Panchenko1

    (К дискуссии «Письмо Эренбурга Сталину: два мнения», начатой еще в октябрьском номере «Еврейской Газеты» за 2003 г. и продолженной в следующих выпусках)

     Не совсем уверен, что уместно излагать свое мнение по поводу этой вроде бы уже давней истории. Но в октябрьской заметке за 2003 год «Искусство быть нужным власти» В. Батшева была затронута уж очень больная тема, а «послеоктябрьская» полемика на страницах «Еврейской Газеты» до сих пор отнюдь не позволила прояснить вопрос. Так что, надеюсь, и мой голос все-таки не окажется лишним.
     Сразу «вынесу за скобки» свое мнение: я считаю Илью Эренбурга личностью хотя и неоднозначной, но при этом, безусловно, малоприятной. Очень трудно отрицать, что это был человек с крайне эластичной совестью; что значительную долю своего таланта он поставил на службу сталинскому режиму, при этом отлично сознавая его сущность; и т. д., и т.п. - список достаточно обширен. Как ни парадоксально такое сравнение, Илья Григорьевич «работал» примерно тем же, кем в последующие годы порознь трудились (осознанно или нет - не имеет значения) Евтушенко и... писатели-деревенщики. Т.е., находясь в определенной оппозиции к власти, помогал создавать ей «культурное выражение лица», которое она при случае демонстрировала внешнему миру как рекламный щит. Тем не менее, убежден: при критике нужно сохранять и чувство историзма, и чувство меры. А со всем этим порой возникают проблемы.
     Сделанный Батшевым подбор цитат из сборника статей Эренбурга 1942--43 гг. «Война», а главное - его (Батшева, а не Эренбурга) трактовки, честно говоря, способны убить наповал:

     «Книга призывает к геноциду немецкого народа. «Перед тобою немец. Не медли, убей немца!»; «...Немецкие солдаты... у них нет культурного наследия. Они взяли у прошлого только технику. У них нет души. Это одноклеточные твари, микробы... Бездушные выродки...» <...> «Немцы не люди... Убей немца!» («Еврейская газета», №10/2003)

     Что тут скажешь? Я по старой академической привычке очень не люблю (и другим любить не советую), когда цитаты приводятся с пропусками, выдаваемыми сериями отточий. Особенно если цитируемые фрагменты столь коротки и отрывочны, а отточий так много. Вдумайтесь: на одну фразу из нескольких слов - по два-три насильственных изъятия авторской мысли! Так, «с мясом» вырывая из контекста чужие высказывания, обычно поступают не для того, чтобы продемонстрировать читателям реальное мнение оппонента - а чтобы завуалировано навязать свое. И вообще таким способом можно доказать все, что угодно; сразу вспоминается бородатый анекдот, в котором создателем КГБ объявили... Пушкина, потому что он первый призвал: «Души прекрасные порывы!»
     Это - информация для тех, кто самого Эренбурга не читал и не прочтет: в Германии книги этих лет выпуска труднодоставаемы. Те же, кто имеет доступ к первоисточнику, сразу обнаружат подлог (иначе не скажешь!). В качестве примера приведу хотя бы самую обширную из батшевских цитат - о «лишенных культурного наследия одноклеточных тварях» - в подлинном виде.
     Во-первых, тезис о «культурном наследии», которое всем немцам якобы надо патриотически «приглушить» до конца войны, принадлежит не Эренбургу. Он прозвучал в ходе пропагандистской передачи, организованной одной из немецких радиостанций. Эренбург с этим утверждением как раз спорит - и по ходу заочной полемики переходит к обсуждению культурного наследия не просто гитлеровских солдат (и уж точно не немцев вообще!), а - внимание! - эсэсовцев. Полностью цитата выглядит так:
     «Они жалуются: им пришлось задушить в себе культурное наследие. Ложь. У них нет культурного наследия. Они взяли у прошлого только технику, которую они обратили на уничтожение людей. Они взяли у прошлого только суеверия, орудия пыток и мрак чумных городов. Что общего между гитлеровским босяком и Гете? Между эсэсовцем и Шиллером? Между припадочным фюрером и Кантом? Они задушили культурное наследие в 1933 году. Они жгли тогда книги, потрошили музеи, калечили науку» (С. 11, «Война», т. 2, 1942-43).

