«Это что, правда, что ты еврейка?»
Рассказы
Содержание
Маузер
«Это
что, правда, что ты еврейка?»
К смотру готовились всю
четверть. Афанасий страшно волновался и потому нагонял страху как мог.
Контингент, понимашь, в этом выпуске такой попался бестолковый, и, главное,
неуставной, ну шо с таким делать можно? С головой у них все в порядке, тут грех
жаловаться, но с конечностями, особо с ногами, полный караул. Вне контекста
строевой подготовки Афанасий был добряк, и относился к контингенту по-отечески,
подбадривал и не критиковал. Но сейчас, перед самым смотром, все эти нескладехи
неладехи приводили его в отчаяние. Как пойдут, срамота, половина не в ногу. Вон
эта, например, с грибной фамилией. И смотрит вроде преданно, и старается,
хорошая девочка, собранная, отличница, а как команду дашь, святых выноси, опять
не с той ноги. Сколько она ему крови попортила. Как ее на рапорт вызывать? Ведь
всех же требуется вызывать, Господи помилуй. Другая отличница и того хуже, эту
всю прям набок перекосило, вся в одной плоскости, как из бумаги вырезали. И эти
две, как назло, подряд идут, по алфавиту. Ну какое у начальства впечатление
будет? Третья отличница, та, что с раскосыми глазами, вроде и ходит прямо,
прямее некуда, как колонна расстрельная (у нее и фамилия подстать, огненная),
но как поворачивать, как заколышется туда-сюда задним фронтом, все, никакой
формации. С ней еще шустрая такая всегда, смазливая на мордочку, на лисичку
смахивает, но эта ноги волочит, стиль у нее такой, за версту шарканье слышно.
Да к тому же у нее еще и насморк хронический, вечно сопли втягивает, а как
загундосит на рапорте, у начальства враз слезы потекут. Есть там одна, правда,
рыжая такая, с нормальной фамилией, ну, та боявая, хоть тоже отличница, но
шагает, любо дорого смотреть, генерал! А гаркнет так, музыка! Побольше бы таких.
Есть еще, правда, две девочки подружки строевые, прямо солдатики связисточки, и
ходят справно, и росту почти одного. И фамилии у них бодрящие, как деревенский
воздух. Эх! Да только обе пигалицы, вершки корешки, хоть и хорошо шагают, а
несерьезно, несолидно выходит. С ними еще другая ходит, с бледной фамилией, и
сама такая же, худенькая, кушает, видать плохо. Но ходит ничего, прилично. Так,
двух нашел. А эта нахалка лучше бы и вовсе заболела на тот день. Та уж нарочно
не так идет, да еще и тапки такие на себя напялила огромедные, сама, видать
шила, на них еще рожи со ртами и глазами прилепила, и в таких тапках на смотр!
Смерти моей хочет. Я ей указываю, а она в глаза смотрит: «А у меня других нет».
И подружку свою спортила, та раньше нашто любила строем ходить, ей бы похудеть
так и вовсе красотка будет, а теперь тоже дерзит. Кто там еще? Ну, эта вполне,
крупновата, но ничего. Главное, шагает с чувством. Голова соломенная, с
косичкой, только руки страсть какие красные, стирает она все время, что ли? Но
ходит как мужик, любо дорого смотреть! Комсомольский задор у ней настояший,
прямо Молодая Гвардия. Не девушка, а боевой товарищ. И фамилия флотская. Так,
три, значит. Подружка у нее не подходящая только, такая вертяка, и фамилия
трудная, ошибиться можно. Этой ну все смешно, насмешница. Идет, а сама со смеху
давится. Пропасть с ней, ну ее. Близняшки, те не подведут, шагают как почетный
караул, ноздря в ноздрю, загляденье, не то, что другие, разнобойка сплошная.
Так, девиц вроде всех перебрал? Как же, балерину-то нашу забыл! Вот уж ходит,
так ходит. И носок тянет, и голову держит, глазами хлопнет, ансамбль советской
армии в одном лице. Ну, вот, значит шесть.
