Борис Шейнин

 

"Не дай умереть ребёнку"

( воспоминания киносценариста)

Книга вторая

(первую книгу читайте в №9(58) и сл.)

     Гвардии полковник еврей Григорий Елисаветский стал первым советским комендантом освобожденного Освенцима. В воспоминаниях он приводит подробности того, как подчиненные ему бойцы и офицеры "выхаживали" освобожденных узников, большинство из которых находились на грани жизни.
     Получив, наконец, слово на пресс-конференции, полковник монотонно зачитывал подготовленный текст. А потом, демонстративно отложил его в сторону, и из огромного, по всей видимости - трофейного видавшего виды кожаного портфеля, к ужасу Зивса, достал свою рукопись и уже совершенно иначе, громко и темпераментно, словно декламируя давно заученные стихи, начал читать с места, предусмотрительно отмеченного закладками.
     Сначала обескураженный Зивс послал ему записку. Елисаветский, не взглянув на неё, махнул рукой. Тогда Зивс уже громко напомнил полковнику, что время его выступления истекло.

     Но на освободителя Освенцима ничего не действовало. Он размахивал страницами своей рукописи, обвинял издательства, не печатающие её. И, конечно же, заговорил о книгах Корнеева, которого "поразил вирус антисемитизма".
     В ораторском запале полковник допытывался: Какими источниками пользуется Корнеев в своем сочинительстве? Как советские издательства могут допускать публикацию таких измышлений?
     Нарушив регламент пресс-конференции, и подняв две волновавшие его темы, инвалид войны, отставной гвардии полковник Григорий Елисаветский с чувством исполненного долга покинул коллег по пресс-конференции и направился в зал, где ждали его такие же бравые друзья.
     Перед журналистами всего мира полковник сказал именно то, что хотел сказать, и друзья оценили очередной его подвиг.
     Но ни он, ни они не могли предполагать, что подвиг этот окажется очередным холостым выстрелом.

     Нигде, ни в одном газетном отчете вы не найдёте упоминания о горькой судьбе рукописи полковника Елисаветского и о его критике книг Корнеева. Всего этого словно и не было. Машина, приводимая в действие командами, поступавшими со Старой площади, еще пыхтела весьма исправно.
     Среди множества писем, приходивших в то время на адрес Комитета, я обратил внимание на письмо из Ташкента от бывшего военврача Натана Полянского.
     Его содержание буквально "ложилось" в сценарий пресс-конференции.
     С Полянским созвонились. И он прилетел в Москву.

     Вопрос военврачу, естественно, задавал корреспондент "Медицинской газеты":
- Товарищ Полянский, на фронте вы спасали немало людей - раненых воинов. Приходилось ли советским военным медикам оказывать помощь гражданскому населению, жертвам нацистского геноцида?
     Ответом было то, что я прочитал в письме: "... Мне, врачу инфекционного госпиталя, в марте 1945 года довелось участвовать в операции, о которой никогда не смогу забыть. Было это в Силезии. Селение Гневин. Мы попали в большое помещичье имение. У дальней ограды, там, где начинались хозяйственные постройки, стоял длинный барак с заколоченными досками окнами.
     Вошли в барак. На полу - толстый слой соломы. А под ним - какие-то продолговатые предметы. Мы подумали - дрова...

     Но вот, разгрёб солому и глазам своим не верю: под ней лежит женщина. Точнее - скелет, обтянутый кожей.
     Глаза закрыты. Не шелохнётся. Молчит.
     Рядом - другая, третья... В два ряда уложены тесно, "аккуратно", головами к стене, ногами - к проходу. Все нагие.
     - Кто вы? Отзовитесь...
     Повторяем вопрос по-немецки, по-польски, по-французски, по-английски.
     Ни звука в ответ.
     Кто-то со двора отодрал доски от окна, и мы увидели женщин в хлынувшем свете дня.
     Кто довел их до такого состояния? Зачем их свезли сюда? И что за странный цвет кожи у всех?
     Пригляделись - ужаснулись. Вши. Мириады насекомых сплошной пеленой покрывали людей от макушки и до ногтей.
     Но это значит, что люди ещё живы. От мёртвых паразиты уползают.

          Диагноз установили быстро - сыпной тиф.
     Надо спасать людей. Нельзя терять ни мгновения.
     Начался аврал, который длился без малого трое суток.
     Трое суток, вырывая лишь короткие передышки, мы извлекали из соломы женщин и переносили их в баню.
     Каждую скоблили, мыли под душем и затем укладывали в постели, расставленные в помещичьем доме.
     Так мы вынесли из барака 180 человек. Большинство из них были до того истощены и обессилены, что на протяжении всей этой длительной процедуры даже не открыли глаза, на инъекции не реагировали, на вопросы не отвечали.
     Трое суток никто из нас не отходил от больных. Трое суток шла борьба за их жизни.

     Потом женщины стали приходить в себя, вслушиваться в незнакомую речь нашего персонала, переспрашивали, точно ли мы русские, советские, и стали называть себя.
     Так мы узнали, что все они еврейки. Их вывезли из Венгрии, Румынии, Чехословакии, Польши..."
     Доктор прихватил на пресс-конференцию тетрадь, в которой делал выписки из "историй болезней", которые тогда вёл.
     Он назвал некоторые имена: Беркович Берта, 19 лет; Кац Ирина, 28 лет; Киммаль Алитэ, 41 год; Кирш Лея, 25 лет; Мухасье Хана,37 лет...

     Доктору очень хотелось, чтобы кто-нибудь из них откликнулся.
     Пресс-конференция проводилась через сорок лет после тех страшных событий. Нашелся ли кто-нибудь из спасенных советским военврачом Натаном Полянским? Пришел ли к нему отклик от кого-либо из тех, кого он назвал на пресс-конференции? Не знаю.
     Этот невысокий, щуплый, даже беспомощный на вид человек, я думаю, не представлял себе, каким могучим и значительным выглядел он в наших глазах.
     Единственным еврейским гетто в Европе, обитателей которого удалось спасти в ходе военный действий Второй мировой войны, было будапештское гетто.
     В январе 1945 года его освободили советские воины.
     Конечно, наша пресс-конференция не могла обойти этот исторический факт. Готовя её "сценарий", я отправился в Будапешт. Моя поездка была согласована с Обществом дружбы с зарубежными странами, которое имело свое представительство в Будапеште.

     К огромному удивлению помогавших мне переводчиков из Дома советской культуры, территория бывшего будапештского гетто, на поиски которой ушло полтора дня, оказалась по соседству с этим представительным учреждением.
     Я познакомился с Илоной Беношофски - директором еврейского музея.
     Коротышка с огромными усталыми глазами, она непрерывно курила, почти автоматически извлекая из пачки очередную сигарету. Она оказалась первым человеком, пережившим будапештское гетто, с которым мне довелось беседовать.
     В туристском проспекте значилось, что еврейский музей Будапешта работает только в летние месяцы. А я приехал в Венгрию в январе. Но когда Илона узнала о цели моего визита, она согласилась провести меня в здание.

     Тогда, в январе 1985 года в Будапеште стояли небывалые для тех мест холода. Ёжась в спускавшейся до пят дублёнке, и пытаясь согреть руки чадящей сигаретой, Илона сняла с металлической ограды огромный замок и мы вместе открыли массивную наружную дверь.
     Двухэтажное здание не отапливалось. Система отопления была нарушена еще во время боёв за Будапешт и у городских властей за сорок лет так и не нашлось средств для её восстановления.
     В залах музея - множество экспонатов и документов, рассказывающих о судьбах узников гетто, об эшелонах, увозивших людей в Освенцим, об условиях жизни, которые превращали смерть в желанное состояние, и о чуде спасения, свершившемся в январе сорок пятого.

     Опоздай советские танки всего лишь на два часа, и гетто, заминированное салашистами, в мгновение превратилось бы в братскую могилу для остававшихся здесь сорока тысяч беспомощных людей, возносивших молитвы Богу.
     Илону Беношофски вовсе не смутило название нашего Комитета. Она лучше многих в нашей стране поняла заложенную в него идею и смысл готовившейся пресс-конференции. Она с готовностью откликнулась на предложение принять в ней участие.

