Bormash1

В тени вчерашнего дня

«И не говорите мне, пожалуйста, о терпимости, для нее, кажется, отведены специальные дома»
М.Алданов

         Диагноз «безразличие к истине» был поставлен эпохе, разумеется не сегодня и не мной. Многие проницательные мыслители размышляли об этом феномене. Но, пожалуй, в наиболее явном виде, болезнь была описана перед началом Второй Мировой войны голландским культурологом и философом Йоханом Хейзингой. В полной поразительных предвидений книге «В тени завтрашнего дня» Хезинга рассуждал в том чиле и об извилистых путях, по котором иногда бредет человеческое познание. Рассуждая о ХХ веке, Хейзинга пишет: «систематический философский и практический антинтеллектуализм, какой мы сейчас наблюдаем, и в самом деле есть нечто новое в истории человеческой культуры. Спору нет, в истории человеческой мысли не раз бывали повороты, при которых взамен чересчур далеко зашедшего примата рационального постижения на первый план выдвигалась воля. Такой поворот имел место, например, когда к концу Х111 века рядом с идеями Фомы Аквинского утвердились идеи Дунса Скотта. Но эти повороты совершались непременно … в форме познания, как бы далеко на заднем плане не оставался разум … Идеалом всегда оставалось постижение истины. Я не знаю ни одной культуры, которая отвергала бы познание в самом широком смысле или отрекалась от Истины».
         Познавательный идеал настолько централен для еврейской культуры, что преломлен даже в мидрашах, толкующих об аде и рае. Согласно одному из мидрашей ад и рай находятся в одном месте, более того и праведникам и грешникам предлагается заняться одним и тем же делом: изучением Торы, только для человека праведного наслаждение светом истины превращает это изучение в рай, для грешника - тоже самое времяпровождение – сущая пытка.
         Но вот, кажется пророчества Хейзинги сбылись, и перед нами культура, в самом широком смысле слова не интересующаяся истиной. Престиж науки упал донельзя, менеджеры крупных западных фирм жалуются на невозможность укомлектовать отделы развития. Когда я просматриваю научную периодику бросается в глаза обилие китайских, индийских, русских, арабских имен и фамилий. Нормальный ребенок из обеспеченной западной семьи ориентован но профессии юриста, на худой конец врача, сулящие гарантированные доходы. Потертые джинсы профессора физики или математики вовсе не видятся юноше, обдумывающему житье, привлекательными. В самом широком смысле произошла смена познавательного идеала культуры на потребительский. Стоит обратить внимание на резкие изменения, произошедшие всего за сто лет в образовании: совсем еще недавно непременным компонентом в интеллектуальном багаже европейца было знание мертвых языков: греческого и латыни. Я не говорю уж о традиционном еврейском обучении, сотни лет включавшем в себя совершенное знание неразговорных иврита и арамейского. Ну кому сегодня придет в голову включать в программу средней школы мертвые языки? Никакой прямой пользы от их изучения извлечь в самом деле извлечь нельзя.
         При более же внимательном вглядывании в «скромное обаяние буржуазии» бросается в глаза то, что чистая потеря для будущего культуролога обращается столь же чистым выигрышем для среднего класса. В самом деле стабильность западного общества не в последнюю очередь обусловлена все тем же презрением к истине. Мераб Мамардашвили справедливо писал о том, что уж слишком часто в ХХ веке энергия истины, энергия видения истины надувала паруса насилия и запускала кровавые мясорубки. Галичевское «бойтесь единственно только того, кто скажет «я знаю, как надо» еще долго будет отдаваться в интеллигентских ушах. Вот уж воистину «век двадцатый век необычайный, чем он интересней для историка, тем для современника печальней». Да разве только лишь двадцатый славен эдаким хитрым сплетением горечи-притягательности? Воронель как-то обронил, что из всех войн только религиозные не были лишены смысла, ибо в них выяснялась истина.
         Интеллигентному человеку сегодня приличествует повторять вслед за Вольтером: «я не согласен с тем, что Вы говорите, но я готов отдать жизнь, за то, чтобы вы имели возможность это говорить». Интеллигент наш правда не заметил того, что Вольтеровский афоризм сменился более определенным кредо: мне вовсе наплевать на то, что вы говорите, только не мешайте мне хорошо жить. Неожиданно оказалось, что на этом подходе можно обустроить благополучие такого гиганта как США, великий соблазн принятия кромешнего интеллектуального релятивизма исходит от пышущей здоровьем, бодрой, румяной Америки.
