Fedin1

…Судьба за нами шла по следу,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский

В 1956 году судьба моя переменилась, опамятовалась и (на время) выронила бритву из руки. Государственный гнев притих. В феврале меня реабилитировали, в мае я приехал в Москву, где старый друг Вадим Шмидт договорился с профессором Александром Исааковичем Китайгородским, чтобы я пришел к нему на собеседование. Мне было 30, Китайгородскому - 42.

Я приехал к профессору домой, на Петровку. Вот этот визит и стал моей подлинной реабилитацией. Я ему явно понравился, но, Боже мой, как же понравился мне он, какое произвел ошеломительное впечатление! В нем не было ни грана официальности, ни малейшего стремления установить дистанцию между мною, соискателем должности лаборанта, и собой, известным ученым, автором большого числа научных работ, двух вузовских учебников и нескольких монографий, а также научно-популярных статей и брошюр. А главное - я впервые встретился со свободным человеком.

Китайгородский был свободен от всех догм и правил, в ту пору почти столь же обязательных для граждан СССР, как уголовный кодекс. Как хотел - так и жил. Родившись в Москве, в семье известного профессора Исаака Китайгородского, специалиста в области химии и технологии силикатов и владельца стекольных заводов, он уже в раннем юношеском возрасте понял, что заклеймен своим буржуазным происхождением. Получив прекрасное домашнее образование, начал ковать свою трудовую биографию. Уехал на Урал, поступил рабочим на флотационную фабрику, подрабатывал тапером в кино и интенсивно занимался самообразованием. Богатырское здоровье и молодой оптимизм в условиях ленинской России позволяли ему быть вполне довольным жизнью. Потом времена начали меняться, стало необходимым задуматься о будущем. В 18 лет он женился, вернулся в Москву и в 19 стал отцом двух близнецов - дочери и сына. Из объявления в "Вечерней Москве" узнал, что физический факультет МГУ объявляет дополнительный набор на 3-й курс.

Деканом физфака был тогда С.И.Вавилов. "Где Вы закончили два курса?" - спросил он молодого человека, пришедшего по объявлению. "Нигде!" - ответил Александр Китайгородский. "Тогда Вам надо будущей осенью поступить на первый курс". - "Но ведь физфаку сейчас нужны студенты на третьем курсе!?" - возразил декану юный нахал. Вавилов засмеялся, проэкзаменовал Китайгородского и принял его на третий курс условно - с обязательством сдать зачеты за первые курсы. Китайгородский сделал то, что обещал, а затем занялся научной работой в области рентгеноструктурного анализа под руководством профессора Конобеевского.

Отечественную войну он встретил кандидатом физико-математических наук. В эвакуации заведовал лабораторией на оборонном заводе и выяснил: рутина повседневного повторения однообразных измерений - не для него. Вернувшись в Москву после войны, попытался сменить специальность, но оказалось, что уже приобретенное имя в науке гонит его по прежней колее. В 1944 году А.Н.Несмеянов пригласил его руководить рентгеноструктурными исследованиями в Институт органической химии АН СССР.

Здесь он первым из советских физиков понял, что органическая химия с ее миллионами различных соединений, разбивающихся на семейства, родственные между собой по своему молекулярному строению, открывает перед физикой увлекательное поле исследований. Нестандартность мышления и гедонизм в быту сделали молодого Китайгородского популярной фигурой среди сравнительно малочисленной тогда научной общественности Москвы. Он подружился с Ландау. В 1946 году Институт физических проблем АН СССР присудил ему степень доктора физико-математических наук за работу "Расположение молекул в кристаллах органических соединений". Через год он получил звание профессора. Ему было 33 года. Жизнь улыбалась ему.

Коньки, лыжи, в том числе горные и водные, парусный спорт, альпинизм - его манили к себе все виды физической активности человека, все варианты полной мобилизации жизненных ресурсов организма. Страстный автомобилист, пианист, танцор, высокий, всегда прекрасно одетый, яркий и красноречивый в любой обстановке, он был при этом еще и очень отзывчивым, интеллигентным человеком. Прекрасно владел французским и немецким языком, и уже на моих глазах быстро освоил английский.