     Впервые в жизни посетила она Москву. Достойно выступила на пресс-конференции, обвинив в гибели десятков тысяч венгерских евреев не только нацистов, но и венгерских фашистов - салашистов. Я понял - для неё это было вопросом принципиальным.
     Известно, что на процессе в Иерусалиме над нацистским преступником Эйхманом всплыли факты, которые буквально вызвали шок у венгерских евреев. Оказалось, лидер их общины Кастнер, репутация которого считалась безупречной, вступил в дьявольскую сделку с нацистами. Они позволили ему вывезти в нейтральную Швейцарию кучку богатеев, его друзей и родственников. Но за это Кастнер обещал нацистам содействовать в отправке четырехсот тысяч венгерских евреев в Освенцим и Маутхаузен.

     Кастнер не мог не знать, что посылал своих соплеменников на заклание. Но он уверял их, что впереди - свобода... И люди, поверив ему, даже не пытались оказать сопротивление палачам, или хотя бы укрыться, чтобы избежать депортации.
     Кастнер был известным деятелем сионистского движения. Разоблачения, прозвучавшие на процессе, бросали тень и на его сподвижников. Я спросил Илону, коснется ли она на пресс-конференции этой, болезненной для венгерских евреев темы. Достав очередную сигарету, и задымив ею, она не сразу ответила: - Вы полагаете, нам было бы легче, если бы и те люди, которых спас Кастнер, тоже погибли?
     На улице Дохань, где размещалось еврейское гетто, на стене одного из зданий висит мраморная мемориальная доска. Текст, высеченный на ней, сообщает, что здесь 18 января 1945 года доблестные бойцы непобедимой Советской Армии разрушили ворота гетто и принесли свободу его узникам.

     С тех пор, какой бы ни складывалась политическая конъюктура в Венгрии, каждый год 18 января сюда, к зданию старой синагоги и к могильным холмам на территории бывшего гетто, приходят будапештские евреи, чтобы благодарно вспомнить своих спасителей.
     Скорбно звучит кадыш - обращение живых к душам, загубленных в гетто 20 тысяч евреев.
     В тот день, когда в сороковой раз собрались здесь люди, я тоже пришел на улицу Дохань. Там переводчица познакомила меня с известным в Венгрии писателем Андрашом Мезей. Он мальчишкой попал в гетто. О том, что пережил, и что запечатлела его память, Андраш написал повесть. Повесть была экранизирована на венгерском телевидении.
     Спустя месяц после нашей встречи я снова приехал в Будапешт, теперь уже со съемочной группой Центральной студии документальных фильмов.

     Вместе с Мазеем мы пришли на улицу Дохань к разрушенным зданиям бывшего гетто.
     Оставляя глубокие следы на чистом снегу, искрившемся под лучами весеннего солнца, он шагал и, жестикулируя, рассказывал нам, как всё это здесь происходило 18 января далёкого 1945 года.
     "...С грохотом обвалилась стена и на территорию гетто медленно стала вползать металлическая громада танка.
     К зданию, где укрылись люди, бежали солдаты в незнакомой форме. Связисты мотали катушки с проводом. Падали на землю сраженные автоматными очередями палачи.

     Увидев мальчонка, солдат погладил его шершавой ладонью по щеке и сказал что-то очень доброе на непонятном языке..."
     А потом на глазах ребёнка взрыв гранаты буквально надвое разорвал его спасителя.
     Когда определился день предстоящей пресс-конференции, я позвонил из Москвы Мезею, пригласил его участвовать. Мезей не отказывался, но просил перезвонить через пару дней. Я звонил через пару дней. И ещё звонил. Андраш уверял меня, что неотложные писательские дела не позволяют ему ни на один день покинуть Будапешт.
     Возможно, так оно и было. Но, по правде говоря, я этому не очень поверил. Я думаю, что остановило Мезея злополучное название нашего комитета.

     В Будапеште, в музее, по застуженным залам которого водила меня Илона Беношофски, я видел фотографии советских воинов, сражавшихся в Будапеште.
     В разговорах со спасенными в гетто людьми, с которыми познакомила меня Илона, я часто слышал имя советского генерала Михаила Ивановича Афонина.
     Что если мне удастся его разыскать? Вернувшись в Москву, я обратился в Комитет ветеранов войны. И сразу - осечка. Да, генерал Афонин москвич. Но два месяца назад он умер.
     Оказывается, чуть ли не на следующий день после того, как освободили гетто, при форсировании Дуная Афонин был тяжело ранен. Генерал лишился ноги. Осколками было искромсано всё его тело. И вот, спустя сорок лет, раны доконали его.
     Но, может быть, остались дневники, мемуарные записи генерала - освободителя?

     На телефонный звонок ответил зять генерала. Да, какие-то рукописи от генерала остались. Опубликовать их он не успел.
     -Есть ли там упоминание об операции по освобождению гетто?
     Этого зять не знает. А разбирать рукописи у него нет времени...
     Я уже знал, что Генерал Афонин возглавлял группу захвата Будапешта. В составе его корпуса были три дивизии, которые параллельными полосами продвигались по городу.
     В центре наступающих была 151 Краснознамённая Жмеринская дивизия, к названию которой позже было добавлено - "Будапештская".
     Эта дивизия и "зацепила" своим правым крылом те кварталы города, где размещалось гетто.
     Может быть, отыскать участников освобождения гетто мне помогут ветераны 151-ой?

     Узнаю - комитет ветеранов 151-ой Краснознамённой Жмеринско-Будапештской дивизии находится в Киеве.
     Связываюсь по телефону. Услышав, что меня интересует, киевляне радостно сообщают: один из ветеранов дивизии артист Владимир Абрамович Этуш живёт в Москве.
     Бросаюсь к Этушу. Представляю, как украсит пресс-конференцию этот талантливый и популярный в нашей стране человек. Но Этуш смотрит на меня виновато. Да, он воевал в составе 151 дивизии. Но был ранен еще в боях за Донбасс. Из госпиталей на фронт не возвращался. Естественно, в Будапеште не был и гетто не освобождал.
     Снова звоню в Киев. Мне называют имя человека, который может оказаться для меня полезным. Это дивизионный инженер Владимир Людвигович Барановский. Он участник боев за Будапешт.

     Договариваюсь с Барановским о встрече и лечу в Киев. Крупный, грузный человек с отёчным лицом сердечника. Разговаривая, раскрывает тубу с валидолом и привычно кладет белую таблетку под язык.
     Гостиница, где я остановился, построена на горке. Преодолевать подъёмы ему тяжело. А во взгляде - что-то лихое, молодецкое.
     Мне повезло. Барановский прекрасно помнит подробности боёв за гетто.
     Мой диктофон включён. На всякий случай, чтобы иметь представление о том, что мой собеседник сможет поведать на пресс-конференции.
     За день до намеченного приезда Барановского в Москву у меня раздаётся звонок из Киева. Звонит его друг. У Барановского резко поднялось давление. Он - в госпитале.
     Еще один прокол в моем сценарии.
     Из рассказа Барановского: "... Чтобы лучше понять в какой обстановке мы вели военные действия, представьте себе: Будапешт - это свыше 200 квадратных километров. Немцы решили превратить его в свой Сталинград. Весь город, все каменные здания заминированы. Баррикады, проволочные заграждения, сплошные минные поля.

     Непрерывные бои за город шли 48 суток. Потери колоссальные. В ротах оставалось по 15 человек. Больше всего, конечно, досталось нашим инженерным частям - сапёрам. Каждый дом представлял собой дот. Чтобы идти вперед, надо было разминировать, взрывать...
     Подчиненные мне инженерные части за 48 суток были дважды полностью заменены - убитые и раненые. Вот какой это был ужас.
     Помню, уже в середине января стало известно, что на нашем пути находятся какие-то кварталы, сплошным забором изолированные от остальной части города. В политотделе армии мне сказали: это созданное фашистами гетто.
     От пленных стало известно, что территория гетто заминирована, и противник намерен уничтожить всех его узников.
     17 января мы получили приказ генерала Афонина осуществить внезапный для фашистов удар в сторону гетто. Удар непременно должен быть внезапным. Ведь уже было известно коварство врага. В городе Марошмарош за два часа до прихода Советской армии гитлеровцы расстреляли в гетто 70 тысяч человек!

     А возле Тернополя гетто взлетело на воздух в тот момент, когда советские солдаты подошли к его воротам.
     Медлить было нельзя. Гремели выдвинутые на передний край репродукторы. Наше командование предупреждало: если фашисты посмеют осуществить свое намерение уничтожить жителей гетто - никому из них пощады не будет.
     А пока, на всякий случай, мои сапёры перерезали все кабели и провода, ведущие в сторону гетто. Ведь взрывать его можно было только снаружи...
     Рано утром 18 января наши солдаты гранатами забросали пулеметные гнезда неприятеля и поднялись в атаку. Они взломали стену гетто.

