Ушел я из клиники в декабре 1929 года и отправился в крайздравотдел попросить
направление на работу на периферию, чем очень обрадовал и удивил их, ибо
нужда в кадрах была сильная, а желающих ехать на периферию было очень и
очень мало. Мне предложили место главврача в станице Богаевской. Это недалеко
от Ростова на Дону. Больница маленькая, всего на 10 коек, и я отказался.
Тогда мне предложили место хирурга в поликлинике в городе Грозном. Я тоже
отказался, т.к. жаждал большой хирургической деятельности. "Тогда аул Хатажукай",
- с улыбкой сказали мне. "А что там?" - "Районная больница". - "Сколько
коек?" - "70". - "Согласен, а где это?" - "В Адыгее, 70 километров от железной
дороги. Туда нужен главврач и зав. хирургическим отделением. Вы будете и
тем, и тем". - "Согласен", - сказал я. И начались сборы в дорогу. Тетя и
бабушка очень расстроились, но я их успокоил, обещал часто писать и строил
радужные планы. Собрал я полный чемодан книг, а в другой - две пары белья,
носки, туалетные принадлежности и еще кое-какую мелочь. Надел теплое пальто,
зеленую фетровую шляпу - борсалино (так она называлась по имени итальянской
фабрики, производившей эти шляпы), туфли и отправился в путь. Сначала приехал
в Краснодар, где помещался облздравотдел. Там меня приняли с большой радостью,
ибо больница уже очень давно была без хирурга, а следовательно, и весь район,
да еще и соседние два. В больницу сообщили о моем приезде и распорядились
о высылке за мной, и я отправился.
Уже под вечер я вышел на станции Абинская. Смеркается,
никого не вижу и думаю, что будет дальше? Тут подощел ко мне пожилой мужчина
в тулупе, с кнутом в руках и говорит: "Ты хируй?" - "Что?" - "Гавру, ты
дохтур хируй (он думал, хирург), едешь на Хатажукай?" - "Я", - "Ну, поехали,
лошадь здесь". Он дал мне второй тулуп, я надел его, сел на линейку36
и мы поехали. Поехали! А погода ужасная. Январь, зима в полном разгаре,
метель разыгралась не на шутку, вьюга слепит глаза, и я ничего не вижу,
тем более, что уже 7 вечера и стало совсем темно. А ветер так и свистит
в ушах. Хорошо, что догадались прислать тулуп, а не то я бы совсем замерз
в своем пальтишке, ноги же мерзнут основательно. На линейке ноги свободно
свисают вниз, а я в носках и туфлях. Снегу в степи очень много, а он все
сыплет и сыплет, причем снег мокрый. Намело его в степи видимо невидимо
и только на дороге он слегка прибит. Луна периодически ныряет между тучами
и еле видна сквозь какую-то дымку. Замерзнув, я соскочил с линейки и побежал
рядом, но моментально набрал полные туфли мокрого снега и стало еще хуже,
а мой возница невозмутимо заявляет: "И чего бегаешь? Совсем нога мокрый
будет и пропадать будет. Вот приедем хутор, там ночевать будем, нога будешь
греть и сама согреешься". - "А скоро хутор?" - "А кто ему знает? Совсем
темно, ничего не видать". В это время я услышал вдалеке какой-то протяжный
вой. Вой повторился. Лошади забеспокоились и прибавили скорость. "Что это
такое?" - спросил я. - "Дгужи", - ответил возница. - "Что, что?" - "Не понимаешь?
Гавару дгужи. Это такой звер, как болшой собак. Он овец, телят, наш лошадь,
люди кушает. Джуги плохой. Ему убивать надо. Тебе ружье нет. Это плохо".
И он стал нахлестывать лошадей. Они рванулись, видимо, из последних сил
и вскоре сквозь метель показался хутор. Мы постучали в ближайшую хату и
попросились на ночлег. С наслаждением я вошел в теплую избу, снял туфли,
совершенно мокрые носки и растер ноги одеколоном, который был у меня в чемодане.
В избе, кроме нас двоих, было еще трое взрослых, пятеро детей, корова, коза,
две кошки и собака. Комната была маленькая, не больше 25-ти кв. метров,
воздух очень тяжелый, но было тепло, и после мороза, да еще завываний "дгужи"
я был очень доволен и с наслаждением растянулся на сене, наброшенном гостепримными
хозяевами на полу, и моментально заснул. В 6 часов, когда было еще темно,
Мац (так звали кучера) меня разбудил и мы поехали дальше. К часу дня, наконец,
прибыли в аул. Моя шляпа вызвала целый переполох, и по дороге в больницу
нас сопровождали с истошным лаем многочисленные собаки, с криком мальчишки
и удивленные взгляды взрослых.
Больница - одноэтажное здание, приспособленное
под больницу, с огромным двором, конюшней и коровником. Больница имела трех
лошадей, двух коров, десять кур и шесть индеек. Это называлось подсобное
хозяйство. Сама больница имела терапевтическое отделение, хирургическое,
гинекологическое и родилку. Убогое здание без водопровода, электричества
и канализации. Вход в операционную через коридорчик, проходивший рядом с
туалетом. Рядом с больницей, с общим ходом, помещалось кожно-венерическое
отделение, а во дворе врачебный участок. Неподалеку расположились кожвендиспансер
(в ауле были очень распространены венерические заболевания), детская консультация
и лаборатория. Как видно - мощная организация здравоохранения. Но оборудование
и кадры оставляли желать лучшего. Был один молодой терапевт, неоперирующая
женщина-гинеколог, "опытный" хирург - это я, старушка педиатр, такая глухая,
что в разговоре ей нужно было кричать в ухо, врач-лаборант и двое супругов
- "венерологи". Средний персонал мало квалифицированный и очень пожилой.
Например, одна медсестра была настолько стара и так плохо видела, что, делая
инъекции, иногда прокалывала кожу руки больного насквозь и все лекарство
выпускалось на пол, но она этого не замечала, и выяснилось это только тогда,
когда она, проткнув кожу больного, вогнала иглу себе в руку и с криком прибежала
ко мне. Завхоз больницы - жуликоватый, оборотистый парень - Махмуд, уроженец
этого аула, переводчица - Фатима, тоже местная черкешенка. Говорила она
по-русски так, что нужен был еще переводчик, чтобы понять ее, но я быстро
приспособился к ней и стал понимать. Две кухарки и, наконец, счетовод, исполняющий
обязанности бухгалтера. Он поразил меня бравой военной выправкой и баками.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что Александр Александрович
- бывший генерал-майор артиллерии царской армии. Он этого не скрывал. Почему
он не служил в красной армии, я не знаю. Вот с такими кадрами и в такой
больнице я и начал свой самостоятельный путь в хирургию. В одном мне повезло
в отношении кадров. Старшая операционная сестра клиники изъявила желание
поехать в Хатажукай работать, и это очень мне помогло. Опытная операционная
сестра с 20-ти летним стажем идеально подготавливала все к операции и прекрасно
помогала при производстве самой операции. Должен отметить, что послеоперационные
осложнения в виде нагноения встречались у нас чрезвычайно редко.
Когда я приехал в аул, мне не было квартиры и первые
два дня я ночевал в больнице, а потом по приглашению зав. аптекой поселился
с ним и его помощником в аптеке. Так и жили мы втроем до мая месяца, когда
мне удалось снять "квартиру" в одной черкесской семье. Я снял две комнаты,
имевшие два выхода: один со двора, другой со стороны большого сада, окружавшего
дом.
Обед у аптекаря
В аптеке мы жили втроем. Было тепло, по вечерам
горела большая лампа "молния", дававшая много света и даже тепла. Вечера
проводили за беседой. Иногда к нам приходил кто-нибудь из врачей и мы играли
в преферанс. Меня тоже научили этой игре. Играли мы, как говорили, "по маленькой".
Я обычно проигрывал, но немного, максимум 1-1,5 рубля. Когда же я перешел
на свою квартиру, то все вечера проводил в полном одиночестве при свете
маленькой керосиновой лампы. Особенно тоскливо было зимой, да и очень холодно,
т.к. я не топил печь. Не было дров. Дрова-то я купил, но они были в лесу
и их нужно было привезти оттуда. Все сотрудники больницы тоже покупали дрова
в лесу и просили у меня больничных лошадей для их вывоза, я же, как главврач,
стеснялся пользоваться больничными лошадьми для личных целей и мерз. Зимой
у меня было очень холодно. Бывало утром встанешь, разобьешь в ведре лед
и наберешь из него воды для умывания. У меня была керосинка, на которой
я кипятил воду и готовил завтрак и ужин, обедал же, как и все сотрудники,
в больнице. Это было узаконенно. Все платили в больницу по 10 рублей в месяц
и получали обед из двух блюд. Дома я много работал, занимался, читал, писал
и опубликовал за время работы в ауле в разных журналах три работы и накопил
материал еще на несколько. С литературой я устраивался так: больница была
абонентом медицинской библиотеки в Москве, и я выписывал оттуда нужную литературу,
получал ее и обменивал регулярно. Клинические анализы я мог проводить в
нашей лаборатории (вот когда пригодилась школа Напалкова), а гистологию
делал так: вырезанные кусочки проводил37 у себя в больнице и
доводил их до целлоидина, а когда ездил в Краснодар, в облздравотдел, я
брал их с собой и там, на кафедре патологической анатомии, резал их, окрашивал
и забирал домой, где и описывал. В следующий приезд консультировал свое
описание вместе с препаратом на той же кафедре. Все это помогло мне неплохо
освоить патологическую гистологию. Работал я дома ночью. К каждой операции
я тщательно готовился по хирургическим руководствам, особенно по многотомнику
оперативной хирургии Бир, Браун, Кюмель и по топографической анатомии Корнинга.