Было бы странно, если бы такой человек был обделен вниманием прекрасного пола… "Эрлен, я люблю это дело!" - как-то сказал он мне. "Мне необходимо чувствовать, что я живу! Живу каждой клеточкой тела и - на всю катушку!" Тогда, полвека назад, такое поведение считалось предосудительным, но до поры до времени, сходило Китайгородскому с рук: ни одна из его подруг никогда и никуда на него не жаловалась!

Этот бонвиван был истинным трудоголиком, потехе уделял лишь час, время свое посвящал делу. Читал курсы физики студентам московских вузов и популярные лекции в Политехническом музее. Написал вузовские учебники по рентгеноструктурному анализу и вел соответствующие спецкурсы. Общий курс "Рентгеноструктурный анализ" был издан в ярком красно-коричневом переплете ("рыжий Китайгородский" в аспирантско-студенческой терминологии), а учебник "Рентгеноструктурный анализ мелкокристаллических и аморфных тел" - в переплете черном ("черный Китайгородский", соответственно). В 1956 году Александр Исаакович уже был создателем новой науки - органической кристаллохимии - и заведовал лабораторией рентгеноструктурного анализа в ИНЭОС АН СССР - институте, за два года до этого созданном Несмеяновым, тогда президентом АН.

А.И.Китайгородский за работой.

Вадим Шмидт, будучи внештатным редактором Физматгиза, сам познакомился с Китайгородским, редактируя рукопись его фундаментальной монографии "Теория структурного анализа". Незадолго до этого вышла в свет книга "Органическая кристаллохимия". Еще во время первого разговора со мной Александр Исаакович рассказал, что работает сейчас сразу над двумя книгами: учебником "Введение в физику" и популярной серией "Физика для всех" (вместе с Ландау). "Коллеги все лето купаются в море, а я каждое лето пишу книги!" - объяснил он, окончательно меня этим покорив.

Конечно, работа над книгами шла у него и зимой, но тогда, на фоне кипучей жизни в лаборатории, в институте, и Академии наук, она отходила на второй план. В конце пятидесятых годов еженедельные совместные семинары под руководством Китайгородского и академика И.В.Обреимова были увлекательной ареной соревнования самых ярких умов советской науки, интересовавшихся молекулярно-кристаллическим строением вещества. По напряженности дискуссий, остроумию и свободе поведения участников этот семинар находился на уровне самых высоких критериев того времени - критериев, впоследствии, к несчастью, утраченных. Очень много внимания руководители семинара уделяли обсуждению междисциплинарных проблем. Знаменательно, что доклады об открытии генетического кода делали физик Тамм и химик Кнунянц. Обстановка академического института позволяла совершенно свободно высказываться по поводу философских проблем естествознания. Китайгородский открыто рекомендовал нам опираться на Спинозу и копенгагенскую интерпретацию квантовой механики. При обсуждении конкретных проблем физики, химии и биологии диамат оказывался не просто бесполезным, но и вредным.

Китайгородский всегда был полон новых идей, подкрепленных его огромной работоспособностью. Он любил делать вид, что все задумки даются ему очень легко и просто, что он над ними практически не работает, а занят лишь тем, что читает популярные лекции, пишет книги, ездит на международные конгрессы и т.п. На самом же деле, это был великий труженик, работавший неустанно и с большим увлечением, чем подавал заразительный пример своим ученикам.

Истинной радостью стала для меня и Вадима Шмидта порученная Китайгородским работа над книгой акад. П.П.Лазарева ("Пипилаза", как говорил Ландау) "Энергия, ее источники на Земле и ее происхождение". Книга была включена в план издательства АН СССР по настоянию наследников Лазарева, но за 16 лет, прошедших после ее написания, научная картина мира так сильно изменилась, что потребовались обширные дополнения и изменения. Издательство решило поручить ответственное редактирование книги, охватывающей огромный круг вопросов физики и смежных с ней научных дисциплин, А.И.Китайгородскому - одному из немногих, кто был способен справиться с этой задачей.

Он заразил нас своим энтузиазмом. Вместе с ним мы внимательно всматривались в контуры энергетики конца двадцатого века, заново анализировали проблемы энергетических ресурсов Земли, сопоставляли характеристики химических и ядерных реакций с ресурсами альтернативных источников энергии. Теперь, полвека спустя, я остался один и могу лишь сожалеть, что воссозданная Китайгородским книга Лазарева, вышедшая в свет в 1959 году, не лежит на столах современных политических и иных деятелей, принимающих решения в этой сфере.

