Лида осталась хозяйкой двухкомнатной квартиры доучиваться в десятом-одиннадцатом классе. Понятно, что одинокой она оставалась недолго. Достаточно быстро ее талия округлилась, что вызвало некоторую сенсацию в школе. В связи с этим произошел скандал. На уроке английского учительница, женщина не то, чтобы очень большого ума и воспитанности, позволила себе сделать ей замечание с намеком на ее увеличенный живот. Лидия тут же сообщила ей, что «Вам-то это не грозит, на Вас никто не польстится даже по пьяному делу». Ну, истерика, после этого всего ученица переходит в вечернюю школу и идет работать, по-моему, на кабельный завод, а учительница остается оплеванной на рабочем месте.

Училась она на филфаке МГУ еще до его отъезда с Моховой. Сидят они целым курсом в Большой Коммунистической аудитории — слушают «Историю КПСС». Доцентша-зверь, старая дева-сталинистка на зал смотрит, не спят ли? Там, если помните, такой амфитеатр — лектору всех видать. Видит — на самом верхнем ряду несколько студенток в одну точку сдвинулись и хихикают, что как бы теме об индустриализации Страны Советов не совсем соответствует. А это они, баловницы, отсиненную «Кама Сутру» рассматривают и позы обсуждают. Она им: «Что, — мол, — вас так развеселило?» — в смысле, что не стоит забывать про будущий экзамен и кто его будет принимать. Лика наша и отвечает:

— А вот мы, Марь Ванна, в связи с Вашей лекцией заспорили — как правильнее сказать? «Кадры решают всё» или «Техника решает всё»?

Ну, она так немного зажеманилась и говорит:

— Сейчас об этом вслух говорить не принято, но на самом деле тов. Сталин сказал, что «Кадры, овладевшие техникой, решают всё».

Девки в экстазе, а она никак не может понять, почему слова Вождя на них так сильно подействовали.

Отклик на статью: Сергей Эйгенсон: Лика

В кривом переулке желтые дореволюционные дома, темно, одно это окно и светилось, раскрывая старый московский цвет. У края окна стоял старик в белом полотняном белье, нас, снаружи, в темноте не видел, а внутри, не оборачиваясь, знал, где старуха. Он разговаривал с ней на идише, точнее, говорила она, в белой полотняной рубахе расстилая постель, а он отвечал привычными короткими репликами.

Однажды у Лики схватило сердце (не смешно!), Мара закричала Генке: “Ей нужен валидол! Где у вас таблетки?”, полезла в ящик огромного буфета, схватила таблетку, сунула в рот Лике — а у той обильная пена изо рта. Таблетка оказалась не валидольной, а противозачаточной. Но сердце у Лики болеть перестало — от смеха.

Лика учит, что женщина всегда себе мужчину найдет, надо просто в сетку-авоську положить бутылку водки, медленно идти — и выбирать из пристающих. Любе можно и без авоськи, и без бутылки — просто медленно идти.

А убил Лику дым. Как и было сказано. Тот самый, сигаретный. Нашел кого... Рак легких. Она даже после операции курила. Но в памяти она — не замученная, с поднятыми от эмфиземы плечами, а блестящая, в облегающем ярком платье под цвет глаз, ставших абсолютно зелеными. Ящерка! Когда она вошла в сводчатый ресторан ЦДЛ — все мужчины оглянулись...

Отклик на статью: Иосиф Гальперин: Лапа

«Елена Каган, более известная как писательница Елена Ржевская, в качестве военной переводчицы в Берлине принимала участие в поисках останков Гитлера... Поэтому естественно думать, что либо она одна, либо оба супруга, будучи студентами ИФЛИ, были завербованы НКВД».

Отклик на статью: Петр Волковицкий: К делу Ландау

В 1928 году пришли «в форме» и забрали деда. Остальной семье дали одеться и взять немного носильных вещей и иконы. У бабушки до смерти мочка одного уха была надорвана — во время обыска сережки, подаренные дедом по рождении первого сына застряли. Вырвали из уха, сказав «индустриализация, средства нужны, а вы тут…». Через день бабушка вернулась за забытой на кухне иконой, в квартире уже жили чекисты, женщина была в бабушкиных сережках; икону бабушка нашла на помойке. Деда держали в тюрьме, били и издевались, требуя золота. Золота не было, деньги были в обороте. Золотые зубы вырвали. Деда и бабку выслали, стали «лишенцы». Были карточки — голод коллективизации — но им карточек не полагалось...

Дядя Миша, необученный попал на фронт в финскую. Вначале были письма. Потом перестали... Был ранен и попал в полевой госпиталь; брезентовая палатка с печкой. Знакомый же деда был тогда призван в части НКВД и был послан с какой-то особой группой. Госпиталь вывести из окружения не могли; финны предлагали через парламентеров госпиталь принять и дать кому-то выйти, сложив оружие. Нквдешникам выдали новенькие (буквально) финские ножи и приказ — в момент отхода перерезать всем раненым горло, часть ножей воткнуть в тела и оставить. Иначе финны их замучают... Бабушке это дед не рассказывал; сказал полуправду...

В войну работала в госпитале. Будучи смолоду очень здоровой, тетя все сдавала кровь как донор. Летчик, тоже не такой молодой. Командир эскадрильи штурмовиков, ранения и ордена. Посидел немного в лагере и вышел, потому и был только капитаном. Хотел чтоб они поженились... Во время наступления в Белоруссии в 1944 был подбит над немецкой территорией, посадил продырявленный самолет в лесу. При приходе Красной Армии его штурман выкрутился, сообщив, что все это капитан сделал намеренно. Был расстрелян СМЕРШем. Узнала от однополчан. Все сдавала и сдавала кровь, пока не лишилась здоровья...

Осенью 1949 стали дергать повторников, кто уже раньше сидел. Вызывали. Мать была беременна. Отца вызвали. Мать помчалась к жене одного из начальников всей стройки; начальник знал и ценил отца. Несла последнюю брошь, ценную, хранимую на самый крайний случай, с небольшим хорошим изумрудом. Даже в войну бабушка не дала продать. Ворвалась, дала брошь — та долго рассматривала. Разбудила мужа. Ругаясь, он стал звонить. Мать слышала, как он орал: «Да потом хоть расстреляйте, без него монтаж встанет, он с зэка работает на высоте, туда вольных не пошлешь — бьются. Да, с меня будет»... Длилось долго… Мать ушла, отца не было. Выкидыш. Отец вернулся под утро — очередь. Больше не взяли...

Долго я не понимал источника удовлетворенной фразы отца за столом «Хлеб есть, масло есть, сахар есть. — пауза — И даже лимон есть!». Лагерное... К власти и партии относился — ну, наверное как к тому, что есть... Временами всерьез опасался, что «народ больше не будет терпеть». И боялся — «они и нас не пощадят». Так понимаю, интеллигенцию вместе с партийцами... И мать и отец выделяли типаж «энкаведешник» — относилось не к работе, а к типу...

Отклик на статью: Владимир Каганский: Мемуарное