Мне повезло: мне всю жизнь было мучительно стыдно
...
Впервые этот горячий стыд обдал меня изнутри, когда
я увидела Витю: своего ровесника, худенького мальчика, прикованного неизлечимой
болезнью к железной кровати. Витя жил с родителями под Ленинградом, в поселке
Ручьи, пытался долгими, одинокими днями сочинять стихи, и однажды попросил
маму послать их в газету "Ленинские искры". Так эта тетрадка попала к нам,
юным поэтам, потому что руководитель кружка В.М. Верховский мимо чужой беды
не проходил...
И мы стали ездить к Вите, к нам привыкли и он, и
его родители, доверяли возить Витю на короткие прогулки в такси.
Через несколько лет он затих ... Другого слова не
подберу: смерть еще как-то не воспринималась детским сознанием...
А в моем блокнотике для стихов, написанных в 6-м
классе, осталось вот такое стихотворение:
Секунду здесь помедлит электричка.
Платформы от шагов не горячи...
Живет мальчишка, худенький, как спичка,
На остановке мартовской "Ручьи".
Ручьи... До них всего ступенек двадцать,
А птицы - только руку протяни...
Но можно лишь на локте приподняться -
И снова рухнуть в холод простыни.
И рассуждать о времени крылатом,
Надвинув одеяло до плеча,
С самим собой и сгорбленным халатом
Вполоборота севшего врача,
Который снова скажет, что полезны
Еда и сон, и стряхивает ртуть -
Как мысль о том, что нам в лицо болезни,
Как в будущее, страшно заглянуть...
Мы думали, будто мы помогаем Вите, а это он на всю
жизнь помог нам: рядом с его несчастьем мы становились людьми...
С юности я жила неподалеку от Гали Гампер, питерской
поэтессы, у которой в детстве при операции были задеты кости роста. Счастье
бежать по траве, глотая ветер, осталось у неё не то в закоулках памяти - не
то приснилось... Но в стихах она и бежала, и подымалась на вершины, а реально
(впрочем - поэзия это тоже реальность, только особая) - закончила заочно Ленинградский
университет, стала переводчиком и профессиональным поэтом. Каких сил, и физических,
и интеллектуальных, это стоило...
Нет, не только, и даже, может быть, не столько помочь
приходила я к Гале, сколько почерпнуть оптимизма, бодрости, силы воли. Дом
у неё всегда был полон гостей. Здесь играли на гитаре, пели, читали стихи,
обсуждали события в мире. Галю любили - и сейчас любят все. Мы и теперь часто
перезваниваемся. В Германию она не поехала, хотя, конечно, могла бы: её отец
- этнический немец. Но в нашем кругу о национальностях не говорили, это было
бы как-то неприлично и дико... Тем более что отец Гали Гампер погиб за Россию.
И, надо отдать должное, власти всегда с радостью шли ей навстречу, во все
времена: квартира, машина, публикации - все это и было, и есть. И еще - уже
после Перестройки - целый ряд престижных поэтических премий.
И пусть далеко не всем мужественным людям с тяжелой
судьбой и творческими наклонностями удается достичь в своих увлечениях профессиональных
вершин, но перед каждым из них ...стыдно.
Сколько времени уходит у нас зря, как нам, в сущности,
много дала жизнь и как бездарно распоряжались мы целыми её кусками... А ведь
нам не пришлось учиться держать в слабых, не слушающихся пальцах карандаш,
мучительно переставлять - шаг за шагом - протезы...
В ранней юности я поехала на каникулы к тетке в Одессу.
Конечно, сразу, скорее на пляж! Но трамвай к солнечной Аркадии останавливался
возле института Филатова... Я стояла и смотрела на чудовищную очередь к боковой
двери в здание, это была Босховская картина: целая очередь с бельмами... Глаза
мне обожгли слезы, я повернула обратно к дому, и долго еще не могла вернуться
в себя...
И так - всю жизнь, стыд за свое вполне сносное здоровье,
стыд перед хворыми, особенно перед малыми и старыми. И - отсюда, если так
можно выразиться, - линия жизни...
Приземлившись в Германии одновременно с весьма неприятной,
заранее уверенной в положенных им идеологических привилегиях семьёй,
но заметив, что маленький ребенок явно болен, перетаскивала на себе (со множеством
пересадок) их неподъемный сундук... А рядом - сын, подросток, из-за тяжелой
болезни которого мы и покинули родину... Болезни крови со стороны не видны,
ему тоже чуть было не досталась тогда непосильная ноша...
Уезжали мы в 92-м, впопыхах, когда душу контузило
августовским путчем, когда просыпающееся самосознание народов бывшего "нерушимого"
стало нашаривать под подушками топоры... Начавшийся как праздник процесс распада
империи еще раз в истории показал, что любой национализм - в конечном счете
- кровав...
Одно из моих предотъездных стихотворений, напечатанное
еще в бледной машинописи:
А кто-то всё еще рожает,
Хоть всё в России дорожает,
Всё, кроме жизни...
Страшно жить...
Цена дыханию - копейка...