После книги Лазарева, мы со Шмидтом выполняли для Александра Исааковича черновую работу над книгами "Введение в физику" и "Физика для всех", не уставая радоваться общению с ним, олицетворявшим для нас великолепие благосклонного к нам времени, когда физика была в почете. А лирикой мы обделены не были.

С появлением ЭВМ, в шестидесятых годах, Китайгородский создал очередное новое направление в науке - математическое предсказание молекулярной структуры и свойств соответствующих кристаллов на основании химической брутто-формулы вещества. Метод атом-атомных потенциалов - так он назвал свой подход, который сначала был встречен в штыки большинством теоретиков, а потом породил лавину работ последователей и стал одним из самых модных направлений в науке о строении и практических свойствах новых материалов.

"Это не королевская дорога!" - сказал известный физик по прозвищу Ванька-Каин после первого доклада Китайгородского о новом методе. Прозвище это было присвоено в стародавние времена всесветно знаменитым академиком за своеобразные особенности Ванькиного характера, которые очень помогли Каину в достижении вершин научной карьеры, тех самых вершин, на кои Китайгородский мечтал взойти, не поступаясь своей свободой.

Китайгородский даже не обиделся на реплику Каина. Он верил в свой постулат о неограниченной населенности мира органических соединений, что и делает это мир привлекательным для физиков. Ведь в таблице Менделеева всего сотня различных атомов. Взаимодействия этих атомов поддаются классификации и калибровке на основании ранее разработанных Китайгородским правил органической кристаллохимии. Для такой калибровки понадобятся сведения о паре сотен структур конкретных веществ, тогда как поле предсказаний будет шире во много тысяч раз. А раз так, то метод, предложенный Китайгородским, получает ранг хорошей физической теории, ибо из относительно небольшого числа исходных сведений можно сделать огромное количество нетривиальных предсказаний. С точки зрения Китайгородского, если Каин хотел обесценить значение этой теории, то не имел для этого серьезных оснований.

Но, как это нередко бывает в жизни, в конечном итоге верной оказалась именно каинова точка зрения. Лично для Китайгородского, дорога королевской не стала. Созданная им область науки, в отличие от органической кристаллохимии, с самого начала управлялась не монархически. В нее вторглись толпы исследователей с великолепным оборудованием, сверхмощными компьютерами, с быстрым и беспрепятственным доступом к научным изданиям. Статьи, обзоры, монографии множились неутомимо и повсеместно, раздвигая границы применимости метода, подтверждая его эффективность.

Сполна испытав радость экспериментального подтверждения своей научной правоты, Китайгородский, кроме этой радости, не получил никакого материального вознаграждения. Ни премии, ни должности. Развитие этого направления было столь стремительным, что через двадцать лет в потоке соответствующих книг и статей все стали забывать о роли основоположника: он не умел "правильно", как Каин, вести себя в условиях массовой толкотни вокруг научной моды. Вернее, это неумение определялось нежеланием воспитывать в себе "бойцовский характер". С вежливой непреклонностью он отказывался от участия в пресловутой "борьбе школ" (по сути - интриганства в академической науке) и призывал к этому нас. "Отойдите от зла, тем сотворите благо!" - часто повторял он, подразумевая, что мы пытаемся вовлечь его в суету, не имеющую никакого отношения к научной работе.

Метод атом-атомных потенциалов знаменовал превращение скромной лаборатории рентгеноструктурного анализа ИНЭОС АН СССР в многопрофильный научный центр, многочисленные сотрудники которого интенсивно трудились над воплощением идей его основателя. В.М.Кожин и С.С.Кабалкина, Ю.Т .Стручков и Т.Л.Хоцянова, Р.М.Мясникова и М.Н.Колосов, Ю.В.Мнюх и Д.Я.Цванкин, а также многочисленные зарубежные аспиранты и стажеры настойчиво развивали новые методы рентгеноструктурного анализа в аспекте идей органической кристаллохимии. Г.К.Семин и я трудились над радиоспектроскопическими методиками, Е.М.Белавцева осваивала электронную микроскопию полимеров и композитных материалов, А.И. Перцин вносил улучшения в вычислительные методы Китайгородского и учился предсказывать физические свойства новых матералов на основе данных рентгеновской спектроскопии. Среди учеников Китайгородского, испытавших на себе обаяние личности Учителя, - два иностранных академика, дюжина докторов и более сорока кандидатов наук (не считая учеников его учеников, - научных "внуков" и "правнуков").

