Путь в еврейство и в Израиль
От редакции. Эту статью
Ицхака Мошковича мы получили со следующим сопроводительным письмом:
Жизнь в Израиле одарила меня дружбой ( к сожалению, только виртуальной) с
замечательным писателем и человеком Ицхаком Мошковичем. Он жил в Иерусалиме, я -
в Хайфе. После его смерти в ноябре 2007 года, זייל, дружу с его вдовой Милой
Мошкович. Вчера получила от неё текст очерка " Путь в еврейство и в Израиль ",
который написан Ицхаком за два месяца до смерти. Уверена, что текст никогда не
публиковался. Я не нашла его и на авторской странице Мошковича на сайте
Заграница. Ицхак Мошкович был Вашим автором, на Вашем сайте напечатан некролог.
Буду счастлива увидеть пересылаемый мной текст впервые напечатанным у Вас,
дорогой Евгений.
Евгения Соколов, Хайфа
Мы благодарим уважаемую Евгению за помощь в сохранении светлой памяти Ицхака
Мошковича.
Сразу же оговорюсь, что с генетической точки зрения я не
коктейль и посторонних примесей не содержу. Моим дедушкам (Да будет
благословенна память о них), которые были нормальными, религиозными евреями, в
голову не пришло бы искать себе невест в чужих племенах и кварталах, а мои
родители были нормальными совковскими ассимилянтами, хотя дома, чтобы соседи не
слышали, а я, чтобы не запомнил, говорили между собой на идиш. И в этом не было
ничего удивительного, так как идиш был их родным языком, языком дома,
колыбельной песни и папиных наставлений о том, как жить на свете. Мама даже
одно время работала воспитательницей в еврейском детсадике, пока Сталин не
прикрыл эти рассадники чужеродных идей, и я вынес, как слямзил, из этого воспитательного
учреждения чьи-то талантливые стихи: «Дер зейде Ленин ис гешторбн, ун ер лыгт
ин мавзолей, ун ди киндер мит гройсем фунер геен, геен, эйнс ун цвэй». А мама в
еврейской компании любила пошутить на тему о том, что ее ребенок путает слова
«хавер», «хазер» и «хусн». Хотя я их уже и не путал вовсе. Но в целом запомнил
мало слов этого удивительного «мамэ лошн». Война, кошерно-интернациональное
воспитание, армия... Много ли у родителей было времени, чтобы заниматься моим
еврейским нутром и считали ли они это нужным? – Фар вос? Словом, как у всех.
А сегодня, после стольких лет, разделивших меня с отцом и
матерью, я думаю не об их винах, а о том, как глубоко засевшее в них с детства
прорывалось наружу и как именно эти обрывки и кусочки еврейского штетла вовсе
не от Шолом-Алейхема, при всей моей любви к нашему дорогому флагману, а от
родителей капельками проникали в мое сознание и прочно застревали в нем.
Мама была дошкольным работником и знала на память многое из
Маршака, Чуковского и др., а что было делать папе, когда хотелось рассказать
ребенку сказку? Так он пересказывал мне эпизоды из «Бэрэшит», которые помнил
еще из хедера. И объяснил, что меня зовут Исааком, потому что Сарра засмеялась.
Сегодня же во мне глубоко сидит впечатление, что все из «Бэрэшит» я знаю от
него. Однажды он пошутил: «Ты знаешь, у евреев существует легенда, что, когда
придет Машиах, то все мертвые, где бы они ни лежали, под землей покатятся на
Масличную гору. Поэтому – я так думаю – целесообразно жить где-нибудь
поблизости от этой горы». И это сказал убежденный коммунист, атеист и
сталинист! Но предположить, что его сын поселится в Иерусалиме!
О пэтеклах, которые евреи засовывают между камнями
знаменитой стены, он тоже мне рассказал.
Правда, отдельно взятые ласточки весны не делают, но
напоминают, что где-то там, за бугром, бывают не только холодные зимние ветры.
