(окончание. Начало в № 47)
Михаилу Абиру – с благодарностью
«Это самый знаменитый и в то же время
самый неизведанный человек в мире».
Анри Барбюс
Товарищ Сталин в роли читателя книг
Всю жизнь Сосело-Коба-Сталин учился по книгам. Он был страстным книгочеем,
восполнявшим недостатки незаконченного образования беспрерывным чтением.
Вождь народов СССР вел замкнутый образ жизни. Никогда
не летал. Был за границами СССР за 30 лет два раза, и то под чужим давлением
(в Тегеране, в Потсдаме). Редко выступал перед публикой и практически не
давал устных интервью. Кабинет, квартира, дача – замкнутые ареалы быта.
Знание жизни, необходимое для руководства крупнейшей империей мира, повелитель
черпал из прежнего опыта, либо из докладов помощников, из документов. Но
из книг тоже. Из разных книг!
Видимо, еще в молодости стал библиофилом, но до
революции быт не позволял ему дать волю страстному увлечению. Хотя в Курейке
одна из наиболее порочивших в среде товарищей история свелась к тому, что
Коба не удержался и присвоил книги, оставшиеся после умершего в Сибири «великого
строителя партии» - Иннокентия Дубровинского. Книги умерших в ссылке считались
коллективной собственностью всех «сидельцев», но в этом казусе Сталин, человек
в быту весьма скромный, не стяжатель, не выдержал – присвоил чужие книги
себе. Лично!
...Исследователям, как упоминалось, стали доступны
воспоминания о юном Джугашвили, изданные некогда в эмиграции. Главное, пожалуй,
что врезалось в память соученикам, – как много и разнообразно Сосело читал.
Например, из документа (кондуита) известно, что в семинарии Джугашвили был
сажаем в карцер за разговоры о «неположенных книгах», и соклассник вспомнил,
что то был «93-й год» Виктора Гюго. Другой товарищ говорит, что важную роль
в переломе религиозного настроения Сосело сыграл произведший на того сильное
впечатление роман Тургенева «Отцы и дети». Е. Громов по косвенным признакам
установил, что читал он «Заговор Фиеско» Шиллера, пьесы Ибсена, «Тартарена
из Тараскона» Доде... Изучив переписку с М. Цхакая, Е. Громов указал, что
«практик подпольной работы» Сталин читал труды по философии - не только
Плеханова, но Дицгена, Маха, Авенариуса. Кстати, Маха и Авенариуса оценивал
терпимее, чем кумир - Ленин. Исследователь пишет: «В их интерпретации научного
знания грузинский марксист усматривал и «хорошие стороны»... За догматическое
непонимание «хороших сторон» им высмеивался Плеханов» (Громов, стр. 34).
На меня немалое впечатление произвел опубликованный
Громовым факт: в вологодской ссылке Сталин «дружил» с молодой девушкой из
Тотьмы, Полей Онуфриевой. Много лет спустя Поля, жена местного завстоловой,
рассказала сотрудникам Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛа): «Он постоянно
заходил к нам на квартиру... Мы подолгу разговаривали о литературе, искусстве,
книжных новинках. Больше всего эти собеседования шли в Александровском или
Детском садах... Если мы бывали дома у нас, то вели себя свободно – читали,
каждый про себя, что-нибудь» (Громов, стр. 31). «Чудак Иосиф» (как он себя
назвал) подарил на память книгу, которой увлекался – «Очерки по истории
западноевропейских литератур» искусствоведа П. Когана. С большой неохотой
Поля пожертвовала эту книгу в библиотеку ИМЭЛа. Громов обнаружил на ней
пометки почерком Сталина. Коган, например, пишет: «Мы остановились далеко
не на всех важных произведениях Шекспира», Сталин - на полях: «Совершенно
не касается пьесы «Буря» тема важной характеристики самого Шекспира» (там
же, стр. 32). Так что, Шекспира он знал, оказывается, в тонких подробностях...
Когда сделался лидером огромной державы, получил,
наконец, возможность удовлетворять безмерную страсть к собиранию книг. В
конце жизни в личной библиотеке насчитывалось свыше 20 тысяч томов! Там
можно найти уникальные экземпляры, например, прижизненные издания Пушкина
или, что много уникальнее, исследование жизни Чернышевского, сделанное Львом
Каменевым в последний год перед арестом. (Выброшенный из политики, вице-премьер
осуществил давнюю мечту – сел за научный труд о Чернышевском. Успел сдать
его в печать (в серию ЖЗЛ), но вряд ли видел готовый тираж (40 тысяч экземпляров)
отдельного издания - книгу уничтожили сразу после ареста автора. Из Внутренней
тюрьмы Каменев живым уже не вышел, но по приказу Сталина в личную библиотеку
доставили единственный уцелевший от уничтожения «авторский» томик из серии
ЖЗЛ - со штампом «Книгохранилище УСО ГУГБ».)
...К сожалению, сталинскую библиотеку «расформировали»
после смерти хозяина (дети-наследники не имели пропуска ни в квартиру, ни
на дачу отца и физически не могли взять хоть что-то на память из его личных
вещей). Сотрудники ИМЭЛа сохранили примерно 300 книг, где обнаружены рукописные
пометки хозяина (а в скольких – не сумели обнаружить?! Их до сих пор находят).
В огромном количестве книг остались закладки (множество разноцветных полосок
бумаги) или загнутые уголки страниц. Многое, однако, пропало. В большинстве
случаев это, конечно, детали, вернее – царапинки, но важные для понимания
личности. Увы, они постепенно исчезают для исследователей.
Пометки на книгах – по-моему, самый ценный источник
информации о внутреннем мире Сталина. Великий интриган был невероятно скрытным
человеком: думал одно, говорил другое, делал третье (отсюда проистекала
невероятная недоверчивость к остальным, даже самым лояльным сотрудникам).