Будучи истинным либералом, Китайгородский не пытался подминать под себя этот быстро разраставшийся организм. Сотрудников, склонных к самостоятельной работе, он благословлял и отделял от себя. Рутина повседневного бюрократического надзора за действиями "подчиненных" нагоняла на него тоску. Заниматься этим он не хотел и, пожалуй, не умел. Стремление быть свободным оказалось несовместимым с властолюбием!

Особую роль среди учеников Китайгородского сыграл Ю.Т.Стручков. В 1956 году он был заместителем Китайгородского по лаборатории. Когда я поступал в институт, он в разговоре со мной поразил своей идеей пострения "башни из слоновой кости", внутри которой можно заниматься наукой в изоляции от уродств окружающей действительности. Лаборатория Китайгородского и была по сути такой "башней". Китайгородский к этому времени уже понял, что свое свободолюбие он отстоял ценой некоторого избытка прекраснодушия и наивного бегства от скверных подробностей жизни. Взаимодействие с этими подробностями он целиком передоверил Стручкову.

Стручков гордился своим соавторством с Александром Исааковичем по книге "Органическая кристаллохимия". Но эта книга играла разную роль в судьбах соавторов: для одного была итогом, для другого - началом. После ее написания Китайгородский постепенно терял интерес к практическим применениям рентгеноструктурного анализа, дальнейшее развитие химического РСА он переложил на плечи Стручкова - блестящего организатора и глубокого знатока не только всех тонкостей самых современных методов РСА, но и самых актуальных проблем химии. Стручков, обладатель очень сильного характера, с самого начала не соглашался с новой позицией Китайгородского по отношению к рентгеноструктурному анализу.

Это несогласие требует комментария. Китайгородский был физиком, Стручков - химиком, посвященным в "тайны" метода РСА. Скепсис Китайгородского был вызван потерей глубинного интереса к этому методу: ведь после того, как он в своей монографии 1955 года устранил для себя все неясности теории, ренгеноструктурный анализ - с точки зрения физика ранга Александра Исааковича - стал рутинной процедурой, в которой возможны лишь аппаратурные усовершенствования. Для Китайгородского это был пройденный этап, а Стручков, внимательно следивший за прогрессом научного приборостроения, видел перед собой обширное и увлекательное поле приложений РСА в химии.

Стручков доказал свою правоту (никогда не оспариваемую Китайгородским). Проявив исключительную активность, настойчивость и талант он добился того, что, первым выделившись из лаборатории Китайгородского, превратил свою лабораторию РСА ИНЭОС в высокопроизводительный научный центр, обеспечивающий химиков всей страны точной и однозначной информацией о химическом строении вновь синтезируемых веществ. Этот центр, оснащенный автоматическими дифрактометрами и мощными компьютерами, слаженной и квалифицированной работой своих специалистов, воспитанных Стручковым, обеспечивает заметную долю всей структурной информации, получаемой в мире. Многочисленные сотрудники этого центра вполне справедливо преклоняются перед памятью об отце-основателе, члене-корреспонденте РАН Ю.Т.Стручкове. Для них времена, когда он был замзавом (и учеником) Китайгородского - древняя история…

Не желая уметь начальствовать, Китайгородский обладал редким качеством – удивительно талантливо популяризировать достижения современной науки. Его выступления перед широкой публикой в Политехническом музее и в других аудиториях

неизменно привлекали оживленное внимание и заканчивались бурными дискуссиями. "Порядок и беспорядок в мире атомов", "Физика - моя профессия", "Реникса", "Физика для всех" - эти книги быстро исчезали с прилавков книжных магазинов. Особо стоит отметить "Рениксу" - одну из вершин его яростной и непримиримой борьбы с лженаукой. Телепатия, телекинез, зрение коленками, жизнь после жизни - все эти массовые признаки заболевания общественного сознания вызывали его искреннее негодование.

Свое негодование он выплеснул также и по поводу квазинаучной терминологии, привлекаемой писателями-фантастами в качестве гарнира к сюжету. Китайгородский, полагая, что именно фантасты создают в читательской массе некритическое отношение к лженаучному шарлатанству, ополчился на научную фантастику. Однако, диспут с Б.Стругацким в редакции "Литературной газеты" он проиграл, по существу уклонившись от "боя" - к нашему общему сожалению...

