Дурочка

(Продолжение. Начало в № 45)

                                      СОН  ПЕРВЫЙ.

Надо мной БОГ. Вокруг меня Архангелы. У каждого через плечо золотистая лента. Как на рекламе плывут объёмные буквы : НЕ   УБИЙ!

 --Значит я умерла - тоскливо подумала я - Как же я оставлю детей?

 --Нет ещё! Пока нет.- пропело вокруг меня.

Я проснулась..........Этот многосерийный сон с продолжением длится уже  25 лет.

                          МОЯ  СЛЕДУЮЩАЯ  ЖИЗНЬ,  КАКОЙ  ЕЁ  СДЕЛАЛИ.

                                                СИБИРЬ.

В первом же населённом пункте нас высадили из поезда.

Это был районный центр Колывань, недалеко от города Новосибирска.

Мама в больнице. Мы где-то у чужих людей. Языка не знаем.

В местечке все говорили на идыш, многие знали румынский язык.

С приходом русских  «освободителей» с пистолетами, в народе начали циркулировать словечки типа:  ладно, понятно, расходись!

Но в Сибири мы  почти все оказались без языка  для общения.

Очень хорошо помню, что я быстро выучила фразу: "Я ничего не понимаю", которую бодро повторяла до тех пор, пока свободно не заговорила по-русски.

Позже, когда я уже была взрослой и проходила перепись населения, то на вопрос какой язык я считаю родным, я не без горечи должна была написать - русский. Нельзя же назвать знанием языка те отдельные словечки на идиш, которые остались в памяти на всю жизнь.

Хотя это и  помогло  мне позже, когда мне во второй раз в жизни пришлось выучить фразу - я ничего не понимаю - но уже на шведском языке, а ещё позже в третий раз - на иврите.

Везде находились близкие мне люди, для знакомства и общения с которыми, сохранённый подкоркой идиш был как пароль, как талисман, открывающий двери.

Итак, я  примерно около 5 лет, (никаких бумаг о моем возрасте не сохранилось) а сестра в 13 лет внезапно стали взрослыми людьми.

Каждая со своим характером и отношением к жизни.

Она- жёсткая, властная, без сантиментов, порой жестокая.

Я - с комплексом, неуверенная, забитая, с  излишней доверчивостью, сентиментальностью и наивностью, с глупой открытостью.

В Сибири 5 августа 1941 года  мама родила девочку, которую в честь маминой матери назвали Броней.

Через две недели, под конвоем теперь уже не трёх, а четверых «великих преступниц»   препроводили туда, где были остальные, т.е.  в село Пихтовку Новосибирской области.

 

                            СОН  ВТОРОЙ.

 

-Я пришла к тебе, Господи! Научи как писать, чтобы меня  услышали?

Я пишу правду, а она кажется мне мёртвой и наивной.

-Чем пишешь ты, дочь моя?

-Сердцем, душой, разумом.

-Пиши кровью своей....

Долгие 13 лет центром мира для меня будет маленькое таёжное село Пихтовка.

Вначале вся жизнь умещалась в три понятия: холод, голод, страх.

Из людей в эту жизнь входили три человека: мама, старшая сестра и маленькая Броня. Плюс хозяева квартир, где мы жили.

Никого из хозяев я не помню. Комнат, где мы жили я тоже не помню. Обычно мы снимали угол, потому что Пихтовка - это маленькие бревенчатые домики в тайге, которые состояли из сеней (прихожей) и одной или, очень редко - двух комнат. Таких понятий как кухня или ванная не существовало. Туалет из досок был на огороде, а купались в корыте, воду "таскали " из речки вёдрами  на  коромысле.

Пускали на квартиру  семью из трёх человек с маленьким ребёнком не самые богатые и не самые лучшие обитатели Пихтовки.

Хозяев я помню как что-то общее, чего постоянно надо было бояться и от кого можно ждать только затрещин и неприятностей.

И ещё нельзя было смотреть, когда хозяева едят, их раздражали глаза, горящие голодным огнём.

В этой связи мне вспоминается как мы обедали  (в той, первой счастливой жизни до Сибири) за большим овальным столом.

Стол стоял торцом к стене, на которой висело огромное  зеркало. Напротив стоял мой высокий стульчик, на котором я чинно восседала за обедом. Естественно, что во время еды я была занята тем, что целый обед кривлялась, глядя в зеркало.

Вместо того, чтобы пересадить меня в другое место, родители сказали невинную фразу, что если во время еды, я буду смотреть в зеркало, то буду некрасивой.

Сомневаюсь, чтобы в то время меня страшила перспектива быть некрасивой, но, видимо, тогда впервые встала  передо мной проблема выбора между желаемым и дозволенным.

Меня, как магнитом тянуло взглянуть в зеркало, в то же самое время, я боялась делать это. Постепенно, я вообще стала бояться этого зеркала.

Моя старшая сестра не замедлила этим воспользоваться.

Она подводила меня к зеркалу, широко разевала рот, изображала поднятыми руками когти, и я добровольно отдавала всё, что угодно, или делала всё,что она хотела.

У меня до сих пор осталось в подсознании, что, когда ешь, лучше не смотреть в зеркало.

Вероятно, в этом и заключается  то, что называют менталитетом или толкуют о знаменитой, например, русской душе, немецкой аккуратности, шведской сдержанности, восточном  фанатизме и так далее.

На самом деле,  это внушаемые с детства  "правила игры", которые настолько прочно воспринимаются, что становятся частью личности и передаются из поколения в поколение. Фанатиков  воспитывают с детства. 

Если бы каждая мать могла внушить своему ребёнку хотя бы только   одну библейскую заповедь "НЕ УБИЙ!" а подросшего мальчика не учили бы потом научно и целенаправленно убивать, разделяя весь мир на своих и чужих, наших и не наших!

Возможно мы жили бы  сейчас в мире  и согласии и не дожили бы до конвейеров для переработки живых людей в горы трупов, находя всему оправдание и необходимость.

Если верить древнейшей истории, то евреи и арабы родились от одного отца, но от разных матерей. Почему не внушили им с детства, что они должны жить в мире и согласии?

