Известно высказывание Вольтера о том, что
«… если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». С не меньшим
основанием то же можно сказать о евреях. Да, впрочем, святу месту не быть
пусту. Где евреев нет, там на место гонимых ставят любое меньшинство. Не стану
углубляться в исследование причин антисемитизма, это увело бы нас в дебри, в
которых заблудился уже не один самозванный пророк. Распространенность
антиеврейских настроений в странах, где евреев никогда не было, убеждает: после
того, как церковь признала свою вину перед евреями, причины нет. Истоки
современного антисемитизма – в дремучей, пещерной нужде в образе врага. А врага
разве выбирают сильнейшего? Вот и наклеивают ярлык на малочисленного, перед кем
сам выглядишь значительным и сильным. «Сила всегда привлекает людей с
низкими моральными качествами», – заметил Эйнштейн.
Что остается евреям, жизнь которых
находится в фокусе тысячелетиями освященной и неуклонно нарастающей неприязни,
заражающей всё большие пространства на планете? Евреям, теснимым на крохотном
клочке земли, на десяти тысячах квадратных миль, которые – и те! – стараются
вырвать из-под них? Живущие на этом клочке защищаются. Другие пишут – памфлеты,
статьи, книги. Самые разные книги.
Сегодня представляю две.
Евгений Беркович, БАНАЛЬНОСТЬ ДОБРА. Изд-во «Янус-К», М., 2003.
Евгений Беркович окончил Московский
университет, математик. С середины 90-х годов работает в
научно-исследовательском институте в Ганновере, Германия. Его статьи о
еврейской истории и традициях публикуются в газетах и журналах России,
Германии, Франции, США, Израиля. Главный редактор сетевых изданий «Заметки по
еврейской истории» и «Еврейская старина». Автор двух книг. «Банальность добра»
– вторая его книга. Ее основное содержание обозначено в первом подзаголовке:
«Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста». Этой части книги
посвящены главы «Сопротивление», «Банальность добра» и «Такие разные немцы».
Розалия Степанова. ГОРСТЬ НАКАЛЕННЫХ СЛОВ. Слово/Word, Нью-Йорк, 2007.
Розалия Степанова окончила Московскую
Академию нефти и газа и Московский филиал нью-йоркского Touro College, получив степень бакалавра
искусств. С 2000 года живет в Филадельфии, где читает лекции, освещающие
широкий спектр мировой культуры в ее соприкосновении с еврейством. Ее острые
очерки публикуются в печати восточного и западного побережья. Это первая – и,
надеюсь, не последняя – ее книга. В ней, как и сообщает автор, перед читателем
проходит «…вереница известных деятелей истории и культуры, чье лицо отражает
высоту души или ее болезненный изъян». Этой заявке отвечает большая
часть текста книги (более 200 из 340 страниц) с главами «Вдохновляющие
истории», «Изъяны европейской наследственности», «В преломленном свете».
Помимо основного содержания, обе работы –
и это роднит их со многими книгами, выходящими ныне, особенно в Зарубежье –
содержат очерки интересные, но не вполне соответствующие заявленным темам.
Временами эти уходы в сторону захватывающи, но, тем не менее, заслуживают
отдельного издания. Евгений Беркович пытался обойти разногласие вторым
подзаголовком, а также тем, что увлекательный, но слабо связанный с контекстом
книги «Опыт синтетического интервью с Иосифом Бродским» поместил в
«Приложении». Обошел он проблему лишь частично: 4 и 5 части его «Банальности
добра», хоть и соответствуют второму подзаголовку, являются темами уже иной
книги, а то и двух. Так же обстоит дело с книгой Розалии Степановой, в которую
вместе с горстью воистину накаленных слов втиснуты и повествование о кумранских
свитках, и введение в каббалистические аспекты Торы – слишком бегло, чтобы эти
сюжеты стали понятны и убедительны для непосвященного читателя.
