Анатолий Кардаш
У Чёрного моря открывшийся мне
В цветущих акациях город...
(песня, слова С. Кирсанова).
Несколько лет рвался я в
Одессу. Дорогих мне людей и времени остаётся всё меньше, мир, в котором живём,
хрупок, поэтому если уж выкроить из бюджета бросок заграницу, так мне
прелестней всех Парижей и Италий лица одесской родни и разговоры, пусть и
печальные, но задушевные.
Я пытался подружиться с
местными организациями, работающими на Украине, чтобы послали какие-нибудь
лекции читать, но шлют «своих», по великому блату, дело денежное, и когда я
как-то втиснулся, выжал твёрдое обещание, мой обещатель вдруг выпал на пенсию -
поездка лопнула.
В другой раз вроде бы повезло: некое учреждение решило послать меня
лектором на Украину и в Молдавию,
оформило билеты, визы, страховку – всё было готово, оставалось получить
документы и рвануть на самолёт. Предстояли 6 городов за 12 дней – тяжело, да
и не очень свеж мальчик – но плевать! еду! за казённый счёт! по кóням! - и
тут-то врач командирующей организации бухнул: «Нет!». Ему желался лектор
телом покрепче… Поездка сорвалась за день до вылета. Я впал в краткую ярость
и длительную депрессию.
Время, как известно, лечит.
Оклемавшись, я потихоньку начал внутри себя снова пестовать мечту. И «вышел на контакт» с группой заслуженных
эмигрантов из Украины, которые устроили себе поездку на бывшую родину
теплоходом, с заходом на пару дней в Стамбул и шестью днями плавания - прелести
моря, корабельные утехи: бассейн, игры-танцы, пить-есть от пуза - веселись,
душа!.. И всё по льготной цене, дешевле, чем одному ехать. Я примкнул к той
группе, подрядился по дороге развлекать лекциями – всё сладилось, я в отличной
форме, наметившиеся впереди разнообразные житейские хлопоты требуют перед тем
отдохнуть - ну, и славно, и наконец удастся близких повидать – ура!..
Да и задуманная книга
требовала обновить одесские детские впечатления.
И томила сладкая ностальгия по
Одессе, так изящно живописанной множеством очарованных от Пушкина: Но солнце
южное, но море…Чего ж вам более, друзья? Благословенные края! и до, через
100 лет:
Я её [Одессу] люблю. …я бы хотел
подъехать… на пароходе… Встал бы перед рассветом, когда ещё не потух маяк на Большом
Фонтане; и один-одинёшенек на палубе
смотрел бы на берег. Берег ещё сначала был бы в
тумане, но к семи часам уже стали бы видны… красно-жёлтая глина и
чуть-чуть сероватая зелень…
Потом начинают вырисовываться
детали порта... Лесом, бывало, торчали трубы и мачты во всех гаванях, когда
Одесса была царицей; потом стало жиже, но я хочу так, как было в детстве: лес,
и повсюду уже перекликаются матросы, лодочники, грузчики, и если бы можно было
услышать, услышал бы лучшую песнь человечества: сто языков (В. Жаботинский,
роман «Пятеро»).
И еще:
Рано утром по улицам, затопленным нестерпимым одесским солнцем, мы прошли
на бульвар к памятнику Ришелье. Голубые туманы залили порт и город. Был блеск
солнечных морских миль над свежей водой, свет полуденных стран, хрустального
неба и ветра, душистого, как ранний миндаль… В порту качались у молов синие и
белые шхуны, дымил жёлтой трубой одинокий транспорт. Улицы пахли морем и
лимонами.
В кафе Фанкони... под тентом
ходил средиземный ветер, яростно кричали за столиками на чудовищном одесском
языке евреи в котелках.
Перебирая чётки, ворковали греки. Женщины пылали карминными губами.
(К. Паустовский, «Романтики»)
На диво город. Афродитой
встающий из пены морской, всплывающий Атлантидой из прошлого.