Вдобавок, едва ли не инстинктивно, он истреблял каждого, кто мог его узнать
(как выразился Сам, объясняя дочери арест ее тетки, своей свояченицы: «Знала
слишком много – и болтала слишком много»). И вообще – приближал тех людей,
что не вели личных записей (Поскребышева, Власика, Мехлиса – они и уцелели!).
Но был у него, оказывается, единственный собеседник, которому доверял, с
которым позволял пооткровенничать. Книга, которой в тот момент пользовался!
Книги физически не могли разболтать, выдать, предать.
К ним никто не имел доступа, кроме него, – библиотека была личной (иногда
разрешалось кое-что почитать детям). Немало книг Сталин брал из общественных
библиотек, но ничего не возвращал (только после его кончины директор Ленинской
библиотеки набрался дерзости и попросил вернуть в фонды 72 книги, взятые
скончавшимся пользователем. Тут-то и выяснилось, что на 62-х библиотечных
раритетах имеются рукописные пометки! Пришлось передавать не в Ленинку,
а в ИМЭЛ).
Объем книжных интересов Сталина поражает. По его
собственному признанию в беседе с «и примкнувшим к ним Шепиловым», ежедневно
читал до пятисот страниц! Конечно, значительную часть составляли партийные
и государственные документы, но и книги – немалую долю... Память у вождя
с детства считалась великолепной, и другой знаменитый книгочей, Горький,
удивлялся, как, прочитав текст один раз, Сталин умел запомнить его наизусть!
Среди книг из Ленинки, взятых для домашнего чтения, значатся, например -
из исторических сочинений - Геродот, Ксенофонт, П. Виноградов, Р. Виппер,
И. Бельяминов, Д. Иловайский («ха-ха-ха! Дурак Иловайский» - помета), К.
Иванов, Н. Кареев, 12 томов «Истории» Карамзина, шеститомная «История России
с древнейших времен» С. Соловьева. Значились в списке и «История русской
армии и флота» (том пятый), «Мемуары князя Бисмарка (мысли и воспоминания»),
дореволюционное издание книги А. Богданова «Краткий очерк экономической
науки». (Это сочинение Сталин особо любил, в его каталоге содержится примерно
десять разных изданий - возможно, потому, что марксов «Капитал» давался
вождю с трудом – пометки есть только во вступлении к «Капиталу» и в конце,
в выводах). Следует помнить, что множество книг после его смерти разошлись
таинственным образом по частным собраниям, и нас еще ждет немало открытий
впереди... Молотов, например, показывал Ф. Чуеву книгу с пометами вождя;
известный историк М. Гефтер являлся обладателем первого тома собрания Бисмарка
(1940 г. издания), где вступительная статья была испещрена пометами Сталина.
А классики марксизма! Ленин являлся постоянным источником размышлений и
решений «наследника», его книги прорабатывались много раз – всегда с карандашом
в руке. Например, «Материализм и эмпириокритицизм» проконспектирован трижды
(тремя карандашами)! Сталин, к слову, разыскал и собрал в свою библиотеку
все прижизненные издания Ленина, включая редчайшие. В его библиотеке хранились
книги политических оппонентов – Каутского, например, Зиновьева, да и многое
иное, за что рядовой читатель без разговоров получил бы срок... Молотов
говорил Чуеву: «Сталин, в общем, умел использовать и троцкистов, и правых,
но когда потребовалось, тут же, конечно, полетели щепки... Но не использовать
таких лиц – тоже неправильно. А вот до каких пор можно использовать, тут
можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно»
(Ф. Чуев «Сто бесед с Молотовым», М., 1991 г., стр. 249, 432). Троцкого,
скажем, главный враг читал внимательно и, судя по пометкам, – одобрительно!
Впрочем, проф. Илизаров предполагает, что вообще ненависть к Льву Давидовичу
была сродни неприязни, даже ненависти актеров к их выдающимся коллегам по
сцене: она вовсе не мешает перенимать трюки и приемы конкурентов.
Особенно интересовался Сталин историей Французской
революции: еще в ссылке Свердлов давал ему почитать Олара... В принципе
проф. Илизаров называет Сталина «самым свободным читателем в стране» - только
ему позволялось читать то, что невозможным считалось изучить никому другому.
В чем и таился один из мощных источников его интеллектуального превосходства
над сотрудниками. Он знал то, чего никто из ближних не мог узнать! Ценил,
например, труды выдающегося историка Лукина (казненного родственника Бухарина
– брата его первой жены). Пометы можно найти на книгах Сафарова, Ксенофонтова,
Квиринга, Бубнова, И. Стукова, Сорина... Из неполитиков я бы выделил историка
Р. Виппера. В личной библиотеке Сталина Илизаров не обнаружил капитальное
сочинение Виппера об Иване Грозном, хотя оно сильно повлияло на историческое
мировоззрение Сталина («возможно, первое издание этой книги, 1922 года,
с критическими замечаниями Сталина еще хранится в архиве историка», Илизаров,
стр. 93), зато три книги Виппера - «Древняя Европа и Восток», «История Греции
в классическую эпоху. IX-IV до Р. Х.» (обе - Москва, 1916 г.) и особенно
«Очерки истории Римской империи» (М., 1908 г.) исчирканы пометами вождя.
Последняя особенно нравилась «Хозяину империи»: в ней были изложены основы
римского империализма. Ради объективности добавлю, что книгу другого крупнейшего
историка, С. Платонова, о Грозном вождь тоже проработал основательно.
