Воспоминания Эрнста Левина
Moderator: Ella
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
- Архивариус
- Модератор форума
- Posts: 1411
- Joined: Thu Feb 21, 2008 5:28 am
Воспоминания Эрнста Левина
Эрнст – Эдмонду
- Thursday, August 20, 2009 at 14:21:57 (EDT)
Шалом, Эдмонд!
Адресуюсь к Вам не как к единомышленнику и не как к оппоненту, а просто потому, что именно Ваш постинг пробудил воспоминание о моих школьных годах, а кроме воспоминаний, у меня в жизни ничего не осталось...
Вы писали И.Л.Дегену (Thursday, August 20, 2009 at 04:37:28 EDT) о случае из его студенческой практики – о профессоре, который мог читать лекцию и понятно, и непонятно. И я вспомнил своего любимого учителя физики Якова Борисовича Мельцерзона.
Но начну с воспоминаний не моих, а гораздо более достойного и многим из вас известного человека (думаю, даже сам Нестор пустил бы его в свой дом:))) – Нобелевского лауреата и академика Жореса Алфёрова, который окончил наш класс за 4 года до меня:
"Выбор мною физики, конечно, не случаен. В послевоенном Минске, в единственной в то время в разрушенном городе русской мужской средней школе N42 был замечательный учитель физики - Яков Мельцерзон. У нас не было физического кабинета, и Яков Борисович читал нам лекции по физике, на которых мы, вообще-то довольно "хулиганистый" класс, никогда не шалили, потому что Яков Борисович, влюбленный в физику, умел передать это отношение к своему предмету нам. На его уроках было слышно, как муха летит. Он даже представить не мог, что кого-то физика не интересует! Он и порекомендовал мне ехать учиться в Ленинград (...) в электротехнический институт (ЛЭТИ)"...
А теперь я продолжу.
Яков Борисович говорил тихо, улыбался редко и как-то всегда кривовато – вроде, иронично. Слушали его завороженно. Однажды (была новая тема – преломление света при переходе в более плотную среду) Я.Б. начал урок не с линз, не со схем и не с диктовки определений и формул. Он молча провёл на доске горизонтальную линию и сказал: "Вот это граница. Выше – твёрдый утрамбованный грунт. Ниже – рыхлая пашня". Потом пересёк её наклонной линией и в точке пересечения показал пунктиром перпендикуляр к границе. "А это,– указал он на наклонную,– идёт колонна солдат. Скажем, по 10 человек в ряду. Как по-вашему, перейдя на пашню, колонна продолжит двигаться прямо по линии? А если отклонится, то в какую сторону и почему?" Короткое совещание (вслух, учитель не мешал) – и потянулись руки... "Правильно, молодцы, – подытожил Я.Б. – Первым вступит на пахоту левофланговый, ему станет трудней шагать. Пока он сделает 1 шаг, остальные (по твердому грунту) – 2 шага и т.д. Фронт колонны повернётся, станет "более параллельным" границе, т.е. направление колонны приблизится к перпендикуляру. А теперь,– улыбнулся он – вернёмся к теории"... "Теория" пошла как по маслу: всё уже стало просто и понятно. И кто-то даже не сдержался: "Здóрово. Как вы просто всё объяснили!" Учитель, сняв и протирая очки, сказал: Видите ли, товарищи... Моя цель – не демонстрировать вам свою академическую эрудицию, а... чтобы вы навсегда запомнили"...
Вот я и помню уже лет 60... И хотя больше любил литературу, по физике (в отличие от Жореса Алфёрова:))) у меня ни одной "тройки" не было.
- Thursday, August 20, 2009 at 14:21:57 (EDT)
Шалом, Эдмонд!
Адресуюсь к Вам не как к единомышленнику и не как к оппоненту, а просто потому, что именно Ваш постинг пробудил воспоминание о моих школьных годах, а кроме воспоминаний, у меня в жизни ничего не осталось...
Вы писали И.Л.Дегену (Thursday, August 20, 2009 at 04:37:28 EDT) о случае из его студенческой практики – о профессоре, который мог читать лекцию и понятно, и непонятно. И я вспомнил своего любимого учителя физики Якова Борисовича Мельцерзона.
Но начну с воспоминаний не моих, а гораздо более достойного и многим из вас известного человека (думаю, даже сам Нестор пустил бы его в свой дом:))) – Нобелевского лауреата и академика Жореса Алфёрова, который окончил наш класс за 4 года до меня:
"Выбор мною физики, конечно, не случаен. В послевоенном Минске, в единственной в то время в разрушенном городе русской мужской средней школе N42 был замечательный учитель физики - Яков Мельцерзон. У нас не было физического кабинета, и Яков Борисович читал нам лекции по физике, на которых мы, вообще-то довольно "хулиганистый" класс, никогда не шалили, потому что Яков Борисович, влюбленный в физику, умел передать это отношение к своему предмету нам. На его уроках было слышно, как муха летит. Он даже представить не мог, что кого-то физика не интересует! Он и порекомендовал мне ехать учиться в Ленинград (...) в электротехнический институт (ЛЭТИ)"...
А теперь я продолжу.
Яков Борисович говорил тихо, улыбался редко и как-то всегда кривовато – вроде, иронично. Слушали его завороженно. Однажды (была новая тема – преломление света при переходе в более плотную среду) Я.Б. начал урок не с линз, не со схем и не с диктовки определений и формул. Он молча провёл на доске горизонтальную линию и сказал: "Вот это граница. Выше – твёрдый утрамбованный грунт. Ниже – рыхлая пашня". Потом пересёк её наклонной линией и в точке пересечения показал пунктиром перпендикуляр к границе. "А это,– указал он на наклонную,– идёт колонна солдат. Скажем, по 10 человек в ряду. Как по-вашему, перейдя на пашню, колонна продолжит двигаться прямо по линии? А если отклонится, то в какую сторону и почему?" Короткое совещание (вслух, учитель не мешал) – и потянулись руки... "Правильно, молодцы, – подытожил Я.Б. – Первым вступит на пахоту левофланговый, ему станет трудней шагать. Пока он сделает 1 шаг, остальные (по твердому грунту) – 2 шага и т.д. Фронт колонны повернётся, станет "более параллельным" границе, т.е. направление колонны приблизится к перпендикуляру. А теперь,– улыбнулся он – вернёмся к теории"... "Теория" пошла как по маслу: всё уже стало просто и понятно. И кто-то даже не сдержался: "Здóрово. Как вы просто всё объяснили!" Учитель, сняв и протирая очки, сказал: Видите ли, товарищи... Моя цель – не демонстрировать вам свою академическую эрудицию, а... чтобы вы навсегда запомнили"...
Вот я и помню уже лет 60... И хотя больше любил литературу, по физике (в отличие от Жореса Алфёрова:))) у меня ни одной "тройки" не было.
-
- участник форума
- Posts: 33
- Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm
Воспоминания Эрнста Левина
ТРЕТИЙ СЛУЦКИЙ
С чего бы это начать? Был октябрь 1973 года, Война Судного дня. Работал я в Тель-Авивском Техническом Центре Хеврат Хашмаль (ХХ, Энергосистема Израиля), инженером Управления В/В (высоковольтных) сетей.
Начну, пожалуй, небольшой цитатой из собственных мемуаров (часть 2, глава 6, стр.223 или – в нашем альманахе – http://berkovich-zametki.com/2006/Stari ... Levin1.htm):
"В армию меня, конечно, не призвали: меньше года в стране, языка, должно быть, не знает, старик (39 лет) – кому это нужно, с ним возиться! Хоть я в Союзе и доучился до старшего лейтенанта запаса инженерных войск, многое умел, знал мины, переправы и отлично стрелял – здесь я "рядовой необученный"... Мои ровесники в Израиле – уже полковники и генералы!
Оставалось идти в добровольцы по месту работы. И я записался в созданную там аварийно-ремонтную бригаду. Если бомбёжка или обстрел повредят высоковольтную сеть, наша бригада должна будет её восстанавливать: менять опоры и натягивать провода.
Но бомбёжек и обстрелов не было, и мы просто строили новые участки линий электропередач. То есть, я там вкалывал как рабочий-монтажник, сохраняя должность и зарплату инженера".
Так вот, именно в это время я познакомился и подружился с человеком, о котором, увы, в моих пухлых мемуарах, на 500 почти страницах, нет ни одного слова. Звали его Авинóам Слуцкий.
Слуцкий (мы с ним называли друг друга по фамилии, а «Вы» в иврите не существует) не был работником Хеврат Хашмаль. Он был нашим постоянным кабланом (подрядчиком) – хозяином маленькой фирмы, вернее сказать – бригады, выполнявшей для ХХ довольно своеобразный сервис. Почти все В/В линии тогда были ещё воздушными, на металлических или деревянных опорах, а растительность в Стране буйная; деревья быстро дорастали до проводов и устраивали короткие замыкания. Приходилось регулярно делать им «обрезание», чем и занимался Слуцкий и несколько его ловких парней, отслуживших в АОИ, с грузовичками, оборудованными выдвижными вышками. Впрочем, пока парни носились, как матросы по мачтам, Слуцкий сидел со мной в тенёчке и неутомимо рассказывал, рассказывал, рассказывал... Но и в столовой ХХ, перед работой и в обеденный перерыв, он всегда садился за наш «русский» стол и рассказывал не умолкая... По-русски он, слава Богу, не пытался говорить, но его сабровский иврит, яркий и образный, был великолепен. Да и всей фигурой Авиноама Слуцкого я невольно любовался.
Был он лет на 20 старше меня – высокий, сутуловатый, худощавый, но явно крепкий, жилистый (я про себя, будучи склонным к литературным ассоциациям, сразу же окрестил его «Челкаш»). У него были озорные усики, зоркие и чуть лукавые глаза. И походка у него была какая-то насмешливая: будто он не сам по себе идёт, а играет роль – кого-то передразнивает, одновременно подмигивая зрителям. То ли изображает подхалима-чиновника, притворно поспешающего на зов начальства, то ли беднягу, которому срочно нужно в туалет, но бежать он стесняется и движется мелкими торопливыми шажками...
Кстати, о литературных ассоциациях. Именно Слуцкого я всегда представляю себе, когда читаю в «Театральном романе» Мих. Булгакова: «(Режиссёр)... проходил в другую дверь, комически поднимая ноги, чтобы показать, что он старается не шуметь».
– Бехаяй, Левин, ну как ты чистишь апельсин?! Смотри: кипэлэ срезал – раз, жопэлэ срезал – два, четыре надреза сверху вниз – и шкурку долой. Только не забудь каждую дольку в соль обмакнуть, как кибуцники делают. Гораздо слаще.
– А ты кибуцник, Слуцкий?