С парнями немного лучше,
но не много. Один этот бедолага может весь смотр испортить. Этого всего в
другую, чем ту отличницу, сторону, скособочило. Смирный мальчишка, совсем
безобидный, но хошь убей, идет как краб. Голову этак наклонит, жалостно
смотреть. Они за него горой, гений, говорят. А мне, что? Будь ты гений, я же не
против, но шагай как человек! Второй там тоже доходяга имеется, тоже, верно,
гений, но тот еще и идейный. В чем душа теплится, а власть не уважает. Тот как
пойдет, заплачешь. С ним мелкий ошивается, воображулистый, курчавый, тот все
куражится, вроде и в ногу идет, а все плюнуть хочется. Никакого чувства боевой
дисциплины. Ну и этот, красавчик, в дорогих очках, тот вроде и придраться не к
чему, а ведь издевается, гад, прямо в глаза. Вызовешь на рапорт, волосами
тряхнет, распустили их тут совсем, волосы до плеч, понимашь, губки полные,
бантиком, глаза синие, с поволокой. Пошел, пошел... Пальцы тонкие, автомат
разбирает, сволочь, как Бог, а отдать честь руку взметнет, глаз так и
подмигивает, что, Афанас, ну не хорош ли я? Фу, нечисть, да и ногу
приволакивает, криво ставит, привычка дурная.
Но зато остальные не
подведут, русские богатыри, молодцы мои. Уж эти трое, и ростом вышли, и мастью,
и фамилиями. Один чуть тощеват, но это возрастное, но зато рвение к строю
настоящее, таким только родиться можно. Как носок тянет, прямо к мавзолею его!
Готов! Надо с ним о военном училище поговорить, с головой у него, правда, не
так чтобы очень, но душа, душа наша, советская. А главное, душа. Друг у него
тож рослый такой, скромный, серьезный комсомолец. Не подведет. И третий,
скуластый, хоть и темная лошадка, без царя в голове, но патриот, патриот, и
фактура отличная, шаг чеканит. Голос только, жаль, тонкий и нос, ну чисто
пятачок свиной. Не то, что любимец мой, надежа моя и гордость. Подбородок
квадратный, глаз острый, красавец. В училище собирается, голова, умница. Тот уж
идет, земля поет и сердце замирает. Все бы хорошо, да только много о себе
понимает, спорщик, и съязвить может, даром что и фамилия колкая. Нехорошо это в
службе, начальство этого не любит. А друзья у него и вовсе ему не к лицу. Нашел
тоже с кем ходить. Один, вроде и не вредный элемент, да все ему неохота: мол,
надо тебе, чтобы я автомат разобрал? на тебе, разобрал. Тебе еще и надо, чтобы
я его собрал? На, отвяжись. Не уважает. Голову в плечи вобрал, веки тяжелые,
пальцы клещи, ну, точно гриф. Курит, знаю, что курит. А уж марширует и вовсе из
рук вон: ссутулится, руки как плети висят, кисти боксерские болтаются. Даром,
что отец военный, а распустили. А уж третий с ними, очкарик крохотный, не злой
мальчонка, но лунатик, все витает. Этого, что ни спроси, его будто и вовсе
здесь не было. Улыбается и горя ему мало. Ему серьезно, а он скалится, зубы
белые, всякий вздор городит, а эти двое любят его как дитя родное, буквально на
руках носят. Он и в строю кучевряжится, ботинки немыслимые надел и галстук попугайский.
Одно слово, клоун. Есть еще два, вроде, подходяших. Один великан, у
здоровенный, сила, биомасса, можно сказать, да ведь без толку, увалень, ему
будто и все на свете без разницы, вялый, чисто тюлень белобрысый. Но ничего,
ходит не хуже всех, мне не до жиру. Пойдет. Второй, еще того белобрысей, но
совсем другой компот: мрачный, волосы всклокочены, все под нос себе бурчит,
исподлобья смотрит, глаза щурит, а дальше носа не видит. Этот, вроде, и не
говорит ничего такого, а ты все дураком круглым выходишь. Не разберу я его.
