Как-то в начале 1981 года, незадолго до отъезда из
СССР, я зашел в гостиницу «Космос», что на проспекте Мира, пообедать.
Впрочем, оборот «зашел пообедать» является в
данном случае чисто литературным, ибо каждый знает, что в те времена простые
советские граждане не могли так вот запросто заходить в «режимные» интуристские
гостиницы.Но, поскольку терять мне было
нечего, я, предъявив свое журналистское удостоверение, миновал стройные ряды
«работников» в ливреях и без и оказался в огромном холле гостиницы – гордости
тогдашнего интуристского сервиса.
Уплатив за вход 5 рублей в твердо неконвертируемой
валюте, я оказался в зале под названием «Калинка», где «шведский стол»
изобиловал давно забытыми в Москве яствами и импортным пивом.
Здесь-то и подсел ко мне молодой человек
неприметной наружности. Явно русский, он безошибочно узнал во мне
соотечественника. Разговор, как и полагается, шел о пустяках – о качестве пищи,
о гостиничном сервисе... Когда я более или менее насытился, мой собеседник –
назовем его Сергеем – пригласил меня выпить кофе, и мы устроились на знаменитой
космосовской антресоли, с которой удобно было наблюдать за событиями,
происходившими в огромном шумном холле.
Не знаю, почему я пришелся Сергею по душе, но мы
проговорили много часов, причем, говорил в основном он.Я был просто ошарашен этим стремительным
потоком слов, неожиданностью фактов, драматизмом человеческой судьбы....
Дело в том, что, как я довольно быстро понял,
передо мной был фарцовщик.Конечно, в
теории я знал о существовании такого рода«специалистов» и о характере их деятельности.Но увидеть и услышать живого фарцовщика было
особенно интересно.Тем более что
человек мне попался необыкновенный.Про
себя я назвал его – фарцовщик-марксист.
Но по порядку. Сергей был из добропорядочной
обеспеченной семьи: отец –генерал, преподаватель военной академии, естественно
внушал сыну «положительные» советские идеалы, учил музыке, английскому языку...
Но однажды, ещев восьмом классе, юноша
познакомился на улице с американским профессором, который беседовал с ним как с
равным. Это глубоко поразило парня: ведь в СССР подобное было абсолютно
невозможно. Тогда-то и появилось у Сергея стремление общаться с
иностранцами.В дальнейшем это желание
было дополнено и сугубо материальным фактором – получать от них модные
заграничные шмотки на перепродажу.
Отец устроил Сергея в иняз, но учеба не привлекала
молодого человека. Вскоре он бросил институт, чтобы заняться настоящим делом. И
вот уже почти десять лет ремесло фарцовщика – весьма нелегкое в условиях
советской действительности (и только в советских условиях возможное!) –
составляло смысл и содержание его жизни. Жизнь эта, насколько я понял, была
достаточно однообразна: Сергей переезжал из Москвы в Таллинн, из Таллинна в
Ленинград, из Ленинграда в Сочи... Правдами и неправдами устраивался в
интуристской гостинице, где заводил знакомства с иностранцами, перекупал у них
вещи и валюту. Обо всем этом Сергей не говорил прямо, но после нескольких
встреч я догадался, что у него узкая специальность – «кукольник». То есть он
занимался крупными и дорогими вещами – меховыми шубами, дубленками и
драгоценностями.Он предлагал
перепродать их, а затем являлся к отъезжающим иностранцам и вручал им «куклу»,
то есть сверток, в котором якобы находились деньги. Расчет простой – кто будет
поднимать шум!?
Целыми днями он бродил по гостинице, выискивая
очередную жертву, знакомился, проворачивал какие-то деловые операции. Видимо,
работа эта приносила ему неплохие деньги: он пожаловался, что не смог снять
«люкс» в ленинградской гостинице «Прибалтийская», цена которого 200 рублей в
сутки, так как боялся привлечь внимание.
Его главный принцип – не выделяться.Одевался Сергей скромно, но постоянно менял
предметы туалета, чтобы не «застревать» в сознании обслуживающего персонала
гостиниц. «Обслуга», – рассказывал он, – интересуется только русскими,
иностранцы их внимания не привлекают». Сергей считал, что он похож на
иностранца – он говорил по-английски, хотя далеко неблестяще. Внешность его,
повторяю, была незначительной, неприметной, и это явно помогало ему в работе.
Формально Сергей не был тунеядцем, он числился в какой-то конторе, и постоянная
«смазка» начальства в форме бутылок виски, заграничных сигарет, джинсов,
позволяла ему спокойно ездить по стране, и лишь изредка появляться по месту
«работы»...
Но за внешней рутиной жизни моего нового знакомого
скрывалось непрерывное и острое напряжение – ведь он постоянно находился во
враждебном окружении. Его врагами были и иностранцы, которых следовало завлечь
и обмануть, и агенты служб безопасности, и сотрудники гостиницы... Годы работы
научили его мгновенно делить людей по национальности, по «стоимости»
потенциального клиента, каким-то шестым чувством угадывать опасность. «Я не
могу это объяснить, – рассказывал Сергей, – но я физически, всем телом
чувствую, что сейчас надо пройти мимо, что здесь подстерегает опасность...
Утром, выходя в холл, я мгновенно сортирую людей на иностранцев,их я запоминаю, обслугу, небольшое количество
русских, например, переводчики тургрупп, открытых агентов и, наконец, некоторое
количество неразгаданных лиц. Это могут быть или тайные агенты КГБ или просто
случайные люди вроде вас». «Конечно, – вздохнул Сергей, – бывают и у меня
проколы»...