Можно ли найти оправдание тому, что одних посылают, начинив себя динамитом,  жертвовать собственной жизнью только  ради того, чтобы уничтожить побольше своих братьев по отцу?

Знать бы кто это выдумал и зачем?

Как могла бы цвести пустыня если бы евреи и арабы вспомнили, что они одинаково древние и ВЕЛИКИЕ  НАРОДЫ!  И по преданию были  братьями.

События между моим кривлянием перед зеркалом и моим же голодным блеском в глазах  разделяли всего несколько месяцев, которые казались целой жизнью.

Итак из людей для меня существовало три человека:  Моя мама - самое тёплое, родное, доброе существо. Я её почти не видела и любила больше всех на свете. Она исхудала т.к. спала с девочкой и та, голодная, всю ночь сосала пустую грудь, иногда до крови.

Утром мама  запрягалась в саночки, нагружала их остатками красивой одежды из той, что мы привезли с собой, и отправлялась в путь.

В Сибири  таких вещей никогда не видели, поэтому к вечеру мама возвращалась с кое-какими продуктами взамен. Позже она стала уходить на несколько дней.

Молока у неё всё равно не было, поэтому мы что-нибудь жевали (кусочек хлеба или картошки) клали  в тряпочку и давали ребёнку сосать. Мама ходила по деревням, расстояния между ними были немалые, да ещё снег, бездорожье!  Где-то она  выменяла или заработала пимы ( валенки ) ручной работы  и длинный, тёплый овечий тулуп, (мы ещё к ним вернёмся), которые спасали её от холода.

Как моя мама в 40-45 градусный мороз ходила по сугробам с саночками, на каком языке и как объяснялась с суровыми, тоже не очень сытыми сибиряками, как она не замёрзла, не заблудилась в тайге? Я теперь со страхом думаю об этом.

Вся жизнь этой женщины с 39 лет превратилась в ежедневный, никому неизвестный никем не оцененный подвиг.

Уже потом она мне рассказывала как однажды её чуть не съели волки, как ей удалось спрятаться в стогу сена, а волки растерзали саночки и она в тот раз вернулась ни с чем.

Другой раз ей тоже чудом удалось спастись от людей, которые хотели убить её, чтобы забрать жалкое "богатство" её санок.

Так или иначе - раз в несколько дней она появлялась, оставляла нам то, что ей удалось добыть, ночевала одну или две ночи, немного отогревалась и снова уходила.

А мы растягивали то, что она приносила до следующего её появления.

Иногда она приносила картофельные очистки (один раз они пахли керосином, это было  ужасно, но мы их всё равно ели) иногда были овсяные отруби. Мы их вымачивали и варили кисель. Не забуду  как это было вкусно!

Иногда бывала удача и мама приносила молоко, замороженное в поллитровые цилиндрики.  Это вообще чудо.

В центре образуется круглое возвышение куда, поднялась жирная часть молока. Если срезать такое возвышение и съесть, то казалось, что ты забрался на небеса и отведал пищи богов.

Иногда нам доставалась головка чеснока или лука. Только не надо думать, что в то время это была приправа к блюдам. Это была еда. Лук или чеснок пеклись в печке и  хорошо спасали от голода.

Мяса я что-то не помню, наверное его не было.

Помню маленькие кусочки чёрного хлеба, который я бережно отщипывала по крошечкам. Никогда теперь не могу видеть, когда выбрасывают хлеб или другую еду, я  страдаю, когда вижу это.

По весне у нас был особый деликатес. Мы ходили в поле, собирать прошлогоднюю мороженую картошку, которую пекли на плите. 

Нам казалось, что это очень вкусно.

Каждый приход мамы был для меня самым большим  праздником. Главное в этом  празднике было то, что с мамой  ко мне приходили  любовь и тепло, я переставала быть одинокой и забитой.

Тем большим горем и бедой был её новый уход.

Мир становился чёрным и жестоким.

Вторым человеком тогда была моя старшая сестра Хавалы.

Я страшно её  боялась. Боялась за себя и за свою младшую сестру, которую  любила и защищала.

Малышка находилась в полусонном состоянии до трёх лет.

Не ходила и не говорила. Мы с ней были вместе и рядом. Она лежала укутанная в тряпки и любила две вещи: что-то постоянно сосать и чтобы  я постоянно её похлопывала и покачивала.

Если одно из этих удовольствий отсутствовало, она начинала плакать, тогда либо хозяева, либо Хавалы давали нам оплеухи.

Либо ей, если я не успевала наклониться над ней, чтобы защитить её, либо мне, если я успевала это сделать.

Моя обычная поза была сидя, согнув ноги так, чтобы подбородок лежал на коленях и похлопывала и качала и согревала  малышку, сама греясь от неё, т.к. моя одежда состояла из какого-то бывшего платья, протёртого в том месте, которое находилось между коленями и подбородком.

В старшей сестре рано появилась жестокость. Она брала меня за волосы и била головой об стенку. Я на себе  испытала  выражение:"посыпались искры из глаз."

Я боялась одного её взгляда и сразу втягивала голову в плечи и наклонялась над ребёнком.

Я казалась себе глупой, некрасивой, ничтожной. Я сама себя не любила.

Мои заботы были направлены только на то, чтобы нас - меня и малышку никто не видел и не слышал, чтобы о нас забыли.

Иногда я засыпала и переставала её похлопывать, она немедленно начинала плакать. Я подскакивала от страха, зная чем грозит её плач.

Часто кончалась еда и мы   были без пищи трое - четверо суток, тогда мы бесконечно  пили горячую воду, чтобы согреться и обмануть желудок.

Надо было  стараться не видеть когда ели хозяева и не смотреть на них глазами в которых стояла просьба.

Большинство из ссыльных не пережили голода и умерли.

Если кто - то из тех, кто  ещё мог ходить, приходил к нам, они безразлично спрашивали не протянула ли маленькая ножки, т.е. не умерла ли. Она была крошечная,  худая, с поджатыми ручками и ножками. 

Однажды она, вдруг, изменилась, казалась поправившейся, беленькой и красивой.

Увы! Она опухла от голода.

