I
Перебравшийся из
Италии в Париж после февральской революции 1848 года, свалившей режим Июльской
Монархии Луи-Филиппа, русский политический эмигрант А.И. Герцен в июне
1848 года почел за благо срочно уехать в Швейцарию. Сам он пишет, что решил
уехать, потому что в городе шли аресты, «…
часть его знакомых была схвачена, и содержалась в Консьержери, в тесноте и на
гнилых бобах и тухлой говядине …». Надо сказать, что сделал он это очень
вовремя.
23 июня войска
Второй Республики под командованием генерала Эжeна Кавеньяка подавили
выступления радикалов, поднявших на баррикады низшие слои парижского населения.
Оружия у повстанцев было мало, но тем не менее бои шли 4 дня, а пленных солдаты
и национальные гвардейцы расстреливали на месте. Так что тюрьма Консерьжери,
где кормили «… гнилыми бобами …», на
таком фоне выглядела спокойным семейным пансионом.
Отъезд его, или –
если называть вещи своими именами – побег в Женеву был очень срочным – знакомая
Герцена снабдила его валашским паспортом (паспортом несолидным – сейчас он,
наверное, соответствовал бы панамскому), да и указанные приметы не вполне
соответствовали его собственным. И конспиратор он был неважный – на радостях,
что цель уже близка, на остановке, уже на самой швейцарской границе, он дал
мальчишке-посыльному несуразно большие чаевые – целых два франка, добрых 20
долларов по теперешнему курсу. Мальчишка немедленно догадался, что «… месье – "красный", который
бежит из Парижа …», и сообщил об этом кондуктору дилижанса – но тот
оказался вполне «сочувствующим элементом»,
и не выдал беглеца жандармам. На следующий день Герцен был уже в Женеве.
Место он выбрал
правильное – лет за десять до описываемых событий Франция требовала выдачи
принца Луи-Наполеона, укрывшегося в Швейцарии после неудачной попытки мятежа.
Требование было подкреплено выдвижением 25-тысячного французского корпуса на
границу. Швейцария серьезно опасалась войны – но в выдаче принца решительно
отказала. Неизвестно, на какой срок хватило бы этой отваги – инцидент был исчерпан
после того, как принц Луи-Наполеон добровольно покинул Швейцарию. Но он не был
выдан – и теперь, согласно Герцену, «... представители
всех неудавшихся революций старались найти укрытие между Женевой и Базелем
...».
В Швейцарии,
например, укрылись участники политических волнений в Германии – одним из них
был Фридрих Энгельс, добравшийся до границы самым что ни на есть революционным
способом – на реквизированном поезде. Поезд по тем временам был настолько новым
средством передвижения, что никому в штабе прусских войск, наводивших порядок в
Бадене, не пришло в голову послать телеграмму с приказом поезд этот остановить.
Девятнадцатый
век, который из нашего далека выглядит таким патриархально-безмятежным,
современникам таковым вовсе не казался. Венский Конгресс 1815 года восстановил
после наполеоновских войн «… легитимный
порядок вещей в Европе …» – но «… порядок
…» стал давать трещины довольно быстро. В 1830-1831 годах Европу сотряс
кризис – восстание в Париже изгнало династию Бурбонов, теперь уже окончательно.
Молодой царь России Николай Первый, сам вступивший на престол при весьма
драматических обстоятельствах, совершенно серьезно рассматривал идею
вооруженной интервенции («Господа, в
Париже революция – седлайте коней ...»
– сказал он своим офицерам, получив известия из Франции о восстании), но дела
его войску нашлись поближе – в Варшаве – а революция в Париже привела не к
диктатуре якобинцев, а к установлению режима Орлеанской Династии – королем
Франции стал Луи-Филипп, сын казненного во время Террора Филиппа-Эгалите.
Никаких
радикальных тенденций этот политический деятель не обнаруживал, и был настолько
далек от всякого державного задора, что даже от ношения военного мундира
отказывался, предпочитая котелок и зонтик. Мятеж католической части Королевства
Нидерландов тоже был урегулирован образованием Королевства Бельгии, нейтралитет
которого гарантировали все великие державы Европы.
Восстание же в
Польше было утоплено в крови. Известное пушкинское стихотворение «Клеветникам
России» было написано именно в это время, по случаю взятия Варшавы, и даже
торжественно преподнесено царю. Государю оно настолько понравилось, что он
назначил автору некое – не слишком большое – жалованье, 5 000 рублей в
год. Не много – командовавший войсками И.Ф. Паскевич получил поместье
ценой в миллион и титул «князя Варшавского» впридачу.
Ни стихотворение
Пушкина, ни «… подношение его Престолу
…» не понравились князю П.А. Вяземскому – он полагал, что «… при наличии гласности печати автор не
осмелился бы на подобный шаг под угрозой осуждения общественным мнением …».
Трудно сказать – князь все-таки говорил скорее от себя, чем от лица российского
общества.
Революционный
толчок 1848-1849 года был еще сильнее того, что случился в 1830-м. Разумеется,
эпицентром была Франция – режим Луи-Филиппа пал и был заменен Второй
Республикой. Волнения начались даже в спокойной и стабильной Англии – пришлось
приглашать «… констэблей-добровольцев из
числа добропорядочных граждан …». Их набралось 10 тысяч, и одним из них был
принц Луи-Наполеон, благодарный Великобритании за приют, и «… твердо стоящий на стороне закона и порядка …».
Гибкая английская система устояла – кризис был преодолен без кровопролития.
Самое сильное
потрясение испытала Австрия. Мятеж в Милане оказался поддержан вторжением
итальянских войск – сардинская династия в Пьемонте посчитала себя «… национальным правительством Италии …».
Австрийский фельдмаршал Радецкий отбил нападение и одержал победу над
сардинским войском, но тут против правления дома Габсбургов восстала Венгрия.
Юный император Австрии Франц-Иосиф молил Николая Первого о спасении и о помощи –
и царь двинул в Венгрию свои войска. Командовал ими покоритель Варшавы, князь
И.Ф. Паскевич. Венгерское восстание 1849 года было подавлено. Событие это,
имевшее важные последствия, почти совпало по времени с другим, которое тоже
сильно повлияло на будущее Европы.
Принц
Луи-Наполеон был избран президентом Второй Республики, и, что занятно – как
более демократический кандидат, чем его оппонент, генерал Кавеньяк. Он
возглавил исполнительную ветвь власти Республики, с довольно неординарным
титулом – принц-президент. После недолгого периода консолидации Луи-Наполеон
свалил Республику, и 2 декабря 1852 года провозгласил себя императором, под
именем Наполеона III. «Третий» был сознательным выбором – династия Бонапартов
тем самым признавалась законной и легитимной, Наполеоном II таким образом
считался сын Наполеона и его австрийской жены Марии-Луизы, а «… ныне царствующий государь…», племянник
великого Наполеона, делался Наполеоном III.
Надо сказать,
что «племянник» этот был сам по себе личностью весьма сомнительной – в своем
роде не лучше, чем валашский паспорт Герцена. Он был сыном падчерицы Наполеона,
Гортензии Богарнэ, и (теоретически) брата Наполеона, Люсьена. Если личность его
матери была бесспорна, то насчет отца имелись большие сомнения – Люсьен
Бонапарт этого своего сына своим не признавал, и даже письменно жаловался папе
римскому, как тяжела участь несчастного и кругом обманутого мужа, вынужденного
жить с «… имеющей потомство Мессалиной …».
Личная репутация
принца тоже была далека от идеальной. Он дважды пытался осуществить военный
переворот против орлеанской династии. Вторая попытка окончилась даже
заключением в замок – не слишком строгим, потому что через несколько лет он
сумел оттуда сбежать. Кампанию он водил отнюдь не с лицами королевской крови, а
все больше с куртизанками и авантюристами всех сортов, и в аристократических
кругах Европы считался одним из них – некое лицо с авантюристическими
наклонностями и без определенных занятий.
За несколько
месяцев до коронования он начал приискивать себе достойную супругу – правящий
монарх был просто обязан позаботиться о наследнике. Вполне понимая, что невесты
из домов вроде Габсбургов или Романовых ему не видать, он посватался к
баденской принцессе – и получил отказ от ее родителей.
Сватовство к
принцессе Аделаиде фон Гогенлоэ-Лангенбург, дочери незначительного германского
князя (но зато – племянницы королевы Англии) было тоже вежливо отклонено.
