.
Не помню, при каких обстоятельствах я познакомился с
Горской, уже очень немолодой актрисой украинского театра имени Франко. Мало
вероятно, что она обратилась ко мне как пациентка. Менее двух лет назад я
окончил институт. У неё была возможность пользоваться услугами более
квалифицированного врача. Тем более, что, кроме положения видной актрисы, она
была к тому же тёщей весьма популярного писателя. Не помню. Обычно она приходила
ко мне в дни моего дежурства в травматологическом пункте института.
Продолжительность наших бесед зависела от моей занятости – от одной - двух минут
до получаса и больше. Она была изумительной рассказчицей, знала уйму интересных
людей и связанных с ними историй. Слушать её можно было до бесконечности. А ещё
не помню, чего вдруг она стала опекать меня. Не помню даже, знал ли я это тогда,
когда началась опека. Несколько раз она приносила контрамарки в театр. При этом
всегда подчёркивала, что контрамарка для двух персон. Я благодарил её. Говорил,
что, к сожалению, второй персоны пока ещё нет. Да и первая персона не может
воспользоваться контрамаркой из-за отсутствия свободного времени. Мои
чрезвычайно редкие выходы в филармонию на симфонические концерты (билеты я
должен был покупать) не вызывали ревности драматической актрисы. Наоборот,
находили понимание.
В воскресенье девятого мая 1953 года Горская пришла поздравить меня с Днём
Победы. Этот день не был официальным праздником. Но фронтовики обходились без
постановлений и указов. Горская пришла в травматологический пункт не с пустыми
руками. В авоське была полулитровая бутылка водки и ещё что-то, завёрнутое в
бумагу. Что-то оказалось докторской колбасой и голландским сыром. Очень кстати.
В общежитии у меня не было ничего, кроме краюхи хлеба. А в магазинах не было
ничего, кроме крабов и печени трески по пять пятьдесят за баночку. Остальное
приходилось доставать. Дежурство оказалось относительно спокойным. Ответственный
дежурный разрешил мне отлучиться. Мы поднялись в общежитие. Шесть врачей, живших
со мной в одной комнате, - пятеро из них были фронтовиками, - ещё с утра
отправились по разным адресам отмечать День Победы.
Горская скептически осмотрела моё жилище. Она увидела его впервые. Очень мне
хотелось выпить. И не менее хотелось закусить. Но не мог же я в такой день сесть
напротив зеркала и чокаться с самим собой. Тем более, что в нашей комнате не
было зеркала. Горская не отказалась выпить со мной. Я выскочил, чтобы найти в
институте какое-нибудь подобие рюмок или бокалов. В детской клинике нашёл два
фужера. Договорились пить в пропорции один к двум. Горская подняла свой фужер:
- За вас, Ион, вернувшегося из этой бойни.
- Спасибо. Но, если вы не возражаете, первую мы выпьем молча. Так мы выпиваем в
память о погибших.
Я наливал довольно точно. Горской в два раза меньше, чем себе. Даже был удостоен
комплимента по этому поводу:
- Чувствуется тренировка. Кстати, вы ведь дежурный врач. Не следует ли нам
остановиться?
- Не следует. Триста сорок граммов - не доза, которая может сказаться на моей
трудоспособности
- О! Оказывается вы хвастун!
- Это не хвастовство, а констатация факта.
- А я почему-то считала, что евреи не очень пристрастны к водке.
- Видите ли, то, что я еврей, мне дали почувствовать в последние несколько лет.
А пристрастить, как вы выразились, успели до этого.
- Ладно, не будем о политике. Давайте лучше поговорим о вашем быте. – Она плавно
обвела рукой полукруг.
- И об этом не стоит. Я ведь здесь только ночую. Да и то, если не дежурю.
- Я не об этом. Если я не ошибаюсь, через три недели вам исполнится двадцать
восемь лет. А вы ведёте какой-то странный образ жизни. Девушки у вас нет.
Проституции, как известно, нет в стране советов. Но даже если бы была, то не для
такого чистоплюя как вы. У вас ведь может наступить, - как это в медицине
называется? – атрофия от бездействия. – Я рассмеялся. А Горская продолжала: -
Знаете, Ион, я решила вас женить.
Продолжая смеяться, я разлил в фужеры остаток водки:
- За вас, Горская. Есть ли в наше время невесты, подобные вам?
Мы спустились в травматологический пункт как раз во время. Карета скорой помощи
привезла старушку с переломом лучевой кости. Это была работа для меня.
Ответственный дежурный к такой не снисходил. Вероятно, в тот же день я забыл об
угрозе женить меня. Но Горская, как выяснилось, не забыла.
