Элла Грайфер
Записки Кассандры

   
     Как хотелось мне жить, хоть о жизни давно отгрустили,
     как я смысла искал, как я верил в людей до поры...
     Я последний язычник среди христиан Византии.
     Я отнюдь не последний, кто видит, как гибнут миры.
     Н.Коржавин

     Что было?
     Что будет?
     Чем сердце успокоится?
     Основной вопрос философии

     Введение

     Вам странным кажется наш дом:
     Лишь скалы голые кругом,
     Да солнце, что всплывает в океане,
     Но не твердите нам о том,
     Что на вулкане мы живем -
     Ведь все мы существуем на вулкане.
     А. Городницкий

     Началось все с поездки в Польшу в 1980 году. Земляки мои в Москве наслаждались олимпиадой, пустым метро и полными магазинами, а я, тем временем, от дома вдали, с изумлением внимала рассказам о забастовках, протестах и прочих неслыханных вещах. В Польше-то, оказывается, давно уже каша заваривалась, но советские газеты писать о ней начали почему-то аккурат в тот момент, когда туда заявилась я… Так что первый вопрос, заданный мне после отпуска и возвращения на родное производство, был: "Чего это ты там натворила?"

     Следующий выход в свет состоялся сразу после нового 1986 года - в страну ГДРию. Кроме общения с друзьями и беготни по магазинам, успела я познакомиться с одной симпатичной дамой из Западного Берлина, одним очаровательным ручным хомячком и посетить (давнишняя мечта!) брехтовский "Берлинер Ансамбль". Через три года рухнула Берлинская стена, а к моему приезду в 1991 году Германия уже подсуетилась объединиться.

     Возвращение в Москву в 1993 сопровождалось штурмом телебашни и танковым обстрелом Белого Дома, а выезд в Израиль в 1994 пришелся как раз посредине между подписанием ослосоглашения и убийством премьера…
     Для любителей "Протоколов сионских мудрецов" все эти подробности моей личной биографии служат, разумеется, лишним доказательством нашей подрывной сущности, но я ощущаю себя скорее как тот герой Стругацких, на которого, без всяких с его стороны инициатив, так и сыплются невероятные события, или как тот поезд из популярного кинематографического трюка: Несется он, значит, на полной скорости через мост, а мост, по мере его пролетания, пролет за пролетом, красиво рушится в пропасть. Замечательно интересное время… как говорится: "Чем оно занятней для историка - тем для современника печальней"…

     Особенно печально оно для меня и мне подобных. Потому что принадлежим мы к народу, для которого через полвека после пережитой Катастрофы вновь стала актуальной угроза физического истребления, говорим и пишем на языке народа вымирающего, а мировоззрение наше сформировано цивилизацией, на глазах совершающей самоубийство.

     Но c чего же это вдруг наше время как с цепи сорвалось? С вопроса о том, почему рассыпаются общества, перешла я вполне логично к вопросу, на чем, вообще, они держатся.

     Часть I
     Коллективное несознательное

     Прошли безвозвратно те славные времена, когда каждая стенка пела славу КПСС, а школьные учебники хором утверждали первичность материи (хотя под "объективную реальность, данную нам в ощущениях", привидение подводится куда легче, чем электрон). Еще интереснее был, помнится, вопрос насчет общественного бытия и общественного же сознания... Известны случаи, когда общественное сознание исчезало по причине отсутствия соответствующего бытия (пример - уничтоженный Холокостом ашкеназский мир), но вот у нас на глазах идет ко дну Европа, хотя никто их не бил и не обижал, и сыты были, и пьяны, и нос в табаке, и даже производственные отношения, вроде бы, неплохо соответствовали производительным силам. Полный провал и развал наблюдается прежде всего вот именно в области сознания.

     Глава I
     Всеми правдами и неправдами

     В которой рассказывается, что такое миф, для чего он нужен и почему не может быть однозначного ответа на вопрос, что такое хорошо и что такое плохо

     Мир останется лживым,
     Мир останется вечным.
     Может быть, постижимым,
     И все-таки бесконечным
     И. Бродский

     Не важно, много или мало знаем мы о мире - о мире, что вокруг или внутри нас: о закономерностях существования галактики или деревенской общины. Не важно, много или мало, а важно, что - не все. Познавательные возможности наши технически ограничены, а объекты познания подвержены изменениям, причины и динамика которых тоже не всегда нам доступны. Так что любое решение принимается на основе информации неполной, а всякое действие включает риск ошибки.

     Чтобы снизить этот риск, мы, более или менее удачно, достраиваем в уме недостающие детали, пробелы в знаниях заполняя воображением, интуицией, логикой. Из разрозненных сведений возникает цельная картинка, в которой удобно ставить вопросы и получать ответы. С одной стороны, она организует наш опыт, чтобы как можно удачнее в этом мире действовать. Зато с другой - создает иллюзию знания и понимания там, где его на самом деле нет, иллюзию власти над тем, что нам неподвластно.

     Эта простая истина известна немалому количеству людей, еще большее количество, чуть поразмыслив, с ней, вероятно бы согласилось, и, тем не менее, даже самые отъявленные скептики ведут себя на практике, как если бы мир был на самом деле таким, каким принято видеть его в сообществе, где они родились и выросли. Ведь выбора-то у нас нет, вернее сказать, выбор есть, и даже весьма богатый, но только между разными "картинками", отношение которых к реальности равно проблематично.

     Так вот, давайте условимся, такую картинку, существующую в сознании человеческого коллектива, отражающую то ли мироздание в целом, то ли какой-то важный его элемент, сиречь способ систематизации коллективного опыта, создающий представление о том, что есть, для того, чтобы решать, как надо, обозначать в дальнейшем как МИФ.

     Все мифы, раз сформировавшись, обладают определенной устойчивостью, информация, которая в них не вписывается, как правило, отторгается, представляясь заведомо недостоверной. Я, например, без тени сомнения восприняла бы известие, что ООН внесла отстрел евреев в список неотъемлемых прав человека, но ни в жизни бы не поверила рассказу, будто в Самарской губернии булки на елках выросли.

     Однако, поскольку миф реальности соответствует лишь частично, в разряд "недостоверных" не могут временами не попадать и сообщения вполне истинные и даже жизненно необходимые. Покуда практические решения, принятые без учета отторгаемой информации, остаются в среднем удачными, вносить коррективы в миф смысла нет. Но в какой-то момент количество переходит в качество, и игнорировать "несовместимые" сигналы становится опасным. Немало советских евреев в свое время жизнью поплатились за нежелание поверить, что немцы сорок первого - совсем не то, что немцы четырнадцатого года.

     С одной, значит, стороны, не вносить, по мере расширения опыта, изменений в мифологическую "картинку" нельзя, возникает опасность злостного искажения информации, блокирования обратной связи, начинается полоса ошибочных решений и действий вслепую. С другой - осознанное, целенаправленное внесение в мифологию изменений - тяжелый кризис на уровне как личности, так и общества:

     Это что ж, стало быть, все, во что я верил, чем в жизни руководствовался, что от предков унаследовал, чему детей учил - все это было ошибкой? Ну, пусть не все… Да как же теперь догадаться, что было, а что не было? Ведь миф, будучи сочетанием опыта и домыслов, на самом деле, по большому счету, непроверяем и недоказуем. Если дозволено усомниться в одной его части, то отчего бы не усомниться и во всех остальных? И как же разобраться нам теперь, где верх, где низ, кто прав, кто виноват, когда спать, когда вставать и из чего варить кашу.

     Понятно, что инстинктивно стремится как человек, так и сообщество, от такого потрясения себя уберечь, для чего имеется несколько способов, более или менее удачных.

     Наименее удачный известен нам из индивидуальной психологии (хотя не менее типичен он и для коллективной) под названием "рационализация", а по простому: хвост совать, где голова не лезет. "Неправильным" с точки зрения любимого мифа предметам и явлениям дается объяснение, хранящее миф, но отвергающее опыт, что немедленно оборачивается принятием ошибочных решений и обтаптыванием самых разнообразных граблей.

     Я уверяю себя, что гардероб подруги мне не нравится потому, что у меня вкус лучше (а не потому, что она имеет успех!). Немцы верят, что проиграли Первую мировую из-за измены евреев (а не из-за отсутствия ресурсов и резервов!) В результате подруга отбивает у меня жениха, а Германия и Вторую мировую проигрывает.

     А вот еще экзотический образчик "рационализации": т.н. "карго-культы".

     На остров, обитаемый первобытным племенем, приплывает корабль европейцев. Один, за ним другой, и привозят вкусную еду, удобные инструменты, красивые бусы… Откуда же все это берется? До недавнего времени мир островитян был ограничен родными берегами и местным уровнем развития производительных сил, при котором мороженое и транзисторы столь же невероятны, как для меня булки на елках в Самарской губернии. С существованием белых людей освоиться не так уж трудно, но поверить, что могут они такое сотворить, значит допустить, что они - умнее, т.е. стерпеть чувствительный удар по чувству собственного достоинства.

     В результате - единственное подходящее место для этих диковинок отыскивается в… загробном мире, обители предков, которая, по определению, является обителью чудес. Конечно же, обожествленные предки все это шлют любимым потомкам в награду за благочестие, а белые - просто узурпаторы, незаконно захватившие наше наследие. ...Ну и оргвыводы делаются, разумеется, соответствующие… Вариант, естественно, не оптимальный, причем, не только с точки зрения белых! Самим туземцам такой подход принесет не только множество синяков и шишек, но и надолго преградит им путь к самостоятельному изготовлению компьютеров и велосипедов.

     Несколько более удачна попытка создать другую разновидность общественного сознания, такую, чтоб не особо торопилась постулировать "как надо", а разбиралась бы прежде потщательней с тем, "что есть". Вы уже, вероятно, догадались, что намекаю я на науку.

     Разумеется, и научная теория тоже, в конечном итоге, форма мифа, т.е. способ заполнения пробелов в неполной нашей информации, но держится она гораздо скромнее, на полноту отображения действительности не претендует, разве что на ее моделирование, т.е. построение схемы, отражающей лишь некоторые, нужные для конкретной цели черты явления, по принципу: "Щелкни кобылу в нос - она махнет хвостом". Переживания кобылы и конструкция хвоста из виду упускаются вполне умышленно, и никого это не волнует, покуда кобыла не передумает и не начнет вместо "хвостомашества" лягаться левой задней.