Неизвестно, сколько времени продолжались бы хлопоты придворных Луи-Наполеона о
достойном браке их государя, если бы он не взял дело в свои руки, совершенно
неожиданно женившись на молодой испанской графине, Евгении Монтихо, ставшей
таким образом императрицей. Объяснить столь неожиданный поступок можно было
только внезапно налетевшей страстью. Старый друг семьи Монтихо, Проспер Мериме,
даже отпустил не слишком скромную шутку по этому поводу, написав в письме к
приятелю, что если Луи-Наполеон стал императором посредством избрания (by election), то его жена стала
императрицей вследствие того, что очень понравилась ее мужу (by erection).
II
Тем временем
ведущие державы Европы обсуждали вопрос – как следует титуловать нового владыку
Франции? Вопрос был не праздным – решением Венского Конгресса 1815 года
династия Бонапартов была исключена из престолонаследия Франции, и документ этот
носил характер международного соглашения.
2 декабря 1852
года русское посольство в Вене уведомило канцлера Нессельроде, что – по мнению
австрийского правительства – принца Луи-Наполеона не следует признавать
Наполеоном III, в словообращении его не следует называть «братом», а следует только говорить «государь». Николай Павлович поспешил согласиться с вышесказанным, и
дополнил на полях донесения:
«Для нас не может быть вопроса о "N
III”, потому что эта цифра абсурдна. Адресовать должно: "Императору
Французов" – и только – а подписать не "брат", а коротко:
Франц-Иосиф, Фридрих-Вильгельм и Николай, и, если возможно, Виктория».
Перечисленные
лица составляли список монархов Священного Союза – императора Австрии, короля
Пруссии, императора Всероссийского. Королева Англии Виктория в их союз не
входила, почему и именовалась отдельно. Этот дипломатический маневр, однако,
окончился полным скандалом – австрийцы и пруссаки в последнюю минуту решили, что
отказать Луи-Наполеону в обращении «cher
frere» – «дорогой брат» –
все-таки невозможно. Русскую ноту менять было уже поздно, и обращение в ней
осталось прежним – «дорогой друг» –
что на фоне прочих обращений выглядело как подчеркнутое оскорбление. Инцидент
этот впоследствии вертели во все стороны, всячески намекая, что отсюда-то и
пошла неутолимая вражда императора Луи-Наполеона к российскому самодержцу.
Особенно настаивала на такой интерпретации императрица Евгения, которая через
несколько лет говорила в Париже русскому послу, что это именно она обратила
внимание своего мужа на то, что письмо Николая к нему «холодно». Потом, понизив голос, она по секрету сказала послу, что
на самом деле она употребила другое выражение – «это грубо».
Дальше есть
смысл непосредственно процитировать слова императрицы Евгении:
«Император прочитал письмо и был поражен справедливостью
моего замечания. "Это правда, – сказал он – и я этим займусь". В эту минуту война
была решена».
Это, конечно же,
вздор. Одно замечание по поводу того, что «… император был поражен ее правотой …» неплохо показывает уровень
суждений этой дамы.
Можно не
сомневаться – война началась вовсе не из-за того, что немолодой муж 26-летней
женщины решил произвести впечатление на супругу.
На голову
Луи-Наполеона сыпалось в ту пору немало проклятий. С легкой руки Гюго его
называли «Наполеоном-Пигмеем». Ему
приписывали полную бессовестность, глупость и ничтожество – что было вовсе
несправедливо. Собственно, даже Герцен признает, что «… увлекаемый революционной риторикой, я дурно оценил Наполеона III».
А англичане
признавали за новым французским императором «суровую волю», «храбрость», «дальновидность» и «природные качества дипломата».
Шпилька,
состоящая в нарушении принятого дипломатического протокола сама по себе не
много значила, и к войне повести не могла. Но в том же декабре 1852-го в
русских штабах начались дебаты на гораздо более взрывоопасную тему – там
взвешивали возможности захвата Константинополя. Выводы были такие – захват
возможен, но только при условии полной внезапности. Иначе на помощь туркам
может подоспеть английский флот. К июню 1853 года в Севастополе был подготовлен
десантный отряд, силой в 17 000 человек, при 32 орудиях.
Дипломатическую
подготовку возможных военных действий против Турции Николай Павлович взял на
себя. Ситуацию он оценивал так: из 5-и великих держав Европы Россия является
сильнейшей, ее армия составляет, по крайней мере на бумаге, около миллиона
человек. Австрия располагает не более чем 350 000 солдат, Пруссия – 200 000.
Обе германские державы – покорные союзники России, связанные с ней узами
монархической солидарности. Император Австрии – юный Франц-Иосиф, спасенный
царем во время венгерского восстания, и не подумает противиться его
завоеваниям. А король Пруссии, шурин Николая Павловича (брат его жены) тоже
никаких опасений не вызывал. Поэт Гейне говорил о короле Фридрихе-Вильгельме,
что он, Гейне, его истинно любит, и именно за то, что король так похож на
самого Гейне:
«Талант, блестящий ум, и уж наверное
государством я бы управлял так же скверно».
Франции Николай
тоже не опасался – Наполеон III поостережется рисковать своим шатким троном.
Оставалась
Англия – и с ней надо было бы столковаться.
III
Зондирование
почвы царь обставил следующим образом – 9 января 1853 года он пригласил к себе
посла Великобритании Гамильтона Сеймура для доверительной беседы. Он заговорил
о Турции, и определил ее как «… больного
человека …». Он сказал послу, что хотел бы заранее условиться с Англией –
на тот случай, если с Турцией «… случится
что-то непредвиденное …». Царь добавил, что –
если удастся прийти к соглашению между Россией и Англией – «… все
остальные ему были бы безразличны …». Дальше он сказал следующее:
«Дунайские княжества – Молдавия и
Валахия – уже и теперь образуют самостоятельное государство, под моим
протекторатом. То же самое будет с Сербией, то же самое будет и с Болгарией.
Что же касается Египта и Крита – я не вижу, почему бы им не стать английским
владением? Я доверяю английскому правительству. Я прошу у вашего правительства
не обязательства, не соглашения – это просто свободный обмен мнений, и в
случае необходимости – слово джентльмена».
Сэр Гамильтон не
проронил ни слова. Он, по-видимому, говорил правду, когда впоследствии
утверждал, что был потрясен речью русского самодержца. В речи этой звучала
тема, которая, по мнению посла, неизбежно вела к войне между Россией и Англией.
Захват Россией европейских владений султана являлся, с точки зрения Англии,
вещью недопустимой. Раздел Турции, предлагаемый царем, давал русским
колоссальные выгоды – запирал Черное Море от
любого возможного нападения на Россию с юга, соединял под одним скипетром
славянские страны, близкие к России языком и религией, и резко увеличивал
русский «зерновой» потенциал. Дело в
том, что, начиная с 1846 года, в Англии прошла отмена так называемых «хлебных» законов, ограничивающих импорт
зерна в Великобританию. Мера эта была убыточна для владельцев крупных поместий
в Англии, но совершенно необходима для прокормления растущего населения
городов, в первую очередь – Лондона. В 1852
году Англия ввезла 957 000 «четвертей»
русского зерна, и вдвое больше – из турецких
владений. Валахия и Молдавия стояли на втором месте в списке этих «турецких» поставщиков, сразу после
Египта. Захват русскими Валахии ставил чуть ли не весь английский хлебный рынок
под контроль русской таможни, не говоря уже о том, что в Турцию Англия
продавала больше товаров, чем потреблял весь русский рынок – хотя Россия была куда богаче и населеннее, чем
Турция. Турецкие налоги на импорт были ничтожны, а вот русские тарифы строились
на протекционизме и защите своего рынка от конкуренции. Наконец, движение
России на юг немедленно увеличивало ее влияние в Персии – откуда шла прямая дорога в Афганистан и в Индию.
Уже 9 февраля
1853 года последовал ответ из Англии на сделанное ей предложение – и ответ был категорически отрицательный. За нотой,
отправленной в Петербург, последовали и действия –
в феврале и в марте лорд Кларендон, английский министр иностранных дел,
заключил секретное вербальное соглашение с послом Наполеона III в Лондоне,
графом Валевским, об общей политике обеих договаривающихся держав в отношении
России и «восточного вопроса» – имея в виду возможное движение России на Балканах.
Граф Валевский был не просто послом – он был
отпрыском Наполеона I от его связи с Марией Валевской, и, таким образом,
доводился двоюродным братом французскому императору.
