* * *
Нету Бога — отмучился...
(Или я
Не увижу небесных морей...)
Всё же Бог — это чья-то фамилия ~
Вроде Маркса наивный еврей.
Может, первые местные жители
Помнят, как, привалившись на бок,
Вдруг скончался он от продолжительной
И товарищ, и — господи... — Бог...
И под крышкой для нас консервируя
То, что больше назвать не могли,
По-приютски убогие, сирые,
Шли за ним по земле до земли...
Ну а дальше — ни вдоха, ни выдоха...
...Безотцовщина мира, она
И приводит к иллюзии выдоха
В опьяняющем слове «война»...
И заветы становятся ветхими,
Рассыпаясь осенней листвой,
Нас, оставив под голыми ветками
И - ни яблока над головой.
...Миг творя, и не ведал, конечно, он,
Что потом поимеют в виду,
Что кастрируют шестиконечную,
Голубую — до крови — звезду...
Что погибнет и будет повторено
Все, что создал и выдумал Бог,
И что боком выходит история...
И что Богом выходит история
На трибуну пространств и эпох.
1973
***
Не поеду ни завтра, ни в среду...
В понедельник аванс получу
И пропью. И опять не поеду,
Не поеду и не полечу.
А включу портативный и ёмкий,
С государствами накоротке,
И, надеюсь, не очень-то громкий,
Но взволнованный треск в коробке.
Как приятно качает мне кресло
Голос твой, нео-жиданный друг...
Даже пальма в кастрюле воскресла,
Услыхав приглашенье на юг...
И Бог знает, что выйдет из рая,
Но замена реальна вполне:
Чуть восточнее ближнего края
И почти что на «Невской волне»...
В этой жизни с порядком таможним,
Горьким хлебом и кислым вином,
Утешительна мысль о возможном
Продолжении в мире ином...
1973
***
Оказалось, можно вот как
Раствориться, потеряться:
Иудеи хлещут водку
И, краснея, матерятся...
Любят, чтоб ступни босые
Щекотала рожь и маки;
Учат русскому Россию
На берёзовой бумаге...
И, кудрявясь незнакомо,
Ходят — кроткие овечки —
Ко вратам райисполкома
Хлопотать в раю местечки...
Что ж с того, что пили вина?
(Приседайте, приседайте...)
Вместо грустного раввина —
Красноносый председатель...
Избежали обрезанья?
Но узнали стариками:
Так (наверно, в наказанье)
Поступают с языками...
(Черный цвет крутого хлеба,
Память светлая о зернах...)
Так мелеет, блекнет небо
В горстью брошенных озерах...
И не светит — и не надо...
Но повеет как поверье
От униженного взгляда
Холодком высокомерья...
1974
Иосиф и Мут в пустыне
(По мотивам Томаса Манна)
1. Мут-Эм-Нэт:
Иегосиф, солнечный мальчик мой,
Плещет штора: приди, приди...
Госпожа твоя станет тебе рабой –
Утопись в груди!
Прикоснись, как дышит ночная грудь –
Виноград: через кожу – свет...
Пять шагов – какой непосильный путь –
К Мут-Эм-Нэт...
Языком прикушенным лепечу
(Для тебя мне по вкусу боль):
Припади, приди, я тебя хочу!
Что – любовь...
Что удел стыдливых шептать слова,
Мой ли, твой ли Бог...
Обожгись, как пышет: жива, жива,
Как пылает бок...
Пусть лелеют лилии, пусть пасут
Двух овечек в стране тоски –
Нас красоты Библии не спасут...
Искусай соски!
Образ Родины, солнечный мальчик мой,
Что – изгою... Ну, пусть свеча...
Я сама зажгу...
Ну заплачь: «Домой...»
Ну, заплачь, как в маму: «Хочу домой!»
Вот я, рядышком, горяча...
2. Иосиф:
Мут-Эм-Нэт, пойми, нас на свете нет,
Станет суше
Кожа твоя лунная, Мут-Эм-Нэт,
Квёлой груши.
Стану стариком я, Мут-Эм-Нэт,
Как Иаков...
Мут-Эм-Нэт, деревья роняют цвет,
Не оплакав.
Мут-Эм-Нэт, я скромно тебе служу
В блеске чина.
Но в любви – рабыню ли? – госпожу
Ждёт мужчина.
Мут-Эм-Нэт, что нового в страсти двух?
Вспомни Еву...
Я назначен Богу, и я есьм Дух.