Много книг в библиотеке по истории военного дела,
в частности, артиллерии. Есть сочинения самого крупного военного теоретика
России в XX веке – генерала Свечина, предупреждавшего читателей о рисках
модного тогда «уклона в блицкриг» (Свечин был расстрелян в 1937 г.). Забавную
байку, связанную с одной из сталинских книг я нашел у Роя Медведева. До
войны молодой профессор кафедры военного искусства полковник Разин представил
в Воениздат рукописи двух томов из задуманной четырехтомной «Истории военного
искусства с древнейших времен до Первой империалистической войны». Разин
опирался на труды великого немецкого военного теоретика Клаузевица. Казалось
бы, где непорядок? Энгельс находил у Клаузевица «пример хорошей диалектики»,
Маркс снисходительно заметил, что «у этого парня есть здравый смысл, граничащий
с остроумием», а Ленин назвал германского теоретика «одним из великих и
глубоких писателей по военным вопросам, чьи основные мысли сделались безусловным
приобретением всякого мыслящего человека». Но после войны Сталин решил Клаузевица
развенчать! Разин написал письмо в защиту германского мыслителя и получил
от генсека прямой ответ: «Нужно покончить с незаслуженным уважением к военным
авторитетам Германии. Что касается, в частности, Клаузевица, то он, конечно,
устарел». (Мне думается, тогда у вождя и рождался замысел будущей «борьбы
с иностранщиной». Пока что - против немцев.) Письмо Сталина опубликовали,
Разина уволили из армии и арестовали. Сталин, кстати, не знал ничего: для
ареста генералов требовалась его личная санкция, но Разин был полковником
– хватало санкции Булганина (или кого-то из замов?).
Полковник попал в лапы Андрея Свердлова, сына Якова
Михайловича, одного из самых свирепых людей в МГБ. Тот выбил Разину шесть
зубов и... сломал ему волю. Правда, Разин получил относительно скромный
приговор – десять лет зоны (как шутили, «за «ни за что» дают десять лет»).
Его книги, естественно, изъяли из библиотек. Но они остались в библиотеке
Сталина! И, готовясь в 1950 году к встрече с Мао Цзе-дуном, Сталин снял
с полки и полистал томик Разина. Книга понравилась. Вождь вызвал секретаря
и велел узнать, а что делает, где служит нынче товарищ Разин...
Что началось! Разина самолетом доставили из лагеря
в Москву и обрядили в... генеральский мундир. Произвели заочно в чин! Берия
лично извинился за «недоразумение». Генерал-майора вернули на кафедру. Но...
поезд, увы, ушел: талантливый человек оказался навсегда сломлен. В переизданиях
«Истории» он клеймил Клаузевица... Кто бросит камень?
Сталин, Лев Толстой и Достоевский
Интересно размышлять о восприятии Сталиным художественной
литературы и искусств вообще.
...Что бы плохого ни говорить о большевистских политиках
(всё покажется справедливым!), увы, как правило, они были эрудитами, полиглотами,
обладали собственным вкусом и недурными привязанностями в художествах. Например,
своим любимым поэтом Троцкий называл Есенина, любимым прозаиком – Бабеля.
Бухарин дружил с Мандельштамом, высоко ставил Пастернака. И так далее...
Кажется, только Ленин в этой компании видится человеком, глухим к художествам:
был всецело поглощен политическими страстями. Сталин - не исключение среди
старых большевиков. По вкусам, правда, как многие коллеги по партии, был...
как бы точнее определить?.. либерал-народником. Искусство, в его глазах,
должно быть понятно народу, воспитывать народ, ценилось, прежде всего, как
общественная сила, помогающая читателям (зрителям) обогащать личный опыт
общественными наблюдениями «больших мастеров» - писателей, музыкантов, художников.
Но в те годы это считалось обычным восприятием искусства у вполне интеллигентных
россиян. Ничем Сталин от массовой образованной публики России не отличался!
...Нужно держать в памяти грандиозный разрыв, который
образовался в XX веке между искусством, пронизанным невероятным взлетом
индивидуализма, высвобождением личности от связей с общиной, с коллективом
(достаточно напомнить кризис фигуративной живописи, появление абстракционизма)
и – современными тому же искусству общественными движениями, стремившимися
создавать коллективы, вручавшие судьбу народов харизматическим личностям.
Новые движения передоверяли совесть целых поколений решительным нахалам,
готовым сразу и ладом отвечать на любые вопросы, мучившие сознание человечества,
сбитого с толку Мировой войной и Великой депрессией...
Но вернемся к «нашему барану», к Сосело-Кобе-Сталину.
Всю жизнь он оставался фанатом Шота Руставели (собирал все издания и переводы
«Витязя в тигровой шкуре» - что не мешало отправить лучшего из переводчиков
поэмы, Заболоцкого, в зону. Но такие противоречия возникали нередко). Пристрастился
к русской классике. Часто и обычно к месту цитировал Гоголя и Салтыкова-Щедрина.
«Есть разная манера писать, - приводит Громов одно из его рассуждений перед
писателями, - Например, манера Гоголя или Шекспира. У них есть выдающиеся
герои – отрицательные или положительные. Когда читаешь Гоголя или Грибоедова,
то... все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочел
другую манеру письма – манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев,
а есть «серые» люди, но отражающие основной поток жизни». «По-видимому,
Сталин-читатель более всего любил в литературе Чехова», сделал общий вывод
из изученного материала Е. Громов (ук. соч., стр. 258). Проф. Илизаров согласен
с этим мнением. Стражник из Курейки через десятки лет пересказывал, как
его поднадзорный рассказывал «забавный анекдот» про какого-то человека «с
лошадиной фамилией»...
Из более поздних классиков хорошо знал Горького.
Секретарь югославского ЦК Джилас после войны заговорил с вождем о писателе:
выше всего прочего Джилас ставил «Жизнь Клима Самгина». Сталин возразил:
«Лучшие вещи – другие: «Городок Окуров», рассказы, «Фома Гордеев»... С литературной
точки зрения ранние его произведения лучше». Видимо, по-своему он читал
роман «Мать»: единственный персонаж, который, судя по пометкам на полях,
увлек его, это не героический Павел, не Ниловна, а более сложный и более
неоднозначный образ - Рыбин. Знал, причем в подробностях, поэзию Горького:
например, проверяя текст подготовленного после войны сборника поэзии, напомнил
составителям про упущенные ими стихи из рассказов Горького - «Варенька Олесова»
и «Мальва».