– Разве я похож на колхозника? Я единоличник. Мошавник. Знаешь такой мошав – Нахалал? Это самый первый мошав в Эрец-Исраэль: работали вместе, но у каждой семьи – собственный дом, садик-огородик... Его как раз и организовали такие, что не хотели жить как в казарме. В начале 20х. Шмулик Даян и ещё несколько русских. Моше Даян, министр обороны – это его сын, мы с ним в одном классе учились.
– !!!... Но постой, Моше Даян ведь из кибуца Дгания-алеф, первого кибуца в Палестине. Там у моего друга Цфании Кипниса до сих пор дядя живой, ему уже лет сто, наверно – один из основателей. Он ведь когда основан, этот кибуц? Где-то в 1909 году, кажется?
– Правильно. Дгании-алеф уже лет 65, а Мойше под 60. Он таки родился в Дгании и был там, между прочим, первым саброй. Отца фамилия раньше была Китайгородский, а мать – Двойра Затуловская. Пока они не поженились, её в кибуц не хотели принимать.
– Почему?
– Слишком умная. И красавица. Вдобавок активистка женского движения... Нужны им были диссиденты?.. А когда эта семья ушла из кибуца и поселилась в Нахалале, Мойшелэ уже лет шесть было...
– Ну, расскажи что-нибудь про Даяна. Каким он был в школе?
– Ты знаешь, по-моему, этот пацан был ненормальный. В нем чего-то не хватало. Вот, инстинкта самосохранения, чувства страха у него начисто не было. И потом тоже. Он в Хагане уже с 12-14 лет: стрелять умел, охранял деревню. Когда бедуины набегали – пули кругом свистят, все невольно пригибаются, а он – вроде и не замечает... И везде так. У нас на ферме однажды здоровенный племенной бык с цепи сорвался. В носу кольцо, на бетонной перегородке крюк, а цепку между ними порвал, бандит! Собрались евреи, залезли на перегородку и возятся. Стараются зацепить багром за кольцо и притянуть бугая к этому крюку. Прибегает Мойше: «А что вы тут делаете?» – спрыгнул вниз, схватил за кольцо и насадил его на крюк. Ну?
– Геройский парень, – замечает один из сотрапезников, инженер из Киева (разговор шёл в столовой ХХ), – а как он был по женской части?
– Тут ничего не могу сказать. Женился рано, на своей однокласснице Рути Шварц: ему было лет 20, ей 18. Но это тоже интересная история. Это у него был уже второй брак! Кáк так? А вот тáк: первый раз он женился фиктивно. По просьбе своей невесты на её подружке!
– Это ещё зачем? Ткуфáт нисайóн?! (испытательный срок, пробный период для нового работника перед зачислением в штат.– Э.Л.)?
– Ма пит’ом! Девочка бежала из Германии – был уже 1934 год. Без палестинского паспорта её англичане выслали бы обратно. Рут попросила Моше оформить с ней брак, а через год он «развёлся» и женился на Рут. Спасли девчонку. Ладно, хéврэ, пора ехать на работу: вон моя армия уже топчется на выходе. Леитраóт бекарóв! (До скорого свидания!)...
Война Судного дня давно окончилась, я вернулся в Управление В/В сетей, потом перешел в отдел перспективного проектирования, но со Слуцким мы по-прежнему встречались почти ежедневно.
Утром – перед работой – вместе завтракаем в той же столовой ХХ, во дворе Мерказ-а-Тэхни (Технического Центра). По талончику, купленному (за сущие гроши) в буфете, выдают только горячие вторые блюда, которых с утра не хочется. Всё остальное: хлеб, яйца, фрукты-овощи, разные простоквашки, готовые салаты, чай-кофе, соленья-варенья и прочее – выставлено бесплатно для неограниченного самообслуживания. На этот раз не я учусь у Слуцкого есть апельсин, а оба по моему рецепту импровизируем себе моё излюбленное блюдо – эйер мит цибелэ. Тщательно размяв вилкой несколько крутых яиц, крошим туда лук, добавляем оливковое масло, солим, обкладываем маслинками и огурчиками.
– Да-а-а, – продолжаю я тему Моше Даяна. – И ты говоришь, его тесть – знаменитый ерушалаимский адвокат? Неплохая была партия для сельского парня с одним глазом...
– Что ты несёшь! У него тогда оба глаза были на месте!
– А я ещё в Союзе слышал, что Даян потерял глаз подростком – наткнулся на колючую проволоку.
– Враньё! Это 1941 год, ему было, значит, 26 лет. Уже после тюрьмы, и не от проволоки, а от пули!
– Какая тюрьма?! О чём ты говоришь?
– Ой! Слушай сюда, Левин. Кто такой Уингейт, ты знаешь?
– Знаю институт физкультуры имени Вингейта. Около Натании. Английский офицер? Чем-то отличился?
– Шотландец, капитан артиллерии. В 1936-1939 г.г. арабские банды нападали из Ливана, и британцы разрешили Уингейту набрать команду добровольцев из Хаганы – охранять северную границу. Это были таки-ие ребята, что теперь они все, наверно, генералы-спецназовцы.
Авиноам умолчал, и я только через 35 лет узнал из Интернета о том, что и он был одним из этих ребят. Именно он дал отряду, отражавшему ночные атаки арабских банд на нефтепровод Киркук – Хайфа, название "Плугат эш" (огневая рота).
Капитан Чарлз Орд Уингейт (Wingate, Charles Orde, 1903-1944) был направлен на службу в подмандатную Палестину в 1936 г.
Уингейт горячо поддерживал еврейское дело; в ишуве его стали называть „hа-Едид“ (Друг). За просионистскую позицию британцы в 1939 г. отозвали Уингейта из Палестины без права на обратный въезд.
Черчилль высоко ценил его военный талант; в 1943 г. Уингейт сопровождал его на встречу с Ф. Рузвельтом в Квебеке. В 1944 г. Уингейт, уже генерал-майор, погиб в авиакатастрофе в джунглях Бирмы.
– А потом, – продолжал Слуцкий, – эти пограничники стали уже внутри ишува создавать отряды самообороны, и мандатные власти в октябре 1939 года, арестовали больше 40 человек. И Даяна в том числе. Трибунал дал ему 10 лет тюрьмы. Но в феврале 1941 года, когда генерал Роммель шел на Египет, а в Сирии командовали вишисты, друзья Гитлера, наших всех выпустили. И в июле Моше уже командовал группой добровольцев-разведчиков Хаганы, засланной готовить вторжение англичан в Сирию. Вот там ему французы и выбили левый глаз. Понимаешь теперь?
– Всё понимаю, одного не понимаю... В глаз! Пуля ведь – не камешек из рогатки. Как же он живым остался?!
– О! Вот в этом и есть Нэс Гадол (большое чудо)! Он смотрел в бинокль! Бинокль – в лепёшку, линза – вдребезги, а осколки стекла – ему в глаз. Хирургам осталось только их удалить, а дырку зашить...
Заглядывает ко мне в «кабинет» (комнатушка в полуподвале рядом с главным Пультом управления В/В сети:
– Ну, яáлла! (Давай! – араб.) Бо ныштэ кос кафэ б’яхад! (Выпьем чашку кофе вместе! – ивр.)
Кофе в течение рабочего дня приходилось пить несколько раз: жара снаружи и кондиционер в здании совместно почему-то вгоняли в сонливость. Электрочайник в комнате – предмет обязательный. Кофе обычно покупали растворимый или молотый. Последний заливали кипятком прямо в стакане, немного настаивали, и получался так называемый кафэ-«боц» (болото, грязь - ивр.).В отличие от «туркú» (турецкого), «эспрэссо», «афух» (на молоке) и т.д. Но у меня, кофехлёба с юности, «боц» был особый, и Слуцкий это знал.
Свежеподжаренные зёрна кофе я тонко молол дома, смешивал в пропорции 2,5 чайной ложечки сахара на 1 ложечку кофе и брал с собой на работу в плотно закрытой пластмассовой банке. Запарив 3-4 ложечки смеси в стакане, прибавлял чуть-чуть ванилина на кончике ножа.
А выпить «кос кафэ б’яхад» в Израиле – то же, что «полбанки на троих» в России – акт приязни, дружбы, и братского доверия.
– Шалом-шалом, Слуцкий! Ма иньяным? (Как дела?)
– Вот, подождать надо, пока мне распоряжение составляют. Контора пишет.
– Садись, – говорю, включая чайник. – Всё-таки тянет тебя к русским олим, а?
– Гены, хабиби, гены! Все мы когда-то были русские олим.
– Ну ты же сабра, Слуцкий! Ты по-русски, небось, ни слова не знаешь? Кроме «кибенимат», конечно.
– Кое-что помню. А вот мой брат – он на иврите ни слова не знает! А по-русски не хуже тебя.
− Как это?
– Так это! Может быть, и его самого ты знаешь...– Он помолчал. – Борис Слуцкий. Знаешь такого? Борис Абрамович.
– Поэт?! Это твой брат?!
– Двоюродный. Наши отцы – родные.
Теперь я замолчал. Нужно было проявить изумление, восторг, знакомство со стихами Бориса Слуцкого и восхищение ими... Но... К сожалению, я не слишком горячий поклонник Б.Слуцкого. Он не из тех поэтов, которых я перечитываю. Были, конечно, на моих стеллажах, занимавших шесть метров стены с полу до потолка, и его стихи – пять сборничков (1957-1971). Но, пытаясь процитировать Авиноаму строчки, которые мне нравятся, я не мог вспомнить ничего, кроме одной строфы: «Умирают мои старики – мои боги, мои педагоги...»
Зато я помнил наизусть длинное стихотворение о еврее-православном священнике, ходившее в Союзе по рукам и написанное, по слухам, Борисом Слуцким. И стал с увлечением его читать. Авиноам по-русски понимал прилично, но говорить стеснялся. И он, оказывается, знал об этом стихотворении. И был первым, кто уверенно сказал мне: «Это не он написал. Это его хавэр. Они учились вместе». Фамилии Слуцкий не помнил.
В конце января 2010 года я переводил с идиша потрясающее стихотворение скончавшегося в Тель Авиве Аврома Суцкевера (1913-2010)«Телега башмаков». И разыскивая подлинник в Интернете, наткнулся на ещё одно скорбное сообщение.
В этот день, 29 января, в Москве умер другой поэт и бард – Евгений Данилович Агранович (1919-2010).
Это и был хавэр Бориса Слуцкого по Литинституту, автор множества текстов популярных песен из кинофильмов. За несколько лет до смерти он рассказывал журналистке Э.Митиной:
«Со мной на курсе учились погибший на фронте Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, другие известные впоследствии поэты. Все понемногу печатались, меня же не публиковали совсем. Почему? Да потому что я был не такой, как надо(...) Вот Слуцкий, например, печатался, потому что он был правильно ориентированным человеком — членом партии, к нам пришел из юридического института. Кроме того, он был публицист с прекрасной полемической жилкой. А за мной все время шел шлейф каких-то анекдотов, шуточек не всегда благонадежного характера... Было у меня и стихотворение «Еврей-священник», которое в 60-е годы ходило по рукам... Его приписывали вначале Слуцкому, а через много лет Бродскому. Борис Слуцкий мне рассказывал, что его вызывали в «органы», показывали это стихотворение, пытаясь узнать, чье это сочинение. Слуцкий сказал, что не знает, хотя знал прекрасно, потому что я ему первому дал прочесть, но меня он не продал...