И счастлив более калека,
Не уготованный служить:
Слепцу не выдадут винтовку,
Хромой не выстрелит в литовку,
Во всяком случае - пока...
Есть вещий знак в болезни сына:
Не посягнет на армянина
Его окрепшая рука...
Присяду тихо к изголовью:
Господь больной наполнил кровью
Твои тропинки, чтобы мне
Сквозь слезы радоваться втайне:
Ты не палач в Афганистане,
Ты не прислужник Сатане...
Ты не патрон в чужой обойме,
Ты не обрубок в яме бойне
И сколько нам снегов и снов
Прольется - примем без обиды...
Благословенны инвалиды
В стране, крестовой до основ...
Это не всё стихотворение, но - неважно. Не о личной
судьбе и не о частной жизни здесь речь. Просто тема, видимо, не отпускала
меня всю жизнь, переплетаясь и с поэзией, и с политикой, и с философскими
размышлениями...
Скольких людей сделала инвалидами война, и вот уже
новое поколение инвалидов плодит Чернобыль... Всё это люди, перед которыми
стыдно. (Стыдно, но, не правительствам. Правительствам всего мира, боюсь,
стыдно бывает редко... Впрочем, нельзя не сказать, что мы переехали именно
в такую страну.)
А инвалиды живут, живут, несмотря ни на что, преодолевают
каждый прожитый день, ставят перед собой, казалось бы, несбыточные цели -
и побеждают!
Самая большая, настоящая победа для инвалида, мне
кажется, когда к нему перестают относиться с жалостью, когда вдруг в пылу
горячего профессионального спора забывают о снисходительности...
Таким был Виктор Кривулин - самая крупная фигура
в альтернативной культуре Ленинграда 70-х. Блестящий поэт, организатор всевозможных
подпольных чтений, удивительный человек, обладавший мощным интеллектом и невероятной
внутренней силой. В конце века он успел возглавить несколько фестивалей искусства
уже в Санкт-Петербурге. Побывал и в Германии, и в Израиле. И никто, никогда
не пощадил его, ни в каких литературных или - ранее - политических разборках.
А сам Виктор не пропускал почти ни одного литературного Вечера: "Я на своих
кривульках тоже подскочу, только немножко опоздаю", - как-то пошутил он, когда
я спросила, а не сложно ли ему будет добираться в другой конец города... Полиомиелит
сразил Витю (тоже - Витю ...) в детстве, и этот Витя стал, к тому же, крупным
поэтом и деятелем культуры.
Велик вклад инвалидов в мировое искусство. Музыканты,
художники, писатели, переводчики...
Как сказал поэт,
"Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык,
Но кто поднялся с ними вровень?!"
Тулуз-Лотрек, чешский фотограф Судак, всю жизнь фотографировавший
пейзаж из своего окна... Века, страны, наука, культура... Великие инвалиды...
Оглянемся по сторонам...
Немногие, например, знают, что один из лучших писателей
русской Германии Игорь Гергенредер прикован к инвалидной коляске: такой полнотой
чувств и движения озарены его книги...
Как хорошо, что здесь, в Берлине, обрёл он свой настоящий
дом, что в Германии всё-таки у людей с такой судьбой - жизнь, достойная человека...
(Не потому ли и, начав когда-то с традиционных немецких обид на покинутую
Россию, он стал блестящим писателем, чьи основные темы - человеческое достоинство
во всех его проявлениях...)
Старейшина русскоязычного стихосложения в Германии
Рафаэль Иеремиевич Шик, бывший фронтовик, уже после 70-ти побывавший на Монблане...
"И не хваля людей и не кляня,
Я полечу в иные мирозданья,
И буду счастлив только от сознанья:
Моя строка переживет меня..."
Сейчас Р. Шик работает в Дюссельдорфе над своей новой
большой книгой, сидя в кресле, преодолевая подступающую слепоту...
Уже два года, как нет поэта Марии Каменкович, по
причине неизлечимой болезни ушедшей в возрасте 42-х лет. Из Петербурга Маша
попала в Регенсбург, и именно в этот, самый мучительный отрезок времени, написала
лучшие свои вещи, которые издаются и будут издаваться. Поэту дана вторая жизнь...
И эта жизнь (не берусь утверждать, что она первая)
не дает забыться...
Только сейчас, в череде внезапно настигших, трудно
переносимых болей, - начала я хоть немножко сочувствовать и самой себе...
Но -- опять вернулось это жгучее чувство стыда - перед теми, с чьими несчастьями
всё-таки не сравнить наши...
Всё началось со звонка Л.М. Зингерова. Я уже слышала
не раз об этом человеке. Леонид Михайлович родом из Харькова, но 20 лет проработал
в Сибири. В августе ему будет 70. В Германии Зингеров основал общество русскоязычных
инвалидов, помогает людям, чем может: выяснил всё о правах инвалидов, написал
с помощниками исчерпывающую брошюру, заключил договора с несколькими немецкими
важными организациями, выясняет, кому и какое лекарство может помочь и в какой
стране, если не здесь, его можно заказать; общество "unter einem Dach" (так
оно называется) помогает заполнять немецкие документы, писать деловые письма...