     На связь с действительностью модель проверяют гораздо строже, регулярнее обычного мифа, а в случае чего без зазрения совести заменяют другой, что обеспечивает гибкость, непрерывное и почти бескризисное уточнение нашей картины мира, а главное - небывалое развитие техники, расширение возможностей человека. Но увы, вопреки распространенному мнению, не может наука не то что взять на себя функции мифологии традиционной, она и сама без нее не просуществует ни дня, ни часу.

     Ведь опирается она на недоказуемый постулат, что надо исследовать природу и использовать это знание для улучшения человеческой жизни. Постулат этот в моду вошел всего только века три назад, а нынче уже из нее выходит. Современный постмодернизм, то, что есть, принципиально игнорирует, не отличает правду от лжи, а реальность от бреда сумасшедшего, что всякое исследование обессмысливает вообще на корню. Между прочим, это уже сегодня отрицательно сказывается на престиже, оплате, а следовательно и уровне фундаментальных исследований. Отрасли прикладные, т.е. перекачивание результатов науки в технику, еще кипят и бурлят, но что будет, когда сегодняшние результаты будут уже переработаны, а завтрашних не будет вообще?..

     Научный миф есть всегда явление вторичное, производное и зависимое от господствующих в данное время в данном месте мифов ненаучных, но и это еще не все. За свободу исследования приходится платить значительным ограничением сферы, в которой наука допускается к принятию решений. Была, допустим, проблема: как сделать атомную бомбу? Были, конечно, поиски, разногласия, споры о наиболее подходящей методике и эффективной технологии, но все они разрешались в ходе строго научной дискуссии. Однако через некоторое время встала проблема другая: а хорошо ли делать, да еще и использовать такое страшное оружие?

     Вот, предположим, расчеты и опыт показывают, что скидывание бомбы на Хиросиму позволило гораздо быстрее закончить войну и сэкономить на этом энное количество солдатских жизней. И тут ученый, который, например, гуманист, заявляет, что жизни своих солдат спасать за счет жизней гражданского населения противника - варварство, и он на это дело не пойдет. А другой ученый, который патриот, ему возражает, что они-то нас не жалеют. А третий, который коммунист, считает, что поскольку победа Родины Всех Трудящихся значительно ускорит наступление рая на земле, так что в сравнении с этим какие-то пара десятков тысяч японцев!.. А четвертый точно знает, что коммунизм не лучше нацизма… А пятый, убежденный, что худой мир лучше доброй ссоры, потенциальному противнику атомные секреты пойдет выдавать, чтобы родное государство в соблазн мирового господства ненароком не впало…

     Ни одну из этих позиций в рамках науки ни обосновать, ни опровергнуть невозможно, сколько ни просчитывай, ибо никаким расчетом не обоснуешь, что мировая революция важнее жизней мирного населения… или наоборот. Две противостоящие друг другу системы ценностей умом, быть может, и удастся понять, но аршином общим уж точно не измерить. В ту и в другую можно только верить. Или нет.

     Правда, за то, что настоящей науке недоступно, ничтоже сумняшеся берутся всяческие "научные мировоззрения", чья научность ограничивается обыкновенно научной терминологией, и хорошо еще, если не XIX века. Но от науки отличить их совсем не трудно, достаточно вспомнить, каково ей, бедняге, пришлось в братских объятиях ну очень научного коммунизма.

     Итак, наука вполне достойна уважения и много для чего полезна, но нашу проблему решить она не в силах. Самое лучшее решение нашли все-таки мифы традиционные, существующие у всех на свете народов. Существуют (и даже создаются) такие мифы и в наши дни. Чтобы понадежнее отличить их от научных, давайте назовем их "идеологическими". Выполнены они обычно в виде текстов, повествующих о прошлом, но это - обман зрения. На самом деле время мифа замкнуто в круг вечного возвращения: все, что было - будет, и все, что будет - было. Если в это не верить, то никакое обобщение опыта, в принципе, невозможно. Идеологический миф повествует о том, что бывает, если…, как надо поступать в случае, когда..., как полезно слушаться старших и как опасно подставлять ножку паровозу.

     Поэтому, кстати, вопрос об исторической достоверности мифологических историй отнюдь не свидетельствует об образованности вопрошающего. Миф может строиться на действительных исторических событиях, если они подходят для необходимого наставления, может их для этой цели и "подчищать", и выворачивать наизнанку и даже, для пущей назидательности, такие сочинять, каких на свете не бывало - все это входит в правила игры.

     Мода на запись идеологомифологических текстов - явление исторически довольно позднее, исходная форма - устное предание с возможностью варьирования при каждом пересказе, в зависимости от вкусов рассказчика и его аудитории. Древние авторы и слушатели понимали это прекрасно. В Пятикнижии Моисеевом почти все мифы зафиксированы в двух или более вариантах. Не надо думать, что, как зовут его библеисты, "окончательный редактор" был полным идиотом и не замечал расхождений между записываемыми текстами. Напротив - именно существование нескольких вариантов одного и того же мифа свидетельствовало об его популярности и достоверности. Этим, между прочим, и объясняются все, столь милые сердцу "научных атеистов", "противоречия" Священного Писания, а также… обеспечивается незаметная, безболезненная интеграция новшеств. Не зря же некоторые религии запрещают письменную фиксацию преданий.

     Такой запрет существовал, в частности, в иудаизме касательно т.н. "Устной Торы". Когда ее, по стечению исторических обстоятельств, пришлось все же зафиксировать (в книге, называемой "Мишна"), то в параллель тут же пошел процесс толкования - так возникла Гемара, (а Мишна и Гемара вместе составляют тот самый знаменитый Талмуд). Вопреки распространенному мнению, толкование вовсе не разъясняет смысл толкуемого текста, оно, как правило, изменяет его.

     Делается это примерно так:

     В начале было Слово". С первых строк
     Загадка. Так ли понял я намек?
     Ведь я так высоко не ставлю слова,
     Чтоб думать, что оно всему основа.
     "В начале мысль была". Вот перевод.
     Он ближе этот стих передает.
     Подумаю, однако, чтобы сразу
     Не погубить работы первой фразой.
     Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
     "Была в начале сила". Вот в чем суть.
     Но после небольшого колебанья
     Я отклоняю это толкованье.
     Я был опять, как вижу, с толку сбит:
     "В начале было дело", - стих гласит.
     И.-В. Гете

     Видали?.. Во как ловко Фауст Евангелие от Иоанна с точностью до наоборот перетолковывает! "Дело" ему, видишь ли, в начале понадобилось… В оригинале стоит die Tat - что, кроме "дело", означает еще "поступок". Понятно, к чему профессор клонит: надоели ему теории, что к истине не приближают ни на шаг, вот сейчас он, с помощью Мефистофеля, начнет совершать поступки, от теории, то есть, к практике перейдет, а для обоснования своего решения привлечет Священные Писания. Не важно, что там Иоанн на самом деле думал, а важно, что из этого текста, под влиянием своих проблем и своих обстоятельств, вычитывает Фауст ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.

     Для этого надо только вполне удобопонятный текст истолковать как НАМЕК на нечто невыраженное, но имплицитно присутствующее непременно. Вот вам образчик из Талмуда:

     "Сказание рава Иуды со слов Рава:
     Когда Моисей взошел на небо, ему открылось такое видение: сидит на
     престоле Всевышний и украшает буквы Торы венчиками.
     - Господи, - вопрошает Моисей, - для чего эти венчики? Отвечает
     Всевышний:
     - Через много поколений должен родиться человек по имени Акива бен
     Иосиф, и ему суждено из каждой черточки этих венчиков извлечь многое
     множество законотолкований.
     Просит Моисей:
     - Господи, дай мне увидеть этого человека.
     - Гляди, - говорит Господь.
     Видит Моисей: учитель - и перед ним рядами ученики.
     Занял Моисей место в конце восьмого ряда, слушает и недоумевает, о
     каком это [в Торе не написанном] законе у них речь идет?
     Но вот он слышит - на вопрос учеников:
     - Раби, на чем основываешь ты это толкование? - Р. Акива отвечает:
     - Оно вытекает из принципов, установленных Моисеем на Синае…
     Сангедрин, 29".

     Таким вот именно манером давно уже приспособились христиане догмат троичности вычитывать из книги Берешит, но чемпионы мира, конечно же, наши, иудейские каббалисты. Тут не то что "намеки", тут и омонимы в дело идут, и гематрии (числовые значения букв), и даже промежутки между буквами в книге. По хитрой их методе ничего не стоит вычитать рецепт яблочного штруделя из расписания поездов Московско-Ярославской железной дороги.

     Но вычитывают они обыкновенно ответы именно на те вопросы, что реально стоят в тот момент перед общиной. Ответы эти могут быть сколь угодно глубокими, правильными и мудрыми, но в любом случае это - их собственные мысли, в первоначальном тексте этого нет. Вот так вот и существует в истории всякая живая религия. Старое используется как материал для создания нового, неактуальное отсеивается, перетолковывается, а буквальное понимание иной раз попадает даже и под запрет. Взять хоть евангельскую Нагорную Проповедь, то самое поучение про подставление второй щеки… Не один Лев Толстой под анафему загремел за попытку принять ее всерьез… Но мы сейчас не про то.

     Современная идеологическая мифология тоже обязательно содержит развернутые повествования. Например, расовая идеология нацистов включала, в частности, рассказ о том, как благоденствовали русские под опекой Екатерины Второй, занимая подчиненное положение, отведенное им самой природой, как оптимально и гармонично дополняли друг друга заботливая правительница и покорные управляемые. А идеология европейской левой немыслима без истории "ненасильственной победы" Махатмы Ганди над гордыми британцами (при тщательном замалчивании полного провала "ненасильственной" стратегии в разборках индуистов с мусульманами, включая и гибель самого Учителя). Но в наше время ни одна уважающая себя идеология не обходится без наукообразных теоретических построений типа "Майн Кампф". Хоть и торчат из этих писаний белые нитки, и читают их только и исключительно карьеристы да охотники за научными степенями - большинство последователей, как встарь, "историями" обходится вполне - но без теорий нынче не принято - несолидно!

     Осмысляя, "приручая" реальность, всякий идеологический миф тем самым и "оправдывает" ее. Либо впрямую - утверждением, что творение "хорошо весьма" или поддается совершенствованию с перспективой достижения всеобщего счастья, либо косвенно - обещанием загробного воздаяния, опять же, на любой вкус: от нирваны до семидесяти двух девственниц на брата.

     Итак, один и тот же миф в форме устного предания может существовать во многих вариантах, а в письменной форме обрастать комментариями, которые позволяют ему меняться в ходе исторического развития, оставаясь самим собой, покуда в целости остается общность, частью сознания которой он является. Покуда все его "как надо" оправдывают, обосновывают и разъясняют реально существующий стереотип поведения.