Вплоть до 1953 года служил в кадрах Советской армии. И
подумать только, как далеко простиралась моя солдафонская тупость и уже чисто
национальная бесчувственность, что когда по громадному, привязанному к дереву
репродуктору, похожему на звукоулавливатель или граммофонную трубу, диктор
высказал свое искреннее возмущение «убийцами в белых халатах», я просто не
понял ни сути этой мерзости, ни исходящей от нее угрозы. Я вообще не понял, что
речь идет о евреях. В самом деле, кто этот негодяй Вовси, покусившийся на самое
святое? Какой-то грузин?
Уже после выхода в запас откуда-то издалека до меня
донеслись голоса Александровича, Шульмана, Сиди Таль, а на именинах старшей
двоюродной сестры Ниночки вся компания была только еврейской, и можно было,
никого не стесняясь, хором исполнить: «Ломер ала неумен», но все знали только
три-четыре первые строки. Остальные строки застряли где-то в предыдущем
поколении. Мама любила напевать что-то о «махатынесте майне... томер вылсте
зейн а навл фын майн кинд, ви а мытер золсте им...»
Мне было лет сорок, когда на базаре, в лавке удешевленных
товаров, я увидел грампластинку «Еврейские песни». Исполнительница – какая-то
Лифшицайте. Отродясь, этого имени не слышал. Придя домой, поставил на
проигрыватель и ощутил что-то, возможно, сходное с тем, что Грибоедов называет
«дымом отечества» Именно так: все остальные дымы, включая классические и
эстрадные, русские, украинские и иностранные, внезапно потеряли и сладость и
приятность. Я поочередно ставил эту пластинку родственникам – почти никакой
реакции. То есть, слушали, конечно, но моих восторгов не разделяли. А сестры
Берри? Ну, слышал, конечно, но почему-то именно голос Нехамы Лифшицайте
воспринимался, как голос моего истинного штетловского отечества и детства. В
котором я никогда не жил. А к тому времени оно уже было растерзано. В клочья. А
дедушки и бабушки изуверски убиты. Добрыми соседями.
Все равно я еще ничего не смыслил в еврействе. Однажды в
Москве, у дяди Володи увидел на полке «Еврейскую энциклопедию». Брокгауз и
Эфрон? То есть с Российской энциклопедией этих издателей я был знаком, но чтобы
еврейская? Углубился на несколько часов. Втайне возмечтал, что дядя Володя
скажет: «Тебя это старье интересует? Ну, так возьми себе». Этого не случилось.
Прозрение происходило, но в совершенно другом направлении и
национальной окраски не имело. А окраска была скорее диссидентской по отношению
к власти и режиму и, по крайней мере, в моем случае это уже само по себе было
достаточно революционным. Источники влияния перечислять не стоит, так как этот
процесс был массовым. По крайней мере в моем окружении просоветчиков уже не
было. Все были за советскую власть, самую-самую в мире, но все испытывали к ней
естественное отвращение интеллигентных людей.
А в июне 1967-го гордость за наших в Израиле тоже испытали
практически все евреи, кроме тех, кто испытывал ее же, но тайно, в том числе
при подготовке лекций на тему: «Осторожно, сионизм!» Кстати, меня тоже
подбивали на это грязное дело, но я сослался на то, что не специалист в данной,
узкой области. Мы дадим вам, сказали, готовый текст. Пусть читает тот, кто его
составил, сказал я и, возможно, впервые в жизни испытал стыд из-за того, что
выкручиваюсь, а что на самом деле я с этим текстом заранее не согласен, но
сказать то, что думаю? – Я что, Матросов, что ли?
Этот эпизод моей жизни помог мне догадаться об устройстве
ловушки, в которую попадали в этой стране миллионы людей, и поди попробуй из
нее вырваться. И потому, когда мне говорят: а вот я же не «стучал» и не читал
лекций о том, что сионизм враг человечества, хочется сказать, что очень хорошо,
но как ты выкрутился?
Нет, я не был в первых рядах кандидатов в сионисты, а мои
друзья – тоже в большинстве своем евреи – по духу своему были не сионистами, а
диссидентами.