Вечером после этого разговора я стал перелистывать сборники Б. Слуцкого. Хотелось найти что-нибудь такое, что могло бы всё-таки доставить удовольствие его двоюродному брату. Но не получилось. Возможно – потому, что настойчиво звучали в голове слова из песни Александра Галича «Памяти Пастернака»: Мы — поименно! — вспомним всех, кто поднял руку!.. В числе «всех» оказался и Борис Слуцкий, который впоследствии очень тяжело это переживал. Но что мне удалось найти в одном из сборников – так это фотографию Бориса, где он похож на Авиноама.
Сейчас, готовя этот текст, я эту фотографию попробовал немного изменить: удлинил лицо, что увеличило сходство. Нос, усики, брови – почти те же, только у Бориса скулы внизу шире и глаза суровые, а у нашего Слуцкого – лукавые , и лицо как-то мягче, подвижнее...
Наш Слуцкий... Только с полгода назад я понял, что у него, кроме этой, родительской фамилии, есть и вторая – ивритская, которую он никогда не упоминал: в те годы она была ещё «секретной». Когда я начал записывать эти воспоминания, я попросил израильских друзей – Мишу Шаули и Шуламит Шалит – связаться с семьёй Авиноама, уточнить некоторые подробности его жизни (ведь мы расстались в 1982 году!) и получить пару фотографий. Оказалось, что обе его дочери – Ревиталь, работающая на радио, и Яэль, артистка, носят фамилию Амит. Эту же фамилию взял себе, вступив в Хагану в 1940-е годы, их дядя Меир Слуцкий – возможно, последовав примеру своего старшего двоюродного брата Авиноама. Сейчас Меир Амит (1921 - 2009) ז"ל, легендарный генерал, глава военной (Аман) и внешней (Мосад) разведки Израиля, известен всем. Борис Слуцкий – по крайней мере, нам, «русским». А старший из троих двоюродных братьев Авиноам Амит/Слуцкий – почти никому. Ветеран Хаганы, один из основателей и боец "плугот лайла" ("ночных рот") Уингейта, лучший метатель гранаты ("до сих непревзойдённый", по словам дочери) и даже чемпион ишува по шахматам – он рассказывал бесконечно обо всём и обо всех, кроме себя. Рассказывал, как его тётушка посетила СССР в 1964 г, и Борис побоялся с ней встретиться, но – ни слова, конечно, о том, что тётушка эта – мама Меира Амита...
P.S. Очерк не окончен, точнее – то, что вы сейчас прочитали – это черновой набросок начала, примерно четверти того, что я хотел бы рассказать, но боюсь, что ни окончить, ни отредактировать мне не удастся: болезни добивают. Решил поместить без правки, сколько успел. Тем более, что коллегу Тененбаума интересует, как Моше Даян потерял свой «плохой глаз»:)))
С чего бы это начать? Был октябрь 1973 года, Война Судного дня. Работал я в Тель-Авивском Техническом Центре Хеврат Хашмаль (ХХ, Энергосистема Израиля), инженером Управления В/В (высоковольтных) сетей.
Начну, пожалуй, небольшой цитатой из собственных мемуаров (часть 2, глава 6, стр.223 или – в нашем альманахе – http://berkovich-zametki.com/2006/Stari ... Levin1.htm):
"В армию меня, конечно, не призвали: меньше года в стране, языка, должно быть, не знает, старик (39 лет) – кому это нужно, с ним возиться! Хоть я в Союзе и доучился до старшего лейтенанта запаса инженерных войск, многое умел, знал мины, переправы и отлично стрелял – здесь я "рядовой необученный"... Мои ровесники в Израиле – уже полковники и генералы!
Оставалось идти в добровольцы по месту работы. И я записался в созданную там аварийно-ремонтную бригаду. Если бомбёжка или обстрел повредят высоковольтную сеть, наша бригада должна будет её восстанавливать: менять опоры и натягивать провода.
Но бомбёжек и обстрелов не было, и мы просто строили новые участки линий электропередач. То есть, я там вкалывал как рабочий-монтажник, сохраняя должность и зарплату инженера".
Так вот, именно в это время я познакомился и подружился с человеком, о котором, увы, в моих пухлых мемуарах, на 500 почти страницах, нет ни одного слова. Звали его Авинóам Слуцкий.
Слуцкий (мы с ним называли друг друга по фамилии, а «Вы» в иврите не существует) не был работником Хеврат Хашмаль. Он был нашим постоянным кабланом (подрядчиком) – хозяином маленькой фирмы, вернее сказать – бригады, выполнявшей для ХХ довольно своеобразный сервис. Почти все В/В линии тогда были ещё воздушными, на металлических или деревянных опорах, а растительность в Стране буйная; деревья быстро дорастали до проводов и устраивали короткие замыкания. Приходилось регулярно делать им «обрезание», чем и занимался Слуцкий и несколько его ловких парней, отслуживших в АОИ, с грузовичками, оборудованными выдвижными вышками. Впрочем, пока парни носились, как матросы по мачтам, Слуцкий сидел со мной в тенёчке и неутомимо рассказывал, рассказывал, рассказывал... Но и в столовой ХХ, перед работой и в обеденный перерыв, он всегда садился за наш «русский» стол и рассказывал не умолкая... По-русски он, слава Богу, не пытался говорить, но его сабровский иврит, яркий и образный, был великолепен. Да и всей фигурой Авиноама Слуцкого я невольно любовался.
Был он лет на 20 старше меня – высокий, сутуловатый, худощавый, но явно крепкий, жилистый (я про себя, будучи склонным к литературным ассоциациям, сразу же окрестил его «Челкаш»). У него были озорные усики, зоркие и чуть лукавые глаза. И походка у него была какая-то насмешливая: будто он не сам по себе идёт, а играет роль – кого-то передразнивает, одновременно подмигивая зрителям. То ли изображает подхалима-чиновника, притворно поспешающего на зов начальства, то ли беднягу, которому срочно нужно в туалет, но бежать он стесняется и движется мелкими торопливыми шажками...
Кстати, о литературных ассоциациях. Именно Слуцкого я всегда представляю себе, когда читаю в «Театральном романе» Мих. Булгакова: «(Режиссёр)... проходил в другую дверь, комически поднимая ноги, чтобы показать, что он старается не шуметь».
– Бехаяй, Левин, ну как ты чистишь апельсин?! Смотри: кипэлэ срезал – раз, жопэлэ срезал – два, четыре надреза сверху вниз – и шкурку долой. Только не забудь каждую дольку в соль обмакнуть, как кибуцники делают. Гораздо слаще.
– А ты кибуцник, Слуцкий?
– Разве я похож на колхозника? Я единоличник. Мошавник. Знаешь такой мошав – Нахалал? Это самый первый мошав в Эрец-Исраэль: работали вместе, но у каждой семьи – собственный дом, садик-огородик... Его как раз и организовали такие, что не хотели жить как в казарме. В начале 20х. Шмулик Даян и ещё несколько русских. Моше Даян, министр обороны – это его сын, мы с ним в одном классе учились.
– !!!... Но постой, Моше Даян ведь из кибуца Дгания-алеф, первого кибуца в Палестине. Там у моего друга Цфании Кипниса до сих пор дядя живой, ему уже лет сто, наверно – один из основателей. Он ведь когда основан, этот кибуц? Где-то в 1909 году, кажется?
– Правильно. Дгании-алеф уже лет 65, а Мойше под 60. Он таки родился в Дгании и был там, между прочим, первым саброй. Отца фамилия раньше была Китайгородский, а мать – Двойра Затуловская. Пока они не поженились, её в кибуц не хотели принимать.
– Почему?
– Слишком умная. И красавица. Вдобавок активистка женского движения... Нужны им были диссиденты?.. А когда эта семья ушла из кибуца и поселилась в Нахалале, Мойшелэ уже лет шесть было...
– Ну, расскажи что-нибудь про Даяна. Каким он был в школе?
– Ты знаешь, по-моему, этот пацан был ненормальный. В нем чего-то не хватало. Вот, инстинкта самосохранения, чувства страха у него начисто не было. И потом тоже. Он в Хагане уже с 12-14 лет: стрелять умел, охранял деревню. Когда бедуины набегали – пули кругом свистят, все невольно пригибаются, а он – вроде и не замечает... И везде так. У нас на ферме однажды здоровенный племенной бык с цепи сорвался. В носу кольцо, на бетонной перегородке крюк, а цепку между ними порвал, бандит! Собрались евреи, залезли на перегородку и возятся. Стараются зацепить багром за кольцо и притянуть бугая к этому крюку. Прибегает Мойше: «А что вы тут делаете?» – спрыгнул вниз, схватил за кольцо и насадил его на крюк. Ну?
– Геройский парень, – замечает один из сотрапезников, инженер из Киева (разговор шёл в столовой ХХ), – а как он был по женской части?
– Тут ничего не могу сказать. Женился рано, на своей однокласснице Рути Шварц: ему было лет 20, ей 18. Но это тоже интересная история. Это у него был уже второй брак! Кáк так? А вот тáк: первый раз он женился фиктивно. По просьбе своей невесты на её подружке!
– Это ещё зачем? Ткуфáт нисайóн?! (испытательный срок, пробный период для нового работника перед зачислением в штат.– Э.Л.)?
– Ма пит’ом! Девочка бежала из Германии – был уже 1934 год. Без палестинского паспорта её англичане выслали бы обратно. Рут попросила Моше оформить с ней брак, а через год он «развёлся» и женился на Рут. Спасли девчонку. Ладно, хéврэ, пора ехать на работу: вон моя армия уже топчется на выходе. Леитраóт бекарóв! (До скорого свидания!)...
Война Судного дня давно окончилась, я вернулся в Управление В/В сетей, потом перешел в отдел перспективного проектирования, но со Слуцким мы по-прежнему встречались почти ежедневно.
Утром – перед работой – вместе завтракаем в той же столовой ХХ, во дворе Мерказ-а-Тэхни (Технического Центра). По талончику, купленному (за сущие гроши) в буфете, выдают только горячие вторые блюда, которых с утра не хочется. Всё остальное: хлеб, яйца, фрукты-овощи, разные простоквашки, готовые салаты, чай-кофе, соленья-варенья и прочее – выставлено бесплатно для неограниченного самообслуживания. На этот раз не я учусь у Слуцкого есть апельсин, а оба по моему рецепту импровизируем себе моё излюбленное блюдо – эйер мит цибелэ. Тщательно размяв вилкой несколько крутых яиц, крошим туда лук, добавляем оливковое масло, солим, обкладываем маслинками и огурчиками.