В 1789 г. в ходе войны России с Турцией войска русского полководца А. С. Суворова под командованием вице-адмирала де-Рибаса захватили на берегу моря турецкую крепость Хаджибей (Гаджибей, Коцюбей, Качибей в зависимости от языка сменявшихся хозяев – до 15 века татар, затем литовцев, позже турок) – пристанище грабителей, промышлявших на окрестных дорогах. Несколько десятков глинобитных домов, землянки, базар, кофейни, амбары, пристань – ничего примечательного кроме бухты, настолько удобной, что русская императрица Екатерина Великая мая 27-го дня 1794 года повелела де-Рибасу:
Уважая выгодное положение
Гаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали Мы нужным
устроить тамо военную гавань, купно с купеческою пристанью... открыть тамо
свободный вход купеческим судам, как наших подданных, так и чужестранных
держав...
...устроение сей Мы возлагаем на вас... Из гребного флота служителей к производству
работ употребляйте, без изнурения их однако же излишними трудами...
...имеете вы во всем относиться к... генералу графу Суворову-Рымникскому...
и отчеты в издержках ему представлять имеете.
Мы надеемся, что вы... ведая, колико процветающая торговля споспешествует
благоденствию народному и обогащению государства, потщитеся, дабы созидаемый
вами город представлял торгующим не токмо безопасное от непогод пристанище, но
защиту, ободрение, покровительство... чрез что, без сомнения, как торговля наша
в тех местах процветает, так и город сей наполнится жителями в скором времени.
Пребываем к вам впрочем Императорскою Нашею милостью всегда благосклонны
ЕКАТЕРИНА
Город назвали
(впервые в документе 1795 года) Одессой, вероятно, по имени древнегреческого
города Одессоса, который предполагался на этом месте; говорят, Екатерина
предложила «Одесс», а галантный придворный учёный в честь императрицы попросил
добавить женское окончание «а». Позднее выявилось, что Одессос был вовсе не
здесь, а на большом отдалении, там, где теперь болгарская Варна. Анекдотические
несуразности обозначили Одессу с самого её рождения.
Поднимающемуся городу требовались рабочие руки и сметливые головы.
Насильственной вербовкой на стройку окрестных крестьян и солдат, бегством от
турецкого притеснения греков, молдаван, болгар, албанцев (арнаутов), миграцией
западноевропейских искателей удачи – всем тем бойко пополнялось население
Одессы, которая сперва именовалась городом Тираспольского уезда Вознесенской
губернии (Вознесенск сегодня районный центр), но не прошло и десяти лет, как стала
первенствовать в Новороссии.
Одессу сотворяло усердие властей и набежавшего люда, разношерстного, от
деятельных негоциантов до безалаберного сброда: бродяг, мошенников, воров...
«Республикой жуликов» показался город приезжему европейцу; «Помойная яма
Европы» - говорил об Одессе 1803 года А. Ланжерон, будущий одесский
градоначальник, французский граф.
Повезло Одессе с Великой Французской
революцией: она вытолкнула в эмиграцию, на русскую службу не один мусор
дантесов, но и блестящих созидателей столицы Новороссийского края.
Эммануэль дю Плесси дюк де Ришелье – до бегства в Россию первый камергер
короля Людовика Шестнадцатого, а после восстановления власти Бурбонов в 1814
году министр иностранных дел и премьер-министр Франции. В России герцог Ришелье
стал в 1803 году градоначальником Одессы, а с 1805 года одновременно
генерал-губернатором Новороссийского края. Невостребованные революционной
Францией таланты герцога развернулись в Одессе.
Ришелье размахнулся строить современно оборудованную гавань и европейский
город. Он упорядочил финансовое хозяйство, добился от царя льгот на коммерцию и
пользование портом. В Одессу потянулись иностранные купцы, в городе возникли
представительства других государств, десятки торговых домов, банк, биржа,
коммерческий суд (первый в Российской империи). В последний год правления
Ришелье через одесский порт провернулось товаров на 30 миллионов рублей –
деньги в ту пору трудновообразимые.