Один такой прокол произошел прямо у меня на
глазах. Как-то мы с ним сидели на галерее «Космоса», наблюдали за публикой
внизу, попивая кофе и хрустя сладкими орешками. «Вон югославская группа
приехала», – объявил мой знакомый с видимым удовольствием. Югославов он любил.
Они продают вещи, чтобы повеселиться, выпить (сам Сергей не брал в рот ни капли
спиртного). А вот поляки – дурной народ, торгаши. Не нравились ему и
американцы. То есть раньше он считал их своими ребятами. Но со временем понял,
что их широта, веселый нрав – лишь до тех пор, пока ты им нужен, а потом они
наплюют на тебя. Особенно трудно общаться с дипломатами из Штатов: мало того,
что за ними плотно следят, так они еще ведут себя презрительно по отношению к
простым людям. Тут я вспомнил первого в жизни Сергея американца – профессора,
так сильно повлиявшего на его жизнь, и подумал, что везение, видимо, изменило
моему знакомцу!
У Сергея была своеобразная манера говорить: слова
струились у него лишь из одного, обращенного к собеседнику, угла рта, другая же
сторона оставалась почти неподвижной. Это тоже был профессиональный прием,
защищавший от непрошенных слушателей. Временами Сергей умолкал, ожидая пока
отойдет какой-то человек, находившийся на расстоянии доброго десятка метров от
нас.
И вот, как раз в то время, когда мой знакомый
посвящал меня в тайны взаимоотношений милиционеров и гебешников в гостинице, за
соседний столик сел какой-то человек со стаканом сока. По-видимому, это был
иностранец, и Сергей, бросив на него беглый взгляд, как ни в чем не бывало,
продолжал свой увлекательный рассказ. Человек посидел рядом с нами минут пять,
допил сок, встал и отошел. В этот момент лицо Сергея побелело.
– Кажется, русский!
– Почему вы так решили? – спросил я.
– У него ботинки нашего производства...
– С другой стороны, – успокаивал себя Сергей, –
если бы он был агентом, то не ушел бы так быстро.
Наверное, такие проколы случались у него и раньше,
но я заметил, что чувство опасности, напряжение охотника, необходимость
постоянно предощущать и добычу, и «засаду», как раз и составляли привлекательную
сторону этого нелегкого ремесла, или, если хотите, профессии Сергея. За десять
лет она стала смыслом и плотью его жизни.
И все же он со страхом думал о будущем. Ведь у
него не было настоящей профессии, он забыл даже то немногое, что выучил в школе.
В его гостиничном номере, наряду с экземплярами «Правды», я увидел том…
«Детской энциклопедии»: «Вот стараюсь пополнять свое образование», – пояснил
Сергей. Практически он ничего не читал, не ходил в кино, тем более – в театр.
Приезжая домой, он неделями не разговаривал с матерью (отец его к тому
времениумер), и не потому, что плохо к
ней относился, просто слишком велико было напряжение его работы: хотелось
отдохнуть от всего и от всех.
Он жил достаточно богато, но практически не имел
возможности тратить деньги, не привлекая к себе внимание властей. Я предложил
ему вкладывать деньги в книги, но эта идея не зажгла моего собеседника. Ему уже
хотелось упорядоченной жизни, может быть, даже семейной. Но вот беда, по его
собственному признанию, он терпеть не мог русских девушек. «Я сплю только с
иностранками. Люблю разговаривать с ними, слушать их рассказы о других странах.
За 4-5 дней, пока туристская группа живет в «Космосе», можно многому научиться.
У нас совершенно неверно представляют западных женщин эдакими циничными и
развратными. Наоборот, так как у них все разрешено, то как бы из чувства
противоречия рождается отрицание распутства. Я встречал немало хороших девушек
из западных стран».
«Почему же вы тогда не попробуете жениться на
иностранке и уехать?» – поинтересовался я. «Нет, – ответил он, – это не выход.
Что ятам буду делать? И потом, жизнь на
Западе такая тяжелая. Я там не был, но достаточно общался с иностранцами, и
знаю. Люди там недобрые, человек – одинок. Никто тобой не интересуется. Да и вкалывают
они там по-черному... Вот если бы здесь устроиться, найти что-то...».
Признаюсь, я не раз становился в тупик от его
противоречивых, путаных рассуждений. Особенно, когда речь заходила о политике.
Я не случайно назвал Сергея «марксистом», ибо он, в вопиющем противоречии со
своей «работой», подрывавшей основы режима, активно, я бы даже сказал,
агрессивно проповедовал идеалы советского образа жизни. С детства воспитанный в
духе официозной пропаганды, он и сейчас исправно читал «Правду» и свято верил в
правильность партийных постановлений. Он говорил, например, что Брежнев и все
партийное руководство делают все возможное для улучшения жизни страны. «Но
почему же повсюду такой беспорядок? Почему пустые полки в магазинах?» – робко
спросил я. «Да потому, – твердо и убежденно отвечал Сергей, – что наши люди –
скоты, бездельники, не хотят честно трудиться!» Видимо, к скотам он относил
проституток, других фарцовщиков, дружинников, служащих гостиниц и милиционеров.
«Беда в том, что плохо у нас ведется пропаганда советского образа жизни, его
преимуществ перед западным, капиталистическим общественным порядком. Социализм
гуманен. То, что пишут газеты – правда, а эти скоты не желают слушать». «К
сожалению, партия, – продолжал витийствовать Сергей, – иногда идет на уступки
мещанству, например, тезис XXV съезда партии о роли материальных стимулов – я
считаю ошибочным!»