Это замечание общего характера ни в коем
случае не умаляет достоинств и, главное, значения обеих книг. Думаю, ставшая
повальной тенденция – складывать под одну обложку не вполне однородные тексты –
вызвана и экономическими соображениями, и нетерпением авторов, но также их
недоверием ко времени и нежеланием дожидаться, пока однородных материалов
хватит на полновесную книгу. Этот грех, как я отметил выше, свойствен особенно
Зарубежью.
Книга Розалии Степановой лишь вышла в
свет, мытарства ей еще предстоят. (Предвижу, что немалые. Почему-то книги,
посвященные еврейскому вопросу, вызывают, как правило, повышенный интерес у
антисемитов. Сочувствующие же отделываются краткими благожелательными
репликами. Хотелось бы восполнить этот пробел). Книга Евгения Берковича уже
четыре года в обороте: отмечена, похвалена, освистана. Оба автора скрупулезно
собирали и сопоставляли факты, обе книги содержат сведения, которые изумят
читателя. В то же время они очень разнятся по стилю. Книга Степановой
публицистична, эмоциональна и обращена к эмоциям читателя. Книга Берковича
сдержана, суховата, взывает исключительно к разуму и повествует как бы
остраненно. На каком же основании я пишу двойную рецензию, сопоставляя книгу,
полную горечи и нескрываемой боли, только что вышедшую, с книгой, полной
скрытой боли и цивилизованного прощения, да к тому же вышедшей четыре года
назад?
Прежде всего, на том основании, что идеей
обеих книг является мысль простая и ясная: отношение к евреям является той
лакмусовой бумажкой, на которой поверяется цивилизованность личности и ее
душевное здоровье. Евгений Беркович ведет свой анализ на положительной основе –
на примерах людей, спасавших гонимых в годы Холокоста, рискуя собственной
жизнью, а то и жертвуя ею ради спасения совести. И Розалия Степанова не
чурается личностей духа – Владимира Сергеевича Соловьева, Бердяева,
«влюбившегося в иудаизм антисемита Розанова», – но предпочитает анализировать
отрицательные примеры, и персонажами ее очерков в равной мере становятся
Достоевский, Вагнер, Гитлер. Читателю представлены парадоксальные факты, до
которых он вряд ли докопался бы самостоятельно. Обе книги написаны прекрасно, но совсем по-разному. За четыре года,
прошедших после выхода книги Берковича, обстановка на нашем направлении
продолжала неуклонно обостряться. Хотя она, как и прежде, не сулит добра, книги
и той, и другой тональности будут появляться и впредь. Неизбежен вопрос,
который зададут себе читатели, особенно мы, воспитанные в мире, не признающем
альтернатив: какую же тональность предпочесть в той страшной борьбе, которую мы
ведем?
Погрешу против приемов риторики и тут же
отвечу: обе.
Не поспешим с осуждением. Прочтем хотя бы
отрывки.
«В первые дни марта 1943 года в
Берлине произошло событие, в реальность которого трудно поверить и сейчас.
Несколько тысяч евреев, собранных в пересылочном лагере на Розенштрассе, 2-4,
для отправки в лагеря смерти, получили свободу. Более того, через две недели
были возвращены в Берлин и тоже отпущены по домам двадцать пять человек,
депортированных в Освенцим… Всех этих людей нацисты отпустили вполне легально,
с выдачей соответствующих справок и удостоверений. Приговоренные к смерти
жертвы остались жить. Многие из них увидели конец гитлеризма. Некоторые живы и
сейчас. Спасением своим они обязаны нескольким сотням простых берлинцев, в
основном, женщин, которые в течение двух недель выходили на Розенштрассе и
требовали вернуть им мужей, отцов и детей…» (Беркович)
«Суд присяжных оправдал
проходимца Эстергази, офицеры устроили ему овацию, а честный полковник Пикар
был подвергнут обыску, обвинен в нарушении служебной дисциплины и разглашении
профессиональной тайны и заключен в крепость на 60 дней! Столь откровенная
пародия на правосудие скомпрометировала в глазах цивилизованного общества и
военный, и гражданский суд Франции, взволновала людей, до той поры
беспристрастных. Но антисемитское исступление французов было на стороне суда –
на ближайших выборах ни один дрейфусар не был избран в парламент» (Степанова)
«ДВЕ МИНУТЫ ТИШИНЫ (ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ
АНТОН ШМИД – ПРАВЕДНИК В НАЦИСТСКОМ МУНДИРЕ» (Беркович). (Здесь хватит лишь названия
главы, в которой рассказывается о сорокалетнем унтер-офицере вермахта,
вывозившем на военном грузовике евреев из Литвы в относительно безопасную тогда
Белоруссию. Шмид спас более трехсот жизней, за что был судим нацистским судом,
отверг довод своего адвоката, оправдывавшего подсудимого тем, что он, дескать,
спасал этих людей в заботе о сохранении специалистов для обслуживания нужд
вермахта, и был расстрелян 13 апреля 1942 года).