...В тот раз Джилас заговорил со Сталиными о Достоевском,
страстным поклонником которого являлся. Серб выразил недоумение, почему
к гению, мягко выражаясь, так осторожно относятся в Советском Союзе. Сталин
сформулировал четко: «Великий писатель и великий реакционер. Мы его не печатаем,
потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий». И это не были
фразы, сложившиеся под влиянием общепринятых предрассудков: сегодня, когда
доступны книги из его библиотеки, видно, что за оценками кроются собственные
долгие размышлений над текстами.
...Проф. Илизаров уделил две главы сталинским пометкам
на романах Толстого и Достоевского. Как минимум дважды, судя по цвету карандашей,
генсек читал «Воскресение», выпущенное ACADEMIA в 1935 году. Особо интересны
оценки изображенной Толстым революционной среды. Сталин жирно подчеркнул
фразу: «Сначала, благодаря своей способности усваивать чужие мысли и точно
передавать их, он в период учения... имел первенство и был этим удовлетворен...
(Далее персонаж стал «революционистом», и Сталин опять чиркает карандашом)
...Раз выбрав направление, он уже никогда не сомневался и не колебался и
потому был уверен, что никогда не ошибался. Все ему казалось необыкновенно
просто, ясно, несомненно... Самоуверенность его была так велика, что она
могла только отталкивать от себя людей или подчинять их.... Деятельность
его состояла в подготовке к восстанию, в котором он должен был захватить
власть и созвать собор... Товарищи уважали его за смелость и решительность,
но не любили. Он же никого не любил и ко всем выдающимся людям относился,
как к соперникам, и охотно поступил с ними, как старые самцы-обезьяны поступают
с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других
людей, только бы они не мешали проявлению его способностей». Сталин подчеркнул:
«Он относился хорошо только к людям, преклонявшимся перед ним»!
«Признаться, я не знаю, как все это непротиворечиво
объяснить», - пишет в комментарии Илизаров (стр. 393). Толстым изображен
некий двойник Сталина, каким мы его знаем, но «невозможно не только Сталину
с его гипертрофированным комплексом нарциссизма, но признаться в этом вообще
невозможно любому человеку». Нужно, однако, помнить, что Толстой набрасывал
не сталинский, а типовой портрет подпольного руководителя! В их среде Сталин
жил всю зрелую жизнь, наблюдал изнутри, ему, конечно, любопытно было читать,
как все это виделось глазами постороннего человека. Должно быть, похожим,
вот он и подчеркнул. А себя не узнал... Нормальное психологическое заблуждение!
Всего сталинских помет на «Воскресении» профессор
насчитал тридцать, но еще больше – сорок! – обнаружил на романе Достоевского
«Братья Карамазовы».
* * *
Бывший завотделом ЦК Шепилов донес до нас послевоенное
мнение Сталина о великом писателе, переданное в качестве установки секретарем
ЦК Ждановым: «Ведь он написал не только «Записки из Мертвого дома» или «Бедные
люди». А его «Двойник»? А знаменитые «Бесы»?.. Раскольников-убийца является
порождением философии Достоевского... Философия «Преступления и наказания»
по существу не лучше философии «Бесов»... Товарищ Сталин сказал, - продолжал
Жданов, - что мы, конечно, не собираемся отказываться от Достоевского. Мы
широко издавали и будем издавать его сочинения. Но наши литераторы, наша
критика должны помочь читателям правильнее представлять, что такое Достоевский».
Установку поняли: Достоевского более не печатали
до самой смерти установщика. Но он говорил дочери, причем тогда же: «Это
был великий психолог». К сожалению, я не спросила его, что он имел в виду...»,
заметила Светлана.
Что великого в «психологе Достоевского» узрел для
себя Сталин? Исследователям доступны четыре тома из того собрания сочинений,
что находилось в библиотеке Сталина: два тома «Дневников писателя» и два
- «Братьев Карамазовых». Все сорок помет сосредоточены в одном томе - в
«Братьях Карамазовых».
Поражает, что интересовал вождя не «Великий Инквизитор»,
не Карамазовы. Внимание сосредоточилось на одном образе. На старце Зосиме.
Отчеркнуты, например, слова старца, обращенные к зловещему Федору Карамазову:
«Главное, не стыдитесь самого себя, ибо от всего лишь все и выходит». И
чуть дальше – опять обращение к Карамазову-отцу: «Главное самому себе не
лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь слушающий до того доходит,
что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, стало быть, входит
в неуважение и к себе, и к другим. Не уважая же никого, перестает любить,
а чтобы не имея любви занять себя... доходит совсем до скотства в пороках
своих, а все от беспрерывной лжи и людям, и себе самому. И ведь знает человек,
что никто не обидел его и что он сам себе навыдумывал и налгал для красы,
сам преувеличил, чтоб картину создать, и из горошинки сделал гору – знает
сам это, а все-таки сам первый обижается... и тем самым доходит и до вражды
истинной...»
Может, этот абзац заставил говорить со Светланой
о «великом психологе»? Или другая фраза? Старец Зосима учит: «Любовь деятельная
сравнительно с мечтательной есть дело жестокое и устрашающее» - Сталин это
место жирно подчеркнул. И еще подчеркнул: «Любовь деятельная – это работа
и выдержка». Он был деятельным человеком, обладал огромной выдержкой и считал
себя орудием Провидения – потому, видимо, и ощущал счастливым! Подчеркнул:
«Все праведники, все святые... были все счастливые». Что ж, действительно
верил в личную праведность – высшую праведность избранника Вышних сил! А,
может, есть другое толкование его высокого, хотя и опасливого уважения к
Достоевскому? Например, Сталина явно волновали мысли другого религиозного
персонажа, отца Паисия, о соотношении государства и церкви. «По русскому
же пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство
как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем,
чтобы способиться стать единственной лишь церковью и ничем иным более. Сие
и буди, буди». Мысль подчеркнута, более того, помечена инициалами «Ф. Д.»,
как Сталин делал, когда что-то казалось ему очень важным. И еще подчеркнул
слова отца Паисия: «Не церковь обращается к государству, поймите Вы это.
То Рим и мечта и его... А напротив, государство обращается в церковь, исходит
от церкви и становится церковью на всей земле... От Востока звезда сия воссияет».