А Наполеон III
по крайней мере в одном отношении был истинным Бонапартом – он предпочитал окружать себя родственниками. Одним
из самых влиятельных его министров был его сводный брат, господин де Морни,
которого он, к своему удивлению, обнаружил во Франции после своего возвышения.
Морни был «секретным» сыном матери
Наполеона III, отцовство которого она никак не могла приписать своему мужу
Люсьену, потому что они уже давно жили врозь, и которого в результате ей
пришлось произвести на свет в тайне, и воспитывать на стороне.
Царь о договоре
Англии и Франции не знал, но отрицательная реакция Великобритании была
очевидна. Тем не менее, он решил идти напролом.
В Турцию был направлен
полномочный посол, князь А.С. Меньшиков. Прибыл он на военном корабле, и
вел себя вызывающе – например, отправился с
визитом к великому визирю в пальто и мягкой шляпе, что было неслыханным
дипломатическим афронтом – посол не удостоил
надеть официальный костюм.
В письме к
султану было сказано, что царь настаивает на «… праве России на покровительстве православных подданных султана …»,
требует признать это право особым договором, а «… если султану в том будут мешать иностранные влияния, то российский
государь готов сделать еще более тесными дружеские связи между Турцией и
Россией, и положить конец всем домогательствам, которые несовместимы с
независимостью султана и внутренним спокойствием его империи …».
В переводе с
дипломатического языка на обыкновенный это означало требование капитуляции и
сдачи – если что и держало Турцию в
сколько-нибудь защищенном положении относительно России, так это содействие
западных «гяуров», готовых помочь ей
в борьбе с «гяурами» восточными.
Турецкие министры кинулись за советом к послам –
английскому и французскому. Послы снеслись со своими правительствами. 23 марта
1853 года французский флот отплыл из Тулона, держа курс на восток.
Англичане не
двинули немедленно свои эскадры с Мальты в Архипелаг, но не скрыли от русского
посла барона Бруннова, что считают ситуацию напряженной. Царь к этому времени
уже понимал, что Луи-Наполеон будет цепляться к чему угодно, чтобы показать
народу всю несгибаемость своей политики, в которой слышался отзвук былой славы
Бонапарта – но одно дело жесты, поднимающие
популярность нового режима, а совсем другое –
война против русской армии, сильнейшей армии Европы. Николай был уверен, что
жестами все и ограничится. Англия же не поддержала движение французского флота – значит, опасности нет, Франция в одиночку ни на
что не решится. Переговоры Меньшикова в Константинополе закончились разрывом
отношений с Турцией.
Было решено
начинать – и в конце мая Николай личным
письмом известил Франца-Иосифа о своем намерении начать вторжение в Валахию, и
о том, что он желал бы, чтобы и австрийские войска присоединились к этому
походу, заняв Боснию. В это время в распоряжение русских попал чрезвычайно
важный документ. Послу Франции в Петербурге переслали для сведения изложение
беседы между лордом Кларендоном, министром иностранных дел Англии, и графом
Валевским – и изложение это было перехвачено,
скопировано, и представлено для ознакомления российскому канцлеру К.В. Нессельроде
и самому государю.
В документе
говорилось о том, что «… обе державы,
Англия и Франция, находятся в полном согласии …», что принятие турками
русских требований вело бы к тому, «… что
в Турции было бы не один, а два государя …», и что этому следует «…помешать, во что бы это ни стоило …». 13
июня 1853 года уже две эскадры – французская и
английская – встали на якорь у входа в
Дарданеллы.
Даже эта
информация не повлияла на уже отданные приказы и уже принятые решения. 14 июня
1853 года царь Николай I издал манифест о вступлении русских войск в пределы
Молдавии и Валахии.
IV
Разрывом с
Турцией в Петербурге были довольны. Царь очень милостиво отзывался о
деятельности князя Меньшикова, своего чрезвычайного и экстраординарного посла в
Константинополь. По поводу предполагаемого десанта император сказал, что «… об этом теперь нечего и помышлять, а надо
ждать какого-нибудь благоприятного случая …" –
демонстрация англо-французского флота у Дарданелл, несмотря ни на что, все-таки
произвела на него впечатление. Послу в Париже, графу Киселеву, было велено
осведомиться о здоровье императрицы Евгении –
нелепый инцидент с титулованием сейчас хотелось бы как-то смягчить.
Министерство иностранных дел Франции в это время сделало угрожающий жест, и в
довольно необычной форме – послу Франции в
Петербурге, Кастельбажаку, была направлена для передачи Нессельроде очень резкая
нота, послана же она была по почте, в незашифрованном виде – с идеей, что она непременно будет перехвачена и
скопирована. А тем временем послу были переданы инструкции – ноту эту не предъявлять. Таким образом, до
русского министерства доводилась без всяких обиняков протестующая позиция
Франции, и при этом избегалось нанесение явного оскорбления, на которое Россия
была бы вынуждена отвечать. Неофициальное ведение дел было предпочтительнее – российское министерство не могло протестовать
против резких выражений в ноте, текст которой был ему (официально) неизвестен.
При вступлении
русских войск на территорию Валахии и Молдавии предполагалось действовать двумя
способами – или быстрым и решительным десантом
на Босфор, или медленным движением через Бухарест на Болгарию, Сербию, и
дальше, в общем направлении на турецкую столицу.
Первый план
оказался похоронен подходом английского и французского флота к проливам.
Оставалось попробовать второй. Однако возникли препятствия – и не внешние, а чисто внутреннего характера. Граф
Нессельроде верно служил еще предшественнику Николая I, Александру I. С царем
он никогда не спорил – слово «самодержец» вполне исчерпывающе
описывало для него роль и полномочия его государя. Но теперь, накануне рокового
шага, он заперся в кабинете, и написал меморандум, в котором с необыкновенной
ясностью и точностью изложил все последствия, которые, по его мнению, могут
произойти от занятия Россией придунайских княжеств. Меморандум, представленный
графом Нессельроде государю, в самых почтительных выражениях заключался
просьбой «… уволить его от звания
канцлера в случае, если Его Величеству не благоугодно будет принять в
милостивое внимание это его представление …».
Сведения об этой
памятной записке и слова о ее «…
необыкновенной ясности и точности …» принадлежат князю М.Д. Горчакову – цитата приводится по книге Е.В. Тарле «Крымская
Война», том собрания сочинений VIII, стр.250.
Царь не
посчитался с мнением своего канцлера, и не принял его отставку. Но среди его
ближайших сотрудников нашелся еще один, который смотрел на вещи столь же
мрачно, как и канцлер Нессельроде.
Князь
Варшавский, И.Ф. Паскевич, фельдмаршал русской, австрийской и прусской
армий, российский наместник в Царстве Польском (должность, которую до него
занимал старший брат императора Николая, Константин), кавалер всех высших
орденов России, Австрии и Пруссии, победитель в персидской войне, победитель в
турецкой войне 1829 года, завоеватель Варшавы в 1831-м, покоритель Венгрии в
1849-м – человек этот пользовался неизменной
любовью и уважением своего государя, который специальным приказом по армии
повелел отдавать ему совершенно такие же, без всяких изменений, почести, как и
самому царю – человек этот сейчас планам
государя не сочувствовал, очень опасался их последствий, «дунайскую кампанию» в Валахии уже наперед считал проигранной – но поделиться этим своим мнением с царем все-таки
не решившийся.
Дипломат
Нессельроде оказался храбрее прославленного генерала.
В сентябре 1853
года Паскевич подал царю две докладные записки о войне с Турцией. В первой
излагался довольно энергичный план наступления на Болгарию. Но уже через две
недели последовала вторая – и в ней выражалась
явная тревога. Писал он, в частности, следующее: « ... мы можем быть уверены, что даже если мы возьмем Варну, перейдем
Балканы и дойдем до Адрианополя, то державы европейские не дадут нам
воспользоваться нашими завоеваниями ...».
Но дальше
фельдмаршал предлагает – вряд ли искренне – альтернативу. Надо поднять восстание «христианских племен» в Турции – и дело будет сделано. Опытный военный вряд ли
верил в возможность устроить нечто в этом роде, по крайней мере – быстро. Владимир Даль, знаменитый филолог и
этнограф, писал славянофилу Погодину как раз об этом предмете – о восстании христиан в Турции, в которое Погодин
искренне верил:
«Как вы поднимете 70 миллионов сброду, словно одну
голову, чтобы неприятель не проведал об этом и не подавил восстание по частям?
...».
Если уж филолог
так думал, то что говорить о генерале?