Тоже, говорят, гений, светлая голова, звезда аж. А в строю идет, тоска берет за
душу. Не старается. И оружия не любит, все носом в книжке. Я его, как бы, еще и
отрываю. Не наш кадр. Не рискну. Один остался, блондин этот лупоглазый, без ресниц,
с губами как у красной девицы. Но идет ничего, терпимо, и того, значить, опять
же шесть.
Закончив с перебором
контингента, Афанасий решил создать себе план действий. Его осенила идея не
вызывать по алфавиту, чтобы избежать неблагоприятного тендема двух кособоких
отличниц, нежелательного контраста между мавзолеевской сменой и кудлатым, а
также других сочетаний, вроде кошмарного каскада на «К»: курчавого болтуна,
сутулого несоглашенца и опасно накренившегося гения. Список Афанасий знал
наизусть и памятью своей гордился. Он будет вызывать по одним ему известным,
тайным принципам, выработанным для максимально благотворного эффекта на
районное начальство. Он представил, как задрожат, заволнуются ученики,
обнаружив его неподдающуюся раскрытию стратегию, когда увидят, что их вызывают
не по алфавиту, но неизбежно, неизбежно! Афанасий торжествовал. А уж эту,
грудастую нахалку, он вызовет из последних, чтобы спесь сбить. Пока до нее
очередь дойдет у нее уж, небось, пропадет всякая охота безобразничать.
Великий день наступил. В
актовом зале выстроились оба класса. Афанасий больше не нервничал. Сухой и
поджарый, в безупречно выглаженном кителе, он привставал на носочки, любовно,
без строгости, оглядывая темно синий ряд своих воспитанников. Марш вокруг зала
прошел без происшествий, и начались рапорты. Один за одним ученики чеканили шаг
поперек зала, отдавали рапорт, разворачивались, и с облегчением возвращались в
строй. Стратегия работала, главный из района был, кажется, доволен. Еще пара
тройка и вызову эту, как бишь ее? Он поискал ее глазами в строю. Она стояла ни
жива ни мертва, бледная, и в туфлях. Ага! Радовался Афанасий, хваля себя за
изобретательность. Все почти уже прошли, а ее все не вызывают, так вот тебе,
впредь не будешь вредничать, добродушно подумал он. Надо, однако, и ее вызвать.
Да как же ее? Ах, как он не любил нерусские фамилии, всегда с ними что-нибудь
не то. Не то что там Михайловы, Богдановы, Мироновы, мило, по-домашнему, и без
затей. Афанасий не был антисемитом, ни в коем случае. Ему даже в голову не
приходило сопоставить нерусские фамилии с нерусскими лицами. Просто он, белорус
из глухой деревни, крестьянский сын, и по-русски-то говорил с акцентом,
превращая, к радости ехидных учеников, все «щ» в «ш», а иностранные и длинные
слова его, как говорил Винни Пух, только расстраивали. Они так и норовили его
подставить, поэтому он их боялся и по возможности избегал. Да как же ее? Он
помнил, что ее фамилия напоминала марку немецкого револьвера, он так ее и
запомнил. Он так и другую такую каверзную фамилию запомнил, по созвучию с
наганом. Сейчас, сейчас, главное, спокойно, он все марки наизусть знает, сейчас
найдет и его разблокирует. Браунинг? Парабелум? Люгер? Шварцлозе? Мм….
Зихерунг? Фу, ты прости Господи, вслух сказать стыдно. Перебирая марки, Афанасий
глаз не сводил с проклятой девчонки, которая под его сверлящим взглядом и вовсе
скукожилась, при этом не переставая шепча и шевеля губами. Бергман? Шнеллфоер?
Симплекс? Мысленно перебирая немецкий арсенал, вслух Афанасий продолжал
вызывать, правда, с заметными паузами, оставшихся учеников. Дрейзе? Вальтер?
