Андрей Микита
Моё общение со Станиславом Нейгаузом было очень непродолжительно и личные мои воспоминания о нем скудны, разрознены, и не интересны на фоне воспоминаний тех, кто знал его близко и долго. Но душевная связь моя с ним была очень сильной и определяющей для меня, 20-летнего. Могу сказать без преувеличения, что на музыку и на мир я смотрю во многом его глазами. Даже сейчас, через 25 лет после его смерти. Возможность такого "посмертного контакта" и роль его для меня, я постарался выразить в своём сочинении "Он и я". Не буду рассказывать об этом вокальном цикле, но приведу стихи И.Анненского, которые там использованы:
Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же…
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты!
Безусловно, со многими, кто попал в сферу воздействия его личности, произошли подобные метаморфозы. Это воздействие происходило, прежде всего (и наиболее массово) через его музыку, вернее благодаря музыке, приходившей через него, а также благодаря личному общению (влияние которого расходилось кругами). Поэтому я и хочу поговорить о том влиянии, которое оказывал Станислав Нейгауз на своих современников и через них на процессы в русской культуре в целом.
Станислав Нейгауз и Брижит Анжерер
Искренность и благородство, наверное, именно этими словами можно охарактеризовать то впечатление, которое производило на современников личность и творчество Станислава Нейгауза. Принципиально отказываюсь от словесного описания проявления этих качеств в исполнительском искусстве С.Нейгауза. Расскажу только о том, как это выглядело в личном общении и в педагогике.
В застойные годы СССР, когда стабильность общества держалась на неизменяемости элементов иерархической структуры и, соответственно, безнаказанности персон эту структуру поддерживающих, грубость и хамство по отношению к нижестоящим являлось нормой и даже обязанностью. В Московской консерватории сальный и матерный разговор на музыкальные темы, а у "особо продвинутых" с вульгарно-фрейдистскими извращениями - считался шиком. И вот в этой атмосфере появлялся человек, облик которого, язык, манеры, всё было совсем другое, не из этого, не из советского мира (и не из западного, как многим стало ясно позже). В среде "товарищей" (в вульгарном смысле этого слова) появлялся барин, и все это чувствовали. Одни его за это обожали, другие ненавидели. Но при этом барин здоровался, справлялся о самочувствии и знал по имени-отчеству гардеробщиц, уборщиц и буфетчиц (не говоря уж о настройщиках), чего ни один из "товарищей" не делал.
На уроках - изысканнейшие ассоциации, неслыханные для большинства студентов философские и эстетические комментарии. Причём всегда держался в рамках современной композитору культурной эпохи, т.е. к музыке Бетховена не применял антропософских категорий. Я бы назвал это аутентичной педагогикой. Исступлённо (часами) боролся за певучесть звука, за чистоту ( в эстетическом смысле) и осмысленность интонации, за необходимость, но не афишируемость эмоций, т.е. против стука, залихватства, самовыпячивания, привнесения чуждой для исполняемой музыки эстетики, внестилистических ассоциаций.
Это были уроки благородства. При этом во время занятий он мог кричать, топать ногами и бросать ноты. Многим это было болезненно для самолюбия. Но ведь надо было понимать, что именно в эти моменты он являлся не человеком и педагогом, а слугой Музыки и выполнял её повеления. Именно в эти моменты можно было вблизи (а не в отдалении, на сцене) наблюдать и даже быть соучастником таинства художественного преображения. И когда через несколько минут он снова становился человеком, он был со студентом аристократичен, вежлив и изыскан.
Таковы были уроки искренности. Мог ли он быть корректным, когда говорил от лица музыки? Конечно, нет. Когда происходит контакт с высшей силой и ощущаешь себя её ретранслятором, задерживать и ограничивать эту энергию невозможно.
Поэтому мне кажется, что благородство - это качество человеческое, а искренность - это дар. Хотя, возможно, дающийся за заслуги.
И эти два качества, искренность и благородство, определяли уникальность Станислава Нейгауза как пианиста. Ибо были и есть пианисты, поражающие глубиной обобщений, театральной образностью, чувственностью и страстностью, колористической изысканностью, масштабностью, виртуозностью… А другого такого я не знаю.
И я уверен, что люди, получившие через его музыку такой этический заряд, не могли не измениться, и независимо от профессии понесли эти дары дальше во времени. Слава Богу, остались и изданы записи. Хотя сейчас, в цифровую и виртуальную эпоху стала особенно ясна несоизмеримость ценности зафиксированных звуков и живого музыкального процесса. Такая же разница, как между нотной записью и исполнительским прочтением. И для всех сопричастных, самый верный способ передачи дара, полученного от Станислава Нейгауза - это творчество, работа, общение… И воспоминания.