Первое время хирургических больных не было, и,
проводя ежедневные обходы, я много внимания уделял терапевтическому отделению,
т.б., что терапевт у нас был очень слабенький - только окончивший мединститут.
Когда я был в клинике, я, как сверхштатный ординатор, брал, с согласия профессора,
летний отпуск на 3-4 месяца и работал в Геленджике в туберкулезном санатории
в должности ординатора. Главврач там был замечательный специалист - доктор
Блох, который научил меня хорошо выслушивать легкие и сердце и привил вкус
к терапии.
Кроме лечебной работы, мне приходилось осваивать
хозяйство и вообще всю административную и финансовую работу больницы, т.к.
до этого я не имел обо всем этом никакого понятия. Все я освоил довольно
скоро и не плохо. Когда в 1933 году я уходил из Хатажукайской больницы,
то оставил большое хозяйство: 3-х лошадей, 5 коров, 30 ульев и 40 гектаров
пахотной земли и лугов. Больница имела свое молоко, масло, сметану, мед,
пшеницу, овес и сено. Таким образом, мы улучшали питание больных, часть
меда и молочных продуктов продавали своим сотрудникам по государственным
ценам и обеспечивали кормами скот.
Районный центр и, следовательно, райздравотдел
находились в ауле Хакуринохабль в 7 километрах от Хатажукая, и мне часто
приходилось туда ездить. Ездил на тачанке, запряженной тройкой лошадей,
которые в распутицу и зимой еле вытягивали тачанку из грязи. Построенных
дорог тогда еще не было и ездили по целине.
Наконец, в конце февраля первая операция, в буквальном
смысле спасшая больному жизнь. Привезли в больницу пойманного в степи крупного
бандита, которому за все его многочисленные преступления и убийства грозил
расстрел. Привезли его с отморожением обеих стоп. Уже была гангрена, и я
их ампутировал. Потом мне сказали, что его, как калеку, не расстреляют.
Таким образом, я "спас" ему жизнь. Постепенно появлялось все больше и больше
больных с различными заболеваниями, делалось много операций, больные поправлялись,
выписывались и мой авторитет рос. Но вот поступила больная с большим зобом.
До этого я ни разу не видел таких больных, но, почитав литературу и тщательно
подготовившись по оперативной хирургии и топографической анатомии, приступил
к операции. Все шло хорошо. Уже выделена правая доля щитовидной железы и
приступил к выделению левой. В это время появилось обильное венозное кровотечение
из сильно расширенных и, по-видимому, довольно хрупких вен капсулы, и пока
я возился с остановкой кровотечения, вены насосали воздух и больная погибла
на столе от воздушной эмболии. Что я пережил, - трудно передать. Шуму вокруг
этой смерти было очень много. Даже приезжала специальная комиссия, которая
не нашла моей вины. Но после этого случая, все больные хирургического отделения
выписались в первые же два дня и долго никто не поступал. Позже, когда я
с успехом прооперировал скоропомощных больных: с ущемленными грыжами, острым
аппендицитом, прободной язвой желудка, т.е. провел ряд срочных операций,
больные вновь начали поступать и заполнили все хирургическое отделение.
В этом же году - году моей первой самостоятельной
врачебной и хирургической деятельности, мне пришлось перенести очень тяжелое
испытание. Летом, в июне ко мне приехала моя тетя Женя, воспитавшая меня
и заменившая мне родителей, которых я лишился в раннем детстве. Моя приемная
мать, самый близкий мне человек, - и внезапно заболела. Я поставил диагноз
острого аппендицита (приступы у нее бывали и раньше) и вижу, что нужно оперировать.
Но кто будет делать операцию? Санавиации в 1930 году еще не было, до ближайшей
станции железной дороги 40 км (раньше я ехал до ст. Абинской - это 70 км,
а теперь стало возможным ехать до ст. Дундуковской, это 40 км), а оттуда
еще поездом до Краснодара (ближе хирурга не было). Как везти такую больную,
да и довезешь ли? Мучаюсь сомнениями, собрал консилиум из своих врачей -
терапевта, гинеколога и участкового врача. Терапевт говорит - малярия. Остальные
согласились с ним. Я хватаюсь за этот диагноз, как за соломинку, хотя не
очень верю ему, и начинаю давать больной хинин, но больной, конечно, не
легче, а все хуже и хуже. Язык сухой, живот вздут, напряжен, температура
высокая, а я все не решаюсь остановиться на своем первоначальном диагнозе.
На третий день мне говорят - нужно сделать инъекцию хинина. Принес я из
больницы хинин, посмотрел на тетю и понял, что операции не избежать. Говорю
ей, Женечка (я всегда ее так называл), надо оперировать. - Раз надо, то
делай операцию, - сказала она. Я говорю операционной сестре, которая сидела
возле тети, - Антонина Васильевна, идите в больницу, готовьте операционную
и пришлите санитаров нести Евгению Яковлевну, а тете говорю -"Женечка, не
волнуйся, все будет хорошо", - а она меня успокаивает, говорит - ты не волнуйся.
Пришли санитары, и мы на носилках понесли Женечку через весь аул в больницу.
Как я мылся, одевался, готовился к операции, - не помню. Ассистировала мне
гинеколог, а наркоз давал терапевт. Началась операция. Вскрыл я брюшную
полость, и у меня потемнело в глазах. Вижу гангрену и прободение червеобразного
отростка и вокруг кал. Гангрена захватывает и участок стенки слепой кишки
у основания отростка, так что мне пришлось не только удалить отросток, но
и резецировать часть стенки слепой кишки. Отросток удален, кишка зашита
в 3 этажа, проходимость кишки проверена, кал из брюшной полости удален и
тут я сделал то, чего больше никогда в своей жизни не делал. Допустил грубейшую
ошибку - зашил брюшную полость наглухо и даже в подкожную клетчатку не вставил
дренажа, ведь нужно было дренировать брюшную полость38. После
операции Женечка проснулась. Мы поцеловались. Я сказал, что операция прошла
хорошо и волноваться нет оснований, но сам я очень волновался. Шесть суток
я не мог заснуть, хотя товарищи мне и вводили морфий, чтобы я хоть немного
поспал. Все время ходил, как помешанный, и говорил, что, если Женечка умрет,
я застрелюсь. А послеоперационный период идет, как нарочно, не гладко. Когда
же на шестые сутки у Женечки с шумом самостоятельно отошли газы (признак
того, что перитонита нет), я разревелся. Все прошло хорошо и только нагноилась
подкожная клетчатка. Были распущены кожные швы, рана дренирована и все быстро
зажило. Женечка погибла в 1941 году. Ее убили немцы39.
Сейчас же после операции я послал телеграммы всем
родственникам. Получил много сочувственных телеграмм и писем, а через несколько
дней в аул приехали две моих двоюродные сестры и жена двоюродного брата.
К этому времени Женечка была уже дома. Гости много мне помогли в уходе за
Женечкой. К сожалению, в сентябре все разъехались и Женечка тоже уехала,
а я вновь остался один. Отпуск мне дали в декабре. Я навестил в Ростове
тетю и бабушку и поехал в Москву, где купил себе друга - щенка немецкой
овчарки. Это было живое существо, которое разделяло со мной оди-ночество.
Так как у меня было очень холодно, я ночью брал щенка к себе в постель.
Бывало он угрешится во сне, и тогда приходилось вставать в этом холоде и
менять постельное белье. Пес вырос огромный и сопровождал меня повсюду.
С трудом я смог убедить черкесов, что это не волк, а собака. Назвал я его
Бодо, как и прежних моих собак. Пес был озорной и очень любил драть кур
и кататься на телятах. Бывало вскочит на теленка, уцепится ему в загривок,
теленок в ужасе скачет, бегает, а Бод сидит на нем, пока я не замечу и не
дам команду оставить это занятие.
Как-то приехал завоблздравотделом посмотреть больницу.
С ним был и зав. райздрава. После осмотра я пригласил их к себе на обед.
В ожидании мы расположились в саду возле дома на траве. Завоблздравом лежал,
опершись головой на руку. В это время выскочил Бод и подбежал к нам. Гости
испугались, а я их успокаивал. Бод обнюхал начальство, поднял ногу и оросил
голову завоблздравотделом. Получился конфуз. Начальство помылось, Бода я
пристыдил и мы пошли обедать. Полученный "душ" не испортил аппетита.
Как я уже сказал выше, обедал я в больнице, а завтраки
и ужины готовил дома. Что я мог себе приготовить? - Яичницу или вареные
яйца. Эти блюда мне очень надоели. Я решил, что еще немного и я начну нестись.
Тогда я начал припоминать, как готовила бабушка, и начал пробовать готовить
сам. Готовил сначала неважно, а потом пошло. Готовил пышки, пирожки, вареники,
сырники и пр.
Начало 30-х годов в Адыгее было неспокойно. Началась
коллективизация, кулаки восставали, появились бандиты, которые убивали советских
и партийных работников и в аулах, и на дорогах. Убивали из засады, стреляли.