Зауер? Господи, да что же это! Хеклер? Шмайсер? Афанасий запнулся. Все,
вызывать было больше некого. Он растерянно огляделся. Главный из района пожимал
ему руку, он ничего не заметил. Затем начальство дало команду вольно и
лаконично поблагодарило учащихся. Прозвенел звонок. Главный справлялся у
Афанасия насчет обеда, но у того звенело в ушах. Ученики радостно потекли к
дверям, он различал в веселом потоке и ее чернявую голову. Тут он вдруг
задохнулся, рванулся вперед, врезался в толпу школьников и уже на лестнице
вцепился ей в плечи, сдавленно шепча: «Мазур, Мазур, твоя фамилия!» Ребята
скакали по ступенькам, кругом стоял юный гомон, а они стояли напротив друг
друга. Он все шептал, как заклинание, окаянную фамилию, прижавшись лопатками к
стене. У нее просто не шли ноги, адовое напряжение, когда все ее существо
сконцентрировалось в одной фразе «Господи, сделай чудо, чтобы меня не вызвали»,
теперь уходило из нее по капле. И она смотрела на него любя, почти с нежностью,
пьянея от тайного счастья, от неописуемого облегчения, не веря, что спасена.
Сработало! Спасена, от этого смотра и от всех последующих, навсегда. Аминь.
Эпилог
После этой истории,
известной по сих пор только ее действующим лицам, Афанасий решил, что пора,
наконец, уйти на покой. Ветеран, он уже давно мог быть на пенсии и по возрасту,
и по контузии, в школе он был самый пожилой, но никак не мог уйти из-за любви к
подрастающему поколению. Он был энтузиаст своего дела, и свято верил во все, во
что положено было верить. Когда, всего через несколько лет после того смотра,
все, чему он посвятил жизнь и все, что старательно вдалбливал ученикам,
официально было объявлено вздором, а патлатые пижоны в джинсах оказались правы,
Афанасий оторопел и сразу умер. Мир его праху. Хороший был человек.
***
«Это что, правда, что ты еврейка?»
Школе № 4,
специальной и французской, посвящается
Звали
меня Лена, имя для Советской России 1980 годов завальное. Лучше придумать не
могли, спорили-спорили, а назвали как все. Куда ни придешь, везде одни только
Лены. А как это тягостно быть одной из них, когда осознаешь себя совершенно
необыкновенной, Изабеллой какой-нибудь или Маргаритой. Но к необыкновенности мы
еще вернемся. А тогда я ходила в школу, специализированную, которая считалась
«по контингенту» лучше других.
«Контингент» у нас был
всякий. Удивительное дело: прошло столько лет, а я о некоторых ничего не могу
сказать, ни разу не перекинулись словом. Есть такие дети: проходят стороной,
как тени, ни за что не задевая, почти ничем не выдавая своего присутствия.
Потом из них люди получаются, родители там и всякое такое. Чудеса. А ведь
казалось, что они только фамилии.
Меня всегда интересовали
фамилии, я к ним приглядывалась и прислушивалась. Часто они у меня забавно
ассоциировались, т.к. у меня богатая фантазия, за которую я однажды жестоко
поплатилась. Но это другая история.
Вот, например, такая
нехитрая фамилия как Данилов мне очень нравилась, потому что ассоциировалась с Малахитовой шкатулкой Бажова, моей
любимой книжкой в толстом переплете с изумительными картинками. Помните,
Данила-мастер? Фамилия Гаврилова мне не нравилась, потому что ассоциировалась с
чем-то жестким и совсем не подходящим миловидной веснушчатой девочке ее
носившей. Фамилия Работнова ассоциировалась с Азимовым и его книжкой Я – робот, так что мне казалось
забавным, что роботов придумали недавно, а уже есть такая фамилия.
Был у нас мальчик с
удивительными, совершенно белокурыми волосами, его фамилия была Кармановский.
Так его фамилия, естественно, вызывала в памяти штаны, покрытые множеством
карманов. Фамилия Полякова напоминала о гражданской войне, Стрелов – о
стрелецком бунте, Кизилова – о чем-то вязком и тягучем. Почему-то всегда
приходили на ум оладьи при фамилии Паринкин, сказка Дикие лебеди при фамилии Киселева, дятел – при фамилии Дуткевич…
Фамилия Филимонова ассоциировалась с многочленной гусеницей: фи-ли-мо-но-ва.