     Фашисты не смогли осуществить свой дикий замысел. Но сопротивление оказывали яростное.
     Помню, вошли мы в дом. В комнатах набито по 20-30 человек.
     Наши солдаты полезли наверх. А там, на чердаке - несколько немецких снайперов. Другие засели в подвалах.
     Изможденные люди с желтыми знаками... Были то звезды, или ленточки... Поначалу они боялись выходить на улицу.
     Но к тому времени солдаты уже знали, куда мы попали. Знали, что здесь происходит. Они входили в квартиры, показывали на красные звёзды своих ушанок. Как могли, объясняли людям, что они свободны.
     Потом на улицах гетто появились полевые кухни. Запахло едой. И голодные, изнуренные люди впервые начали улыбаться.
     Но времени у нас было мало - мы шли вперед.
     Действовали так: мы захватим несколько кварталов - потом передышка.

     Утром после завтрака - артналёт.
     И снова идём брать кварталы...
     Помню, попал в квартиру, где находились две еврейские семьи. Мужчин не было. Только женщины с детьми. Я с ними разговорился. Они повторяли - это счастье, что мы внезапно захватили гетто. Ведь фашисты готовились всех уничтожить.
     Война - жестокое дело. Многим из тех, кто освобождал гетто, суждено было погибнуть на следующий день..."
     Уже без Афонина, получившего тяжелое ранение при форсировании
     Дуная, дивизии 18-го Гвардейского корпуса вышли к Балатону и затем - к австрийской границе и там отбили несколько эшелонов с узниками, которых немцы направляли в Маутхаузен.
     Было что поведать на пресс-конференции и нашему председателю генералу Давиду Абрамовичу Драгунскому. Все 1418 дней Великой Отечественной войны провел он на фронтах и в госпиталях.
     Начал войну командиром танкового батальона, окончил командиром танковой бригады.

     Первый бой принял 22 июня 1945 года на западной границе у крепости Осовец. А закончил войну 10 мая 1945-го в Берлине и в Праге.
     Генерал рассказал, как в районе Вальдау, на границе Польши и Германии, в лесу танкисты обнаружили полуразрушенный сарай.
     Разведчики доложили Драгунскому, что в подвале сарая находятся какие-то люди. Оставив машины, танкисты проникли в подземелье. То, что они увидели, было ужасным.
     Около двухсот оборванных и иссохших мужчин, женщин и детей. Тут же лежали разложившиеся уже трупы... Оказалось - в подвале находились польские евреи.
     Бойцы перенесли людей в медицинскую часть бригады. Почти две недели спасённые находились в медсанчасти. И только после того, как убедились, что жизнь этих людей в безопасности, отправили их в один из освобожденных городов Польши.

     Юрий Антонович Колесников, сражавшийся с нацистами в партизанском соединении на территории Украины и Белоруссии, рассказал о случае, когда узников одного из созданных нацистами еврейских гетто удалось самолётами вывезти на "Большую землю" и тем самым спасти от неминуемой гибели.
     В выступлениях Елисаветского, Колесникова и Драгунского речь шла не только о том, что боевые действия Советской Армии, изгонявшей фашистов с земли России, Украины, Белоруссии, Молдавии, Польши, Румынии, Литвы, Латвии, Эстонии, Чехословакии, Венгрии, вели к спасению евреев. Из выступлений участников пресс-конференции журналисты узнали и о том, что в Советской Армии и в партизанах, вместе с представителями других народов, сражались с гитлеровцами сотни тысяч евреев - солдаты, офицеры, генералы.
     Генерал Драгунский привел цифры, которые после десятилетий умолчания воспринимались как сенсационные: среди воинов, отличившихся в боях, около 200 000 офицеров и солдат еврейской национальности награждены орденами и медалями. А более 150 евреев удостоены самой высокой награды - звания Героя Советского Союза...

     Пресс-конференция была призвана дать представление о евреях, как о народе, который не только уповал на спасение, но и сам сражался, отстаивая свои честь и достоинство.
     Генерал Драгунский рассказывал: "...У меня был свой "Бабий Яр". Я родился в селе Святском возле Брянска. Захватив моё родное село, гитлеровцы сразу же учинили кровавую расправу над евреями и советским активом, расстреляли 74 безвинных человека.
     Первым, кто подвергся казни, был мой отец Абрам Драгунский - потомственный портной, всю жизнь отдавший труду.
     В тот же день фашисты убили мою сестру Софью вместе с тремя маленькими детьми и младшую мою сестренку Аню.
     Особенно надругались фашисты над моей матерью. Ей устроили публичную казнь на площади.
     Мог ли я не думать об этом, сражаясь с ненавистным врагом? Могли ли оставаться равнодушными мои товарищи по оружию?"
     В марте 1992 года мне позвонили и сказали, что умер генерал Драгунский.
     К тому времени я уже окончательно расстался с Антисионистским комитетом. С генералом давно не встречался. Но доходили до меня слухи, что возникли у него серьезные трения с теми, кто пришел на смену инициаторам создания Комитета.

     Впрочем, с самого начала Зивс, ставший его первым заместителем, готов был видеть в Драгунском "свадебного генерала", который лишь прикрывал бы своим авторитетом дела других.
     Но с Давидом Абрамовичем это не получалось. По крайней мере, в первое время, которому я был свидетелем. Естественно, с возрастом, а было ему уже за восемьдесят, вникать в подробности становилось всё труднее. Не сомневаюсь, вокруг него было достаточно много тех, кто умел этим пользоваться.
     В день, когда было официально объявлено о восстановлении дипломатических отношений с Израилем, по поручению генерала мне позвонил кто-то из близких ему людей. Не доверяя новым сотрудникам Комитета, втайне от них, он просил меня помочь ему составить приветствие израильскому правительству и передать его в посольство этой страны.
     Я привёз генералу текст телеграммы. Он долго читал. Что-то подправил и с явным удовольствием поставил свою размашистую подпись.
     Я не предполагал, что эта наша встреча станет последней.

     Узнав о смерти генерала, я бросился к газетному киоску, чтобы в какой-нибудь газете найти некролог. Я перебрал несколько газет, которые привык читать. Ни одна из них не откликнулась на смерть прославленного военачальника.
     В Дом Советской Армии проститься с Дважды Героем Советского Союза генералом Драгунским пришли маршалы и генералы, офицеры и солдаты. Было много и штатских людей - тех, кого, при разных обстоятельствах сводила с ним судьба, кто когда-либо обращался к нему за советом, за помощью. Он любил помогать людям. И это знали многие.
     Я подумал, что на похороны генерала пришло бы ещё больше людей, если бы об этом сообщили газеты. Но почему газеты не упомянули о смерти столь известного в стране человека?
     Во время панихиды я задал этот вопрос Смолянинову - новому руководителю Комитета. Ответ его показался мне более чем странным. Смолянинов надменно сообщил, что это была его инициатива - не объявлять в газетах о предстоящих похоронах генерала.

     - Почему?
     - Во избежание провокаций...
     Каких провокаций? Кого опасался Смолянинов? На мои вопросы он отвечал лишь снисходительной ухмылочкой человека, которому дано знать много больше, чем его собеседнику. А потом вдруг доверительно сообщил, что сегодня имел беседу с главным редактором газеты "День" Прохановым и звонил в Петербург Невзорову, который тогда был на телевидении ведущим скандально известной программу "600 секунд". Они - и Проханов и Невзоров обещали назавтра опубликовать некрологи. Надеюсь, что и Главный      редактор газеты, известной каскадами антисемитских публикаций, и прославившийся подобными же выступлениями Ведущий "Секунд", слова своего не сдержали, и тем самым уберегли от позора генерала, завершившего свой земной путь.
     Но сам факт очевидной связи нового руководителя Антисионистского комитета с этими людьми показал, как далеко сдрейфовала эта организация от позиций, на которых она создавалась.
     Генерал Драгунский был деятелен и отважен. Более двух десятков лет руководил он высшими офицерскими курсами "Выстрел" и многие военачальники и ныне тепло и с благодарностью вспоминают о нём. И не только военные люди! Как-то был у меня повод - день рождения. И в числе моих гостей в ресторан Дома кино пришел Давид Абрамович. Я удивился, как много из тех, кто оказался в тот вечер в зале, знали генерала.