         Наверное ничем современная нам западная цивилизация так не гордится, как высоким уровнем терпимости, достигнутой по отношению к иным мнениям, социальным слоям, отличающимся нетривиальным поведением, и.т.д. На самом же деле цивилизация, мнящая себя христианской, исхитрилась-таки выработать полнейшее презрение к истине, принимаемое за толерантность. Или аборт – убийство, или нет, или гомосексуализм – грех, или некое вполне нормативная сексуальная ориентация, или Библия – святая книга, или набор бабушкиных сказок. Примирение позиций здесь возможно только при полном пренебрежении истиной. То, что мнилось в течение последних двуста лет социальным прогрессом было на самом деле все более безбрежным расширением понятия нормативного поведения. И скорее всего на первом этапе это расширение способствовало смягчению нравов, например в том случае, когда общественно неопасных умалишенных перестали заковывать в цепи и ввели в круг «людей», с соотвествующими гражданскими правами.
         Но бесконечное расширение понятия нормы вконец обессмыслило его применение (очевидным образом!). Любые моральные суждения стали невозможны, в американской шутке: «труп – это человек альтернативной жизненной ориентации», больше правды чем хотелось бы. Но штука-то в том, что на вот этом-то презрении к истине подвешено и благополучие закатывающейся Европы.
         Беда же цивилизации, пренебрегшей истиной, всегда состоит в том, что помимо истины подзабывается и то, что цивилизация никогда не живет одна, и ее молодых и задорных соседей, правда-мать очень даже может интересовать. Можно отметить, что всякая эпоха упадка узнается по утрате воли к истине ясной и вспуханию настроений псевдомистических. Русский декаданс - не исключение. И не было б в этом гипертрофировании мистического ничего дурного, кабы не помянутый уже нами в хвост и в гриву паралич воли, неизбежно следующий за вспуханием мистического знания. Тот, кто хочет почувствовать, чем был декаданс русский, тому стоит почитать роман Зеэва Жаботинского «Пятеро». Конец Х1Х начало ХХ столетий стоят пристального вглядывания, уж очень многое проясняется при таком рассмотрении во времени сегодняшнем. И тогда и сегодня в отвыкшей воевать западной цивилизации созревало ощущение вечности существующего порядка, и как-то не хотелось думать о том, что большинству человечества не сладко естся и не мягко спится. А чувство глубокого удовлетворения достижениями (реальными!) мешало видеть в горке подстрекателей, зрящих истину, будущих разрушителей такого славного мирового порядка. И ведь не отнять у времен упадка своебразного очарования: предреволюционная Одесса, сытая, веселая и беспечная, в ней даже смена веры происходила под местным наркозом всеобщей беззаботности. Но вот молодые варвары-большевики, они всегда наготове, и сила их не только в крепких зубах, но и в бесспорности видения истины.
         И вот еще любопытное обстоятельство: декадентская утрата воли к ясному знанию, немедленно сопровождается нарастанием роли хэппенинга. Символизм и постмодерн, отказываясь от традиционного познавательного идеала, требующего жесткой дисциплины ума, в качестве замены предлагают слияние культурного и интеллектуального акта с самой жизнью. Не случайность такой подмены вскорости станет прояснится, сейчас нам важнее другое: перенос центра тяжести на хэппенинг работает в том же направлении, сковывая волю и лишая возможности различать добро и зло. Если всякое переживание (лишь бы сильное!) ценно, если утрачены критерии добра вразумительные и прозрачные (ну, вроде десяти заповедей), то очень понятным становится упоение эстетикой кожанок, маузеров и тачанок. Не случайно левая интеллигенция всех мастей, обожающая хэппенинг, несет в себе зерно разрушения традиционных ценностей, еще вчера внятных и очевидных.
         Неверно думать, что атрофия воли к истине немедленно сопровождается тотальным нарастанием невежества. Напротив, декадентские десятилетия, завершающие Х1Х и ХХ века, сопровождаются невиданной активностью в составлении и издании всех и всяческих энциклопедий и словарей. Брокгауз и Эфрон, Британика и Еврейская энциклопедия, любовно иллюстрированные и переплетенные призваны символизировать торжество разума. Полезность составления справочников несомненна. Но механическое накопление знаний (всегда по привычке противопоставляемое невежеству) вовсе не свидетельствует о порыве к истине, напротив, под обложкой энциклопедии соединены суждения заведомо противоречащие друг другу, ничего кроме легкого касания проблемы знакомство со словарной заметкой дать не может. Чтение специального труда – утомительное дело, а человек декаданса ох как не любит утомляться, в деле же наведения интеллектуального лоска энциклопедия – бесценна. Всякий же тупо копающий в одном направлении и взыскующий последней истины выглядит варваром.