Мой необычный знакомый скептически относился к
идее коммунизма – это просто нереально, чтобы люди начали хорошо работать
только по сознательности, но социализм – в принципе – лучше капитализма.
Конечно, некоторые бытовые мелочи раздражили Сергея: например, то, что он не
может просто снять номер в гостинице, а должен «химичить», давать взятки этим
подонкам из обслуги. До глубины души возмущало его и то, что в «Космосе»
останавливались на день-два советские тургруппы из провинции, отправлявшиеся за
границу. «Эти темные провинциалы едут со скидкой в 70% по профсоюзным путевкам
и у них только одну цель – накупить там шмоток для перепродажи! Им совершенно
все равно, где переспать, зачем же их селить здесь, они только портят вид
гостиницы, снижают уровень сервиса иностранцев».
Сергей рассказал мне еще такой рассердивший его
эпизод: «Стою как-то на днях с иностранцем, вдруг подходит какой-то парень и
предлагает девочек. Я его шуганул, но иностранец даже не удивился. Подумайте, в
каком свете предстает Советский Союз в глазах людей из-за рубежа!»
С презрением рассказывал он о повальном воровстве
персонала. Гостиница была построена французской фирмой, которая поставила
посуду, белье, все оборудование. Так вот, за первый же год работы «обслуга»
распродала всю посуду, хрусталь, полотенца... Милиция же смотрит на все сквозь
пальцы, так как заинтересована в сотрудничестве, доносительстве персонала, да и
сами менты получают свой кусок.
Но все эти мелочи не мешали Сергею видеть
преимущества существующей системы, считать диссидентов и эмигрантов предателями
родины.Он одобрял слежку КГБ за
иностранными дипломатами и журналистами, вообще за иностранцами, которые все
поголовно «выполняют шпионские задания». Мой собеседник с удовлетворением
отметил, что накануне Олимпиады 1980 года органы наконец-то взялись за дело и
очистили гостиницы от проституток и фарцовщиков. На мое замечание, что это
нарушает гражданские права людей, Сергей решительно ответил: «Вы бы видели, что
здесь творилось еще недавно: на этой галерее сидело по 20-30 проституток, фарца
не давала иностранцам прохода. А теперь мы с вами можем спокойно поговорить.
Здесь сейчас только одна известная проститутка – он указал на девицу не первой
свежести, сидевшую неподалеку с двумя иностранцами... – А когда эти грязные
ничтожества напивались здесь и их потом тащили в милицию – это было так
отвратительно!»
Словом, действия милиции Сергей всячески
приветствовал, и вовсе не потому, что она устранялаего конкурентов, и он мог работать без помех.
Нет, он просто считал себя специалистом высшей категории, ему и в голову не
приходило сравнивать себя с обыкновенными фарцовщиками, которых он от души
презирал за примитивные методы, постоянное пьянство и частые визиты в
милицейские комнаты гостиниц. Нет, охрану порядка он приветствовал из чисто
патриотических соображений: чтобы иностранцы не видели темных сторон советской
жизни!
Ни для кого не секрет, что гостиничные фарцовщики
и проститутки былиосведомителями
милиции и КГБ. Мой знакомый почти не скрывал, что и он «сотрудничает». Правда,
объяснял он это опять-таки своеобразно: «Когда я вижу как надувают иностранцев,
ведут себя недостойно, я сообщаю куда следует». Не упускал он случая нагадить и
гостиничной «обслуге». «Вот видите, – кивал он вниз, – приехала очередная
группа иностранцев. Как только их поселят в номера, сразу же появятся дежурные
по этажу и горничные; они скупят все, что только можно. Так начинается
спекуляция». «Конечно, эти женщины получают гроши, – признавал Сергей, – так
что перепродажа шмоток – их единственный заработок. Многие молодые девушки
хотят устроиться в гостиницу, хотя бы уборщицами, но это нелегко, здесь блат в
квадрате».
...Я уже несколько раз встречался с Сергеем, но
никак не мог взять в толк, почему он так со мной разоткровенничался. Как-то я
прямо спросил его об этом. «Знаете, – ответил он, – у меня нет друзей, мне не с
кем поговорить. Ведь все мои разговоры сугубо профессиональные: и с
иностранцами, и с агентами, которым приходится «вешать лапшу на уши»,
притворяться полуидиотом... Я вам рассказываю, чтобы душу отвести, – продолжал
он, лукаво улыбаясь, – но я хитрый, я ведь не дал вам ни одного конкретного
факта своей работы, на случай, если вы решите донести на меня. Теоретически я
принял за правило, что все люди доносчики, по крайней мере, потенциальные.
Конечно, я не думаю, что вы «сдадите» меня, и все же не захожу слишком далеко».
«К тому же, – продолжал Сергей, – вы скоро отсюда
умотаете навсегда, так что вам нет никакого резона на меня доносить». Я был
слегка поражен его проницательностью: ведь я ни словом не обмолвился, что
разрешение на выезд уже лежало у меня в кармане...
«Вам интересно? – спрашивал Сергей в другой раз. –
Я мог бы написать большую книгу обо всем, что узнал за эти годы. Наверное, это
было бы увлекательно и познавательно. А как вы думаете, на Западе это могло бы
иметь успех?»