В субботу на следующей неделе, войдя в институтские ворота после посещения
столовой, в которой слегка обманул чувство голода общепитовским обедом, я увидел
Горскую на скамейке возле поликлинического отделения. Она ждала меня. Обычно я
представал пред ней в хирургическом халате, надетом поверх майки. А сейчас на
мне был костюм, тот, выданный профкомом ещё в студенческую пору, под пиджаком
сероватая рубаха и тоненький вязаный галстук. Не было сомнения в том, что
Горскую огорчил мой наряд, но она ничего не сказала по этому поводу.
- Ион, завтра в двенадцать я заеду за вами и повезу познакомить с невестой.
Я уже давно так не хохотал. До слёз.
- Горская, - сказал я, постепенно успокаиваясь, - я завтра дежурю.
- Не стыдно вам лгать пожилой женщине? Вы дежурите в среду, а потом в
понедельник, в день вашего рождения. Ваше расписание мне известно, как моя роль
в день генеральной репетиции.
Во время дальнейшего диалога я проявлял невиданное упорство, но отступил, когда
Горская сказала, что я мог бы смирить своё упрямство и оказать услугу пожилой
женщине.
- Ладно. Так кто же эта невеста?
- Увидите. Посмотрим, достаточен ли ваш словарный запас, чтобы описать эту
девушку.
- Не надо деталей. Возраст. Род занятий.
- Да, словарный запас у вас пока на уровне анкеты. В начале октября ей
исполнится двадцать два года. Отличная разница в возрасте. Переходит на
последний курс биологического факультета киевского университета.
- Студентка. Понятно. И вы полагаете, что на свою нищенскую зарплату я смогу
содержать студентку?
- А вам не придется её содержать.
- Странно. На нашем курсе не было ни одной студентки, которая могла быть сыта на
свою стипендию.
- Она не на вашем курсе. И вообще не морочьте мне голову. Или, как выражался
любимый вами Беня Крик, пусть вас не волнуют этих глупостей. Будьте здоровы.
Завтра в двенадцать я за вами заеду. – Она ушла, отмахнувшись от пулемётной
очереди моих возражений.
В воскресенье, ровно в двенадцать в институтский двор въехала тёмно-коричневая
«Победа». Горская вышла из автомобиля, чтобы уступить мне место рядом с шофёром.
На заднем сидении я не помещался из-за своей увечной ноги. Горская оглядела меня
с явным неудовольствием. Наряд мой был ей известен. Но с неземной скоростью на
моём лице вырастала щетина, ну просто не из волос, а из медной проволоки
- Послушайте, Ион, я впервые вижу вас небритым. Что это? Демонстрация? Полюбите
нас серенькими, а беленькими нас все полюбят?
Я объяснил, что, хотя прошло уже почти девять лет после того, как я горел в
танке, кожа на лице всё ещё очень тонка и чувствительна. Бреюсь я безопасной
бритвой с лезвиями «Нева». Поэтому каждое бритьё – экзекуция. В редкие нерабочие
дни я позволяю себе избежать экзекуции. А сегодня именно такой день. Горская
поверила только факту. Но на её лице было написано понимание того, что факт –
половина истины. Она была права. Хоть так я хотел отомстить ей за посягательство
на жалкие остатки моей независимости.
Горская явно обиделась. Она не познакомила меня с шофёром, вероятно, хозяином
автомобиля.
- Куда мы едем? – Спросил я.
- В ботанический сад, - сухо ответила Горская. Именно в этот момент мы проехали
по бульвару Шевченко мимо ботанического сада.
– Это старый ботанический сад, - предвосхитила она мой вопрос. – Мы едем в
новый. На дачу.
Не доезжая до моста через Днепр, автомобиль свернул направо и стал взбираться в
гору по извилистым улочкам. Мы въехали в ворота и остановились перед вполне
капитальным домом, нисколько не напоминающим дачу. Я вышел из автомобиля и
застыл, потрясённый открывшимся видом. До войны возле нашего дома росло два
куста сирени. Не кусты, а деревья. Простая сирень и персидская. Я знал ещё
белую. А тут на многие десятки метров выстроилось неправдоподобное цветение,
буйство. И каждый куст отличался от соседнего. Уже потом я узнал, что здесь
одновременно цвело более ста восьмидесяти видов сирени. За ней вдали из зелени
возникали купола Выдыбычского монастыря. А там, внизу, Днепр. Я всегда любовался
им. Но никогда раньше он не казался мне таким умиротворяющим. Никогда раньше не
открывались за ним дали такой ослепительной красоты, такая прелесть, тающая в
платиновой дымке, там, где следовало быть горизонту.