Мне же приходилось много разъезжать по району и днем, и поздним вечером.
Было опасно. Как-то подошел ко мне один черкес и говорит - "Дохтур, не снимай
никогда свой шляпа. Его далеко видно и тебя никто не тронет". Так я и ездил
всегда в шляпе, даже зимой. Вид был очень колоритный: сапоги, тулуп и зеленая
фетровая шляпа - барсолино.
Еще в Ростове, задолго до моего отъезда в аул,
у меня было несколько приступов аппендицита, и, когда я приехал в аул, то
подумал, что если снова будет приступ и нужна будет операция? Кто ее будет
делать? Некому. Можно запросто погибнуть. Поэтому ранней весной я поехал
в Краснодар, лег в Адыгейскую обл. больницу и прооперировался. Оперировали
меня в этот день первым и под местной анестезией. После меня было еще 4
операции, все под общим наркозом. У всех прошло хорошо, а у меня поднялась
температура, нагноилась рана, дуло живот, не отходили газы. Появились признаки
перитонита, и меня еще 7 раз брали на стол, раскрывали рану, дренировали.
Искали причину осложнений и нашли. Из моего гноя были высеяны те же микробы,
что и из оставшегося после операции новокаина. Оказывается, его не простерилизовали
перед операцией. Идя на операцию, я думал, что задержусь дней 10, и написал
тете Жене, что еду в командировку и не буду писать недели две, но все затянулось,
и Женечка, волнуясь моим долгим молчанием, запросила облздрав, откуда ей
все и сообщили. Она немедленно приехала в Краснодар. Я к тому времени уже
ходил и, хотя рана еще не зажила, забрала меня из больницы и увезла в Ростов,
где я застал бабушку уже мертвой. Она умерла за несколько часов до нашего
приезда. А через два месяца я оперировал тетю Женю.
В дальнейшем я сделал много операций и по поводу
зоба, от операции которого у меня умерла первая больная (потом я прооперировал
еще 91 и все успешно), и полостных и ортопедических, и гинекологических.
Один раз в месяц выезжал за 40 км в село Натырбово, где была больница, но
не было хирурга, и там оперировал. Стал "заправским" хирургом и полюбил
хирургию. Полюбил на всю жизнь.
Трудно было оперировать ночью, а ночью и делались
только срочные операции. Электричества не было, и я оперировал при двух
фонарях "летучая мышь" и еще одной шестилинейной лампе40. Их
держали сестры и санитарки, передвигая и направляя свет по моей просьбе.
Все это было и сложно, и трудно и сопровождалось большим волнением. Однажды
ночью я зашивал послеродовой разрыв промежности. Как обычно, светили мне
фонарем, но видно было очень плохо, и я, введя один палец во влагалище,
шил по пальцу и при этом нечаянно вогнал довольно глубоко иглу в палец.
Пошла кровь. Я опустил палец в банку с йодом, подержал его там с полмину-ты,
вынул, надел перчатку и закончил операцию. Утром мне говорит наша врач-гинеколог:
"А знаете, у этой больной папулезный сифилис". Я обо-млел. Побежал к нашим
венерологам и говорю - "начинайте лечение", а они разумно ответили, что
этого делать не следует, ибо, возможно, что я не заразился, а потом всю
жизнь буду думать, что болен сифилисом. Лучше подождать до первых признаков
заболевания и тогда немедленно начинать лечение. Я послушался, но целый
год буквально не жил, очень волновался. Каждый прыщик приводил меня в ужас.
Несколько раз я просил поставить мне реакцию Вассермана. Постоянно она была
отрицательной, но успокоился я очень нескоро.
Заведовала у нас лабораторией врач-лаборант Ольга
Федоровна (фамилию я забыл). Ей было 32 года. Она много лет была замужем,
но детей не имела, что ее очень угнетало, и вдруг забеременела. Счастью
ее не было границ. Когда беременность достигла 8-ми месяцев, у Ольги Федоровны
иногда стали появляться небольшие кровотечения. Наша гинеколог-акушер определила,
что это следствие предлежания плаценты, а так как это могло привести во
время родов к смертельному кровотечению, мы стали уговаривать Ольгу Федоровну
рожать в Краснодаре, но она категорически отказалась. К ней приехали муж
и мать, и она сказала, что будет рожать здесь. Мы очень волновались. За
несколько дней до родов она легла в больницу, в небольшую, отдельную палату,
где с нею вместе поселилась и наша акушер-гинеколог, чтобы в нужный момент
оказать срочную помощь. Наступил ноябрь. Я простудился и с высокой температурой
лежал дома. Ночью разыгралась буря с дождем и мокрым снегом. Я спал. Вдруг,
среди ночи слышу стук в окно. - Кто там? - Доктор, скорее идите в больницу.
Ольга Федоровна умирает. Я немедленно оделся и помчался в больницу. Когда
я зашел в палату, то увидел на кровати белую, как стенка, плавающую в крови
Ольгу Федоровну и стоящую подле растерянную, бледную нашу врача гинеколога,
которая только и твердила - "Что делать, что делать?", а Ольга Федоровна
еле шептала - "спасите, спасите". Я быстро ополоскал руки спиртом, вошел
во влагалище, прошел шейку матки, через плаценту вошел в полость матки,
сделал поворот на ножку, извлек плод и удалил плаценту. Кровотечение остановилось,
но больная потеряла слишком много крови и через несколько минут скончалась.
Плод тоже был мертв. Мы все были потрясены нелепой гибелью товарища. Теперь
встал вопрос о похоронах. Где хоронить? В ауле нельзя. Черкесы не разрешают,
труп неверного осквернит землю. Пришлось хоронить в станице Темиргоевской,
которая была от нас в 8-ми километрах. Как мы довезли по раскисшей, размокшей
земле да еще в гору по узкой извилистой дороге гроб с телом Ольги Федоровны
и ее ребенком, - трудно передать. Один раз телега, на которой везли гроб,
покачнулась и гроб чуть не полетел в реку. Насилу удержали. Довезли до кладбища,
похоронили и с грустью разошлись. Было очень тяжело на душе буквально у
всех. Где-то на холме, вдали от родных и близких оставили товарища, оставили
навсегда. А на мать и мужа невозможно было смотреть.
Когда я только ехал в аул, в Краснодаре, в облздравотделе
со мной заключили договор сроком на 2 года. По договору я должен был быть
главврачом и хирургом, а оклад мне установили 175 руб. в месяц. Ставка врача
в то время была 90-110 руб., и поэтому я согласился на предложенную мне
зарплату. Приехав на место, я увидел, что все врачи получают по 1,5-2 ставки.
Они совмещали в амбулатории, диспансере, консультации в больнице и, не неся
никакой ответственности, имея мало работы и спокойно спя ночью, получали
больше меня. Когда через полгода ставку врача повысили до 150 - 170 рублей,
я обратился в облздрав с просьбой увеличить и мой оклад, но мне отказали,
ссылаясь на договор. Я огорчился. Но ничего не поделаешь. В 1933 году я
попросил меня уволить, т.к. срок договора окончился. Прошло 2 года и 8 месяцев.
Мне тоже отказали. Тогда я взял отпуск. Перед отпуском назначил инвентаризационную
комиссию, которая провела полную инвентаризацию и составила акт. По этому
акту я сдал больницу тому врачу, который остался меня замещать на время
отпуска, собрал все свои вещи и уехал, чтобы никогда не возвращаться. Так
закончился Хатажукайский период моей жизни. Он много мне дал в смысле накопления
жизненного опыта, и я почувствовал себя врачом и хирургом. Поверил в свои
силы.
Дополнение к Хатажукаю
Черкесы были мусульмане. Есть такой мусульманский
праздник ураза. Это сорокадневный пост, во время которого от рассвета и
до первой звезды нельзя есть, пить и курить. Даже каплю воды не может проглотить
правоверный мусульманин. Зато ночью наедаются до безобразия и нередко у
них появляются признаки кишечной непроходимости. Ураза праздник "скользящий",
т.е. каждый год он приходится на разное время, и особенно тяжел для верующих
в летнее время, во время жары и полевых работ.
Как-то во время уразы я ехал со своим завхозом
(он был членом партии) в районный центр. Едем на тачанке, смеемся, разговариваем,
покуриваем. Вдруг Махмуд (так звали завхоза) поспешно выбросил папиросу.
"В чем дело?" - спрашиваю я. - "Ураза, а там люди идут. Очень стидно курить",
- говорит Махмуд. Вдали я едва разглядел человеческую фигуру.
Туалет в ауле, как и в каждой сельской местности,
был в виде небольшого дощатого домика, расположенного метрах в 10-20 от
жилого помещения. Помню, как один парень купил охотничье ружье и решил его
попробовать. Он налепил на заднюю стенку такого туалета лист бумаги, отошел
и выстрелил в него. И тут с диким криком из туалета выскочила с задранной
кверху юбкой некая девица. Конфуз был невероятный. Весь аул обсуждал это
происшествие. Я хохотал и говорю растерянному парню - теперь ты должен сам
выбирать дробинки у этой девицы, а потом не ней жениться. Дробинки удалял
я в больнице, а парень, действительно, женился на ней через пару месяцев.
Приехал я домой, в Ростов и пошел в крайздравотдел.