     Оказалось, что и он знаком со многими кинематографистами. Как известно, в пору, которую ныне называют "застойной", много фильмов оказалось под арестом. Лишь бурное время Перестройки сняло запрет на показ этих лент. И тогда из титров реабилитированного, правдиво рассказавшего о войне фильма режиссёра Германа "Проверки на дорогах", я узнал, что военным консультантом его был генерал Драгунский.
     Давид Абрамович рассказал мне, как он поддерживал молодого режиссёра, как в высоких Инстанциях хлопотал за фильм. Пробить тогда стену запретов ему не удалось, но имени своего из титров не снял, хотя получал такие рекомендации от весьма авторитетных "доброжелателей".
     А ещё я помню генерала не в традиционной парадной форме с золотыми погонами и яркими ленточками наград, а в полевой одежде, так сказать - рабочей.
     Было это спустя несколько дней после известия об аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Генерал одним из первых вызвался поехать на Украину, чтобы участвовать в ликвидации страшных последствий аварии.
     Возможно, как и многие, он не представлял всех масштабов бедствия. Но он явно помолодел, снова ощутив себя нужным на передовом рубеже.
     Ирония судьбы: в зоне заражения смертоносными нуклидами оказалось и Святское - родное село генерала.

     Это выяснилось уже много позже. Из зоны заражения эвакуировали всё население. На обезлюдившей территории остались дома, в которых нельзя находиться, остались могилы, которые некому навещать, да установленный на высоком постаменте бронзовый бюст генерала.
     В Советским Союзе существовала заведенная еще Сталиным традиция ставить Дважды Героям прижизненный памятник на родине.
     Я слышал, что обескураженный возникшей ситуацией, генерал куда-то обращался, просил вместе с людьми эвакуировать и его бронзового двойника.
     Кто знает, может быть когда-нибудь это и сделают, если к тому времени искатели легкой наживы, а их ой как много рыщет по тем местам, не превратят памятник в ценящийся на Западе лом цветного металла.
     Во всяком случае, до медной доски у входа в Антисионистский комитет охотники нашлись.
     Однажды, явившись утром на работу, новые руководители комитета на месте чеканенной вывески обнаружили на стене лишь светлое пятно. Кто и как сумел снять доску, болтами и цементом прикрепленную к охраняемому зданию? Это осталось загадкой.

     Естественно, Смолянинов предположил, что это сделали ... сионисты.
     Ничего не могу с собой поделать - упрямая память снова и снова возвращает меня к тому ощущению окрылённости, которое не покидало меня в пору рождения Антисионистского комитета. Бог с ним, с названием! Главное - мы творим доброе дело. Мы выступаем за честь своего народа. Мы покажем всем, что евреи не чужие в этой стране!
     Когда-то, в самом начале моей кинематографической судьбы, мне довелось застрять на каком-то маленьком аэродроме.
     Самолет не поднимали - дул не тот ветер.
     Но вот флюгер над метеорологической будкой как-то развернулся, и я помчался сообщить об этом начальнику, который должен был дать разрешение на вылет.
     - Смотрите, ветер уже наш! - Радостно прокричал я.
     Начальник знал свое дело. Он, даже не взглянув в сторону метеорологической будки, спокойно мне ответил. В том, что я услышал, я уловил не столько профессиональный, а именно он, естественно, присутствовал в ответе начальника, сколько философский смысл. И об этом значении слов, услышанных на маленьком заштатном аэродроме, я вспоминал потом не однажды, поражаясь тому, как помогает оно многое понимать в политике и в жизни.

     А сказал начальник вот что: - Если внизу, у земли, ветер дует в одну сторону, то на высоте он дует в противоположную...
     И то, как мы работали над фильмом о советских евреях, и то, как рождался наш Комитет - всё подтверждало однажды услышанную истину.
     О том, куда дует нижний ветер, не трудно было узнать из газетных публикаций, да ещё на улицах из выкриков подвыпивших хулиганов.
     Но там, наверху, возможно, и не было разрекламированного единодушия, но, во всяком случае, находились силы, которые пытались направить ветер в другую сторону.
     И это ощущалось в том, что АКСО имел поддержку у кого-то в высоких партийных структурах. У тех, кто впоследствии начинали Перестройку - революцию сверху.
     Наш Комитет был организацией, так сказать, переходного периода. Он служил не прошлому. Ему суждено было участвовать в подготовке того, что в сегодняшней России стало реальностью.

     Сегодня уже никого не удивляют афиши еврейских театров на улицах наших городов, выступления еврейских артистов и театральных коллективов по радио и на телевидении. По известной совковой традиции к культуре и искусству у нас привыкли относиться как к чему-то не очень важному. Но ведь давно было сказано, что любой народ начинается с театра.
     Есть театр - жив народ. Нет театра - народ исчезает.
     Одной из первых заслуг АКСО стали действия по возрождению еврейских театров в Советском Союзе. И то, что имеется сегодня - это результат определенного курса, начатого АКСО.
     После десятилетий умолчания о геноциде, осуществленном в Бабьем Яре, АКСО впервые провел в Москве митинг памяти жертв геноцида. Я помню тот митинг. Он проходил в Москве у ворот Востряковского еврейского кладбища.
     Трибуной для выступавших были огромные гранитные глыбы, предназначавшиеся для распила под плиты памятников. Выступали не только руководители АКСО. На серый гранит взбирались и те, кто сегодня активно сотрудничает в различных национальных и религиозных организациях.
     Мне запомнилось выступление боевого офицера - полковника Сокола.
     Наверно, он первым в нашей стране на многолюдном митинге заговорил об антисемитизме Сталина и его последователей.

     На том митинге звучали стихи Евтушенко, пели песню о Бабьем Яре, сочиненную Вергелисом. Повторяю - всё это благодаря АКСО было впервые и тогда только начиналось...
     К тому времени среди евреев - бывших советских граждан, уехавших на Запад, оказалось немало людей, которые не сумели адаптироваться в том мире, у кого ностальгия оказалась сильнее всех других чувств.
     Но существовали дикие законы, по которым люди, покидавшие страну, автоматически лишались советского гражданства. А это означало одно - обратный путь для них навсегда заказан.

     Пропаганда сделала всё для того, чтобы эти люди в глазах остающегося населения выглядели "изменниками родины". Много трогательных писем с мольбой о помощи приходило в Комитет.
     Помню, в одной из газетных статей я написал о тяжкой судьбе некоторых бывших наших граждан, покинувших страну. На следующий день редакцию буквально захлестнул шквал писем из разных городов страны. Писали в основном отставные военные в чине полковников и чернорабочие. Писали с возмущением: " Борис Шейнин хочет заставить нас жалеть изменников Родины!"
     Перестройка не могла в одночасье преодолеть стереотипы, выработанные массированными атаками партийных идеологов. И всё же, уже можно было разглядеть признаки того, что позорные запреты будут сняты.

     Первые люди, которым удалось вернуться на Родину, этим были обязаны настойчивым хлопотам АКСО. Их встречали телевизионные комментаторы в аэропортах и на вокзалах. Их размещали в лучших гостиницах, в ожидании, когда власти их родных городов дадут согласие на их возвращение.
     Это далеко не всегда оказывалось простым делом. Но такой была наша советская реальность.
     Надо ли говорить: повсюду в стране - очереди на получение жилья. Люди ждут решения своих жилищных проблем и десять и двадцать, и более лет.
     А тут приезжают " изменники родины ", и им без очереди предоставляют жилье. За что? В награду за то, что они пожелали вернуться в Советский Союз? Недовольных можно понять...
     Многим прошибить бюрократические и иные препоны помог тогда Юрий Антонович Колесников. И, разумеется, Драгунский. Он являлся членом ревизионной комиссии ЦК, и это открывало перед ним двери высоких кабинетов.

     Всегда ли было оправдано такое заступничество? Помню беседу с одним молодым человеком, только что вернувшимся из США. Прямо с Шереметьевского аэропорта он приехал в АКСО. Бывший работник киевской типографии, он убедительно рассказывал, какой тяжкой оказалась его жизнь в Америке. Даже вручил мне толщенную амбарную книгу, в которой записывал свои весьма негативные американские впечатления.
     Зивс устраивал его в гостиницу, а Драгунский хлопотал, чтобы упростить формальности, без которых он не мог отправиться в Киев к своим родителям.
     А потом, спустя неделю или две, парень вдруг снова появился в Москве и уже без помощи АКСО приобрел обратный билет в Нью-Йорк.
     -Зачем же ты возвращался? Зачем ругал Америку? - спросил я его.
     -А как бы я иначе смог повидать моего отца?
     Отец его - инвалид войны. Без обеих ног. К нему в Америку он бы не добрался.
     Сегодня всё это вспоминается как скверный анекдот. Ведь те, кто желает уехать, и те, кто желает вернуться, могут это свершить, вовсе не участвуя в различных политических шоу. Но тогда всё это выглядело более, чем серьезно.