     Стереотипу поведения обучаются с детства, в процессе социализации, когда простым подражанием, а когда и с разумными разъяснениями. В результате, в голове у каждого психически нормального представителя общности образуется не обязательно осознанная "аксиоматика", которую он, в меру своей разумности, применяет при решении разнообразных задач многомерной геометрии жизни.

     Между мифом и стереотипом поведения существуют знаменитые отношения "яйца и курицы": Опыт, накопленный в действии, осмысливается в форме мифа, диктующего принятие определенных решений и совершение действий, которые, в свою очередь, расширяют опыт и осмысливаются в форме толкования и развития мифа… На хвосте мочало - начинай сначала! Именно поэтому в большинстве древних обществ органическим компонентом мифа всегда был закон, т.е. объявление, что тут можно, что - нельзя. Причем, в разных сообществах все эти "можно" и "нельзя", прошу заметить, - различны.

     Представьте себе, например, ситуацию: в контору пришел новичок, порядков он еще не знает и, естественно, ошибается. Его сосед замечает ошибку и... Что должен он сделать, чтобы помочь новому товарищу? В Европе или в России - подойти и тихонечко, чтоб начальство внимания не обратило, поправить и подсказать. Новичок поблагодарит и воспримет это как ободрение и поддержку. А вот в арабских странах, представьте себе, он это воспримет как личное оскорбление. По тамошним правилам игры такое поведение устанавливает между вами отношения начальник/подчиненный, т.е. равный по положению коллега, пользуясь неопытностью новичка, претендует на власть над ним. В арабской стране правильной линией поведения будет... подойти потихоньку к начальнику и обратить его внимание на то, что не так. И никто это не расценит как донос - ведь право поправки имеет только начальник, ему и передают - по инстанции.

     Вспомните мудрого Максим Максимыча, который, рассказывая о поступке черкеса, недопустимом с точки зрения европейских норм поведения, невозмутимо добавляет: "...По-ихнему он был совершенно прав".

     Именно эта особенность идеологического мифа внушает наибольшие подозрения товарищам прогрессистам. Еще бы - она ведь препятствует взаимопониманию между людьми и народами, созданию того самого "единого человечьего общежития", в котором невозможной станет война (а как же - противник-то ведь такой же человек, как и я!) и возлюбит всяк не только ближнего, но и дальнего более самого себя. Отсюда отчаянные попытки навязать науке функцию, ей не свойственную, (поскольку дважды два и в Африке четыре, и никакому Конфуцию ни в жисть не перекроить Пифагоровы штаны), или уж, на худой конец, очистить все мифы от национального своеобразия, оставив только "общегуманистические" моменты, свойственные так или иначе мифам всех времен и народов.

     Первой такой попыткой была, кстати, античная философия, пытавшаяся примирить между собой культуры лоскутной империи Александра Македонского, но в конце концов никого не примирила, а просто помогла созданию вместо всех их культуры новой, христианской. По выражению отцов церкви сыграла она роль "детоводителя ко Христу". Но "общечеловеческой" та культура стать, конечно же, не смогла, хотя и претендовала, а при попытке проглотить, больше, чем переварить была способна, с треском раскололась на Восточную и Западную, в каковом качестве и пребывает до наших дней.

     Хотя действительно в мифах (и, соответственно, стереотипах поведения) всего человечества при ближайшем рассмотрении общего находится немало. К примеру, ни одна культура не рекомендует представителю вида гомо сапиенс ходить на ушах, употреблять в пищу глину, песок и мухоморы, но увы… даже такие предписания и запреты в каждой культуре подпираются мифологией разной.

     Возьмем, к примеру, слова, произносимые Гариным-королем в бессмертном фильме "Золушка": "Когда-нибудь спросят: "А что вы, собственно, можете предъявить?" И тогда никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу - большой, а сердце - справедливым". Все мы верим, что король прав. Существует, просто-таки не может не существовать какой-то "гамбургский счет", по которому воздается каждому. Но кто и как предъявляет его? Христианин вам расскажет про Страшный Суд, индуист на карму сошлется, я лично склонна скорее согласиться с ТАНАХом: аморальность нынешнего поколения скажется неизбежно на обществе, в котором доведется жить нашим детям и внукам… и даже, может быть, по этой причине, вовсе не доведется им жить… (Сравн. Шмот (Исход) 20,5).

     Так вот, надо ли все эти объяснения непременно к общему знаменателю приводить, исполняя извечную мечту Макарушки Нагульнова, чтоб все народы и расы слились в одно и стали бы все приятно смуглявые? Во-первых, сходство (как убедимся мы несколько ниже) способно раздоры порождать не меньше (если не больше!), чем различие, а во-вторых, неудобства и даже опасности различий с лихвой покрываются их выгодами.

     Прежде всего, без разнообразия культур никогда не смогли бы мы освоить землю, к разным климатическим и почвенным зонам приспособиться, пришлось бы всем толпиться на одном пятачке. А если к тому же учесть, что и климат, и даже почва на планете нашей постоянно меняются (хотя и не так часто, как сценки в телевизионном хэппенинге), тем более важно, чтобы существовал выбор из нескольких вариантов приспособления: не выйдет у одной общности - ну так попробует другая. Каждая культура создает свои собственные приемы труда, технические изобретения, художественные произведения, а прочие - заимствуют, обеспечивая ускоренное развитие распространением наиболее удачных достижений.

     Наука, как ей положено, это объясняет, а идеология, от древней мифологии и до наших дней, охраняет разнообразие. Самые фантастические обоснования придумываются для доказательства, что "мы хорошие", для необходимости хранить культурную самобытность, отторгать чужаков, думающих, чувствующих и поступающих иначе (знаете, что такое снобизм?). Особенно интенсивно "самоутвердительные" мотивы звучат, когда сообщество в опасности. Вспышки ксенофобии стабильно наблюдаются в период войны или в тех общностях, что постоянно под стрессом. Самый наглядный пример - унижаемые и угрожаемые нацменьшинства. Мало где можно встретить высокомерие большее, чем то, с каким относились евреи к "гоям", а цыгане и поныне относятся к "гаджи".

     Взаимодействие культур - дело благое, необходимое, но оно же непременно предполагает их разграничение. Кому доводилось наблюдать за воробьями на проводе, замечал, что если случайно садятся они слишком близко друг к другу, - друг друга клювами начинают долбать, покуда не раздвинутся на оптимальную дистанцию.
     Ограждение, отгораживание культур друг от друга не потому необходимо, что одна лучше другой, а потому, что без ограды не выживет ни та, ни другая. Я этот текст пишу сейчас по-русски, могла бы и по-немецки, и даже, если очень обнаглею, на иврите попробовать, но вот не сделав предварительно выбор, не решив, на каком языке остановиться, я бы вообще никакого текста написать не смогла. При том, что, как всем известно, языки влияют друг на друга (в современном иврите иной раз ой как чувствуется родной язык Бен-Йегуды, а в русском полно старых немецких заимствований!), на трех языках разом ничего вразумительного не скажешь.

     Попробуйте, грубо говоря, в одной стране одновременно жить по галахе, по шариату и по сталинской конституции. Можно в законодательном порядке предоставлять желающим евреям отгул на Йом-Киппур, но невозможно всенародный праздник устраивать и на Рождество, и на Пурим. Какая-то культура, чья-то традиция все равно будет главной, а прочие - терпимыми в том объеме и на тех условиях, которые она предоставит им - от запирания в гетто до полной ассимиляции.

     Мультикультурализм - это круглый квадрат, вечный двигатель и сапоги всмятку. Как воробьи на проводе, отталкивают друг друга разнокультурные общности, если друг к другу подойдут слишком близко, только вот долбают они друг друга уже не клювиком воробьиным. Если силы более или менее равны, они "отодвинутся друг от друга", т.е. границами отгородятся и будет по свою сторону каждая жить. Если одна окажется сильнее - может другую покорить, иногда даже физически уничтожить ее носителей.

     Иногда культура более жизнеспособная уничтожает менее жизнеспособную, не убивая, ее носителей, а ассимилируя их. И это тоже - немаловажный фактор сохранения жизнеспособности человечества в целом, только вот напрасно видят в нем некоторые активно ассимилирующиеся евреи путь к культуре "общечеловеческой". Возможно, потомки их станут французами, немцами или русскими, но "общечеловеком" все равно не станет никто никогда.

     Вот как все выходит красиво, гармонично и согласовано: родился человек, попал сразу же в некоторую общность - семью или уж, на крайний случай, коллектив, ее заменяющий, - обучили его языку, стереотипу поведения, а как подрос - рассказали и миф и привили понятие о ценности родного инкубатора. Так, значит, и будет теперь сообщество жить да поживать, переходя из поколения в поколение, пока не погаснет солнышко или земля с астероидом не столкнется?..

     Э-э нет, не так все просто. Кроме скрепляющих, "центростремительных" моментов, которые разобрали мы выше, есть в каждой общности и силы центробежные, работающие на разрыв. Но чтобы обнаружить эти силы и механизмы, нейтрализующие их подрывную деятельность, нам придется временно покинуть уровень сознания и спуститься к его корням. Туда, где кончается область разума и начинается работа инстинкта.

     То, что следует ниже, не перевод и даже не совсем пересказ. Просто я попыталась своими словами на основании собственного опыта изложить основную идею "системы" французского литературоведа, американского антрополога Рене Жирара.

     Глава II
     Палка о двух концах

     Из которой видно, что подражание - занятие далеко не безобидное

     В поле брани Разорваки
     пал за вольность как герой.
     Бог с ним - рок его такой.
     Но зачем же жив Костаки,
     если в поле Разорваки
     пал за вольность как герой?
     К. Прутков

     Вряд ли кто-нибудь станет особенно возражать, если я скажу, что человек - самое умное из всех животных, а умное животное отличается от глупого, в частности, тем, что способно и даже обязательно должно учиться, а учиться - значит перенимать у другого то, что он делает, повторять за ним, имитировать его. Охота к таким занятиям именуется у психологов инстинктом подражания. Как и все прочие инстинкты, действует он бессознательно.
     Детеныш любого млекопитающего, в том числе и человека, сосет, что ни попадя, не потому, что постиг необходимость питания для выживания, а потому, что сосать ему охота. Малознакомая парочка оказывается в объятиях друг друга, поскольку неосознанная власть инстинкта размножения сильнее осознанной опасности СПИДа. А младенец, быстро и ловко ползающий на четырех, встает, шатаясь, на нетвердые ножки, потому что все вокруг на двух ходят, и инстинкт подражания заставляет его хотеть - как все.