         Христианство первых веков было очевидным варварством в сравнении с греко-римской цивилизацией, это через полторы тысячи лет христианство создаст христианскую культуру. Но энергии видения истины первым христианам было не занимать, и дни Рима были сочтены. Сегодня самая молодая из мировых религий ислам наступает повсеместно. Россия в Чечне и Израиль на Ближнем Востоке отстаивают интересы всей обленившейся западной цивилизации перед исламским миром, в котором все еще за честь почитается положить жизнь за истинную веру, но Запад с легкостью сдает своих союзников, во имя сегодняшнего процветания. Поражение Франции в Алжире, России в Афганистане скрытое поражение США в Иране, сдача Израилем завоеванных территорий - первые волны накатывающегося большого противостояния.
         Европейское дело сегодня не защищает никто. Еще в конце прошлого века Эрнест Ренан, рассуждая об Аверроэсе мог произнести вот эдакое: «Аверроэс, хотя и терпел от фанатизма, был тем не менее свидетелем того, как его имя, его произведения вошли в общий поток европейской жизни, т.е истинной жизни человечества». Произнеси Ренан сегодня подобное с университетской кафедры, быть ему немедля окрещенным грязной шовинистской свиньей. Вечнолевая интеллигенция, поборница выморочного термина «афроамериканец» вместо непристойного «негр», разорвала бы Ренана на куски. Непременный кумир интеллигенции Чехов, был бы просто линчеван, ибо герой «Скучной истории» желая выразить скверное ощущение, возникающее у него за семейном обедом, в присутствии жениха дочери, говорит о том, что чувствует себя настолько нехорошо, как если бы ему за стол посадили зулуса. Ну, в чем собственно говоря повинен зулус, в том, что не умеет ковырять мясо ножом и вилкой? Белый расизм чистой воды!
         А ведь этой интеллигенции положено о нас печься, поставляя кадры во все элитарные слои общества. Остается лишь надеятся вместе с Марком Алдановым, что должна быть какая внутреннняя сила в западном мире «если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей». ***

Происхождение истины

«Вы нападали на разум, а это дурное богословие»
Г. К. Честертон

         Возникновение представления об истине знаменует собою начало того, что мы привычно называем человеческом познанием. Настолько насколько мы можем сегодня судить прапознание радикально отличалось от современных интеллектуальных ухваток, и главная его черта – гомогенность. Специалисты по мифопоэтическому мышлению пишут, что для человека, живущего в мире мифа нет разницы между «есть» и «может быть». Он живет в однородном мире. Все что «может быть» (скажем, во сне) то и есть, и наоборот. При этом мир мифа чрезвычайно высокоорганизован и исполнен смысла, как писал в «Появлении философии на фоне мира» Мераб Мамардашвили «мифические … фантазии … порождались не потому, что человек якобы стремился «заговорить» стихийные и грозные силы природы. Не из страха невежественного человека, который не знал законов физики. Наоборот, миф есть организация такого мира, в котором, что бы не случилось как раз все понятно и имело смысл». Наблюдая за в общем нечастыми диалогами верующих с людьми нерелигиозными, я обратил внимание на характерное раздражение, возникающее у верующих в ответ на безобидные вопросы атеистов. Это раздражение связано именно с тем, что вполне легитимные сами по себе вопросы эти разрушают сложившийся, исполненный смысла мир.
         По Мамардашвили миф основан на грандиозном открытии соизмеримости человека – миру. «Понимание есть в принципе нахождение меры между мной и тем что я понимаю – соизмеримость … Даже будучи божественным смысл соразмерен моей способности понимания». Так произошло открытие первой из «глубоких» истин, мистической истины устанавливающей, что то, что происходит внизу, в мире материальном, всегда имеет свое отражение «наверху». В современной философской лексике можно сказать об открытии соответствия мира истин миру фактов. В сущности вот это осознание тождественности размерностей мира и человека и есть колодец, из которого по сей день добываются истины глубокие. В этом гомогенном мире нет маловажного. «Высшая истина – говорится в одном раннем дзэнском тексте нетрудна, пишет Мартин Бубер, - она лишь отвергает выбор».