Китайгородский взял меня на работу для освоения только что открытой частной методики метода ядерного магнитного резонанса (ЯМР). Эта методика, пригодная только для твердых тел, как ему казалось, обещала стать полезным средством уточнения структуры на конечных стадиях рентгеноструктурного анализа: тогда в исследованиях строения элементоорганических соединений возникали серьезные трудности при определении координат легких атомов (водород, фтор). В 1956 году это предположение было вполне разумным: мы были уверены, что радиоспектроскопия твердого тела будет очень полезной на финальных стадиях уточнения исследуемых структур. После двух лет упорной работы выяснилось, что единственным преимуществом освоенной мною методики является отсутствие необходимости в мощном прецизионном магните. Все остальные преимущества оказались на стороне основных вариантов ЯМР. Быстро совершенствовалась ЯМР-спектроскопия жидкостей, которая, зародившись на пороге НТР, с небывалой стремительностью вторгалась в химию, занимая все более важное место в арсенале методов установления состава и молекулярного строения синтезируемых веществ, а также выяснения механизмов реакций, динамических перестроек структуры и вырожденных равновесий. Возникла необходимость в предоставлении этого мощного нового метода в распоряжение химиков ИНЭОС.

Летом 1961 года в двух наспех отделанных подвальных комнатах недостроенного нового здания ИНЭОС мы установили свой первый ЯМР-спектрометр. Это был швейцарский „Трюб-Тойбер", только что снятый с производства по причине полного несоответствия требованиям рынка. Этот последний экземпляр и был куплен по дешевке для нас. Симпатичный продавец швейцарец самолично запустил его и передал в наши с П.В.Петровским руки. Химики ездили к нам со своими образцами прямо на трамвае. Основную тяжесть мучительных процедур запуска вращения ампулы в сапфировых подшипниках и настройки разрешения взял на себя Петровский. Интерпретацией полученных спектров занимались уже мы с ним вдвоем при дружеской поддержке Китайгородского. Все вместе придумали первые бланки заказов на спектры ЯМР. Каждый химик имел право доступа к прибору только при наличии такого бланка с собственноручной подписью мэтра. В первые дни работы особое внимание приходилось уделять образцам Несмеянова и Вольпина (по причинам, о которых рассказано в других местах). Несмеяновские образцы приносила Н.С.Кочеткова, Марк приходил сам. Происходило становление ЯМР-спектроскопии элементоорганических соединений.

Освоение квантовомеханических расчетов сложных ЯМР-спектров Китайгородский поручил венгерскому аспиранту Ласло Брайеру. Он работал в тесном контакте с П.В.Петровским и И.К.Шмыревым - руководителем ВЦ НИИРП, где стояла ЭВМ „Минск-1", уже сильно устаревшая даже по тогдашним советским меркам. Таким образом, этот ВЦ вполне соответствовал по своему техническому уровню нашему спектрометру...

В конце 1961 года к нам приехал американский стажер - профессор МТИ Джон Уо. Его лекции, семинары и ежедневные многочасовые беседы предопределили успех Брайера. А главное - мы с Петровским очень быстро прогрессировали в понимании основ ЯМР-спектроскопии. Но после тщательного ознакомления со спектрами некоторых винильных соединений, снятых на „Трюб-Тойбере", Джон сделал однозначный вывод: прибор не позволяет получить спектры, пригодные для точного вычисления хим. сдвигов и констант спин-спинового взаимодействия. В утешение он подарил нам атлас спектров ЯМР, снятых на спектрометре „Вариан-А-60". На долгие годы спектры из этого атласа стали нашим горизонтом: мы стремились к подобному качеству, продвигались вперед, но - увы... Мечты о расчетах сложных спектров оставались недостижимыми. Приходилось лишь повторять расчеты спектров, опубликованных в зарубежных журналах. Было очень обидно.

Но Несмеянов был до поры вполне удовлетворен тем, что мы с Кочетковой разгадали важную для него загадку строения молекулы, которую он назвал „фонариком", а оказалось, что это нечто совсем иное. Добывать для нас валюту на новый прибор директор не собирался.