     Как видим, если кто и оскорбляет немецкий народ, то не Эренбург, а именно Батшев, перенесший на всю нацию то, что было сказано о совершенно конкретных эсэсовцах 1942 г. (сентенции насчет «одноклеточных» притянуты к этой цитате насильственно, но… они тоже взяты из заметки, посвященной эсэсовцам!). И уж поверьте: все остальные батшевские приемы - в том же роде. Даже там, где слова процитированы более-менее близко к тексту, смысл их благодаря своеобразной полемической манере В. Батшева оказывается вывернут буквально наизнанку.
     Как ни странно, дело даже не в подлоге. Но неужели благодарность к теперешней нашей стране проживания и стремление понравиться немецкой публике простирается, черт возьми, столь далеко, что мы все разом забудем и об историческом контексте? Или нам надо напоминать, что это за годы - 1942-43?! Немец тех времен для Эренбурга - не военнослужащий современного Бундесвера и даже не просто гитлеровский солдат. Это гитлеровский солдат, пришедший с войной в самую сердцевину его (да уж и нашей, не так ли?) родины. И занимающийся там, простите, отнюдь не раздачей гуманитарной помощи. В своих фронтовых статьях Эренбург, как правило, четко определял свою позицию: речь идет не о представителе народа, а о воюющем враге (эти его уточнения и исчезли при выборочном цитировании). И если порой он в лихорадочном запале эту мысль проводил все-таки с недостаточной внятностью - ей-богу, простим ему этот грех, спишем на обстановку военного времени. Публицисты той поры (не сам Эренбург) обожали описывать, как идущие в атаку бойцы кричат «За родину, за Сталина!»; но на самом-то деле солдаты всех времен и народов, идя в атаку, ругаются матом - в этом околосмертном напряжении мозг способен вспомнить только такие слова. А по-настоящему фронтовая публицистика - из явлений того же рода. «Злоба дня» в высоком смысле слова: да, для тех дней - именно злоба (или, в патетической формулировке, - «ярость благородная»), и нечего этого стыдиться. В газетах, читаемых на передовой, она приходится очень к месту, вспоминать же ее через столько десятилетий после войны просто незачем. Это столь же глупое занятие, как свысока взирать на хлебную пайку блокадного Ленинграда за ее несоответствие канонам германской хлебопекарной промышленности ХХI в. Вольно же современному автору рассуждать о таких материях по эту сторону, в лоне цивилизации, измененной и пересозданной как раз военным рубежом!

    ...Немецкие юристы, проанализировав обстоятельства величайшей из морских катастроф - потопления «Вильгельма Густлова», - пришли к выводу: к сожалению, для советской подлодки этот корабль действительно представлял «законную военную цель», так что его гибель - из числа трагедий войны, а не военных преступлений. Можно было бы очень похвалить капитана Маринеско, пощади он этот, по сути, плавучий эвакопункт (поди различи это через перископ!) - но нельзя осуждать его за то, что он отнесся к «Густлову» как к обычному вражескому судну. Вот и вражеский солдат для фронтовых публицистов - «законная военная цель». При этом требуется какая-то совсем уж особая пристрастность, чтобы обвинить в превышении тогдашних норм полемики именно Эренбурга. Удивительно (хотя - чего уж удивительного…), что господин Батшев не цитирует другие его высказывания, обильно рассыпанные по соседним страницам. Например, вот это:

     «Мы радуемся многообразию и сложности жизни, своеобразию народов и людей. Для всех найдется место на земле. Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных преступлений гитлеровского десятилетия. Но есть пределы и у широты: я не хочу сейчас ни думать, ни говорить о грядущем счастье освобожденной Германии - мысли и слова неуместны и неискренни, пока на нашей земле бесчинствуют миллионы немцев» (С. 8).