Ясно было, что
самым желательным исходом кризиса ему казалась бы, используя современное слово,
«де-эскалация». Своей отставки,
однако, Паскевич не предлагал – и царь
предпочел его не понять.
С середины лета
1853 года «дунайские княжества»
занимаются постепенно русскими войсками, но это не война, и не приобретение
Россией новой территории. Это – «временная мера». 4 октября 1853 года
Турция решила, что вопрос о «временных»
мерах надо прояснить – России была объявлена
война.
V
Еще в июле 1853
года русскому послу в Лондоне барону Бруннову было объявлено, что, возможно, английские
корабли войдут в Босфор, «… с
единственной целью – обеспечить безопасность христиан в Константинополе в эти беспокойные
времена …» – и его просили не принимать
этот шаг как враждебный России. Посол протестовал –
но совершенно неожиданно получил инструкции из Петербурга, в которых царь
приказывал не только не протестовать, но приветствовать английские корабли – он увидел в этом шаге английского министерства
желанный знак согласия на раздел турецких владений.
Англичане аванс
отклонили. Австрия, которую царь рассматривал как союзницу, вдруг выступила с декларацией
о «… строжайшем нейтралитете в войне
между Турцией и Россией …». Это было неприятным сюрпризом – император Франц-Иосиф отказывался от щедрого
подарка царя в виде турецкой провинции Босния. Дальше последовала еще одна
неприятность – запрос о возможности
переправить 20 000 ружей из России в Сербию через австрийскую территорию
был вежливо отклонен. Война против турок в Валахии шла неудачно. Основательные
столкновения случились дважды – и оба раза турки
нанесли русским потери, а сами остались не разбиты.
Решительной
атаки на Болгарию командующий дунайской армией князь М.Д. Горчаков не
предпринимал, потому что не получил на это повеления из Петербурга. А повеление
ему не посылали потому, что не прояснилась до конца позиция Англии – будет она воевать с Россией из-за турецких дел?
Или нет?
3 ноября 1853
года царь Николай велел своему послу в Лондоне потребовать, чтобы ему «… без утаек и околичностей объявили, чего
следует ожидать от Англии …». Глава британского кабинета лорд Эбердин
сообщил послу, что:
«… Англия не начнет войны против России, пока русские
войска находятся в Валахии (т.е. на левом берегу Дуная), или до тех пор, пока
не случится русской морской атаки на какой-либо турецкий черноморский порт …».
2 декабря барон
Бруннов сообщил в Петербург о плане урегулирования кризиса на Востоке,
составленном в Париже. Дело сводилось к конференции великих держав, которые
должны будут предложить свое посредничество в примирении России и Турции.
5 декабря такая
нота была подписана в Вене. Формально русским дипломатам было не к чему
прицепиться – ноту о посредничестве подписали
те четыре великие державы, которые не были непосредственно втянуты в конфликт – Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Но огромная
неприятность ноты состояла в том, что формальные союзницы России согласились
подписать этот документ вместе с англичанами и французами, в то время как от
них в Петербурге ожидали не посредничества в деле мира, а подмоги в ведении
войны.
10 декабря в
Париже появилось коротенькое сообщение о гибели турецкого флота в Синопской
бухте. Гром пушек в Синопе прокатился по всей Европе –
случился именно тот инцидент, который, как было сказано лордом Эбердином,
должен был подтолкнуть Англию к военным действиям.
VI
Сообщение о Синопе
дошло до Европы с опозданием – дело было
сделано 30 ноября. Русская эскадра под командованием адмирала П.С. Нахимова
почти полностью уничтожила турецкий флот, укрывшийся в бухте. Русские имели
большой перевес и в числе орудий, и военном умении, так что через 4 часа от
турецких кораблей остались одни щепки. Уцелело единственное судно – быстроходный пароход под командованием
англичанина, сэра Адольфуса Слэда, который умудрился вырваться из Синопа и уйти
от погони. 2 декабря он пришел в Константинополь. До Лондона новости во всех их
подробностях дошли только 11 декабря. В Петербурге царило ликование. Николай
щедро наградил орденами всю эскадру, Нахимов получил редчайший в то время
военный орден – Георгия 2-ой степени. Посол
Бруннов сообщал Нессельроде из Лондона, что:
«... дело это – знатная
пощечина для адмиралов английского и французского, которые стояли на якоре в
Босфоре. Нашей дипломатии удалось не пустить их в Черное Море. Если адмирал
Нахимов одержал такую прекрасную победу, то я думаю, господин граф, что и Ваш
старый Бруннов заслуживает почетного отзыва в бюллетенях …».
На жалобу
английского министерства по поводу потопления турецких судов Бруннов ответил,
что «... Англия не есть страховое
общество от морских аварий ...» – за что
получил благодарность царя и полное его одобрение.
14 декабря 1853
года в Англии случилось важное событие – лорд
Пальмерстон, министр внутренних дел – после
того, как его предложение о немедленном вводе английской эскадры в Черное Море
с приказом загнать русский флот в свои базы было отвергнуто премьером, лордом
Эбердином – вышел в отставку.
17 декабря
Наполеон III сообщил английскому послу в Париже, лорду Каули, что, по его
мнению, «... надо вымести русский флаг с
моря прочь ...».
Английские
газеты только и делали, что обсуждали отставку Пальмерстона, выражая полную
поддержку его принципиальности.
24 декабря он
вернулся в кабинет по просьбе его коллег –
полным триумфатором.
В ночь с 3 на 4
января 1854 года соединенный англо-французский флот вошел в Черное Море. До
сведения русского правительства было доведено –
полуофициально – что адмиралам отдан приказ «… воспрепятствовать русским нападениям на
турецкие берега …». Русский наместник на Кавказе, князь М.С. Воронцов,
был в огромной тревоге и настойчиво рекомендовал Нессельроде «… сделать все для скорейшего восстановления
мира …». Нессельроде и сам был в этом убежден, но царь, в величайшем
раздражении, принял решение о расширении войны –
он решил перейти Дунай и повести решительное наступление на турок – все равно, кто бы их не защищал. В собственноручно
написанной записке – направленной как
Нессельроде, так и Паскевичу – царь заявлял:
«… отвергая всякое стремление к завоеваниям, мы желаем
восстановить действительную независимость валахов, сербов, болгар и греков, что
каждая из этих наций получает страну, где она живет в течение веков, и должна
управляться человеком из их числа ...».
Таким образом, в
январе 1854 года Россия брала курс на полное разрушение Оттоманской Империи.
Война против западных держав представлялась более чем вероятной, и принималась
как факт. Расчет был на то, что морская война союзников, которой они явно
грозили России, Турции не поможет, а вот русское наступление на суше окажется
решающим – сам предмет спора, так сказать,
исчезнет.
Нужно было
искать помощников в трудном предприятии – и
Николай решил поговорить с императором Австрии Францем-Иосифом начистоту.
VII
Ввиду
чрезвычайной важности дела его поручили не обычной дипломатической службе, а
чрезвычайному послу – в Вену с
собственноручным личным письмо Николая был отправлен граф А.Ф. Орлов,
человек, пользовавшийся настолько полным доверием своего государя, что именно
его в свое время назначили на должность шефа жандармов после Бенкендорфа. Он
был командиром лейб-гвардии кавалерийского полка, который в декабре 1825 года
при вступлении Николая на престол встал на его сторону. Граф должен быть
добиться от Австрии содействия в русской кампании на Дунае.
Миссия его
провалилась почти сразу – и что интересно,
Орлов это понял тоже сразу, хотя и царь, и канцлер Нессельроде уповали на
австрийскую благодарность за спасение во время грозного венгерского восстания
1849 года. Граф Орлов настолько глубоко осознал всю невозможность что-то
сделать в Австрии, что осмелился посоветовать царю сделать невероятный по своей
смелости дипломатический кульбит – оставить
прежних союзников, Австрию и Пруссию ввиду их полной ненадежности – и вместо этого искать взаимопонимания и даже союза
с Наполеоном III. Он торопил царя, предлагая ему начать этот маневр прямо
сразу, еще в январе – главное дело было не
допустить до открытого столкновения с морскими державами. Австрийцы требовали «… русских гарантий территориальной целостности
Турции …», в противном случае они отказывались не только помочь, но даже и
гарантировать собственный нейтралитет. Поскольку Орлов не был уполномочен дать
им такие гарантии, Франц-Иосиф заявил ему, что «… Австрии не остается ничего другого, как охранять собственные
государственные интересы …».