         Несть числа хасидским истории вроде эдакой: ученик отправляется в изнурительнейшую дорогу за десятки верст к известному цадику, и пробыв у него всего четверть часа возвращается домой. Домашние по возвращении набрасываются с расспросами: что же ты видел, почему так рано вернулся. Молодой человек отвечает: я хотел увидеть как рабби завязывает шнурки на ботинках, увиденного мне было достаточно.
         Внутренний мир мистика однороден в самом широком смысле слова: все живое в этом мире важно и ценно. По-моему нет мистиков которые не знали бы языка животных: от св. Франциска до каббалистов все мистики на равных общаются со зверями, которых в такой ситуации даже как-то неудобно называть братьями меньшими. В этом плане особый интерес представляют каббалисты, ибо евреи известны миры в качестве мастеров интеллектуального и всякого прочего сепаратизма. Однако в каббале универсалисткая, космополитческая тенденция выражена едва ли не наиболее последовательным образом. Последний из великих каббалистов рабби Ашлаг, пояснял, что выполнение заповеди «люби ближнего как самого себя» подразумевает подъем по духовной лестнице: в начале человек обязан научиться именно своих близких (Иудаизм остается иудаизмом! Преимущество близких имманетно еврейской мысли). Но затем круг близких должен непрерывно расширяться, и в пределе каббалист должен полюбить весь мир, ведь все созданное Тв-рцом достойно любви.
         Итак узнавание истины начинается с контакта с истиной глубокой. Но этот прорыв еще не есть философия (поборники истины вечной всегда будут относиться с некоторым презрением к философам). Вслед за первым открытием пришло и следующее, пришло осознание отличия мира «по истине» от гомогенного мира возможностей и реальностей. Отделяя «на самом деле» от «может быть», человек сделал первое и может быть самое существенное собственно философское усилие, осозанно покинув при этом едва обретенный осмысленный мир и поставив в центр размышления вопрос об истине, можно здесь обратить внимание на то, что здесь впервые расходятся пути истины и смысла. Напряжение, возникающее в зазоре между истиной и смыслом будет с этого момента преследовать человеческий разум, служа с тем вместе сильнейшим катализатором познавательных процессов. (Видно, что постмодерн и декаданс, плохо различающие мир по истине и мир виртуальный – суть атавизм, возврат к первичным формам мышления).
         Еще одна не менее важная отделяющая процедура: отсечение я от не я (в «Законе Тождества» мы настаивали на приоритете отрицания, его ключевая роль проявляется подчас самым неожиданным образом). Это не я может принимать, согласно Буберу, у евреев форму «ты», или у других народов «оно». Но важно, что отделение состоялось. Буддисты считают различение «я» и «не я» основой нашего незнания о мире. Та, форма познания, которую мы привыкли величать западной, строит на этом различении все последующее знание о мире. И я не скрою своих симпатий именно к этому способу постижения, может быть, оттого, что просто не умею мыслить иначе, а может быть потому, что человек, воспитанный и выросший в определенной интеллектуальной традиции, и не может сменить способ думать, это ведь не очки поменять. Все попытки европейцев думать как буддисты производят на меня жалкое впечатление, но мода на «восток» распространяется с неприличной скоростью, неся с собою всю вышеописанную интеллектуальную расхлябанность и растворение истины в потоке притч и иносказаний.
         Научившись отличать и говорить об ином, философия сделала свое главное открытие – было открыто бытие человека. Ибо быть для человека – это в первую очередь быть иным. В том, что существовать, жить, быть – это быть иным согласились сегодня философы (Мераб Мамардашвили сказал, что живой всегда поступит иначе чем ты ждешь, пошутит по другому, напишет другую книгу) и психиатры (Виктор Франкл). Один из секретов вечной молодости иудаизма и состоит в том, что еврейская религия помещает вопрос об ином, отделенном в самую сердцевину мировоззрения и потому остается религией жизни.
         Датировать в точности первый кризис познания мира, состоявший в отделении «на самом деле» от «может быть» невозможно. Но именно этот кризис произвел и еще одно разделение, подарив познанию индивидуальность. Вспомним Библейский рассказ о вавилонской башне: «и сказали они: «давайте построим себе город и башню до небес, и сделаем себе имя» (Берейшит, Ноах, 11, 4). Рывок к небесам, подкрепленный технологическим успехом (был открыт процесс обжига кирпичей), должен был сделать строителям башни имя! В уже цитированной работе Мамардашвили пишет «уже на уровне интуиции мы узнаем акт философствования как акт некой автономной, не ритуальной мысли, и одновременно знаем имя… Философия в отличие от мифа уже датируется, она индивидуальна и неповторима». В странном смысле строители башни преуспели, ибо таки заимели имена, Всевышний перемешал языки и отделил их друг от друга.