Но ей суждено было жить и она не умерла.

Какое-то время моя мама работала в тайге на лесоповале и целыми неделями не бывала дома. Работа была тяжёлая, её с трудом выполняли мужчины. Каково  же было маме!

Они жили в тайге. Летом их мучили комары и мошкара.

Они возвращались опухшие, с расчёсами и ранами от укусов, их трудно было узнать. Многие болели малярией.

Многие погибали в тайге т.к. спиленные деревья  иногда неожиданно падали не в ту сторону, куда рассчитывалось и уносили не одну жизнь.

Однажды с мамой тоже случилась беда, но каким-то чудом ей  удалось остаться  в  живых.

Зимой в тайге бывало ещё хуже, т.к морозы достигали  45 градусов, снега было до пояса,  деревья также падали не всегда как предполагалось, еда и одежда были скудными, жили в каких-то землянках-времянках.

Из-за отсутствия дорог не могли вернуться в село и жили в тайге по 2-3 недели.

Мама ещё в Бессарабии перенесла  ревматизм и у неё было больное сердце.

Позже, когда я стала врачом, то, слушая шумы в её сердце, я сама себе не верила, что она с таким сердцем могла вынести, то, что она вынесла.

Я всю жизнь нежно её любила, она была бесконечно добрая, тихая, спокойная и ничего никогда не требовала для себя.

С 1985 года её нет. Многое отдала бы я сейчас, чтобы ещё раз сказать ей как люблю и преклоняюсь перед ней!

Позже мама и Хавалы работали в артели под названием "Северный луч".

Они катали пимы.  Эта работа тоже была далеко не женской.

Процесс идёт следующим образом: вначале поступает грязная, свалявшаяся овечья шерсть.   Её вручную перебирают, сортируют по цвету, освобождают от репейников, немного теребят.

Затем она поступает в маленькую комнатку, которая называется шерстобиткой.

Почти всю комнатку занимает старая, дремучая машина, в которую поступает перебранная шерсть и выходит с другого конца уже в виде рыхлого, толстого шерстяного слоения.

В комнате полутемно, пыль, душно. Но здесь было тепло и спокойно, поэтому  иметь это место работы считалось за большое счастье. Платили какие-то жалкие гроши, немалую часть их потом забирали на заём для армии и выдавали взамен облигации, которые гасились где-то через 40лет.

Большинство обладателей облигаций не дожили до того времени, а те, которые  дожили, растеряли  облигации.

Заём, якобы, считался добровольным, но на самом деле никого вообще не спрашивали.

Каждый месяц  удерживали определённую сумму и не дай Бог возразить!

Из шерстобитки  слоённое полотно поступало в следующую комнату, длинную и мокрую. Здесь вручную  формовали нечто, наподобие огромного валенка, который следовал затем в основной цех с верстаками на всём пространстве и с каменным полом.

Здесь стоял полумрак и густой, пар.

Как бесплотные тени мелькали измождённые женщины в нижних рубашках, резиновых сапогах или галошах по щиколотку в холодной воде,  смешанной с кислотой. Здесь "катали" пимы.

Сформованные огромные валенки смачивали водой с добавлением какой-то кислоты и на огромных лавках-верстаках руками катали, мяли, давили и придавали нужную форму. Это был долгий, тяжёлый, утомительный процесс

Технология требовала менять температуру воды периодически на холодную и горячую.

Зимой и летом жара, пар, кислота, руки и ноги работниц постоянно в воде. .

Каторжная работа в условиях приближённых к аду!

Женщины работали, периодически  меняясь: некоторое время в шерстобитке, некоторое время здесь.

И моей маме с ревматизмом и больным сердцем довелось довольно  длительное время работать в таком месте.

Руководил всеми работами высокий  пожилой красавец-сибиряк  Горбунов. Он слегка прихрамывал,  ходил с палочкой и носил шикарные белые валенки, украшенные светло-коричневым хромом.

Он покровительствовал моей старшей сестре.

Когда мама работала в ночную смену он частенько засиживался у нас допоздна, хотя был женат.

Он мне казался огромным и строгим.

Я засыпала сидя в своей постоянной позе - коленки у подбородка.

Однажды я проснулась и услышала как он сказал Еве: "Ну вот видишь, а ты боялась."

Всё было спокойно, он был ласковым и я не поняла чего она боялась.

Я была ребёнком, ни с чем "таким" этого не связала, но тем не менее,  "картинка" зрительно отпечаталась навсегда.

К тому времени мы   жили несколько лучше, не голодали по 3-4дня, научились говорить по-русски, но самое главное,  мы купили совместно с Анной  Исаевной Дорфман маленький  домик, который стоял один на горке у реки.

Мы стали землевладельцами!

Впридачу к домику имелся небольшой участок чернозёмной земли, на котором мы  выращивали картошку, овощи и кроме всего прочего на  чернозёме сами по себе росли шампиньоны - одна из дополнительных примет счастья!

Но и это ещё не всё. Мы купили корову!  У нас было своё настоящее нормальное, обычное молоко!

Осенью, когда копали картошку и  сваливали её для просушки кучей  посреди  комнаты, мы ощущали себя богачами. 

Появлявшийся у коровы наследник, тоже проводил первые дни своего детства в этом же домике, в этой же комнате.

Но  это всё, было счастьем!

С этих пор жизнь в Пихтовке мне уже вспоминается в розовом цвете, на котором, увы, всё-таки периодически возникали тёмные пятна.

Лето в Сибири удивительное!   Светлые солнечные дни, много зелени, цветов.

Хотя, вечера холодные.

Речка неширокая, но чистая и довольно тёплая.

Посреди реки - островок.

Наш домик на горке. Утром нагишом прямо с горки в речку!

Правда всегда нет времени, надо таскать из речки воду, (вверх в горку) чтобы поливать огород, надо полоть огород, надо убирать, стирать, надо смотреть за маленькой, надо, надо, надо! 

И вечные окрики, унижения, зуботычины от старшей сестры.

Никогда ни одного тёплого слова, только презрительные взгляды и насмешки, будто мы не родные сёстры, а я какое-то странное, недоразвитое существо в доме.