И еще одну важную вещь я понял по ходу наших
бесед: какая именно мечта живет в этом человеке.Оказывается, он хотел бы служить режиму в
качестве охранителя порядка. «Я знаю всю систему работы гостиничного подполья и
мог бы искоренить его. Ясно, что я не пойду рядовым чином, а только
начальником», – добавил Сергей. Но он, конечно, понимал, что это несбыточная
мечта.Во-первых потому, что там нужны
комсомольцы да члены партии, а таких, как он, можно использовать в качестве
бесплатных осведомителей. Но еще важнее другая причина: органы, по его мнению,
ленивы, продажны, и совершенно не заинтересованы в улучшении дела. «Наоборот, –
подчеркнул Сергей, – если появляется какой-то «улучшатель», его быстро
«съедают» свои же: или донос напишут, или впутают в грязную историю. Здесь люди
меняются часто...»
***
Разговоры с этим необычным человеком меня весьма
заинтересовали, и я не упускал случая встретиться с Сергеем каждый раз, когда
он появлялся в Москве. Но прежде чем продолжить историю моего знакомства, я
хочу ненадолго отвлечься и пригласить читателя в Дом кино, где в январе 1981
года состоялась конференция по проблемам приключенческого и детективного фильма
и речь шла, главным образом, о нашей доблестной милиции.
Дело в том, что в конце 1970 – начале 1980 годов
на экранах Советского Союза появилось множество картин о деятельности милиции.
Жанр этот очень нравился как начальству, так и широкому зрителю. В 1980 году
вышло ни много, ни мало 26 отечественных детективных лент, да еще 14
зарубежных. Все это была довольно низкопробная продукция, и, по традиции,
кинематографисты собрались, чтобы выяснить причину низкого уровня фильмов и –
само собой – поговорить о том, как можно улучшить положение.
Начали критики. Они говорили, что тексты песен в
советских детективах напоминают зарифмованные передовицы, вспоминали, конечно,
заглавную песенку популярного серийного теледетектива «Следствие ведут
знатоки»: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...», приводили
многочисленные примеры бесконфликтности, надуманности советских детективов.
Все эти выступления были не более чем привычным
сотрясанием воздуха, не вызывали особого интереса. Но вот на трибуну вышел
киносценарист, писатель и бывший милицейский работник Анатолий Ромов. «А знаете
ли вы, сколько стоит проститутка у гостиницы «Интурист»?» – огорошил онаудиторию и вызвал ее неподдельный интерес.
Даже обычно равнодушны стенографистки подняли головы от своих тетрадочек. И
писатель не оставил нас в неведении: «75 долларов!» Недавно один английский
актер не смог взять нашу проститутку – дорого, в Лондоне это стоит 25», –
торжествующе добавил «инженер человеческих душ», демонстрируя глубокое знание
жизни (Здесь и далее цитирую стенограмму совещания).
Видимо, немало накопилось в душе литератора, и он
решил излить свою печаль участникам конференции. «Посмотрите, какие девочки
гуляют в ресторане «Архангельское? А кто ходит в «Белград»? – ведь только за
вход надо сунуть швейцару четвертной! Мы с вами нищие по сравнению с
проститутками и фарцовщиками, – с очевидной горечью продолжал свой рассказ
Ромов. – А «Жемчужина» в Сочи! Номер стоит 50 рублей в сутки, вход на пляж –
25. Это сегодняшняя жизнь, а что мы видим в кино? Наши фильмы на уровне 1950
годов – по конфликтам, по фактуре, по быту. И это, прежде всего, следствие
жестокой цензуры – и кинематографической, и ведомственной. Но мы и сами хороши!
Я показал свой новый роман «Таможенный досмотр» знакомому фарцовщику.
(Оказалось, что не только у меня в знакомых имеются ценные специалисты! – ВГ),
И что же вы думаете: он раскритиковал его в пух и прах. «Теперь, сказал этот
«товарищ», если к вам подходит гебешник и предлагает«колоться», никто на это не клюет, как
прежде. Скажет: «Пришлите повестку, предъявите доказательства». А у вас все по
старинке!» «Вот в недавнем фильме "Допрос", продолжал Ромов, есть
одна правдивая сцена – свадьба детей высокопоставленных чиновников в ресторане,
так народ только из-за этого шел смотреть фильм».
Но как каждого советского писателя, жизнь
интересовала Ромова больше, чем искусство, и он снова обратился к живым фактам
действительности. «Посмотрите на мои джинсы, ведь это тряпка, а они стоят 180
рублей, да еще достать надо... Мой знакомый парикмахер из «Чародейки» берет 20
рублей «с головы» и у него очередь на два месяца. Его приглашают родственники
из Голландии, так он говорит – зачем, мне и здесь хорошо! Вот каким людям
хорошо сейчас в СССР!».
Коллега Ромова по милицейской службе в прошлом, и
Союзу писателей в настоящем, Николай Леонов говорил, что советское кино,
телевидение, литература производят искусственных гладких персонажей.
«Невозможно создавать настоящих героев, если у тебя связаны руки. Сегодня зло рядом
с нами, но мы не имеем возможности говорить правду. Целый год я писал повесть
для политуправления погранвойск, сделал им героя из бронзы, так мне понабросали
таких идиотских замечаний, что просто не знаю, что теперь делать: вся работа
пошла насмарку».
Свою лепту внес и Аркадий Вайнер, один из
участников популярного тандема. Отвечая на упреки критиков, он заявил: «Такое
впечатление, что мы с вами сидим в Париже, и редактуры вообще не существует...
Безнравственность, массовая преступность... Откуда это все берется? Но согласно
действующим у нас правилам, мы не имеем возможности говорить правду.