– Да-а-а, – продолжаю я тему Моше Даяна. – И ты говоришь, его тесть – знаменитый ерушалаимский адвокат? Неплохая была партия для сельского парня с одним глазом...
– Что ты несёшь! У него тогда оба глаза были на месте!
– А я ещё в Союзе слышал, что Даян потерял глаз подростком – наткнулся на колючую проволоку.
– Враньё! Это 1941 год, ему было, значит, 26 лет. Уже после тюрьмы, и не от проволоки, а от пули!
– Какая тюрьма?! О чём ты говоришь?
– Ой! Слушай сюда, Левин. Кто такой Уингейт, ты знаешь?
– Знаю институт физкультуры имени Вингейта. Около Натании. Английский офицер? Чем-то отличился?
– Шотландец, капитан артиллерии. В 1936-1939 г.г. арабские банды нападали из Ливана, и британцы разрешили Уингейту набрать команду добровольцев из Хаганы – охранять северную границу. Это были таки-ие ребята, что теперь они все, наверно, генералы-спецназовцы.
Авиноам умолчал, и я только через 35 лет узнал из Интернета о том, что и он был одним из этих ребят. Именно он дал отряду, отражавшему ночные атаки арабских банд на нефтепровод Киркук – Хайфа, название "Плугат эш" (огневая рота).
Капитан Чарлз Орд Уингейт (Wingate, Charles Orde, 1903-1944) был направлен на службу в подмандатную Палестину в 1936 г.
Уингейт горячо поддерживал еврейское дело; в ишуве его стали называть „hа-Едид“ (Друг). За просионистскую позицию британцы в 1939 г. отозвали Уингейта из Палестины без права на обратный въезд.
Черчилль высоко ценил его военный талант; в 1943 г. Уингейт сопровождал его на встречу с Ф. Рузвельтом в Квебеке. В 1944 г. Уингейт, уже генерал-майор, погиб в авиакатастрофе в джунглях Бирмы.
– А потом, – продолжал Слуцкий, – эти пограничники стали уже внутри ишува создавать отряды самообороны, и мандатные власти в октябре 1939 года, арестовали больше 40 человек. И Даяна в том числе. Трибунал дал ему 10 лет тюрьмы. Но в феврале 1941 года, когда генерал Роммель шел на Египет, а в Сирии командовали вишисты, друзья Гитлера, наших всех выпустили. И в июле Моше уже командовал группой добровольцев-разведчиков Хаганы, засланной готовить вторжение англичан в Сирию. Вот там ему французы и выбили левый глаз. Понимаешь теперь?
– Всё понимаю, одного не понимаю... В глаз! Пуля ведь – не камешек из рогатки. Как же он живым остался?!
– О! Вот в этом и есть Нэс Гадол (большое чудо)! Он смотрел в бинокль! Бинокль – в лепёшку, линза – вдребезги, а осколки стекла – ему в глаз. Хирургам осталось только их удалить, а дырку зашить...
Заглядывает ко мне в «кабинет» (комнатушка в полуподвале рядом с главным Пультом управления В/В сети:
– Ну, яáлла! (Давай! – араб.) Бо ныштэ кос кафэ б’яхад! (Выпьем чашку кофе вместе! – ивр.)
Кофе в течение рабочего дня приходилось пить несколько раз: жара снаружи и кондиционер в здании совместно почему-то вгоняли в сонливость. Электрочайник в комнате – предмет обязательный. Кофе обычно покупали растворимый или молотый. Последний заливали кипятком прямо в стакане, немного настаивали, и получался так называемый кафэ-«боц» (болото, грязь - ивр.).В отличие от «туркú» (турецкого), «эспрэссо», «афух» (на молоке) и т.д. Но у меня, кофехлёба с юности, «боц» был особый, и Слуцкий это знал.
Свежеподжаренные зёрна кофе я тонко молол дома, смешивал в пропорции 2,5 чайной ложечки сахара на 1 ложечку кофе и брал с собой на работу в плотно закрытой пластмассовой банке. Запарив 3-4 ложечки смеси в стакане, прибавлял чуть-чуть ванилина на кончике ножа.
А выпить «кос кафэ б’яхад» в Израиле – то же, что «полбанки на троих» в России – акт приязни, дружбы, и братского доверия.
– Шалом-шалом, Слуцкий! Ма иньяным? (Как дела?)
– Вот, подождать надо, пока мне распоряжение составляют. Контора пишет.
– Садись, – говорю, включая чайник. – Всё-таки тянет тебя к русским олим, а?
– Гены, хабиби, гены! Все мы когда-то были русские олим.
– Ну ты же сабра, Слуцкий! Ты по-русски, небось, ни слова не знаешь? Кроме «кибенимат», конечно.
– Кое-что помню. А вот мой брат – он на иврите ни слова не знает! А по-русски не хуже тебя.
− Как это?
– Так это! Может быть, и его самого ты знаешь...– Он помолчал. – Борис Слуцкий. Знаешь такого? Борис Абрамович.
– Поэт?! Это твой брат?!
– Двоюродный. Наши отцы – родные.
Теперь я замолчал. Нужно было проявить изумление, восторг, знакомство со стихами Бориса Слуцкого и восхищение ими... Но... К сожалению, я не слишком горячий поклонник Б.Слуцкого. Он не из тех поэтов, которых я перечитываю. Были, конечно, на моих стеллажах, занимавших шесть метров стены с полу до потолка, и его стихи – пять сборничков (1957-1971). Но, пытаясь процитировать Авиноаму строчки, которые мне нравятся, я не мог вспомнить ничего, кроме одной строфы: «Умирают мои старики – мои боги, мои педагоги...»
Зато я помнил наизусть длинное стихотворение о еврее-православном священнике, ходившее в Союзе по рукам и написанное, по слухам, Борисом Слуцким. И стал с увлечением его читать. Авиноам по-русски понимал прилично, но говорить стеснялся. И он, оказывается, знал об этом стихотворении. И был первым, кто уверенно сказал мне: «Это не он написал. Это его хавэр. Они учились вместе». Фамилии Слуцкий не помнил.
В конце января 2010 года я переводил с идиша потрясающее стихотворение скончавшегося в Тель Авиве Аврома Суцкевера (1913-2010)«Телега башмаков». И разыскивая подлинник в Интернете, наткнулся на ещё одно скорбное сообщение.
В этот день, 29 января, в Москве умер другой поэт и бард – Евгений Данилович Агранович (1919-2010).
Это и был хавэр Бориса Слуцкого по Литинституту, автор множества текстов популярных песен из кинофильмов. За несколько лет до смерти он рассказывал журналистке Э.Митиной:
«Со мной на курсе учились погибший на фронте Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, другие известные впоследствии поэты. Все понемногу печатались, меня же не публиковали совсем. Почему? Да потому что я был не такой, как надо(...) Вот Слуцкий, например, печатался, потому что он был правильно ориентированным человеком — членом партии, к нам пришел из юридического института. Кроме того, он был публицист с прекрасной полемической жилкой. А за мной все время шел шлейф каких-то анекдотов, шуточек не всегда благонадежного характера... Было у меня и стихотворение «Еврей-священник», которое в 60-е годы ходило по рукам... Его приписывали вначале Слуцкому, а через много лет Бродскому. Борис Слуцкий мне рассказывал, что его вызывали в «органы», показывали это стихотворение, пытаясь узнать, чье это сочинение. Слуцкий сказал, что не знает, хотя знал прекрасно, потому что я ему первому дал прочесть, но меня он не продал...
Вечером после этого разговора я стал перелистывать сборники Б. Слуцкого. Хотелось найти что-нибудь такое, что могло бы всё-таки доставить удовольствие его двоюродному брату. Но не получилось. Возможно – потому, что настойчиво звучали в голове слова из песни Александра Галича «Памяти Пастернака»: Мы — поименно! — вспомним всех, кто поднял руку!.. В числе «всех» оказался и Борис Слуцкий, который впоследствии очень тяжело это переживал. Но что мне удалось найти в одном из сборников – так это фотографию Бориса, где он похож на Авиноама.
Сейчас, готовя этот текст, я эту фотографию попробовал немного изменить: удлинил лицо, что увеличило сходство. Нос, усики, брови – почти те же, только у Бориса скулы внизу шире и глаза суровые, а у нашего Слуцкого – лукавые , и лицо как-то мягче, подвижнее...
Наш Слуцкий... Только с полгода назад я понял, что у него, кроме этой, родительской фамилии, есть и вторая – ивритская, которую он никогда не упоминал: в те годы она была ещё «секретной». Когда я начал записывать эти воспоминания, я попросил израильских друзей – Мишу Шаули и Шуламит Шалит – связаться с семьёй Авиноама, уточнить некоторые подробности его жизни (ведь мы расстались в 1982 году!) и получить пару фотографий. Оказалось, что обе его дочери – Ревиталь, работающая на радио, и Яэль, артистка, носят фамилию Амит. Эту же фамилию взял себе, вступив в Хагану в 1940-е годы, их дядя Меир Слуцкий – возможно, последовав примеру своего старшего двоюродного брата Авиноама. Сейчас Меир Амит (1921 - 2009) ז"ל, легендарный генерал, глава военной (Аман) и внешней (Мосад) разведки Израиля, известен всем. Борис Слуцкий – по крайней мере, нам, «русским». А старший из троих двоюродных братьев Авиноам Амит/Слуцкий – почти никому. Ветеран Хаганы, один из основателей и боец "плугот лайла" ("ночных рот") Уингейта, лучший метатель гранаты ("до сих непревзойдённый", по словам дочери) и даже чемпион ишува по шахматам – он рассказывал бесконечно обо всём и обо всех, кроме себя. Рассказывал, как его тётушка посетила СССР в 1964 г, и Борис побоялся с ней встретиться, но – ни слова, конечно, о том, что тётушка эта – мама Меира Амита...
P.S. Очерк не окончен, точнее – то, что вы сейчас прочитали – это черновой набросок начала, примерно четверти того, что я хотел бы рассказать, но боюсь, что ни окончить, ни отредактировать мне не удастся: болезни добивают. Решил поместить без правки, сколько успел. Тем более, что коллегу Тененбаума интересует, как Моше Даян потерял свой «плохой глаз»:)))
Re: Воспоминания Эрнста Левина
За "Третьего Слуцкого" спасибо.
О первых двух знал.
Все что готово, опубликуйте пожалуйста. Интересно. Все детали, даже незначительные, на первый взгляд.
Здоровья!
М.Ф.
О первых двух знал.