Химиков ИНЭОС, однако, этот прибор совершенно не устраивал: они читали статьи в иностранных журналах и видели результаты, полученные на американских, японских и западногерманских спектрометрах. Когда фирма "Брукер" (ФРГ) начала выпускать импульсные фурье-ЯМР-спектрометры, наше терпенье лопнуло. Мы с Квасовым рассудили, что имеем недвусмысленный мандат общественного мнения. Грубо нарушив все тогдашние правила общения с иностранцами, мы установили контакт с фирмой. Потом Китайгородский где-то за границей переговорил с президентом фирмы, что и обеспечило (через десять лет после "Трюб-Тойбера") появление в институте новейших спектрометров "Брукер". Жизнь в нашем подвале закипела. Появились многочисленные молодые сотрудники.

Китайгородский любил заходить в наш подвал: его как литератора интересовала эта молодежь, которая весело и внешне беззаботно трудилась вокруг быстро "умнеющих" приборов с громоздкими магнитами, все время меняющими свой внешний облик. А Китайгородский-ученый с изумлением и восторгом следил за сущностным развитием ЯМР-спектроскопии, уверенно занимавшей равноправное место среди главных физических методов исследования строения и взаимодействия молекул в жидкостях.

Параллельно развивалась наша работа и в области ЯМР-спектроскопии твердых тел. Эта активность привела к созданию Научного совета АН СССР по радиоспектроскопии твердого тела, председателем которого стал Китайгородский, в тот период руководивший единственной лабораторией в стране, одинаково интенсивно интересовавшейся спектрами ЯМР растворов и кристаллов. Увы, оказалась мало продуктивной идея А.И.Китайгородского об использовании вторых моментов линии ЯМР в кристаллах для уточнения координат атомов водорода на финальных стадиях рентгеноструктурного анализа: мы обнаружили некорректность процедуры вычисления ширины сигнала ЯМР при наличии шумов. Для борьбы с шумами в лабораторию пришел мой старый друг Квасов. Математическую сторону проблемы нам растолковал В.А.Турчин, наш со Шмидтом и Квасовым одногруппник по физфаку МГУ. Мы с Наташей Горской, принятой Китайгородским в лабораторию по рекомендации А.Б.Мигдала, и аспирантом Володей Завельским искали пути регуляризации проблемы, но двигались к цели слишком медленно. Появление компьютерных диффрактометров настолько резко повысило точность определения координат легких атомов, что идея Китайгородского потеряла актуальность.

Зато мучения с шириной линии ЯМР привлекли наше с Завельским внимание к проблеме Абрагама, который в своей книге „Ядерный магнетизм" указал на необъяснимый с точки зрения теоретика факт: в жесткой кубической решетке форма линии ЯМР оказалась не гауссовой, а сверткой прямоугольника с гауссианой. Проблема тогда не поддалась, я рассказал о ней Б.Н.Провоторову - советскому классику в области теории ЯМР твердых тел. Решение, найденное Провоторовым, меня не удовлетворило. Завельский ждать не мог и выполнил экспериментальное исследование на образцах В.А.Дубовицкого - производных титаноцена.

Горская ждать могла. Это ожидание длилось несколько лет. Надо было строго доказать, что формула Абрагама - не эмпирическое описание формы линии ЯМР, а очень простое и удобное приближение к точному решению. Тогда мы получили бы в свои руки эффективную и надежную априорную информацию для устранения некорректности при обработке данных эксперимента. Казалось, вот-вот я найду выход, пригодный для кристаллохимических исследований, но я слишком разбрасывался, беседы с теоретиками сбивали меня с толку. Кроме того, я надеялся на применение импульсных методов, обещавших устранить некорректность. Эта надежда оправдалась, но много лет спустя, когда программа объединения РСА и ЯМР в единый метод ушла в историю. А тогда Китайгородский меня поторапливал. Он дважды обратил мое внимание на ключевое обстоятельство, которое могло устранить все трудности на необходимом нам уровне понимания, но я оказался не на высоте.

- Эрлен, я ведь геометр. Для меня проблема становится понятной, если может быть сведена к геометрии. По-моему, то, что Абрагам, считает парадоксом, объясняется низкой кристаллографической кратностью атома фтора в решетке флюорита. Подумайте об этом! - говорил мне Александр Исаакович.

Подумать-то я подумал, но как-то на бегу, не слишком основательно. Увы, тогда в моей жизни было слишком много обессиливающей вынужденной беготни, я так и не смог, как ни старался, стать свободным человеком. Да и судьба вновь начала помахивать своей бритвой. Время шло, проблема оставалась в прежнем состоянии. Лаборатория Стручкова убедительно демонстрировала, что РСА вполне может обходиться без непосредственной помощи магнитного резонанса. Пришлось признать наше "поражение". Горская ушла из лаборатории.