Возможности искусства крайне ограничены. Еще можно что-то сказать в научном
труде, в публицистике, но не в литературе, тем более – в кино, и совсем ничего
невозможно на телевидении. Пример, наша повесть «Гонка по вертикали» – это
самая честная наша книга, максимально социально допустимо острая. Но на
телевидении убирают даже крохи социального. «Добавьте любви, погонь», –
советует главный редактор... Не дают, и по-видимому, не дадут. Задача:
стараться быть честными, делать то, что от тебя зависит. Но понимать, что
организационно изменить ничего не удастся. И на том спасибо!»
Вся эта компания циничных деловых,
заинтересованных только в гонорарах писателей все беды советского кино и
литературы валила на чиновников, себя же выставляла эдакими честными мучениками
системы.
Для меня эта конференция была вдвойне любопытна,
ибо совпала с одной из моих встреч с Сергеем, и я мог сразу же после просмотра
дюжины новых милицейских картин (всех этих «Петровок, 38», «Огаревых, 6»...)
оказаться в знакомом мне уже«Космосе» и
вновь погрузиться в атмосферу подлинной, некиношной жизни.
***
Когда мы с Сергеем устроились на привычном месте и
заказали апельсиновый сок с орешками, он познакомил меня с системой охраны
интуристских гостиниц.
2-3 милиционера в форме у входа. Затем сотрудники
спецслужб МВД в учреждениях, связанных с иностранцами. Они в штатском, но не
очень скрываются. Они сидят в холлах, в ресторанах, ходят по этажам. Зачастую
они вооружены допотопными рациями, которые слышно за версту. Формально – они
должны принимать меры в случае пьяных скандалов или краж. Но в
действительности, они занимаются слежкой за теми, кто общается с иностранцами.
Эта публика делится на две категории: те, кто получают прибыль (фарцовщики,
проститутки) и те, кто просто хочет поговорить со знакомым гостем, посидеть в
ресторане, зайти в номер. Но такое деление существует лишь теоретически, ибо на
практике милиции достаточен сам факт общения с иностранцем, чтобы начать
принимать меры.
На первом этаже любой интуристской гостиницы,
вблизи от входа есть специальная комната, где дежурят агенты и дружинники. Сюда
приводят всех «нарушивших», здесь им учиняют допрос, нередко избивают. Как
правило, милиционеры и дружинники полупьяны.Они матерятся, куражатся над людьми, угрожают, принуждают писать
покаянные заявления, привлекают к осведомительской работе. Они также посылают
сообщения на работу задержанных, причем реальный повод им не нужен. Напишут,
например, что человек в пьяном виде приставал к иностранцам, а потом пойди,
докажи что ты не верблюд!
Следующую категорию милицейских работников
составляют тайные агенты. Эти обычно трудятся в штате гостиницы, но
одновременно, а точнее в первую очередь, несут агентурную службу. Они могут
быть лифтерами, официантами, электриками. Служащие гостиниц их, как правило,
быстро вычисляют. У этих агентов также есть своя комната на одном из этажей,
куда посторонним вход строго запрещен.
Милицейская служба опирается на помощь дружинников.
Это студенты, молодые рабочие, недавние провинциалы, которым интересно
крутиться вокруг иностранцев. Наиболее шустрые получают в баре дармовую
выпивку, курят заграничные сигареты, питаются в ресторане. Официанты охотно их
«подкармливают» (так же как и милиционеров), поскольку им нужна «крыша» для
собственных грязных делишек. В той же «Калинке» официанты, не стесняясь,
торгуют «левой» икрой на валюту по цене вдвое ниже официальной и всю выручку
кладут себе в карман.
Наконец, органы используют многочисленных
стукачей. «Стучат» практически все: сотрудники гостиницы, фарцовщики и
проститутки, работники «Интуриста», да и сами милицейские – друг на друга. По справедливому
замечанию моего знакомого, эта деятельность не стоит государству ни копейки,
так как по старой советской традиции доносительство есть священный долг каждого
советского гражданина.
***
Признаюсь, картина нарисованная Сергеем,
показалась мне слишком уж мрачной: так, смотришь, число следящих превысит
количество живущих в гостинице! Тем более что вокруг нас было тихо, спокойно.
Жизнь текла размеренно, и сколько я ни всматривался, не мог заметить ни одного
агента. Я высказал свои сомнения Сергею. «Да вот, взгляните», – он кивнул в
сторону, и я тут же увидел стоявшего невдалеке человека в черном москвошвеевском
костюме с тупым красным лицом. Среди ярко одетой иностранной публики он торчал
словно ржавый гвоздь. Его бесцветные глаза методично обшаривали пространство
вокруг. «И вон там еще!» Я повернул голову и обнаружил на другой стороне
балюстрады москвошвеевского двойника, сосредоточенно всматривавшегося в нижний
холл. Он стоял там уже битый час, и я не раз пробегал по нему взглядом, не
замечая. Теперь, после подсказки Сергея, у меня словно появилось второе зрение
и, оглядевшись, я без труда стал выхватывать людей, выделявшихся не столько
даже ужасными костюмами, сколько безмерной тупостью лиц. «Мы называем их
«баранами», – усмехнулся Сергей, – а всех милицейских – «конторскими».
«Баранам» приходится хуже всего: получают они гроши. Привлекают к этому
деревенских, соблазняя пропиской, поэтому у них такой вид». В голосе Сергея
прозвучала жалость и даже сочувствие, хотя «баранов», как и «конторских», он
презирал всей душой.
В отличие от «конторских», гебешников называют
«комитетчиками». У службы КГБ в гостиницах свои задачи. Их меньше, они прилично
одеты, смышленее. «Комитетские» занимают несколько официальных постов в
администрации (например, заместитель директора по размещению), два-три человека
сидят в комнате у входа, остальные законспирированы. У них также есть
спецкомната на одном из этажей.
