом в Институте кибернетики,
который согласился стать моим научным консультантом. Область была относительно
новая и требовала изучения большого количества научной литературы. За этим я
обратился к своим американским друзьям. Уильям Эбенстайн, профессор
Калифорнийского университета в Санта Барбаре, с которым я познакомился в
бытность студентом в Москве, в одном из своих писем предложил мне провести год
на кампусе в Санта Барбаре, где есть много нужной мне литературы. Он обещал все
организовать. Предложение было настолько заманчивое, что я решил обсудить его с
зав кафедрой. Её ответ был четкий и ясный: «Мы
решаем, кого посылать за границу, а не они». Тогда по неопытности я не знал,
что посылают за границу только проверенных людей и дают им спецзадания.
Но было еще одно обстоятельство, которое сыграло решающую роль в том,
что меня, мягко говоря, попросили из университета. Это – вторжение войск
Варшавского договора во главе с Советским Союзом в Чехословакию. Опять, по
наивности, я затронул эту тему в беседах с моими студентами. Обсуждать такие
темы можно было только с близкими друзьями, а не со студентами. Естественно,
кто-то из них на меня настучал. Немаловажную роль в том, что я остался за
дверями университета, сыграла и моя постоянная переписка с западными друзьями и
коллегами. Но одно дело лишиться работы, другое – не попасть в цепкие руки КГБ.
Я считаю, что и на этот раз я отделался легким испугом.
Из передач западных радиостанций я узнал о демонстрации протеста на
Красной площади в Москве 25 августа 1968 года, через несколько дней после ввода
войск Варшавского договора в Чехословакию. Демонстрация закончился арестом её участников
– Константина Бабицкого, Татьяны Баевой, Ларисы Богораз, Натальи Горбаневской,
Вадима Делоне, Владимира Дремлюги, Павла Литвинова и Виктора Файнберга. Наталью
Горбаневскую и Виктора Файнберга подвергли принудительному психиатрическому
лечению, Лариса Богораз, Павел Литвинов, Вадим Делоне, Константин Бабицкий и
Владимир Дремлюга были приговорены к различным срокам заключения и ссылки.
Татьяну Баеву решили отпустить.
Я получал из Америки много всевозможной литературы. Как-то я обнаружил
в коробке среди других книг и журналов «Reader’s Digest», где была напечатана
автобиографическая книга писателя-диссидента Анатолия Марченко «Мои показания»
об условиях содержания политзаключенных в тюрьмах и лагерях. Если бы
таможенники перелистывали все страницы получаемой мной литературы, они увидели
бы адаптацию книги Марченко, тем более, что там была нарисована колючая
проволока. Хорошо, что почтовые сотрудники не знали иностранных языков, а то я,
возможно, присоединился бы к Марченко в Мордовских лагерях.
Остаться без работы в то время, когда жена была в отпуске по уходу за
ребенком и когда нужно было платить за кооперативную квартиру, было довольно
плачевным явлением. В советские времена бытовал лозунг «кто не работает, тот не
ест», а кто не работал, считался тунеядцем. Но в то же время, согласно
положению, советский человек мог прожить на один рубль в день. Пособий по
безработице в СССР не существовало, так что нужно было что-то делать, чтобы
зарабатывать хотя бы положенный минимум. Я занялся литературными переводами. За
переводы платили только после их опубликования, а есть нужно было каждый день.
Тогда я начал давать частные уроки английского языка. Согласно советским
законам ни то, ни другое не считалось постоянной работой. Все должны были
где-то числиться на работе, даже спортсмены. Не имея постоянной работы, я
подпадал под Указ от 1960 года «Об усилении борьбы с лицами, ведущими
паразитический образ жизни», то есть, «тунеядцами», и мог оказаться далеко за
пределами Киева. Вот тут-то и пригодилось положение о тридцати рублях в месяц –
официально установленном советскими властями прожиточном минимуме в городах.
