«Ты сам себе твой черный человек, — сказал я в пылу, отругиваясь Шварцману, — и пунктуальность твоя актуальна больше для других». Уже полчаса я пытался подлечить разорвавшийся в дружеской потасовке ремень, а Вика продолжал развивать начатую тему:
· Дело не в том, что я опоздал на час, а ты целых полчаса ковыряешься с ремнем. Дело в том, что идеалы, будучи нашей сутью, единственные позволяют правильно оценить события. Мой идеал — это предельная организованность. Я пишу кратко, говорю четко.
· Я тоже говорю четко, — перебил я его.
· Этим ты выражаешь достойное намерение быть понятым, но твой идеал самого себя...
· Давай, давай, определи кратко и четко мой идеал самого себя и не забудь упомянуть о том, как сверить твое определение с некоторой суммой наблюдаемых.
· Именно это я и делаю. Ты работаешь много, но у тебя слишком много несерьезной игры и хаоса. Поэтому ты слишком разбрасываешься. И еще ты бабский угодник. Ты стремишься ублажать женщин, потому что сам ищешь ублажения.
Разговор начал принимать обычный оборот.
— Не надо никого насиловать, Вика. И себя тоже не надо насило вать.
— Насиловать не надо, надо управлять, — Шварцман усилил назидательную ноту, — хотя не всегда можно провести границу.
Я вдел починенный ремень в брюки и гордо надул живот. Ремень тут же лопнул снова.
· Вот! — сказал Вика. — Посмотри на тщету своих усилий и оцени пользу радикальной организованности. Я бы на твоем месте просто не стал тратить время на починку ремня. Хорошо, я приму радикальное решение в твоем стиле и пойду гулять с тобой в приспущенных штанах.
Чертановская весна тысяча девятьсот чертовски детского года, нарывы новостроек, каменщик-великан точен как Брюсов. Прогулка неизбежно рифмуется с тогда еще непредвидимым будущим. Тополя уже выпускают из кукольных почек бабочку листвы. Бессмертие всегда было нашей темой.
· Николай Федоров и Лев Толстой вполне понимали друг друга.
· Понимали бы, если...
· Не играет никакой роли, был ли этот разговор на самом деле.
· Важна не общность, но различие.
— Без твердо установленной меры общности различие вообще ненаблюдаемо.
· Но смерть суть великий творец. Мы все ее создания, а не пап и мам.
· Эволюцию давно пора брать в свои руки.
· На это никогда не хватит компетентности.
· Компетентность нужно создавать.
· Теоремы Гёделя не позволят тебе как Мюнхаузену втащить себя за волосы в бессмертие индивидуума.
· Я рад за Гёделя, но вижу две слабые точки в твоем нигилизме. Во-первых, нужно так определить понятие бессмертия, чтобы видна была мера его целесообразности и чтобы мы одинаково понимали, о чем мы говорим; а во-вторых, логические аргументы наверное недоста точны для анализа процессов эволюции и ее возможных модификаций. Эволюция нелогична, она скорее надлогична.
· Именно поэтому и ты ничего не сможешь доказать.
· Но, может быть, я смогу показать?!
· Вот и покажи! — Я чувствовал себя как мачта с приспущенным флагом.
Афродита родилась из пены морской, а пена морская вместе со всей Землей — хоть и из космической, но пыли. Привкус чертановской пыли во рту, очарование игры и серьезность пародии, поскольку в каждой шутке... Но не все на свете мимолетно. Вот она, веревочка из пыли и в пыли, в утреннем Чертанове на краю Земли. Древа познания не видать, но огрызок яблока, провяленный словно мумия, прах от праха, нетленный. Рядом с яблочным огрызком свернувшийся ужом старый затоптанный шпагат, узелки на концах, еле различим.
· Не позволяй душе лениться, Заболоцкий, — Вика снова вернулся к проповеди дисциплины. — Бессмертие, хоть и недостижимо, но организует силу нашего духа. Как там дальше?: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь ... А ты хватай ее за плечи, учи и мучай дотемна, чтоб жить с тобой по-человечьи училась заново она». Э, что ты делаешь? Брось немедленно эту гадость!» Я уже отряхнул шпагатик и вдевал его в шлейки-бретельки брюк.
· Что значит 'по человечьи', Вика? Ты говоришь, что у нас никогда не хватит компетентности взять эволюцию в свои руки. Почему же у тебя хватает компетентности заниматься воспитанием своей души?
· Боря, я иногда тебя совершенно не понимаю. Ты же, кажется, эстетический человек, у тебя есть представление о гигиене. Как же ты можешь перепоясаться этой гадостью?
· Мы все делает почти одно и то же, Вика, сами того не замечая, — сказал я, затягиваясь потуже, — но различие в деталях, в какой-ни будь пылинке, приводит к противоположным результатам, потому что жизнь и эволюция нелогичны, вот разве что смерть...
Разве же я знал, что говорил? Это Осип Мандельштам
знал, выборматывая: «Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка
в чертог теней вернется, на крыльях срезанных, с прозрачными играть».