Колет слева...
Что-то колет слева, щемит, саднит,
Чем ты ближе...
Жалкий враг твой, варвар, варяг, семит,
Я – унижу...
Подползу к ногам, поднося сосуд,
Гляну сверху...
Нет, красоты Родины не спасут,
Но – Любовь и Вера.
3. Мут-Эм-Нет:
Будь ты проклят... А я – я смертельно права!
(Мне ли слышать, как шепчутся люди...)
Мне твоя окровавленная голова –
На десерт на серебряном блюде!
Чем страшнее представлю, тем злее дышу
И свободней – уже не завишу...
Что мне ропот веков и в лакейской шу-шу –
Не увижу тебя! Ненавижу!
Недоставшийся мне, оставайся ничьим!
(О, хотя бы такое блаженство...)
И да будет прекрасен и неизлечим
Мир вовеки от логики женской...
4. Иосиф:
Чужой песок десницей смять,
А не рукой раба...
Когда меня таила мать,
Уже взошла судьба!
И плачет плоть, и платит плоть,
И правят Ра и рок...
Благослови меня, Господь,
В любую из дорог!
Ослепшим нищим по дворам,
Прикованным гребцом...
Мне будет сниться Авраам
Торжественным лицом...
Я всё готов начать с азов
И в каторжном пути
Могучих предков тихий зов
До неба донести...
Вместо послесловия
Активисты, курчавые дети с живыми глазами,
Им потом объяснят, что они для России – евреи...
А пока этот мальчик политинформацией занят,
Эта девочка учит стихи, прислонясь к батарее...
И пойдут в комсомол... Это будет последней ступенью
Их короткой карьеры, и слава, наверное, Богу:
Поумнеют, начнут понемногу учиться терпенью,
Чтоб как влаги в пустыне – на всю остальную дорогу...
Только посох и небо... (А что ещё страннику надо?)
Страх скользнёт и исчезнет, как лёгкая птица в
наклоне...
И библейской печалью наполнятся ясные взгляды:
Генофонд Моисея и миф о царе Соломоне...
1980
Перечитывая Библию
Это мы-то творцы?
Безнадёжные сводники слов,
Алкоголики снов и жрецы золотой эйфории...
Оркестровый сентябрь торжествует превыше голов,
Но латунь как латынь – к ликованию приговорили.
Взбаламутить лазурь, - что ещё на крючке карасю...
Утопить свою желчь – в желтизне, пораженье – в
мажоре, -
Вот он, сверхреализм, без ужимок салонного «сю»:
Разверзается штрек и пылают зрачки, как мозоли...
Это мы-то творцы? –
Продолбившие шахты ночей
Аритмией сердец... Каторжане, которых не ловят.
Но куда убежишь от прожорливых этих печей,
Если каждый листок - на осеннем ветру – Могендовид...
Если каждая ветвь, распрямясь в ослепительный рост,
Осеняет, как миф, и трепещет материя духа;
И безумная мысль подрывает Воллпиев мост,
В темноте показавшись клочком перелётного пуха...
И качнётся земля, как нарядный пасхальный кулич,
И над воском садов деревянные руки расправишь,
И – плашмя полетишь... – Не успев обрести и постичь
Триединства любви, распростёртой от кладбищ до
клавиш...
Это мы-то – творцы?
Мастера, усмехнусь, мастера,
Сторговавшись с Хароном, кататься туда –
и обратно, -
Где в юдоли ржаной плодородна любая дыра
И сквозь пористый свет – васильки
проступают,
как трупные
пятна...
***
Когда босые по росе
Ступают кони из тумана,
Коснись, библейский экстрасенс,
Угрюмой язвы Вассермана, -
И гной засахарится в мёд,
И расцветёт на биополе
Гвоздика...
Примет – как поймёт
Чернь, побелевшая от боли,
Любую милость с высоты
Как свысока, - на то и чудо...
...Лишь пару тысяч лет – и ты
Мудрей, чем Понтий и Иуда:
Теперь в провинции любой –
Твой дом, как в тихом Назарете
(Сентиментальная любовь
В неисцелимом лазарете...)
Узри, последний гуманист,
Как наша участь безголоса,
Как вразумляет ветхий лист
Планету с кариесом носа...
Толпа, лишённая крыла,
Ползёт, одежды рвя и воя,
Бить языком в колокола
И в гулкий кафель – головою...
***
Ни живого огня у печи и свечи,
Ни чернильной томительной влаги...