От Востока? («Прямо и без обиняков» отец Паисий спрашивает в романе оппонента:
«То есть вы... видите в нас социалистов?».) В проповеди нового «папоцезаризма»
Сталин явно слышал что-то близкое своему идеалу организации власти в тридцатые
годы, когда, числясь «главой церкви», т. е. партии, он из-за кулис управлял
государством! Конечно, я пересказал лишь малую часть замечаний Сталина,
зафиксированных исследователями. Моя задача – не заменить названные здесь
книги, а привлечь внимание читателей к незнакомому, неожиданно возникающему
образу потайного читателя русской классики.
Свободный человек и пределы свободы
Думается, неожиданности в сталинском образе порождаются
контрастом между немалыми интеллектуальными возможностями и пошлым, часто
по-животному грубым поведением его в быту.
В личной жизни он был, что называется, плебеем
(мог, например, сказать недостаточно расторопному главе тайной полиции:
«Смотри, морду набьем!». Мог похвалить наркома обороны: «Мировой вождь,
едри его мать. Читал твой доклад – попало всем, мать их туды» (Илизаров,
стр. 105).Сыграло, конечно, свою роль воспитание в семье сапожника и те
манеры, что господствовали в компании хамоватых семинаристов (читайте Помяловского
- «Очерки бурсы»). Его характер дозревал среди «простых людей», замышлявших,
однако, переустроить мир, а потому считавших любое нарушение морали дозволенным.
Барбюс описал увиденную бытовую сценку: «Сталин смеется, как ребенок...
В салонах, расположенных за бывшей императорской ложей, собрались руководящие
деятели. Какой адский шум они там подняли! Какой хохот! Там были Сталин,
Орджоникидзе, Рыков, Бубнов, Молотов, Ворошилов, Каганович, Пятницкий. Они
припоминали забавные эпизоды гражданской войны... Гомерический хохот, юношеская
жизнерадостность, мощное веселье – короткая свежая разрядка великих бурлаков
реконструкции». Любопытно, всерьез эти «бурлаки» верили в дружеское веселье
«своих»? Скоро трое из семерых будут расстреляны. Четвертый застрелится
сам...
Специфическое «веселье» прямо-таки пенилось в их
компании в молодые 20-30-е годы XX века: щеголеватому и аккуратному кавказцу
Микояну подкладывали на стул помидор, выпившему Калинину подсыпали в рюмку
соль и перец... По-детски веселились! Следы шуток сохранились в письменной
форме. В архиве Маленкова нашли рисунок, сделанный Самим на заседании Политбюро
в 1930 году (в разгар коллективизации!). Вождь неплохо рисовал... Тема рисунка:
«За все нынешние и будущие грехи подвесить Брюханова (наркома финансов –
М. Х.) за яйца; если яйца выдержат, считать его оправданным, если нет –
утопить. И. Ст.». Ловко схваченный карандашом, Брюханов так именно и подвешен
вождем... Впрочем, его не повесят и не утопят. Его расстреляют.
А раньше, в 1923 году, Сталин набросал эскиз с
натуры своего близкого (в то время) друга, «нашего дорогого Бухарчика».
Какая неприязнь (если не ненависть!) уже тогда водила рукой шаржиста! Позднее
Вышинский назовет Бухарина «помесью лисы со свиньей» - именно такая «помесь»
набросана, причем мастерски, на рисунке «друга любимца партии»...
Грубоватое плебейство заслоняло от современников
подлинного Сталина – его пороки, но и многие достоинства (вспомним в параллель,
что шутовские манеры и позы Гитлера скрывали от современников политические
таланты фюрера и реальности его злодейской страсти к уничтожению человечества).
Думается, для Сталина абсолютная власть составляла главное наслаждение в
жизни - достижение высшей степени свободы! Только к полной свободе он стремился,
только ею жил. Он один безбоязненно читал то, что не смел и не мог читать
никто другой, один говорил вслух то, чего не смел высказать никто другой
(чего стоит признание, высказанное на весь мир в знаменитой послевоенной
речи про русский народ: «Любой другой народ прогнал бы такое правительство,
как наше»!!) Примеры безграничной свободы вождя я могу множить. Скажем,
у него был хороший голос (любил с детства петь), и вот, с двумя бывшими
певчими на клиросе, Молотовым и Ворошиловым, затягивали, бывало, на даче
распевы типа «Спаси, Господи, люди твоя» и прочее в таком же стиле...
Многих и разнообразных дарований оказался человек!
Именно он рекомендовал МХАТу ставить «Любовь Яровую», зарубавшуюся Главреперткомом.
Вдумайтесь в сюжет: муж-белогвардеец спасает от гибели в белой контрразведке
жену-большевичку, она же в ответ предает любимого мужа в лапы чекистов...
Поневоле поймешь цензоров! А т. Сталин высказался: наша, большевистская
пьеса – ее приняли. И до сих пор именно так принимают зрители.
Справедливости ради отметим: даже единственно свободному
человеку в стране всеобщего, хотя часто добровольно наложенного на себя
рабства тоже положен был некий предел. Даже ему! Кем? Собственными политическими
заботами... Е. Громов выяснил, например, что руководители РАППа являлись
не «леваками»-литераторами, какими раньше нам казались, а штатными сотрудниками
аппарата ЦК, получавшими зарплаты из кассы, контролируемой т. Сталиным.
Т. е. были не скрытыми троцкистами, как пытались уверять, а сталинскими
кадрами. Их он использовал, пока казались полезными, однако... Однако и
ему до поры приходилось считаться с их предрассудками, предпочтениями, страстями.
Например, они безошибочно учуяли в Булгакове самого крупного литератора
России, но знали, как писатель ненавидит самый дух большевизма и поливали
«врага» с яростью правоверных партчиновников! А Сталин скрытно защищал «Дни
Турбиных», ему пьеса нравилась – за талант. Мы знаем, у него был вкус к
настоящей, высокой литературе... Т. е. скрытно защищал Мастера от своих
цепных псов... Но, с другой стороны, «Бег» он не решился защитить – хотя
на деле пьеса ему тоже нравилась! Но – пришлось уступить... За что они позже
заплатили головами - уступать никогда, никому ни в чем не любил. И ничего
не забывал!