«Комитетчики» – следят за дипломатами, инкоррами,
иностранцами, которых подозревают в незаконной деятельности, а также за
фарцовщиками валютой в особо крупных размерах. У КГБ есть своя сеть
осведомителей, на них работают проститутки. «Они за всем следят, все
регистрируют», – с оттенком гордости сообщил мне Сергей. – И это хорошо, что
КГБ ведет такую работу, это помогает предотвращать многие преступления против
народа!»
Восхищаясь «комитетчиками», Сергей, однако, имел
дело с «конторскими». Расчет прост: на высоком уровне эти службы сотрудничают,
но здесь в гостинице они грызутся друг с другом как собаки. «Конторских»
больше, и в их руках основная работа с «мелочью». Они пренебрежительно
относятся к гебешникам, стараются не выполнять их приказы, «отмазывают» своих
осведомителей. Попавшись в руки к «комитетчикам», какой-нибудь фарцовщик или
проститутка, просят позвонить знакомому из МВД и тот «отмазывает», то есть
спасает своего. Так же поступают осведомители КГБ.
Как-то мы зашли в номер к Сергею. Он сразу же
включил радио, говорил мало, сдержанно, сделал два коротких деловых звонка, и
мы снова спустилисьвниз. Я
поинтересовался, неужели он думает, что его номер прослушивается? «Вряд ли, –
ответил Сергей, – я просто перестраховываюсь. В каждой гостинице есть
определенные номера, оборудованные системой подслушивания. «Комитетчики»
заранее просматривают списки прибывающих гостей и дают указание, кого селить в
такие номера. Гораздо шире применяется прослушка телефонов. На одном из этажей
оборудована специальная комната, где сотрудники КГБ фиксируют телефонные и
комнатные разговоры».
***
Наше знакомство прекратилось в связи с моим
отъездом, но я часто вспоминал Сергея. Мне было жаль его, хотя я не
сочувствовал его деятельности и его взглядам. Я понимал, что Сергей оказался в
безвыходном положении. У него не былобудущего, его нынешняя работа опасна.Но самое, самое страшное, как мне казалось, что он – законченный продукт
советской двойной морали, двойной системы ценностей. Одобряя партийную политику
и деятельность КГБ, он в то же время вынужден находиться по другую сторону
баррикады. Преклоняясь перед властью и богатством, он презирал народ, плебс,
чернь, но сам не обладал ни интеллигентностью, ни интеллектом. Ему хотелось жениться,
иметь хорошую работу, и, не утруждая себя службой с 9 до 5, зарабатывать
приличные деньги. Конечно, обычная работа никогда не обеспечит таких благ, а
пойти на службу в органы вряд ли ему светит...
Сергей – яркий пример того, как коммунистическая идеология
ломала психику молодых людей, а нищенский быт толкал их к массовой преступности
и безнравственности.
Наверное, Сергей – исключение. Конечно, есть среди
фарцовщиков люди и поумнее, и похитрее его, ведь дело это трудное и опасное. Но
вряд ли найдется еще хоть один, кто свято верил в передовую газеты «Правда», в
справедливость советской системы.
***
В 1981 году я покидал Советский Союз навсегда. В
то беспросветно серое время никому и в голову не могло прийти, что режим
доживал последние месяцы. Но последовали смерти нескольких советских вождей,
пришел к власти Горбачев, грянула перестройка и все, что с ней было связано,
наконец, полностью развалилась советская «империя зла». Вместо декоративного
сообщества под названием «советский народ» появились отдельные россияне,
которые могли приватизировать жилье, продавать и покупать ваучеры, свободно
передвигаться по стране и всему миру. Появились они и в Америке под кодовым
названием «пылесосы». Родственники и знакомы эмигрантов, они сметали все, что
им попадалось в наших магазинах и увозили на родину огромные тюки и неподъемные
чемоданы.
Все эти перемены радовали, пугали, настораживали,
но жизнь в Америке текла свои чередом, ив конце 1993 года я отправился в Сан-Франциско на очередной съезд
славистов.
Съезд разместился в престижной гостинице «Дрэйк»,
расположенной близ главной площади города – Юнион сквер. Такого рода съезды
состоят из бесчисленных секций (или, как старожилы называют их, в прямом
переводе с английского – «панелей»»: «Я сегодня выступаю на «панели», – шутили
русскоязычные участники, зная, что до «аборигенов» эта шуткане доходит). На секциях участники знакомили
коллег со своими изысканиями, но, что может быть еще важнее – такие съезды
служили биржей труда для тех, кто искал работу университетского преподавателя.
И вот накануне закрытия съезда после целого дня
многочисленных докладов, мы, несколькими участников, отправились в
ресторан.Конечно, мы выбрали русский
ресторан. Назывался он, помнится, «Ренессанс» и был расположен на длиннющем
бульваре Гери, где живет множество русских (эмигранты тут же окрестили
магистраль «Герибасовской»!).
Ресторан был весьма среднего разряда, но обильная
пища и бутылка водки оказались для нас вполне достаточны, чтобы обменяться
новостями и, как всегда, посетовать на трудности получения работы и непонимание
со стороны американской профессуры.
И вот, сидя за столиком и разговаривая с
коллегами, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернувшись, я увидел
человека, сидевшего в самом дальнем углу ресторана. Он был один, перед ним
стоял графинчик с водкой и тарелка с какой-то закуской. Еще несколько раз я
чувствовал этот быстрый, ощупывающий взгляд. Я тоже время от времени
посматривал на незнакомца, мучаясь вопросом, кто бы это мог быть: ведь в Сан-Франциско
я оказался впервые.