Собственно, поэтому он мне и позвонил: узнал о моей
болезни и спрашивал, не может ли чем-нибудь быть полезен...
Разговорились.
Оказывается, в его обществе есть талантливые и просто
способные люди, пишущие стихи, он рассказывал о них многим знакомым профессионалам,
но - бывает же так - те отмахивались: сейчас, дескать, все пишут...
Да, время равнодушных... Время коммерции, прикрывающейся
улыбчивой маской благотворительности: "Приходите к нам - мы Вам поможем!"
- и далее прейскурант...
Кстати, общество "Под одной крышей" совершенно бескорыстно.
Цен на услуги нет. Благородное, постепенно забывающееся слово - вслушайтесь
только - благо-творительность... Творение блага...
Ну и что, если многие сейчас пишут стихи, ну и что,
если не каждый - поэт в полном смысле этого слова, эти люди - не "все".
Это люди, перед которыми должно быть стыдно...
Семен Беренштейн родился полностью без обеих ног,
без кисти правой и с покореженной кистью левой руки. Родители от ребенка отказались.
Переведите дух... Да, это так...
До пятнадцати лет его мотало по спецдомам для детей-инвалидов
по всей Украине...
Семен записал несколько эпизодов из своей детдомовской
жизни, чтобы мы могли её лучше представить, но представить - всё равно невозможно...
"Спецдом в Полтаве. Мне около четырех лет. Двое детдомовцев
(им примерно по 17) предлагают покатать меня на подвесных качелях. Я сижу
на перекладине, обхватив обрубками рук деревянный подвес. Рядом на перекладине
стоит один из этих двоих и раскачивает качели что есть силы. Я понял, они
хотят, чтобы я упал с высоты на всей скорости. Потом чувствую, что качели
замедляются и, наконец, останавливаются. Я слезаю. А второй говорит тому,
кто раскачивал: "Что ж ты, слабак!", на что тот отвечает: да этот жиденыш
так вцепился клещами, что у меня уже не было сил..."
У Семена силы были. И какие: и духовные, и физические...
Год за годом, эпизод за эпизодом. Житомир, Харьков,
Симферополь - и все похоже: его били камнями, на него замахивались заточкой,
эти дети были ущербны, прежде всего нравственно...
И вдруг - повезло.
Детдом расформировали, и он попал в нормальный (подумать
только, что и это было для мальчика настоящим счастьем: детдом... Обычный
детдом, где не обзывают жидом и обрубком, где не бьют, где даже можно учиться...)
Школу Семен закончил с золотой медалью. Директор
интерната оформил на него документы в дом престарелых, "престарелому" только
что исполнилось 17 лет...
И - помог поехать в Харьков, поступить в высшее учебное
заведение.
Беренштейн поступил одновременно на факультет иностранных
языков в Университете и в экономический техникум, и оба учебных заведения
окончил с отличием.
И с тех пор - преподавал и работал.
И еще было у него хобби: шашечная композиция. В этом
виде спорта он стал чемпионом СССР и пятикратным чемпионом Украины.
В Германии, в Галле, где он живет уже несколько лет,
Семен вдруг начал писать стихи:
"Прощальный луч незримого заката,
Мерцанием случайным отражен,
В окно моё незримо-виновато
На струнном замирании вошел..."
Или песня, на которую написала музыку израильский
композитор Татьяна Рахманова:
"Еврейские глаза...
О чем они всё плачут,
О чем болит душа
В печали неземной?..
Куда они зовут,
И что их слезы значат,
И в чем их тайный смысл,
Начертанный судьбой?.."
В обществе "Unter einem Dach" знают, о чем плачут
глаза... Разные глаза: и еврейские, и немецкие, и русские, и украинские...
Не могу удержаться, чтобы хоть в нескольких словах
не сказать еще об одной биографии члена общества.
Ейгер Генрих Вильгельмович, доктор философских наук,
профессор германистики, один из первых профессоров в Украине. Служил в армии.
После этого - военный институт иностранных языков в Москве (с 1945-го). Опубликовал
235 научных работ, подготовил десятки кандидатов наук. Сейчас занимается переводами
с немецкого.
...Название будущей коллективной книги, в которую
войдет творчество этих людей и рассказы об их жизни, - "Люди мужества" - предложил
Леонид Михайлович Зингеров. А мысль о такой книге пришла мне, потому что с
тех пор, как я узнала о них, об этих людях, мне снова - стыдно... Несмотря
ни на что....
Если кто-то разделяет наши чувства, то может позвонить
в Ганновер в общество русскоязычных инвалидов Германии: 0511-388 77 76. Там
вам сообщат номер счета для добровольных пожертвований. Если, конечно, у вас
есть такая душевная потребность.
Книга уже фактически собрана.
А мы постараемся сделать всё от нас зависящее, чтобы
и у авторов, и у читателей был на душе "праздник со слезами на глазах"...
Иначе, наверное, и не скажешь - без слез здесь обойтись трудно...