Многие не без основания считают, что подвиг диссидентов тех
времен должным образом не оценен. Скорее всего, так оно и есть, но, прежде
всего я бы сказал, что он, этот подвиг, и не понят. Дело в том, что диссиденты
не были ни партией, ни движением с общей для всех целью что-то свергнуть и
чем-то заменить. Их объединяли не цели, а интересы. И внутреннее неприятие
тупой власти на облучке грубо сколоченной телеги, а впереди болотная вонь.
Главной объединяющей чертой была личная порядочность,
требовавшая мужества в личном противостоянии вопиющим несправедливостям
властей, местных и центральных, стремлением наперекор власти вступиться за
униженных и обиженных. Естественно, что для представителей власти на всех
уровнях они были с одной стороны, как те лисички, что «взяли спички, к морю
синему пошли, море синее зажгли», с другой же стороны, хотя власти ни на минуту
не сомневались в том, что от этих жалких огоньков море не загорится, но
наглость кучки психопатов нестерпима и их следует «хватать и не пущать».
– Что вы так боитесь этих запрещенных книжонок, списка
которых у вас у самих нет, и этих людей, которых, и вы это знаете, единицы, –
спросил я во время допроса одного аж полковника КГБ. – В ваших руках самая
мощная в мире пропагандистская машина, радио, ТВ. газеты, издательства...
– Нельзя, – объяснил он мне. – Один червячок в тонне зерна
может...
– Что он может, этот червячок? Похоже на то, что в погоне
за червячком, вы все зерно перепортите.
Сам факт, что маленький червячок-диссидентик вроде меня мог
безнаказанно говорить полковнику такие вещи, показал мне, что глиняные ноги
советского колосса вот-вот рассыплются и дай-то Бог, чтобы опять, как это не
раз случалось в их стране, не завалило очередной десяток миллионов россиян.
Вряд ли я был первооткрывателем простой, как сибирский
валенок, мысли, что советская власть, это не Ленин, не Сталин и не вся их
правящая хунта. Советская власть, это весь советский народ. За редкими
исключениями, и те, кто составлял исключение, это и была та самая кучка
диссидентов, в которой я, как говорят теперь, «тусовался». Советская власть
большинству населения внушала омерзение и походила на огромного вонючего
носорога, вечного, несокрушимого и – главное – обеспечивающего стабильность и
безответственность подданного по отношению к самому себе. Безответственность,
свободу от принятия личных решений – как под старым, пыльным, полным привычных,
танцующих, как веселый дворник из «Волги-Волги», блох, но уютным тулупом.
А тут еще Тонька, моя бывшая ученица, отцу которой у его
смертного одра я пообещал заботиться о его девочке, написала на меня донос, и
мне стало известно содержание этой дурацкой писульки, настрочить которую ее
наверняка принудили.
– Как ты могла? И как ты теперь жить-то будешь? – высыпал я
на Тоньку свои вопросы, еще более идиотские, чем ее донос.
Пережила и будет жить. Как миллионы других. А я понял, что
неприятие режима для меня означает неприятие всего моего окружения, для
которого этот режим, это как раз то, что им было жизненно необходимо. Его, этот
режим, можно было поливать не только на кухне, при открытом водопроводном
кране, но и возле пивного ларька, и в очереди за голубым цыпленком тоже. Нынче
же, переступив в следующий век и вывернув себя политически, экономически и
социально наизнанку, минимум половина населения СНГ ностальгирует по
сталинизму, брежневскому «застою», по всему, от чего я пытался сбежать, еще, не
будучи не только сионистом, но, не осознавая сути своего еврейства. Я вдруг
остро почувствовал потребность в том, чтобы быть среди своих и в доме, который
построил Хаим, и который можно будет назвать своим.
Ненависть? Боже меня сохрани от этой болезни! Но пусть они
будут там, а я со своими и в своем доме. Два вопроса: кого считать своими и что
своим домом?