Вечные заботы, спешка  и страх. С шести лет!

Как знаменитая Золушка.

На среднем пальце правой руки у меня есть белый шрамик.

Это я заслонилась от горячей кочерги, которой меня била моя старшая сестра

Но зато была  Анна Исаевна. Мой добрый гений. Ей было 60 лет, мне -6 лет. М ы были большие подруги и единомышленники. Мы вместе оборонялись от Хавалы..

Трудно понять почему две сестры из одной семьи, от одних родителей и на всю жизнь  такие далёкие, чужие люди.

Насколько роднее была  Анна Исаевна.

В нормальной жизни, до ссылки, она была провизором. 

Интеллигентная, образованная, небольшого роста, хрупкая с седой головой и смуглым красивым лицом, она  тоже была одной из тех, кого вырвали ночью из постели и выбросили в Сибирь.

Она знала русский язык не только как средство общения, а  восхищалась, наслаждаясь прекрасной литературой, созданной на этом языке великими поэтами и писателями.

Это она подарила мне Пушкина, читая его лучшие стихи наизусть.

Литературный русский язык  с детства - это тоже от неё.

Начало всему лучшему во мне - это от доброты моей матери и интеллигентности Анны Исаевны.

Мне не хочется слишком дурно говорить о моей старшей сестре. 

Она жива,  жизнь не баловала её. 

Думаю,что напишу позже больше и подробней о ней.

В Пихтовке же тех времён жизнь для нас троих только начиналась.

Мы не могли влиять на события, но человек всегда волен в выборе своих приоритетов, своего поведения, своих  ценностей.

Почему характер Хавалы так рано стал определяться примитивизмом и жестокостью?

Почему она била и не любила меня?

Почему она позже и к своим детям не была добра?

Почему она считала для себя развлечением специально в присутствии Анны Исаевны громко выпустить газы?

Это было кощунство!

Домик наш состоял из одной комнаты примерно 9-10 квадратных метров. Два маленьких окошка на речку, двери в сени (прихожая - метр на метр).

На этом пространстве жили 5 человек, притом  две семьи.

Анна Исаевна бледнела, обмахивалась платочком, подбегала к двери, упиралась в неё головой и говорила  "говно собачье!"                    

Я воспринимала это выражение, как крик души  отчаявшегося интеллигента.

Так мягко выражалась только Анна Исаевна, я слышала вокруг гораздо более крепкие выражения.

Я была полна сочувствием к ней и страдала, глядя на её  трагическое лицо.

Иногда мне удавалось на короткое время отлучиться из дома, чтобы погулять с Анной Исаевной.

Она  мне показывала красоту осеннего леса  и читала наизусть "Осень" Пушкина. Она научила меня читать. Благодаря  ей я пристрастилась к книгам задолго до того как пошла в школу.

А в школу я попала поздно. Во-первых я должна была работать по дому, во-вторых никому не было до меня дела.

Мама мало бывала дома. Сестра меня за человека не считала, тем более не  думала о том, чтобы   записать меня в школу.

Сама она тоже уже больше никогда не училась.

Учёба считалась чем-то второстепенным, что-то вроде баловства, которое отвлекало от домашних дел.

Моё увлечение книгами рассматривалось как признак лёгкого помешательства.

Да и сама Анна  Исаевна не принималась  всерьёз.

Это, впрочем, не новость, большинство необразованных людей считают себя умными и практичными, а на интеллигентов, в лучшем случае, смотрят несколько покровительственно и свысока, как на чудаков не от мира сего, которые жить не умеют. 

Невежество всегда уверено в себе и сомнениям не подвержено.

Это интеллигенты вечно "копаются в себе" и мучаются проблемой выбора, ища  смысл жизни.

Непродуктивное это занятие - поиск смысла жизни. 

Однако  тот, кто ищет смысл  жизни,  едва ли пополнит ряды преступников и  убийц.

У меня не было одежды, но, как говорят, "голь на выдумки хитра"! Летом я ходила одетая в "нечто", что являлось подкладкой от пальто. Оно было мне широко и не имело пуговиц.

Я не догадывалась подвязать это одеяние верёвкой, по крайней мере, руки  были бы свободны. Но я крепко запахивалась в него и поддерживала рукой, поэтому одна рука всегда была занята.

Учитывая,что под этим  платьезаменителем   ничего больше не было, то я была постоянно озабочена, чтобы "оно" не распахнулось и не обнажило мою голую попу.

Кстати, невзирая на плохое питание , я  рано начала развиваться.   

Где-то в 9-10 лет возникли дополнительные проблемы с купанием в речке.

О таких излишествах как купальники в то время и в том месте где я жила даже не слышали. Мы, конечно, купались в натуральном голом виде и мои ранние волосики в интимном месте вызывали смешки.

Сейчас трудно поверить, что не было трусиков и мне пришлось отказаться от удовальствия купаться вместе с детьми.

 

 

                               СОН   ТРЕТИЙ.

 

- Как стать Великим, Господи?

-Поверить в себя, любить и создавать себя.

-Как стать ничтожным?

-Поверить, что ты ничто.

-Чем отличается Великий от ничтожного?

-Великий только  даёт, ничтожный  только берёт.

-Кто опасней из них?

-Великий. Он  б е с п е ч е н ! Создавая, отдаёт не ведая кому.

Ничтожный, потребляя, уничтожает всё Великое и плодит миллионы ничтожеств.  Наступает всепоглощающая эпоха зла и вырождения..

-Что делать, ГОСПОДИ?

- Думать. И верить в СЕБЯ.

 

 Итак, не с бантами в косах, не в белом переднике, а в отпоротой от старого пальто подкладке,  со страхом, что она распахнётся, отправилась я однажды одна, чтобы записаться в школу.

Хотя моё чтение, за которое я не раз бывала бита сестрой, не было систематизированным, книги  своё дело сделали.

Меня записали сразу в третий класс, тем не менее, занималась я  хорошо и, когда наступила  холодная, морозная  зима, то учителя советовали мне ходить в школу один раз в неделю.

Мой летний туалет явно не годился для сибирской зимы.