«Откроем же «Дневник писателя» за
1877 год (за
четыре года до смерти Достоевского. – П.М.). Какими мыслями он нас
обогащает?.. В главе «Еврейский вопрос» своего «Дневника писателя» Достоевский
стращает: «Еврей где ни поселялся, там еще пуще унижал и развращал народ», «где
народ невежественен, или несвободен, или мало развит экономически – тут-то,
стало быть, ему (читай, еврею. – Р.С.) лафа!»… «… еврей заменил, где только
смог, упраздненного помещика, с той разницей, что помещики, хоть и сильно
эксплуатировали людей, но все же старались не разорять крестьян, чтобы не
истощать рабочей силы, а еврею… дела нет, взял своё и ушел».
(Степанова)
Параллели множить можно, но зачем? Уже
ясно, что авторы, не зная друг о друге, пишут с противоположных позиций.
Беркович превозносит тех, чья совесть не мирилась с Холокостом. Степанова
осуждает тех, чьи идеи привели к трагедии и приятию её. В очерке «Был ли
неизбежен Холокост?» неизбежность его она обосновывает просто: перед евреями,
отчаянно стучавшими во все двери, не открылась ни одна. Исключение – евреев
приняла Доминиканская республика да по тысяче человек Бельгия и Голландия. Лишь
Япония разрешила гонимым въезд в Шанхай (о чем, кстати, снята поразительной
силы документальная лента «The
Port of the Last Resort» («Порт Последней Надежды». –
П.М.)
Конечно, позиция Степановой натуральнее.
Она тоже не злоупотребляет черной краской и ее блестящие очерки о Розанове,
Бердяеве, Фете сродни подходу Берковича – по-доброму о добрых. Но акцент ставит
на зле. В книге, написанной на русском языке, естественно ударение,
поставленное ею на выпадах Достоевского. А его ведь в России и поныне почитают
учителем жизни. Розалия Степанова не скрывает письменного отзыва о нем
публициста и философа Н.Н.Страхова, бывшего длительное время единомышленником
Достоевского. Страхов писал Льву Толстому: «Он был зол, завистлив, развратен
и всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы его
смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен». Надо ли Степановой
после процитированных ею из «Дневника писателя» сентенций о евреях искать
извинений тому, что она ставит литературного идола на подобающее ему место и
открывает влюбленному в него читателю подлинный облик «учителя жизни» –
шовиниста, ксенофоба, мазохиста? Или это почитателям идола следует искать – не
оправдания, какие тут оправдания – объяснения разжигающим вражду между народами
высказываниям «учителя», писавшего «Дневник», доподлинно зная, что каждое слово
его будет смаковаться? Пусть без поклонов и реверансов, но Розалия Степанова
дает здравое объяснение той патологии, которая определена наследственностью и
тяжелым детством писателя. Его можно пожалеть. Можно преклоняться перед
талантом его изломанным. Но перед ним как личностью?!
Мимоходом отмечаю, что эссе о Достоевском не
причисляю к художественно сильнейшим в книге. К эмоциональнейшим – да. Так ведь
и понятно – почему.