То есть, безусловно, свои, это евреи, но естественно
представить себя в среде, скажем, американцев, в доме, который построил Джек,
где ни власть, ни население все же не заражены физиологическим антисемитизмом,
как в Империи, где работодатели и ректоры университетов не получают указаний на
уровне «процентной нормы» царских времен, чиновники не спешат выполнить эти
указания раньше, чем они поступили, а у детей будут шансы роста и процветания
без унизительного: если хочешь, как все, то должен доказать, что знаешь и
можешь вдвое лучше других. Иначе не справиться с конкуренцией по пятой графе.
Кроме того в Америке не придется вставать в пять утра и, испытывая унижение от этой процедуры, стоять в очереди до семи, чтобы наполнить бидончик молоком.
***
Так, на первый вопрос: ехать или остаться? – ответ моей
семьи был: ехать. Большинство стоявших в очереди в ОВИР – в Америку, и в силу
стадного чувства – мы тоже. Я понимал, что правда, включая принятие правильного
решения, никогда не бывает на стороне большинства, но, поскольку речь заходила
об Израиле, то в пользу этого выбора у меня были те же аргументы, которые я
привел бы сегодня, но что-то в израильском проекте было (Или казалось?)
ненадежным, не обещающим стабильности, которую нормальный отец желает детям.
И тут случилось то, за что я от всей души благодарен
ненавистной мне советской власти: меня и мою семью загнали в клетку «отказа».
Не преувеличу, если скажу, что эти годы были единственными в той стране,
которые я вспоминаю с гордостью и удовольствием. Мне они были даны, как 40 лет
выходцам из Египта. Просто в ХХ веке н. э. все процессы происходили гораздо
быстрее, чем в ХХ веке до н. э.
С самого начала моего и моей семьи овировского приключения
для меня очевидно было противоречие между тем, к чему мы стремились и тем, что
служило предлогом для того, что мы декларировали и делали. Стремились мы к
тому, чтобы порвать с Империей, а дальше – куда глаза глядят, а предлоги:
воссоединение с израильскими родственниками и осуществление своего еврейства.
Было о чем подумать.
Довольно быстро отказники нашего города разделились на две
группы, на тех, кто предпочитал сидеть тихо в ожидании разрешения на выезд и
тех, кто готов был бороться.
(Интересно, что все мы до такой степени еще были одной
ногой в Совке, что технический термин «выездная виза» никому не казался
абсурдным. Как будто так и надо, но жаль, что не дают. Впрочем, что говорить о
нас, если Пушкин эту ситуацию воспринимал, как нежелательную, но – что
поделаешь? – такова Рассея?)
Сторонники активных действий естественно тянулись друг к другу,
понимая, что, вырванные из привычного круга занятий, уволенные с работы и
отвергаемые большинством окружения, мы понимали, что нужно быть вместе, чтоб не
пропасть поодиночке. Кроме того, борьба предполагала совместные действия, а
какие – эти подсказки давал опыт других городов и последнего десятилетия.
Начали, естественно, с семинара по еврейской истории и
культуре. Как у других. После того, что меня выбрали председателем, я произнес
инаугурационную речь, которая для меня самого стала исторической.
– Господа! – сказал я, и все улыбнулись.
Все улыбнулись, потому что это простое русское слово, как
ковер-самолет мгновенно вынесло нас из затхлого общества товарищей в тот мир
нормальных отношений, куда мы все стремились.
– Господа! – сказал я. – Поскольку мы все здесь кандидаты,
доктора, в крайнем случае, просто врачи, учителя и инженеры, то понятно, что
наше собрание мы не могли назвать иначе, как семинаром, это понятно. Я бы
назвал это мероприятие хедером по ликвидации национальной безграмотности. Но
поскольку мы пожелали, чтобы он был семинаром еврейской истории и культуры, о
которых мы, признаемся честно, не имеем ни малейшего понятия, то нашей
кардинальной и первоочередной задачей, как мне кажется, должно быть выяснение
главного вопроса: КТО ТАКИЕ ЕВРЕИ? Мы не знаем, как долго нас будут мурыжить в
отказе, но знаем, что пути назад нет, и, какие бы еврейские темы мы тут ни
обсуждали, предлагаю, чтобы в центре внимания было это: кто такие мы сами?