Особо сильно сталинская «несвобода» от собственной
политической линии ощущается в истории с предсмертной пьесой Булгакова –
«Батумом». Пьеса официально была заказана МХАТом к 60-летию Сталина. «Непосредственно
Сталин не выступал в роли заказчика. Это он счел бы унизительным для себя»
(Громов, стр. 126), но, конечно, вождь был в курсе и текст одобрил... Худсовет
принял, Комитет по делам искусств утвердил, практически пьесу уже поставили.
И в последний миг - запретили. Запретить хорошую пьесу о Сталине мог лишь
один человек – понимали все. Удар оказался настолько мощным, что Булгаков
не выдержал: заболел и умер. Вот запись в дневнике Е. С. Булгаковой (18.10.
1939). «Сегодня было два звонка... Генеральный секретарь, разговаривая с
Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что
ее нельзя ставить». Почему нельзя? Почему снят спектакль, который мог прославить
Сталина в дни юбилея, как никакое иное из произведений искусства? Никто
не смел спросить...
Мне видится проницательной версия, высказанная
Е. Громовым: «Если бы пьеса пошла, это означало бы официальное признание
«внутреннего эмигранта», «певца белогвардейщины», «антисоветчика» - первейшим
советским драматургом. Всемогущий диктатор, но заложник собственной идеологической
системы, Сталин на такой шаг не решился... Лучшую пьесу о себе генсек закрыл.
Вынужден был закрыть» (Громов, стр. 129). Такие случаи в его жизни бывали
не раз. Например, долго колебался, отдавая палачам лучшего своего публициста
– Михаила Кольцова. Но... Вынужден был им пожертвовать. «Дело требовало».
Так же колебался, когда принимал решение о казни лучшего плановика страны,
Николая Вознесенского. Благодаря расчетам и планам этого экономиста, выстояла
и выдержала в войну советская оборонная промышленность, своевременно эвакуированная
на восток. Сталин раздумывал: может, не убивать, а перевести его в Госбанк,
вдруг позже пригодится... Но – политический расчет взял вверх.
А вот маршалу Жукову – сохранил жизнь.
Да, иногда он щадил людей - из уважения к их талантам.
Так произошло, например, с Шостаковичем. Сталин по-настоящему любил классическую
оперу, особенно Мусоргского... Новый музыкальный язык Шостаковича, вообще
язык современной музыкальной школы казался ему непривычным, чуждым, неприятным.
Потому-то годами шедшая на сценах страны и во многих театрах мира «Леди
Макбет Мценского уезда» вдруг подверглась гнусному поношению. Шостакович
ждал ареста, но - не дождался. Почему? Может, Сталин ценил его песни? Они-то
оказались доступны по языку, и вождь лично присудил за них ему Сталинскую
премию первой степени. Может, расчетливый Хозяин понимал, что уничтожить
подобный талант легко, а вырастить - трудно?
То же относится к Пастернаку: видимо, Сталин доверился
в сем случае вкусу Бухарина или оценке Щербакова («этот блаженный»). А по
Мейерхольду – ударил. И по Эйзенштейну (у Илизарова любопытное предположение,
что за необъяснимой опалой на «Бежин луг» скрывалось противоречие между
личными вкусами Сталина и политическими интересами, только в той ситуации
он выбрал личные предубеждения: не мог этот кавказский человек стерпеть
прославления мальчика, предавшего отца. Сорвался и ударил по излишне постаравшемуся
режиссеру!).
«Человек может все!»
Интересно поразмышлять, почему вождь народов СССР
практически сделался негласным соавтором установочного доклада академика
Лысенко. В сюжете я различаю два пласта: зримый, ясный, биологический, и
подспудный, но главный, философски-мировоззренческий.
...Вы, наверно, слышали байки, якобы академик Трофим
Лысенко был кем-то вроде Гришки Распутина, мистически убеждал неглупых вождей,
Сталина и Хрущева, в правоте проектов, нелепость которых была видна многим...
Поясню. Идея Лысенко сводилась к тому, что наследственных факторов (генов)
не существует, и наследственность зависит исключительно от внешних воздействий
природы на живые организмы. Почему эта идея вызывала, попросту говоря, ухмылку
у многих ученых? Однажды академик-физик Капица спросил у биолога Лысенко:
«Почему, несмотря на тысячелетние воздействия внешней среды, женщины всегда
рождаются девушками, а евреи – необрезанными?»
На практике, на полях, сельскохозяйственные «открытия»
Лысенко кончались провалом. Тем не менее, он продержался диктатором в биологии
десятилетиями.
Однако после войны положение в сельском хозяйстве
страны стало отчаянным. А в тогдашнем партийном аппарате, к несчастью для
Трофим-Денисовича, работало много талантливых и неплохо образованных, и
обычно (к слову) русских по происхождению чиновников, которых Сталин перед
войной поднял и обласкал. В их среде и возникла идея убрать фанатика-авантюриста
и продвинуть к руководству биологией, а через него в сельское хозяйство
ученых-генетиков. Первым решил эту идею озвучить (исключительно как «личное
мнение») один из любимцев Сталина, будущий зять и сын второго секретаря
ЦК Юрий Жданов.
Но за спиной Жданова-сына просматривался его прямой
шеф, заместитель Суслова Шепилов, а иногда мне приходит в голову: что, если
сам секретарь ЦК Суслов тоже был замешан в антилысенковскую историю? Но
интрига лопнула со страшным треском. Лысенко победил аппарат ЦК, что казалось
невероятным! Смерть, видимо, спасла от опалы и второго человека в государстве,
главного идеолога партии – Жданова.