Очерки Степановой и
впрямь открывают нам глаза на неизвестные стороны личностей, которых мы знаем
иногда с детства, – от соратников Петра Великого до Сиднея Рейли (он же Зигмунд
Маркович Розенблюм), прототипа Овода из знаменитого романа Этель Лилиан Войнич. Именно очерк о нем
завершается горькой максимой, составляющей, пожалуй, квинтэссенцию «Горсти
накаленных слов». Приведу ее, хотя бы и в сокращенном виде:
«Он пожелал быть сверхчеловеком и
стал им, но когда сверхчеловеком становится еврей, окружающие это плохо
переносят… При всей его любви к России, даже при том, что он положил жизнь ради
её спасения от коммунистической чумы и на собственные средства организовал план
свержения власти большевиков, родина его не полюбила. Он и погиб-то,
поторопившись прийти ей, попавшей в беду, на помощь, попался на приманку,
рассчитанную на горячность чувств. Все напрасно. «Благодарная» Россия не
проявила к нему материнских чувств. …К сожалению, никакой урок не извлечен из
его нестандартной судьбы. Один за другим вступают на эту тропу все новые
непрошеные еврейские спасители. На какой бы стороне баррикад они ни сражались и
ни складывали голову, пытаясь спасти Россию, их чувства остаются безответными,
более того, в них всегда усматривают еврейскую корысть.
Кто бы перегородил эту муравьиную
тропу щепкой?»
Очерки Берковича в не меньшей степени
открывают читателю глаза на многие фигуры истории. «Чем удивительна
рецензируемая работа? – отозвался о первой его книге доброжелательный
рецензент Василий Пригодич. – А
тем, что она одновременно трагедийна, печальна, светла, безысходна и
оптимистична».
Что ж, автор верен себе. То же с неменьшим основанием можно сказать и о второй
книге. Кто знал, что брат Геринга спасал евреев? Что Магда Геббельс до
первого замужества носила фамилию своего любимого отчима, еврея Фридлендера?
Что после развода вернулась к любви своей юности, к Хаиму (в юности Виталию,
или Виктору) Арлозорову, известнейшему деятелю сионистского движения? Что
носила кулон с могендовидом и мечтала о дне, «… когда она вместе с друзьями
отправится возрождать еврейскую государственность на палестинской земле»?
Кто знал, что дочь главнокомандующего рейхсвером генерала Хаммерштейна, Хельга,
уже 6 февраля 1933 года передала Лео Роту, коммунисту и тайному агенту СССР,
для передачи в Москву текст выступления Гитлера на даче отца, перед военной
элитой Германии, в которой Гитлер заявил: «Я ставлю себе срок в 6-8 лет, чтобы
окончательно покончить с марксизмом»? Кто знал о беспримерном неповиновении
Германии и ее фюреру итальянского генералитета, а за ним и правительства? Они
не позволили наци дотянуться до итальянских евреев.
Нет, мы не знали этого и в своем незнании
не чувствуем себя виноватыми, ибо спасенных насчитываем тысячами, а убиенных
тысячами тысяч. Холокост смазал добрые дела единичных праведников. Никто не
спас мою бабушку из Бабьего яра, а дядя-писатель нашел лишь двоих чудом
недорасстрелянных там.
Но это знает и Беркович. И в этом высота
его книги, что отмечено в первых же строках предисловия к ней, написанного
Юрием Табаком:
«Против течения плыть очень
трудно. А иногда почти невозможно, особенно если это течет кровь твоего народа
и сердце зовет пусть не к мести, но к настороженной отчужденности по отношению
к тем, кто убивал твоих отцов и дедов».
Евгений Беркович сделал это. Я чувствую
напряжение, которого стоит ему помещение, скажем, еврейского сопротивления в
общее Сопротивление, не выделяя его в «сопротивление евреев». Чувствую его
выдающийся такт и, как отметил один из читателей, «верный тон», когда, говоря о
единичных праведниках, он избегает упоминания о тысячах погромщиков,
выталкивавших евреев за черту жизни. Это – высокое усилие, оно стоит
напряжения. Умение прощать, где бы мы были без него… Без этого умения у
человечества нет будущего – сия истина так же банальна, как, к сожалению,
небанально добро. Но уж этому муравью никакая щепка не перегородит тропу.