     Понятно, что человек, который всех зверей умнее, учится гораздо дольше и серьезнее, а значит, и инстинкт подражания у него должен быть от природы куда более развит. Без этого не стать бы ему никогда царем природы и венцом творения. Но... всякая палка, как известно, о двух концах. Инстинкт подражания открывает нам огромные возможности, но он же таит в себе неисчислимые опасности.

     Проделаем мысленный эксперимент: в пустой комнате разложим на виду десять совершенно одинаковых игрушек и впустим туда десять ребятишек-трехлеток. Что будет? Всякая сколько-нибудь опытная воспитательница без колебаний ответит: "Рёв и драка".
     Но почему же? Игрушек на всех хватает, и у всех одинаковые. Почему это Пете надо непременно не того медвежонка, который его дожидается, а вот именно того, которого только что взяла Катя? А потому что надо ему, на самом деле, вовсе не медвежонка. Ему надо повторить за Катей замеченное им действие, а значит - взять именно то, что взяла она. Не зря говорят, что в чужом горшке всегда каша слаще. Инстинкт подражания заставляет нас желать того, что видим мы у другого, будь то власть или деньги, квартира или машина, муж или жена, или всего-навсего игрушечный медвежонок. Он отравляет нас вечной завистью к чужой судьбе, разобщает, натравливает друг на друга, превращает в соперников и смертельных врагов.

     Ясно, что, не научившись держать в узде столь опасный инстинкт, человечество не смогло бы просуществовать ни дня, ни часа. Да что там человечество - животные и те уже не могут. В любом стаде, прайде, стае, или как еще там их зовут, обязательно существует иерархия: вожак, стоящий на самой верхней ступеньке, первым берет себе, чего хочет из пищи, самок и т.п. Прочие - ждут. Из оставшегося выбирает следующий, рангом пониже - так по нисходящей оно и идет. Последнему - что останется, а не останется - так сам дурак. Нижестоящая обезьяна скорее с голоду сдохнет, чем протянет лапу за бананом прежде вышестоящей.

     Не то чтобы принцип иерархии был человечеству вовсе чужд, но... видно, для нашего переразвитого инстинкта подражания одной иерархии уже недостаточно. Подпирают ее изобретения уже чисто человеческие. К примеру - табу.
     Всякая культура всякого общества непременно что-нибудь запрещает, поскольку по опыту знает, что есть на свете вещи вредные и опасные. Понятно почему, к примеру, традиции монголов и казахов запрещали землю пахать: в степях, где они кочуют, корни трав держат почву, а распаханную, измельченную ее того гляди унесет суховей. Не требуется особо объяснять смысл существующего в исламе запрета на спиртное...

     Но вот скажите вы мне, откуда во многих древних культурах берется запрет на... близнецов? Их считают порождением дьявола, боятся, уничтожают... Почему и до наших дней в Европе табуировано... зеркало? Почему его завешивают в доме умершего? Почему верят, что в нем можно видеть судьбу? И наконец, откуда взялось утверждение, что быть артистом грешно? (Вспомните - только личное вмешательство короля заставило католическую иерархию отвести место на кладбище небезызвестному господину де Мольеру).

     Не в том ли причина, что ремесло артиста в том и состоит, чтобы подражать, имитировать других людей? Не тем ли опасны близнецы, что не вписываются они ни в какую иерархию, и в случае конфликта абсолютно невозможно решить, кто прав, кто виноват? А уж из зеркала-то и подавно глядит на каждого человека больше чем близнец-двойник, т.е. по определению самый страшный, самый смертельный враг, потому что хочет всегда и во всем того же самого, что и ты, претендует на твое место под солнцем... Понятно, что темный, инстинктивный страх двойника всегда живет в нашем подсознании и выходит на поверхность при многих психических заболеваниях, понятно и то, что увидеть двойника считается приметой приближения смерти.

     Во всех без исключения человеческих обществах существует запрет инцеста - близкородственных браков. Говорят, что инцест приводит к вырождению, но даже если это и правда, причиной запрета это быть никак не могло. В те времена, когда возник этот запрет, еще действовал естественный отбор: слабый детеныш погибал, не оставляя потомства, и не было ни нужды, ни охоты искать причину его слабости. Но представьте себе, что произошло бы в человеческой или даже прачеловеческой общности, если бы все братья, повинуясь инстинкту подражания, разом накидывались на одну и ту же сестру!.. Самый лучший выход - брать жену на стороне: я ее брал, моя она и будет, а ты себе другую ищи. Ну и, конечно же, иерархия, унаследованная от животных предков, подпирается в человеческом обществе соответствующими табу: "Государь у нас - помазанник Божий, никогда он быть неправым не может". (А. Городницкий).

     Все это существует, но... достаточно ли эффективно оно функционирует? Все мы знаем, что по зеркалу на святки гадают, что на чужую жену глаз кладут, будь она хоть марсианка, а скоморохи, в конечном итоге, оказались куда более живучими, чем попы. Что же до иерархии, то, кажется, аббат Сийес лет уж 300 тому назад заметил, что кабы была она взаправду от Бога, то одни люди рождались бы со шпорами на ногах, другие - с седлами на спине.
     Однако же, поскольку все мы друг с другом пока что окончательно не передрались, стоит предположить, что кроме запретов и иерархии существуют еще какие-то специфические средства, обуздывающие инстинкт подражания и предотвращающие войну всех со всеми.

     Попробуем-ка отыскать их!

     Глава III
     День Святого Никогда

     Из которой явствует, что карнавал не всегда
     забава, а убийство не всегда преступление

     И хозяин, и батрак
     Вместе шествуют в кабак.
     В день Святого Никогда
     Тощий пьет у жирного в гостях.
     Б. Брехт

     Во всех обществах и культурах мира существуют - либо существовали до недавнего времени - обычаи и ритуалы, которые можно условно назвать "карнавальными". Где - регулярно, в определенное время года, где - с неправильной периодичностью, но неизбежно наступает момент временной отмены большинства, если даже не всех запретов.
     Во время карнавала дозволено высмеивать власть имущих, нарушать все порядки, заводить кулачные бои, нередко даже и устраивать оргии, "свальный грех", т. е. открывается доступ ко всем сексуальным партнерам без разбора. А главное - можно и даже должно подражать, передразнивать других, переодеваться в чужое платье, имитировать чужое поведение...

     Где-нибудь в современной Баварии или Италии это уже не более чем веселая игра, но в первобытных, родовых обществах этот процесс воспринимается, напротив, очень серьезно. Это - священнодействие, таинство, без которого немыслима жизнь рода-племени. Первобытные религии учат, что без этого и солнышко не взойдет, и дождик не выпадет, и не станет земля родить.
     Вероятно, не будет ошибкой истолковать подобную настойчивость в чисто психологическом ключе. Всем известно, что запретов в древности было больше, соблюдались они строже, чем теперь, естественно, время от времени людям требовалась передышка: выпустили пар из котла - и с новой силой тянем лямку дальше. Это, конечно, правда, только... не вся.

     Дело в том, что кроме отмены запретов, "карнавальный" ритуал обязательно включает еще один элемент, который мы еще не упоминали. В программу итальянского карнавала входит, к примеру, сожжение соломенной куклы (помните фильм "Амаркорд"?). Российские этнографы тоже упоминают про то, как на масленицу в одних губерниях такую же вот соломенную "зиму" жгли, а в других "кострому" - топили.
     Если же мы обратимся теперь к культурам первобытным, где все эти ритуалы сохранились в своем подлинном, изначальном виде, то окажется, что это - момент жертвоприношения. Тут уж не чучело жгут, тут убивают живое животное... если не человека. Путь от карнавального беспорядка к нормальному порядку лежит через кровь, и если верить жрецам всех древних религий мира, без крови тот порядок крепким не будет.

     Вера эта в нас и поныне не умерла: "Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась". (Б. Окуджава). Помните бесчисленные сказки и легенды разных народов, что вот-де, мол, строили город (крепость, монастырь...), а стены не стояли - падали, покуда не догадались под фундамент живого человека зарыть?..
     Чтобы понять истоки этой веры, проделаем еще один мысленный эксперимент:
     Перед нами группа пралюдей, которые еще не совсем выделились из животного царства, но уже находятся на пути к очеловечению. Значит, инстинкт подражания интенсивно развивается, иерархия становится все менее устойчивой, все более хрупкой, и вот... В такой-то момент два полуобезьяна подрались за черствый кусок трудового банана!

     Нетрудно понять, что мы просто-напросто повторяем предыдущий эксперимент. С той только разницей, что место трогательных малолеток с куклами и мишками заняли свирепые полузвери, вооруженные камнями и дубинами, а строгой Марь-Иванны, которая одна только способна навести порядок, еще и в проекте нет. Понятно и то, что через пять минут этот самый банан будет забыт и растоптан, и наступит полный кромешный ад. Чем же такое побоище, в принципе, может кончиться?
     Возможно, они друг друга перебьют. Возможно - по лесам разбегутся и все равно поодиночке не выживут. Но есть еще третья возможность...

     Представьте себе, что в общей свалке сложилась вдруг ситуация - двое (или трое!) - на одного. Если окружающие ее заметят, у них, бесспорно, возникнет соблазн присоединиться к более сильной, побеждающей, стороне, подражать тому, кому лучше. (Подобные явления зоопсихологи наблюдали и в сообществах животных, см. например, книгу Джейн и Гуго Ван Лавик-Гудолл "Невинные убийцы".) И тут пойдет процесс, который Жирар назвал "поляризацией": постепенно вражда и ненависть большинства, если не всех, обратится на одного - на того, кто в данный момент, по чистой случайности, оказался слабее. И станет тогда "данный момент" в его жизни - последним...

     А вот в жизни сообщества станет этот момент моментом чуда, моментом спасения, потому что... Как только обнаружат они, что победили, расправились со "всеобщим противником", так сразу исполнится каждый чувства глубокого удовлетворения, и не врага уже, а союзника увидит в соседе справа и в соседе слева. И тотчас же, словно по волшебству, воцарятся в нашем стаде мир и согласие. Живи - не хочу!
     Конечно же, это должно было произойти не раз и не два, и даже не двадцать, прежде чем пралюди заметили и, на свой лад, осмыслили это явление: если в сообществе возникает разлад, если вражда и соперничество ставят под угрозу существование всех и каждого, надо, чтобы умер один - за всех. И смерть его обернется для прочих жизнью.