     «Сейчас» для Эренбурга - это 26 мая 1942 г. Можно понять его, когда В ТАКОЕ ВРЕМЯ он избегает задумываться о счастливом будущем Германии (не забывая на предыдущей странице упомянуть, что «Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гете в Веймаре или книгохранилище Марбурга»). Ну, в 1945 г. красноармейцы вели себя по-разному - но неужели мы и в этом обвиним Эренбурга? И неужели В. Батшев думает, что в те годы немецкие (а хоть бы и американские!) военные корреспонденты соблюдали какое-то подобье норм политкорректности?! В таком случае он явно расходится с мнением культурной элиты сегодняшней Германии. Впрочем, он с ней действительно расходится - и лично мне очень трудно не предположить, что это расхождение связано с ориентацией на иную прослойку современного немецкого общества: намек, думаю, понятен. В этих кругах (которые я, не идя по пути Батшева, никоим образом не отождествляю со ВСЕМИ «русскими немцами»!) регулярно муссируется слух, что все эти высказывания якобы были адресованы именно немецким гражданам тогдашнего СССР, т. е. и в их трагедии виновен Эренбург, а не, скажем, Гитлер со Сталиным. Свидетельствую: НИ В ОДНОЙ из книг серии «Война» (Батшеву, кажется, известна лишь единственная, ну а мне - и все остальные) о русских немцах НИ РАЗУ разговор не заходит. Да и о гражданском населении самой Германии речь ведется нечасто, причем, скорее с горечью, чем с огульным осуждением. Если уж на то пошло, то крайне некорректно обвинять Эренбурга в призывах к геноциду (ой ли?), будто бы высказанных им как раз в то время, когда по немецкую сторону фронта именно геноцид и творился - без всяких «будто бы»...
     (О да, я знаю: в определенных кругах сейчас муссируется тезис, что тот геноцид – ерунда, чуть ли не вообще еврейско-коммунистическое измышление, а настоящий – это исключительно то, что было проделано с русскими немцами. В Германии сейчас полным-полно русскоязычных газет (немецкоязычных – неизмеримо меньше), активно поддерживающих эту точку зрения. Но ведь «Еврейская газета» – не из их числа?)
     Столь же неуместно и неискренне доказываемое Батшевым по-прежнему выборочной россыпью цитат обвинение в нападках на гражданское население:

     «...Даже немецких жен и матерей не пощадил Эренбург. Вытащив из карманов убитых немецких солдат письма, он издевается над простыми человеческими чувствами: «Так воет среди развалин Кельна трусливая и себялюбивая сука... Это самки, которые кричат...»; «Племенной Фриц спаривается с немкой...». Эренбург требует убивать даже еще не рожденных немцев, то есть убивать беременных женщин».

     Стоп. Последнее обвинение, самое чудовищное, не подтверждено, как видим, даже тезисной выдержкой - и это, кажется, неспроста. Именно поэтому сначала хотелось бы рассмотреть предшествующие доводы Батшева.
     Давайте все-таки проставим все точки над «ё»: в условиях тотальной войны то, что найдено в карманах убитого врага - тоже более чем «законная военная цель». Все идет в дело: патроны - оружейникам, документы, включая личные письма (да!) - аналитикам. И, право слово, не один только Эренбург обратил внимание на то, что даже такие письма, кроме «простых человеческих чувств», перенасыщены въевшейся в сознание нацистской риторикой. К тому же и тут цитаты отточиями доведены до полной непонятности. Первая фраза (о «суке») на деле слеплена из двух фрагментов; кроме того, из нее аккуратно вынуто упоминание о том, что воет сия фрау «над погибшей чернобуркой», оплакивая свой пострадавший при бомбежке гардероб (даже не жилье! до развалин реально еще не дошло…) и не думая ни о людях, которых убивает ее муж, ни о том, что он сам может быть убит; а ведь адресат именно что уже погиб - иначе это письмо и не передали бы Эренбургу.
     (Ну и как, простите, называют таких жен все те же «солдаты всех времен и народов»?)

     Вторая цитата (насчет «самок, которые кричат») тоже и оборвана на полуслове, и выдрана из контекста: контекстом же было рассуждение о том, что Гитлер обещал вывести «поколение, свободное от угрызений совести» - но в той мере, как это ему удавалось, он превращал свой народ из людей в самок и самцов.
     Третья же цитата вообще не имеет отношения к «простым человеческим чувствам» жен и матерей: это взрыв гнева по поводу… официального документа, приказа «О порядке обручения и вступления в брак членов SS», действительно низводящего тех, кого он касался, до уровня племенных животных. Господин Батшев, вам этот закон очень по душе? Или вас в очередной раз обуяла любовь именно к эсэсовцам? Что-то слишком часто… Безобидней всего предположить, что в действительности вы не читали той книги, на которую ссылаетесь, а цитаты взяли из иного «первоисточника» (см. ниже). Но как раз в данном случае я такое предположить не могу: очень уж налицо следы персонально батшевского препарирования текста.
     И вообще: неужели даже перевранные (иначе не скажешь: да, налицо не ошибка, а осознанный обман, вранье) Батшевым эренбурговские цитаты выглядят хуже вот таких пассажей:

     «Во избежание расового ущерба необходимо, чтобы пары до брака подвергались медицинскому обследованию»; «Брак между лицами, страдающими венерическими заболеваниями, слабоумием, эпилепсией или генетическим пороками разрешается только после предъявления справки о стерилизации».

     Нет, это не из статей Эренбурга, а из «Закона об охране генетического здоровья германского народа» - еще даже не военного, а довоенного (!!!). А вот – из объявлений в тогдашних же, довоенных «службах знакомств»:

     «...Возраст – 50 лет. Врач, чистый ариец, желает иметь мужское потомство путем брака со здоровой, целомудренной, молодой, скромной, бережливой женщиной-арийкой, привычной к тяжелому труду: широкие бедра, широкие ступни и отсутствие сережек имеют значение».

     Так выражать «простые человеческие чувства» можно лишь после «промывания мозгов», по последствиям равнозначного тяжелой черепно-мозговой травме (а ведь – не мальчик, с самого детства «вскормленный» гитлерюгендовской идеологией!).
     Наверно, злосчастные авторы подобных писем тоже попадают в категорию «жертв нацизма» (а авторы таких законов - в категорию нацистских преступников!), но ведь не Эренбург сделал их такими. Так что обвинения следует направить по совершенно другому адресу...
     А теперь - о том пресловутом призыве «убивать беременных женщин». Уж извините, НИГДЕ в цикле «Война» я этого призыва АБСОЛЮТНО не заметил. А вот где он и в самом деле регулярно встречался, причем будучи связан именно с журналистской деятельностью Ильи Эренбурга - так это в «дайджестах» нацистского Министерства пропаганды, агитирующих все население Третьего рейха сражаться против жидовствующих зверей-большевиков до последней капли крови: вот, мол, что ждет ваши семьи в случае поражения.
     Если эту мысль Эренбурга В. Батшев действительно взял именно оттуда (ой, до чего похоже!), то не удивительно, что он избегает давать даже завуалированную ссылку на этот источник!
     В том же духе - обвинения в якобы недопустимых высказываниях о завоеванной Франции. Честное слово, все цитируемые Батшевым фразы:

     «Жить, жить, во что бы то ни стало, ничем не рискуя! - такова была мудрость Франции»; «Немцы вошли в Париж, как входит приезжий в гостиницу...»

     и т.п. - не только относятся к числу допустимых, но в данном случае просто-таки являют собой пример глубокого и объективного анализа! В том же 1943 г. (да и сейчас) и сами французы свою довоенную «мудрость» оценивали без малейшего восторга. Другое дело, что в нынешнем отношении официальной Франции к саддамовско-арафатовским проблемам звучит возрождение именно этих чувств, сегодня вдобавок разделяемое и Германией... Но кто знает, как оценят «мудрость» европейской политики наши внуки через те же 60 лет. Возможно, они сочтут, что в далеком начале XXIв. их предкам очень не помешала бы толика горькой язвительности в духе статей Эренбурга!
     (И потом, простите: откуда такое стремление защищать достоинство страдающей - между прочим, от кого, не забыли?! - Франции, особенно после предшествующих строк и мыслей? Отчего бы Батшеву для баланса не процитировать листовки, например, французского Сопротивления за те же 1942-43 годы?)
     Сам Эренбург, надо сказать, принципу историзма не изменял: через много лет после войны он открыто высказывался о своих фронтовых статьях без раскаяния, но с определенным сожалением: мол, сейчас бы я такое не написал - но в тех обстоятельствах было то, что было. А, скажем, Константин Симонов никогда не высказывал сожалений по поводу своих строк «Убей его!». Уж не потому ли его в этом никто никогда и не обвинял?
     Но все-таки - будь оно все проклято, неужто покаянная нелюбовь к сталинскому рейху требует от нас обязательного пиетета по отношению ко ВСЕМ его врагам? Неужели кто-то именно в этом видит лояльность перед нашей нынешней страной проживания?!