Отдавая должное моральным добродетелям
спасателей, Беркович лишь бегло и мельком отмечает силу духа и достоинства
спасенных, больше останавливаясь на их удачливости, что, впрочем, в подавляющем
большинстве случае отвечает действительности. Но – тут я возвращаюсь к своим
немногочисленным претензиям – он как бы берет у читателя реванш своим «Опытом
синтетического интервью с Иосифом Бродским». Повторю: интервью – захватывающий
опыт воссоздания если не всей личности, то, по крайней мере, значительной ее
части. Но это – особенно в расширенном виде, каковая попытка не кажется мне
простой, но тем более привлекательной – хотелось бы прочесть в отдельной книге.
А в этой – в ней помещение такого опыта выглядит желанием продемонстрировать
высоту еврейской души и даже еврейской духовности и их независимость от извивов
жизни. Зачем? Чтобы обосновать, что мы не хуже других? Что не заслужили
Холокоста? А если бы на месте евреев оказался другой этнос, не достигший такого
уровня развития и не имеющий такого Бродского, то Холокост был бы оправдан? И
всемерная помощь представителям такого этноса не была бы обязанностью любого,
обладающего душой?
Что до наших качеств, об этом лучше всего
и знаем, и говорим мы сами. И это не тот случай, когда со стороны виднее. Я
предпочитаю универсальную, далекую от идеализации формулу Жаботинского: «Нам
не в чем извиняться. Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания
быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия, требуем признать
за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как их имеют и другие
народы».
А, впрочем, нет, прошу прощения,
Жаботинский писал это до Холокоста. Мы не как все. Мы перенесли Холокост. Он
столько внес в формирование моего народа, что теперь, пожалуй, я потребую для
него большего. Возьму на себя смелость утверждать, что по способности
сострадать и приходить на помощь евреи держат древко знамени цивилизации на
равных с так называемыми великими народами. Это доказано их долготерпением. Это
доказано их готовностью и способностью к диалогу с их малоцивилизованными
соседями. Да и появлением книг, подобных книге Евгения Берковича.
Впрочем, от позиции Розалии Степановой я
ни за что не отступлюсь, даже предвидя великую хулу, которая ей предстоит. Да
разве же Берковича не хулили…
Конечно, в том, что автор этой рецензии
находит равное оправдание обоим подходам к проблеме, да и в самом факте
подобного сплочения евреев те, кто пожелают, увидят доказательство пресловутого
всемирного еврейского заговора. До скрежета зубовного сожалею, что оного не
существует. А сплочение – ну, господа, как не сплотиться, когда травят? Да
начните травить рыжих – и они сплотятся в народ, а там покажут вам такие чудеса
самоотверженности и самопожертвования, по сравнению с которыми взрывы с
пластиковыми поясочками на теле детскими пукалками вам покажутся.
Ничего мне не хотелось бы больше, чем
заключить этот очерк такими словами: послушайте, господа, все мы современники,
все живем в одну эпоху, все в одно время пришли на планету и примерно в одно
время уйдем. Мы так уязвимы и так мимолётны… Вместо того, чтобы подозревать
друг друга и выдумывать коварных евреев, почему бы нам попросту не любить и не
жалеть друг друга?
Но такой призыв не должен исходить от
гонимых. Это – прерогатива преследователя. А нет – ну что ж, позади у нас
четыре тысячелетия, неразрывно связанные с историей человечества (а вовсе не
двести лет, как мерещится иным пророкам). Да и будущее неразрывно с ним
связано. Куда оно, туда и мы. Отдельной судьбы не ждем и не ищем.
Думаю, учитывая безрадостные перспективы
в еврейском вопросе, миру предстоит увидеть не только растущее сплочение
евреев, но и невиданное еще сплочение всех порядочных людей планеты. Почему? Да
уж так получилось. Евреи теперь защищают предмостное укрепление цивилизации. А
цивилизация – в осаде. Вот и соображайте…