Мотивов для
такого поведения было два – первый заключался
в том, что резкое усиление России на Балканах неизбежно вело к резкому
ослаблению Австрии – она оказывалась полуокружённой
русскими владениями, или русскими протекторатами, с перспективой переноса «… борьбы за освобождение славянства …»
внутрь ее территории. Второй же заключался в том, что итальянские провинции
Австрии – Ломбардия и область Венеции – в случае конфликта с западными державами
оказывались под большой угрозой со стороны Франции. Взвесив степень угрозы с
Востока, и степень угрозы с Запада, император Франц-Иосиф счел, что угроза с
Востока сильнее, а благодарность к числу государственных добродетелей не
относится. Орлов еще не успел доехать до Петербурга, а на австрийскую границу с
Валахией начал выдвигаться австрийский «наблюдательный
корпус», и вскоре он достиг численности в 50 000 человек. Российским
штабам теперь надо было учитывать возможность удара австрийцев в тыл русской
дунайской армии. Паскевич обсуждал с царем даже вариант, при котором не только
Россия окажется втянутой в войну против Австрии, но и Пруссия не останется
нейтральной – что в сумме потенциально ставило
на русскую западную границу полмиллиона неприятельского войска. 1854 год
начинался в России при очень невеселых обстоятельствах.
VIII
29 января в
Тюильри было подписано и тут же отправлено в Петербург письмо французского
императора к российскому. Написано оно было вполне вежливо, но зато
опубликовано почти в то же самое время, когда письмо это прочел царь – что само по себе являлось хорошо рассчитанным
оскорблением. Луи-Наполеон предлагал Николаю увести свои войска из Валахии и
Молдавии, обещая, что в этом случае англо-французские эскадры тоже уйдут из
Черного Моря. Он говорил, что уничтожением турецкого флота при Синопе затронута
военная честь союзников, которые обещали Турции защиту.
Письмо было подписано
так:
«... добрый друг Вашего Величества,
Наполеон ...».
Николай ответил
почти сразу, и тоже в очень вежливой форме. Он отказывался делать уступки и
отвергал предложение о выводе войск. Оканчивалось его письмо следующим образом:
«Что бы Вы не решили, Ваше Величество, но не увидят меня
отступающим перед угрозами. Я имею веру в бога и в мое право, и я ручаюсь, что
Россия в 1854 году та же, что была в 1812.
Я прошу Ваше Величество верить искренности чувств, с
которыми я остаюсь, государь, добрым другом Вашего Величества
Николай».
4 февраля 1854
года произошел формальный разрыв дипломатических отношений между Англией и
Францией с одной стороны – и Россией с другой.
9 февраля был
опубликован манифест Николая, обращенный к народу, который вызвал всплеск всевозможных
патриотических публикаций, иногда печатных, а иногда –
рукописных, распространяемых из рук в руки. Например, славянофил Хомяков
надеялся, что сам бог призывает Россию «… на
брань святую …», говорил, что на России много грехов, что она «… в судах черна неправдой черной и игом
рабства клеймена …» и «… безбожной
лести, лжи тлетворной и лени мерзкой и позорной и всякой мерзости полна …».
Он приглашает Россию избавиться от этих пороков, и затем «... рази мечом, то божий меч ...». Однако,
получив выговор от московского генерал-губернатора, Хомяков написал другие
стихи, находя, что Россия уже раскаялась. Стихотворение так и было озаглавлено:
«Раскаявшаяся Россия». Там
было написано, что «... в силе трезвенной
смиренья и обновленной чистоты на дело грозного служенья в кровавый бой
предстанешь ты ...».
Эта история, в
которой наиболее примечательным является полная готовность автора моментально
поменять свои взгляды по указанию генерал-губернатора, почерпнута из книги
Тарле (том VIII, c.419-420).
Константин Аксаков,
член известной аксаковской семьи, смотрит на вещи еще более оптимистично, он
думает, что двуглавый орел, попавший в Москву из Византии, снова собирается на
юг:
«… там под солнцем новой славы, и благих и чистых дел
высоко орел двуглавый в небо синее взлетел. Но, играя безопасно в недоступной
вышине, устремляет очи ясны он к полуденной стране! ...».
Так говорили и
думали не только славянофилы. Вот что было напечатано в марте в журнале «Современник»
– вот уж отнюдь не славянофильского
направления – человеком, который и от природы
был очень умен, и дела дипломатии знал не понаслышке:
« … И своды древние Софии в возобновленной Византии
вновь осенит Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России, и встань, как
всеславянский царь! …».
Стихи эти
принадлежат Ф.И. Тютчеву – и надо
сказать, что Николай его не одобрил и наложил резолюцию: «... подобные фразы не допускать ...».
Настроение у
него весной 1854 года было нехорошее. Тревога висела в воздухе. Пруссия вдруг
отказалась пропустить в Россию 20 000 нарезных ружей, закупленных в
Бельгии. После колебаний и препирательств груз все-таки дошел до русских
рубежей, но сам по себе случай был бы абсолютно невозможен еще буквально месяц
назад. Искались какие-то срочные комбинации. Сыну царя, генерал-адмиралу
российского флота Константину Николаевичу, была подана докладная записка «… о возможности использовать против Англии
ее злого и опасного врага – Соединенные Штаты …». Предлагалось
организовать каперный флот для нападения на английскую торговлю.
28 февраля
понимающий человек, фельдмаршал Паскевич, представил царю меморандум, в котором
он рекомендовал уступить и вывести войска из дунайских княжеств. Царь этому
совету не последовал. Паскевич был назначен командовать южной русской армией,
со ставкой в Бухаресте. Ему был направлен текст прокламации, обращенной к « ... единственным братьям нашим в областях
Турции. По воле государя императора Российского христолюбивое воинство вступает
в обитаемый вами край не целью завоеваний, но с крестом в руках, на защиту
вашего поруганного существования неистовыми врагами. Да поможет нам господь
…». Автором текста прокламации был сам Николай I.
Перешедшие Дунай
русские войска начали осаду Силистрии. Командовал ими генерал Шильдер, славный
вояка, который пообещал своим солдатам «... вышибить
дух из турок и демократов ...». Несколько неожиданное соединение «турок» и «демократов» в одной фразе объяснялось тем, что, с одной стороны,
политикой Шильдер не интересовался, а с другой –
знал, что в рядах турок сражаются многие участники польского восстания 1831
года и венгерского – 1849 года. Так что
формально он был даже и прав.
13 марта 1854
года русский посол в Вене имел очень неприятный разговор с австрийским
министром, графом Бyолем. «Наблюдательный
корпус» австрийцев, стоящий на границе Валахии, достиг уже численности в
150 000 человек.
15 марта в палате
лордов, и в палате общин было заслушано послание королевы Виктории о том, что
она «… решила объявить войну русскому
императору с целью защитить своего союзника, султана Турции, от неспровоцированной
агрессии …». Одновременно было обнародовано послание Наполеона III к
французскому сенату, с аналогичным текстом.
Конфликт вступил
в новую – и очень опасную для России – фазу.
IX
Осада Силистрии
шла вяло. Паскевич не видел никакого смысла в том, чтобы взять крепость. В
конце апреля пришло известие о подписании конвенции между Австрией и Пруссией,
стороны заключали что-то вроде союза о взаимной защите –
этот союз представлял тяжелое дипломатическое поражение для России. Надо было
очень серьезно беспокоиться о будущих намерениях обеих союзниц. В это же время
султан пригласил австрийские войска «…
войти в Валахию и в Молдавию …». Что, если они последуют этому приглашению
и окажутся в тылу дунайской русской армии?
28 мая Паскевич
сдал командование армией князю Горчакову и уехал в Петербург – было получено известие о возможном выступлении
Австрии.
12 июня было
принято решение о снятии осады с Силистрии и об отступлении. Царь известил
нового командующего письмом, что:
«… шаг этот вынужден, ибо следует ожидать английских и
французских десантов в Варне, и что выступление Австрии им в помощь очень
возможно …».
Отступление
началось немедленно – и сразу же, как только
русские войска оставили Бухарест, туда вступили австрийские полки под командой
генерала Коронини.
Десанты
союзников действительно высадились в Варне, и количество их войск там вскоре
достигло 60 тысяч.
В марте из
английских портов вышла на Балтику эскадра под командованием адмирала Непира.
Адмирал имел приказ блокировать русские балтийские порты, что и было им
сделано.
Общая ситуация в
войне к лету 1854 года складывалась катастрофично. Год назад, когда царь принял
решение двинуть свои войска в Валахию и Молдавию, ему виделось, что дело
сведется к поединку сильнейшей из 6 великих держав, России, со слабейшей из них
– Турцией.