Не думаю, чтобы моя речь произвела сильное впечатление на
слушателей семинара, но для меня самого она была программной. Как речь Черчилля
в Фултоне. Все понимали, что Уинстон сказал правильные слова, но никто не знал,
куда эти слова приткнуть.
Посмотреть на этих русских интеллигентов, рассуждающих о
квантах, о современном искусстве, и не скажешь, что это те самые, отовсюду
гонимые, презираемые как раз за то, что по идее заслуживает всеобщего почтения,
поколение, непосредственное за тем, чьи кости в оврагах украинского Холокоста и
там и сям разбросаны у подножий «стратегических высот».
Я здесь умышленно не называю имен, и даже города не
называю, потому что не дай Бог кого-нибудь обидеть. Тем более что все они в
высшей степени порядочные и мужественные люди. Тот, кто тогда не жил, или жил,
но не совсем там, или там, но привык осторожно проходить мимо того, что
определяло лицо эпохи, переступая через камешки, которые могли оказаться
минами, тому и сейчас тоже трудно понять степень мужества каждого, кто таким
образом поднимал руку даже не на КГБ и Совок, а на общественное мнение целой
страны, шестой части земной суши. Как раз с КГБ и официальными властями все
было ясно и просто, сложна и не понятна была реакция вчерашних коллег и добрых
соседей. Вранье, что на собраниях нас клеймили из страха или карьеристских
соображений. Никто не наказал и не испортил карьеру не выступившему, и не мешал
соседу поздороваться при встрече в лифте. Что бы ни говорили, никто не жил по
лжи, как это показалось Солженицыну, но все ложь воспринимали, как если бы она
была неизбежной и жизненно необходимой правдой, и с чувством исполненного долга
по отношению к презираемому, но обожаемому Совку говорили то, что должно быть
сказано. Мужество необходимо было для сопротивления им всем, а гебисты...
Именно эти, которых, казалось бы, следовало бояться, сами производили
впечатление растерянных и неуверенных в завтрашнем дне.
– Вот вы, Исаак Моисеевич уедете, а мы тут без вас
коммунизм построим, – сказал мне один очень солидный полковник-гебист, и
впечатление было такое, будто бы он таким образом пытается уговорить в чем-то
себя самого. Кажется, ему это не очень хорошо удавалось.
– Скажите честно, у вас намечаются какие-нибудь мероприятия
во время октябрьских праздников? – жалобным голосом спросил, догнав меня на
лестнице после одной из «бесед», один капитан.
– Нет, седьмого ноября спите спокойно, дорогой товарищ, –
сказал я ему и он отцепился.
А эти допросы и беседы! Неумелые и неуклюжие.
– Почему вы проводите эту беседу со мной вдвоем? Один на
один боитесь? Двое?????
– Мы? Вас?!
– Вот именно. У вас решетки, толстые стены и часовой с
пистолетом, а вы чего-то боитесь. Может быть не меня, но боитесь.
Они не знали, как реагировать. Это мне нечего было терять,
а для них споткнуться значило потерять кусок хлеба с маслом. Только бы чертовы
жиды сидели тихо, только бы чего не затеяли.
Поскольку телефон мне отключили, то им пришлось назначить
одного старшего лейтенанта посыльным, который приходил с приглашением на допрос
или беседу. Он очень искренне привязался к нам с женой.
– Хороший ты парень, Толя, сказал я ему однажды. Не желаю
тебе стать капитаном.
– Ну, что вы такое говорите? Это же моя работа. Карьера.
– Так вот я желаю тебе другой карьеры. Этот выбор был
неудачным. Хороших людей – в тюрьмы, евреев в отказе держите. Грязная это
работа.
Слушал и улыбался. Чему?
Буквально у всех преобладала уверенность в том, что
неуклюжая совковская глыбища рассчитана на вечность, и нет силы, способной
своротить ее.
И тем не менее 9 мая, вопреки строжайшему запрету
появляться в районе массового захоронения десятков тысяч убитых осенью 1941
года евреев, запрета, которому нет другого объяснения, кроме животного, из
глубины кишечника, страха перед неизвестным, 92 еврея, включая стариков и
детей, каждый с красной гвоздичкой в руке, не убоялись на глазах гебистов выйти
из трамвая и направиться к запретной могиле.