     Еще когда я работал над фильмом о советских евреях, я держал в руках старую пленку, запечатлевшую митинг Еврейского Антифашистского комитета, который проходил в Москве во время Отечественной войны в 1942 году. Среди тех, кто выступал на митинге, был боевой офицер-танкист Давид Драгунский. Это имя запомнилось мне, как и многим, кто дорожил честью народа, о котором распространялось множество гадких домыслов.
     Драгунским гордились. Он пользовался уважением в армии. Когда готовился парад Победы, для участия в нём отбирали не просто героев, отличившихся в боях, а таких, кто своим ростом и внешним видом соответствовал классическим представлениям о русских богатырях.
     Всем был хорош Драгунский. А вот ростом - не вышел. Для танкиста, как и для космонавта, высокий рост являлся только помехой. Но правила были заявлены, и по этим правилам герой-танкист для участия в параде не соответствовал.
     Эту несправедливость поломал маршал Конев. Он заявил командующему парадом маршалу Рокоссовскому:

     - Когда надо было бить фашистов, за рост с Драгунского не спрашивали!
     Конечно, армейская судьба не могла не сказаться на его характере. В генерале без полутонов сочетались природная доброта и отзывчивость с честолюбием и твердостью, без которых не бывает достойного военачальника.
     Он охотно помогал людям, искренно радовался, когда удавалось совершить что-то доброе, и уж совсем, как ребенок, не мог скрыть своего удовольствия, когда слышал слова заслуженной благодарности.
     В мемуарной литературе о войне заметна его книга " Жизнь в броне ". Думаю, что писать ему помогал опытный литератор. И в этом нет ничего предосудительного. Так создавали свои мемуары многие. Но вот к сорокалетию Победы над фашистской Германией Одесская киностудия задумала экранизировать его книгу. Забегая вперед, скажу, фильм получился безликим, похожим на множество других лент, решенных в кондовых эстетических традициях " заказного " искусства.
     Генерал искренно увлекся идеей создания фильма на основе его биографии. В ходе съемок он опекал кинематографистов, помогал в постановке танковых баталий. Он по-отечески привязался к актёру, который изображал его молодым участником войны. Но, растроганный всем этим, он как-то совсем не среагировал на то, что должно бы вызвать его протест. В фильме герой-танкист не еврей, а украинец. Когда я с удивлением спросил у генерала, как такое могло случиться, он ответил: - Так решили на Украине...

     Я полагаю, будь он моложе и не ощущай он утрату чего-то привычного и надёжного, он бы в этой ситуации повел себя иначе.
     В восемьдесят лет, когда силы стали сдавать, и возраст заявлял о себе всё очевидней, генерал, словно пытаясь перехитрить его, старался выглядеть бравым и энергичным. Ему хотелось доказать и себе и окружающим, что по-прежнему ему многое доступно. Одобряя демократические перемены в стране, он вовсе не считал, что при этом сам должен лишиться привычных благ и привилегий.
     Как-то меня попросили помочь генералу написать статью для " Литературной газеты ". Я подготовил текст, вложив в него мысли, которые соответствовали моим взглядам на отношение к сионизму и антисемитизму. Генерал дважды перечитал рукопись и в завершение поставил под ней свою подпись. Немного подумав, приписал еще и номер домашнего телефона.
     Статью быстро опубликовали. Перечитывая текст, который занял в престижной газете " полподвала ", генерал улыбался. Он был доволен. Радовался и я - я уже знал, что статья произвела хорошее впечатление на людей, мнением которых дорожил. Удивился я лишь тому, как настойчиво генерал интересовался выплатой полагавшегося гонорара.
     История, даже самая новейшая, подтверждает древнюю как мир истину о том, что революции вершат романтики, а потом их место занимают люди с совсем иными взглядами и намерениями.

     Нечто подобное произошло и с нашей "миниреволюцией", материализованной в Антисионистском комитете.
     Минуло не так уж и много времени, и Комитет стали покидать один за другим те, кто был причастен к его рождению.
     В такой же последовательности стали появляться и осваивать его кабинеты люди, которых вовсе не интересовало с чего, как и зачем начинался Комитет.
     В очередной зарубежной командировке, беседуя с каким-то журналистом, Зивс, неожиданно заявил, что начинает сожалеть о своём участии в Антисионистском комитете. Заявление звучало более чем странно... Каким-то образом о нём узнали в Москве. И члены обновленного Президиума дружно проголосовали за отстранение Зивса от должности.
     К тому времени я уже перестал посещать эту организацию.
     Слышал, что сегодня Зивс представляет в России какую-то американскую фирму, занимающуюся сохранением памятников на еврейских кладбищах в России. И еще слышал, что он имеет какую-то должность в фонде Горбачёва - бывшего Генсека, возглавившего Перестройку и затем сметенного разбуженными им же силами.

     Не знаю, насколько это соответствует истине. Знаю лишь, что Зивс - безусловно, талантливый человек, и не может так быть, чтобы его способности оставались никем не востребованными. Вслед за Зивсом, агонизирующий Комитет оставил Колесников. Через некоторое время в киосках появилась новая газета "Консенсус". В выходных данных её значилось, что учредителем и редактором издания является писатель Юрий Колесников.
     Газета мне понравилась. Она проводила идею взаимопонимания культур, религий и народов. Но в новых, рыночных условиях, к сожалению, газета долго не просуществовала. Дальше для меня след Колесникова затерялся.
     Только недавно мне попалась в руки книга одного из руководителей советской разведки генерал-лейтенанта МВД Судоплатова " Разведка и Кремль ". В авторском вступлении, среди боевых товарищей - ветеранов органов безопасности, которых генерал благодарит за моральную помощь в издании книги, назван Юрий Колесников. Вот, оказывается, из какого гнезда вышел один из создателей Антисионистского комитета.
     Читаю у Судоплатова: "...У Гарбуза и Колесникова был опыт партизанской войны в Белоруссии и на Украине, где они участвовали в операциях против немецких оккупационных властей...
    ...Семенов и Колесников обосновались в Хайфе... Колесников сумел организовать доставку из Румынии в Палестину стрелкового оружия и противотанковых гранат, захваченных у немцев..."

     Выходит, Юрий Антонович Колесников, с которым я сотрудничал в Антисионистском комитете, в какой-то мере причастен к созданию на земле Палестины еврейского государства! Многим ли это известно?!
     А не так давно я увидел Колесникова в "новостях" на телеэкране. В Кремле президент Ельцин вручал ему медаль " Героя России". С запозданием более чем в полвека его заслуги в борьбе с фашистами были оценены по достоинству.

     Ну а наш Комитет, однажды рожденный, подобно незабвенной бендеровской артели "Рога и копыта", еще какое-то время держался наплаву. В новых условиях, когда государство, в котором он возник, исчезло, и актуальность, вызвавшая АКСО к жизни, отступила на задний план, он наплодил какие-то дочерние организации. Чем они занимались, чего добивались, сказать не могу. Знаю только, что когда, наконец, Антисионистский комитет незаметно и, увы, бесславно прекратил существование, в том же помещении и с теми же аппаратными сотрудниками объявилась новая организация - "Союз Русских Общин", шовинистическая направленность которого сегодня беспокоит многих не только в России.
     Похоже, в этой устрашающей метаморфозе проявилась своя, бессмертная совковая закономерность.
     Давно отошли от дела те, кто с наивной верой в Перестройку разворачивал деятельность АКСО. Давно уже другие люди поют там " другие песни ", стыкуясь с самыми гнусными силами в России.
     Но это - совсем другая история.

     "И снова - кино"

     Работая над сценарием пресс-конференции, посвященной тому, как Советская Армия спасала узников концлагерей и гетто, я с удивлением обнаруживал факты, которые показывали, что даже в страшные годы Второй мировой войны западные демократии проявляли, по меньшей мере, безразличие к судьбам несчастных людей.
     Размышления о том, почему гитлеровцам удалось реализовать свой план "Холокоста", подтолкнули меня к мысли снять публицистический фильм под названием "Их можно было спасти".
     Я написал "Заявку". Но "пробить" её в дебрях Государственного комитета по кинематографии не смог. Там мне говорили, что "вопрос о включении темы в план производства целиком находится в компетенции самой киностудии". А на киностудии утверждали, что это вовсе не так, и что план составляют по-прежнему в Госкино...
     Конечно, я не столь наивен, чтобы предполагать, будто появление моего фильма могло бы кого-то остановить. Но когда сегодня я читаю сообщения о гибели невинных людей в так называемых этнических конфликтах у нас ли на Кавказе, или в не такой уж далёкой от нас Югославии, я с болью думаю о том, что в хоре голосов, раздающихся в защиту справедливости, мог бы слышаться и мой голос.