Многие из его
советников смотрели на это далеко не так оптимистично, тем не менее, голос
протеста подал только один из них – граф К.В. Нессельроде.
Через год против
России стояли уже три державы – Англия,
Франция и Турция – и на фоне могущества двух
первых саму Турцию можно было во внимание и не принимать. Австрия оставалась
нейтральной, но нейтралитет этот делался все более и более недружественным.
Паскевич,
настояв на отступлении из дунайских княжеств, вполне возможно, спас русскую армию
от окружения и разгрома – но сам конфликт
отнюдь не был ликвидирован, инициатива полностью перешла в руки анти-русской
коалиции, и оставалось только гадать – в каком
именно пункте будет нанесен удар.
Английские
корабли стояли в Финском заливе, «... в 50
верстах от царского дворца заряжалась английская пушка ...» – как в негодовании писалось в то время в России.
Летом 1854 года
пал Бомарзунд – русское укрепление на
Аландских островах, у входа в Финский залив. На защиту Прибалтики, Финляндии и
округи Петербурга было стянуто около 300 000 солдат, срочно подновлялись
укрепления Кронштадта и Свеаборга – можно было
ожидать нападения английского флота с высадкой многочисленных десантов, Швеция
вела переговоры с Великобританией о субсидиях: «… Швеция богата железом и храбрыми людьми, но бедна серебром и золотом
…» – как писалось в шведских газетах.
Атака шведов с целью вернуть отнятую у нее в наполеоновские годы Финляндию, координированная
с высадкой 100 000-150 000 французской армии (что было вполне
возможно) могла создать страшную угрозу Петербургу.
И кто знает, как
повела бы себя в такой ситуации Пруссия –
несмотря на близкие родственные связи между ее королем и императором
всероссийским?
В этом случае
Россия – одна из 6 великих держав – стояла бы в одиночку против остальных 5-и.
Публика мало что
понимала в сложившейся ситуации. Публицист М.П. Погодин, в то время
близкий к славянофилам, летом 1854-го писал следующее:
«…Прилетай Непирова бомба – ты, верно,
по закону Немезиды, упадешь в министерство иностранных дел! Сожги своим жгучим
огнем, что засветили англичане в аду, сожги все наши ноты, протоколы,
конвенции, декларации, инструкции и рапорты – все наши политические отношения с Европою!
Гори все огнем! Мы оставим в Петербурге одного только Медного Всадника стеречь
устье Невы! Или нет – он соскучится один и, нахмурив брови, верно поворотит своего коня к
Золотому Рогу ... Все зовет Россию в Константинополь: история, обстоятельства,
долг, честь, нужда, безопасность, предания, наука, поэзия, родство ...».
Принимать стратегические
решения на такой зыбкой основе, как «… поэзия
и предания …», довольно трудно.
Фельдмаршал
Паскевич, принимая депутацию валашских бояр с ходатайством «… о невыводе русских войск из Валахии …»,
сказал им, что они «… дураки …» и что
они «… лезут в дело, о котором судить им
не должно …» – и, пожалуй, его военную
прямоту можно понять.
Он посылал
срочные депеши князю Меньшикову – в Крым, с
предупреждениями о возможной там высадке союзников.
Фельдмаршал
оказался куда лучшим стратегом, чем публицист.
1 сентября 1854
года крымским морским дозором был обнаружен огромный флот (350 вымпелов),
идущий к русским берегам. О попытке перехватить вражеский флот в море нечего
было и думать – силы были слишком неравны.
2 сентября
состоялась высадка десантов у Евпатории. Русская армия преградила им путь на
Севастополь, встав в оборонительную позицию у реки Альма.
X
8 сентября 1854
года союзные англо-французские войска атаковали стоящую на высотах у Альмы
русскую армию, сбили ее с позиций и отбросили –
русские понесли большие потери и отступили в полном беспорядке. Новости
достигли Петербурга через неделю. Впечатление было огромным, ни с чем не
сравнимым.
Великая победа
двенадцатого года еще стояла перед глазами, о ней вспоминали и в народе, и в
светском обществе, о ней писали публицисты и ее воспевали поэты – и все задавали вопрос –
неужто племяннику Наполеона удастся то, что не удалось его великому дяде?
До того как
грянула Альма, были сложены стихи (неизвестно кем), и даже положены на музыку,
под которые их распевали в патриотически настроенных кругах:
«Вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон, Поражает
Русь на карте указательным перстом. Вдохновлен его отвагой, и француз за ним
туда ж, Машет дядюшкиной шпагой, и кричит: "Allons, courage!". Графиня
Растопчина писала нечто похожее: "А
ты, Луи-Наполеон, Тебе пример - покойный дядя. Поберегись, и будь умен, На тот
пример великий глядя».
Эта дама была
вполне патриотична, хотя умственными ресурсами она была оделена судьбой гораздо
скромнее. Но вот что писал несравненно более умный человек, князь П.А. Вяземский
– он тоже предостерегал «племянника» напоминанием о его дяде:
«... Кем полна была земля, Кто взлетел на пирамиды, Кто
низвергнут был с Кремля, Не стерпевшего обиды ...».
Оптимизм был
всеобщим – говорили, что если Россия не хочет
большой войны, то только из чувства гуманности. Но сам царь – и те немногие люди из его ближайшего окружения,
которые знали истинное положение вещей – были
в большой тревоге.
Известие об
Альме привез Николаю адъютант главнокомандующего в Крыму князя Меньшикова,
ротмистр Грейг. Князь ничего не написал – он
просто указал адъютанту на бегущие полки, и сказал: «Доложите о том, что сами видите». Грейг так и сделал.
По свидетельству
очевидца, «... когда государь выслушал
Грейга, слезы у него полились ручьем. Он схватил Грейга за плечи и закричал:
"Ты понимаешь ли, что говоришь?" …».
Тотчас после
отступления русской армии от Альмы встал вопрос о судьбе Севастополя. Меньшиков
не надеялся спасти город. На вопрос адмирала Корнилова – «Что делать с флотом?» – князь
ответил коротко: «Положите его себе в
карман!».
Город был бы
немедленно взят, если бы не оказавшаяся чрезмерной осторожность союзников, и не
замечательно действенные распоряжения флотских командиров – адмиралов Нахимова и Корнилова. Союзники обошли
незащищенную северную сторону Севастополя и вышли к бухтам с его южной стороны – не имея сведений о размерах русских сил в Крыму,
они предпочли не брать Севастополь, а сначала устроить укрепленный лагерь, с гарантированным
доступом к морю, которым они владели безраздельно. А Нахимов и Корнилов,
оставив всякую надежду на армию, приняли отчаянное решение обороняться своими
силами – с кораблей была снята артиллерия,
экипажи были переведены на берег, несколько кораблей срочно затоплены на входе
в рейд – целесообразность этого их шага горячо
оспаривалась в дальнейшем. По-видимому, они опасались захвата своих кораблей и
предпочитали сами их уничтожить. Первая атака на город оказалась отбита,
союзникам пришлось перейти к правильной осаде.
Началась «севастопольская страда» – русская Троя, как было кем-то потом сказано.
На то, чтобы
взять город, потребовалось 11 месяцев. У союзников не хватало войск для полной
осады – в Севастополь к русским войскам все
время с севера подходили подкрепления, подвозились боеприпасы. Полевая армия
несколько раз пыталась сорвать осаду – и
каждый раз дело кончалось тяжелым русским поражением –
под Инкерманом, под Евпаторией, под Черной Речкой, у Федюхинских Высот …
После Инкермана
в России начали понимать всю непоправимость сделанных ошибок.
«Мы думали, что Луи-Наполеон двадцати тысяч войска не
может выслать из Франции, а он выслал сто, готовит еще сто, и речь уже идет о
полумиллионе. Мы не воображали, что в Крым может попасть иностранное войско, а
там явилось сто тысяч, которых мы не можем выжить их лагерей, укрепленных ими в
короткое время до неприступности. Мы не могли себе представить высадки без
величайших затруднений, а их семьдесят тысяч сошло на берег, как один человек
через лужу по дощечке переходит. Кто мог подумать, чтоб легче было подвозить
запасы в Крым из Лондона, чем нам из-под боку, или чтоб можно было строить в
Париже сборные теплые казармы для Балаклавского лагеря?»