Как подобное дело Лысенке удалось? И загуляли по
Союзу слухи об оккультной силе непобедимого агронома! Более трезвые головы,
считали, что пружина влияния скрывалась в личном увлечении Сталина ламаркистско-селекционными
проектами. На дачах вождя строили теплицы, куда хозяин мог заходить через
крытые проходы зимой и летом, любил своими руками работать с растениями
(как Ниро Вульф с орхидеями). В разговоре с поэтом Чуевым Молотов вспоминал:
«Лимонник завел на даче... Все ох! Да ох! А я по совести, меньше других
охал и ахал, по мне – на кой черт ему этот лимонник? Какая польза, какой
интерес от лимонника в Москве, я не понимал. Как будто опыты какие-то проводил.
Тогда надо знать это дело». Знаменитый писатель тех лет Петр Павленко изобразил
диалог Сталина с садовником:
«Глядя на Воропаева, он доказывал садовнику что-то,
что их обоих, было видно, интересовало всерьез.
- Вы попробуйте этот метод, не бойтесь, - говорил
Сталин, - я его сам проверил, не подведет.
А садовник... разводил руками:
- Против науки боязно как-то, Иосиф Виссарионович.
При царе у нас какие специалисты тут были, а воздерживались.
- Мало ли от чего они воздерживались, - возразил
Сталин. – При царе и люди плохо росли... Виноград и лимоны нам не только
в наших краях нужны.
- Климат, Иосиф Виссарионович ставит знак препинания...
- Приучайте к суровым условия, не бойтесь. Мы с
вами южане, а на севере тоже себя неплохо чувствуем... – Сталин сделал несколько
шагов навстречу Воропаеву. – Вот садовник – сорок пять лет работает, а все
науки боится. Это, говорит, не пойдет, другое не пойдет. Во времена Пушкина
баклажаны в Одессу из Греции привозили как редкость, а лет 15 назад мы в
Мурманске помидоры стали выращивать. Захотели – пошло... Все дело в том,
чтобы хотеть и добиться».
Великие слова: «Все дело в том, чтобы захотеть
и добиться»! За роман «Счастье» Павленко получил Сталинскую премию первой
степени, а такой ранг премии вождь всегда присуждал лично!
...Что побудило генсека пренебречь мнением не только
научного истеблишмента (чихал он на спецов, «всех этих жебраков»!), но мнением
своего же партаппарата?
...Мне видится, что в конфликте биологических интересов
оказались затронуты самые основы его мировоззрения, взглядов - на жизнь
и судьбу! По Ханне Арендт, прожженных циников, создававших тоталитарный
мир, «связывала глубокая и искренняя вера во Всемогущество Человека. Все
возможно! Они, как и низшие касты, обмануты - но не заговором Уолл-Стрита
или евреев, но наглой и тщеславной идеей, что можно делать все, что все
существующее можно преодолеть силой организации». Восстание Сталина против
генетики видится мне восстанием против Вышних Сил, даровавших человеку жизнь
на Земле, но на условиях, которые не дано изменить, с которыми приходится
считаться всякому - даже вождю. Но он не хотел, не мог ни с какими условиями
примириться. Воспринимал генетику как навязываемую природой силу, с которой
Он, сам Он, вынужден считаться. Не будет этого – ибо, как сказано у Павленко,
«надо только захотеть – и добиться». «Мы не можем ждать милостей от природы,
взять их у нее – наша задача!» Здесь мы коснулись, наконец, темы, которую
можно назвать так: Сталин и религиозное восприятие мира.
В отличие от Ленина, бывшего, видимо, стихийным
атеистом, Сталина воспитали в истово религиозном духе. Да, порвал с традиционной
конфессией, да, последовательно голосовал за жуткие репрессии против церковников,
развязанные Лениным (Сталин видится в той истории более верным сторонником
вождя, чем «мягкотелый» Каменев, даже чем Троцкий, предпочитавший все-таки
политические шаги по разложению церкви). Правда, сам И. В. скрывал личное
участие в безбожных акциях, прикрываясь в глазах общества «воинствующим
безбожником» Емельяном Ярославским, но на деле, как ясно из сохранившихся
архивных бумаг, Емельян был лишь преданным рабом Сталина. Впрочем, вождь
однажды сам обмолвился: жалеет, что большевикам не удалось физически уничтожить
церковь!
Тем не менее...
Гитлер сказал: «Тот, кто считает национал-социализм
чисто политическим движением, не понимает в нем ничего. Национал-социализм
– это больше, чем религия». Для Ленина, возможно, идеология была лишь социальным
орудием (впрочем, Ленин тоже отмечал у себя особый дар, который по-научному
– а как же иначе? – называл «антиципацией», в переводе – предвосхищением).
Но для Сталина большевизм означал много большее, чем политическое учение...
Лениным он восхищался, угадав в нем природный дар
провидения. «В дни революционных поворотов, - вспоминал после смерти Учителя,
- Ленин буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал... вероятные
зигзаги революции, видя их, как на ладони». Ну, а кем он видел себя самого
– подле и потом, после кончины Ильича?
Внутренне Сталина не оставляло ощущение, что в
его судьбе свершается некий замысел Вышних сил - чувство, свойственное многим
людям, поднятым и достигшим - благодаря исключительному, невероятному везению
- исполнения их грез и желаний (Мухаммед тоже видел, как его устами говорит
архангел Гавриил; Наполеон верил, что прозрения на поле боя диктует ему
«красный человечек», являвшийся в видениях). Сталин...
У Сталина имелась странная привычка – писать и
рисовать, заполняя каракулями пустые места на страницах блокнотов, тетрадей,
читаемых книг. На экземпляре пьесы А. Толстого («Иван Грозный») Э. Радзинский
наткнулся на надпись – «Учитель» (такую же надпись он обнаружил на книге
Троцкого). Пошли разговоры о том, кем же были его тайные, истинные учителя.
Но при проверке факта проф. Илизаров установил, что наблюдение Радзинского
оказалось... ошибкой. Надпись «Учитель» (всегда с большой буквы) начертана
на десятках книг из библиотеки Сталина, в его блокнотах, в его тетрадях.