Сказал там, что ушел из Хатажукая. Это очень плохо, говорят мне. В городе
работы мы вам не дадим. Я же говорю им, что в городе я и не собирался сейчас
работать. И отношение ко мне сразу изменилось. - "Поезжайте в учебно-опытный
зерносовхоз № 2 на станции Верблюд. Там хорошая больница и нет главврача
и хирурга. Поезжайте, посмотрите и тогда решайте. Это недалеко от Ростова.
Всего 60 км. по железной дороге. Поезда останавливаются на этой станции,
так что советуем поехать и посмотреть. И я поехал. Увидел каменные дома,
асфальтированные тротуары, мощеные улицы, а больница - специализированное
здание, два корпуса: один терапевтический, другой хирургический и гинекологический.
Прекрасная операционная, хорошая лаборатория. Больница на 70 коек и имеет
полный штат, кроме хирурга и глав-врача. В 50-ти метрах от больницы - дом
для главврача. Это особнячок, имеющий 3 комнаты, кухню, ванную и туалет.
Отопление печное, но совхоз обеспечивает углем. Всюду электрическое освещение.
После аула - это все показалось райским уголком. Зарплата главврачу и хирургу
350 руб. в месяц. Я дал согласие и в декабре приступил к работе. В своей
новой квартире я в одной комнате сделал кабинет, в другой спальню и столовую,
а в третьей повесил трапецию, кольца, шведскую стенку и сделал из нее спортзал.
В этом уютном домике я поселился вместе с моим псом - Бодом. Меня сразу
же прикрепили к столовой и распределителю, так что вопросы питания меня
не волновали. В столовой я сразу платил за месяц и получал талоны на завтрак,
обед и ужин. Давали много. Обед и ужин я брал домой и нам с моим псом вполне
хватало, кроме того, часть ужина я оставлял на завтрак, которого в столовой
не брал. Продукты же, которые я получал в распределителе, я отвозил в Ростов
тете Жене. Они были очень кстати, т.к. этот год был неурожайным и всем приходилось
очень туго.
Жил я в совхозе очень хорошо. Станция "Верблюд"
была недалеко от станции Мечетинская, где располагался совхоз "Гигант",
там была большая больница, с работниками которой я был очень дружен. Отношение
администрации совхоза ко мне было идеальным, и я даже мог выезжать в Ростов
на заседания хирургического общества. Летом мне даже предоставляли для этого
самолет из эскадрильи совхоза, причем самолет с пилотом ждали меня до следующего
утра. Персонал моей больницы был хорошим, и работал я с увлечением. Вскоре
завоевал популярность и доверие населения. Делал я, так называемые, большие
операции, то есть, выходящие за рамки обычных для такого рода больниц. Помню,
был больной с раком нижней губы, проросшим в нижнюю челюсть и с поражением
подчелюстных лимфатических узлов. Я удалил ему опухоль с частью нижней челюсти
и всеми лимфатическими узлами, а в дефект нижней челюсти вставил ребро больного.
Он хорошо перенес операцию под местным обезболиванием. В дальнейшем он сделал
себе зубной протез, прошел курс лучевой терапии и чувствовал себя хорошо.
Я наблюдал его 2 года, а потом он уехал и связь с ним была утеряна.
Как-то днем, я только пришел из больницы, как за
мной прибежали и просят срочно прийти в больницу. Прибежал и остолбенел.
Вижу, сидит молодой парень с ужасом, написанном на лице, и шея его проткнута
насквозь шкворнем (шкворень - это большой, толстый гвоздь, которым прикрепляют
упряжку волов к телеге). С одной стороны шкворень выступает на 10 см., а
с другой на 15. Как выяснилось, это колхозник, который гнал в степи корову
с пастбища. На него напали бандиты, как впоследствии выяснилось, кулаки,
отобрали корову, а его прибили за шею к стене, стоявшей неподалеку хатенки.
К счастью, стена была не кирпичная, а саманная41, и больной,
раскачавшись, оторвался от стены вместе со шкворнем и пошел. По дороге его
подобрали военные, ехавшие на машине, и привезли в больницу. Прежде всего
я сфотографировал больного, а потом стал думать, что же делать, как ему
помочь? Просто попытаться вытащить шкворень было опасно, т.к. при этом можно
повредить жизненно важные образования, т.е. сосуды, нервы, пищевод и трахею.
И я принял решение оперировать и тянуть шкворень под контролем глаза. Операция,
которую я делал под местным обезболиванием, показала, что я был абсолютно
прав. Осторожно рассекая ткани, я увидел, что слева шкворень прошел через
сосудисто-нервный пучок, т.е. на нем лежали сонная артерия и внутренняя
яремная вена, а позади - блуждающий нерв. Далее шкворень прошел между пищеводом
и трахеей, а справа весь сосудисто-нервный пучок лежал на шкворне. Осторожно
сдвигая и отодвигая все эти образования и потягивая шкворень, я извлек его,
не повредив ничего. Операционная рана была промыта, осушена и зашита с введением
тампона. Через 10 дней больной выписался здоровым. Бандиты вскоре были пойманы
и получили по заслугам. Этот случай через два года я опубликовал в журнале
с фотографией больного до операции, т.е. со шкворнем.
1933 год был голодным годом в нашей области, и
мне впервые в жизни, да и потом не видел ничего подобного, удалось увидеть
огромное переселение мышей. Сотни и сотни тысяч мышей, огромной массой шли
и шли через совхоз, заполняя квартиры, и все пожирали. Я видел, как огромная
масса мышей, шириной в несколько десятков метров, переходила полотно железной
дороги и остановила поезд. Во всех квартирах было много мышей и борьба с
ними была нелегкой. Тут меня поразил мой Бод. Он, как молния, бросался на
мышь и мгновенно душил ее, а задушив таким образом нескольких мышей, раскладывал
их в один ряд и торжественно укладывался сверху, поглядывая на меня. Конечно,
он тут же получал вознаграждение. За мышами двинулись змеи. Это было уже
совсем неприятно. Правда, в квартиры они не заползали, но на улице, в степи
их было множество. В больнице появились больные, укушенные змеями. Бод тоже
бросался на змей, но очень удачно. Он как-то сразу перекусывал змею у головы
и потом гордо посматривал на меня. Я же всячески запрещал ему эту охоту.
Боялся за него.
Оперировал я очень много, т.к. был единственным
хирургом не только в совхозе, но и в довольно большом районе. Некоторые
операции я делал впервые и никогда их раньше не видел, да, пожалуй, и не
слышал. Они на-вели меня на некоторые мысли, которые впоследствии легли
в основу моей дальнейшей практической работы и моих научных интересов. Как-то
поступил больной с огромной артерио-венозной аневризмой. До этого об аневризмах42
я ничего не знал, т.е. знал, что они бывают, знал, что такое аневризма,
но видеть их никогда не видел. Осмотрев больного, я поехал в Ростов, в библиотеку,
прочитал много литературы и только тогда понял, что у больного артерио-венозная
аневризма и решил оперировать. Операция прошла хорошо, и конечность у больного
сохранилась. Другая операция бы-ла следующая. Привезли в больницу 12-ти
летнего мальчика, который по-пал под трактор и ему переехало плечо. Рука
была почти оторвана и висела на небольшом лоскуте кожи. Обработав рану,
я перерезал этот лоскут и уже собирался бросить отделенную руку в таз, но
вдруг подумал, - а что, если пришить ее обратно? Если не приживет, ее можно
в любой момент отделить вновь. Я освежил рану на плече и на отрезанной части,
выделил сосуды и нервы, сшил их, кость соединил костным штифтом, взятым
из большебер-цовой кости больного, сшил мышцы, кожу, уложил руку в гипсовую
лан-гету, пощупал пульс на предплечьи и с радостью убедился, что он прощу-пывается,
и стал ждать результатов. На другой день конечность мальчика теплая, не
бледная, на третий тоже. Я ликовал. Конечность прижила. Через 7 месяцев
мальчик двигал всеми пальцами кисти, а еще через два месяца мальчик начал
писать этой рукой. Эта операция привила мне вкус к хирургии сосудов и к
пересадке органов. Как-то я рассказал об этой операции профессору Богоразу.
Я тогда уже работал в Ростове. Он и говорит мне - опиши это наблюдение,
ведь это же уникально. А я ему ответил - "Николай Алексеевич, до сих пор
меня никто не знает, а опишу и будут говорить, что я брехун. Ну, кто этому
поверит? Операция сделана в маленькой периферийной больнице, неизвестным
хирургом. Конечно, не поверят". Тогда профессор говорит: - Привези его сюда,
покажи в хирургическом обществе, мы это засвидетельствуем и тогда публикуй.
Я бросился в совхоз за мальчиком, но вся их семья уже полгода как уехала
неизвестно куда. Так я и не опубликовал это наблюдение, но мысль о реплантации
(пришивание обратно отделенной конечности) не оставляла меня. Осуществил
я ее в эксперименте на собаках только в 1940 году43. Все это
было доложено в хирургическом обществе с демонстрацией пяти оперированных
собак и опубликовано в печати. Председательствовал на заседании проф. Н.А.
Богораз.
Много я оперировал и с каждой сделанной операцией
чувствовал себя все крепче и крепче в хирургии. Здесь, как и в ауле, все
крупные гинекологические операции: экстерпация матки по поводу рака, огромные
кисты яичников и межсвязочные, кесарево сечение и пр. приходилось делать
мне. Опыт накапливался большой.