И, как дева Мария, уныло пречист
Светлый лик одинокой бумаги.
Как ты выжило, Слово, до наших имён,
Еле слышных в плебейском разврате,
Где публичная Муза сосёт микрофон,
Пьяный Каин рыдает о брате...
Так чудовищно сбылся обещанный хам, -
Как не верить насчёт остального...
Ничего не добавишь к библейским стихам,
Кроме тихого вздоха ночного...
Полустёртого между «прощай» и «прости»
Полушёпота, рвущего связки!
Кроме хруста бессонницы в лобной кости
Отмирающе-лунной окраски...
Апокалипсис
Свистел атеист: покажите мне Бога,
Признайтесь, кто близко знаком!..
А Бог отвечал: «Поумнеешь немного...»,
У ног раскрываясь цветком...
И снег полинял, и встряхнулась природа,
На кончиках ёлок – укроп... ;
Шутил атеист от себя и народа,
Что всё же - пустой телеском...
И было, как в линзах, прозрачно и чисто,
Сиял первомайский наив
В испуганно круглых глазах атеиста,
Где яблоки – белый налив...
Откуда всё это – и адские громы,
И проволка трещин в коре?!
Себя на планете он чувствовал дома,
Как в гулком футбольном дворе...
Бахвальные речи, льняные девчонки,
И пенсия пенсий – в конце...
...А небо – раскосо.
А сумерки – чёрны.
И весь – в светоносной руце...
(Цикл написан в 1984 г. В Ленинграде)
Стихи на песке
(Израильский дневник)
Всем друзьям посвящается
***
И горы облаков, и кактусов отары,
Двугорбый божий бомж над папертью песка...
Здесь так чисты цвета... И мы ещё не стары.
И птица на лету касается виска.
О, родина всего! О, пафос Палестины!
О, живопись пустынь - причудливей Дали!
Льдовеющая соль. Блаженные крестины
в Отеческих руках... Купель. И корабли
исчезли. Стёрт прогресс. Ни дыма. Ни детали
зловещих наших дней. Вернулся в окаём
первоначальный смысл.
И след Его сандалий
впечатан в твердь воды и солнцем напоён...
***
Сколько в компьютере божьем оттенков зелёного -
Я никогда ещё в жизни не видела столько!
Здесь, в Галилее, спасенье от времени оного,
словоубежище... И кисло-сладкая долька
(не леденец химиядный - плоды трудовитые...)
Солнце гончарное, скрипнув, за кадр опускается.
Овны библейские, к жертве любовно завитые,
так безмятежны, что фотозатвор спотыкается...
Патриархальное, ветхозаветное, горнее
ширится небо - чем выше тропинка топорщится.
Совестно в рифму, - изыди, как бизнес - игорная...
Дай надышаться псалмами...
(Примолкла, притворщица.)
***
Мой друг опять невыездной -
Как много лет тому...
И не заполнить обходной
В пылающем дому.
„Наш дом - Израиль" - говорит.
Бездомный бледный грач...
Щебечет весело иврит
И прячет вечный плач.
Он не банкир, не спекулянт
Мой старый добрый друг,
Лишь любопытный эмигрант
В пески - из белых вьюг.
И вот сидит он, весь в долгах,
В компьютере сидит...
Мешает думать о богах
Профуканный кредит.
Мой друг ни в чём не виноват,
Он - из породы птиц...
И если завтра новый ад -
Он первый в Аушвиц.
Он входит в Кнессет, глух к речам,
Неловкий как верблюд.
И люб Шагал его очам,
И скушен прочий люд.
Он отвечает невпопад,
Но встать „в ружьё" готов
Мой друг - печальный депутат
От партии цветов...
***
То ли ломится бешеный яркий ландшафт,
то и дело меняясь, в стекло ветровое?
То ли фрески Шагала до звона в ушах
разрослись, и смыкаются над головою?
Всё возможно под куполом этих небес,
где в прищуре солдата - печаль Авраама,
где пилястрами стройными лепится лес
и однажды в столетье скворчит телеграмма.
Как лиловы оливки, и как апельсин
нестерпимо оранжев, на зависть Манджурий...
Над слепящим песком - паруса парусин
и араб в неизменном своём абажуре...
Все мы родом из этих горчичных земель,
что являют прообраз и ада, и рая,
где, как в детстве бронхитном, палитровый хмель
и восторг сотворенья... И вот он, Израиль!