Запрет на еврейские буквы и слова, на еврейские песни (В
ресторане «Родник» уволили руководителя оркестрика, осмелившегося по просьбе
подвыпившей публики сыграть 7-40), но запрет на посещение могил...
Тут есть, как мне кажется, важная деталь. 66 лет прошло со
времени этого массового убийства, и все об этом знают, но этой «детали» все
стараются не касаться: большинство технических исполнителей безумного
гитлеровского плана по тотальному уничтожению евреев, это не столько немцы,
сколько их так называемые «пособники».
В 1996 году Daniel Goldhagen, американский еврейский
историк, издал книгу, вызвавшую большие споры, «Hitler 's Willing Executioners
», в которой едва ли не впервые, по крайней мере так громогласно, заявил, что
Холокост дело рук не какой-то таинственной нацистской организации, а что
Холокост совершен, и вполне сознательно, немецким народом. Это страшное
обвинение, и можно понять немцев, которым полвека спустя не по силам справиться
с этой травмой.
Однако же, дойдя до границ Украины, Голдхаген остановился.
Нет надежных архивных материалов. Сплошные разговоры и догадки. А если
документы существуют, то они не доступны.
Убедительно, но не точно. И материалы есть, и они доступны.
Собраны во вполне достаточном количестве, и относятся к гибели от 1,2 до 1,5
миллионов евреев. По приблизительным современным подсчетам число массовых (индивидуальные
не в счет) захоронений на Украине составляет примерно 700, из которых порядка
100 не отмечены никакими знаками. Что касается организации этого геноцида, то
тут вопросов нет, это были немцы, но кто своими руками убивал и – не последний
вопрос – по какой технологии? Все знают, все понимают, о чем речь, но
чтобы в полный голос, как Голдхаген сказал о немцах... Боюсь, не доживем.
И тогда, мы, стоявшие у братской могилы, тоже говорили
очень хорошие и правильные слова, но о том, что побоище совершалось толпами
набежавших из соседних деревень добрыми православными людьми, о том, как
разбивали головы палками...
Знал ли Василий Гроссман о том, как на самом деле все
происходило, но по понятным причинам сказать не мог? От Алексея Толстого и Ильи
Эренбурга и подавно такого подвига ожидать было бы тем более не уместно.
«Украина была огромным полем массового убийства евреев,
пишет Эфраим Зуров (Центр Шимона Визенталя, который занимается розыском
конкретных военных преступников, а не описанием событий и эпизодов Холокоста).
Целые районы сплошь покрыты сотнями братских могил».
Кто конкретные заплечные мастера? Конечно же «нацисты»
Я, однако же, пишу не о них, а о себе и вопрос к себе
самому: знал ли я? Знал, конечно. Все знали. Моих близких убили именно они,
добрые соседи. «Пособники». Но о масштабах «пособничества» я даже догадываться
не мог. Прошли годы и уже здесь, по эту сторону добра и зла, до меня дошло. Но
тогда, в годы отказа, пришло осознание того, что мы другие среди
народов. Нас эксплуатируют и используют наши способности во всех областях,
после чего в их душах черным пламенем загорается зависть и их руки так и тянутся
к топорам и ружьям, а Холокост, кроме как невероятных масштабов, как таковой,
на исключительность претендовать не может. Это один из эпизодов многовековой
христианской ненависти к тем, кто побеждал в конкурентной борьбе.
Нет сомнения в том, что сами немцы были удивлены размерами
ненависти к евреям с которой они столкнулись в Украине и с цепкостью народной
памяти на технологию изуверской расправы, из поколения в поколение
передававшейся со времен Хмельничины, Гайдамачины, периодических погромов и
Гражданской войны.
Кстати, подумал я, Германия и Австрия были самыми
комфортными с точки зрения свобод и возможности приложения своих талантов
местами для евреев. Наводит на размышления о нынешних предпочтениях сотен тысяч
евреев. Нет, уехать в любое, кроме Израиля, место значило переложить свои
проблемы на плечи потомков.