     И уж конечно, письмо Эренбурга Сталину от 3 февраля 1953 г. можно назвать как угодно, только не «верноподданным». Неизбежная в тех условиях словесная эквилибристика все-таки не может скрыть очевиднейший факт: верноподданность при тех обстоятельствах требовала немедленно подписать любой санкционированный верховной властью документ, а не вступать с ней в спор и уж тем более не доказывать ей, власти, ее неправоту. Более того: Эренбург ухитрился найти тот единственный довод, который в тех конкретных условиях действительно мог если не предотвратить, то сильно затруднить «окончательное решение еврейского вопроса» по-сталински. Собственно, это и произошло (велика ли в том заслуга письма Эренбурга - иной вопрос). Юридически СССР продолжал считаться интернациональным государством и политику национального неравноправия мог проводить лишь де-факто. Положим, этого хватало для свирепой дискриминации, но вот для истребительной охоты уже требовалось создать иной механизм. Во всех предшествующих случаях репрессий над целыми народами - корейцами, калмыками и рядом народностей Кавказа, месхетинскими турками и черноморскими греками, даже немцами Поволжья! - задача облегчалась существованием «географического фактора». В 1953 г. режим впервые поставил задачу «этнических чисток» в классическом виде: без привязки к месту проживания, внешности, обычаям, даже языку, религии и культуре (их основные носители уже были уничтожены - часом, не помните, кем и когда?). Сделать это «тихой сапой» не получалось, нужно было или откровенно наплевать на формально существующие законы, или радикально их переработать. А это требовало как решимости на отдание «письменного приказа» (нежелание Сталина связывать свое имя с чем-то подобным и пытался использовать Эренбург: «Сообщите мне о своем решении официально -- и я немедленно подпишусь под ним!»), так и просто времени на трансформацию неповоротливой государственной системы. В данном случае определяющим оказался временной фактор...

     Да, Эренбургу можно поставить «в строку» весьма многое: и просто как человеку, и как одному из «властителей дум» (на определенном этапе он, безусловно, был таковым). Поэтому очень странно, когда современный автор раз за разом обвиняет своего... гм, предшественника именно в том, в чем тот обвинению не подлежит.
    ...Выбор в пользу еще далеко не сталинской России Илья Григорьевич сделал в эмигрантский период своей жизни, несомненно, питая в то время какие-то иллюзии. В той среде на этот путь становились многие: даже умнейший и крайне недоброжелательный к большевистской идеологии Бунин в свои последние годы пережил «роман» с советским посольством (реалии сталинской монархии он не то вдруг перестал различать, не то, еще хуже, предпочел согласиться с их великодержавно-имперской мощью). А потом как-то незаметно оказывалось, что дорога назад отрезана. Или требует жертвенного героизма.
     Такого героизма Эренбург не проявил - но, как видим, даже в смертельно опасной ситуации пытался маневрировать. А сколь многие не делали и этого...

     Да ведь, пожалуй, и в своих поздних вещах он не стремился играть на абсолютно безопасном поле. Считать «Люди, годы, жизнь» таким уж кладезем истины и мудрости действительно вряд ли стоит, тут я готов согласиться с Батшевым. Но давайте-ка не отталкиваться от этого труда насильственно: на его страницах порой затрагивались очень нелегкие, больные вопросы, которые окончательно примирившиеся с властями бывшие бунтари (Катаев, Шолохов, тот же Симонов -- мало ли их было!) вообще избегали поднимать! И это, пожалуй, единственная книга, где конфликт Пастернака с властями из-за «Доктора Живаго» упомянут без осуждения Пастернака. Ну да, осуждения советского истеблишмента там тоже не прозвучало: Эренбург и здесь предпочел сыграть со все еще грозной властью «на грани фола», не рискнув встать в откровенную конфронтацию.
     А вот интересно узнать: во имя чего «на грани фола» и за ней играет сейчас В. Батшев, безо всякой угрозы для себя (это уж точно!) в который раз сочувственно будоражащий чувства, как бы это помягче выразиться, не элиты немецкого общества? И чем таким он бы рисковал, проявив хоть минимальный такт и объективность?