Все что готово, опубликуйте пожалуйста. Интересно. Все детали, даже незначительные, на первый взгляд.
Здоровья!
М.Ф.
-
- участник форума
- Posts: 7
- Joined: Mon Mar 10, 2008 3:06 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Про "глаз Даяна" я, собственно, знал из американской биографии Даяна, а вот то, что вы рассказали про кузена Б.А.Слуцкого, ужасно интересно ! Эрнст, спасибо вам большое !
-
- участник форума
- Posts: 33
- Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Меир Кахане (1 августа 1932 — 5 ноября 1990) זכרונו לברכה
3 ноября 1971 г. я получил очередной, пятый отказ в разрешении на выезд. Нач.управления административных. органов МВД БССР полковник Григорьев сказал: "Мы сделали всё, что могли. Ничего не вышло... Вам отказано окончательно. Даже если ваш брат в Ленинграде и уйдёт с секретной работы, то всё равно... мы вас не выпустим до тех пор, пока Израиль не выведет свои войска со всех оккупированных территорий".
Я попросил помочь мне получить бланки для отказа от советского гражданства (Григорьев: "Хорошо, я дам УВД указания" – и мне их выдали). В ОВИР подал заявление: "выпустите жену с 10-летним сыном". Отказали: "Мы не будем разбивать вашу семью". И наконец, 24.11.71 меня согласился принять министр ВД БССР генерал А.А.Климовской. Прочитал мой "реферат", вздохнул и произнёс:
– "Ладно, попробуем ещё раз посмотреть ваше дело"... Вскоре последовал шестой отказ...
Обо всём этом немедленно становилось известно на Западе. С декабря 1971 г. пошли письма и открытки от родных и земляков из Израиля, от сочувствующих из США, Израиля, Англии, Германии, Канады, Швеции... Почти ежедневно звонили разные люди, активисты еврейского движения – по-русски, по-английски, на иврите. Я диктовал им по телефону наши коллективные обращения (уже отправленные по безнадежной советской почте).
С благодарностью помню имена лондонского учителя Майкла Шербурна, кантора Йосэфа Мэловани; Джека Бергера, Альфреда Хомбургера, Шмуэля Даяна, Майкла Меерстайна и других.
Но не помню, кто именно позвонил однажды из Нью Йорка или Тель Авива и, после обмена приветствиями и моей диктовки, сказал: "С тобой хочет говорить рав Меир Каханэ".
Это имя я знал "с хорошей стороны", как говаривал подпоручик Дуб. Знал, что Меир, всего на 2 года старше меня, - это наш верный друг и союзник в борьбе за свободу выезда евреев СССР; знал, что он одновременно с началом этой борьбы, в 1968 году создал "Лигу защиты евреев" – для защиты еврейских кварталов Нью-Йорка от хулиганов-антисемитов и защиты прав евреев во всём мире. И активно поддерживает нас, отказников, и группу "самолётчиков", осуждённых в прошлом году.
Но главным образом знал я Меира Каханэ "с плохой стороны" – из советской пропаганды: ярый антисоветчик, фашист, террорист, мракобес и фанатик... Весной члены его Лиги организовали у советского посольства в Вашингтоне трёхтысячную демонстрацию за свободу евреев СССР – "Отпусти народ Мой!" и взрывы в советских торговых представительствах. В 1970-м – устроили взрывы в нью-йоркском штабе ООП и в помещении Аэрофлота; сожгли три машины советских дипломатов... Человеческих жертв, конечно, не было – уж агитпроп расписал бы наилучшим образом...
Такой вот парень - и хочет со мной поговорить!
Мы поговорили. Я поделился планами, он пожелал удачи, Контора ГБ всё аккуратно прослушала и записала. Но не по этой причине, а искренне считая допустимыми лишь легальные ненасильственные способы борьбы (я и "самолётчиков" не одобрял прошлым летом), я перешёл с английского на иврит и высказал сожаление, что иногда Лига допускает действия, которые её компрометируют.
Слова "политкорректность" в те времена ещё не было, но сама она, подлая, тогда ещё во мне копошилась, а в Меире Каханэ – никогда. Я был неправ. Прав был Меир. Он хмыкнул и сказал с какой-то доброй врачебной убедительностью: "Таамин ли, ма ше ану осым – зэ тов ле еудым" (Поверь мне, мы делаем то, что хорошо для евреев).
5 ноября 1990 года арабский террорист застрелил рава Меира Каханэ, да отмстит Всевышний его кровь. Его вдова Либи Каханэ сказала в скорбную ХХ годовщину: "Главным для Меира была не ненависть к арабам, а любовь к евреям".
С арабами рав Каханэ разговаривал так же, как с нами: называл вещи своими именами.
Ещё в 1979 году, от имени движения КАХ (Лиги Защиты евреев в Израиле):он говорил арабским жителям Страны:
«Мы знаем: только дурак или плут ожидает от вас согласия взять половину того, что, по вашему убежденно, принадлежит вам полностью. Не еврейские "экстремисты" вызвали вашу ненависть к Израилю, а Герцль и Бен-Гурион. И Голда, и Бегин. И киббуцы из "hа-Шомер hа-Цаир". И сам сионизм. Израильский солдат, флаг и само государство приводят вас в бешенство и побуждают к мести... Мы понимаем, что никакие уступки, кроме ликвидации Израиля, не будут для вас достаточными. Для вас не может быть мира, пока существует Еврейское государство, ибо главное, что вас интересует, - это НЕ мир, но то, что вы считаете своими правами: вся ваша земля, ваша национальная судьба, ваша религиозная победа...
МЫ ПРОТЯГИВАЕМ ВАМ РУКУ МИРА, ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ОСТАТЬСЯ В НАШЕЙ СТРАНЕ В КАЧЕСТВЕ ИНОСТРАННЫХ ЖИТЕЛЕЙ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МЫ ПРЕДЛАГАЕМ ПОМОЩЬ КАЖДОМУ АРАБУ, КОТОРЫЙ ОБРАТИТСЯ К НАМ И ИЗЪЯВИТ ГОТОВНОСТЬ ОСТАВИТЬ СТРАНУ И ПОСЕЛИТЬСЯ В ДРУГОМ МЕСТЕ. ДА ОТКРОЕТ ВСЕВЫШНИЙ ГЛАЗА ВСЕМ, ЧТОБЫ ОНИ УВИДЕЛИ ИСТИНУ!»
Если бы я до сих пор был здоров, способен ходить на своих ногах и ездить на своей машине по своей Стране, я бы налепил на заднее стекло плакатик с надписью: "כהנא צודק" – "Каханэ прав!"
3 ноября 1971 г. я получил очередной, пятый отказ в разрешении на выезд. Нач.управления административных. органов МВД БССР полковник Григорьев сказал: "Мы сделали всё, что могли. Ничего не вышло... Вам отказано окончательно. Даже если ваш брат в Ленинграде и уйдёт с секретной работы, то всё равно... мы вас не выпустим до тех пор, пока Израиль не выведет свои войска со всех оккупированных территорий".
Я попросил помочь мне получить бланки для отказа от советского гражданства (Григорьев: "Хорошо, я дам УВД указания" – и мне их выдали). В ОВИР подал заявление: "выпустите жену с 10-летним сыном". Отказали: "Мы не будем разбивать вашу семью". И наконец, 24.11.71 меня согласился принять министр ВД БССР генерал А.А.Климовской. Прочитал мой "реферат", вздохнул и произнёс:
– "Ладно, попробуем ещё раз посмотреть ваше дело"... Вскоре последовал шестой отказ...
Обо всём этом немедленно становилось известно на Западе. С декабря 1971 г. пошли письма и открытки от родных и земляков из Израиля, от сочувствующих из США, Израиля, Англии, Германии, Канады, Швеции... Почти ежедневно звонили разные люди, активисты еврейского движения – по-русски, по-английски, на иврите. Я диктовал им по телефону наши коллективные обращения (уже отправленные по безнадежной советской почте).
С благодарностью помню имена лондонского учителя Майкла Шербурна, кантора Йосэфа Мэловани; Джека Бергера, Альфреда Хомбургера, Шмуэля Даяна, Майкла Меерстайна и других.
Но не помню, кто именно позвонил однажды из Нью Йорка или Тель Авива и, после обмена приветствиями и моей диктовки, сказал: "С тобой хочет говорить рав Меир Каханэ".
Это имя я знал "с хорошей стороны", как говаривал подпоручик Дуб. Знал, что Меир, всего на 2 года старше меня, - это наш верный друг и союзник в борьбе за свободу выезда евреев СССР; знал, что он одновременно с началом этой борьбы, в 1968 году создал "Лигу защиты евреев" – для защиты еврейских кварталов Нью-Йорка от хулиганов-антисемитов и защиты прав евреев во всём мире. И активно поддерживает нас, отказников, и группу "самолётчиков", осуждённых в прошлом году.
Но главным образом знал я Меира Каханэ "с плохой стороны" – из советской пропаганды: ярый антисоветчик, фашист, террорист, мракобес и фанатик... Весной члены его Лиги организовали у советского посольства в Вашингтоне трёхтысячную демонстрацию за свободу евреев СССР – "Отпусти народ Мой!" и взрывы в советских торговых представительствах. В 1970-м – устроили взрывы в нью-йоркском штабе ООП и в помещении Аэрофлота; сожгли три машины советских дипломатов... Человеческих жертв, конечно, не было – уж агитпроп расписал бы наилучшим образом...
Такой вот парень - и хочет со мной поговорить!
Мы поговорили. Я поделился планами, он пожелал удачи, Контора ГБ всё аккуратно прослушала и записала. Но не по этой причине, а искренне считая допустимыми лишь легальные ненасильственные способы борьбы (я и "самолётчиков" не одобрял прошлым летом), я перешёл с английского на иврит и высказал сожаление, что иногда Лига допускает действия, которые её компрометируют.
Слова "политкорректность" в те времена ещё не было, но сама она, подлая, тогда ещё во мне копошилась, а в Меире Каханэ – никогда. Я был неправ. Прав был Меир. Он хмыкнул и сказал с какой-то доброй врачебной убедительностью: "Таамин ли, ма ше ану осым – зэ тов ле еудым" (Поверь мне, мы делаем то, что хорошо для евреев).
5 ноября 1990 года арабский террорист застрелил рава Меира Каханэ, да отмстит Всевышний его кровь. Его вдова Либи Каханэ сказала в скорбную ХХ годовщину: "Главным для Меира была не ненависть к арабам, а любовь к евреям".
С арабами рав Каханэ разговаривал так же, как с нами: называл вещи своими именами.