Я намокшую прядь поправляю крылом
и не ведаю, сколько веков отмахала...
И венчает картину, мелькнув за стеклом,
смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа...
***
На зубах скрипел песок,
шла осада.
Не висок, а дух высок
твой, Масада.
Пусть им имя легион,
хватит - Рима.
Желт песок. И желт огонь.
Всё - горимо.
Жажду взглядом утолив
в Божье небо,
знали - больше ни олив
и ни хлеба.
Ни надежды на побег,
ни подмоги.
Первый подвиг. Первый век
синагоги.
Обнимите жён, мужи, -
время тризне!
Пусть им наши куражи,
а не жизни!
Лучше гибель, чем клеймо,
что - отрепье...
...Поналипло к нам дерьмо
раболепья.
Не грозит нам дефицит
прохиндеев...
Но - великий суицид
иудеев!
Занесло песком года -
да не стёрто...
Даль как желтая звезда
распростёрта.
Не для МИДа, не для вида -
фасада:
Золотая пирамида.
Масада.
Приходите погордиться,
старея,
не забывшие традиций,
евреи...
***
Дождик. Муторно. Жди гостинца
от безумного палестинца...
Неужели же всё заране:
брань соседей и поле брани?..
Бог - он каждому понемногу:
флягу влаги и хлеб в дорогу.
Иудею и христьянину.
(Износилось бельё в рванину.)
И араба арба палима
белым солнцем Ерусалима.
Что же ты натворил нам, Боже!
Что ни век - то одно и то же:
взрывы крови, руины мести...
Люди жить не умеют вместе.
...Я вернусь в свои палестины,
ребятне раздам апельсины.
А родня мне - борща половник:
мол, хлебай, отощал, паломник...
Шагом-шепотом выйду в город,
приподняв - от прохожих - ворот.
Тихо-тихо. После террора
отдыхает крейсер „Аврора".
А в парадных того построя
пьёт народ, разойдясь по трое,
пьёт и плачет: „Помилуй, Боже...
(И жидовскую морду - тоже...)"
Потому-то и ждать Мессию
не куда-нибудь, а в Россию -
где бродяга в лохмотьях ищет
Книгу Бога на пепелище.
Скрипка ль плачет? Скрипит телега?
Острый свет над пустыней снега....
***
...Земную жизнь пройдя до половины,
верней, почти до самого конца,
я знаю: в птичьих шапочках раввины
не заслонили Божьего лица.
Тому, кто нам наказывал: не целься,
не обмани, будь страждущему - брат,
милей и ближе ряженых процессий
поэт, стихи слагающий в Шабат...
Космополит, что пьёт арабский кофе,
смакуя горечь, сжав до синевы
осколок моря... Этот на Голгофе
Не отшатнет от плахи - головы...
Да, не любил катания на танках,
чурался пейс, - зато наверняка
арабских цифр в швейцарских мутных банках
не прикрывала алчная рука...
И если все мы, Господи, повинны,-
покинь тобой придуманный народ...
Земную жизнь пройдя до половины,
я слышу скрежет Дантовых ворот...
***
Лена, Володя, Наташа и Миша.
Над головой - сионистская крыша.
А на столе - православная водка.
(Задраны вверх и кадык, и бородка.)
Из пенопласта двойник Арафата,
он исподлобья следит воровато...
Что тебе, чучело? Будешь из банки?
Мы никуда не въезжали на танке.
Мы согревали полжизни в котельной
и Могендовид, и крестик нательный.
Новый Завет вслед за Ветхим Заветом
полнили душу терпения светом...
Спали с лодыжек галерные гири.
Не потеряться бы в яростном мире!
Юра, и Вася, и Боря, и Лена -
все мы Петра и арапа колена...
И отовсюду спешат катастрофы
в наши до слёз петербургские строфы.
В мире безумном воинственном этом
нет закутка бесприютным поэтам.
Всюду бездомна ты, братия наша -
Витя, Серёжа, Олежка и Саша.
Хоть и пришли заповедные сроки
и из юродивых вышли в пророки...
Песах ли, Остерн - рванём без закуски...
Это по-божески. Это - по-русски.
***
Храни друзей моих, Господь,
и в Петербурге, и в Нью-Йорке,
и во дворце, и во каморке
крепи их дух, щади их плоть.
Нам не дано предугадать,
где нам даровано свиданье,
на Рейне или Иордане
окатит светом благодать.