Мама в это время уже работала в шерстобитке. Поэтому на арену выступает мамин бараний тулуп. Он мне, конечно, был до пят. В этом плане вполне можно было ходить без штанишек  (если не бояться отморозить всё, что между талией и ногами). Тулуп был широк, в два обхвата, поэтому история с придерживанием одной рукой повторилась в зимнем варианте. На ногах были пимы  на 3-4 размера больше нужного. Даже в голодной нищей военной Сибири такое чучело было одно  на  всю школу. Я несколько раз обморозила руки, лицо, но продолжала ходить в школу.

В 13 лет уже были прочитаны Бунин, Бальзак, Чехов. Не брезговала я  Мопассаном  и многими другими "взрослыми "писателями и поэтами.

Весна приносила дополнительные неудобства.

Таял снег, журчали ручьи, воспетые поэтами, а  у  меня намокали пимы!

Когда я выходила к доске, они оставляли огромные мокрые следы на потеху всему классу.

Я втягивала голову в плечи и  продолжала чувствовать себя самым мерзким существом на свете не только дома, но и в школе.

Но ещё хуже я чувствовала себя, когда учительница поднимала меня и нужно было сказать свою национальность.

Моя фамилия  по алфавиту находилась,  где-то в середине списка.

Но я начинала дрожать как только она брала журнал в руки.

Ещё с тех пор мне намертво припаяли, как тяжкий крест клеймо  жидовка. 

После уроков меня подкарауливали мальчишки - жестокие ублюдки, они закидывали меня снегом, все вместе били.

Я в своём тулупе и огромных валенках запутывалась, не могла убежать и, как всегда, втягивала голову в плечи.

Что и говорить, рано меня начали укорачивать, неудивительно, что до сих пор не могу  окончательно распрямиться!

Не было ни одного человека на свете, кто мог бы заступиться за  меня. Я постоянно кого-то и чего-то боялась, жила в постоянном ожидании чего-то, что меня страшило.

Была ещё одна неприятная проблема - вши!

Несколько военных  лет не было мыла.

Заменяли его настоем древесной золы, остававшейся после сгоревших дров, которые тоже надо было где-то доставать.

(Сбор щепок на стройке стоил мне здоровья, т.е. искалечил на всю жизнь.)

Кипятили воду с золой, потом отстаивали, зола оставалась на дне,  вода легко отделялась  и становилась шелковисто-мягкой.

В этой воде кипятили бельё и стирали, а также мыли голову.

Очень важно было подобрать хорошую концентрацию, т.к. слабая - не соответствовала необходимым требованиям, т.е. не убивала вшей, а сильная концентрация пережигала волосы и драгоценное подобие белья, должное служить годами.

Тем не менее,  хотя в этих  условиях вши были практически у всех, - считалось позором, если у кого-нибудь"в обществе" несколько вшей выползали из волосяных зарослей на простор лба или висков, чтобы прогуляться.

Наблюдая несколько раз подобную картину на других, я пребывала в постоянном страхе перед такой возможностью.

У меня  были густые, чёрные волосы, появление на них  белых гнид было смертельным.

Если гниды появлялись, то избавиться от них было невозможно.

Из гнид появлялись вши, которые быстро взрослели и ни о чём не заботясь обзаводились многочисленным потомством,т.е.новыми гнидами, и всё начиналось сначала, в геометрической пропорции.

Процесс шёл бурно, безостановочно и не поддавался никакой корректировке. Химических средств борьбы (противовшивого химического оружия ) не было, довольствовались тем, что в школе дежурные каждый день добросовестно просматривали головы каждого ученика.

Спасаясь от вшей, родители смазывали нам головы керосином, поэтому класс благоухал сильней  чем современная бензоколонка.

Продавались самодельные густые гребешки.

Ими можно было вычесать вшей, подстелив что-нибудь, например газету, чтобы они не разлетелись по всей комнате и не обсеменили всё вокруг.

Но гнид гребешки не беспокоили т. к. те сидели прочно приклеенные к волосам.

Моя мама изобрела жестокий (по отношению ко мне) метод удаления их с волос. Метод заключался в том, что зубья гребешка плотно перевязывались в несколько групп и затем этим сверхгустым гребешком продирались по волосам. Боль это причиняло нестерпимую, результат имело относительный, т.к. стоило остаться нескольким особям, чтобы из них благополучно вылуплялись прародительницы новых несметных поколений.

Борьба шла жестокая.

Довольно часто гниды, вши, голод, холод  доканчивали человека, а гниды и вши ещё  жили и размножались на мертвеце. Затем они расползались в поисках более тёплого места обитания.

Мне повезло. Я вышла победительницей из борьбы с гнидами и вшами, хотя  натерпелась и намучилась.

 

                                         СОН   ЧЕТВЁРТЫЙ.

 

-Дозволь спросить, Господи!    Что такое любовь?

-Бесценная  хрустальная  ваза.

-Как сберечь её?

-Помнить, что она хрупкая!

-Что делать если появилась трещина?

-Оплакивать................или слушать фальшивое дребезжжание.

 

 

Иногда страхи, унижения, мороз брали своё. Наплакавшись, я переставала ходить в школу. Но дома было не лучше. Дома была Хавалы.

Маму я видела урывками, увы, всю жизнь она  могла помочь мне только своим  сочувствием  и теплом своего сердца, а пробиваться мне приходилось самой.

В это время  Анна Исаевна  уже не жила с нами, но мы с ней продолжали встречаться и дружить и она учила меня всему самому прекрасному, что есть в мире.

АННА  ИСАЕВНА  ДОРФМАН  - это первый большой подарок моей судьбы.

Я всегда сожалела, что моя старшая сестра не воспользовалась встречей с этим светлым человеком.

Обстоятельства у всех разные, но выбор человек всё-же всегда делает сам.

Она выбрала свою мораль и Сибирь расправилась с ней.

Превратила её в толстую, грубую, жестокую бабу, которая всю жизнь проклинает судьбу,  своих детей, и недовольна всем белым светом.

У меня нет к ней ненависти, только жалость и сочувствие, но, увы, и родственных или других тёплых чувств, к  сожалению, тоже нет.