Приманивая отовсюду дельцов вкладывать средства в одесские предприятия,
Ришелье понимал: «не хлебом единым» (кстати, зерно тогда было товаром
первейшим) - и благоустраивал город с
участием лучших европейских архитекторов. За 11 лет власти Ришелье поднялись
театр, собор, синагога, открылись разные
учебные заведения, публичная библиотека, музей древностей, две больницы и
рынок, пролегли перпендикуляры широких улиц, зашуршали сады...
После замены герцога графом Александром Ланжероном в 1817 году Одессе
выпал, наконец, козырь, которого искал ещё Ришелье: «порто-франко», право
беспошлинного ввоза иноземных товаров. Одесса стала крупнейшим скрещением
грузовых потоков из Европы и Азии. Уже не только хлебом, как раньше, здесь
торговали, но и предметами роскоши – дело намного выгоднее. От богатства и
культуре прибыль: знаменательно, что в том же 1817 году открылся
респектабельный Ришельевский лицей – основа будущего университета.
C 1823 года
Одессой и Новороссией правили уже руки русские, но тоже Европой выхоленные.
Граф Михаил Семёнович Воронцов, генерал-фельдмаршал, командовал Одессой до 1855
года с великим умом и умением: при нём ширились порт и торговля, рос город,
открывались библиотеки, разворачивалось образование, лицей тянулся на
университетский уровень. «Неимоверно до какой красоты достигла при нём Одесса,
каким час от часу возрастающим благоденствием пользуется она...» (современник Н.
Всеволожский, 1836-37 гг.). В 1849 г. одесская городская касса была богаче
всех в России, включая обе столицы.
Генерал-адъютант Александр Григорьевич Строганов после славной службы в
войнах и при царском дворе, после
военного губернаторства в столице
занимал в Одессе место Воронцова в 1855-63 годы – восемь лет, недолгих, но
сложных из-за отмены благодетельного «порто-франко», проигранной Крымской войны
и подрыва торговли зерном американскими конкурентами. Вынести эти удары Одессе
помогла строгановская либерализация управления на самый передовой европейский
манер. Строганов учреждал банки,
возглавлял общественные организации, добился от царя разрешения быть в Одессе
университету - его открыли в 1865 г. Строганов завещал университету ценнейшую
библиотеку (60 лет собирал), но ценный свой архив, как ни просили, утаил,
утопил в море семь неподъёмных дубовых ящиков – одесситы развлекались
подробностями.
Разные ходили анекдоты о Строганове. Особенно веселил рассказ о сборе народных пожертвований на монумент
Пушкину (евреи тогда соревновались, кто больше любит певца «за нашу Одессу»):
генерал-губернатор сборщиков денег от себя погнал, не жаловал чудаковатый граф
поэта за вольнодумство. Историки, от крупнейшего С.М. Соловьёва, воспитателя
строгановских детей, до современного Я. Борового вспоминали графа путано:
«честен, неспособен брать взятки», «ум поверхностный», «ученый
самодур-аристократ», «просвещенный администратор», «грубиян», «человек прямой и
светлого направления», «странный человек». Город Строганова наградил титулом
«Первого вечного гражданина Одессы».
Хлопоты просвещённых
правителей и энергия жителей сотворили Одессу «новой Флоренцией», «вторым
Парижем» - так будут говорить о ней в неумеренном восторге от городских
ансамблей, от классического аристократизма Воронцовского дворца и Биржи, от
шелеста между ними бульвара с памятниками Ришелье и Пушкину и клокотанием порта
внизу, под широкой лентой Потёмкинской лестницы, от уютного скверика с пышным
именем Пале-Рояль, от яростной агонии каменного Лаокоона в змеиных тисках
посреди уличной суеты, от ажурной архитектуры Пассажа и музыки Оперного театра,
от безукоризненно-квадратных уличных перекрестий, от шумной Дерибасовской
улицы, самодовольной Маразлиевской, весёлой Итальянской, переименованной потом в Пушкинскую (поэт здесь жил), от мощи
платанов и белого трепета акаций, и запаха их, смешанного с иодистым духом
моря.