Это писал уже
известный нам Погодин, и обращался к царю с невозможными еще недавно призывами:
«Восстань, русский царь! Верный народ твой тебя
призывает! Терпение его истощается! Он не привык к такому унижению, бесчестию,
сраму! Ему стыдно своих предков, ему стыдно своей истории ... Ложь тлетворную
отгони далече от своего престола и призови суровую, грубую истину. От безбожной
лести отврати твое ухо и выслушай горькую правду ... Иноплеменники тебя
обманывают! Какое им дело до нашей чести? Ведь они не знают нашего языка, с
которым соединены наша жизнь, наша слава, наша радость ... Так могут ли они,
без веры, без языка, без истории, судить о русских делах, как бы ни были они
умны, честны, и лично преданы тебе или твоему жалованью?»
Пылкий публицист
в своей гневной филиппике имел в виду совершенно конкретное лицо - К.В. Нессельроде.
В ноябре 1854
года царь сделал попытку выйти из войны – на предъявленные
ему – Австрией! – четыре пункта установления перемирия он ответил согласием.
Пункты эти были
довольно обидны – России, в частности,
предлагалось отказаться от исключительного права на покровительство
православным подданным султана, заменив это коллективным покровительством
держав. Но сразу после его согласия России был предъявлен – опять Австрией, уже открыто встающей на сторону
союзников – и знаменитый «пятый» пункт.
Дипломатия – странное искусство. Самое вежливое письмо с
указанием срока ожидания ответа называется «ультиматумом».
Переписка «добрых друзей» – первый шаг к непосредственному объявлению войны. К
этой же категории относится предъявление требований без уточнения границы
претензий. «Пятый» пункт требований к
России как раз и состоял в том, что:
«… союзники имеют право предъявлять ей и другие
требования, которые могут послужить делу укрепления мира на Востоке …».
И означать это
может что угодно ...
Такого
требования даже сломленная гордыня Николая не перенесла – он отверг австрийскую ноту. 2 декабря 1854 года Австрия уже
официально встала в ряды союза, направленного против России.
В феврале 1855
года русская армия потерпела очередную тяжелую неудачу под Евпаторией.
В ночь с 17 на
18 февраля 1855 года царь Николай I, государь и самодержец, император
всероссийский, владыка и повелитель половины Европы и половины Азии, умер в
своем дворце в Петербурге. Фрейлина Тютчева, жившая с царской семьей, написала
в дневнике, не предназначенном для опубликования:
«Государь сгорбился, как бы под бременем забот тяготеющих
над ним. Это дуб, сраженный вихрем, дуб, который не умеет гнуться, и сумеет
только погибнуть среди бури.
Над Зимним
Дворцом был поднят черный флаг – как
полагалось по протоколу.
Было много
толков о самоубийстве.
Севастополь
продолжал защищаться вплоть до 27 августа 1855 года.
Его падение – давно ожидавшееся –
произвело ужасное впечатление в России. Грановский говорил, что пошел бы
воевать «... без желания победы России,
но с желанием умереть за нее ...».
Война шла как бы
по инерции еще некоторое время. В конце концов Александр II согласился на
конференцию – мир был подписан в Париже 30
марта 1856 года.
«Пятый» пункт свелся к запрещению России держать военный флот и
военно-морские базы на Черном Море.
Война, вошедшая
в историю России как «Крымская»,
завершилась.
XI
Конец правления
Николая I был временем огромной переоценки всех норм, которые установились в
русском обществе в течение его долгого, почти тридцатилетнего царствования.
Вот что писал
замечательный русский историк, С.М. Соловьев:
«Надвигалась страшная туча над Николаем и его делом, туча
восточной войны. Приходилось расплатиться за тридцатилетнюю ложь,
тридцатилетнее давление всего живого, духовного, подавление народных сил,
превращение русских людей в палки. Некоторые утешали себя так: тяжко! Всем
жертвуется для материальной военной силы; но по крайней мере мы сильны, Россия
занимает важное место, нас уважают и боятся.. И это утешение было отнято ...».
Влияние Герцена – беглеца и диссидента, первого человека, открыто
возмутившегося ложью и коррупцией «николаевской»
России – выросло настолько, что его имя стало
своего рода знаменем недовольных. В рапорте шефа жандармов, графа Орлова,
отмечалось, что:
«… заграничные злоумышленники всеми мерами
стараются о распространении в России возмутительных сочинений на русском языке,
печатаемых в Лондоне в типографии изгнанника Герцена …».
Но довольно
быстро его протест – протест свободного
человека, который отказывается быть сломанным благонамеренным конформизмом – начал устаревать. Новые люди шли много дальше.
Чернышевский считал Герцена просто «московским
барином».
Появились
совершенно новые мотивы – вот свидетельства
двух очень не похожих друг на друга людей, полковника императорской армии и
студента-радикала, но говорят они очень похоже:
Полковник П.К. Меньков,
участник дунайской кампании:
«Немецкий граф Анреп затеял справлять русский праздник
Рождества Христова, и не пошел на выручку своих, а пошел в церковь. Впервые
молитва русского солдата в христов день замирала на устах православного или
изрыгалась вместе с бранью на начальника-немца ...», том VIII,
c.276.
Студент
Добролюбов, после взятия Севастополя:
«Нужно раскрыть народу глаза на истинное положение вещей,
и только лишь проснется да повернется русский человек – стремглав полетит в бездну усевшаяся на нем немецкая
аристократия, как бы не скрывалась она под русскими фамилиями».
Центр
политических убеждений сместился в сторону радикализации. Вот еще одна цитата
из С.М. Соловьева:
« ... раздался свисток судьбы, декорации
переменились - и я из либерала, нисколько не меняясь, стал консерватором
...».
Это видно и по
литературе. Вышедшая в 1862 году книга И.С. Тургенева выводит новый тип героя.
Его Базаров – новое явление, и как к нему
относиться, людям «старого закала» не
вполне понятно. Не-дворянин с образованием и чувством собственного достоинства,
он для них что-то невозможное – вроде «говорящей лошади». Однако тип Базарова
устарел буквально в три-четыре года. Он ведь всего лишь «технарь», лицо без
политических амбиций. Успех чудовищных по художественным достоинствам
произведений Чернышевского, со всеми их бесконечными «снами Веры Павловны» определялся не их эстетической ценностью (или
отсутствием оной), а общественным резонансом, которые вызывали его «коммуны» –
под управлением той же Веры Павловны – или
герои типа Рахметова. Этот был не чета Базарову, который резал только лягушек.
И маячили где-то
впереди литературные герои, которых вскоре создаст человек куда как покрупнее
Чернышевского – Ф.М. Достоевский уже
выходил на литературную арену. И как же он ненавидел И.С. Тургенева – западника и либерала, человека, очень похожего на
недавнего кумира всех оппозиционеров, А.И. Герцена – просто до зелени в глазах ...
Но это уже
другая история, и относится она к другому периоду трудной и изломанной русской
истории.
XII
В заключение – несколько сугубо личных замечаний.
В этом эссе
использован десяток книг, и некоторые из них даже не цитированы, а просто
использовались для того, чтобы лучше понимать описываемые события. Скажем,
книга «The Pursuit of Power» by William McNeill совершенно исчерпывающе объяснила
мне причины, по которым в Севастополе постоянно не хватало пороха – в отсутствии железных дорог его подвозили в Крым
из центральных губерний России посредством гужевого транспорта. Путь шел через
степи, где подножный корм был доступен не всегда, и не во всякую погоду, поэтому
на фунт пороха надо было везти два-три фунта фуража. Куда уж тут было тягаться
с морским транспортом союзников ... Детали жизнеописания Луи-Наполеона заимствованы
из его английской биографии. Однако главным источником послужила книга Е.В. Тарле
«Крымская Война», очень основательный труд объемом в добрых 1 200 страниц.
У меня нет слов, чтобы в должной мере выразить мое восхищение автором этой
книги – его ум, образованность, способность к
тонкому анализу, осведомленность – выше всех
похвал.
Однако он
написал книгу, которая полна совершенно очевидной неправды.
Список моих
претензий можно начать с мелочей – ну вот в
книге написано, что перевозка войск из Крыма на Кавказ, осуществленная
Нахимовым, была замечательно сделана (в чем я не сомневаюсь), и «… потребовала всего лишь 20 или 30
кораблей, в то время как англичане подобное же число войск перевезли
посредством 200 судов …». И честь по чести дана ссылка на «морской авторитет» – статью некоего российского капитана первого ранга,
изданную в 1868 году.
Откуда же такая
стахановская разница в производительности использования судов? А все очень
просто – англичане везли войска из Англии – в Крым, или вовсе в Индию, этого нам не сказали – а Нахимов перекидывал солдат из Крыма в Анапу.