Застывший, я не заметил, как укатила «Победа», как на террасе появились люди.
Уже потом, когда я прощался с Горской у входа в институт, она рассказала мне,
что несколько минут за мной молча наблюдали с террасы. А тогда она окликнула
меня и представила высокому красивому мужчине лет пятидесяти-пятидесяти пяти в
вышитой украинской сорочке. Профессор, действительный член Украинской Академии
наук, по совместительству директор ботанического сада. Интеллигентное лицо. Даже
аристократическое. Но глаза излучали хитринку умного мужика. Миловидная супруга.
Красивая для своего возраста. И довольно стройная. Две девушки. Старшая – тёмная
шатенка, почти брюнетка. Понимаю, что как-то неприлично снова употребить слово
красивая. Но никуда не денешься. Впрочем, её красота вмещалась в украинское
слово лагидна. Не найдя достойного перевода, я назвал бы Галю ладушкой. А
младшая, Наташа… Горская была права. Мой словарный запас действительно не
достаточен для описания этой блондинки. Уверяю, что сейчас на всемирном конкурсе
красавиц такой девушке не нашлось бы достойной конкурентки.
Хозяин дома деликатно заметил, что понимает моё обалдение от увиденного пейзажа.
Он и сейчас в таком же состоянии, хотя давно должен был привыкнуть.
На террасе уже был сервирован стол. Дочери вынесли хрустальный графин
замороженной водки, блюдо с селёдкой и, - вы не поверите! – с салатом из свежих
огурцов и помидоров. В мае месяце! Я упустил из виду, что хозяин – ботаник и
что, кроме ботанического сада, у него могут быть парники и теплицы. Я был
голоден даже больше обычного. Хозяйка пригласила всех к столу. Во главе –
академик. Я - слева от него. Рядом со мной – Наташа. Напротив – хозяйка и Галя.
У второго торца – Горская. Академик разлил водку в изящные рюмочки.
- Со знакомством, - произнёс хозяин.
Мы чокнулись рюмочками. Я глотнул и, по-видимому, не смог утаить разочарования.
Оказалось, что содержимого даже меньше ожидавшейся мной никчемной дозы.
Дно толстое. Наташа звонко рассмеялась. Не только хозяйка и Галя, даже Горская
улыбнулась и укоризненно покачала головой.
- Галка, принеси нам, пожалуйста, два гранённых стакана, - попросил академик.
Наташа положила мне в тарелку салат, селёдку и щедро намазала масло на хлеб. С
того самого момента, когда меня оторвали от пейзажа, я ощущал себя очень
скованным. А тут ещё такой афронт с этой лживой рюмочкой. Я попытался как-то
сгладить конфуз и на неодобрительное покачивание головой моей покровительницы,
сказал:
- Вы меня осуждаете, а я даже хотел попросить у вас шпагат.
- Это зачем? – Спросила Горская.
- Один конец привязать к рюмочке, а второй – к ножке стола.
- Разумно, - сказал академик. – Чтобы не проглотить рюмку вместе с водкой.
Поэтому я попросил принести стаканы. Вот мы сейчас без опасения и выпьем за
знакомство.
Мы дружно опорожнили стаканы и приступили к еде. Видит Бог, чего стоило мне не
заглатывать пищу так, как я обычно делал это, постоянно торопясь вернуться к
работе. В большом супнике Галя принесла холодный зелёный борщ. В жизни своей не
ел ничего более вкусного. Академик налил мне и себе по полстакана водки:
- Очень рекомендуется к борщу.
Рекомендация оказалась разумной. Не помню, как начался мой спор с Галей по
поводу Маяковского. Меня удивила её фраза, что ему следовало застрелиться после
завершения «Облака в штанах». Я засыпал её цитатами из стихов и поэм, написанных
незадолго до его смерти.
- Надеюсь, вы, филолог, не можете отрицать, что это гениально?
- Допустим. Но это сделано. А стихи должны рождаться. Сделанное не может быть
живым.
- Кто знает? – Возразила Наташа. – Вот разгадают структуру не только всех
двадцати белков, из которых состоит человек, но и систему управления ими. И
синтезируют человека со всеми его функциями, чувствами и эмоциями. И человек
этот тоже создаст стихи.
- Отличная тема для научно-фантастического романа.
Наташа улыбнулась и пошла за вторым блюдом. Бигус оказался ещё более вкусным,
чем борщ, хотя этого просто не могло быть. Академик взял графин.
- Вы позволите налить вам немного, чтобы бигус не показался кислым. – Он налил
мне и себе.