     Трудно, конечно, предположить, чтобы дошли до такого понимания во всех, сколько ни было их, стадах. Зато легко предположить другое: те сообщества, где до такого выхода не додумались, не выжили - погибли в развязанной бесконтрольным соперничеством войне всех против каждого и каждого против всех.
     Среди всех племен и народов, выживших и доразвившихся до "человека разумного", ни единого нет, кто не знал бы, в той или иной форме, ритуалов карнавала и жертвоприношения, не повторял бы непрестанно в течение веков и тысячелетий той же игры: вдруг летят все запреты, исчезает всяческая иерархия, порядок растворяется в хаосе, и только смерть одного человека (или хотя бы животного - вместо него) возвращает сообщество к нормальной жизни.

     Глава IV
     Один за всех - и все на одного

     В которой объясняется свирепость языческих
     идолов и опровергается постулат "человек добр"

 

     Убит, но жив...
     Безвинен, но виновен...
     Враг всей земли и многих бед причина.
     А.К.Толстой

     Разумеется, чтобы теперь уже вполне сознательно воспроизводить и повторять этот процесс, пралюди, а затем и люди должны были как-то осмыслить, постичь его, т.е. создать соответствующий миф. Попробуем проследить их логику.
     Произошло чудо: только что было сообщество на волосок от гибели, и вдруг - снова на земле мир и в человецех благоволение. Как же это произошло? Что изменилось в мире?
     В мире, а вернее в их общине, одним человеком стало меньше. А стало быть... не иначе как в нем причина! Вероятно, это он - убитый - каким-то таинственным неизвестным первобытной науке способом вызывал весь этот хаос, ненависть и братоубийство, коль скоро с устранением его все это тут же исчезло... А может, наоборот? Может, его пролитая кровь обладает опять-таки непонятно откуда берущимся свойством гасить конфликты?..

     Так или иначе, в этом самом убиенном несомненно действует какая-то сверхъестественная сила, которую никак невозможно понять и объяснить, но зато можно... обуздать ее, поставить себе на службу! Ведь никто иной, как мы сами, только что, пролив кровь этого таинственного существа, превратили его злые, вредоносные чары в добрые и спасительные! Эврика! Сим победиши!
     Посмотрите, как, уже много веков спустя, рассказывали эту (в сущности, именно эту самую) историю три разных, незнакомых между собой народа:

     В племени тикопия с островов Тихого Океана говорят, что в древние времена боги были как люди. Так на земле, среди людей, и жили: с каждым родом-племенем - свой бог. Однажды страну Тикопиа посетил чужой бог по имени Тикарау. Местные божества приготовили в его честь богатый пир, но прежде чем приступить к празднеству, устроили состязания, чтобы помериться с гостем силой и ловкостью. Он же сделал вид, будто споткнулся и захромал, а сам, улучшив минуту, сгреб в кучу все наготовленные яства и кинулся с ними бежать на холмы. Все боги пустились за ним в погоню, тут он, к счастью, споткнулся на самом деле, так что одному из преследователей удалось выхватить у него кокосовый орех, другому - плод хлебного дерева, третьему - ямс, четвертому - таро. С остатком свой добычи Тикарау вскарабкался на холм и взлетел оттуда на небо.

     Индейцы племени оджибва рассказывают, что пять древних родов, составляющих племя, восходят к шести сверхъестественным, но человекоподобным существам, вышедшим некогда к людям из волн океана. У одного из них были завязаны глаза, чтобы он не мог смотреть на людей. Но он так страстно желал увидеть их, что сдвинул потихоньку повязку, однако как только он взглянул на человека, как тот упал мертвым. Пришелец не желал людям зла, просто слишком велика была сила его взгляда, так что пятерым пришедшим с ним пришлось отослать его обратно на дно морское. Сами же они остались с людьми и принесли им множество благословений. От них-то и пошли пять древних родов или тотемов.

     А вот предание индейцев яхуна: Много лет назад пришел из страны солнца, из дома большой воды, маленький мальчик по имени Миломаки, который пел так чудесно, что все сбегались слушать его. Но кто, послушав его, возвращался домой и ел рыбу, тотчас падал мертвым. Так погубил Миломаки своим пением множество людей. Когда он уже вырос и стал юношей, родичи погибших схватили его и сожгли на высоком костре. Из пепла Миломаки выросла пальма пашинба. Она приносит прекрасные плоды, а флейта, сделанная из ее дерева, поет так же прекрасно, как когда-то пел Миломаки, и в пору созревания плодов люди играют на флейтах, поют и пляшут и благодарят Миломаки за его чудесный дар.

     Что общего во всех этих мифах?
     Первое, что бросается в глаза: все три воспроизводят ситуацию "Все - на одного". Но лишь в одной из трех историй более или менее понятно - за что. Врать, притворяться, хапать и злоупотреблять гостеприимством - нехорошо, это никому объяснять не надо.
     Но вот любопытный пришелец со дна морского - он ведь враждебных намерений никаких не имел, он "сглазил" человека, сам того не желая... Да и вообще, почему это авторы мифа так непоколебимо уверены, что причиной смерти был вот именно "дурной глаз" пришельца? А вот по той же самой уже известной нам логике: кого убили, тот, стало быть, и виноватый. Каким способом он все это проделывает? Да уж известно каким - сверхъестественным. И не надо тут даже никаких дурных намерений у него искать: коли глаз у тебя дурной - отправить тебя, голубчика, на дно морское - и концы в воду! Еще менее очевидна связь между пением Миломаки и отравленной рыбой, которую и ели-то без него. Связь эта, однако, сомнению не подвергается и является вполне достаточным основанием, чтобы сжечь неудачливого солиста.

    ...Общину постигает бедствие, она под угрозой гибели. Неважно, в чем причина - в нехватке ли продуктов питания, в массовом отравлении или эпидемии, или просто в пугающей необъяснимости внезапной смерти одного из ее членов - от всех болезней есть одна панацея: Найти виноватого! Обязательно найти, даже если интуитивно ясно, что ничего подобного он при всем желании сотворить никак не мог - наоборот, чем невероятнее, непостижимее его деяния, тем больше его могущество, а стало быть - и опасность.
     Во всех трех историях повествователи именуют жертву уже не человеком (хотя на самом-то деле выбор был чисто случайным, ничем она не отличалась от соседа справа или соседа слева), но - божеством. Существом сверхъестественным, пришельцем из иного, таинственного мира. Ведь именно смерть вот этого, единственного, а не другого, чудесным образом принесла избавление. С виду-то вроде бы был как все, а на деле-то, вот поди ж ты...

     Среди нас, в нашем мире, неприметным образом, замаскированные под нас, обитают божества, пришельцы из иных миров, носители сверхъестественной силы. Сила эта для нас вредна и опасна. Даже если субъективно они не желают нам зла, объективно ничего, кроме зла, принести не способны. Однако в наших силах превратить эти злые, вредоносные чары в добрые и спасительные. Для этого надо только...
    ...В первых двух мифах об убийстве впрямую, вроде бы, речи нет... Но вспомните, что на самом-то деле жертва была человеком - как вы и я. Так как вы думаете, что будет со мной или с вами, если отослать нас на дно морское? Или предложить с вершины холма вспорхнуть без парашюта? ...А уж в истории Миломаки все идет вполне открытым текстом: убили, сожгли... И после этого сразу все налаживается. Спасены запасы пищи. И пятеро пришельцев могут спокойно приступать к запланированным благодеяниям. А Миломаки так даже самолично осознал, перестроился и одарил своих убийц очень полезной пальмой.

     Не место богам среди людей. На небеса их отсылать следует. В лучший мир... Последний, смертельный удар, нанесенный жертве, мгновенно превращает ее из обычного человека - да к тому же еще всеобщего соперника и врага - в спасителя, благодетеля, могучего бога - покровителя племени. Изначально жертвоприношение было процессом сотворения божества, выявления и обуздания его сверхъестественной силы.
     Со временем в некоторых культурах развитие пошло по линии закрепления ненависти к уничтожаемой жертве (в пределе - каннибализм и охота за черепами). В других, напротив, перевесил момент ее слияния с божеством. Предназначенный в жертву, которому в короткий период между избранием и закланием было "все дозволено" (см. ниже), будет, конечно, всеми силами стремиться отдалить гибель, растянуть удовольствие, пользуясь тем, что в глазах соплеменников уже авансом является носителем сверхъестественных свойств. В конце концов, жертвоприношение становится чисто символическим, а избранник - живым талисманом, обеспечивающим сохранность рода-племени. Так родилась монархия. В большинстве случаев человека на жертвеннике в конце концов заменили животным (отсюда - позднейшие представления о жертвоприношении как об "угощении", "ублажении" божества, "уступание" ему кусочков повкуснее, вместо того чтоб самому съесть).

     Но навсегда осталась в подсознании человечества эта, на первый взгляд алогичная, иррациональная связь между затравленной жертвой и сверхъестественной мощью, между трепетом священного экстаза и зверской оргией линчевания.
     Теперь вам понятно, почему кровожадны языческие идолы?
     Да потому, что не знают они иного способа помощи в любых бедствиях (начиная, разумеется, с самого опасного - вражды и соперничества в общине), кроме как - объявить кого-то, любого человека или, на худой конец, в качестве заместителя, хоть животное, всеобщим соперником, вредителем и врагом, собрать и обратить на него всю ненависть, все грехи на него навьючить и вместе с ним отослать их в мир иной.

     У многих народов, практикующих человеческие жертвоприношения, намеченный в жертву должен, прежде чем умрет, совершить все известные в этом обществе преступления, нарушить все запреты. Он вытворяет что хочет, берет что приглянется, меняет женщин как перчатки... чтобы понадежнее все эти безобразия унести с собой в могилу. У других народов на него перед смертью просто символически "возлагаются" все грехи, несчастья и беды племени. Тем более, если с течением времени человек в этой роли все-таки заменяется животным, все грехи продолжают возлагать на ни в чем не повинную бессловесную тварь. Библейский ритуал "козла отпущения" вовсе не оригинален, сходные обычаи обнаружены этнографами во множестве у самых разных народов мира.
     Вот, вкратце, знаменитая "Гипотеза Жирара", за которую автора избрали недавно во Французскую Академию.