Наконец, водка была выпита, обед съеден, мы
подозвали официанта, чтобы расплатиться. В это момент незнакомец встал и,
направляясь в туалет, прошел совсем близко от нас. И тут я его узнал – Сергей,
мой давний знакомый, фарцовщик-марксист!
Конечно, он изменился, заматерел. В нем не
осталось ничего мальчишеского, ведь прошло более 12 лет! Да и водка на столике
свидетельствовала, что это уже был другой человек...
Между тем, Сергей вернулся на свое место, никак не
показав, что он меня узнал или хочет поговорить. Тогда я извинился перед
коллегами и подошел к его столику. Без всяких приветствий я просто сказал ему:
«Гостиница «Дрейк» на Юнион сквер. Моя комната 304. Буду ждать вас завтра в
вестибюле в 5 часов. Хорошо?». Он кивнул.
На следующий день Сергей появился ровно в пять. Мы
пожали друг другу руки. На нем был скромный плащ, серый недорогой костюм.
Теперь ему было под сорок и печать усталости, какой-то отрешенности и
безразличия лежала на всем его облике. Как когда-то в Москве, мы устроились за
столиком в вестибюле, и я заказал апельсиновый сок и орешки. Как и тогда,
Сергею хотелось выговориться, ему опять недоставало собеседника.
– Вы, конечно, удивлены? – спросил он без
предисловий.
– Не скрою, удивлен.
– Очень просто, – начал Сергей свой рассказ. – Перестройка
разрушила основу моего бизнеса. Гостиницы стали доступны. Милиция и КГБ
занялись другими делами. Иностранцы перестали привозить шмотки для продажи, и
моя профессия потеряла смысл. Проститутки буквально заполонили и «Космос», и
другие отели. Можно было бы стать сводником, продавать девочек иностранцам, но
мне такое занятие было глубоко противно. Другой вариант – заделаться
«челноком». Но и этот путь меня не устраивал. В прошлой жизни я считал себя
элитой, а здесь мне пришлось бы стать одним из тысяч чернорабочих. На самом
деле, работать мне нужды не было: я накопил достаточно «зелени», чтобы безбедно
провести всю остальную жизнь.
Но самым страшным для меня результатом перестройки
стал окончательный развал Советского Союза, крах идеологии. После декабря 1991
года я начал пить и принял бесповоротное решение – уехать заграницу. Ведь если
капитализм пришелв Россию, то лучше
жить приразвитом капитализме на Западе,
чем при диком в России...
Надо было уезжать, но как? Ехать просто так – без
кола и двора я не хотел. Оставался единственный путь – жениться на иностранке.
У меня был достаточный опыт общения с ними, но когда теперь я начал завязывать
контакты с гораздо более серьезной целью, чем просто переспать, то оказалось,
что эти женщины совсем не рвутся связать себя с русским мужчиной, и что их
мнение о русских, как о спутниках жизни, весьма и весьма низкое. Они гневно
реагировали на мои предложения фиктивного брака, хотя я готов был заплатить
немалую сумму за такую услугу.
Тогда волей-неволей я обратил внимание на русских
женщин, приезжавших в Россию, главным образом, в составе групп бывших соотечественников.
Эти группы делились в основном на две составные – эмигранты третьей волны,
выехавшие из Союза по еврейской линии, и русские из первой и второй волн. Если
первые, приезжая посмотреть на бывшее отечество, встретиться с друзьями и
родственниками, сохраняли враждебное отношение к советской системе, то другая
часть, в особенности потомки эмигрантов первой послереволюционной волны, были истинными
патриотами и восторженно принимали демократические перемены. Вот к этого рода
интуристам я и решил присмотреться повнимательнее. Мой план был прост: для
знакомства предлагать им себя в качестве бесплатного гида по незнакомому
городу. Так я встретил Веру. Случилось это все в том же «Космосе», где Вера и
ее подруга Катя поселились, приехав из Ленинграда. Проведя неделю в Москве, они
собирались продолжить путешествие на «Транссибирском экспрессе» через всю
Россию в Китай.
Что можно сказать о Вере? Она была лет на десять
старше меня, но как западная женщина держала форму и ничем не напоминала
пятидесятилетних советских старух. Элегантно одетая, надушенная, с хорошей еще
фигурой Вера олицетворяла для меня иноземную цивилизацию, но при этом чистая
русская речь иглубокая печаль в глазах
делали ее такой близкой и понятной. Несмотря на все различия, нам было о чем
поговорить. Она жадно слушала мои рассказы и о советской действительности, и о
сегодняшних переменах, и была особенно впечатлена тем, что я не ругал нашу
прошлую жизнь, а скорее вспоминал ее ностальгически... Гуляя с Верой и ее
подругой Катей по Москве, я, конечно, навешал им немало лапши на уши насчет
моей прошлой жизни, и после ужина Вера пришла ко мне в номер... В постели она
оказалась неопытной, холодноватой, словно сексуально неразбуженной, я же
постарался показать высший класс, дать ей максимум, так как решил, что Вера как
раз тот человек, который может помочь осуществить мой план переезда на Запад.