Китайгородский, видел, что я слишком занят проблемами ЯМР-спектроскопии жидкостей. В отсутствие чаемого результата, и не желая участвовать во "внутривидовой борьбе", он отказался от поста председателя Научного совета по радиоспектроскопии твердого тела. А решение проблемы я нашел почти тридцать лет спустя. Оно было основано на реплике Китайгородского и оказалось на диво простым, но Учителя давно уже не было в живых. Да и результат этот никому, кроме меня, уже не был нужен…

Но вернемся на сорок лет назад. Мы все тогда были охвачены восторгом по поводу статьи Литтла, предсказавшего возможность существования высокотемпературной сверхпроводимости (ВТСП) в гипотетических линейных макромолекулах с сопряженной системой связей углерод-углерод, причем к атомам углерода следовало регулярным образом присоединить молекулы красителей с легко поляризуемыми невалентными электронами.

В мире началась охота за ВТСП в системах, напоминающих предложение Литтла. Но вскоре появилась статья Гинзбурга и Киржница, в которой было показано, что ВТСП в одномерной системе невозможна. Авторы предложили двумерную модель ВТСП. Я несколько раз беседовал с Киржницем, пытаясь выяснить, какие конкретные задачи следовало бы поставить перед химиками-синтетиками нашего института, чтобы начать практическое движение по направлению к созданию матералов, которые полностью преобразуют нашу техническую цивилизацию.

Как всегда бывает, переход от высокой физической теории к практике металлорганической кухни сделать оказалось очень трудно. Нельзя было с уверенностью "заказать" нужную структуру, заранее зная, что синтез любой задумки потребует от химиков огромных усилий и затрат. Китайгородский посоветовал не замыкаться на синтезе небывалых структур, а совмещать планирование таких попыток с широким скринингом огромного богатства уже имеющихся в руках химиков твердых веществ с целью поиска в них аномальных электрических и магнитных свойств. Это предложение Давиду понравилось. Я договорился с академиком Кабачником, заместителем директора ИНЭОС, о предварительной беседе с Киржницем по поводу формулировки предложений о совместной программе ФИАН-ИНЭОС с названием, предложенным Китайгородским и одобренным Киржницем и Кабачником.

Совещание прошло успешно, хотя Давид потом тихо признался мне, что ему, привыкшему к стилю ФИАНа (Гинзбург! Тамм!!), наш замдиректора показался "чересчур умным", т.е. лишенным той красоты, основанной на полной интеллектуальной раскрепощенности, которая была столь свойствена Китайгородскому и самому Давиду. Этот скепсис показался мне ни на чем не основанным (люди, мол, не дожны быть одинаковыи), но прав оказался Киржниц: вскоре Кабачник, из-за совершенно абсурдного обострения отношений между дирекцией ИНЭОС и Октябрьским райкомом КПСС, покинул дирекцию и замкнулся в своей узкой специальности. Программа сорвалась. А жаль! В километре от ИНЭОС на Ленинском проспекте находился институт, в котором уже несколько лет лежали образцы веществ, аналогичных тем, в каких потом швейцарские ученые из фирмы "Белл" нашли ВТСП и получили Нобелевскую премию…

А.И.Китайгородский был одним из самых сильных умов в советской науке того времени. Казалось предрешенным, что он вот-вот станет академиком. Но для того, чтобы эти ожидания осуществились, ему надо было поступиться той свободой поведения, которая так поразила меня при первом знакомстве. Он не сделал этого. И не стал ни заслуженным деятелем науки, ни членом-корреспондентом, ни академиком. В пике начальственного внимания к нему он с зеленым дипломатическим паспортом поехал в Индию как представитель ЮНЕСКО. По окончании своей миссии он, вместо того, чтобы сдать полученные деньги в советское посольство и вернуться в Москву, улетел в Париж и с пользой для себя приятно провел время во Франции. Подобные эпизоды повторялись многократно. Его каждый раз призывали к порядку, угрожая последствиями для карьеры, но он знал себе цену и считал, что карьера никуда не денется.