Как-то ко мне обратилась больная, у которой был
рак прямой кишки. Я сделал ей операцию - ампутацию прямой кишки с низведением
ее вниз на промежность. Таким образом, заднепроходное отверстие оказалось
на старом месте. Обычно после таких операций больные не удерживают кал и
газы, т.к. с кишкой удаляется и сфинктер (так называется мышца, запирающая
выход из прямой кишки). Больные страдают от всего этого и становятся нетерпимыми
в обществе. Они вынуждены постоянно носить специальный калоприемник, часто
мыть его и следить за тем, чтобы его содержимое не выливалось наружу. Жизнь
таких больных нелегкая. Мне было жалко эту женщину и я много думал перед
операцией, и, наконец, придумал, как сделать новый, волевой44
сфинктер. Это была совершенно новая операция и закончилась она успешно.
Я демонстрировал больную в Ростовском областном хирургическом обществе.
И председательствующий профессор Н.И. Напалков, и несколько присутствующих
хирургов вводили палец в заднепроходное отверстие больной и просили ее зажать
их палец своим новым сфинктером, что больная охотно исполняла. Операция
была единодушно одобрена. Меня поздравляли. Позже я опубликовал ее в журнале
"Хирургия". Через месяц после этой демонстрации я получил предложение перейти
на работу в Ростов в больницу неотложной помощи. Предложение было очень
интересным и я согласился. Это было в 1933 году. Когда я прощался с директором
совхоза, он вручил мне бесплатную путевку в санаторий в Ялте и выписал мне
уголь, овощи, т.к. в городе с этим трудно, и дал машину для перевозки всего
этого. Еще пять лет после моего отъезда из совхоза, к первому мая и к октябрьским
праздникам, я получал в подарок продуктовые посылки из совхоза.
Так начался новый период моей жизни - Ростовский.
Жили мы с тетей Женей в небольшой комнате 18 кв. метров в большой коммунальной
квартире, в которой, кроме нас, жило еще 8 семейств. Мой пес Бод жил вместе
с нами и его любимое место было под моей кроватью. Все соседи его очень
любили. На кухне стояла его кастрюля, куда все сбрасывали свои пищевые остатки,
пищи ему вполне хватало. Кроме того, он был зарегестрирован в обществе служебного
собаководства и, как служебная собака, получал там паек: крупу, мясо (конина)
и хлеб. Крупу и хлеб ели мы, а конину только он. 
Зачислили меня в больницу неотложной помощи на
должность ответственного дежурного хирурга и, по совместительству, заместителя
заведующего хирургическим отделением, которым заведовал замечательный хирург
и человек Владимир Владимироваич Лясковский. Что значит ответственный дежурный
хирург? Обычно дежурила бригада из двух хирургов и одного гинеколога. Среди
хирургов один был старшим, ответственным. Он решал вопрос об операции поступающим
больным или определял метод их лечения, решал вопрос, кто будет оперировать,
т.е. он сам или второй хирург, делал вечерний обход больных и следил за
своевременным и правильным заполнением истории болезни и операционного журнала.
Наркоз обычно давал гинеколог, а при гинекологических операциях ассистировал
один из хирургов, а второй давал наркоз. Нередко бывали столкновения с гинекологами
по поводу диагноза. Хирург говорит гинекологу - больная ваша, а они настаивают,
что больная хирургическая. Особенно часто это бывало при дифференциации
между острым аппендицитом и гинекологическим заболеванием. Помню, поступила
больная, бледная, как стенка, у которой на фоне двухмесячной задержки месячных
вдруг наступило сильное головокружение с кратковременной потерей сознания
и сильные боли в животе, преимущественно справа. Посмотрев больную, я сказал:
"Позовите гинеколога. Здесь, по-видимому, внематочная беременность". Гинеколог
пришел, посмотрел и говорит: "Внематочной не вижу, больная ваша. У нее острый
аппендицит". Как я ни уговаривал его, говорил о задержке месячных, о кратковременной
потере сознания, о бледности больной и пр., убедить его не смог. Взял больную
в операционную, уложил на стол, как при гинекологической операции, и сделал
разрез сразу по средней линии ниже пупка. Когда вскрыл брюшину, хлынула
кровь. Гинеколога, как ветром выдуло из операционной. Он только присутствовал,
но не давал наркоз. Наркоз давал дежурный студент 5 курса, который проходил
у нас практику. Очень я злился на гинекологов за то, что они довольствуются
только своим исследованием, а не учитывают других клинических признаков
и общего состояния больной. Если при влагалищном исследовании они не находят
видимой патологии, то сразу отвергают гинекологическое заболевание. Я тогда
пустил крылатую фразу - "у гинекологов весь кругозор два пальца". Гинекологи
обижались, хирурги смеялись. Как дежурный хирург, я имел 6 суточных дежурств
по хирургическому отделению и одно ночное (с 9 утра до 15 часов следующего
дня). Как замзав. хирургическим отделением, я работал каждый день с 9 до
15-1530 часов и нес одно суточное дежурство по приемному покою. Итого 8
суточных дежурств в месяц, а так как меня раз 5-6 в месяц вызывали ночью
из дому, то выходило, что 13-14 ночей в месяц я не спал. Ставки врача были
невелики, и я искал еще какое-нибудь совместительство и нашел его в психиатрической
больнице, где я за 1/4 ставки консультировал, лечил травмы у больных и проводил
с ними утреннюю зарядку. Для этого я должен был приходить туда в 7 часов
утра, а в дни своих дежурств - в 16. Моей напарницей по дежурствам была
женщина-врач, очень посредственный хирург и диагност, но получала она б`ольшую
зарплату, чем я. Размер зарплаты определялся стажем и максимальная зарплата
была при стаже 10 лет и выше. У нее стаж был 12 лет, а у меня 9. Попав в
Ростов, я начал подумывать о написании кандидатской диссертации и обратился
к профессору Богоразу с просьбой посоветовать мне тему. До этого профессор
пересадил одной кретинке45 долю щитовидной железы на одной артерии,
не сшивая вены. Железу он взял во время операции по поводу базедовой болезни46
у другой больной. Результат был удовлетворительный, но нареканий и возражений
со стороны других хирургов и ученых было много. Говорили, что невозможна
жизнь трансплантата без венозного оттока, что невозможно сшить такую маленькую
артерию, как щитовидная и т.д. Профессор, узнав о моем интересе к пересадкам
органов и хирургии сосудов, посоветовал мне проверить эту операцию в эксперименте,
на что я охотно согласился, несмотря на то, что многие отговаривали меня
от этой темы, говоря, что она невыполнима, что шить щитовидную артерию у
собак невозможно из-за ее малого калибра, и, что многие уже пробовали проводить
эту работу и в конце концов бросили. Я все-таки взялся и взялся горячо.
Эксперименты проводил на кафедре госпитальной хирургии проф. Н.А.Богораза
и кафедре физиологии академика Н.А.Рожанского. Собак покупал сам, а держал
их в клиническом виварии. Вопрос сшивания сосудов решил просто. Так как
верхняя щитовидная артерия отходит от общей сонной артерии, а собаки хорошо
переносят перевязку (прекращение кровотока) общей сонной артерии, я иссекал
участок общей сонной артерии с отходящей от нее верхней щитовидной артерией
и висящей на ней долей щитовидной железы, а затем вшивал сосудистым швом
отрезок общей сонной в пересеченную сонную или бедренную артерию собаки.
Сшить общую сонную артерию было вполне возможно. Таким образом, кровоток
восстанавливался. Эксперименты отнимали у меня массу времени. Проводил я
их вечером после работы и очень уставал. Но я был молод, полон сил и энергии
и все мне было нипочем.
В то время только начала развиваться санавиация,
но охотников летать было очень мало. Поэтому платили много. Если при вылете
оперируешь, то 300 рублей, а если только консультируешь, то 200. Летал я
охотно, увлекся авиацией и записался в аэроклуб, где стал осваивать самолет
и обучаться технике пилотирования. Проучившись без отрыва от производства
два года, я сдал все экзамены и получил свидетельство, разрешающее мне самостоятельные
полеты на самолетах ПО-2. До войны я налетал самостоятельно 52 часа47.
Связи с миром искусств я не терял и пользовался
среди актеров ростовских театров любовью и уважением. В Ростове был клуб
мастеров искусств, в котором собирались часов в 10-11 вечера. Я часто, идя
вечером с работы, особенно после экспериментов, заходил туда поужинать и
общался с товарищами. Бывали там, т.н., капустники, на которых ставились
небольшие злободневные пьески с некоторой сатирой на местных актеров и театральную
жизнь. Эти пьески писали сами. Писал пьески и я, и сам их ставил. Играли
все актеры ростовских театров. Жил я напряженной и интересной жизнью.
Как-то ночью было много операций. Не то 8, не то
10. Среди них оперировался мужчина лет 40. Оперировал я его по поводу флегмонозного
аппендицита и после операции положил, так как и всякого другого, в палату.
Я обычно не интересуюсь, где и кем работает больной, так как не считаю это
необходимым. Утром меня вызвал главврач Платон Ефимович Вакхевич. Он был
большой барин. Полный, холеный, важный. Он спрашивает меня: "Кого вы сегодня
ночью оперировали?" Я начинаю перечислять по диагнозам. "Нет, - говорит
он, - по фамилиям". - "А я не интересуюсь фамилиями. Нет для этого ни времени,
ни надобности". - "Вы знаете, что прооперировали тов. Кокарева - секретаря
крайкома партии?" - "Ну, и что?" - "Как, ну и что? Почему не вызвали меня?"