В любом случае мы отдельный народ, который всегда
стремился жить отдельно, в гетто и штетлах, и держаться за руки, «чтобы
не пропасть поодиночке» в море всеобщей, то притухающей, то вновь вспыхивающей
враждебности окружения.
Или перестать быть самими собой, что освободит от
необходимости размышлять о том, кто мы, и кто, в частности, я сам.
Тогда же, то есть во время отказа, познакомился с двумя
евреями, обладающими наиболее типичными из приписываемых нам свойств. Поскольку
сам я этими свойствами не обладаю, то мне было очень любопытно поглазеть.
Короче, это были великие комбинаторы, рядом с которыми Остап Бендер не тянет
даже на Паниковского. Поскольку я поклялся в этой статье имен не называть, то
пусть первый будет А.Б., а второй – В.Г. Очень удобно для запоминания.
А.Б. так объяснил мне свое жизненное кредо:
– Я на советскую власть ни одного дня не работал.
Поскольку же в зоне его досягаемости другой, не советской,
власти не было, то следовало понимать так, что этот человек вообще никогда
нигде не работал. Что не мешало ему быть человеком весьма состоятельным, само
собой, по масштабам того времени. А жил он в центре Москвы с женой и маленькой
истеричной собачонкой.
Однажды А.Б. оказался в каморке одной очень бедной женщины.
Там была железная койка, столик, табурет и на стене старые, покрытые слоем пыли
часы. Маятник уже забыл, когда он последний раз тикнул. А.Б. посочувствовал
бедной женщине и купил у нее часы за 60 рублей, после чего уплатил столько же
часовщику за ремонт механизма и 100 рублей краснодеревщику за приведение в
божеский вид деревянного корпуса. Он спустил часики коллекционеру за
10 000. Кто бы такое смог? Кстати, все остались довольны. От старушки до
коллекционера.
– Я никогда никого не обманываю, – объяснил А.Б.
Когда Германия начала принимать к себе издавна живших в
России немцев, А.Б. и его фрау сделались немцами и уехали на «историческую
родину», и произошло то, что не могло не произойти: А.Б. засыпал родственников
жалобными письмами, умоляя походатайствовать о разрешении вернуться в любимую
социалистическую державу, где ему так сладко жилось, а при капитализме,
оказывается, нужно рано вставать, учить немецкий и работать, а его
штучки-дрючки в Германии не проходят.
В.Г. был типом несколько иного рода. Он был дипломированным
фармацевтом, отработал несколько лет по специальности, потом еще несколько лет
отсидел за то, что превратно понял свои обязанности на работе, а к тому
времени, когда меня с ним познакомили, выглядел этаким барином-сибаритом, в
неизменном домашнем халате, в большой, на него и жену, трехкомнатной квартире и
на фоне уставленных ценными изданиями книжных полок. Он где-то числился на
какой-то работе, но никогда туда не ходил и зарплату оставлял работодателю.
Вставал поздно и много часов проводил в обществе любимых книг.
– Должен вам сказать, – кратко изложил он мне свое
жизненное кредо, – что я не способен купить, например, курицу на базаре, но я
умею так организовать дело, чтобы мне ее купили и принесли домой.
В его замечательной библиотеке была «Еврейская
энциклопедия» Брокгауза и Эфрона, и он позволял мне читать и конспектировать,
сколько моей душе было угодно.
Похоже на то, что в библиотеке великого комбинатора и
специалиста по доставке кур с базарного лотка на кухню началось, если не мое
еврейское образование, то осознание смысла и значения иудейской духовности, ее
места в формировании цивилизации планета земля. Там у него были и запрещенные,
заброшенные из-за кордона, книги таких еврейских авторов, как Димант, Вук и
другие.
Дело было не в том, чтобы найти объяснение своему
инстинктивному нежеланию при выезде из Совка сменить один галут на другой.