Есть, правда, фамилии,
которые ничего не напоминают и ни о чем не говорят; типа Александров, Иванов,
Михайлов. Хуже нет. Меня всегда удивляло, как это Алексеевы соглашаются быть
Алексеевыми.
Но зато была у нас в
классе фамилия, которая меня загипнотизировала с первого раза, когда я ее
услышала: Шацилло. Новые учителя всегда произносили ее неправильно, и мальчик
терпеливо поправлял. Я помню, что у него был глухой голос. Фамилия казалась
настолько загадочной, что мне казалось, мальчик, ее носивший, тоже должен быть
немного необыкновенным. (Позже, когда я посмотрела фильм Кин-дза-дза Данелия, я вдруг поняла, что такое Шацилло, там было
много таких яйцевидных, металлических слов). Узнать же, какой был сам мальчик,
не было никакой возможности. Мальчик отличался крайней замкнутостью, и никто
толком ничего не мог о нем сказать. Позже я познакомилась случайно с подружкой
или родственницей его мамы и меня поразила мысль, что женщина тоже может быть
«Шацилло» и что они все – Шациллы. Эта подруга или родственница сказала мне,
что мальчик в семье был хорошим мальчиком, очевидно, она знала его с другой
стороны.
У меня у самой была, как
мне казалось, хорошая фамилия. Меня особенно не дразнили, и фамилия имела
преимущество быть короткой и приходиться на середину алфавита. Теперь я
осознаю, что моя фамилия имела один непростительный недостаток: она была не
русской. Дети – удивительные существа. Многие годы мне даже не приходило в
голову, что моя фамилия не имела приличествующего месту и времени окончания.
Но, как мне кажется, проблема была не столько в моей фамилии (ведь у Шацилло тоже
не было окончания), сколько в моем лице.
То есть лицо мое мне
нравилось, даже можно сказать, сверх меры, ну прямо как Чичикову, и никаких
претензий к нему у меня не было и нет. Да и многим одноклассникам и всяким
другим мальчикам оно очень даже нравилось. В общем, на личном уровне лицо было
подходящее, а на общественном – нет. Лицо было тоже не русское, и как
выяснилось впоследствии, ну то есть совершенно. Осознаю, что это, наверное,
многовато даже для русского долготерпца.
В общем, теперь, когда я
выросла большая и у меня у самой есть сыночек, у которого, правда, несколько
лучше обстоят дела с лицом, я привыкла и смирилась с тем, что я всегда похожа
на какую-нибудь национальность, но всегда не на ту, на которую нужно в данный
момент и в данной географической точке: так в Германии принимают за турчанку, в
Финляндии за румынку, в Израиле (вот тут-то оно и пришло, смирение!) за
палестинку.
Но это сейчас, а тогда,
я еще не знала, что у меня такое каверзное лицо, и жила себе спокойно, наивно
полагая, что я просто «брюнетка» или «чернявая», как в сердцах называла меня
мама, которая почему-то ожидала произвести на свет белокурое «славянское дитя»,
ничуть не смущаясь тем фактом, что в семье в четырех поколениях не было
блондинов.
А, оказывается, вокруг
моей внешности, в частности, моих черных толстых волос уже бурлили ожесточенные
споры, видимо, подогреваемые интеллигентными родителями. Тут-то и всплыло
страшное, непроизносимое слово, которым ругались мальчишки во дворе (мне и
сейчас трудно его написать даже применительно к себе) – еврейка. И произнести
по-русски тоже трудно, язык не поворачивается.
Влюбленный в меня
мальчик даже подрался однажды из-за меня, доказывая, что я – цыганка, так
невыносимо ему было это «оскорбление». А это и было оскорбление, и употреблялось
машинально, типа: «ну что ты все делаешь по-еврейски» (то есть не так, как
надо) или «Ты что, еврей?» Учителя слышали, конечно, и ничего, ни гу-гу.