Шаланды, полные кефали, В
Одессу Костя привозил... (песня)
...Ну, ладно, думал я, уж нет кефали, нет скумбрии, камбала, говорят,
вывелась, даже и бычков, кажется, нет, но что-то же осталось от той Одессы
моего детства и от – ещё раньше – великой еврейской общины начала двадцатого
века, численно третьей в Европе, первой в России – поистине столицы русского
еврейства!?
Через 25 лет после основания Одессы молодой А. Пушкин восторгался
новорожденным городом, где «хлопотливо торг обильный Свои подъемлет паруса»,
где «всё Европой дышит, веет» и «Язык Италии златой Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, И грек, и молдаван
тяжёлый, И сын египетской земли…»
Среди разноязычных горожан
великий поэт не заметил или не счёл нужным упомянуть евреев. А они были здесь
уже при зарождении Одессы - пять или шесть сефардских евреев, наверно, потомки
испанских изгнанников, оказавшихся в Турции или Крыму.
Затем вмешалась царская
рука. Радея о развитии юга своих владений, императрица Екатерина Вторая
поощряла переселение в Новороссийский край евреев из недавно захваченных польских земель. Еврейская община
в Хаджибее, начавшись в 1793 г. первым захоронением на еврейском кладбище, опередила
официальное рождение Одессы. В 1795 г. здесь уже жило 246 евреев – десятая
часть населения.
Правители Одессы зазывали к себе и греков-умелых коммерсантов, и евреев –
их бурная предприимчивость сулила городу немалые выгоды. Поселенцам
предоставлялись льготы, займы на обустройство, обещалась свобода
вероисповедания. Окрестные евреи из убожества
«черты оседлости», ограничивающей их расселение в Российской империи,
устремились в новый город к возможной удаче. Они не боялись надрываться на
стройках, в порту или каменоломнях, в суете мелкой торговли и ремесленничества,
надеясь выбиться из нужды. Ожидания подпирались властью, поощрявшей создание
еврейской общины.
В 1795 г. одесские евреи построили первую синагогу. В 1798 г. возникла Главная синагога, её
поддерживало деньгами градоначальство. В те же годы евреи создали своё
самоуправление, благотворительные заведения и школы. Евреи втягивались и в
общеодесские заботы: двое из них (удивительно для Российской империи!) были
избраны в городское управление. Одесским евреям тогдашнее градоначальствование
Хосе де Рибаса пришлось настолько по душе, что они даже предполагали в нём,
выходце из Испании, еврейскую кровь.
С появлением де Ришелье положение евреев ещё более упрочилось. Они
торговали, посредничали в сделках, занимались разменом денег... Вызревало
соперничество с греками, в чьих руках была коммерция много солиднее, прежде
всего, хлеботорговля.
Евреи поднимались в лад с расцветом Одессы после крушения Наполеона и
раскручивания торговли Европы с восточными странами, когда благодаря
«порто-франко» заморские грузы без удорожающих таможенных сборов текли через
местный порт. До того на юго-востоке Европы важнейшим перевалочным пунктом
торговли были Броды в Галиции. Но куда им было до Одессы с её морскими путями!
И ловкие «бродские евреи» (так назвали и последующих еврейских эмигрантов из
немецких земель) спохватились сменить родные места на новую перспективу.
Тесно связанные с Германией и Австро-Венгрией «бродские» принесли в Одессу
помимо своих капиталов, образованности и оборотистости, немецкий дух, немецкую
культуру быта и предпринимательства – всё вместе сочеталось в успех.
Конкурентам даже и погромы не помогали, хоть начали их здесь в 1821 г., впервые
в России – не обозначив ли тем завидное преуспевание одесских евреев?
Не всех. Восемьдесят процентов их
ещё и в 1844 году определены генерал-губернатором М. С. Воронцовым как
«малодостаточные». Их тогда правительство вознамерилось выселить из Новороссии
как «бесполезных». В ответ граф Михаил Семёнович бестрепетной генеральской
рукой отписал царю: Само название «бесполезные» для сотен тысяч обывателей и
круто, и несправедливо... Смею указать, мой государь, сии подданные Вашего
величества крайне бедны. Отстранение лот привычных занятий обречёт их на
истребление через нищету и умственное отчаяние... Благоразумие и человеколюбие
заставляют отказаться от жестокой меры... И уговорил императора, прикрыл
евреев.