         Любопытно, что в «Появлении философии…» Мамардашвили не вспоминает историю башни, он пишет о греках. Вавилонская башня в первом слое понимания представляется лишь только символом технологической гордыни человечества, на более глубоком уровне («сделаем себе имя»!) история башни указывает на гордыню философствования. Философия никогда не избавится от щепотки мифического, ибо миф и порожден осознанием соизмеримости человека миру и порождает такое осознание. Потому-то философии не обойтись без «глубоких» истин, несущих на себе неудалимый налет мистического. Ибо выявление равномощности микро- и макрокосмов – кровное дело мистики. Вспышка понимания, уравнивающая миры «во мне» и «вне меня» в правах, совершается в специфически мистическом усилии, вовсе не нуждающемся в индивидуации. Обратите внимание: все великие мистики прилагали невероятные (едва ли не большие чем аналогичные старания ученых в фиксации приоритета открытий) усилия, дабы остаться анонимными. Об авторстве книги книг мистических откровений «Зогар» споры бушуют по сей день.
         Разумеется, мистическое познание бытия есть познание в самом точном смысле слова, ибо бескомпромиссно нацелено на истину. Но как бы мистик не дорожил уникальностью, неповторимостью и яркостью своего личного переживания для передачи мистического опыта ему потребуется всеобщий, понятный всем язык. Слабость и непригодность «нормального» человеческого языка для выражения истин глубоких провоцировала мистиков всех поколений на борьбу с языком. И все же такой универсальный язык был найден, имя ему - ритуал. Ритуальный жест, обряд – общедоступная речь мистиков. В ритуальном жесте в разговор при этом вовлекаются не только прямые его участники но и Вс-вышний. Быть наиболее высвечена универсальность обряда, его речевая, связующая роль в хасидской Каббале. Каждый ритуальный жест, все обрядовые мицвот наполнены для хасида мистическим смыслом, внятным остальным членам общины и связующим их непосредственно с Тв-рцом.
         В более же широком смысле слова вся алаха представляет собою грандиозную попытку преодоления дуализма истин и фактов. Религиозный еврей верит не только в существование правильного, нормативного поведения но и в возможность его познания и воплощения. Можно обратить внимание на то, что алаха, никогда не требует от еврея сверхестественных усилий: тяжелых постов и изнурений, самоистязаний и.т.п. Правила, изложенные в Шулхан Арухе, посильны к исполнению весьма средним человеком (что не избавляет этого среднего человека от обязанности их знать, значимость познавательного идеала в иудаизме абсолютна). Исполняя же религиозные предписания, верующий еврей создает факты, реализуя единство познавательного и объективирующего усилий и преодолевая дуализм норм и реальности. Вспомним и то («Закон Тождества»), что тождественность воли достигается легче тождественности мысли. Великий принцип иудаизма «сделай и поймешь», сначала сделай!
         При этом стоит обратить внимание: иудаизм предельно четко различает миры духовный и материальный (это различие – коварнейшая ловушка, для мыслящего). Различает и ожидает преодоления в алахическом усилии. Может показаться, что подобное создание фактов весьма в духе постмодернистского хэппенинга, но сходство лишь внешне, ибо алаха предполагает при этом приоритет познавательного идеала, поиска истины, для хэппенинга же важна лишь сила, подлинность впечатления производимого на себя и окружающих. Соблазн легкости тождественности воли – велик, спасение от него в признаниии приоритета познавательного идеала, вслед за «сделай» непременно следуеть «понять». Один мой знакомый религиозный математик считает (вполне в духе алахического познавательного экстремизма) подделку научных результатов грехом, худшим чем убийство.
         Естественная для монотеизма нацеленность на преодоление двойственности истин и фактов вовсе не очевидна сама по себе. Скажем, если верить А.Пятигорскому, буддизм исходит из принципиальной невозможности мыслить и жить одновременно. Здесь не случайно слышится прямой вызов Декартовскому cogito ergo sum. Чуть позже мы увидим, что современный рационализм, представленный Карлом Поппером, и вовсе видит тоталитаристский уклон в попытке преодоления дуализма истин и фактов.

Продолжение следует