- С удовольствием. Но и без этого о таком бигусе мечтало всё передовое
человечество. Если вы не возражаете, я посмею поднять этих полстакана за
здоровье и счастье просто невероятного состава красивых женщин за красивым и
вкусным столом. Все чокнулись. А хозяин, улыбнувшись, сказал:
- Я понял, что полстакана сказано мне в упрёк? Так я ведь могу исправить.
- Нет, нет. Это просто констатация факта. Армейская привычка к точной
формулировке.
После обеда подали кофе и варенье из роз. Я постыдился признаться, что впервые в
жизни пью кофе. Не знал, что это такой вкусный напиток. Плавно текла беседа. О
музыке. О поэзии. О биохимии. Изредка одну - две фразы вставляли хозяйка и
Горская. Иногда Галя была излишне категоричной. Но она мне нравилась. Наташа
казалась более рассудительной и спокойной. Нравилась ли она мне? Это трудно
объяснить, но я воспринимал её как абстракцию, или как существо из другой
галактики. Я не представлял себе, что к такому совершенному, к такому
драгоценному созданию может прикоснуться обыкновенный смертный.
В четыре часа за нами приехала тёмно-коричневая «Победа». Горская объяснила, что
это автомобиль и шофёр её зятя. Академик взял секатор и пошёл к кустам сирени.
Через несколько минут он вручил Горской потрясающий букет. Во время крепкого
рукопожатия академик сказал:
- Надеюсь, мы ещё не раз выпьем.
Я поблагодарил хозяйку, поцеловав её руку. Галя тепло попрощалась со мной. А
Наташа сказала:
- Буду рада каждому вашему посещению.
Горская уже не была так сурова, как по пути в ботанический сад. У входа в
институт она спросила меня, какое впечатление произвёл на меня обед. Я ответил,
что обед был более чем великолепным.
- Я не о еде.
- Не сердитесь, Горская. Всё было очень здорово – и вид, от которого я обалдел,
и удивительно милые хозяева. А Галя мне просто очень понравилась.
- Галя? Галя замужем. Уже почти год. Правда, родители не осчастливлены её
выбором. А Наташа?
Мне не хотелось огорчать Горскую, сказать, что на Наташу я смотрел, как на
произведение искусства. Что даже самая гениальная, самая совершенная скульптура
задевает лишь моё эстетическое чувство. Что женюсь я, только полюбив. Как
возникает эта любовь, мне пока неведомо. В ту пору понятие душа было для меня
значительно меньше доступно,чем вавилонская клинопись, о которой я почти ничего
не знал.
- Понимаете, Горская, вы были правы. Мой лексикон слишком беден, чтобы описать
её. Но вы меня явно переоценили. Наташа жена для какого-нибудь видного
дипломата, или большого генерала, даже маршала, а я ведь ординарец. – Так в
институте называли ординаторов.
- Не морочьте голову. Вы всем понравились. Меня попросили привезти вас снова,
что мы и сделаем в ближайшее время.
Сопротивляться было неудобно. Несколько дней спустя Горская снова повезла меня в
ботанический сад. И снова было так же замечательно, как в первый раз. Даже
лучше. Я уже не чувствовал себя таким зажатым. Гали не было на обеде. Но снова
при расставании с Горской несколько неприятный для меня разговор.
- Ну, как, нравится вам Наташа?
- Праздный вопрос. Такая девушка не может не нравиться
- Так в чём же остановка?
Я попытался отделаться и сказал: - Надо спросить Наташу, нравлюсь ли ей я.
-Нечего спрашивать. Она сама сказала. Знаете, Ион, вы поражаете меня своей
наивностью. Наташа – понятное дело. Страстная, поверьте мне, очень страстная
девушка скована монастырским воспитанием. Ей уже давно невтерпёж избавиться от
своей девственности. И здесь появились вы. Именно такой, каким видится ей
избавитель. Знаете, что она мне сказала? Что ей очень нравится ваш затылок. Что
ей очень приятно смотреть на вашу шею.
- Ну и что?
- Что что? Чему вас учили в вашем медицинском институте? Неужели вы не
понимаете, что это сексуальный позыв, что ей хочется, чтобы именно вы лишили её
невинности.
Горская дико смутила меня. К счастью, ночью мне не пришлось переваривать её
рассказ. Меня вызвали в травматологический пункт. Несколько карет скорой помощи
привезли тяжело травмированных людей, результат цепной автомобильной аварии.
О следующем посещении ботанического сада мне и сейчас неприятно вспоминать. Я
поехал туда тремя трамваями. После обеда мы остались на террасе вдвоём с
академиком. Я с удовольствием отпивал кофе. Пришёлся мне по вкусу этот напиток.