Благоволение Воронцова поддерживало деятельных «бродских» - они заняли
ведущее положение в общине, открыли свою синагогу и общеобразовательную светскую
школу, где русский язык преподавал христианин, а язык учебников был немецкий.
В обычай одесского начальства вписывалось и покровительство евреям А. С.
Строганова. Но и чудил по-своему генерал-губернатор: освобождал старика-еврея
от царского запрета носить традиционную еврейскую одежду и строжайше запрещал
«на одесских улицах еврейским свадьбам ходить с зажжёнными свечами и
музыкой». А еврейский погром в 1859 году
подавить Строгангов послал полицию немедля.
Под сенью благосклонной власти еврейская община укреплялась в течение всего
девятнадцатого века. После Крымской войны, когда главный бизнес одесских греков
– экспорт зерна упал в десять раз, евреи оказались живучее и перехватили
инициативу: к 1875 г. им принадлежало почти две трети экспортно-торговых фирм
Одессы. Они занимали половину выборных мест в Городской Думе, еврейский банкир
Р. Хари почти пятнадцать лет ведал
денежной деятельностью всего города и, случалось, замещал городского
голову.
В 1910 г. евреи – треть горожан; 80 процентов крупных купцов, и больше
половины юристов, и две трети медиков - евреи. Им принадлежит половина одесской
промышленности. Основа одесского экспорта – зерно - на 82 процента в еврейских руках. А по
количеству учреждений еврейского образования (289) Одесса на первом месте в
России. Евреев в городе тогда жило около 140 тысяч – впереди в Европе были
только Варшава и Будапешт.
Семьи евреев-«богачей» Рафаловичей, Эфрусси, Бродских и других дельцов
блистали на авансцене одесской жизни. А в глубине её, естественно, являли себя
еврейские бедняки: ремесленники и лавочники, конторщики и приказчики, грузчики,
извозчики, чистильщики сапог, просто нищие и бродяги, живущие подаянием, а то и
воровством.
Их поддерживала сеть общинных благотворительных заведений, среди них: Сиротский дом, где 200
детей обучали музыке, ремёслам и
земледелию; «Общество пособия бедным больным евреям»; «Дом призрения
престарелых евреев»; «Общество попечения о бедных и бесприютных детях г.
Одессы», готовившее детей к школе и надзиравшее за их жизнью в семьях;
«Комиссия по раздаче топлива и пасхального пособия бедным евреям», которая в
1910 г. раздала 65 тысячам евреев каждому больше двух килограмм мацы; «Общество
санаторных колоний» и Женская колония, где лечились сотни туберкулёзных детей;
Общество взаимопомощи приказчиков с библиотекой в 23000 томов…
Бедняков бесплатно лечили в Еврейской больнице. Она с шести коек в 1800 г.
за сто лет развернулась в крупнейшее лечебное учреждение с загородным
филиалом на Хаджибейском лимане.
Больница, как и многие другие еврейские благотворительные заведения,
оказывала помощь и неевреям. В ней, содержавшейся за счёт еврейских
пожертвований, в начале 20 века, когда её койки уже исчислялись сотнями,
десятую их часть занимали больные-христиане. (Что, однако, не помешало
черносотенной власти города в 1907 г. ограничить процентной нормой количество
врачей-евреев в той же Еврейской
больнице).
Еврейская больница
располагалась на Молдаванке – когда-то окраине города, средоточии бедноты и
порождённого ею легендарного мира одесских уголовников.
На Молдаванке музыка играет, На Молдаванке пляшут и поют, На Молдаванке
прохожих раздевают, На Молдаванке девушек... - тут песня спотыкается
о неприличность. Лучше напеть: «Там сидела Мурка в кожаной тужурке...»
Но ярче песен – молва. Одесса – город разговорного жанра, и «таки да есть за кого поговорить».