Ясное дело, что в условиях перехода в один, максимум в два дня людей можно было
набивать в корабли, как сардины в банку.
Тарле пишет о
том, что Нессельроде был простым «карандашом»
в руках Николая. По сравнению с позицией славянофилов, утверждавших, что он
изменник – это прогресс ...
Но Нессельроде
представил царю мемуар, в котором точно предсказывал последствия вторжения – и предлагал свою отставку в случае, если его
мнение царю неугодно, единственный человек из окружения Николая, который
осмелился перечить самодержцу. Конечно, у Тарле могли быть очень основательные
причины для критики действий канцлера, но он не заслуживал той уничтожающей
ругани, которой его осыпает книга.
Тарле подает
материал так, что создается впечатление глубокого заговора против России, в
котором участвовала вся Европа. Это совершенно очевидно не так – англичане предупреждали о своем резком несогласии,
а Наполеон III устроил так, что его нота незашифрованной была отправлена его
послу в Петербург – русских извещали о
намерениях держав воевать, без всяких обиняков. Тем более голословно выглядят
обвинения в адрес Австрии и Пруссии, относящиеся к 1851 году. Ясно, что никаких
побуждений к перемене курса на союз с Россией у них тогда не было.
Да и не могли
союзники России сговариваться у нее за спиной об измене задолго до того, как
возникла сама возможность такой измены.
Согласно Тарле,
англичане устроили театр – глава кабинета лорд
Эбердин нарочно заманивал Николая в ловушку, а все его дебаты и несогласия с
Пальмерстоном о желательности или о необходимости войны – одна комедия. Это очевидная неправда. Лорды спорили вполне
серьезно, у них действительно были разногласия –
это только при авторитарном режиме все решает первое лицо. В Англии же понятие
лояльной оппозиции существовало уже давным-давно. Наконец, лорд Эбердин открыто
и письменно предупредил Николая, что «...
спусковым крючком к войне может послужить переход через Дунай, или атака на
турецкий флот в турецких портах ...» – но
Николай и Дунай перешел, и на турецкий флот напал при Синопе. Он просто
проигнорировал предупреждения, сделанные ему –
и, кстати, мы узнаем об этом от самого Тарле.
Во всех
сражениях, описанных в книге, победа должна была неизменно быть завоеванной
русскими войсками, но каждый раз мешала какая-то роковая случайность. То
неудачное распоряжение, то неправильное расположение полков, то нехватка новых
нарезных ружей – штуцеров. Весь упор в
рассказе Тарле сделан на «… русскую доблесть
…», превозмогающую все препятствия. Не отрицая наличия этой субстанции, надо
указать, что русские проиграли ВСЕ столкновения с англо-французами в чистом
поле, с огромными потерями – что никак не
могло быть случайностью. Скажем, великий князь Константин Николаевич, брат царя
Александра II, посетив после войны Марсель, с большим интересом осматривает
морские арсеналы, которые ему показывают его любезные хозяева, и делает вывод о
необходимости серьезных улучшений в русской морской практике – нужны новые орудия, нужны паровые винтовые
фрегаты. Налицо серьезное систематическое отставание в технологии и в методах
управления. Какая уж тут «доблесть»?
Тарле кладет
добрую треть своей огромной книги на то, чтобы объяснить, как глупо, бездарно,
и неудачно действовали англичане на Белом Море, в Тихом Океане, и, главным
образом, на Балтике. И Кронштадта они не взяли, и по Ревелю стреляли совсем
зря, и вообще – решительно ничего не достигли.
Но английские походы в Балтийское Море НЕ были неудачными пустыми экспедициями.
Русские держали в Прибалтике и в Финляндии 300 000 солдат – в три раз больше чем в Крыму. Ничего себе – неудача! Кстати, сообщает нам об этом сам Тарле – только вскользь ... Конечно же, в неудачи англичан
в первую очередь не верил он сам. Сделанное было прямым применением английской «морской» стратегии – и стоило России очень дорого.
Я никак не
думаю, что я умнее академика – который,
однако, не мог открыто написать того, что неопровержимо вытекало из его же
тезисов. Я думаю, что и пресловутую «фигу
в кармане» он в виду не имел. Ему искренне хотелось угодить заказчику – просто вкус временами одерживал верх над
намерениями.
E.B. Тарле,
мудрый исследователь «потока времени»,
тоже жил в потоке времени – и время это было
нелегким.
Книга полна
фальши – как если бы некий гипотетический
Версаче шил платье для горбатого урода. Что-то надо скрыть, а что-то надо интерпретировать,
как огромное достоинство ... Чем Сталин не Квазимодо? Как следует писать для
чудовища, которому служат боевые генералы с вырванными в камерах пыток ногтями?
Вся книга Тарле – великолепно написанная, замечательно умная и
тонкая, и вместе с тем совершенно фальшивая –
своего рода «валашский паспорт». Только
выписанный не беглецу – в надежде на спасение
от бессудной расправы – а историком, как
невольное свидетельство о том историческом времени, в котором жил он сам.
Если у вас, мой
читатель, появится желание почитать E.B. Тарле –
я буду глубоко удовлетворен в своем авторском самолюбии.
Список использованной литературы:
1. Napoleon III, by John Bierman, printed by John Murray (Publishers) Ltd.,
1989
2. A History of the Habsburg Empire, by Robert A.Kahn, Univ. of California,
1974
3. Technology And War, by M. Van Creveld, Maxwell Macmillan, Toronto, 1991
5. «Былое и Думы», А.И. Герцен, Библиотека Мировой Литературы
6. «Крымская Война», Е.В. Тарле, Издательство Академии Наук СССР, тома
VIII, IX, 1959.
7. The Oxford History Of Britain, edited by Kenneth O. Morgan, Oxford
Press, 1993
8. Navy And Empire, by James L. Stokesbury, William Morrow and Company, New
York, 1983
9. A History of Balkans, by Ferdinand Schevill, Dorset Press, New York,
1991
10. The Pursuit of Power, by William H. McNeal, University of Chicago
Press, 1982
Примечание
В статье широко использованы материалы, позаимствованные из замечательной
книги Е.В. Тарле «Крымская Война», вплоть до буквального цитирования целых
абзацев.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2140
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Tenenbaum1.php - to PDF file
Комментарии:
Cоплемен
- at 2019-01-14 07:41:23 EDT
Большое спасибо!
В память о войне:
Alma, Balaclava, Inkerman, Sebastopol, Malakhoff, Crimea - улицы Мельбурна!
Эйгенсо&
- at 2019-01-14 03:34:24 EDT
Действительно - интересно.
Знаете, у меня еще прочно осталось в памяти, как во время отъезда с чужим пассом какой-то француз спрашивает Герцена:
– A в ваших странах есть дилижансы?
– Между Яссами и Бухарестом, – отвечал я с неподражаемой самоуверенностью. – Только у нас дилижансы ходят на волах.
Хаим Лох
- at 2019-01-14 00:50:13 EDT
До чего же здорово написано - невозможно оторваться, пока не дочитаешь до конца.
Спасибо.
Б.Тененбаум-Ю.Герцману
- at 2009-07-20 18:54:56 EDT
Да, насчет немедленного скатывания в радикализм, не задерживаясь на азолотой середине - это правда. Это повторяется опять и опять - от Герцeна к Милюкову, и от Милюкова - к Собчаку с Гайдаром. А насчет последней фразы - идея была в том, что народ желал знать backgraund пьесы Тома Стоппарда. А не предложение почитать Тарле ответствовал, что после 9-и часов театра еще и два тома истории, да ты (т.е. я) еще и говорил, что "... академик тут ошибался ..." :) Короче говоря, после того, как я дописал "Паспорт" и представил его на обозрение друзей и знакомых, было прибавлено, что хорошо бы вам все-таки и на Е.В.Тарле посмотреть, который поставил мне добрую половину использоавнного материала. Увы, это не убедило решительно никого :)
Юлий Герцман-Б.Тененбауму
- at 2009-07-20 18:42:35 EDT
Очень интересно. В том-то и беда русской революционной мысли, что она не могла задержаться на "золотой середине", но тут же скатывалась в радикализм. Идея конституционной монархии просуществовала, наверное, лет 10-15 и была отвергнута желающими перемен как имманентно порочная. Учредительное Собрание было грубо разогнано - при полном безразличии общества. И тому примеров тысячи, вплоть до самых свежих.
Последнюю фразу, честно говоря, не понял.