Одного этого аргумента мне было недостаточно. Важно было отделить декларируемые
классическим сионизмом смысл и цели возвращения в Сион от глубинного
духовно-исторического содержания этой великой затеи, более того, от
миссионерской необходимости сохранения в Эрец Исраэль того единственного и
настоящего, в чем нуждается цивилизация, даже если большая ее часть этого не
осознает.
Поскольку среди отказников только и разговоров было, кто
куда едет, при том что почти никто никуда не ехал, то я сказал членам своей
семьи, что все это пустая болтовня. И решим этот вопрос при пересечении
границы. Так и вышло. На австрийской стороне в купе электрички вошел офицер и
вежливо попросил: «Zeigen Sie bitte die Papiere», что означало, что мы,
наконец-то в нормальном мире, где человек сам решает, кем ему быть и где жить».
– Ну, вот, теперь мы, три взрослых человека, можем решить,
кому в какую сторону.
И мы приняли решение, которое по сей день считаю абсолютно
правильным.
Израиль
Всего понравилось:0
Всего посещений: 1902
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer7/Moshkovich1.php - to PDF file
Комментарии:
Михаил Бродский
Днепропетровск, Украина - at 2009-04-28 13:07:37 EDT
Прекрасная посмертная статья Мошковича. Многие из нас - люди сходных судеб и чувств, независимо от того, как сложилась жизнь и какой выбор сделан.
Доброе дело делает Беркович: такие свидетельства - это в сумме история нашего народа. Я считаю, что каждый, мало-мальски владеющий пером, должен оставить такое свидетельство как документ - частица нашей великой и многострадальной истории. Вероятно, решусь и внесу свою лепту: я отнюдь не графоман, но, приближаясь к своему 80-летию, чувствую, что нельзя не положить и свой камешек в великую мозаичную картину еврейского народа.
Акива
Кармиэль, Израиль - at 2009-04-28 01:37:07 EDT
Интересные воспоминания. Лишний раз убедился, что не ошибся в выборе страны проживания. По-моему ни в какой другой стране жить бы не смог. Видимо, после прожития жизни в Совке, я немного свихнулся. Был неделю в греции, казалось бы ну что тут такого? Но нет, в каждом встречном почему-то чувствовал человека чужого, недоброжелателя. Странно, но факт.
Глеб Светицкий
Россия - at 2009-04-21 09:25:56 EDT
Очень интересно, познавательно. И необычно.
Феликс-Азриэль
Реховот, Израиль - at 2009-04-20 09:11:42 EDT
Такие статьи никогда не поздно публиковать, даже если их автор ужеушел из жизни. Говорить о литературных достоинствах статьи (хотя и они несомненны) не приходится, ибо они - далеко не главное. Честная и очень полезная статья. Спасибо Евгении Соколов за эту статью.
Лида
Израиль - at 2009-04-20 07:50:48 EDT
Великолепный, исключительно ёмкий анализ,
прекрасный ответ на сомнительные поиски Янкивского о причинах трагедии в Литве:
"«Украина была огромным полем массового убийства евреев, пишет Эфраим Зуров (Центр Шимона Визенталя, который занимается розыском конкретных военных преступников, а не описанием событий и эпизодов Холокоста). Целые районы сплошь покрыты сотнями братских могил».
Кто конкретные заплечные мастера?
"...Нет сомнения в том, что сами немцы были удивлены размерами ненависти к евреям с которой они столкнулись в Украине и с цепкостью народной памяти на технологию изуверской расправы, из поколения в поколение передававшейся со времен Хмельничины, Гайдамачины, периодических погромов и Гражданской войны."
Элла
- at 2009-04-20 03:29:39 EDT
Понравилось. Честно и точно.
Соня Вассерман
Иерусалим, - at 2009-04-20 03:12:15 EDT
С творчеством покойного Ицхака Мошковича знакома давно, в том числе и по публикациям в Заметках. Спасибо редакции! Особая благодарность, что отметила роль Евгении Соколовой! Это человек, который готов в любую минуту примчаться на помощь всем, кто в этом нуждается, поддержать человека в трудную минуту! Об этом можно судить по её публикациям как в своём ЖЖ, так и во многих известных изданиях.