Шейндля-Сура или Софья, Соня, а фамилий не перечесть, потому что аферистка
международной известности – Сонька Золотая Ручка. Она в лавке ювелира прятала
ворованные камни под изящными длиннющими ногтями; её дрессированная обезьянка,
пока хозяйка любезничала с продавцом, заглатывала бриллиант и дома выдавала его
после клизмы; она в тюрьме за несколько дней соблазнила надзирателя бежать
вместе с ней; она на сахалинской каторге избегла наказания плетьми, подставив
вместо себя беременную арестантку, которую сечь возбранялось; она в другом
случае вынесла рекордную для каторжанки порку и почти три года носила кандалы;
выйдя с каторги на поселение, жила с мрачнейшим из убийц, торговала водкой и
крадеными вещами, открыла на Сахалине увеселительное заведение:
выпивка-закуска, карусель крутится, музыка играет, циркач фокусом
ошарашивает... Чувствительные одесситы особо смаковали рассказ, как Сонька по
ошибке ограбила бедную вдову и, спохватившись, отправила ей кучу денег с
извинениями. В сонькиной сказочной жизни горожане, увлекшись, путались: то она
в 1921 году разъезжала по Дерибасовской, в рыданиях разбрасывая деньги на
поминание убитого в ЧК мужа, то её мужем оказывался англичанин, купец и шпион,
приехавший с нею в Одессу, а вышла она замуж после побега на пути в сахалинскую
каторгу, когда она на стоянке в порту Цейлона бежала с корабля по якорной цепи.
«Граждане, слушайте сюда», а где правда, где трёп базарный – кто проверит? «За
бандитов» так хочется «чтоб красиво»!
И чтоб с «хохмой» – или это не Одесса?..
«Простите, вы одессит? - А что? У вас что-то пропало?» (Анекдот)
И вот в 1999 году интрига с украиноевреями свершается! Еду! В Одессу!
Отплытие утром из Хайфы, от моего Иерусалима 3 часа езды. После
естественного ночного недосыпа явились в порт втроём: я, провожающая жена и
пузатый чемодан. Пароход – не самолёт,
до 100 кг груза разрешается, мы и развернулись с подарками.
Вот он, значит, причал, вот
просторная синь моря и белый борт теплохода «Абашидзе», и очередь желающих
плыть, - их за сотню, и все с такими же пузатыми чемоданами. Народ, в основном,
пожилой, немощный. Кто-то иногородний устал после ночи, проведенной в
гостинице, но бодрится: впереди прогулка, покой и воля, отдохнём, отоспимся… А
кто помоложе и покрепче, гомонит радостно: вот-вот отчалим, уж там
разгуляемся... Все – в счастливом нетерпении. Правда, на досмотр не пускают,
задержка, говорят, рейса по техническим причинам. Ну, ладно, публика всё бывшая
советская, покладистая, подождём по техническим причинам. А через час-другой
проясняется и сама техническая причина: забастовка.
У израильтян забастовка – вроде национального
вида спорта. Демократия и рвачество
смешиваются нестерпимым соблазном бросать работу кому угодно от
мусорщиков до врачей в больницах или спасателей на пляжах. Скажем, авиаторам
сам Бог велел время от времени прикрывать единственный аэропорт и выжимать
прибавку к жалованию. Бастуют и похоронные общества, и труженики водоснабжения.
Их доходы близки к зарплате министров, но в жарких краях отключить воду,
особенно в больницах и при июльской угрозе пожаров, – блестящий ход в праведной
борьбе за дензнаки. Не бастуют у нас, кажется, только армия да члены
парламента, но последние просто регулярно принимают законы о повышении себе
зарплаты.
В моём случае - ещё веселее.
Не сограждане забастовали, а экипаж грузинистого лайнера украинско-швейцарского
(?!) пароходства. Им, оказывается, снизили категорию, как объяснила нам,
кандидатам в пассажиры, дама с теплохода, блондинка с неплохо сохранившимися
постельными принадлежностями, в прошлом, похоже, из буфетчиц, но далеко по
морям пошедшая.