Опьяняюще пахла сирень. Разноголосое пение птиц в разнобой, как музыканты,
настраивающие инструменты перед концертом.
- Нравится вам Наташа? – Вдруг спросил академик. Как удар в переносицу во время
бокса.
- Как она может не нравиться?
- Так чего же вам не сделать ей предложение?
Я отставил чашку с недопитым кофе и посмотрел на графин. Мы уже выпили каждый
своих четыреста граммов водки. Академик перехватил мой взгляд и плеснул немного
в мой стакан. Я выпил и сказал:
- Видите ли, Наташа неоценимо драгоценный бриллиант, требующий очень дорогой
оправы. Горская, вероятно, рассказала вам о моём общежитии, быте и прочем. Мою
экипировку вы видите. Это лучшее, что у меня есть. Как сможет Наташа спуститься
до моего уровня?
- А зачем ей спускаться? На углу Пироговской и Ленина в академическом доме у неё
роскошная трехкомнатная квартира. Как вы выразились, экипированная. Даже очень
хорошо экипированная. У Наташи моя «Победа». Мне она не нужна. У меня есть
служебная машина. И этот дом в райском саду.
-Я не могу принять такие подарки.
- Почему же подарки? У меня представление старорежимное, унаследованное от моих
сельских предков. Это, собственно говоря, приданное. Так положено.
-Нет, я не могу стать примаком. Это противоречит моему мировоззрению.
Академик плеснул немного водки в свой стакан и жадно выпил.
- Мировоззрение. Меняется мировоззрение. Даже вера меняется.
Не дошла до меня в ту пору пророческая фраза академика.
-Есть и вторая причина. Я собираюсь стать хорошим врачом и учёным. Это не
тщеславие. Потребность. Врачи вытащили меня с того света. Мои учителя и коллеги
уже сейчас говорят, что есть основание верить в моё будущее. Мне будет очень
неприятно, если скажут, что всё, чего я достиг своим трудом, результат женитьбы
на дочери академика.
- Ну и аргумент! Ион, вы же разумный человек. Ведь врачевание – это талант.
Может ли быть талант результатом какой-либо женитьбы?
-Есть и третий аргумент, который, увы, невозможно опровергнуть. В первые же дни
войны, в шестнадцать лет я добровольно пошёл на фронт. Воевал честно. Несколько
раз ранен. Вам видна моя инвалидность и рубцы ранений. Я знал, что я советский
человек, что я воюю за свою родину. Но в последние годы мне дали понять, что я
отличаюсь от советского человека тем, что я еврей. Нам с вами уже хорошо
известно, к чему приводит брак еврея с не евреем, когда еврею дают понять, что
он отличается. Я не имею права делать не еврейку несчастной. Кроме того, после
всего случившегося даже в этом году, вы не можете отрицать, что вероятна
ситуация, когда мы, супружеская пара, должны будем говорить на нашем языке
- Вы знаете еврейский язык?
- К сожалению, не знаю. Но я говорю о языке сердца. – Я встал и подошёл к
академику. – Поверьте мне, только вам я мог сказать то, что сказал. Во-первых,
это очень небезопасно. Но вы второй в моей жизни человек, к которому я испытываю
не просто уважение, а пиетет. Я восторгаюсь вами, как и моим нынешним учителем,
профессором Анной Ефремовной Фруминой. Я не имел права не сказать того, что
сказал.
Он встал и обнял меня.
- Очень и очень жаль, Ион. Я мечтал о таком сыне, как вы. А ещё жаль, что в
семейной обстановке мы не сможем общаться. Не хочу осложнений. И так не очень
ладно, что вы понравились Наташе.
Вот и всё. Больше я их не видел. И Горскую я больше не встречал. Не знаю, стало
ли ей известно содержание моей беседы с академиком. Но самое главное – спустя
несколько дней после этой беседы я познакомился со студенткой, тоже переходившей
на последний курс, правда, не биологического, а архитектурного факультета. И,
как ни странно, её стипендия, на которую, конечно, она не могла быть сытой,
спасала от голодной смерти ещё сестричку, ученицу седьмого класса, и маму,
уволенную с работы потому, что она отличалась от советских людей, которых не
обвиняли в космополитизме, и старенькую бабушку. Нет сомнения в том, что
знакомство с этой деликатной, красивой, стройной, умной девушкой самый большой
подарок, который я получил от Всевышнего. Ведь и сегодня, пятьдесят лет спустя,
я люблю эту девушку точно так, а может быть, даже больше, чем тогда, сразу же
после знакомства с нею.