     Глава V
     Ритуал - это серьезно

     Объясняющая, что не важно, что праздновать,
     не важно как, а важно - с кем, а также рационально
     обосновывающая волшебную силу искусства

     Была бы водочка - а повод мы всегда найдем!
     Русская народная песня

     Если, путь прорубая отцовским мечом,
     Ты солёные слёзы на ус намотал,
     Если в жарком бою испытал, что почём, -
     Значит, нужные книги ты в детстве читал!
     В. Высоцкий

 

     Итак, в исходном моменте человеческое сообщество построено, увы, на крови. Ни миф, ни стереотип поведения недостаточны, чтобы уберечь его от раздора и распада. Приглядевшись, и в современном, цивилизованном обществе, особенно в минуты кризиса, нетрудно обнаружить действие механизма "козла отпущения", но хотя все так начинают, застревают на этой стадии развития далеко не все.

     Большинство сообществ с течением времени начинают стыдиться жертвоприношения, стремятся вытеснить или хотя бы как-то смягчить его. Человека в роли жертвы заменяет животное, а иногда (например, медвежья церемония айнов) убийцы даже оправдываются, заверяют хором: "Не мы убили тебя!". В других случаях вместо живого существа "казни" подвергается соломенная кукла (например, "Масленица"). В христианской литургии жертвоприношение воспроизводится лишь словами и символическими жестами, а из иудейского и мусульманского богослужения оно практически вообще исчезло.

     Но не бесследно. Вспомним еще раз, чего ради, собственно, производилось вышеописанное действо: желаемый результат - примирение участников за счет ощущения совместно одержанной победы, радость и гордость своей принадлежностью к родной общине. Посмотрим, какими средствами достигают этого результата в культурах, именуемых обычно "цивилизованными". Интересные объяснения содержит "седер песах" - ритуал еврейской пасхальной ночи. Занудные еврейские мудрецы открытым текстом формулируют многое из того, что на самом деле имплицитно присутствует в любом празднике всех времен и народов.

     Рассмотрим знаменитую притчу о четырех сыновьях. Хороший сын - тот, кто не просто участвует в ритуале, но стремится запомнить его, понять внутреннюю логику, чтобы до конца в нее вжиться, а при случае и помочь в этом другим. Даже если разбор его будет придирчивым, а вопросы - каверзными, все равно, пока направлены они на максимальное постижение, сын он - хороший.

     Но вот другой сын, которого агада именует однозначно "плохим" - он тоже вопрос задает, причем, почти тот же самый: "Что это у вас за праздник такой?" Разница вся в маленьком довесочке: "У вас". У вас - не у меня. Не мой это праздник, я к этим играм отношения не имею. Предписанный агадой ответ отца в переводе "с галахического на современный" звучал бы примерно так: "Да если бы не община, исполняющая этот ритуал, не событие, которое она в нем вспоминает, ни меня, ни тебя б на свете не было, дубина ты стоеросовая! Нашел, паскуда, перед кем нос задирать!"

     Простодушный сын - не теоретик, объяснения ему не нужны. Скажите ему только, как и что делать - присоединится он без проблем. А есть еще сын, который вообще не спрашивает: то ли по малолетству, то ли голова другим занята - не важно, его участие также необходимо.

     Вывод: понимание, чего празднуем, - желательно, но не обязательно. Зато обязательно участие каждого члена общины. Чтобы для каждого был этот праздник не "ваш", а "наш". Чтобы освободился со всеми каждый, хотя бы частично, от повседневных запретов, для чего нередко употребляют наркотики. Например, алкоголь (на седер песах каждый еврей обязан выпить свои четыре бокала). Игры и танцы воспроизводят момент беспрепятственного соперничества, драки всех со всеми. Настроение праздника - приподнятое, радостное, ощущение какой-то общей ПОБЕДЫ.

     Не так уж и важно, что за победа, реальная она или вымышленная, В. Шендерович и не подозревал, вероятно, насколько он был прав, призывая:

     "Сограждане!
     Не отдадим на поругание светлый день 7-е ноября. Много лет мы, наши отцы и наши деды в этот день не работали. С каждым годом все меньше оставалось тех, которые помнили, в честь чего они пьют, но это было неважно. Этот день переименовывали, но никто не смел послать нас на работу.
     И вот Государственная дума пошла на этот антинародный шаг. Сплотим же ряды! Скажем узурпаторам: ваша жалкая попытка отвлечь наше внимание на борьбу с поляками - не пройдет! Все честные патриоты России готовы выпить четвертого ноября в честь Минина и Пожарского, но седьмое - это свято!
     Не ждите нас в этот день на работе. Не отвлекайте своими политическими интригами. Называйте это Великой Октябрьской революцией или большевистским переворотом, но не шутите с огнем.

     Руки прочь от 7 ноября! Это - наш день. А повод мы найдем сами. И не один. (см. Приложение)
     ПРИЛОЖЕНИЕ
     Семь поводов выпить 7 ноября
     В этот день:
     - в Англии в последний раз публично повесили человека (1783);
     - родился гроссмейстер Нимцович (1886);
     - в Петербурге произошло самое крупное в истории города наводнение (1824);
     - в Турции приняли конституцию (1982);
     - в Дели прошли массовые волнения в связи с принятием решения о забое коров (1966);
     - Цицерон выслал из Рима Катилину (63 год до н.э.)
     - экспедиция Магеллана завершила первое кругосветное путешествие (1525).
     И ни слова о большевиках".

     Правоту его подтверждает опыт как иудеев, превративших весенний пастушеский праздник перегона стад на новые пастбища, в "Песах" - память Исхода из Египта, так и христиан, пристроивших вполне языческий летний и зимний солнцеворот под дни рождения Иисуса и Иоанна Крестителя. Как мед и брагу на русских праздниках водкой, а "барыню" фокстротом и рок-н-ролом, а то и антисоветскими песнями под гитару, заменить не составило труда.

     Ведь главное-то на празднике не рациональные объяснения, а эмоциональное ощущение радостного единения, без которого ни с какой общностью по-настоящему не может идентифицировать себя человек. Не может с открытым сердцем принять ее миф, не ощутит угрызений совести, совершая действия, запрещенные стереотипом ее поведения, даже если всю жизнь говорил только на ее языке. Без этого всегда на первом плане будут для него соперничество и вражда, которых, конечно же, всегда и везде хватает (хотя бы в подковерном виде).

     Сцепление мифа, ритуала и стереотипа поведения удобно представить себе в виде треугольника - жесткой опорной конструкции. Не то чтобы они не менялись - постоянно меняются. Но - взаимосвязано и одновременно. Ни миф, ни стереотип поведения нежизнеспособны, если не несет, не поддерживает их РИТУАЛ. Любой - от небрежного кивка знакомому на улице до свадьбы или первомайской демонстрации, работает на укоренение, укрепление общности, каждый ведет свой род от совместных жертвоприношений былых времен, а в нашем, цивилизованном, мире существует он еще в одной ипостаси, во глубине веков отпочковавшейся от того же праздника. Я имею в виду искусство.

     Уже древние греки нашли точное определение того, что происходило с человеком в театре: "катарсис" - коллективно переживаемое очищение психики от всяческих негативных эмоций, усложняющих отношения с ближними. Стоит, кстати, отметить, что основная тема греческой трагедии - "рок", т.е. обреченность героя без всякой с его стороны вины… точь-в-точь как, согласно гипотезе Жирара, происходит реально выбор жертвы. Невозможно не видеть близости к древним капищам современных экстатических радений, типа рок-тусовки. Да и большой, зрелищный спорт создает у болельщиков солидарность в масштабе от двора до державы включительно.

     И даже такие, вроде бы, "индивидуалистические" виды искусства, как романы или (в последние века) музыкальные произведения, вполне доступные для прослушивания в своих четырех стенах, тоже, на самом деле, работают на коллектив. Пусть катарсис каждым пережит в одиночку - достаточно быть уверенным, что и другой по той же причине пережил то же самое. "Двенадцать стульев" для среднееврейского интеллигента с тридцатых по шестидесятые годы прошлого века были тем же, чем для его прадеда был Талмуд - с не умеющим эту книгу цитировать в приличном обществе говорить не о чем. Позже это место занял "Мастер и Маргарита". И бесконечное цитирование всем известных текстов не чем иным было, как призывом к повторному совместному переживанию ощущения, что мы тут все свои, и не пустим чужих, и знаем что-то, им недоступное.

     Прекрасная иллюстрация этой "ритуальной" роли искусства - всем нам с юности памятная песенка о маленьком трубаче. Помните?

     Но как-то раз, порой осеннею,
     В чужой степи, в чужом краю
     Полк оказался в окружении
     И командир погиб в бою.
     Ну, как же быть? Ах, как же быть?
     Ну что, трубач, тебе трубить?

     И встал трубач в дыму и пламени,
     К губам трубу свою прижал.
     И за трубой весь полк израненный
     Запел "Интернационал",
     И полк пошел за трубачом,
     Обыкновенным трубачом.

     Сергей Крылов

     Попробуем выразить словами сигнал, поданный культовой мелодией: "Ребята, мы тут одни, никто не поможет нам, кроме нас самих. Мы друг другу свои, мы можем положиться друг на друга, вместе мы не пропадем!"

     Убедившись, что сигнал принят (полк запел), трубач выбирает направление. Оптимальное? Не очевидно. Он ведь не обладает ни информацией, ни опытом командира, вполне вероятно, что он ошибется и потери будут гораздо больше, чем если бы на его месте был кто-то знающий. Но командира нет. Единственное, что может спасти - держаться друг за друга, доверять друг другу при всех возможных просчетах, иначе - абсолютный разгром.

     И эта тактика себя оправдывает, полк прорывается. Вот теперь у них есть не только время найти командиру замену, но и возможность выбрать наиболее подходящего по деловым качествам, с максимальным подавлением зависти и соперничества. Потому что чисто эмоционально для каждого из них в тот момент "мы" дороже, чем "я". В этом - заслуга трубача.

     Командира он не заменяет, да и не претендует на это. Зато создает условия для его правильного выбора и нормальной работы, т.е. согласие, сотрудничество членов данной общности. Он - носитель РИТУАЛА, этим сказано все.

     Можно научиться говорить свободно на чужом языке, можно миф чужой понять и запомнить, но всегда однозначно своего от чужого отделит ритуал. Ибо "срабатывает" он только, когда все участники (в т.ч. и "пассивные") воспринимают его всерьез. Во многих культурах посторонних к ответственным ритуалам вообще не допускают (сравн. Иерусалимский Храм), ибо для "неврубившегося" любой ритуал смешон и странен, как для трезвого - поведение крепко выпивших. Именно такой взгляд "со стороны" на ритуальные моменты жизни (в т.ч. на искусство) прекрасно описал Лев Толстой:

     "На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
     Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться". ("Война и мир")

     Обратите внимание: таким образом воспринимает героиня не какой-то чужой, незнакомый, а вот именно с детства привычный ритуал своего родного сообщества. Не случайно в романе эпизод этот играет роль вступления к поступку неблаговидному, запрещенному принятым стереотипом поведения. Там, где утратил власть ритуал, осознанно или неосознанно, теряет человек чувство "причастности" и внутренне готов преступить законы родного коллектива. У Наташи Ростовой это оказалось, как помним, "помрачением" временным, зато у самого Толстого стало вскоре состоянием постоянным. А Бертольд Брехт, создававший искусство "протестное", выводящее людей из сообщества, которое считал он враждебным, в другое, новое, которое мечтал создать, теоретически обосновал этот художественный прием под названием "эффекта отчуждения".