Коммунистический интернационализм на эту категорию граждан не распространялся.
Один раз это было сказано в классе, на уроке истории, тем самым влюбленным
мальчиком, который повзрослел и, убедившись, что дерись, не дерись, все равно
ей не понравишься, инстинктивно выбрал для мести традиционное оружие
посредственностей – антисемитизм. Я что-то там не выучила, и рассерженная
учительница, имевшая долгие и дружественные связи с райкомом партии, язвительно
спросила: «Ты, что же, считаешь, что тебя не касаются задания для всех, ты у
нас особой крови?» А мальчик, как нож в спину, крикнул с места: «Да,
еврейской». В классе было очень тихо и мне казалось, что теперь все узнали мою
тайну, что если раньше можно было сомневаться, теперь все было кончено, все
узнали, кто я. А раз знали они, значит, знала и я.
Про евреев я не знала
ничего. Мой отец, еврей, на которого я имела несчастье быть похожей, давно ушел
от нас, и в его уходе не было ничего еврейского, скорее наоборот, это был
признак ассимиляции; матерей-одиночек у нас было полкласса. Воспитывала меня
бабушка, царство ей небесное, русская православная женщина, на всю жизнь
приучившая меня к ладану, крестам и пасхальным куличам. Бабушка мне ничего не
сказала о моем лице, не потому что хотела скрыть, а потому что по простоте
душевной и ангельской своей кротости, никогда не видела в лице внучки ничего
кроме любви. Она, казалось, и вовсе не замечала, какие у людей лица, кроме как
«хорошие и нехорошие». Когда в Америке к нам пришли в мое отсутствие рабочие,
она потом никак не могла мне сказать, негры они были или белые.
Позже, когда окружающие
убедили меня, наконец, в том, что я еврейка, бабушка очень удивилась т. к.
для нее евреи – это люди, которые ходят в синагогу, говорят на идиш, отмечают
еврейские праздники. В чем же ее собственная внучка была еврейкой, она никак в
толк взять не могла. Но ведь этого в России не объяснишь. Есть только «похожа-не
похожа», а раз уж попалась и похожа, то тут уж не рыпайся, признавайся. И
лучшая подруга, из лучших побуждений, будет выискивать у себя ну хоть
что-нибудь еврейское: нос, волосы или сомнительную прабабушку. В России
прямо-таки неприлично стало лезть в интеллигентные люди, не запасшись хоть
капелькой еврейской крови. Парадокс. И бывший влюбленный мальчик придет с
извинениями через 14 лет, доверчиво объясняя в три часа ночи на моей кухне, как
он любит евреев и ничего не имеет против, и тому подобный вздор, который
говорят в таких случаях. И только мое воспитание не позволит мне, черт бы его
побрал, указать заматеревшему мальчику на дверь.
Прошло много лет и, в
общем-то, я неплохо пробиваюсь в этой жизни, учитывая недоразумения с лицом. Я
выросла. Выросла и девочка с убийственной фамилией Авербух, которая отчаянно
доказывала с (возможно искренним) убеждением, что эта фамилия у нее случайно, а
мама у нее грузинка. Девочка была услужливая, ей хотелось понравиться, она даже
давала списывать русским мальчикам в надежде, что проклятая фамилия забудется,
спрячется куда-нибудь хоть на время. Но нет, мальчики зорко следили за тем,
чтобы фамилия падала на девочку каждый раз тяжелым молотом: Авер –бух –Авер –бух.
Знай свое место, смуглая худенькая девочка с огромными черными глазами.
Так как ни мне, ни ей не
сказали вовремя, что мы, оказывается, еврейки, то не было между нами ни
малейшей солидарности, ни малейшей поддержки. Много лет спустя я встретила ее
случайно, мы посмотрели друг на друга как в зеркало, и она сказала, что школа
была для нее адом: «Ну, для таких как мы, ты понимаешь, о чем я говорю». Даже
теперь это самое слово выговорить оказалось невыносимо.