     В "Заявке" я писал: "...Официально Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года. Но первыми предвестниками её явились прокатившиеся по городам Германии еврейские погромы. Так почему же на Западе были склонны не придавать большого значения антисемитскому "баловству" фашиствующих молодчиков? Почему, когда в Германии началось массовое преследование евреев, и многие из них попытались покинуть Рейх, границы соседних государств оказались для них закрытыми? Почему тех, кому удавалось тайком пробираться в соседнюю Швейцарию, власти этой нейтральной страны возвращали обратно на верную гибель? Наконец, почему и за океаном не проявляли желания принимать евреев - эмигрантов?
     Пусть сегодня бывший Советский Союз именуют "Империей зла". Зла действительно было много. Но можно ли забывать, что в преддверии Холокоста, только Советский Союз открыл свои границы для евреев - беженцев? Десятки тысяч людей - граждан различных европейских стран нашли у нас убежище и спасение.

     "Бабий Яр" явился для гитлеровцев своеобразным сигналом для начала массового истребления европейского еврейства. Когда это стало очевидным, советское правительство обратилось к правительствам стран союзников по Антигитлеровской коалиции, призвало их предпринять определенные акции, чтобы остановить преступление.
     Но тревожные обращения были восприняты на Западе всего - лишь как свидетельства "Красной пропаганды". Руководители западных стран пренебрегли возможностью хотя бы осудить действия нацистов.
     Документы показывают, что Гитлер воспринял это как знак молчаливого поощрения его преступных замыслов. А ведь тогда имелась реальная возможность его остановить! Множество жизней могли быть спасены!"
     Не знаю, чем руководствовались "дипломаты" из нашего кинематографического ведомства, сделавшие всё возможное, чтобы моё предложение о создании фильма ушло в песок.
     В "Заявке" проводилась мысль, которая, по-моему, более чем актуальна и сегодня: "...Вторая мировая война завершилась в 1945 году. Но с тех пор в различных регионах Планеты вспыхивало множество больших и малых войн. И всякий раз детонатором агрессивности и жестокости становился расизм - оружие, которое применили гитлеровцы в той войне..."

     Да. К сожалению, это оружие не ржавеет. Повсюду слишком много людей, готовы убивать других только за то, что те не похожи на них цветом кожи, разрезом глаз или вовсе молятся не тому Богу.
     И всё это сегодня, спустя более чем полвека после окончания Второй мировой войны! Почему же уроки её остаются невостребованными? Похоже, вопросы "Почему?" можно задавать бесконечное число раз. Слишком многое из того, что мы сегодня видим, не вяжется ни с логикой, ни с представлениями о разуме или целесообразности.
     Киносъемку на пресс-конференции мне не удалось организовать. В Госкино отказали под ставшим уже привычным предлогом, что репортаж о ней будет снимать телевидение.
     О том, что собой представляли телевизионные десятиминутные отчеты, я уже писал. Стремясь уложиться в отведенные десять минут, всё, над чем мы напряженно и с вдохновением трудились, телевизионные редакторы превращали в нашпигованный набором текстовых клише, формальный отчет.
     Из него неизменно выпадало то главное, ради чего и устраивались наши пресс-конференции.
     Но вот в зале неожиданно для меня появилась съемочная группа кинохроники из Киева. Режиссёра Шкляревского я знал и прежде, поэтому достаточно быстро мы нашли общий язык. Если московская киностудия считала, что "план по евреям" она уже выполнила, то в Киеве руководители, ощущая некий дискомфорт от недобора усердия, решили что пора догонять москвичей.

     Шкляревский приехал в Москву с готовым сценарием, название которого не отличалось ни новизной, ни оригинальностью: "Осторожно - сионизм!"
     Как и во множестве "разоблачительных" публикаций и фильмов, главным объектом "критики" в сценарии Шкляревского был... Герцель. Тот самый Герцель, который в прошлом веке выдвинул идею создания еврейского государства и который до появления такого государства, естественно, не дожил.
     Но вот все обвинения и проклятия советская пропаганда направила на покойного бородача, единственный имевшийся портрет которого кочевал по всем фильмам.
     Я рекомендовал Шкляревскому оставить Герцеля в покое. Я советовал ему не трогать и "Международный сионизм". Уж коли ему довелось в фильме отталкиваться от материала нашей пресс-конференции, то почему бы не построить фильм на рассказе об имевшихся на Украине фактах помощи украинского населения жертвам нацистского геноцида?

     О Бабьем Яре, - говорил я, - знают все. Но вот о том, что было немало украинцев, которые спасали евреев, рискуя своей жизнью, об этом почему-то не вспоминают. А ведь нам вместе жить в этом мире. И поэтому важно не забывать о примерах человеческой солидарности, показывать благородный подвиг людей, которых в Израиле справедливо называют Праведниками.
     Шкляревский ответил, что согласен со мной. Но примеры, о которых я говорю, ему не известны.
     Я вспомнил, как в 1967 году вместе с Рабиновичем ранним весенним утром приехал в село Яруга возле города Каменец-Подольский на Украине.
     Плавные, как волны, перекаты зеленых холмов почему-то ассоциировались в моем восприятии с библейскими долинами, которых я, естественно, никогда прежде не видел. Но ощущение прикосновения к далёким истокам усиливалось и тем, что у детей, торопившихся в школу, лица были такими, словно это с них Александр Иванов писал свою картину "Явление Христа народу".
     Мне запомнились возникавшие из тумана, разгоняемого лучами восходящего солнца, смугловатые лица, печальные, любопытные и одновременно озорные взгляды, да ещё висевший в воздухе устойчивый запах чеснока - дети с явным удовольствием жевали первую весеннюю зелень.

     Рабинович не зря повез меня в Яругу. Он бывал здесь и прежде, был знаком со многими жителями села. Оказывается, на этой земле издавна жили евреи. Жили, занимаясь сельским трудом. Жили в полном согласии со своими христианскими соседями из села, что находилось неподалёку от Яруги.
     И вот пришли немцы. Всем евреям приказали явиться на так называемый сборный пункт.
     Путь оттуда один - в противотанковый ров. Раньше евреев о такой перспективе узнали жители соседнего украинского села. Может быть, проболтался кто из полицаев, которым предстояло принять участие в той акции? А может быть и не проболтался, а сознательно решил предупредить?
     Так или иначе, а собрались украинцы на сход и там всем селом порешили - евреев не отдавать. Спрятать...
     И всю войну они прятали в своих погребах евреев из Яруги. И ни один из них не стал жертвой нацистов. А ведь каждый, кто прятал у себя евреев, рисковал жизнью.
     Я уж не припомню, какие производственные неурядицы помешали нам тогда приехать в Яругу для съемок. В том, клаузнеровском сценарии, этот эпизод имелся. Но почему бы теперь киевской киностудии не рассказать о подвиге украинских крестьян?
     Я составил письмо на имя Председателя Госкино Украины и генерал Драгунский охотно его подписал. В письме была рекомендация переакцентировать фильм, сделать его темой интернациональную солидарность людей на примере событий в Яруге.

     Шкляревский поехал в Яругу. Конечно, спустя почти два десятка лет многих из тех, с кем довелось мне беседовать, он уже не застал. Прокатившаяся по стране кампания укрупнения колхозов, не обошли и Яругу, в которой до того был крепкий еврейский колхоз. Превратившись в отделение какого-то объединенного хозяйства, Яруга начала чахнуть. Молодёжь потянулась в город. Часть семей уехала в Израиль.
     И всё же, Шкляревскому повезло - он встретил людей, которые знали о тех событиях, участвовали в них.
     Готовый фильм я не видел - когда Шкляревский привез его, меня в Москве не было. Но от всех, кто был на том просмотре, я слышал, что из съемок в Яруге получился волнующий до слез эпизод.
     Однако, консультанты из украинского ЦК настояли на своем, и всё из того, что я советовал исключить, в фильме сохранилось. В очередной раз досталось и бедняге Герцелю, а заодно и "международному сионизму", и "израильскому агрессору". Словом, киевская студия, во что бы то ни стало, стремилась догнать московских " профессионалов - разоблачителей ".