Часто она соединяется росчерком с буквой «Т», или – иногда – с тремя буквами
- «Тиф».
Это слово, часто повторяемое, отражало некую внутреннюю
заботу, скрытое от всех размышление Сталина, охватывавшее вождя постоянно
- при чтениях, на заседаниях, посреди планирования заводов... «Хронологически
эти надписи охватывают почти весь период сталинского правления и не имеют
никакого отношения к смыслу напечатанного в книге, и, скорее всего, через
моторику сталинской руки отражают его глубинную психологическую установку»
(Илизаров, стр. 78). Какую именно? Профессор Илизарова расшифровал надпись
так: она гласит - «Учитель из Тифлиса».
«В истории человечества, - пишет он, - «Учителями»
называли, главным образом, пророков, в особенности первенствующего среди
них – Иисуса из Назарета. Согласно евангельской традиции, Иисуса... стали
именовать Учителем простых людей («рабби» по древнееврейски)... Затем он
прошел обряд посвящения у Иоанна Предтечи, как Сталин у Ленина. Надеюсь,
мне простится столь кощунственное сравнение, но оно лежит на поверхности.
Как «Учитель из Назарета», будучи по времени вторым после Иоанна Крестителя,
стал в силу Божественной благодати первенствующим, так и «Учитель из Тифлиса»
возвысил себя над всеми, в том числе над великим предшественником... Нынче
всем известен только один «Учитель из Тифлиса» (Илизаров, стр. 79).
Все сильнее и сильнее ощущал он себя мессией –
по-еврейски, Машиахом. Спрашивается, какие же законы генетики смеют препятствовать
воле Машиаха?!
(Однажды, читая Анатоля Франса, он отчеркнул: «Если
бы нужно было выбирать для себя религию, Наполеон избрал бы обожание солнца,
которое все оплодотворяет и является настоящим богом земли» - и сбоку приписал:
«Хорошо!» (Илизаров, стр. 40).
Пойдем дальше. Атрибутом неизбежно является народ-богоносец,
Избранный народ. Мог он выбрать на эту роль евреев? Никак. Не потому, что
был юдофобом. Да, был хамом, да, мог по-уличному оскорбить не понравившихся
ему евреев, назвав «жидами». Но - выдвигал преданного Мехлиса или работящего,
как паровой молот, Кагановича и многих-многих других. (Кстати, и Ленин не
потерпел бы в близком окружении подлинного антисемита – у В. И. была острая
аллергия на данное заболевание.) Антисемитизм, который справедливо наблюдают
в политике Сталина последних примерно шестнадцати лет правления, имел источником
не неприязнь к евреям, тем более - не разочарование в позиции Израиля на
мировой политической карте, как предполагают некоторые политологи. Антиеврейские
тенденции стали обозначаться в его политике, в том числе кадровой, по-видимому,
с 1936-37 гг., т. е. задолго до союза с Гитлером и тем паче до появления
Израиля. Мне видится, что в личности Сталина произошел весьма традиционный
в XX веке процесс эволюции. Когда миру является Машиах, ему необходим народ-богоносец!
Наилучшей, в сущности, единственной кандидатурой для Сталина в такие богоносцы
мог годиться только один народ - русский. Молотов (опять же в беседах с
Чуевым) вспоминал: «Не зря Сталин занялся вопросами языкознания. Он считал,
что когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому
вел (! – sic. М. Х.), главным языком межнационального общения станет язык
Пушкина и Ленина...» Но когда народ-богоносец уже явлен миру, его претензия
на Избранность всегда наталкивается на древнюю и более обоснованную еврейскую
заявку. Хотели того евреи или нет, они виделись конкурентами богоносцам.
Любым. То, что им была обещана грядущая победа – что чудилось нестерпимой
обидой для всякого нового претендента. По-моему, не был Сталин ни антисемитом,
ни русским националистом – а был он лже-машиахом, который сделал ставку
перед Богом на русских – и потому естественными соперниками увидел евреев.
Такой видится мне сия мистическая история.
Последнее слово: печать!
На чистых листах книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм»
проф. Б. Илизаров нашел запись Сталина:
«1) слабость
2) лень
3) глупость
единственное (это слово подчеркнуто – М. Х.), что
может быть названо пороком (и это слово подчеркнуто – М. Х.). Все остальное
– при отсутствии вышесказанного – составляет, несомненно, добродетель (слово
подчеркнуто – М. Х.).
NB! Если человек
силен (духовно)
деятелен
умен (или способен)
- то он хороший (тоже подчеркнуто – М. Х.), независимо
от любых пороков» (Илизаров, стр. 81).
Здесь изложена суть его видения мира, если хотите,
главная жизненная установка. Человек должен быть силен, деятелен и умен
– ничего другого не требуется ему для добродетели. Культ силы и деятельности
– и без оглядок на мораль и долгие размышления («чего думать – делать надо!»)!
Эти принципы он вложил в свой народ, в своих подданных. В нас с вами. Соблазн
велик, ибо кажется, что сия упрощающая формула ведет к успехам - в жизни
и истории.
Но успехи продержались исторически ничтожный срок
- менее сорока лет. Все созидаемое развалилось. В 1943 году он говорил Молотову:
«Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер
истории безжалостно развеет ее». Что ж, мусора, правда, нанесли. Но останется
Сталин символом все-таки если и не личного банкротства, то – великой угрозы
бытию человечества.
...Мессир Воланд, покидая Москву, увидел приближающегося
к себе повелителя империи и сказал: «Мне нравится то, что он делает». «Прогрессивные
публикаторы» выкинули этот абзац из известного нам текста: не гоже, мол,
великому Булгакову положительно судить о наместнике Воланда на земле. Они,
видимо, подзабыли, кто есть Воланд для человечества и соответственно – кто
есть его любимец, пусть и одаренный всяческими талантами и умениями. Если
перевести термин «лжемашиах» на русский язык, то ближе всего окажется значение
- антихрист. Со всеми плюсами и минусами данного образа в религиозном российском
видении.