Теперь-то я понимаю, я
понимаю, что она испытывала то же, что и я. Но тогда, в детстве, каждый из нас,
кажется, всего только троих, страдал в одиночку. Был этот третий мальчик, Миша,
умный такой, который сбежал из этой проклятой школы тогда же, что и я. Но он,
кажется, был из еврейской семьи, и ему в этом смысле было легче, потому что он знал. Он знал, кто он, с самого начала,
с пеленок, до того момента, когда
начнутся комментарии по поводу лица. Я же только в 12 лет узнала про
«проценты», которых во мне оказалось, как выяснилось, явный перебор. Люди, дети
и взрослые, делились на 25 %, 50 %, 75 %. Но и меньшие проценты
не оставались незамеченными. Всякие там прадедушки и подозрительно (или,
наоборот, ободрительно, как в случае с моей лучшей подругой) глядящие со старых
фотографий предки учитывались тоже. Ну и, опять же, фамилии.
Позже, в институте,
доверительно сообщалось, например, что такая-то «скрывает» (Несчастная! Я-то
уже знала, что это бесполезно при нашем высочайшем уровне народной
бдительности), а на самом деле, она, тоже, на четверть. Или такой-то, очень
знаменитый, взял фамилию матери, а на самом деле он – Ротман. Бывало, что
тайное становилось явным в официальном порядке. Например, при отборе в Англию,
ежегодном позорище, целью которого было проверить «анализы» всех кандидатов. И
тут уж все знали, что с подмоченными анализами и соваться нечего. Я, например,
и не совалась, чтобы избежать огорчений и себе и взрослым дядям и тетям,
которые обливались потом при виде отчества моего отца еще до того, как увидят
мое свидетельство о рождении, заменявшем на моей родине вкупе с пятым пунктом желтую
звезду.
И находились же такие,
однако, которые совались все-таки, глупо рассчитывая, что не очень очевидная
фамилия прикроет очевидное лицо или что бабушка Мария Моисеевна не всплывет в
ответственный момент как спрятанный утопленник. Но тщетны были эти жалкие
попытки, встреченные с нашей стороны презрением и насмешками. Помню, как вышла
одна оттуда, с очень кудрявыми волосами, что называется мелким бесом, очень
умная девочка, блестяще говорившая по-английски (уехала, наверное, давно), вся
в слезах, а другая, та, что с бабушкой Марией Моисеевной, как ошпаренная, с
перекошенным лицом, и бросилась в туалет. Зла она была не на дяденек и тетенек
из отборочной комиссии, а на нас, остальных, кудрявых и не очень, из-за которых
ее, с ее длинной русой косой, не пустили в украинки, а, значит, и в Лондон. А
потому что нечего, знай свое место. Будет и наше время, когда русские захотят
пролезть в евреи, чтобы уехать куда угодно, и «еврей» превратится из
оскорбления в счастливый билет «туда», в то самое средство передвижения, как в
то время популярном анекдоте.
Но все это будет потом,
а пока мне, кажется, 10 лет, и все тот же влюбленный мальчик подойдет ко мне на
перемене на лестнице, и, краснея от стыда за меня, скажет: «Это что, правда,
что ты еврейка?»
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3002
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer3/Matusevich1.php - to PDF file
Комментарии:
елена матусевич
- at 2014-04-08 05:21:01 EDT
Я еврейка для русских, и не еврейка для евреев. Это так, и с этим ничего нельзя поделать. А вообще-то я давно француженка, уже давно. Это единственная страна, где меня не спрашивают, откуда я приехала.
Манасе
Германия - at 2014-04-07 20:57:39 EDT
Прочитал спасибо, но не еврейка ты Лена! и это правда.
Ион Деген
- at 2014-04-07 20:23:06 EDT
Отличные рассказы. Если бы мы совпали по времени и месту, ещё не догадываясь о талантах Лены, я был бы типичным соучеником. Нет, не типичным. Самым активным и настойчивым.