Я скрытной верою живу,
что вдруг расступится кромешность,
как тайна жизни, как промежность
и - в жгучий обморок, в Неву!
Не оттолкнёт счастливых слёз,
сомкнёт утешные объятья...
И встретят в белом сёстры, братья...
И впереди - Иисус Христос.
Да, мы и грешны, и слабы,
а всё ж друзей не предавали.
Достойны райских кущ едва ли,
но - взблеска ангельской трубы.
Хотя б за то, что бедовали
и были всюду, где бывали,
лишь бедуинами судьбы...
18-25 февраля 2001. Штутгарт.
***
«Нет, Моисей, они не
твой народ...»
Виктор Шнейдер
Не то, что б думаю, но вдруг:
Озлятся быть всю жизнь в ответе...
Долги отцов платили дети,
но деда в каске вспомнит внук...
Ужель сгустится новый круг
тьмы в ницшеанском жестком свете?
От страха потного слепа
и не найдя средь Альп Синая,
обратно ринется толпа,
друг друга в панике сминая.
Страну приюта проклиная
и ставя факты «напопа»...
И я поёжусь: холода...
Мне с этой стаей не летится...
Я не спешила никогда
открещиваться ли, креститься.
Такая вот попалась птица,
Товарищи и господа...
Жизнь обозначит новый крен:
подполья, прокламаций, явок...
А те – опять восславят плен
и пооткроют ситных лавок.
И что им Бог... И что им тлен...
Перелицовка – прочный навык.
И это – избранный народ? –
Провидцы, книжники, элита?
Элита, знаете ль, убита,
как все, кто жил наоборот.
И мне сейчас вколотят в рот
как кляп – клеймо антисемита...
Вновь перепишут имена –
Зачем же, мол, гневить Расею...
Египетские письмена
роднее были Моисею,
чем собственные семена...
Клонировал их Сатана.
А Бог, не ведая, рассеял...
2003
***
Я живу на ROTWEG 43:
красный путь - колхоз, а не Европа...
Адресок хорош для агитпропа
и тревожен, что ни говори...
Мой приятель, местный коммунист
(слава Богу, только в воскресенье,
с кружкой пива, благостен и чист...)
видит в этом родины спасенье.
(В остальные дни – капиталист...)
Вот ведь рифма... Знаю, что бедна,
ну, а с кем срифмуешь этих «истов»...
Не сказать, что страшен, что неистов –
безобидна спящая страна...
Я живу, не помню, сколько лет,
и привычно вижу слухом ранним
мирный шарк соседских сандалет
в направленьи к пламенным гераням...
Но живу на ROTWEG 43 –
ни в каком похмелье не забуду...
И, хотя ещё цветочки всюду,
всё боюсь, что что-то возгори...
Усмехнусь, пощупаю висок,
оборвав себя на полуслове...
Не спасает цитрусовый сок –
тот же привкус горечи и крови...
Красный путь... С тебя нам не сойти...
Так судьба преследует, наверно...
Не сбежишь: откроется каверна
безнадежно красного пути...
Ни при чем тут прессы вороха
и в рейхстаге громкие скандалы.
(Здесь бояться б надо, что вандалы
Вновь проломят голову стиха...)
Ну а я о ROTWEG 43,
где мой дом – кровать и кабинетик...
Я ведь не политик, а фонетик:
слышу звон – и маюсь до зари...
2004
***
Интеллигенты советской поры
в серых пальто соловьиной невзрачности...
Чистоголосы, тихи и мудры,
и худоба – до осенней прозрачности.
Вздрог от звонка – не плебейский испуг,
но – осторожность: успеем, ребята, мы,
поднакопивши деньжонок, - на юг,
если не в пермскую стынь 35-ю...
Интеллигенты советской поры
слушали ночью «Свободу» и Галича,
спали, готовы взойти на костры, -
Было ли это? – Да, Господи, давеча!..
Драма окончена. Занавес снят.
Окна распахнуты! Цепи разорваны!
И диссиденты друг друга бранят,
бывших врагов развлекая разборками...
Интеллигенты советской поры
плавятся в славе как мягкое олово.
Не для того ли нужны топоры,
чтоб не кружились беспечные головы?..
Чтобы чердак – будто царский чертог,
чтобы весь мир – в темноте – кинолентами...
Полнятся Запад, и Юг, и Восток
старыми русскими...
...Интеллигентами?
Зависть и злоба, возня за чины.
Вот ведь: свободны, согреты и денежны...
Хоть на четыре кричи стороны:
где же вы?