Ещё в 1979 году, от имени движения КАХ (Лиги Защиты евреев в Израиле):он говорил арабским жителям Страны:
«Мы знаем: только дурак или плут ожидает от вас согласия взять половину того, что, по вашему убежденно, принадлежит вам полностью. Не еврейские "экстремисты" вызвали вашу ненависть к Израилю, а Герцль и Бен-Гурион. И Голда, и Бегин. И киббуцы из "hа-Шомер hа-Цаир". И сам сионизм. Израильский солдат, флаг и само государство приводят вас в бешенство и побуждают к мести... Мы понимаем, что никакие уступки, кроме ликвидации Израиля, не будут для вас достаточными. Для вас не может быть мира, пока существует Еврейское государство, ибо главное, что вас интересует, - это НЕ мир, но то, что вы считаете своими правами: вся ваша земля, ваша национальная судьба, ваша религиозная победа...
МЫ ПРОТЯГИВАЕМ ВАМ РУКУ МИРА, ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ОСТАТЬСЯ В НАШЕЙ СТРАНЕ В КАЧЕСТВЕ ИНОСТРАННЫХ ЖИТЕЛЕЙ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МЫ ПРЕДЛАГАЕМ ПОМОЩЬ КАЖДОМУ АРАБУ, КОТОРЫЙ ОБРАТИТСЯ К НАМ И ИЗЪЯВИТ ГОТОВНОСТЬ ОСТАВИТЬ СТРАНУ И ПОСЕЛИТЬСЯ В ДРУГОМ МЕСТЕ. ДА ОТКРОЕТ ВСЕВЫШНИЙ ГЛАЗА ВСЕМ, ЧТОБЫ ОНИ УВИДЕЛИ ИСТИНУ!»
Если бы я до сих пор был здоров, способен ходить на своих ногах и ездить на своей машине по своей Стране, я бы налепил на заднее стекло плакатик с надписью: "כהנא צודק" – "Каханэ прав!"
Last edited by Эрнст Левин on Tue Jul 12, 2011 4:07 pm, edited 1 time in total.
-
- участник форума
- Posts: 33
- Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
ЭРНСТ ЛЕВИН -- ВИЛЬЯМУ БАТКИНУ
К очерку В.Баткина «Вернуть себе прадедовское имя…»
(http://berkovich-zametki.com/2011/Zamet ... atkin1.php)
Дорогой Вильям,
Большое Вам спасибо за такой щедрый и обстоятельный очерк – можно сказать, презентацию – Баруха Авни, бывшего Бори Камянова, которого «любит душа моя».
В 2009 году я не смог добраться до Ерушалаима, чтобы встретиться (как хотела Элеонора) и поблагодарить Вас за прекрасные «Камешки для Каханэ», но это, спасибо ему, сделал 20 августа И.Л.Деген. А я присоединяюсь сейчас, при оказии. Если уж зашла речь о Камянове, позвольте добавить и мои «парэ злотых» про этого юношу (на 11 лет младше меня и на 15 младше Вас!) – не о творчестве, а просто так.
Этой импровизацией я ответил лет 15 назад в Тель-Авиве на чью-то недовольную реплику во время посиделки с выпивкой («мы» – это значит «мы с женой») и сейчас восстанавливаю по памяти.
А познакомились мы с Борей Камяновым 35 лет назад, осенью 1976 года, в редакции русскоязычного ликудовского (тогда ещё оппозиционного, «бегинского») еженедельника «Неделя в Израиле». Я принёс редактору Лее Словин очередную статью, а Боря – совсем ещё свеженький оле хадаш – критическую заметку о головотяпстве «Мисрада Клиты» (министерства по приёму репатриантов). Он был очень удручён и настроен воинственно. Кажется, дело касалось квартиры. Я тут же увёз его к себе домой (мы тогда со дня на день ждали рождения дочки), и очень скоро он стал другом нашей семьи.
Грустным и одиноким приехал тогда в Израиль московский поэт, пропойца и забулдыга, «главный специалист по погребению членов Союза писателей», нежный и трепетный Боря Камянов.
«Родился. Маялся. Болел. Учился. Одипломился.
Не призывался. Не сидел. Влюбился. Познакомился.
Женился. Ждали. Родила. Скучала. Изменила.
Ушла. Одумалась. Пришла. Прощения просила.
Развелся. Пережил. Писал. Дружил и не влюблялся.
Поигрывал и попивал. Ни чёрта не боялся.
Душой своей не дорожил, старея понемногу.
Стихи безбожные сложил. ... И отдал душу Богу.» («Судьба», 1975)
«Прощай, моя последняя зима! Прости-прощай, нетрезвая отчизна!
Пропойцы по сошедшему с ума уже справляют горестную тризну.
Прощайте, тридцать-лет-коту-под-хвост, полжизни, что ушла к ебене маме!
Мне мало счастья коммунизм принес: богат я только дочкой да друзьями.
Дочь отобрали. Лучший друг, гоня сомненья прочь, - решает оставаться.
Ты, Русь, и тут ограбила меня, Отняв мое последнее богатство!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я ухожу. Отважился посметь. Бегу ли я за собственною тенью?..
Я сделал шаг, ведущий прямо в смерть. А даст Господь – и в новое рожденье.» (1976)
Господь дал!
«Впервые в жизни в этом мире
Я буду жить в своей квартире!
Ура, Мисрад клита, ура!
Запрусь на ключ, накину цепку,
Просплю неделю крепко-крепко,
А там уже - и жить пора!» (1977)
Дочке Анечке в Россию Борис послал задумчивое стихотворение. Оно было напечатано в журнале «Время и мы»:
Прошло время, дочку Анечку мама привезла в Израиль, а в один прекрасный день мы всей семьёй, с сыном и своей 3-хлетней саброй приехали в Ерушалаим на Брит-мила нового сабры – Ашера Авни. На этой фотографии (ей Богу, не помню, послал ли я её Борису) Вы видите счастливого папу вместе с моей женой Асей и сыном Игорем (который перед уходом в ЦАХАЛ отрастил кошмарные патлы).
В следующий раз мы увидели этого мальчика через несколько лет, приехав в очередной отпуск из Мюнхена, с Радио Свобода. Мы заявились к Камянову как раз в тот момент, когда он собирался за сыном в школу (или детский сад?) Эту встречу я описал «онегинским штилем»:
– "Сто лет не видел вас, ребята!
Прошу пожаловать в мой дом! –
Воскликнул парень бородатый
С весёлым круглым животом. –
Постойте, не скидайте шмотки:
Я помолюсь и выпью водки,
И мы пойдём!"
...А я как раз
С героем познакомлю вас.
Борис Камянов, мой приятель,
В Израиль прибыл из Москвы,
Где делал то же, что и вы
Пытались делать, мой читатель:
Писал стихи... Но ни хера
Не вышло из его пера
В печать. А парень был упрямый,
И чтоб пробиться на Парнас,
Он рыл другим поэтам ямы
И хоронил их в добрый час.
А впрочем, ямба от хорея
Он отличал, и – для еврея
Вполне прилично – пил одно
Стаканом хлебное вино,
Порою даже без закуски;
К цыганам вхож, с блядьми знаком,
И изъясниться под хмельком
Он совершенно мог по-русски...
Был там и я: мёд-пиво пил,
Поэтов в проруби топил...
И снова не помню я, склеротик, отдал ли Борису этот стишск и фотографию: проявлял её уже в Мюнхене... – Боря, если прочтёшь это, напомни мне!..
А потом мы вместе пошли за этим сорванцом. Анечка уже служила в а армии. И вот… Ну, никак не могу вспомнить, было это при мне или Борис рассказывал тогда о случае, который произошел раньше – когда Ашер был определенно ещё в детском саду. Но помню, что я сразу очень зауважал этого мальчика. Приходит папа вечером забирать его, а он выбегает – заигрался, раскраснелся, рассеянный... Борис посмотрел на него и строго спросил: «Ашер! А где твоя кипа!?» Пацан спохватился, пощупал голову, сказал «ой» и... выругался матом! Ого-го! Это ещё тот мальчик!
С шести лет Ашер занимался боксом, потом каратэ, и всё ему мало – увлёкся восточными единоборствами и стал одним из лучших израильских мастеров корейского «тэквандо», членом сборной Израиля на европейских чемпионатах. Теперь уже сам известный тренер!
К очерку В.Баткина «Вернуть себе прадедовское имя…»
(http://berkovich-zametki.com/2011/Zamet ... atkin1.php)
Дорогой Вильям,
Большое Вам спасибо за такой щедрый и обстоятельный очерк – можно сказать, презентацию – Баруха Авни, бывшего Бори Камянова, которого «любит душа моя».
В 2009 году я не смог добраться до Ерушалаима, чтобы встретиться (как хотела Элеонора) и поблагодарить Вас за прекрасные «Камешки для Каханэ», но это, спасибо ему, сделал 20 августа И.Л.Деген. А я присоединяюсь сейчас, при оказии. Если уж зашла речь о Камянове, позвольте добавить и мои «парэ злотых» про этого юношу (на 11 лет младше меня и на 15 младше Вас!) – не о творчестве, а просто так.
А мы любим Борю Камянова – И трезвого любим, и пьяного, И праведника, и грешника, Страдальца и пересмешника, И если бы вдвое шикарнее, И даже бы втрое бездарнее Писал бы стишки он и шуточки – Любили б не меньше ни чуточки! |
А познакомились мы с Борей Камяновым 35 лет назад, осенью 1976 года, в редакции русскоязычного ликудовского (тогда ещё оппозиционного, «бегинского») еженедельника «Неделя в Израиле». Я принёс редактору Лее Словин очередную статью, а Боря – совсем ещё свеженький оле хадаш – критическую заметку о головотяпстве «Мисрада Клиты» (министерства по приёму репатриантов). Он был очень удручён и настроен воинственно. Кажется, дело касалось квартиры. Я тут же увёз его к себе домой (мы тогда со дня на день ждали рождения дочки), и очень скоро он стал другом нашей семьи.
Грустным и одиноким приехал тогда в Израиль московский поэт, пропойца и забулдыга, «главный специалист по погребению членов Союза писателей», нежный и трепетный Боря Камянов.
«Родился. Маялся. Болел. Учился. Одипломился.
Не призывался. Не сидел. Влюбился. Познакомился.
Женился. Ждали. Родила. Скучала. Изменила.
Ушла. Одумалась. Пришла. Прощения просила.
Развелся. Пережил. Писал. Дружил и не влюблялся.
Поигрывал и попивал. Ни чёрта не боялся.
Душой своей не дорожил, старея понемногу.
Стихи безбожные сложил. ... И отдал душу Богу.» («Судьба», 1975)
«Прощай, моя последняя зима! Прости-прощай, нетрезвая отчизна!
Пропойцы по сошедшему с ума уже справляют горестную тризну.
Прощайте, тридцать-лет-коту-под-хвост, полжизни, что ушла к ебене маме!
Мне мало счастья коммунизм принес: богат я только дочкой да друзьями.
Дочь отобрали. Лучший друг, гоня сомненья прочь, - решает оставаться.