Я устроился на преподавательскую работу в Дом учителя. Работа была
вечерняя, два раза в неделю, за что платили 30 рублей в месяц. Это оставляло мне
время и заниматься переводами, и давать частные уроки. Среди моих учеников были
и подростки, и аспиранты, которым нужно было сдавать кандидатский минимум, и
кандидаты, и доктора наук. Все вместе взятое давало приличный доход, но нужно
было гонять из одного конца города в другой по частным домам и научным
институтам. Как говорится, волка кормят ноги.
Для переводов нужна была литература, которой меня снабжали мои
американские друзья. Из массы присылаемых книг и журналов можно было кое-что
выбрать. Хорошо шли детективы, но редакторам толстых литературных журналов
нужны были проблематичные темы, чтобы удовлетворить требования идеологической
цензуры. Например, раньше главной такой темой была дискриминация негров в
Америке. Но эта тема уже исчерпала себя. Модной стала тема бедности. Помню я
как-то принес в редакцию журнала «Вiтчизна» (по-русски «Отчизна») Союза
писателей Украины (я переводил на русский и на украинский языки) краткое
содержание книги известного американского публициста Бена Багдыкяна (Ben Bagdykian)
под названием «In the Midst of Plenty». Редакция ухватилась за неё, и книге
было дано название «Серед розкошiв». Я засел за перевод. Когда я принес в
редакцию переведенную книгу, редактор литературного отдела при мне стал
вычеркивать целые страницы, над которыми я трудился в поте лица. На мой вопрос,
что ему не нравится, он ответил: «Вот тут, например, автор книги пишет, что
семья, у которой семь детей, живет в доме с пятью спальнями, и что на кроватях
нет матрасов. Как я могу объяснить советским читателям, что в доме кроме спален
есть еще кухня, гостиная, столовая и другие помещения? Ни у кого из моих
знакомых нет таких хором. У главного редактора журнала есть скромная дача, но
ведь он главный редактор ведущего литературного журнала. Я живу в однокомнатной
квартире с женой и двумя детьми». Так он вырезал много переведенных мной
страниц.
Это напоминает мне историю с известным английским писателем Лоуренсом
(D.H. Lawrence, 1885-1930). Он много трудился над романом «Sons and Lovers»
(Сыновья и любовники), одним из лучших литературных произведений первой
половины ХХ столетия. В издательстве посчитали, что в романе много эротики, и
предложили ему самому удалить много эпизодов. Скрепя сердце, Лоуренс вырезал
кое-что, а редакторы вырезали остальное. На вопрос, согласен ли он на
публикацию романа в таком виде, Лоуренсу не оставалось ничего, как только дать
согласие. «Я не стану возражать, если издатель выбросит сотню сомнительных с их
точки зрения страниц, – сказал он. – Книга должна быть опубликована. Мне нужно
как-то жить».
***
Следующийфрагмент будет
посвящен эмиграции из Советского Союза.
Комментарии: валерий - at 2011-05-27 16:53:12 EDT Предыдущим комментаторам,
Мужики, вы случайно не из Лубянки? Уроды...Чого нэ дочуе, то сбрэшэ - at 2009-02-05 00:12:07 EDT Пока всю статью не дочитал до конца.
Но вот что бросилось в глаза.
Автор умудрился переврать известную поговорку "Ученье свет, а неученье - тьма". («Ученье свет, а не ученье – тьма», говорит русская пословица. Технические вузы меня больше не интересовали, и я решил изучать иностранные языки. - Изучил бы для начала русский язык).
А насчёт "кухонной дискуссии" - это вообще бред. Ясно же видно, да и об этом специально говорилось, что Хрущёв с Нисоном, который был тогда вице-президентом, беседуют на кухне американского "типичного" домика, представленного на выставке. Обсуждают они вовсе не достоинства кухонь, об этом как раз речи не было.
Вот воистину, "чого нэ дочуе, то сбрэшэ".miron - at 2009-02-04 23:33:41 EDT Очень не приятный человек,который себе цены не соствит. Здание ЦК КПУ было в5-ти минутах ходбы от моей школы. Какая стек-ная дверь,какой дядя Ваня, паренъ ты что несешь.Чушь.По поводу Березняков а пыстэ холоймэс.Очередной сионист аферист со статусом беженца.