     Равняться им было на кого. Центральная студия документальных фильмов в Москве выпустила несколько "актуальных" лент, в антисемитской направленности которых мало кто сомневался. Особенно выделялся полнометражный фильм, безусловно, талантливого режиссёра Бориса Карпова "Тайное и явное". Даже поднаторевшие на "разоблачениях" сионизма работники отдела пропаганды ЦК, даже они не отважились дать добро на выпуск фильма на экраны.
     Почему-то "испытательным полигоном", на котором решили всё же испробовать фильм его адепты, стали кинотеатры Воронежа. Почему Воронеж? Не знаю. Знаю лишь, что в местной прессе очень скоро появилась весьма хвалебная рецензия, которая и должна была дать картине зеленый свет.
     В фильме "разоблачение" происков сионистов начинается с упоминания об Иуде, который еще на заре цивилизации "заложил" Христа. Иуда, оказывается, и был первым сионистом, от коварства которых до сих пор страдает человечество. А ещё была сионистка Эстер…

     Мультипликационные схемы вырисовывали генеалогические древа, "научно" показывавшие, сколько процентов сионистской крови содержатся у "воротил" капитала на Западе. В России, оказывается, сионисты провоцировали еврейские погромы. А ещё "сионист Бернштейн под кличкой Троцкий" затесался в ряды тех, кто был возле Ленина...
     Стоит ли дальше пересказывать содержание фильма, в котором счастливо нашли друг друга молодой тогда режиссёр - сын высокопоставленного железнодорожного чиновника Борис Карпов и маститый партийный "теоретик -разоблачитель" Евсеев, уже упоминавшийся в моей книге?
     О Евсееве я слышал, что он погиб в автомобильной катастрофе и его смерть приписывали проделкам всё тех же сионистов. А Боря Карпов, после развала Союза, да и всей системы кинематографа, принял сан православного священника, снимал какие-то религиозные фильмы и организовывал фестивали Православного кино. И ещё я слышал, что в своём, божьем деле, он проявился яростным противником экуменизма...
     Как-то однажды случилось, что в плане Центральной студии документальных фильмов на тему сионизма одна из клеточек оказалась свободной.

     Написать сценарий для этого никем и ничем не обозначенного фильма взялся я. В картине я замыслил показать, что сионизм - явление далеко не однозначное. Совсем не такое, каким его рисовала советская пропаганда. Конечно, экстремистская ветвь этого движения, возглавлявшегося Меиром Кахане, не могла остаться без внимания. Но я хотел, показать, что несогласие с воинствующим сионизмом высказывают авторитетные люди из еврейской, сионистской среды - граждане Израиля, Венгрии, Чехословакии...
     Работал я с молодым режиссёром Сашей Андреевым. Фильм вышел под названием: "Сионизм... Продолжение разговора"
     Рассказ венгерского писателя Андраша Мезея о том, как он вместе с сорока тысячами узников будапештского гетто был спасен советскими солдатами, вошел в наш фильм эмоционально ярким эпизодом.
     В то время, когда мы оказались в Будапеште, там, в Духовной еврейской академии обучался молодой человек из Киева Изя Фукс. Он готовился стать раввином в родном городе.

     Естественно, мы отыскали Изю, и попросили дать интервью для фильма. Изя не отказывался. Он только сказал, что для этого требуется согласие ректора.
     Идем к ректору. Старый ребе с удивительно молодыми глазами. Он не возражал. Более того, к нашей радости, сам согласился сниматься в фильме. Но при этом предупредил, что на политические вопросы отвечать не будет.
     Оператор и режиссёр устанавливали в кабинете ректора съёмочную аппаратуру. А я в это время через переводчицу вёл с ним беседу. Я обещал не спрашивать во время съемки ничего такого, что могло бы смутить раввина. Но всё же предположил, что на один мой политический вопрос он не откажется ответить...
     Такой дерзости ребе от меня не ожидал. Он твёрдо повторил своё условие. А я с улыбкой заметил, что задам такой вопрос, на который он не сможет не ответить. Это раввина заинтриговало.
     Началась съемка... Ректор рассказывал о традициях академии, о своих учениках в Советском Союзе. Один из них - раввин московской хоральной синагоги Адольф Соломонович Шаевич. Я расспрашивал об истории академии, а потом, вдруг, задал тот самый политический вопрос, которого так опасался раввин: - что думает ректор о своём коллеге раввине Кахане? Как относится к его действиям?

     Конечно, раввин ответил. Он сказал, что с Кахане лично не знаком. Не знает, где и когда тому присвоили сан раввина. Но с действиями, которые предпринимает Кахане и его партия в Израиле, он, ректор еврейской академии, знаком по печати и, никоим образом согласиться не может.
     Это интервью вошло в фильм. И я гордился тем, что мне удалось его получить.
     Очень интересными оказались встречи в еврейской общине Будапешта. Дело в том, что за месяц до наших съемок, в Израиле проходил очередной съезд Всемирного Еврейского Конгресса - сионистской организации, которую не признавали в Советском Союзе. Газеты регулярно клеймили её, как находящуюся на службе у ЦРУ и международного империализма. Тогда съезд ВЕКа принял несколько весьма резких резолюций по поводу "ущемления прав советских евреев".
     А еще раньше в еврейской общине Венгрии произошел своеобразный переворот - к руководству пришли новые, молодые люди. Они пренебрегли "традициями", сложившимися в странах социалистического лагеря, и приняли участие в сионистском съезде, который проводился в Израиле.

     В беседе с Генеральным секретарем общины Илоной Сайферд и вступившим в эту должность на смену ей Яношем Гонда я поинтересовался: почему там, в Иерусалиме они не возразили против принятия необъективной резолюции, касающейся советских евреев. Из резолюции вытекало, что в Советском Союзе преследуют евреев, и преследование это уже достигло накала дореволюционных погромов. Но ведь такого на самом - то деле не было!
     Янош ответил: - Мы в Советском Союзе не были. Положения не знаем. Нам известно положение евреев в Венгрии. Когда на съезде кто-то попытался провести резолюцию, осуждающую правительства восточно-европейских стран, мы возражали. И такая резолюция не прошла.
     Если бы там выступил кто-то из вашей страны, мы бы его поддержали.
     В ответе заместителя Генерального секретаря общины была логика. Но предположить, что партийное руководство разрешит представителям нашей страны участвовать в сионистском конгрессе? Этого невозможно было вообразить даже при склонности к самому необузданному фантазированию!

     Янош Гонда сказал мне, что еврейская община Будапешта вполне может установить контакт с нашим Антисионистским комитетом.
     У одного из новых руководителей Общины доктора Лошанцы я спросил: - Могут ли представители Общины приехать в Советский Союз по приглашению Антисионистского комитета?
     Лошанцы ответил: - Если получим официальное приглашение, то посоветуемся с нашими компетентными органами и дадим письменный ответ.
     Эту же мысль он повторил в интервью, которое мы сняли синхронной кинокамерой. Причем, съемка эта проводилась по инициативе самого Лошанцы. Очевидно, он полагал, что в таком виде текст непременно будет доведен до руководства Антисионистского комитета и тех, кто его опекает.
     Вернувшись в Москву, обо всём, что услышал в Будапеште, я написал в отчете, который вручил Зивсу. Я не сомневался, что Зивс передаст его своим шефам в ЦК.

     Разумеется, никто меня не уполномочивал вести подобные переговоры в Будапеште. Миссия моя была связана лишь со съемками фильма. Но уже не в первый раз я демонстрировал детский наив, полагая, что делаю полезное дело. И разумная инициатива доктора Лошанцы будет положительно воспринята. Но ничего подобного не случилось. На обращение Лошанцы не последовало не только приглашения, но и элементарного для цивилизованных отношений ответа. А мне Зивс растолковал, что я не должен был вступать в контакт с руководителями еврейской общины Венгрии, поскольку они находятся под сильным влиянием "сионистских центров"...
     Вообразить, что пройдет всего лишь несколько лет, и съезд Всемирного Еврейского Конгресса официально соберется в Москве, и руководители страны будут приветствовать его участников - тогда вообразить такое нельзя было даже во сне...
     А вот последствия моих несанкционированных поступков тогда не замедлили сказаться. Перед запланированной поездкой в Прагу, где мы должны были продолжить съемки, Зивс объявил мне, что некая дама из выездного отдела ЦК очень мною недовольна, и мои документы, необходимые для оформления выездной визы, "застряли" у неё. Короче - мне отказали в разрешении на поездку в Чехословакию.