Толпа гомонила, в зале ожидания
было во всех смыслах жарко. Дело происходило в пятницу, а в передовом, но
обрелигиозненном Израиле с вечера пятницы до вечера субботы жизнь замирает,
включая общественный транспорт, так что если до двух часов дня забастовщиков не
ублаготворят, то ещё больше суток не только что морем в Одессу, но и здесь
домой никакие автобусы не повезут, и порт закроется, потом ищи-свищи такси, а
многим домой в другие города – паника свирепеет, толпа рвёт на части смазливую
турагентшу-автора поездки, та отбивается, в помощь ей сошли еще двое с корабля:
один, о котором позже, и эта вот лапочка голубоглазая, толково объяснившая
распалённым пассажирам, что они, экипаж, воюют не столько даже за свою
зарплату, которая зависит от категории судна, сколько нас, пассажиров, ради,
потому что среди их, теплохода, требований есть ремонт, корабль в ужасном
состоянии, тараканы кишат, иллюминаторы разбиты… Мне издалека слышались
только обрывки её речи, но показалось так, что этой забастовкой сам Бог
нас спасает.
Так я и попытался разъяснить
близрасположенному народу, рвущемуся на морские просторы; мол, может, к лучшему
оно, не плыть с разбитыми иллюминаторами. Попутно вспомнил я и запланированную
экскурсию по Стамбулу, а там аккурат накануне курды провели террористический
акт и грозят изводить в Турции туризм на корню - может, опять-таки нам свыше
избавление от опасности? Тут мне отъезжающие (точнее, остающиеся) и говорят:
«Вы что, какой Стамбул? Его именно из-за опасности и отменили» – «Как?! Кто?
Когда?» – «А вам разве не звонили? Нам вчера позвонили и сказали, что Стамбул
отменяется» – «Интересно. И где мы будем эти стамбульские сутки мотаться?» – «А
нигде. Придём в Одессу на день раньше» - «Позвольте, - удивляюсь с неизбывным своим
идиотизмом, - ведь я сообщил своим, чтобы встречали 7-го» - «Ну, а мы придём
6-го. Ничего, вы не один такой. Кому-то звонили, предупредили, кому-то не
успели»…
Созидателем поездки была, замечу, одна из лучших в Израиле туристских фирм,
назову её «Эх-ма Холидейз».
...Я вдруг устал воевать с фирмой,
с теплоходом, с его тараканами и буфетчицами, с Богом, уцепившим меня за
задницу. Я сдался. Я сдал. Я сдал свой билет. Горите вы с вашей поездкой,
паразиты международные!
Горели, конечно, не они, а мы,
несостоявшиеся пассажиры. Они же, организаторы и благодетели, тушили страсти,
для чего и появился бок-о-бок с красотками турагентства и корабля ещё один
сокол, крутой хлопец лет 50-ти, грудь колесом, седина коротко и энергично
подстрижена, глаза нежно-голубые и вместе строго-стальные, под тонкой рубашкой
мышца накачанная, из наглаженных шорт тоже мускул нехилый выкатывается – ладно
скроен крепышок, лицо гладкое, чем-то и привлекательное, но такая маслянистость
во взгляде, на щёчках, на подбородке – ой, жучок, ой, из родного одесского
детства, с вокзала мальчик, с Поля Куликового, с Привоза!..
Там, на рынке кипела жизнь
голодной послевоенной Одессы, там, в знаменитой толкотне среди продуктовых
соблазнов, между нищих, инвалидов и жулья – там, на Привозе, разбитной малый в клёшах полуметровой ширины (вроде бы
морячок, их Одесса всегда уважала: «мореман» – говорили чуть ехидно, но и с
любовью) разыгрывал с подставными партнёрами представление в «3 листика» – «Угадай туза, полстá твоих!
Оп! Оп!» – три карты летали в его руках, ложились на дощечку вверх рубашкой, но
в порядке вполне очевидном, и партнёры выискивали туза почти безошибочно,
обогащались легко и заманчиво, а вслед за ними заезжий деревенский лопух
зачарованно выворачивал карманы. (Бессмертная игра, завезенная ныне в Израиль,
случается, оживляет и святой град Иерусалим. Марокканские евреи, явно
только-только из тюрьмы, с той же лихостью мечут карты, эффектные русские
блондинки завлекательно выигрывают, мимоидущая толпа поставляет жертвы вроде наивных
американцев или дорвавшихся до азарта религиозных подростков).
