Чертог сиял. Гремели хором…Эти слова не раз приходили мне в голову в Юсуповском дворце, где 23-24 мая блистала международная конференция «Взаимодействие культур и цивилизаций: диалог или конфликт? Поиск стратегии Согласия в III тысячелетии», организованная Международным фондом гуманитарных исследований «Толерантность». Интеллектуальный, культурный и социальный уровень участников был много выше ординара – количество профессоров, академиков и лауреатов превосходило самую щедрую процентную норму, а Со-Президентами Фонда являлись и являются Его Превосходительство Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Украине Виктор Степанович Черномырдин и Его Высочество Председатель Форума арабской мысли принц Эль Хасан бин Талал (которого один из участников, не привыкший к придворному церемониалу, назвал Его Святейшеством).
Но… Иной раз складывалось впечатление, будто доходящая временами до ненависти взаимная неприязнь вовсе не норма отношений между народами, а всего лишь недоразумение, которое преодолевается культурой и познаниями. Если так, наше дело безнадежно: нам никогда не удастся дотянуть среднего обитателя нашей планеты до культурного уровня Геббельса или Розенберга, да и создатели расовой теории были весьма эрудированными людьми. А уж сколько книг прочли Маркс и Энгельс, провозгласившие насилие единственным средством разрешения социальных конфликтов…
Мне показалось, и в либеральном мире возникла своя риторика, в которой диалог и компромисс предстают такой же панацеей, как диктатура пролетариата в марксизме-ленинизме, и, похоже, показалось не мне одному: на одном из круглых столов Виталий Третьяков заметил, что толерантность не должна превращаться в средство прятаться от проблем без попытки их решить. В нашем трагическом мире трезвые суждения обычно бывают грустными: мир спасет не красота, а страх взаимного уничтожения, сказал Андрей Кончаловский, и этот рецепт был бы почти универсальным, если бы мир не полнился людьми, которых не страшит даже собственная гибель. Какое же петушиное слово может этих неустрашимых сделать более терпимыми к нам? Откуда вообще берется толерантность, если всякое мышление есть подтасовка, а потому человеческие страсти и науку, и культуру способны с необыкновенной легкостью поставить на службу чему угодно, в том числе и нетерпимости? (Что и проделывала с ними каждая новая социальная химера: истинно пролетарский Пушкин, истинно немецкая физика…)
Увы, холодные наблюдения ума и горестные заметы сердца привели меня к грустному выводу: толерантности нет в человеческой природе, толерантными и прагматичными бывают только победители, желающие спокойно наслаждаться плодами своего успеха, - побежденные же всегда их ненавидят и сочиняют самоутешительные сказки в том духе, что проиграли они исключительно из-за своего великодушия и благородства, а победители восторжествовали над ними только потому, что были подлыми и безжалостными. Так было, есть и будет, ибо склонность к самооправданию составляет одну из глубиннейших потребностей человеческой психики. Но оправдать себя, не обвиняя при этом своего победителя, задача не для среднего ума, - заметно увеличить количество толерантности в нашем мире можно, лишь уменьшая количество людей, которые ощущают себя побежденными. Однако ни на одном пьедестале почета не могут разместиться многие – иначе он перестанет быть пьедесталом…
Но можно ли предоставить каждому народу, каждой цивилизации свой отдельный пьедестал? Можно, если они выстроят этот пьедестал для себя сами, объявив именно его самым подлинным, самым высоким пьедесталом. Именно этим народы и занимаются в периоды своего становления – каждый народ создает свою культуру для самовозвеличивания и сохраняет жизнеспособность лишь до тех пор, пока в нем живет эта коллективная греза: скромные народы сходят с исторической арены. Потому-то, вопреки либеральному катехизису, национальные культуры не сближают, но, напротив, наиболее остро разобщают нации. Не респектабельные «вершки» культур, но полубессознательные «корешки» предвзятостей и преданий, «обосновывающих» убежденность (всегда иллюзорную) каждой нации и включающей ее цивилизации, что именно она «самая-самая», - ради этой убежденности они и создаются. В простодушные времена эту уверенность никто и не скрывает. Поищите-ка для «диалога культур» у Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского возвышенный образ немца, француза, англичанина, поляка, еврея… Или возвышенного немца, русского, еврея у Байрона, Шекспира…
Впрочем, при тщательной подтасовке можно наскрести чего угодно для чего угодно, и все-таки ясно, что компромиссный диалог возможен при дележе прибыли, но невозможен на конкурсе красоты, где победителем может быть признан только один или, по крайней мере, немногие. А состязание народов больше похоже на конкурс красоты, чем на торг дельцов. Нации создаются и объединяются в цивилизации не ради достижения каких-то практических материальных целей, - для этого существуют промышленные и финансовые корпорации, включая криминальные, - а ради обретения (всегда иллюзорного) чувства избранности, уникальности, причастности чему-то прекрасному, почитаемому и долговечному. Но представляете себе общество, в котором избранными себя считают все? Когда имеет место не конкуренция прибылей или технологий, а конкуренция вымыслов?