- "А зачем? Вы же не хирург, а венеролог. А диагноз мне был вполне ясен".
- "Надо было вызвать профессора". - "А зачем? Всех других больных я оперирую
без профессора и мне доверяют". Он замолчал. А больной спокойно лежал в
общей палате и выписался своевременно. Мы с ним подружились. Как-то во время
войны, на Крымском полуострове, он разыскал меня, и мы вспоминали минувшие
дни.
Однажды пришел в больницу репортер и стал распрашивать
зав. Хирургическим отделением, что у нас нового и особенно интересного.
Владимир Владимироваич сказал ему, что ничего особенного у нас нет, и пошел
осматривать больных. Репортер пошел с ним. Остановился у одного и спрашивает
- "что с ним"? - "Был разрыв селезенки и ее ему удалили", - "Как, удалили
селезенку?! Кто оперировал?" - "Он", - сказал Владимир Владимирович, указывая
на меня. И через два дня я увидел в газете заметку под названием "Человек
без селезенки", в которой меня расхваливают на все лады и где напечатано,
что человек продолжает жить без селезенки. Чушь! Это ведь ординарная операция
и без селезенки живут тысячи больных. Я с возмущением позвонил в редакцию
и потребовал опровержения. Говорил им, что операция ординарная, что она
не представляет собой ничего особенного и что заметку следовало озаглавить
- "Человек без селезенки или репортер без головы". Чувствовал я себя очень
неловко, т.б., что заметку перепечатали другие газеты, в том числе и центральные.
Заметку читали все мои товарищи и посмеивались. Но эта заметка сыграла и
некоторую положительную роль. Летом военкомат призвал меня на 45 дней в
лагеря, где я каждый год проходил сборы т.н. переменного состава. Лагеря
находились в Персияновке, недалеко от Новочеркасска, в роще. Я охотно ездил
туда, отдыхая от своей напряженной работы в городе. Приехав в лагерь, я
явился к командиру полка, а он расплылся в улыбке и говорит мне: "Читал,
читал, что вы даже селезенки удаляете. Рад, очень рад, что у нас такой знаменитый
хирург", - и распорядился выделить мне отдельную палатку, разрешил держать
там моего пса и не велел меня особенно беспокоить. Это было хорошо. Наш
дивизионный врач, мое непосредственно начальство, был очень беспокойный
человек и очень боялся собак. Заскочил он как-то ко мне в палатку, а Бод
как гавкнет, и дизврача, как ветром сдуло. Больше он не рисковал заходить
ко мне, и я мог спокойно заниматься и готовить свою диссертацию. Мне поручили
заведование лазаретом, а там за все 45 дней лежало только 2 больных малярией.
Призванные врачи следили за пищеблоком и вели амбулаторный прием бойцов.
Как-то один из врачей, ведя утренний прием, поставил красноармейцу термометр
и положил больного за ширму. Продолжая прием, он забыл об этом больном и
ушел обедать. Вечером ему что-то понадобилось в амбулатории, и он пошел
туда. Зашел, зажег свет и слышит голос из-за ширмы: "Доктор, мне долго еще
держать термометр"? Врач не растерялся и ответил: "Еще две минуты".
Когда работаешь по оказанию неотложной помощи,
приходится встречаться и с очень комичным, и с очень трагичным.
Привезли однажды молодого 26-тилетнего инженера,
который случайно схватился рукой за провод, находившийся под высоким напряжением.
Другой рукой он тоже ухватился за что-то металлическое, и ток прошел через
обе его руки. Обе руки от кистей до плечевых суставов были совершенно обуглены
и судорожно согнуты в локтевых суставах. Больной в сознании. С ним приехала
его мать. Жена оставила больного за две недели до происшествия. Что делать
с этими руками? Они абсолютно нежизнеспособны и их надо удалить в плечевых
суставах (экзартикулировать). Что потом, если выживет, будет делать этот
молодой человек? Без двух рук, без возможности протезировать. А если не
удалять - смерть неизбежна в течение нескольких дней. Я поговорил с матерью
больного и мы вместе решили не оперировать. На другой день учреждение, где
работал больной, пригласило на консультацию профессора Богораза. Он осмотрел
больного, я доложил ему свои соображения относительно операции и сказал,
что все это согласовано с матерью больного. "А ты говорил с самим больным?"
- спросил меня профессор. - "Нет" - "Ах, ты дурень. Как же ты можешь принимать
такое решение? Что ты понимаешь в жизни? Вот Николай Островский был слеп,
прикован к постели и благославлял жизнь. Идем к больному". Пошли. Профессор48
все ему рассказал и больной немедленно согласился на операцию, которая была
ему сделана через час. Это был мне хороший урок. На другой день к больному
вернулась жена и трогательно за ним ухаживала. Через год после выписки у
них родился ребенок, и инженер работал в том же учреждении в должности инженера
по технике безопасности. Он научился, держа в зубах карандаш, писать, сконструировал
ряд приспособлений, облегчающих жизнь, и они были ему сделаны товарищами.
Жил полной жизнью. Я видел его жизнерадостным с женой и ребенком. Это было
в 1937 году. После войны я снова встретил его на улице. Он был весел, благославлял
жизнь.
Привезла как-то "скорая" 18-тилетнюю девушку. Она
бежала на свидание и попала под трамвай. Оба бедра были совершенно разможжены.
Одно в средней трети, другое выше. Они еле держались на небольших кожномышечных
лоскутах. Девушка была в шоке, но в сознании. Вижу, глядят на меня два больших
голубых глаза, а в них страх, надежда и мольба о помощи. Она обращается
ко мне и говорит: "Скажите, доктор, у меня ноги не очень повреждены?" Что
я ей скажу, и что буду делать? Невольно задумаешься, а душа болит, смотря
на эту искалеченную молодую жизнь. Что предстоит ей, если я ампутирую оба
бедра и она останется жива? Всю жизнь ей придется ездить на маленькой тележке,
отталкиваясь от земли руками. А ее любовь? С ней нужно проститься навсегда.
Посмотрел я в эти вопрошающие глаза, глубоко вздохнул и говорю: "Что ты,
детка, волнуешься? Очень незначительные повреждения. Через две недели будешь
танцевать". Она благодарно улыбнулась и через несколько минут скончалась.
Как-то дежурил я по приемнику49. Вдруг
влетает туда женщина и тянет за руку мужчину, у которого голова замотана
большим платком, из-под которого слышны какие-то неясные звуки. Не то стон,
не то пытаются что-то сказать, а женщина кричит: "Помогите скорее, немедленно
окажите помощь, человек погибает, вы стоите. Безобразие!" Ничего не понимаю.
- "В чем дело? Снимите с него платок, чтобы я мог посмотреть", - говорю
я. Когда платок был снят, я обалдел. Вижу, что у мужчины надет на голову
до середины ушей ночной горшок. "В чем дело? Как это сучилось?" - "А видите
ли, это мой муж. Мы с ним повздорили, а я, знаете, горячая и надела ему
на голову горшок и еще пристукнула сверху поленом, а теперь не можем его
снять". Я направил их к слесарю, т.к. металлический эмалированный горшок
наши хирургические инструменты не могли разрезать.
В детстве у меня обнаружили, как тогда говорили,
перебои сердца, повидимому, экстрасистолию, и я считался слабым, больным
ребенком. Мне не разрешали бегать, прыгать и в гимназии даже освободили
от гимнастики. Помню, что когда меня вывозили к морю, то разрешали только
бродить у берега, так чтобы вода не поднималась выше щиколоток и не больше
пяти минут. Когда же я повоевал в красной армии во время гражданской войны
и увидал, что все тяготы военной жизни, боевую учебу, бои и пр. я переносил
очень хорошо и не чувствовал ни одышки, ни болей в сердце, я решил, что
все, что мне говорили о моем "больном" сердце - чепуха, и после демобилизации
занялся основательно физкультурой и спортом. Играл в футбол, баскетбол,
теннис, катался зимой на коньках, занимался всеми видами легкой атлетики.
Особенно хорошо проходил у меня бег на длинные дистанции, и, наконец, очень
увлекся боксом. Тренировался я в спортобществе "Динамо". Зал для тренировок
помещался на улице Энгельса в помещении какого-то бывшего магазина. На улицу
выходили два огромных окна и, чтобы не привлекать внимание прохожих, окна
были замазаны мелом. Мел кое-где осыпался и образовались щелочки, через
которые любопытные заглядывали с улицы, наблюдая за тренировкой. Как-то
шла тренировка, и с улицы прильнули к щелкам несколько человек, создавая
впечатление очереди. В это время я вышел из дверей с чемоданчиком в руке.
Ко мне подбежал какой-то человек и, полагая, что "очередь" за чем-нибудь
и я уже купил, спросил меня - "что дают"? Я ответил - "дают по морде". Он
возмутился, а я посоветовал ему посмотреть в щелку. В 1932 году я был в
Ленинграде. Там я зашел в спортобщество "Динамо", членом которого был. Зашел
в секцию бокса вместе со своим товарищем, членом этой секции. Он меня познакомил,
и я попросил дать мне возможность потренироваться и с кем-нибудь побоксировать.