Вот и в хайфском порту
проклюнулся одесский Привоз, и тот мореман,
что теперь с теплохода «Абашидзе», сменив послевоенные клёши на
аккуратные шорты, сказал красиво налаженным баритоном: «Господа-граждане! Очень
прошу, убедительно прошу, во-первых, успокоиться. Я буду записывать всех, кто
согласен улететь вместо этого плавания. Потому что команде кое-что предложили в
смысле денег, но они не согласны и сколько ещё простоят в порту – неизвестно.
Наша фирма (потом выяснилось, что он – представитель промежуточной фирмы,
которая для израильской «Эх-ма» арендовала швейцарско-украинского «Абашидзе» –
диво дивное международного сотрудничества), наша фирма для вашего удобства будет
на следующей неделе доставать вам билеты на самолёт».
Начинается давка к нему на запись. Все понимают, что достать больше сотни
авиабилетов в разгар летнего сезона, когда всё наперёд распродано –
маловероятно, если и повезёт, то только первым. А вопрос, между тем, нешуточный,
ибо помимо тех, у кого сорвались намеченные планы и встречи, есть и туристы, у
которых в сей момент кончается виза и
они остаются в Израиле неизвестно на какое время и на каких правах.
И сидит на скамейке в
здании порта круглоглазый одесский жмурик-шурик по имени вроде Егор или Игорь,
в общем, Игорёк, а на него прут люди со своими жалкими фамилийками, и
он, не поднимая озабоченной головы, усеивает свои скрижали их именами и
цифрами телефонных номеров, и отвечает на лавину повторяющихся вопросов: «Всех
отправим… Не сразу, а как получится. Сразу не обещаю… С воскресенья полетите… В
субботу у вас в Израиле ничего не работает… Позвоним, а как же?.. Отправим…
Позвоним… Станьте в стороночку, кто записан… Не мешайте работать… Запишу, потом
отвечу»… И вдруг вскакивает с рёвом: «Я не могу так работать! Женщина, что вы
всё время спрашиваете? Я прекращаю запись!!» И нервно ходит между
стульями, а в руке его полощется белый листик заветного списка – трепет
авиамечты.
Все в страхе умолкают, особенно
пугается та женщина интеллигентно-забитого вида, чей вопрос был последней
каплей в чаше игорькового терпения; таких, как она, всегда затягивает под
колесо судьбы.
Народ заткнулся, психолог
Егор-Игорёк завершил скорбную перепись.
Глядя, как люди колотились
плечами и животами, только что не затаптывали сами себя, а потом, записавшись,
стихали и расходились, я вспомнил прощание с Высоцким в день его похорон в
Москве. Милиция направляла толпу в переулки вокруг Театра на Таганке, где стоял
гроб, так что в конце двухкилометровой траурной людской змеи никто не видел,
куда девается её голова, которую остроумные милиционеры возле самого Театра
отворачивали мимо него, в пустоту прилегающих улиц.
Так и мои спутники, угомонясь,
стихали почти в такой же пустоте, в надежде почти призрачной. (Позднее,
впрочем, оказалось, что человек тридцать улетели).
Потом мы ехали домой –
обделавшаяся турфирма разбрасывала клиентов по их домам бесплатно. Нас вёз
таксист, мистически оказавшийся бывшим (30 лет назад) одесситом. Рядом с
прибрежным шоссе, в окошке нашей машины колыхался расплав Средиземного моря, но
его ядовито-зелёная роскошь не замещала тёмную белопенную синь Чёрного. Я
тосковал вслух. Таксист утешал: «Всё впереди, вы ещё поедете в нашу красавицу
Одессу, не сегодня, так завтра, куда торопиться?» И добавил: «По Дерибасовской
гуляют постепенно».
Кажется, это Жванецкий.