Где же вы?
Где же вы?
Где же вы?..
2004
***
Невнятен мне иврита иероглиф.
Так получилось. Так задумал Бог:
чтоб мы, его разведчики, продрогли
в стране, где снег, и вёрсты – без дорог...
Не заносясь, не праздновали труса
и не молились идолам чужим.
Он, верно, видел в каждом Иисуса,
он, может, этим только-то и жил...
Но – разбрелись в полпреды и в чекисты,
в ростовщики, в торговцы всем и вся...
И – умер Бог.
Проворный и речистый
живёт народ, по свету колеся.
Растёт себе, штудируя науки,
забыв о главной, брошенной в пыли:
что избран был он Господом на муки,
а вовсе не в президиум Земли...
Вот потому и вязнем в бездорожье
(куда ни глянешь – слёзы по щеке),
вдруг вспоминая всуе имя Божье
на непонятном вещем языке...
2004
***
Семь лет – один ответ,
и снова – сон глубокий...
Я знаю, что кивнёт
согласно каббалист...
И мимо пролетит
печальный, одинокий,
чтоб новым корнем стать,
скукожившийся лист...
Не следует роптать
на ветер переменный.
Стерпи – и новый день
подымется в зенит!
Мне чудится опять,
что в чашечке коленной
мой завтрашний разбег,
как ложечка, звенит...
Так после тесных сот –
простора мне, простора!
Дерзну поцеловать
и Обскую губу...
А жизнь – на то и жизнь,
чтоб самое простое
являло вещий смысл
и вылилось в Судьбу...
2005
***
Я помню всё: клеймо космополита
на том, чья кровь за родину пролита.
И знаю, что, намылившись в Кореи,
скосят глаза по-местному евреи...
Встречала всех: и трусов, и героев,
владельцев недр – и только геморроев.
И все они страдают и стареют,
и почему-то с возрастом евреют...
И вспоминают преданного Бога.
И талос – как на римлянине тога.
(Когда б мне прежде не была знакома
такая ж прыть по линии райкома...)
Еврейский рок: всегда переселенцы...
Первопроходцы – и приспособленцы.
И если где-то в чем-то волокита,
всегда найдут себе антисемита...
А что делить? – Мы все от Авраама.
И я б торговцев выгнала их Храма.
А если пуст останется при этом,
То пригодится птицам и поэтам...
2005
***
Когда болит стихотворенье,
горит и мечется в груди,
ты окати лицо сиренью,
запястья в небе остуди.
И не коснется вены – бритва,
и взгляд к Всевышнему воздет...
Бессильна общая молитва.
Твори свою – и грянет свет!
2005
***
Боюсь людей передовых –
они всегда передовые,
ни разу на Передовой
не побывав, - не фронтовые...
Ни вшей кормить, ни под огонь
ползти; не плыть, сломя теченье...
Иное их предназначенье:
спасаться первым от погонь...
На повороте обойти,
объехать; ночью грызть гостинцы...
и снова первопроходимцы -
первее всех в конце пути...
Первопроходцев оттеснив,
пустив ли им в затылок пули...
Вас хитрецы опять надули,
а храбрецы – опять в тени?..
Пока народ, как стадо, слеп
и рабский пот воззренье застит,
пребудут хищники у власти,
делить, позёвывая, хлеб...
Под знаменем КПСС
они не думали о Боге...
Да и теперь – не валят лес,
а правят Пурим в синагоге...
2005
Памяти чешского студента
Яна Палаха
Прага, я не могу на твоём не споткнуться пороге:
Здесь брусчатка, как реквием, скорбно звучит под
ногой...
Чешский мальчик горел, а у нас проступали ожоги,
Будто Ян – это я, это я, а не кто-то другой...
Мы познали тогда: нет стыда безнадежней и горше,
Чем за Родину стыд ... (Как ломило ночами висок...)
И мерещилась тень: по камням, как по клавишам,
Дворжак –
Танкам наперерез, темной площади - наискосок...
На губах моих снег – голубая солёная влага...
И на русский язык откликается каждый второй!
То ль славянской душой нас простила воскресшая
Прага,
То ли днесь поняла, как наивны палач и герой...
По каким бы камням кто б солдатским ботинком ни
клацал,
Никуда не привёз ни свободы, ни счастья танкист...
Добрый вэчэр тебе, повидавший историю Вацлав!
Полыхает
букет и приветливо машет таксист...
18.02.05. Прага