"А вот поработайте с ним", - сказали мне, указывая на, как мне показалось
тогда, довольно пожилого мужчину и по виду не очень крепкого. "Что вы, да
я побоюсь его ударить. Он может не выдержать" - "Ничего. Не бойтесь. Он
у нас крепкий". Ладно. Разделись мы, надели перчатки и стали в стойку. Начали
боксировать. Я боксирую очень осторожно. Боюсь сильно ударить, а партнер
хорошо защищается и уходит от ударов. Вижу, опытный товарищ. Потом я его
"достал" и не очень сильно ударил в челюсть. И тут же потерял сознание.
Очнулся через пару минут, а ребята вокруг хохочут. - "Ну, как наш старик?"
- "Да, здорово он меня". - "А ты знаешь, кто это? Ведь это Люстлё". И тут
я все понял. Люстлё был тренером и спарринг-партнером знаменитого Карпантье
- чемпиона мира среди профессионалов.
Хотя и очень мне было трудно, но диссертация продвигалась
вперед. Швом сосудов я овладел хорошо, и все собаки выживали после операции.
Делал я автопересадки, т.е. пересаживал собаке ее же собственную удаленную
железу. Таким образом, пересадки проводились в самых лучших логических условиях50
и вопрос был только в том, восстановится ли кровоснабжение пересаженного
органа. В коротких сроках наблюдения 1-6 месяцев были хорошие результаты.
Нужно было получить длинные сроки. И вот в 1936 году у меня уже было 9 собак
со сроками после операции 8-12 месяцев. Как раз в этом году меня снова призвали
в лагеря на 45 дней. Поскольку эксперименты проводились на кафедрах мединститута,
собаки содержались в кафедральных вивариях, и я, уплатив все, что следовало
за содержание собак и отдельно санитарке за уход за ними, спокойно уехал
в лагерь, решив, что, вернувшись, смогу посмотреть результаты длительных
наблюдений и закончить диссертацию. Останется только написать ее. Каково
же было мое огорчение, когда, вернувшись из лагеря, я не нашел моих собак.
Оказывается, их убили на корм других собак, содержащихся в этом виварии.
Пришлось все делать снова и задержать окончание работы еще на полтора года.
Но вот все закончено, и я приступил к написанию диссертации, а в августе
1938 года профессор Богораз вызвал меня и предложил должность ассистента
у него в клинике. Это был предел моих мечтаний. Я подал заявление и в сентябре
1938 года был зачислен ассистентом. В больнице неотложной помощи я остался
ответственным дежурным хирургом, но через год все же ушел.
В феврале 1939 года я успешно защитил диссертацию
и получил ученую степень кандидата медицинских наук. Зарплата сразу стала
900 р. в месяц и уже не было нужды в совместительстве. В мае меня представили
к званию доцента. В то время перед заседанием ученого совета соискатель
должен был прочесть пробную лекцию. Лекция читалась студентам и на ней присутствовало
несколько членов ученого совета, уполномоченных ее оценить и потом доложить
совету во время обсуждения кандидатуры соискателя. На нашей кафедре было
принято, читая лекцию и демонстрируя больных, одного из них прооперировать
на лекции. Аудитория была для этого приспособлена. Она была устроена амфитеатром,
полукругом окружавшем центр, в котором стоял операционный стол и стол для
инструментов. На этом столе и производилась операция на глазах у студентов.
Лектор мылся заранее и читал лекцию в стерильных перчатках и менял их перед
самой операцией. Ассистенты и операционная сестра мылись во время лекции.
Темой моей лекции была контрактуры и анкилозы51. Больной, которого
я демонстрировал, имел анкилоз коленного сустава, причем конечность была
согнута в коленном суставе под прямым углом. Я прочел лекцию и сделал операцию
- резекция коленного сустава и выпрямление конечности. Если раньше больной
мог ходить только с костылями, то теперь он ходил с палочкой, да и то не
всегда. Аттестация лекции была положительной и через месяц меня провели
на ученом совете в доценты52. Наша кафедра читала курс госпитальной
хирургии трем факультетам: лечебному, педиатрическому и санитарно-гигиеническому.
Профессор читал вступительную лекцию всем трем факультетам и потом в течение
года по одной-двум лекциям каждому из них. Весь же курс читали доценты.
Лечебному - С.О. Португалов, сангику - Т.Е. Гнилорыбов и педиатрическому
- я. Жили мы в клинике очень дружно. Каждый из нас имел свою сферу деятельности,
свои палаты и мы могли оперировать много и быстро росли как хирурги. Мне
были переданы все операции по пересадке щитовидной железы и гипофиза. Я
много делал ортопедических операций, полостных, на кровеносных сосудах и
неотложные.
В октябре 1937 года я еще работал в больнице. Однажды
ночью за мной приехали53 и увезли в одно учреждение, где уже
находилось несколько врачей. Там нам сказали, что нужно помочь стране, что
в Сальских степях54 вспыхнула эпидемия чумы и что мы должны туда
поехать лечить больных и помочь ликвидировать эпидемию. Домой мы уже не
вернулись, а поехали по назначению. Домашних предупредили, что мы выполняем
спецзадание и долго не будем. Волноваться не надо, а письма надо передавать
в крайздрав. Возглавил нашу группу главврач 5-ой поликлиники А.М.Ежерец.
Прибыли мы на место и начали работать. Чума была легочная и бубонная. Я
лечил больных в стационаре, вел амбулаторный прием в поликлинике и оперировал
в местной больнице. Как-то на амбулаторном приеме я осмотрел больного, у
которого был огромный "бубон" в паху, показавшийся мне очень подозрительным
на чумный. Я пригласил на консультацию специалиста чумолога. Ему тоже не
понравился этот бубон, и мы решили положить больного в изолятор для обследования.
Что тут поднялось! И больной, и особенно его жена начали нас ругать, а жена
даже хотела меня бить. Пришлось позвать милиционера и с его помощью положить
больного. Началось исследование. Сделали пункцию бубона, пунктат посмотрели
под микроскопом, ничего не обнаружили (это бывает) и заразили морскую свинку.
Свинка живет уже 3 дня и прекрасно себя чувствует. Сделали повторное исследование
и тоже без результата. Сделали в третий раз и, наконец, обнаружили, но не
чумную палочку, а гонококков. Больной был немедленно выписан, а его жене,
которая особенно скандалила и хотела меня бить, я сказал: "Забирайте своего
мужа. У него, к счастью, не чума, а триппер". Ну, и надавала же она ему
по физиономии!
Через два месяца эпидемия была ликвидирована, и
мы вернулись "героями". Только вернулись, к сожалению, не все. Двое заразились
чумой и скончались.
В декабре 1938 года в клинику поступила 15-тилетняя
девочка - грузинка из Батуми. У нее, как последствие перенесенного полиомиэлита,
были парализованы мышцы стопы (стопа на держалась крепко, свисала и "шлепала")
и имелось укорочение всей конечности на 7 см. Девочка не могла ходить без
костылей. Приехала она с матерью. Я прооперировал девочку. Укрепил стопу
(фиксация на трех точках по Вердену + артродез55 голеностопного
сустава) и удлинил конечность (сегментарная остеотомия по Богоразу). Удлинение
получилось на 6 см. На другой день прихожу из клиники домой и вижу, что
у меня на столе стоит огромная корзина с цветами. В ней, кроме цветов, оказался
и толстый конверт, в котором была записка с благодарностью от матери девочки
и 500 рублей. На другой день я взял эти деньги с собой в клинику, пригласил
к себе в кабинет мать девочки и говорю ей: "Я Вам очень признателен за цветы.
Они мне приятны, а деньги возьмите обратно. Вы меня ими очень обидели".
- "Ну, как же, доктор? Это же наша благодарность. Это от чистого сердца".
- "Все понимаю, но меня это обижает. Лучшей благодарностью для меня будет,
когда Лейла (имя девочки) оставит костыли и даже будет танцевать". - "Ну,
что с вами поделаешь? Тогда приезжайте к нам летом в Батуми. Будете самым
дорогим гостем". - "Спасибо", - сказал я, и инцидент был исчерпан56.
Наступил июль. Отпуск. И я решил поехать в Батуми. Решил, что все равно
поездка на Черное море очень приятна. Купил билет на теплоход, который шел
от Ростова до Батуми, и послал родителям девочки телеграмму. Подумал, если
встретят - хорошо, а не встретят, тоже не беда. Подъезжаем к Батуми. Смотрю
с борта теплохода на пристань и вижу, что стоит моя пациентка с матерью,
увидали меня и приветливо машут цветами. Я, конечно, обрадовался. Но каково
было мое удивление, когда, сходя по трапу с теплохода, я был встречен оркестром.
Оркестр состоял из двух корнетов, двух скрипок, гармонии и барабана. Но
это было еще ничего. Дальше мы прошли с пристани до их дома почти весь город:
впереди оркестр, а позади Лейла, ее мать и я. Зрелище было впечатляющее,
и прохожие с удивлением и с восторгом на нас оглядывались и приветственно
махали руками. Наконец, пришли. Дома нас встретил отец Лейлы и ее дяди.
Не успел я умыться, как был приглашен к столу. Был шикарный обед. На столе,
помимо всего, стояло большое блюдо с зеленью, среди которой лежали и стрючки
перца. Я видел, как хозяева брали эти стрючки целиком в рот и жевали их.