Ты, Русь, и тут ограбила меня, Отняв мое последнее богатство!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я ухожу. Отважился посметь. Бегу ли я за собственною тенью?..
Я сделал шаг, ведущий прямо в смерть. А даст Господь – и в новое рожденье.» (1976)
Господь дал!
«Впервые в жизни в этом мире
Я буду жить в своей квартире!
Ура, Мисрад клита, ура!
Запрусь на ключ, накину цепку,
Просплю неделю крепко-крепко,
А там уже - и жить пора!» (1977)
Дочке Анечке в Россию Борис послал задумчивое стихотворение. Оно было напечатано в журнале «Время и мы»:
ВЕРБЛЮДУИН Среди желтых дюн, один Шествует верблюдуин. Состоит верблюдуин Из неравных половин: Половина верхняя - В меховом плаще. Половина нижняя - Без штанов вообще. Половина верхняя - Борода со щек. Половина нижняя - Девочка еще. Шеи - две, четыре уха, Два голодных вечно брюха, Длинный и высокий рост И один облезлый хвост. Две красивых головы Смотрят в сторону Москвы. После - так же зорко - В сторону Нью-Йорка. Где живет верблюдуин? Средь безжизненных равнин, Меж песчаных жарких дюн. Частью - стар, Частично - юн, Горд отчасти и печален, Частью - мудр и вертикален. Частью - любит наш народ, Частью - на него плюет. Он - лояльный гражданин, Этот наш верблюдуин. Я считаю, что пора Крикнуть в честь его: Ура! | Я немедленно отозвался в журнале «Круг» сочувственной пародией, которую Боря оценил весьма благосклонно: ВЕРБЛЮДИН Меж фиордов, скал и льдин Ходит грустный верблюдин. У него большое брюхо, Голова одна – два уха, Шерсть пушиста как мохер И хороший, толстый... Словом, Он живёт в краю суровом, Среди айсбергов и шхер. Он живёт совсем один, Этот славный верблюдин: Ни людей, ни верблюдей, Ни признания идей... Так скажите, на черта Нам вообще Мисрад-клита? |
В следующий раз мы увидели этого мальчика через несколько лет, приехав в очередной отпуск из Мюнхена, с Радио Свобода. Мы заявились к Камянову как раз в тот момент, когда он собирался за сыном в школу (или детский сад?) Эту встречу я описал «онегинским штилем»:
– "Сто лет не видел вас, ребята!
Прошу пожаловать в мой дом! –
Воскликнул парень бородатый
С весёлым круглым животом. –
Постойте, не скидайте шмотки:
Я помолюсь и выпью водки,
И мы пойдём!"
...А я как раз
С героем познакомлю вас.
Борис Камянов, мой приятель,
В Израиль прибыл из Москвы,
Где делал то же, что и вы
Пытались делать, мой читатель:
Писал стихи... Но ни хера
Не вышло из его пера
В печать. А парень был упрямый,
И чтоб пробиться на Парнас,
Он рыл другим поэтам ямы
И хоронил их в добрый час.
А впрочем, ямба от хорея
Он отличал, и – для еврея
Вполне прилично – пил одно
Стаканом хлебное вино,
Порою даже без закуски;
К цыганам вхож, с блядьми знаком,
И изъясниться под хмельком
Он совершенно мог по-русски...
Был там и я: мёд-пиво пил,
Поэтов в проруби топил...
И снова не помню я, склеротик, отдал ли Борису этот стишск и фотографию: проявлял её уже в Мюнхене... – Боря, если прочтёшь это, напомни мне!..
А потом мы вместе пошли за этим сорванцом. Анечка уже служила в а армии. И вот… Ну, никак не могу вспомнить, было это при мне или Борис рассказывал тогда о случае, который произошел раньше – когда Ашер был определенно ещё в детском саду. Но помню, что я сразу очень зауважал этого мальчика. Приходит папа вечером забирать его, а он выбегает – заигрался, раскраснелся, рассеянный... Борис посмотрел на него и строго спросил: «Ашер! А где твоя кипа!?» Пацан спохватился, пощупал голову, сказал «ой» и... выругался матом! Ого-го! Это ещё тот мальчик!
С шести лет Ашер занимался боксом, потом каратэ, и всё ему мало – увлёкся восточными единоборствами и стал одним из лучших израильских мастеров корейского «тэквандо», членом сборной Израиля на европейских чемпионатах. Теперь уже сам известный тренер!
Last edited by Эрнст Левин on Sat Sep 08, 2012 12:00 pm, edited 3 times in total.
-
- ветеран форума
- Posts: 510
- Joined: Mon Aug 17, 2009 8:17 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Прочёл с удовольтвием. Легко, живо, интересно. Спасибо, Эрнст.
-
- участник форума
- Posts: 33
- Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Дружеский шарж из архива (после телефонного разговора с коллегой по редакции новостей радио "Свобода" Henri (Анри) Волохонским, которого я попросил позвать к телефону его соседа Эйтана Финкельштейна и который ответил: "Ну, знаешь, твоя просьба несколько выходит за рамки".) | Анри Волохонский |
(MILLE PARDONS, HENRI!)
Я к Вам звонил, забыв бон-тон (bon ton) –
Какая дерзость!
Я приношу Вам миль пардон (mille pardons):
Ведь это – мерзость!
Я этикетом пренебрёг,
И мне могли Вы
Суровый высказать упрёк,
Но справедливый.
И всё же в голосе у Вас
Звучала ласка! –
И я представил Вас анфас (en face)
В берете баска,
И задрожал мой миокард,
Благоговея:
Я Ваш представил бакенбард,
Муар (moire) на шее,
Свечу, гусиное перо,
Жабо (jabot), крылатку, –
Как Вы сидите за бюро (bureau),
Поджавши пятку,
И как безмолвно в зеркалах,
В неверном свете
Семья проходит на цырлáх
В кордебалете (corps-de-ballet).
И я, виденьям этим рад
Простым и милым,
Решил не лезть в калашный ряд
С суконным рылом.
От сигаретки щуря глаз,
Скребя подмышку,
Я сел на тихий унитаз,
Откинув крышку,
Бумажку взял...
И карандаш...
К сему – слуга покорный ваш –
Эрнст Левин(Levine)
Мюнхен, 24 октября 1989 г.
Last edited by Эрнст Левин on Sun Sep 09, 2012 9:26 pm, edited 1 time in total.
-
- участник форума
- Posts: 33
- Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Эрнст Левин, 1964 г |
ЗНАКОМЫЕ ВСЁ ЛИЦА! (портреты моих сослуживцев) В первой половине 1960-х годов, до Шестидневной войны и удушения Чехословакии в братских объятиях, когда диссиденты ещё пели под гитару, а сионисты говорили шопотом, я был мирным инженером-электриком в пусконаладочной организации. Наши объекты чаще всего были в крупных городах, где по вечерам можно было культурно отдохнуть, но случались и долгие командировки в дикие места - например, в посёлок Жабинка под Брестом, монтаж и пуск сахарного завода. Там после работы хоть волком вой - сунуться некуда. Или спирт пей, или стишки сочиняй. Я выбрал второе, так как закусить тоже негде... |
Со мной был случай очень странный: Однажды я проснулся рано, Протёр глаза, взглянул окрест... И − не узнал знакомых мест! Аж пробежал мороз по коже: Исчез торшер, приёмник тоже; Какой-то сводчатый альков, Лежу зачем-то под периной, Напротив стол стоит старинный, На нём − пустой зелёный штоф. Сундук. Комод. Горят две свечки. Нет радиаторов − у печки Дровишки кучей на полу И, чёрт возьми, горшок в углу! Встал, вышел − те же перемены: Где был домище современный, Лабаза вывеску видать: "ОВЁСЪ и СЕНО" (через "ять"); Идёт полковник в эполетах, Квартальный тянется во фрунт, В продаже "Беломора" нету, А масло − пять копеек фунт; В церквах звонят, плетётся конка, Шарманка завывает тонко − Короче, всё – как было встарь, Когда страною правил царь, И на Неве была столица, И был насильственный режим... Иду по улицам чужим, И вдруг... – знакомые все лица! Куда ни глянь – свои везде! Верней, похожи, хоть не те... 1 Вот стал извозчик у порога – Сосредоточен: масса дел! В раздумье кляче нос потрогал, Под хвост зачем-то поглядел, Поправил что-то, что-то дёрнул, Там подкрутил, тут подвязал... – Свезёшь ли, братец, на вокзал? Мужик поскрёб затылок, пёрднул, Сморкнулся и промолвил так: "Отседа...значитца...пятак..." – Постой, да это ж Юндов Лёва! Голубчик, ты ли? Ну, здорóво! 2 Вот Римма, девка на выдáньи (Отец – купеческого званья), Благочестива и томна, Пристойно села у окна; С лица пригожая и – в теле, Слегка припухшая с постели, Читает рыцарский роман... 3 А вот – учитель Эйдельман: С унылым носом, с вислым задом, Протёр пенсне и скорбным взглядом Обводит оробевший класс: – "Ну-с, сколько будет дважды два-с?" 4 Вот погулять с похмелья вышел Поручик Десюкевич Миша: Игрок, кутила и бретёр И жёлтой прессы репортёр. С ним – Далидович, унтер старый: Из рядовых, аскет, службист, Прямой, подтянутый, поджарый, По слухам – тайный морфинист. 5 Студент Берёзкин, вьюнош бледный, Чтоб свой бюджет пополнить бедный, Детишек музыке уча, Брал по двугривенному в час. Он был субтильный, хрупкий, тихий, И сердобольные купчихи Жалели малого до слёз, Подозревая "беркулёз". 6 Вдвоём с Кошеленковой Ниной, Своей дородной половиной, З.Капилевич с давних пор Содержит постоялый двор. Какой там "двор"! Ночлежка просто: Приходят нищие с погоста, Ворьё – когда карман пустой, Пропойцы, сутенёры, шлюхи Да богомольные старухи – Не платят, черти, за постой! Грустит хозяин на крылечке... Жена в обжорной возле печки Горшки таскает из огня И матерится, всё кляня: И духоту, и вонь, и нищих, Что вшей трясут над самой пищей: В печёнку, в бога, в смертный грех – А мужа кроет пуще всех. А он молчит с улыбкой слабой: Что сделаешь с проклятой бабой! 7 Большой театр ликовал: Аплодисментов гром и шквал, Бис! Браво! – раздавались крики, В партере реял дамский стон: В тот вечер пел Жермона Кригель, Известный в Риме баритон. 8 Вот Иванец, дьячок-расстрига (Из храма выгнан за разврат), Теперь – кабацкий забулдыга: Кто поднесёт – тому и брат. 9 А вот в сатиновой рубахе, Пригладив маслом волоса, Пошёл гулять Силюк Петяха, Слободки гордость и краса. На ём – картуз, при ём гармошка – И млеють девки у окошка! 