Конкуренция не причина для ненависти, звучало на конференции, но можно ли избежать ненависти, когда конкурент пытается разрушить твое жилище? А главным жилищем всякого человека являются его иллюзии. И для них разрушительно все – любая рациональность, любое соседство чужой сказки, обнаруживающее относительность твоей: слишком тесное соприкосновение культур всегда бывает гибельным как минимум для одной из них. Хотя культура победившая, вобравшая в себя какие-то приглянувшиеся элементы уничтоженной соперницы, уже может позволить себе великодушие, принявшись воспевать исчезнувших индейцев, черкесов или сарацинов. И даже назвать канувшую в прошлое смертельную борьбу результатом недоразумения. Распространявшаяся среди участников «Взаимодействия культур» книга Франко Кардини «Европа и ислам» носила именно такой подзаголовок «История непонимания»: стремление обобрать или подчинить себе другого сегодня называют непониманием.
Увы, вопреки либеральным сказкам, чем больше народы соприкасаются, чем лучше узнают, тем сильнее и раздражают друг друга: каждый все лучше начинает понимать, что его возвышенному образу самого себя нет места в мире другого, что другой, точно так же, как и он сам, приберегает возвышенные чувства для себя самого. Конфликты иллюзий самые непримиримые, и диалог их может только обострять. Ибо и в самом деле невозможно доказать, что именно моя мама лучше всех, а моя Дульсинея самая прекрасная дама во всем подлунном мире. Возражая против этого, мы не переубеждаем, но лишь оскорбляем друг друга. А, переубедив, уничтожаем миражи, которые только и наполняют нашу жизнь смыслом и красотой. Но таких дураков, которые бы с легкостью позволили чужим миражам вытеснить свои, на свете нет и не предвидится.
Как патриоту Петербурга мне невыносимо горько и стыдно за те подлые «убийства на национальной почве», которые происходят в нашем городе с ужасающей регулярностью. Но столь же регулярные круглые столы, обсуждающие этот ужас, лишь уводят от понимания его причин, заливая их риторическим сиропом: почему же, мол, жители нашего всегда многонационального города утратили свою всегдашнюю толерантность?!. Избегая при этом очевиднейшего ответа: потому что они впервые ощутили угрозу своему национальному доминированию, а в этих случаях не избежали мерзостей и ужасов даже самые эталонные народы. И эти мерзости невозможно преодолеть никаким «воспитанием толерантности», ибо толерантность не является самостоятельным качеством, а всего лишь следствием уверенности в своей неуязвимости.
Нет, мечта о царстве всеобщей толерантности, как и всякая иная сказка о мировой гармонии, я думаю, способна сделать мир несколько лучше – покуда она из прекрасной грезы не пытается превратиться в практическую программу, - тогда она обращается в кошмар. Хотя в гомеопатических дозах – в качестве этикета - она вполне практична: научились же мы в личном общении не задевать достоинства друг друга, делая вид, что нас не разделяют никакие интересы, что для нас вовсе не важно, кто более, а кто менее богат, знаменит, красив, умен, любим, - подобная дипломатия абсолютно необходима и при общении народов. Но мечтать о том, что эта декорация способна заменить реальность с ее колоссальным неравенством и жесточайшей конкуренцией…
Словом, свой принцип взаимодействия культур я бы рискнул сформулировать так: народы должны общаться через посредство своих рационализированных элит и прагматизированных периферий, а соприкосновение национальных тел, их культурных ядер желательно свести к минимуму. Любовь культур может быть только платонической: слишком тесное сближение тел обращает ее в отвращение.