Сэм
Израиль - at 2014-04-05 09:09:20 EDT
Написано хорошо. Профессионально.
По сути – как в чём то было проще евреям, которые знали, что они евреи, и которые знали, что они должны учиться лучше, знать больше, хотеть меньше, чем их товарищи.
Леонид Левтов
East Brunswick, NJ - New Jersey, USA - at 2014-04-05 05:59:10 EDT
Рассказы очень "ленинградские" и легко узнаваемые. Хотя они были написаны давно, но фашисткие основы "советской" школы, так хорошо описанные автором, очень хорошо накладываются на современные события в России. Эти Михайловы, Петровы, Николаевы выросли и стали базовым путинским электоратом, подавляющим со своими 82% любых "национал-предателей". Это печально, но такова природа писательства - быть пророком! Подравляю!
елена матусевич
Лейпциг, фрг - at 2012-04-03 00:39:19 EDT
Дорогой Роман,
Вы в какой школе учились? В каком классе. Вы меня ни с кем не изволите путать? Спасибо на добром слове.
Роман
Petah tikva, vot imenno - at 2012-04-01 13:25:52 EDT
Uvajaemaia L
Vi dlia menia otdelnaia tema imeiuschaia samostoiatelnuiu jizn. Nemnogo pechalno nemnogo anekdotichno i kak-to znachimo-bessmislenno. Vsio, konechno vokrug evreistva, tochnee - okolo vospominanii. V srednei shkole vi bili chudovischno krassivi i ia bil v vas po-nastoiaschemu, po detski vliublion. Vidite, naskolko lojnim mojet bit nastoiascee.. ha-ha.. Mnogo bi dal za posmotret na vashu shkolnuiu fotografiu.
Roman Pinkovsky reuven.bilchinsky@gmail.com
Эммануил
Бремен, Германия - at 2010-03-10 17:46:28 EDT
Очень хорошо, ёмко, метко, интересно. А военруки - объекты насмешки всех поколений школьников - ,кажется, вообще в литературе не упомянуты. "Маузер" - памятник одному из тысяч, по-доброму показанному.
yelena
fairbanks, AK, USA - at 2010-03-09 19:30:22 EDT
Забыла поставить эпиграфом, что посвящается рассказ "Маузер" школе , теперь гимназии # 171, г. Петербурга, и моему классу Б, где мне было хорошо, тепло и счастливо благодаря моим одноклассникам. История подлинная и все действующие лица узнают себя. Спасибо им, особенно всем этим русским мальчикам, которые меня так любили и никогда ничем не обижали.
второй рассказ, на самом деле первый, о моей кашмарной первой школе #4, Василиостровского районе, чтоб ей было пусто. Там тоже все подлинно и документально.
Автор
Суходольский
- at 2010-03-09 15:04:33 EDT
А говор-то и интонация препода-белоруса схвачены просто замечательно,- не хуже чем у Ю.Герцмана.
Я дико извиняюсь перед уважаемым Ю.Герцманом, но проза Матусевич - это баховская фуга в исполнении профессионала, а юмор Герцмана - баян в исполнении лауреата конкурса сельской самодеятельности. Смешно, приятно, но направление сравнения явно перепутано.
Браво, Елена, Ваша проза тонка и прозрачна, как легкие кружева, и в то же время текст крепок и целен, как решетка Летнего сада.
Мила
Тель-Авив, Израиль - at 2010-03-09 13:25:46 EDT
Спасибо автору..
У меня в школе всегда были проблемы с произношением моей еврейской длинной фамилии ....ман.
Мне все очень узнаваемо..
Б.Тененбаум
- at 2010-03-07 22:31:30 EDT
Замечательно написанные рассказы. Поздравления автору - проза высокого уровня.
Aschkusa
- at 2010-03-07 20:18:13 EDT
Елена, поздравляю!
С каждым разом Ваши короткие и очень емкие рассказы становятся все лучше и лучше. А говор-то и интонация препода-белоруса схвачены просто замечательно,- не хуже чем у Ю.Герцмана.
Прочитал и получил удовольствие. Спасибо!