     К счастью, к тому времени молодой режиссёр Саша Андреев уже достаточно постиг идею нашего фильма, и мое отсутствие в Праге на результатах съемок в принципе не отразилось.
     Одним из первых признаков перестроечной "оттепели" в стране явилось полуофициальное приглашение в Москву делегации еврейской благотворительной организации Джойнта, которую во времена холодной войны иначе, как шпионской не называли.
     Поездка проходила скромно. Газеты о ней не писали. Но о пребывании делегации Джойнта в Москве наши люди узнали от зарубежных радиоголосов.
     Антисионистский комитет организовал встречу деятелей еврейской культуры с делегатами Джойнта на территории "Советского Комитета защиты мира".

     Я был на той встрече. Вёл её Зивс. Кроме него выступали Драгунский, Беляев, писатели Колесников и Солодарь. Мне показалось, что слова звучали казённые, официальные. Чувствовалось, что выступавшие испытывают определённую скованность и неловкость от встречи с представителями организации, по отношению к которой долгие годы у нас культивировалось враждебное отношение.
     К тому времени уже определился холодок в моих отношениях с Зивсом, и подготовка встречи с делегацией Джойнта проходила без моего участия.
     Беседа плавно текла к концу, когда, вслед за очередным выступающим, попросил слово я. Это не было запланировано, и Зивс огрел меня гневным взглядом.
     Но я поднялся и начал говорить. Я рассказал гостям о себе. Я был мальчишкой, когда началась война, и я стал беженцем. Покидая родной дом, мы мало что могли взять с собой. И вот мне, беженцу, в районном совете города Коканда вручили подарок от Джойнта - пару крепких брюк. И в тех джойнтовских брюках я проходил до конца войны. И вот теперь, спустя столько лет, мне, наконец, представился случай поблагодарить Джойнт и сказать, что вопреки всему, писавшемуся у нас, я убежден - не я один сохранил признательность этой организации.

     Мои слова были искренними. Я видел, что они произвели впечатление.
     Но вернусь к рассказу о съемках в Будапеште...
     Есть там такая традиция: по пятницам, после вечернего богослужения, в резиденции еврейской общины собираются люди на "кидиш".
     Каждый приносит с собой сладости, которые раскладывают на большом во весь зал столе. За чашкой кофе, в теплой, праздничной обстановке ведутся беседы, дискуссии с приглашёнными гостями.
     В тот предсубботний вечер гостем был я.
     Естественно, вопросы, задававшиеся мне, сводились к педалировавшейся тогда проблеме "ущемления прав советских евреев", которым государство практически отказывало в возможности выехать в Израиль.
     Я говорил о своём понимании проблемы: - Конечно, те, кто желает переехать в Израиль, должны иметь такую возможность. Но не надо думать, что хотят уехать все... Вот у вас, евреев, живущих в Венгрии, нет препятствий для эмиграции в Израиль. Однако, вы остаётесь здесь. Мне понятно почему.
     Потому что вам хочется здесь жить, потому что вы - патриоты Венгрии. Но почему нам отказывают в праве быть патриотами своей страны?

     Антисионистский комитет выражает настроения тех советских граждан, которые, оставаясь евреями, не хотят покидать землю, где родились они, где родились и жили их предки...
     Мои слова были с пониманием восприняты присутствовавшими. Уже после завершения собрания ко мне подходили и старые и молодые люди. Они говорили, что согласны с моей позицией.
     Работа над фильмом продвигалась споро. На студии я ощущал доброжелательное отношение коллег к нашей группе. Это очень разнилось с той атмосферой настороженности и подозрительности, в которую мы окунулись несколько лет назад на киностудии научно-популярных фильмов, когда брались за съемки фильма, заказанного Маргот Клаузнер.
     В новом фильме мы вели разговор не о сионизме вообще. Мы показывали, что существует грань между настроениями людей, желающих жить в своём национальном государстве, и теми, чьи позиции характеризуются крайним национализмом и экстремизмом.
     В жизни далеко не всё укладывается в однозначные схемы. Люди могут ошибаться и заблуждаться. За ошибки порой приходится расплачиваться жизненными драмами. Ведь сценой, где разворачиваются коллизии, определяющие судьбы людей, служит мир, в котором существуют государства, чьи законы не всегда сопрягаются. И здесь тяжкая ответственность ложится на совесть тех, кто берется давать советы другим.

     Но и с этим фильмом без ложки дёгтя не обошлось... Перед озвучиванием по требованию редактора режиссёр понес написанный мною дикторский текст на утверждение консультанту - инструктору ЦК. Результат его "творческого" вмешательства я увидел в уже озвученном, готовом фильме. Как выяснилось, консультант текст одобрил. Он лишь в одном месте его чуть "подправил". Вместо фразы о том, как опасен "воинствующий сионизм", он написал: " Опасен любой сионизм". Это была глупость. Очередное идеологическое клише.
     Но фильм дирекцией принят, и спорить поздно. Утешало лишь то, что рука консультанта не коснулась всего остального. И еще утешало, что, несмотря на " соавторство " цековского чиновника, фильм активно не понравился "идеологам", поднаторевшим на разоблачениях "реакционной сущности сионизма".
     На радиостанции "Мир и Прогресс" в те дни я говорил: "... Мы, советские люди - не против Израиля. Наши симпатии на стороне израильтян, которые так же, как и другие народы, имеют безусловное право на свою национальную жизнь. Но мы не можем оставаться равнодушными, когда стреляют в женщин и детей. Мы знаем, что хулиганствующий раввин Кахане создал в Израиле свою партию, что он стал депутатом Кнессета и уверяет, что будет премьер-министром. Мы знаем - многие в Израиле с юмором воспринимают потуги раввина на политическую значимость. Но мы помним, было время, когда в Германии смеялись над Гитлером, рвавшимся к власти. Не так давно я участвовал в создании документального фильма "Сионизм... Продолжение разговора". В фильме мы показываем полосу одной из израильских газет, где авторы сопоставляют "Нюрнбергские законы" Гитлера и прожекты Кахане. Они идентичны.
     Есть в картине и другие кадры, которые с интересом смотрят советские люди. Это событие в местечке Умм-Эль-Фахм. Туда прибыл со своими молодчиками Кахане, чтобы прогнать арабов с их земли. Но вместе с арабами расистов дубинками и кулаками встретили евреи, взявшиеся тех защитить. Кахане вынужден был ретироваться. Расистам был преподан хороший урок.

     Наши люди знают, что в Израиле многие из тех, кто называет себя сионистами, выступают за поиски формулы мира с арабскими соседями. Разве эти люди антисемиты? Разве они не желают добра своему народу? Наоборот. Они - совесть и будущее Израиля. И наши симпатии - с ними".
     Напомню, я говорил это на радиостанции " Мир и Прогресс" в феврале 1986 года.
     С тех пор многое изменилось и в Израиле и в арабском мире. Правительства, приходящие на смену прежним, ищут, и порой даже кажется, что находят пути к примирению. Но почему же дистанция до желанного мира не сокращается? Наоборот, похоже, мир на Ближнем востоке с каждым днём становится всё более проблематичным... Путь к Миру - это дорога с двухсторонним движением. И если кто-то выруливает на встречную полосу... Тогда беды не миновать.
     Когда-то, оказывая "братскую помощь" палестинцам, Советский Союз обучал и вооружал тех, кто по-прежнему не желает признавать право народа Израиля иметь своё место на геополитической карте планеты Земля. Но израильского премьера- миротворца Рабина убили не они...

     За минувшие годы население Израиля увеличилось почти на миллион граждан, прибывших из бывшего Советского Союза. И хочется верить, что так же, как когда-то, в начале столетия, когда выходцы из России, первые халуцим, принесли в Палестину мечту о создании справедливого общества, и заложили основы еврейского государства на земле праотцев, так и в наше время, при всём разнообразии житейских и политических мотивов, которые движут нынешними олим, они окажут позитивное влияние на решение того, что в проблеме минувшего и наступившего столетия именуется незатухающим "Ближневосточным конфликтом".
     Не знаю, идейное ли, или инстинктивное благоразумие определяет поведение моих бывших соотечественников. Во всяком случае, мне очень жаль, что в моей стране - России благоразумных людей с их отъездом стало меньше.

     (продолжение следует)

---

   

---

    
         

___Реклама___

---