Весна нынче запаздывала. Последние апрельские дни были ещё холодными и ночной туман медленно, нехотя рассасывался. Мальчишка в грязных солдатских сапогах неслышно шагал по Арбату. Одетый в выцветшие гимнастёрку и галифе, он шёл, не спеша, не чувствуя холода, по когда-то знакомой улице, почти не узнавая её.
Многое изменилось с тех пор.
Улица теперь вымощена плитками, уложенными ковровым узором, исчезли тротуары, а с ними и шуршащие по асфальту троллейбусы. Яркий свет уличных ажурных светильников с трудом пробивается сквозь хлопья тумана, повисшего на ветках деревьев. В переулках изредка виднеются старинные, чудом сохранившиеся, особняки с уютными двориками, которые раньше создавали чарующий неповторимый арбатский колорит. Нет уже того дровяного склада на Молчановке, нет и Собачьей площадки, где мальчишками часами гоняли мяч. Да и самой Молчановки уже нет. Вместо неё какая-то широченная улица с высокими белыми похожими друг на друга домами по разным сторонам дороги и мелькающие яркие рекламы на их фасадах. Правда вон церковь Симеона, что на углу Воровского, уцелела.
"А вон и родильный дом Грауэрмана, где я появился на свет. За ним вдалеке, на другой стороне площади, кинотеатр "Художественный", Гоголевский бульвар. Ресторан на углу Арбата стал ещё красивее и вроде выше, да и театр Вахтангова стал другим, недаром мама написала, что в него бомба попала, наверное, перестроили".
Мальчишка, не спеша, шёл по Арбату, а воспоминания тревожно били в висках, и память подсказывала, что где-то совсем близко, слева, должен быть тот Кривоарбатский переулок, где жил когда-то с родителями, младшим братом и двумя сёстрами.
"Интересно, как они там без меня? Как мама?"
Наконец он нашёл знакомый переулок. Справа за забором стоит, как и раньше, необычный дом Мельникова, похожий на два соединённых цилиндра, а в окнах-шестигранниках горит свет.
"Может, дядя Костя жив?! А у него же ещё когда-то пара чёрных пуделей была.
Их то наверняка уже нет и в помине. А в том, большом доме, жил Папанин".
Чуть дальше, наискосок, напротив, увидел свой шестиэтажный дом.
"Так вот он, Кривоарбатский 19".
С волнением поднялся к себе, на второй этаж. Нет, фамилии на дверных табличках уже не те, совсем чужие.
"Где же они теперь, мои?"
Потом он ещё долго бродил по знакомым переулкам - Плотникову, Серебрянному, Калашному, Староконюшенному… Бродил по своей юности…
Откуда-то издалека ударили робкие солнечные лучи, и туман сразу исчез.
По улицам торопились первые прохожие.
Наконец он оказался на Кропоткинской и машинально повернул направо в Чертольский переулок. А вот и она, его бывшая последняя школа - 2-я специальная артиллерийская школа.
Сюда он поступил за два года до начала той страшной войны, когда отца не стало. Гордо, на зависть всем мальчишкам, носил военную форму со скрещенными стволами на петлицах.
Затем грянула война…
Ему было восемнадцать, когда он, лейтенант, закончив ускоренные курсы артиллерийского училища, ушёл на фронт.
Потом были военные лихие годы - тысячи километров грязи, бомбёжки, обстрелы, госпиталя и смерти. Изредка приходили долгожданные, треугольные письма-весточки из Москвы от мамы и с фронта от сестры, ушедшей добровольцем.
12 марта 45 года он, вместе с близкими фронтовыми друзьями, отметил свой двадцать первый день рождения.
А потом началась битва за Берлин, и наступило 29 апреля…
И хотя память неумолимо старалась вернуть его в это военное прошлое, только после этой даты он ничего не мог вспомнить. Таким себя и запомнил - молодым.
Последнее, что он успел разглядеть на стене своей бывшей 2-й спецшколы, это табличку - "Гимназия №1529" и рядом памятную доску с именами погибших воспитанников.
Среди них и своё имя: АБРАМ БАРАШ, погиб под Берлином
29 апреля 1945 года, а на школьном дворе - памятник - "Воспитанникам московских
специальных артиллерийских школ проявившим мужество и героизм в Великой Отечественной
войне 1941-1945 гг.".
Неожиданно острая боль охватила всё его существо и сразу вспомнилось всё, всё до самого конца… Вся короткая жизнь пронеслась перед ним за эти часы.
Только так и не узнал он, что с того 45-го прошло шестьдесят апрелей, что и мама, и старшая сестра, и брат уже где-то там, где-то с ним рядом.
Послесловие.
В Москве перед войной существовало семь артиллерийских
специальных школ, куда воспитанниками принимали учащихся 7-8 классов обычных
средних школ. Воспитанников готовили для поступления в артиллерийские училища,
они были на полном пансионе спецшколы, обмундированы в военную форму, но ночевали
по домам.
В помещении, где когда-то размещалась 2-я артиллерийская
спецшкола, сейчас открыта гимназия, работает музей спецшколы с фотографиями
и письмами бывших воспитанников, висит памятная доска с именами погибших и во
дворе стоит памятник воспитанникам всех московских артиллерийских спецшкол.
Написано в память моему шурину - Абраму Барашу и другим
погибшим воспитанникам 2-й артиллерийской спецшколы.
О прошедшем ничуть не жалею…
Золотой листопад запорошил,
И берёзки стоят в неглиже,
Чуть дрожат на ветру настороженно,
Словно чувствуют зиму уже.
Зашуршит под ногами осень,
Весь в тумане полог небес,
Только вечной зеленью сосен
Разукрашен задумчивый лес.
Отраженьем в зеркальной глади
Туч нависших грудой камней,
Мятных трав поседевшие пряди
Ранят душу с годами больней.
О прошедшем ничуть не жалею,
Пусть окончен мой год сентябрём,
Я по сумеркам старой аллеи
Брёл холодным осенним дождём.