     Но почему же? С какого же это, вдруг, перепугу отчуждаются люди от знакомых ритуалов, отвергают принятый стереотип поведения и мифы предков перестают принимать всерьез?

     Часть 2

     Пассионарность или праведность?

     Книга Л.Н. Гумилева "Этногенез и биосфера земли" была советской властью не то чтобы вовсе запрещена, но к изданию не допущена - ограничились депонированием рукописи в ВИНИТИ, после чего она стала советским бестселлером, т.е. стремительно ушла в самиздат. Копии расхватывались как горячие пирожки, читались взахлеб и принимались на ура, что вполне объяснимо.

     Она доходчиво, красиво и вразумительно излагала иной, немарксистский взгляд на историю человечества. Основной движущей силой оказывалась уже не динамика развития производительных сил и производственных отношений, а рождение и смерть этнических и суперэтнических сообществ. Эту Америку автор сам не открыл, честь открытия себе не приписывал, ссылался, как положено, на самых разных историков, вплоть до древнекитайских, но умение объяснить ее неподготовленному советскому читателю заслуга сама по себе, безусловно, немалая.

     Образование новой этнической общности (одной или нескольких разом) связано, по Гумилеву, с микромутацией... Может, под воздействием каких-то космических излучений, а может быть и нет... словом, прилетает какой-то невыясненный Жареный Петух, клюет куда следует население некоторого участка земли, где в результате резко повышается процент людей, обладающих повышенной "пассионарностью", в более традиционном обозначении - ницшеанской "волей к власти".

     Сознание молодого этноса, где пассионарии правят бал, характеризуется как ..."пассеизм". Смысл его в том, что каждый активный строитель этнической целостности чувствует себя продолжателем линии предков, к которой он что-то прибавляет: еще одна победа, еще одно здание, еще одна рукопись, еще один выкованный меч. Это "еще" говорит о том, что прошлое не ушло, оно в человеке, и поэтому к нему стоит прибавлять нечто новое, ибо тем самым прошлое, накапливаясь, продвигается вперед. Каждая прожитая минута воспринимается как приращение к существующему прошлому (Passe existente).

     Но пассионарии - фанатики, драчуны и забияки, они вечно лезут вперед, на линию огня, друг с другом цапаются, посвящают жизнь любимому делу, забывая создать семью, так что постепенно процент их, невзирая на широко распространенные внебрачные связи, все-таки понижается. И тогда: На место пассеизма приходит актуализм. Люди этого склада забывают прошлое и не хотят знать будущего. Они хотят жить сейчас и для себя. Они мужественны, энергичны, талантливы, но то, что они делают, они делают ради себя. Они тоже совершают подвиги, но ради собственной алчности, ищут высокого положения, чтобы насладиться своей властью, ибо для них реально только настоящее, под которым неизбежно понимается свое, личное. Таковы в Риме - Гай Марий и Люций Корнелий Сулла, в Афинах - Алкивиад, во Франции - принц "Великий Конде", Людовик XIV и Наполеон, в России - Иван Грозный, в Китае - Суйский император Ян Ди (605-618). А писателей, художников, профессоров и т.п., совершавших подчас нечто грандиозное только для того, чтобы прославить свое имя, невозможно даже перечислить! Таковы и веселые кутилы, бонвиваны, прожигатели жизни, они тоже живут сегодняшним днем, хотя бы продолжительностью в целую, но свою жизнь.

     По окончании и этого этапа в общественном сознании начинает господствовать Третий возможный и реально существующий вариант отношения ко времени и миру - это игнорирование не только прошлого, но и настоящего ради будущего. Прошлое отвергается как исчезнувшее, настоящее - как неприемлемое, реальной признается только мечта. Наиболее яркими примерами этого мировосприятия являются идеализм Платона в Элладе, иудейский хилиазм в Римской империи, сектантские движения манихейского (альбигойство) и маркионитского (богомильство) толка. Не избежал футуристического (так его правильнее всего назвать) воздействия и Арабский халифат, где, начиная с IX в. бедуины Бахрейна приняли идеологическую систему карматства... Персы называли их измалиитами, крестоносцы - асасинами.

    ...По их учению, мир состоял из двух половин, зеркально отражающих друг друга. В посюстороннем мире им, карматам, было плохо: их угнетали, обижали, грабили. В антимире все должно быть наоборот: они, карматы, будут угнетать, обижать, грабить мусульман и христиан. Перебраться же в антимир можно только с помощью "живого бога" и назначенных им старцев-учителей, которым надо безусловно подчиняться и платить деньги.

     Знакомая картинка - верно? Читающий - да разумеет... Но мы сейчас не об этом.
     Динамика процесса, в общем-целом, по-моему, схвачена верно, на ранних этапах этногенеза "воля к власти" или, если угодно, "пассионарность" действительно куда более выражена, чем на поздних, но при попытке объяснить старение этноса уменьшением процента носителей наследственной пассионарности возникают все же кой-какие нестыковочки.

     Глава VI
     Общественные интересы выше личных

     В которой принимается периодизация Л. Гумилева,
     но отвергается объяснение, которое он ей дает

     - Ну хорошо, - сказал он
     наконец. - Но смысл?
     - Какой смысл?
     - Хоть какой-нибудь,
     - попросил Павлюк.
     - Зачем? - поразился ангел.
     Павлюк помрачнел.
     - Потому что без смысла жить нельзя!
     - Вешайся, - сказал ангел. - Смысла ему!
     Вешайся и не морочь людям голову!
     В. Шендерович

     Возьмем хоть наши палестины: Отцам-основателям сионизма, лихим киббуцникам из третьей алии в пассионарности отказать трудно, но века не прошло, как прямые физические потомки их выродились в миролюбцев и наркоманов. Сегодняшние "пассионарии" - это поселенцы и прочие "вязаные кипы". Так не прикажете ли считать их всех бастардами доблестных воинов ПАЛЬМАХа?

     Или обратимся к приведенному Гумилевым примеру падения Константинополя: Небольшой отряд крестоносцев, всего 20 тыс. человек, явился под стены Константинополя, чтобы посадить на престол сына свергнутого императора. Греки могли выставить 70 тыс. воинов, но не сопротивлялись, оставив без помощи варяжскую дружину и тех храбрецов, которые вышли на стены. Город был взят дважды: 18 июня 1203 г. и 12 апреля 1204 г. В последний раз он был страшно разрушен и разграблен. Крестоносцы потеряли при штурме... одного рыцаря! Что ж, пассионарии были убиты в бою, а прочие - в своих подожженных домах. Трусость не спасает. А ведь силы сопротивления были. Можно было не только уцелеть, но и победить. И когда в войну вступила провинция, то победа была одержана и Константинополь освобожден, чтобы снова пасть в 1453 г. при таких же обстоятельствах. И снова осталось много людей, спокойно дававших себя убивать победителям. Так что же это за люди?

     Всем известно, что наиболее пассионарные уроженцы провинции везде и всюду устремлялись в столицу - от неподражаемого гасконца д`Артаньяна, отправившегося покорять Париж, до лимитчиков, штурмующих Москву, которая слезам не верит. В результате в ней просто никак не может не образоваться невиданная концентрация пассионарных генов на душу населения. Так в какую же черную дыру они все проваливаются, если приходится провинцию на помощь звать?.. А может, просто в разных условиях врожденное свойство "пассионарности" и проявляется по-разному? А может, и не только оно, но и другие свойства, тоже врожденные, но куда более существенные для строительства и сохранения общности?
     Всякое общество состоит из индивидов различных - по способностям, характеру, темпераменту. Кому-то важно максимальный комфорт обеспечить себе и своей семье, кому-то важнее самоутвердиться, чтобы все соседи сказали "Ах!", для кого-то жизнь не в жизнь, если она не игра, а кому-то пусто и холодно в отсутствие... Как бы эдак получше выразиться... Общины?.. Референтной группы?.. Включенности в систему отношений?..

     Отсутствие коллективного "жизненного пространства" ни одному гомо сапиенсу на пользу не идет, ибо человек, как утверждают биологи, - животное общественное, но есть на свете люди, которые ощущают его недостаток гораздо острее и болезненнее всех прочих. Понятно, что они не эгоисты, ибо для эгоиста все замкнуто на себя, любимого, но не зря колеблется Гумилев, опасаясь назвать их альтруистами, ибо для классического альтруиста самым важным оказывается не "я", а "ты" - другой человек. У нашего же героя верхнюю ступеньку иерархии ценностей прочно занимает слово "мы". Он действительно ставит общественные интересы выше личных (все равно - своих или чужих!). Не из принципа, не по доброте душевной, а потому, что плохо без этого ему жить.

     "Теоретическую базу" под это свое стремление может он подводить любую, может даже, за малой образованностью, вовсе не подводить, а действовать на уровне инстинкта. В зависимости от обстоятельств, дарований и воспитания усиленная тяга к сообществу может проявляться в виде самоопределения человека (то, что ныне модно звать "идентичностью"): я - еврей, я - интеллигент, я - либерал, мы - пскопские... это ведь все не что иное как причисление своего "я" к некоторому "мы". А может сказаться и в общительности, компанейском характере, способностях организатора. Может выразиться в обширной филантропической деятельности (тогда его легко перепутать с альтруизмом), но может вдохновить и на создание (и применение!) самых драконовских законов, на безжалостное уничтожение врагов.

     Если в силу обстоятельств или характера обрести свое "мы" такому человеку не удается, он может (при наличии фантазии) вообразить его. Процесс построения иллюзорной общности принято именовать поиском "смысла жизни" - некоего вселенского "мы", охватывающего все человечество, или личного вклада в "общее дело", который будет с благодарностью принят сообществом и обеспечит мечтателю почетное место в его рядах.
     Возьмем, к примеру, немую Катрин - дочь знаменитой брехтовской Мамаши Кураж. Не принадлежит она ни к какой общности - сама никто и зовут ее никак. Мамаша ее - личность, кстати, куда более темпераментная и энергичная - с этой ситуацией справляется, а Катрин пропадает совсем. Символом недоступного ей счастья стать "кем-то" становится (как естественно было для женщины в те времена) замужество, семья, дети... Но этого ей не дано.