Перед тем, как уехать из страны, я договорилась с младшей сестрой и мы поехали к ней. Она была рада нашему приезду.

Неделю мы были вместе - три сестры - три  разных человека.

Что ещё можно рассказать  о печальном чёрно-розовом сибирском детстве?

Жизнь в Пихтовке ничем не напоминала фильмы о Сибири.

Всё проще и сложней.

Большинство из ссыльных умерли от голода и холода.

Однажды моя мама, вернувшись с саночками из очередного похода, взяла две картофелины и понесла в семью, где были муж, жена и трое детей. До ссылки это была благородная набожная семья, уважаемые в местечке люди.

Муж был пожилым человеком и возможно поэтому его не забрали в пути вместе с  остальными мужчинами . Мама застала женщину только что умершей. Мужчина одичал от голода. Он схватил одну картофелину и давясь и озираясь съел сырую, немытую.

Вскоре и он тоже умер.

Остались три девочки: Поля -немного младше меня, которую увезли куда-то в детский дом, и две другие- Оня и Мася, примерно одного  возраста с Хавалы.

Моя мама взяла  их жить в наш домик- терем- теремок, который хотя и не был  резиновым, но вместил  всех.

Днём все разбредались кто-куда. Ночью возникали трудности с размещением для сна.

Поэтому я спала на столе. Чтобы удлинить его, к стене покато пристраивали ребристую стиральную доску. На стол стелили вездесущий бараний тулуп, свеху ещё что-то и никакая бессонница меня не мучала.  Мама с Броней и Хавалы втроём спали на единственной железной кровати. С одной стороны мама и Броня, с другой стороны -валетом к ним Хавалы.  

Анна Исаевна спала на своей узенькой  полудетской кроватке  напротив.

Оня и Мася умещались на пятачке в центре комнаты на полу.

Ещё невозможней было когда тут же присутствовал телёнок  и выкопанная  картошка. Но тем не менее всё обошлось.

Мы все остались живы.

Оня, Мася и Поля Бедриковецкие не умерли!

Позже мы  все встретились в Черновцах.

Из ссыльных остались живы также Гриншпуны-две сестры и мать.

К ним вернулись мужчины -- два брата Нисл и Берл. Они рассказали как погиб мой отец. Почему им одним удалось вернуться никто не узнал.

Они жили лучше других и очень скоро уехали.

В Сибири они ходили  уверенные, высокие, красивые и сытые.

Они иногда приходили к нам и подшучивали надо мной и малышкой.

Посещение начиналось с игривых, отеческих вопросов не "протянула ли  она ножки", затем со сладчайшими улыбочками интересовались что поделывает "наша учёная", это я.

Неизвестно почему Хавалы угодливо им подхихикивала.

Им было смешно, что я забитая и затюканная, в драных тряпках, всегда  ходила с книгой, украдкой читала и говорила литературным русским языком, ничего общего не имевшего с пихтовской речью, которая отличалась своей особой  "красотой" и состояла примерно на тридцать процентов из мата, на тридцать процентов из словечек типа:

"куды" "чо" "штоли" "дык" "насрать" "поцалуй меня в сраку" и  т.д.

на  двадцать процентов  из специальных военных заготовок:

"время военное-минута дорога"   "война всё спишет"  "смерть врагам!"

"враг подслушивает"  "На смерть! За  Родину, за Сталина!"

Не годилось спрашивать: "Куда идёшь?" Неизменно следовал ответ:

"Куды, куды, на кудыкину гору!"

Полагалось спрашивать: "Мань,(Тань, Петь, Вань) ты далеко?" Это был хороший тон, но тем не менее и в этих случаях шутники иногда отвечали: "далеко, отсюда не видать."

Любимым и единственными видом пихтовского искусства были, подходящие  для любых ситуаций, неувядаемые частушки. Например:

                     Милый чо, милый  чо,

                     Милый сердишься  почо?

                     Или люди чо сказали ?

                     Или сам придумал чо?

Часто изменяли уже известную песню:

                      ...........на позицию девушка, а с позиции мать.

                                 на позицию честная, а с  позиции  блядь

Особенно неподражаем был мат. 

Он выражал все чувства, оттенки чувств и образ мышления, являлся способом убеждения и общения, употреблялся особями обоих полов, начиная с  пяти лет.

Жизнь в Пихтовке протекала на нескольких  уровнях. Граждане делились примерно на  четыре группы:

Первая группа: "Элита",  не   по сути - по положению.

Это милиция, начальство, что покрупнее, сельпо, председатель артели, партийные боссы. Они имели спец-пайки,  спец-жильё, спец-законы.

Они безбожно пили, но не привлекая внимание, а в  спец- жилье или в спец-кабинетах.

Вторая группа: Сибиряки. Местные жители Пихтовки.

Они не были особенно зажиточными, но имели довольно просторные избы,  домашний скот, варили брагу - напиток, выросший из кваса, но не доросший  до самогонки. Его можно пить в больших пределах, что и делали. Пили практически все, в меру своих сил и возможностей, не допиваясь до состояния алкоголиков.

Третья группа: Ссыльные. Большинство из них "благополучно" вымерли.

Остальные, как моя старшая сестра, ассимилировались и стали настоящими сибиряками с их речью и образом жизни.

Анна Исаевна сумела со временем уехать. У меня была ещё одна старшая подруга Дора Исаковна Тимофеева, которая была политической ссыльной. Я была  "белой вороной"

Четвёртая группа  Последняя группа. Это были люди, которые являлись  последними  буквально. Хуже их не было.

Сюда в частности относились Иван и Марфа, которые жили на окраине в какой-то развалюхе  и имели двух взрослых дочерей.

Эта семейка вызывала отвращение и насмешки у всех обитателей Пихтовки.

Там пили все вместе - родители и дочки.

Там можно было купить самогонку и там собирались все "последние".

Потом Ивана забрали на войну и через какое-то время он начал присылать из Берлина  посылки.

В Пихтовке начался ажиотаж!

Марфа и дочери стали разгуливать по деревенской грязи в сапогах и шикарных ночных длинных сорочках с кружевами, в утренних пеньюарах самых нежных тонов, поливали себя одеколоном и благоухали на всю деревню.