Шли годы. Становились академиками люди, совершено несопоставимые с ним по таланту. Он делал вид, что ему это безразлично. "Живите, как при коммунизме! Не цепляйтесь за свои результаты, дарите их!" - говорил он нам. Подразумевалось: вот я же подарил научному сообществу метод атом-атомных потенциалов. Надо сказать, этот пример не казался слишком убедительным его окружению, давно уже потерявшему веру в идеалы марксизма. Мы, однако, были склонны прислушиваться к мнению учителя, а он, как мы понимали, верил в свою счастливую судьбу. Но судьба, позволив ему оставаться свободным человеком, потребовала "всего только" пожертвовать возможностью полной самореализации.

Он разрабатывал новые теории строения молекулярных кристаллов, настойчиво и придирчиво искал молодых помощников, писал книги, руководил советскими делегациями на международных конгрессах кристаллографов, но входили в силу новые законодатели советской научной моды - ровесники его детей, относившиеся к нему как к стареющему чудаку, не понимающему простых правил и способов достижения "истинных" жизненных успехов.

Вокруг него "складывалось мнение": человек, конечно, талантливый, но - несерьезный. Годится, мол, для лекций в Политехническом музее. А его статьи в "Литературной газете", - судачили многие коллеги, - это ведь не что иное как клевета на порядки в Академии наук СССР. "Неизбежная плата за независимое поведение" - говорил он о таких суждениях, но они его обижали.

Гонорары за книги становились все меньше. Ощущение полноты жизни уходило. Внутренний разлад он привычно заглушал непрерывно дорожающим коньяком. Его могучий рассудок оставался совершенно незатронутым растущими дозами, но здоровье, никогда до этого ему не изменявшее, подводило все чаще. Даже привычная к его выходкам московская автоинспекция начала терять терпение. Пришлось отказаться от собственной машины. И не только от нее. Так вместе со здоровьем его начала покидать и свобода. Он сознавал это и… увеличивал дозы. Его жизнь в науке подходила к концу - вместе с самой жизнью. В 1984 году он тихо заснул после обеда в кресле перед телевизором. 70 лет - библейский возраст…

Для меня символической вершиной его деятельности стала конференция на озере Иссык-Куль сорок лет тому назад. Она называлась ФИМИС (Физические Методы Исследования Строения вещества) и проходила под председательством Китайгородского. Вглядываюсь в эту невозвратную даль, во времена нашего расцвета, такого недолгого. И возникают перед глазами остановленные счастливые мгновения.

Спартанская обстановка прибрежной турбазы у подножья громадных гор; жизнерадостная молодежь, ведущая непрерывные дискуссии в окружении величественной природы; сказочный Хан-Тенгри за озерным горизонтом; наш, еще ничем не замутненный, энтузиазм…

Александр Исаакович, наш вдохновитель и предводитель, - молодой, веселый, элегантный, красивый, остроумный, полный сил и несокрушимой веры в свою звезду…

Все это ушло в прошлое, но слово мы сохранили. Теперь ФИМИС - созданный его учениками центр коллективного пользования всеми физическими методами, без взаимосогласованного применения которых современная химия не может сделать и шага. Этот Центр, работающий на базе физических лабораторий ИНЭОС, - зримое воплощение тех идей Китайгородского, о которых он рассказывал мне полвека назад и обсуждением которых мы, такие тогда молодые и беззаботные, такие живые, занимались на конференции ФИМИС в солнечных горах Киргизии, снисходительно и равнодушно внимавших нашим задорным речам.

Случайно ли, что другом его был Ландау, отпущенный Лубянкой под честное слово П.Капицы? Что критиком его был Каин, чудом уцелевший в ГУЛАГе? Что близкими собеседниками этого выдающегося человека оказались в1956 году одновременно Юра Стручков, Вадим Шмидт и я, все трое - сыновья расстрелянных отцов? Он учил нас творить благо, уклоняясь от зла, учил приносить пользу надорвавшейся стране. Видит Бог, мы старались. Но судьба за нами шла по следу…

Над его гробом я выразил уверенность, что, закончив свой земной путь, профессор Александр Исаакович Китайгородский навсегда сохранится в истории советской науки. Я забыл в тот момент: мой учитель, поразивший меня когда-то своим уменьем оставаться свободным в годы культа личности, с весельем и отвагой жить в любых условиях, всегда подчиняясь лишь собственному суду, - умер в год, предугаданный Оруэллом, на пороге нелепых и страшных потрясений, уготованных нашей общей судьбой.