В ту ночь Вера рассказала мне о себе. Ее семья
бежала от большевиков через Сибирь в Китай и, как многие русские, оказалась в
Харбине. Там прошло детство ее родителей, а сама Вера родилась уже во время
Второй мировой войны. Но через несколько лет всей семье пришлось снова
спасаться от красных, захвативших власть в Китае. Так, они оказались в
Австралии, а затем и в Сан-Франциско. На западном побережье Америки в
послевоенные годы собралась большая русская колония, так называемой «китайской»
эмиграции, да еще немало людей из второй волны эмиграции – тех, кто бежал от
советской власти во время войны или оказался на оккупированных территориях и
попал в лагеря для перемещенных лиц.
Верина судьба в Америке сложилась удачно. Ее отец
вскоре нашел работу в газете «Русский мир», а спустя несколько лет стал ее
главным редактором. Вера окончила колледж и долго не знала, чем заняться: у нее
не было никаких особых способностей. На семейном совете было решено, что она
станет администратором и сборщиком рекламы в газете. Работа, в общем, ей
нравилась, там же она познакомилась с симпатичным журналистом, который вскоре
стал ее мужем. Так что газета постепенно превратилась в семейное дело. С мужем
Вера жила неплохо, хотя и невесело: он был человеком хорошим, добрым, но
скучным, книжным, не общительным. Детей у них не было, путешествовать Павел не
любил. Так они и сидели невылазно в Сан-Франциско, благо город был сам по себе
интересный, живой и красивый. Павел так и говорил: «Зачем тебе ехать в Европу,
когда наш город самый что ни на есть европейский!». Время шло, скончались ее
родители, Павел стал главным в газете, но два года назад погиб – в машине
отказали тормоза, и она покатила назад на крутой сан-францисской улице. Вера
осталась совсем одна, и печаль поселилась в ее душе. Хотя муж не давал особой
радости, ее жизнь имела хоть какой-то смысл: был объект забот, была
какая-никакая светская жизнь. Теперь осталась только скучная работа да
несколько подруг. Одной из них была Катя, одинокая женщина старше ее лет на
восемь, живая, остроумная, легкая на подъем. Она-то и уговорила Веру посмотреть
мир. Оказалось, что ездить вдвоем и приятно, и удобно. Вместе они побывали в
Италии, Чехии, заехали на несколько дней в Лондон. Слетали на Гавайи. А потом
одновременно пришли к решению: надо посетить Россию, увидеть землю предков,
сбросивших, наконец, оковы коммунизма...
Так сошлись пути Сергея и Веры. Теперь она каждую
ночь проводила с Сергеем, секс нравился ей все больше и больше, она и сама
стала активнее и смелее. Оказалось также, что Катя всячески приветствовала эту
связь и по утрам за завтраком рассуждала, что Вере, мол, еще рано ставить на
себе крест, не в том она возрасте и что жизнь, подчас, преподносит самые
невероятные сюрпризы...»
Сергей рассказывал все это сухим монотонным
голосом, изредка бросая взгляды на проходящих мимо нас людей, и я заметил, что
он не притронулся ни к соку, ни к орешкам. «Может быть, заказать вам что-нибудь
еще?» – спросил я его. «Да, если можно водку с томатным соком». Когда принесли
“Bloody Mary", он сделал большой глоток и продолжал: «Собственно, вот и
вся история. Перед отъездом подруг на Дальний Восток мы с Верой обо всем
договорились: она подготовит документы и приедет в Москву, чтобы оформить брак.
Вернувшись в Сан-Франциско, Вера часто писала мне на Главпочтамт, до
востребования. Ее волновало мое будущее в Америке, ведь у меня не было никакой
профессии. Вера предлагала устроить меня в свою газету на административную
должность со скромной поначалу зарплатой. Но мне такая перспектива – сидеть
целыми днями рядом с ней и заниматься нудным делом – не улыбалась. У меня был
другой план. Вспомнив свои детские занятия музыкой, я купил в «комисе»
аккордеон и стал заниматься с преподавателем. К приезду Веры я уже исполнял
довольно широкий русский репертуар. Через два месяца Вера вновь появилась в
столице. С помощью небольшой взятки церемония бракосочетания состоялась
незамедлительно. Да еще пришлось немного заплатить свидетелям, которых зазвали
прямо с улицы...
В Сан-Франциско мне, в общем, понравилось –
красиво, чисто, цивилизованно. Мы поселились в Верином домике в русском районе
близ бульвара Гери. На привезенные из России деньги я купил подержанную машину
и небольшую квартирку – мансарду на улице Маркет: район, правда, не слишком
престижный, но эта квартира давала мне возможность иногда побыть одному. Играю
я на свадьбах и других русских мероприятиях, иногда приглашают университеты для
демонстрации русского искусства. Денег приносит не так уж много, но достаточно
для нормальной жизни, да и жена довольна, что я при деле. А для меня самое
важное, что я не должен корпеть с 9 до 5, и имею достаточно свободного
времени... Друзей у меня и здесь нет, но если я привожу домой какого-то
знакомого, Вера недовольна: мои друзья ей не нравятся, да и у нее их немного,
разве что Катя заглянет на огонек. Так и живем – скучно, скучно, скучно».
Признаться и мне стало скучно. Тот нестандартный
тип – фарцовщик-марксист – остался в далекой Москве, а этот человек мне был
совершенно неинтересен.
Я стал
прощаться. «Может, встретимся завтра?» – предложил Сергей. «Увы, сегодня
закрытие съезда, а завтра утром я улетаю». «Жа-а-аль, – протянул Сергей. – Но
если соберётесь к нам в город, позвоните, я могу сдать вам квартиру. Возьму
недорого – долларов сто за месяц». «Спасибо. Удачи вам», – сказал я, пожимая
его руку. «Звоните», – повторил Сергей, но телефона так и не дал.