     И вот однажды ночью на двор к крестьянам, куда пустили их ночевать, врываются солдаты и силой заставляют хозяйского сына вести их тайной тропой к городу Галле, чтобы напасть на него врасплох. Хозяйка - в слезы: Дочь ее с мужем живет в том городе, у них четверо детей... Это слышит Катрин. Судьба города была до той минуты ей безразлична, но упоминание о детях вдруг замыкает цепь - в опасности оказывается символ ее недостижимого, неосуществимого счастья... Взобравшись на крышу, принимается Катрин что есть мочи бить в самый большой барабан, какой нашелся в мамашином фургоне. Выскочившие на шум солдаты уговаривают, угрожают, в конце концов, стреляют... Бессильно падают на барабан палочки... И на этот, на последний удар внезапно со стен города громом отзываются пушки...

     Ее услышали!!! Немая Катрин умерла счастливой. Жизнь свою без сожаления отдала... за что? За незнакомых ей детей? Или вернее будет сказать: за то, чем обозначала она для себя "принадлежность", надежду на обретение своего "мы". Ей действительно удается, пусть на мгновенье, создать это общее "мы" с населением дотоле чуждого и безразличного ей города Галле. Но если такому человеку жизни не жалко за то, чтоб иллюзию "принадлежности" сделать на миг реальностью, какую же цену не готов будет он заплатить за процветание реально существующей родной общины?

     При всем разнообразии характеров и ситуаций всех наших героев без исключения объединяет одна черта: даже если выходит себе дороже, в рамках сообщества, которое считают своим, они ВСЕГДА ИГРАЮТ ЧЕСТНО. Не то чтобы их деятельность всегда была полезна (услужливый дурак - опаснее врага!), безопасна для окружающих (фанатик - не подарок!), или хотя бы приятна (мелочный моралист, ханжа, графоман, зануда... да мало ли еще...), но они - носители элементарной ПОРЯДОЧНОСТИ, без которой невозможно взаимное доверие. Премудрость эту, с незапамятных времен известную всем на свете религиям, еврейская традиция формулирует так: "На праведниках держится мир".
     Попробуем-ка проследить динамику этногенеза по этапам и признакам, описанным Гумилевым, но с точки зрения не предлагаемого им "фактора пассионарности", а описанного нами "фактора праведности".

     Глава VII
     По старине

     О том, как человеческие сообщества укрупняются
     вследствие собственной неуживчивости и
     порождают альтернативную систему ценностей

     Каждая слобода имела в своем владении
     особенные луга, но границы этих лугов
     были определены так: "в урочище, "где
     Петру Долгого секли" клин, да в дву
     потому ж". И стрельцы, и пушкари
     аккуратно каждый год около петровок
     выходили на место; сначала, как и путные,
     искали какого-то оврага, какой-то речки,
     да еще кривой березы, которая в свое
     время составляла довольно ясный межевой
     признак, но лет тридцать тому назад была
     срублена; потом, ничего не сыскав,
     заводили речь об "воровстве" и кончали
     тем, что помаленьку пускали в ход косы.
     М.Е. Салтыков-Щедрин

     Первый этап - этап почитания прошлого. Уточняем: мифологизированного прошлого. Легенда о золотом веке, в котором полная гармония существовала между человеком и Божеством, человеком и природой, человеком и ближним его. Была гармония, а потом вышла вся. Причиной ее гибели во всех без исключения мифах народов мира оказывается СОПЕРНИЧЕСТВО. Между богами, или между людьми, или между человеком и богом - результат всегда один: "Изгнание из рая" и поэтапное ухудшение человеческой жизни и самого человека. Все это хорошо прослеживается, в частности, по книге "Берешит" ("Бытие"), но надо помнить, что она в этом смысле отнюдь не уникальна.

     Практические выводы из таких представлений очевидны: по мере удаления от золотого века человек и общество деградируют, значит, очень важно хранить и беречь традицию, перемены - всегда к худшему, если только они - не возврат к старине. Именно верность традиции - самый надежный барьер на пути СОПЕРНИЧЕСТВА - причины и корня всех несчастий, ибо каждому отводит она свой собственный набор прав и обязанностей, и горе тому, кто посягнет на чужое. Это мировоззрение во всей красе представлено "Властелином колец": только потомок Элендила - законный владыка Гондора. Даже за тысячу лет род Правителей не может стать родом Королей, Денетор и его наследник Боромир жизнью расплачиваются за попытку нарушить этот закон.
     Идеал, как видим, вполне продуманный, логичный, обоснованный, и... как и все идеалы, решительно неосуществимый. Потому что мир непрестанно меняется. Пересохла речка, развалился мост, срублена кривая береза, и приходится жителям соседних слобод, хочешь - не хочешь, межеваться заново, пуская, как водится, в ход косы, мечи, бомбардировщики и другие тяжелые предметы.

     Причем, обе стороны убеждены непоколебимо, что отстаивают свои законные права, а следовательно, в передовых рядах на поле сражения будут не природные забияки, а те, кого мы назвали "праведниками". Еще бы - ведь под угрозой оказались интересы общины, которая им жизни дороже. К "своим" они, безусловно, лояльны, зато "чужих", по их понятиям, не защищают ни закон, ни мораль. Внутри своего сообщества они любое соперничество считают за грех и скорее, по известной рекомендации апостола Павла, "останутся обиженными", чем станут разжигать в доме свару или сор выносить из избы, зато первенство своей общины перед другими будут отстаивать локтями и когтями. Не потому, что лично для себя рассчитывают на какие-то дополнительные от того выгоды, а потому что главная выгода для них, как в песне поется: "Была бы наша родина\ Богатой да счастливою,\ А выше счастья родины\ Нет в мире ничего".

     Впрочем, о "родине" на этом этапе речь заходит не часто. На этом этапе "свои" - общность конкретная и вполне обозримая. Не русские, а "пскопские", не христиане, а антиохийская община, не евреи, а колено (клан) Реувена или Дана. Немирное сосуществование мелкотравчатых этих общинок продолжается до тех пор, покуда стычки на спорном лугу не выявят, наконец, победителя, который поглотит побежденного, подомнет его под себя, и тут уж они единым фронтом выступят против конкурирующего объединения слобод Негодницы и Навозной...

     Так вот, постепенно, превращаются самостоятельные прежде социумы в субэтносы единого этноса. Книги Самуила (у православных - 1 и 2 Царств) содержат достаточно ясное описание как положительных, так и отрицательных сторон этого процесса: "Итак, послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними. И пересказал Самуил все слова Господа народу, просящему у него царя, и сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда. Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши" (1 Самуила, 8,11-20).

     Царь необходим, потому что в рамках одной слободы все спорные вопросы могли разрешаться на уровне местного "веча" или "совета старейшин", с объединением же нескольких слобод в единый организм требуется независимая судебная инстанция для разрешения конфликтов между ними. И еще потому, что во всяческие оборонительно-наступательные действия оказываются вовлечены, с обеих сторон, силы крупные, так что командовать ими должен профессионал.

     Будучи сам профессионалом, и помощников себе будет он подбирать соответствующих. Главным критерием при выборе офицеров или чиновников будут, в лучшем случае - деловые качества, в худшем - преданность лично ему, а на самом деле, конечно, нечто среднее между этими двумя экстремумами. Причем предпочтение автоматически будет отдаваться всяческим "варягам", ибо назначение (вполне заслуженное!) на пост главнадзирателя царских курей представителя слободы Навозной незамедлительно повлечет за собой коллективный уход в оппозицию всех выходцев из конкурирующей Пушкарской слободы. Социальное положение "назначенцев" окажется заведомо выше, чем оное же аборигенов (вплоть до права эксплуатации этих последних!), а "праведности" особой не приходится от них ждать: коль скоро родную свою общность они покинули, откуда к чужой лояльности взяться? Понятно, что заботит их раньше и прежде всего - личная выгода, даже если жалование свое отрабатывают честно.

     Итак, покуда "своя" общность остается обозримой и мелкой, наиболее уважаемый, образцовый стереотип поведения - поведение "праведника". Не то чтобы так-таки все вот именно так всегда себя и вели, но, по крайней мере, все более или менее одинаково понимают, что такое хорошо и что такое плохо. С укрупнением общности выделяются профессионалы, от которых для достижения высокого социального статуса требуется совсем другое. Возникает конкурирующая система ценностей.

     Первый вариант решения проблемы - "увязания и согласования" на уровне мифологии. Если единственно легитимным обновлением признается возврат к старине, значит... новое всякий раз рядят в одежды хорошо забытого старого. Объединила, скажем, династия Давида под своей властью несколько самостоятельных доселе племен - так под это подводится правовая база в виде утверждения изначального родства: у них, дескать, у всех родоначальники - братья были, одного отца сыновья! У греков-политеистов в ходе государственного объединения одной семьей оказываются божества всех местных культов.
     Налицо, как видим, тенденция: более крупную общность представлять как естественное продолжение мелкой, чтоб так же ее защищал, так же дорожил ею праведник. Прекрасную иллюстрацию патриотизма "государственного" как продолжения патриотизма "локального" дает Константин Симонов:

     Родина

     Касаясь трех великих океанов,
     Она лежит, раскинув города,
     Покрыта сеткою меридианов,
     Непобедима, широка, горда.

     Но в час, когда последняя граната
     Уже занесена в твоей руке
     И в краткий миг припомнить разом надо
     Все, что у нас осталось вдалеке,

     Ты вспоминаешь не страну большую,
     Какую ты изъездил и узнал,
     Ты вспоминаешь родину - такую,
     Какой ее ты в детстве увидал.

     Клочок земли, припавший к трем березам,
     Далекую дорогу за леском,
     Речонку со скрипучим перевозом,
     Песчаный берег с низким ивняком.

     Вот где нам посчастливилось родиться,
     Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
     Ту горсть земли, которая годится,
     Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

     Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
     Да, можно голодать и холодать,
     Идти на смерть... Но эти три березы
     При жизни никому нельзя отдать.

     Стратегия эта приносит успех, покуда мелкие сообщества продолжают существовать в составе крупного. Одни веками успешно сопротивляются всем попыткам растворить их, другие исчезают, но на месте их незамедлительно возникают новые.

     (окончание следует)
    
   

---

   

---

    
         

___Реклама___

---