Не желая отставать от них, я тоже взял стрючок. Боже, что со мной было!
Как будто в рот мне попал расплавленный металл. Я не мог сказать ни слова.
Сидел с открытым ртом, выпучив глаза, и пытался получить облегчение, набирая
в рот воду, но это не помогало, а, пожалуй, усугубляло болевые ощущения.
Все кругом смеются и советуют не пить, обождать немного. Я послушался и
через несколько минут все прошло. Больше я перца в рот не брал. Мне была
выделена отдельная комната, за мной ухаживали и проявляли кавказское гостеприимство.
Вечером пришли дяди и двоюродные братья Лейлы, забрали меня и повели в ресторан
ужинать. До сих пор я вспоминаю этот ужин с содроганием. Бесконечные тосты
с обильным возлиянием вина. Чувствую, что больше пить не могу, а отказаться
нельзя. Кровная обида. Что делать? Смотрю, официант (русский парень) мне
подмигивает и подает знак, чтобы я вышел. Я вышел, пошел в туалет. Туда
зашел и официант. Он говорит: "Я вижу, что вы больше не можете пить вино.
Я дам вам совет, только не выдавайте меня, а то мне будет плохо". Я пообещал,
и он мне сказал, чтобы я попросил коньяк. Если после вина они выпьют коньяк,
то больше пить не смогут, сказал он. Хорошо. Вышел я, сел за стол, посидел
минут пять и говорю: "Теперь я угощу вас своим любимым напитком". Мое предложение
было встречено с восторгом. Подзываю официанта и прошу дать коньяк. Смотрю,
мои собутыльники помрачнели. Принесли коньяк. Они выпили по стопке и быстро
разошлись. А на другой день допытывались у меня: "Кто тэбя научил? Ми ему
рэзать будэм". - "Никто. Просто я хотел вас угостить". К счастью, все закончилось
благополучно. А Лейла ходила без костылей и только еле заметно прихрамывала,
но и эта "хромота" вскоре исчезла. Для всего Батуми это была для меня ходячая
реклама, и еле я отбивался от пациентов.
Эта "безумная" популярность и кавказское гостеприимство
становились мне в тягость. Каждый день меня куда-нибудь приглашали, а отказаться
было нельзя. Мне говорили родители Лейлы: "Нельзя не пойти. Это очень почетные
люди. Нельзя обижать, а не пойдете, будет очень большая обида". И я ходил.
Всюду устраивалось застолье с обильным возлиянием вина, на которое я уже
не мог смотреть. Однажды отец Лейлы сказал мне: "Через три дня будет сороковой
день после смерти моего отца. Он был очень почетный человек в селении. Если
хотите, поедем с нами. Будете почетным гостем. Это недалеко. В селении Абаша".
- "А фотографировать можно будет?" - спросил я. Мне хотелось посмотреть
и заснять наиболее колоритные моменты национальных поминок и я согласился
принять в них участие. Через два дня, вечером, мы отправились на вокзал,
сели в поезд и ночью приехали на место. Нас встретили и проводили в дом
умершего. Было очень темно и я ничего не видел. Заметил только, что мы вошли
во двор и поднялись по лестнице на веранду второго этажа. Там меня ввели
в какую-то комнату, в которой стояли четыре кровати. На трех уже спали,
на четвертой расположился я и вмиг заснул, т.к. очень устал. Утром меня
разбудил дикий крик с завываниями. Крик доносился из соседней комнаты. Я
вскочил, приоткрыл дверь в соседнюю комнату и увидел следующую картину:
вдоль стены стоит кровать, на кровати, прислоненный к стене портрет, как
я узнал позже, умершего, на кровати его папаха, бешмет, штаны и чусты (мягкие
кавказские туфли). Все это уложено в последовательности одно за другим.
В комнату входят по одному, мужчины и женщины. Каждый входящий начинает
бить себя кулаком в грудь и по лбу и дико кричать. Покричав с полминуты,
выходит и ему на смену заходит другой. Я наблюдал эту картину через окно
и мог видеть, что на веранде, перед входом в комнату человек шутит и смеется,
а входя в комнату начинает бить себя и кричать. Выходя из комнаты сразу
начинает улыбаться. В 12 часов все пошли на кладбище. Пошли с оркестром.
На кладбище на могиле был тоже установлен портрет покойного, расстелен коврик,
на который становились коленями присутствующие, снова били себя кулаками
по голове и в грудь и снова кричали, после чего вставали, улыбались и продолжали
рассказывать прерванный анекдот. С кладбища вернулись домой. В доме в огромном
приусадебном саду, в котором росло много фруктовых деревьев: груш, яблок,
орехов, кустов малины, крыжовника и еще каких-то, были поставлены два огромных
стола, за которыми уселись: за одним женщины, за другим мужчины. Столы были
заставлены всевозможными яствами. У каждого прибора стоял стакан, а вокруг
стола ходили молодые парни с бурдюками и бутылями и следили за тем, чтобы
стаканы не были пустыми. Рядом со мной сидел отец Лейлы, а напротив нас
пожилой мужчина лет 50-ти, худенький и невзрачный. Это был тамада. Отец
Лейлы нагнулся ко мне и сказал: "Валентин Львович, посмотрите за ним, как
он пьет. Его норма 2 пуда вина!? Это 32 литра!" Пил он действительно очень
много. Я не считал, но много, и за весь день, а продолжалось это до вечера,
только один раз вышел постоять у дерева в саду. Силен.
Конец рукописи…
36 - линейка - длинная, узкая телега, на которой сидят боком, по ходу движения.
37 - проводил [препараты] - профессиональный сленг; перед заливкой в целлоидин или парафин для последующей резки на пластинки толщиной в несколько микронов кусочки ткани проводили в течение 7 дней через батарею спиртов возрастающей крепости. Сегодня обычная проводка занимает 24 часа.
38 - дренаж - марлевые полоски или резиновые трубки, оставляющиеся в ране для оттока ее содержимого.
39 - тетя Женя вместе с большой группой евреев, из эвакуировавшихся на Кавказ ростовчан, была расстреляна немцами. Отец показывал мне обелиск над братской могилой (рвом?) в степи между Пятигорском и Ессентуками.
40 - летучая мышь, шестилинейная лампа - керосиновые, переносные лампы.
41 - саманная (от тюркского саман - солома) - необожженный кирпич из глины с добавление резаной соломы, мякины, иногда сухого коровьего навоза и др.
42 - аневризма - патологическое локальное расширение и истончение стенки сосуда.
43 - это была первая в мире успешная реплантация конечности в эксперименте.
44 - волевой, т.е. им можно управлять (сжимать и расслаблять) сознательно.
45 - кретинка - это не ругательство. Кроме общеизвестного лат. cretin, слово происходит еще и от фр. сreta - белая глина, мел - из-за бледности и беловато-серого цвета кожи у таких больных. Причина - пониженная функция щитовидной железы. Такие больные умственно отсталы, у них увеличенный, высовывающийся язык и выпученный живот, опухшее лицо, седловидный нос, узловатый зоб. Они нередко глухонемые.
46 - базедова болезнь - может возникнуть при тиреотоксикозе (thyreos - продолговатые щиты римских легионеров) - повышенной функции щитовидной железы. При этом наблюдается повышенная раздражительность, потливость, теплая и мягкая кожа, пучеглазие.
47 - еще около 100 часов отец налетал во время войны, будучи главным хирургом 56-й армии.
48 - Николай Алексеевич Богораз, известный хирург-травматолог, в молодости попал под трамвай и ему ампутировали обе ноги. Ходил на протезах. Я был у него с отцом в гостях в Москве, когда профессор уже вышел на пенсию. По квартире он тогда передвигался в кресле-каталке.
49 - приемник (устар. мед. слэнг) - приемный покой, emergency room.
50 - при пересадке чужой ткани или органа (кроме однояйцовых близнецов) происходит отторжение пересаженного материала. Так организм защищает свою индивидуальность. Если бы не было этого иммунного механизма, жизнь на Земле не развилась бы даже до уровня кольчатых червей, т.к. только у них впервые появились антитела к чужеродным белкам. При пересадках органов применяются мощные иммунодепрессанты - подавители иммунитета.
51 - контрактура - ограничение подвижности в суставе; анкилоз - неподвижность сустава.
52 - мой друг Владимир Бродский, хирург, работающий сейчас в Германии (г. Дортмунд), побывал в 2000 г. на кафедре госпитальной хирургии в Ростовском мединституте и увидел на стенде фотографию Валентина Львовича Хенкина…
53 - "однажды ночью за мной приехали" - отец не пишет, но мне рассказывал, что в то время (1937 год!) у него всегда был наготове чемоданчик с бельем и зубной щеткой на случай ареста. Рассказывал он и о том, что они пережили с тетей Женей, когда за ним пришли ночью двое в штатском и без всяких объяснений забрали с собой. Он и все остальные врачи вздохнули с облегчением только тогда, когда к ним обратились: "Товарищи…" и объяснили причину ночного вызова. Чума - не ЧК…
54 - Сальские степи - степная равнина в Ростовской обл.; центр - город Сальск.
55 - артродез - операция по созданию неподвижного сустава при чрезмерной, патологической его подвижности.
56 - этому принципу отец следовал всегда. В Черновцах, в 70-е годы к нам иногда звонили в дверь пациенты и спрашивали: "Здесь живет бесплатный профессор"?..