Пьянки и гогот в развалюхе стояли сутками.

Вскоре однако, как и подобает, наступило возмездие!

Вернулся Иван. Не застав награбленное им  "на поле брани" в богатых берлинских семьях, он чуть не убил трёх дам.

День Победы! 

Мечта и надежда бесконечных  четырёх голодных военных лет.

Жизнь, подчинённая одной фразе: "Всё для Победы!"

Он наступил, День Победы, и запомнился мне так.

У нас в избушке была печка с плитой, на которой мы готовили еду.

В холодные морозные дни мы что-нибудь стелили на.плиту  и сидели на ней, чтобы согреться.

Видимо  9 мая в Сибири ещё не лето. Мы, как-раз, сидели на плите, когда услышали по радио сообщение о Победе.

В это время прибежала мама, чтобы обрадовать нас, а мы, заслышав её шаги, сорвались навстречу......

Мы с двух сторон ринулись на дверь, она вырвалась и по очереди ударила всех!

Мы, как горох, посыпались на пол  и одновременно плакали и смеялись.

Таким он остался в моей памяти, этот день.

После него особых изменений не наступило. Жизнь в Пихтовке протекала по своим канонам и самым большим событием было возвращение Марфиного Ивана и бои местного значения в развалюхе, сопровождавшиеся криками и матом на всю деревню.

На что в Пихтовке с интересом взирали, матерились и со смаком сплевывали.

Бушевавший Иван постепенно смирился и весёлый притон продолжил свою буйную жизнь.

"Герой" Красной  Армии, обливаясь потом  и наливаясь самогоном, сидел во главе стола и не жалея мата, рассказывал чудеса про жизнь в "Европах".

Однако, самое интересное заключалось в том, что количество награбленного позволило семейке поменять приоритеты.

Пьянство уступило первенство жадности.

"Доблестные победители" открыли в Пихтовке торговлю товарами, бывшими в употреблении у врага,  добитого в "собственном логове", как  вещали репродукторы, напоминавшие формой большую чёрную тарелку и именуемые в  Пихтовке  "тарелочками"

У победителей,  облачённых в трофейное бельё, на лицах светилось чувство собственного превосходства и нескрываемого презрения ко всем жителям Пихтовки и Берлина.

Война подняла их материальный и моральный уровень на недосягаемую высоту! Особенно если линией отсчёта иметь в виду развалюху.

Когда мне было примерно 12 лет в  мою жизнь вошёл ещё один прекрасный человек.

Я познакомилась с Дорой Исаковной Тимофеевой, политической ссыльной, потомственной  Ленинградкой, прошедшей сталинские лагеря.

Она, как и Анна Исаевна Дорфман, одарила меня своей дружбой.

Мою сестричку Броню она называла чалдонкой, имея в виду её Сибирское происхождение, а мне рассказывала что такое на самом деле  Сталин и сталинизм.    Рассказала  как и за что она попала в Сибирь.

Дора Исаковна работала в научно-исследовательском институте.

Однажды, (это были 37-е годы) мирно беседуя, одна сослуживица спросила Дору Исаковну какой бы вариант она выбрала: самой быть арестованной, или носить передачи мужу......

Так как Дора Исаковна любила своего мужа, то ответила,что выбрала бы первый вариант, если бы уж такая беда должна была случиться в её семье....

Через несколько дней Дора Исаковна Тимофеева, научный работник, биолог  стала "врагом народа" и на долгие годы была оторвана от жизни и вела борьбу за выживание в среде уголовников, убийц, а также невинных, как она сама людей.

Увы! Через некоторое время такая же судьба постигла и её мужа и они никогда больше не встретились, так как муж живым из лагеря не вернулся.

С Дорой Исаковной мы поддерживали связь и  после ссылки.

В мои лучшие годы, когда я училась в Ленинграде, она, влюблённая в свой город,  вернулась из ссылки  после смерти ненавистного ей тирана и снова получила возможность жить в Ленинграде. Она  устраивала для нас экскурсии и  дарила нам  красоту этого несравненного города.

И, как в доброй сказке, она была гостем на моей свадьбе в Ленинградском Дворце Бракосочетания на улице Петра Лаврова.

Потом не лучшие мои годы в Минске незаметно потушили переписку и я с печалью думаю о том,что никогда больше не увижу и не услышу Дору Исаковну, встреча с которой явилась вторым подарком моей судьбы.

Так получилось, что я ничего не знаю о ней. А значит мне не пришлось быть на её похоронах, и поэтому во мне ещё долго будет жить неясная надежда на то, что она долгожитель и продолжает жить в своём любимом Петрограде.

Я не хочу наводить справки и не хочу знать, когда её не станет, или........

уже не стало. Иногда хочется не знать........

 

 

                                       ПЯТЫЙ     СОН.

 

 

 -ГОСПОДИ!  Почему ты никого не карал и никого не спасал когда дети твои миллионами  истребляли друг друга?

-Я давал им свободу выбора.

Почему допускаешь ты, ГОСПОДИ, 
что толпы идут за безумцами 
и, выполняя их волю, убивают друг друга?

-Чтобы знали, что у них есть свобода выбора!

-Не идём ли мы к концу света,  ГОСПОДИ?

-НЕТ... ИЛИ  ДА...
смотря как используете вы СВОБОДУ ВЫБОРА!

 

 

 

 

Был ещё один человек, осветивший Пихтовские годы.

Каждое моё возвращение домой после уроков превращалось для меня в испытание, т.к. по дороге домой мальчишки развлекались тем, что издевались надо мной. 

Не  зная ещё значения слова антисемит, они были таковыми с десятилетнего возраста. Особенно грозным для меня был некий Гайдышев, белобрысый верзила, который на уроках стрелял из рогатки и краснел от напряжения, когда надо было сложить пару чисел.

С появлением в классе новенькой,  он был приручен, превращён в Гайдышёнка, никогда меня больше не трогал и запретил кому бы то ни было  обижать меня.

И всё потому, что  со мной стала дружить новенькая.

Её звали Люся Курносова. Внешность у неё была необыкновенная.