10 В тот год гремел за балом бал, И князь Сергей Сергеич тоже, Хотя и член масонской ложи, Порой к Ростопчиным езжал. Смирен, комплексии солидной, Он аппетит имел завидный: Бычка свободно скушать мог, И пил, как каждому дай Бог! 11 Вот по проспекту хмуро рыщет, Надвинув кепи на глаза, В. Бассалыго – частный сыщик, Блудниц и бабников гроза. (А в дни, когда заказов мало, Он зашибает вышибалой В весёлом доме на Тверской); 12 Его узрев, с улыбкой грешной За тумбу прячется поспешно Пашкун – воришка городской: Прожжённый плут, весёлый Пашка, Всегда сияющая ряшка – Он никогда не унывал, Хотя изрядно бит бывал... 13 Достойно, безо всякой спешки, Во фраке, с тросточкой в руках, Чернилами закрасив плешки На узконосых башмаках, Фланирует Чернявский Лёня – Уездный франт на моционе, Слегка уставший от побед Провинциальный сердцеед. 14 Вот адвокат, маэстро Башнев, В халате, в шлёпанцах домашних Вкушает сладостный уют; Ему газету подают, И он детишкам вслух читает Нравоучительный рассказ: Как стыдно, дети, быть лентяем И как полезен хлебный квас. 15 А вот в трактир у Спаса входит С горящим взглядом, худ, высок, Кумир и бог простонародья, Пропойца Юрий Трубенок: Дырявый шарф, сюртук не чищен – В былом – повеса и студент, А ныне – благородный нищий, Пропившийся интеллигент. 16 А вот выходит из фиата (меньшому брату не в пример) Борис – промышленник богатый, Уже почти миллионер. Седой швейцар, склонившись к уху, С почтеньем шепчет что-то. – Гость Благодарит, кивает сухо, Кладёт цилиндр, перчатки, трость, И бодро всходит в клуб Английский, Где ждут его бильярд и виски. 17 В каморке к Библии приник Реб Фридман – цадик местечковый И толкователь старых книг... Вот встал, в молчании суровом Очки поправил на носу, Во двор выходит прохладиться, Кряхтя на корточки садится И доит тощую козу... 18 Тишков был рыжим в балагане. Он потешал святую Русь: То верещал по-обезьяньи, То гоготал, как пьяный гусь; Скакал, на "проволке" качался, А день закончив трудовой, В сюртук потёртый облачался И в трезвом виде шёл домой Или в трактире жидкий чай свой Вприкуску скромненько тянул. Но говорят – имел хозяйство И смертным боем бил жену. 19 Лапидус, старикашка хилый, На шумном рынке в уголке Сидит на ящике от мыла С пером заржавленным в руке. Кругом толпится люд господний: Из сёл окрестных мужики, Кухарки, горничные, сводни: – "Будь ласков, барин, помоги!" Лапидус всё на свете может: Составить просьбицу поможет, Письмишко, жалобу, донос – Лишь только рожу набок скосит, Засунет палец глубже в нос, Перо почистит о волосья – И вот решён любой вопрос, Исцелена болезнь любая! – "Спасибо, барин!" – "Пустяки!" – И равнодушно, не считая, В карман бросает медяки. 20 Два околоточных и пристав Ведут в участок анархиста. Толпа. Все лезут в первый ряд, Какой-то Корзун, говорят, И, дескать, с ним четыре бомбы – Искал, попробовать на ком бы, А по секрету говоря, Убить готовился царя! 21 Бабицкий, красномордый прасол, У тёплых вод когда-то жил: Рубил на Молдаванке мясо И чай с биндюжниками пил. Предпочитал, конечно, пиво, Но деньги тратил береживо; Тверда рука его была – Зато и вышел в прасолá. 22 На стыке Невского с Садовой, Среди столичной кутерьмы, Жил Дименштейн, чиновник вдовый, Инспектор каторжной тюрьмы. Хотя снаружи вроде хилый, Невзрачен, тощ и ростом мал, А – жилист: тёщу свёл в могилу, Трёх жён (четвёртую искал); Всегда наглаженный, опрятный, Как доктор, тщательно промыт, Ходил в концерты аккуратно И украшал искусством быт. А по ночам, закрывши ставни И двери заложив на крюк, Он иногда забавой давней Короткий скрашивал досуг. И до прохожих долетали Палёной шерсти смрад густой, И леденящий сердце вой, И характерный скрежет стали, Знакомый издавна врачам: Он мучил кошек по ночам. Жабинка (сахарный з-д), апрель 1964 г. |
Re: Воспоминания Эрнста Левина
Poisson parisien (рыба по-парижски)
Филе палтуса, камбалы или лососевых рыб натереть солью
и свежемолотым перцем, нарезать кусочками и разложить
на противне. Обжарить на сливочном масле мелко нарезан-
ные репчатый лук и грибы. Не снимая сковороды с огня,
добавить муку, соль и перец, влить струйкой сметану и мешать,
пока смесь не загустеет. Залить ею рыбу и запекать 30 минут
в духовке, нагретой до 190°С. Выложив в тарелки, посыпать
зеленью петрушки. ("Французская кухня")
Филе палтуса, камбалы или лососевых рыб натереть солью
и свежемолотым перцем, нарезать кусочками и разложить
на противне. Обжарить на сливочном масле мелко нарезан-
ные репчатый лук и грибы. Не снимая сковороды с огня,
добавить муку, соль и перец, влить струйкой сметану и мешать,
пока смесь не загустеет. Залить ею рыбу и запекать 30 минут
в духовке, нагретой до 190°С. Выложив в тарелки, посыпать
зеленью петрушки. ("Французская кухня")
Мюнхен, 14 сентября 2004 года (28 Elul 5764, перед Рош-а-Шана)[/color] |
DIE DRITTE WAHL(третий сорт – нем.): Решив парижских "пуасcонов" запечь для праздничного дня, Купить жестянку шампиньонов жена отправила меня. Нашёл я цельные грибочки (на банке надпись "Erste Wahl"): Их нужно резать на кусочки: и лишний труд, и портить жаль. Был "Zweite Wahl" (без шляпки ножка): дешевле, но опять – крои! И, наконец, правей немножко – стоят те самые, мои! На банке: "Dritte Wahl – Geschnitten", и вполцены – съедобный лом Грибков нарезанных, побитых, возможно – тронутых червём... Для рыбы нам – вполне сгодятся! Несу домой свои грибы, И мысли странные роятся насчёт превратностей судьбы – Судьбы еврейского народа, его последнего исхода, В котором были, как ни жаль, и "Erste Wahl", и "Dritte Wahl"... Когда я вдвое был моложе (с тех пор прошло лет тридцать пять), Еврей в России будто ожил – решился голову поднять! Не Бог, не трубный глас Мессии, а Шестидневная война Бесправным пленникам России сказала: "Есть у вас страна, Где ваш народ – свободный, гордый – воюет, строит и живёт, И где никто жидовской мордой с презреньем вас не назовёт"! И вот, нашлось довольно много жестоковыйных бунтарей (Не зря когда-то даже с Богом боролся именно еврей). Они, по-видимому, в генах храня библейскую мораль, Рванулись в бой самозабвенно, и это был наш "erste Wahl". Пробитый ими путь тернистый стал легче через пару лет, И повалили конформисты за диссидентами вослед. "Идея овладела массой". Исчезли масло, сыр и мясо, И "Память" выползла из нор, зажав зубами свой топор... А "там", как следует из писем, любой приехавший еврей – Одет, и сыт и независим: езжайте, братцы, поскорей! И, обменявшись мудрым взглядом, вздохнули братцы: ехать – надо... И в очарованную даль с надеждой отбыл "zweite Wahl"... Однако, скажем откровенно, приехав вместе в город Вену, Мы разделились в этот раз: кому – в Сохнут, кому – в ХИАС. Свободный мир! У всех надежды; езжай, куда влечёт душа: Израиль есть, Канада, США... везде полно еды, одежды, Машин, вакансий и квартир; благополучие и мир! Но "dritte Wahl" держался стойко: куда спешить? – не под дождём! Опять же "гласность, перестройка", на всякий случай подождём... И дождались! Какое счастье! Советской власти больше нет... Но как нам жить без этой власти, которой служим столько лет?! Теперь хозяева, жирея, себе богатства разберут, А что останется еврею – за верность нашу, честный труд? За то, что многие крестились и поменяли имена, И что в Йомкипер не постились, нам не заплатят ни хрена! За то, что в Партию вступили, и сионистов материли, И сало жрали, водку пили – порою даже из горлá, "... а ночка тёмная-а была-а-а"... – "Так что же делать нам, евреи? сказал один из "dritte Wahl"... Те, что уехали, – хитрее, а мы, выходит, просто шваль?" Второй сказал: "Да нет, ребята! Мой братец в семьдесят девятом Рванул в Израиль – гол и бос, вступил в какой-то там колхоз, Потом пошёл в солдаты сдуру... А я пойду в аспирантуру – Теперь же власть другая тут: евреев, кажется, берут, И я, с дипломом кандидата, спокойно выберу страну, А стариков – в Израиль к брату, их не погонят на войну". – "А я б поехал,– молвил третий, – да нам с Маруськой не с руки. Там в Израúле наши дети считаться будут байстрюки"... – "Поедем к немцам, им нас жалко, – четвёртый бросил на ходу,– Посадят всех на социалку, оплатят хату и еду! Живи, сосиски с пивом лопай, любуйся западной Европой –... Дадут, чего ни попроси! Вот только крестик не носи"... И вот, они уж здесь повсюду... И не дивятся немцы чуду, Не шепчут: "глянь – живой еврей в стране былых концлагерей!" А на балконах непременно растут "тарелки", как грибы: Россию ловят вдохновенно её вчерашние рабы. У них иного нет кумира, и свято все убеждены Что Пушкин – первый гений мира, Нет краше "северной Пальмиры" И "нет другой такой страны"... А уж в Израиле подавно: «Мы ж всё-таки народ державный, А здесь – провинция, дыра!» – И каждый метит чином старше: в главреды лезут секретарши, И кандидаты – в доктора. Из Агитпропа прохиндеи, ТАНАХ слюнявя и Талмуд, Моральный кодекс иудея туземцам там преподают. А маршируют в День Победы, все «в чешуе, как жар горя» Лишь военторговские деды или штабные писаря. Их вражьи пули не достали, остаться выпало в живых, Но юбилейные медали блестят не хуже боевых... Кто различит их – «За отвагу» или к столетию царька? За Будапешт, Афган и Прагу? За сорок лет в строю Чека? И лишь тогдашним пацанам, героев отличить легко нам: По шрамам, ранам, костылям, а не полковничьим погонам... И – по глазам: в них светит, горд, не dritte Wahl, а первый сорт. |