Русая коса доходила до бёдер. Никто из нас никогда не видел такой красивой, длинной и толстой косы.

Впереди волосы были совсем светлыми и поэтому   густые чёрные брови, из-под которых серьёзно смотрели зелёные строгие глаза, казались неожиданными.

Папа  у неё был новым начальником милиции. Мама-продавец в магазине.

Жили они, разумеется, в спецквартире.

Люся ходила в школу в узкой юбке и кителе, пошитых из шикарной ткани для полковничьей формы. Костюм сидел на ней безупречно. Нельзя себе было представить в те времена что-нибудь более совершенное чем Люся Курносова.

С Гайдышевым немедленно случилось то, что теперь назвали бы -обалдел!

Она же его сразу небрежно назвала Гайдышёнком.

И до конца нашей Пихтовской жизни он был её безропотным денщиком.

Несмотря на то, что я была ссыльная, затравленная, плохо одетая, однако блистательная Люся Курносова выбрала лучшей подругой меня.

Я, как ссыльная, каждый месяц ходила отмечаться в милицию, где начальником "работал" Люсин папа, и тем не менее, приглашалась к ним домой.

Меня подкармливали и любили. Ни отец, ни мать, ни Юлька- сестра Люси, никогда не дали мне понять,что мы разного поля ягоды!

Это был единственный дом, где я чувствовала себя хорошо и где мы с Люсей веселились и жили как живут обычные девочки.

Мы вместе взрослели, доверяли друг другу свои первые тайны и мечты о будущем и  о любви.

Судьба благосклонна ко мне на встречи со светлыми людьми.

Люся Курносова -- одна из них.

Она  скрасила мне сибирские годы, помогла перестать чувствовать себя "гадким утёнком",  хотя слишком рано и слишком многие вдалбливали  мне, что я не лебедь, а гадкий утёнок, поэтому навсегда подрезали крылья.  .

                           

 

                                СОН   ШЕСТОЙ.

-Скажи,  ГОСПОДИ! Что такое идеальное общество?

Ради него   погибли  миллионы!  

 -Идеальное общество! ?

Это  выдумки........  Такого никогда не было, нет и быть не может....... Пока! 

"НЕ  УБИЙ!"-вот идеал  для общества!

Путь к нему не должен быть покрыт горами трупов, 
захлебнувшихся в реках крови.

В идеальном обществе  Бог - не религия,  
шагающая по трупам и  религия - это не Бог! 

Бог объединяет.  Религии разъединяют!

Разве не равны все Люди Земли?

Разве не дети они  ЕДИНОГО  БОГА?

Но не надо доказывать это  кострами  и висельцами!

Верующий -  не фанатик, с кровавой пеной у  рта, 
перерезающий  горло ближнему, 
чтобы обратить его в "истинную " веру.

-ГОСПОДИ! Что же  тебе мешает приблизить это время!?............

-Вера!  Вера  в  ЧЕЛОВЕКА
Он сам придёт к этому.... 
Рано или поздно...
или  никогда и погибнет. 
Погибнет от собственной жестокости......

 

 

Если внешне мне удаётся иногда вспорхнуть, то внутренне я всегда с перебитыми крыльями, как бы я ни храбрилась.

.Я не могу стать свободным независимым человеком.

 Я умею поднять всех, кто со мной рядом, я наделяю их, порой несуществующими добродетелями, я вижу всех лучше, чем они есть, а себя намного хуже, чем я есть

Нормальные люди во всём винят всех и всё, только не себя.  Я же всегда убеждена в своих невысоких достоинствах и в своей вине во всех бедах.

Не будь этого, я бы наверное достигла гораздо большего.

Хотя, кто знает?

Итак, Сибирь. Мне 10-11 лет. В Пихтовке строят новый райисполком.

Вечная нужда и нищета заставляют меня собирать щепки, чтобы топить печку.

Внизу, на земле ничего нет. Забираюсь наверх, где на перекладинах  проложены доски. Щепок гораздо больше, но под ними не видно, что доски лежат непрочно...

Действие происходит на высоте второго этажа.

Я случайно делаю неудачный шаг, доски  сдвигаются и я с грохотом падаю вниз!

Больно ударяю левую ногу. Кое-как прихожу в себя и с трудом добираюсь домой.

Через некоторое время мне становится лучше и  когда удаётся иногда не на долго выбираться вечером из дома, я  играю на перекрёстке  с детьми в лапту и  по-прежнему быстро бегаю.

Но постепенно всё больше начинает болеть нога. Постепенно и незаметно начинаю ходить боком, хромать, не могу бегать.

Опять насмешки детей.

Однажды от обиды расплакалась перед мамой. Она, как всегда, посочувствовала и пожалела, но ничем помочь не могла.

Пихтовка-это маленькое село в тайге. Зимой всё кругом заметало снегом и не было никакой возможности выбраться.

Когда весной таял снег, нередки были наводнения и наш домик стоял на горке как на островке.

Только летом становилось возможным сообщение с районным центром Колывань(где по дороге в Сибирь родилась Броня). Из Колывани уже можно было добраться и до Новосибирска.

Такое путешествие можно было совершить только на грузовике, если повезёт.

Но нам - ссыльным - ездить нельзя!

Пихтовскую медицину представлял единственный фельдшер из единственной амбулатории.

А мне становилось хуже и хуже.

Усилились боли. Я перестала ходить.

Нога была согнута и я не могла её выпрямить.

В школе, среди учителей, нашлись добрые люди, они меня любили за мою "доблестную" горемычную учёбу и оптимизм.

Они обратились в районо, (районный отдел образования), а те выше  и каким-то чудом, не иначе, за мной, ссыльной девочкой, прилетел маленький двухместный самолёт.

В документах поначалу даже не фигурировала фамилия - просто девочка Рита.

Одну, без родных,  меня на носилках доставили в больницу в Новосибирск.

Боль была такая острая, что для осмотра пришлось дать наркоз.

Проснулась я уже в гипсе с диагнозом- туберкулёз левого тазобедреннего сустава.

(продолжение следует)

---

   

---

    

___Реклама___

---