Молодым и красивым помнится мне Борис Ильич Зайденберг.
Он всегда был таким: прекрасным, ярким, добрым, талантливым и мужественным.
Таким и остался. Теперь уже навсегда. За долгие годы знакомства редко видел
его улыбающимся, радостным. Пожалуй, несколько раз, когда приходил он к
нам в гости вместе с Анжелой, своей тогдашней женой, жительницей Германии.
А обычно глаза его были печальными-печальными. Я на это внимание обратил
еще в мастерской Губы – Иры Губаревой. Губа – школьная подруга моей жены.
Это в прошлом. А в настоящем – мой друг. Она художница. А мастерская ее
была во дворе русского театра. Естественно, актеров там водилось множество.
Я, хоть и не актер, тоже любил там бывать. Губа роскошно варила кофе. Да
и компания всегда интересная… Там и с Борисом Ильичем познакомился. А потом,
время спустя, стал он бывать в нашем доме. С Анжелой… Это я уже говорил.
В библиотеке у Иры бывал он, правда, еще чаще. (Ира – сестра моей жены,
Ирина Борисовна Шайкевич, к сожалению, покойная).
Я посмотрел за свою жизнь многие сотни спектаклей.
Есть запомнившиеся, есть те, что просто отняли время. Из запомнившихся,
из «самых-самых» особняком «Царь Федор Иоаннович» со Смоктуновским в роли
Федора и Зайденбергом в роли Бориса. Вернее, это не один спектакль, а череда
репетиций и спектаклей в первый приезд Смоктуновского. На первых репетициях
Иннокентий Михайлович практически сам сыграл весь спектакль. Все роли… Кроме
роли Бориса. Актеры ходили за ним, что-то записывали… Мэтру это нравилось.
- А вы почему не записываете? – вдруг спросил он
Бориса Ильича.
- А зачем? – удивился тот. – У меня все тут! –
с этими словами он приподнял свой черный свитерок и похлопал себя по животу.
И действительно, когда пошли спектакли, Борис был
нисколько не хуже Федора. Каждый новый спектакль был другим. В зависимости
от настроения, мироощущения Смоктуновского. Играл Иннокентий Михайлович
гениально. Но Борис Ильич играл не хуже!
После завершения гастрольных спектаклей, на ужине
у нас дома, слегка выпив, я сказал Иннокентию Михайловичу о том, что, на
мой взгляд, Борис был ничуть не хуже Федора. Смоктуновский, слегка опешив,
все-таки со мной согласился. Но потом добавил:
- Я – царь! А он будущий царь!
Еще чем Борис Ильич меня поразил в те годы – талантом,
и огромным, скульптора. Лепил он маленькие, с сигаретную пачку, слегка шаржированные
портреты знакомых, в основном актеров. Это было так узнаваемо и точно. Помню,
выпрашивал у него «ну, хоть одну-у-у!…», но, увы, не судилось.
Борис Ильич как-то неожиданно для всех бросил актерский
труд и стал режиссером. Удачным и удачливым режиссером, боготворимым актерами.
Еще бы, прежде малоизвестные актеры становились звездами в его спектаклях.
Но… Актера – Зайденберга не хватало! Не хватало публике, не хватало коллегам…
По сути, так никто до конца и не понял, почему Борис Ильич покинул сцену.
Версий имелось множество. Лично я считаю, что такому великому актеру просто
не хватало адекватного режиссера. А подчиняться серости, играть в посредственных
спектаклях посредственных же режиссеров ему просто надоело. Последним режиссером,
с которым успешно работал Борис Ильич был Виктор Максимович Стрижов. Герострат…
Федор… А ведь, по сути, Зайденберг был настолько сильнее партнеров, что
в спектаклях происходил эффект, который я как-то назвал «эффектом Жеглова».
Отрицательный герой в исполнении Бориса Ильича настолько превосходил своего
положительного оппонента, что весь спектакль звучал по иному. По-Зайденберговски.
Взять тот же спектакль «Забыть Герострата». Борис Ильич играл Герострата.
Ну, отрицательней героя не бывает. Но… В какой-то момент симпатии публики
перешли на его сторону. И когда полностью положительный и правильный герой
Павла Михайлова – прекраснейшего, кстати, актера, - убивал Герострата, то
по залу несся вздох сожаления.
При встречах с Борисом Ильичем мы часто говорили
о том, как он необходим сцене. Он не говорил «нет», но от актерской работы
уклонялся. Помню только один случай, когда Борис Ильич твердо обещал сыграть.
Мы сидели в СТД после того, как все вместе собрались отметить одну из годовщин
Ириной смерти. Люди уже разошлись, только Борис Ильич, Толя Антонюк – мой
близкий друг, актер и режиссер и Валера Бассэль – актер, в прошлом, русского
театра, режиссер и автор передач «Хаббад», остались допивать. Разговор зашел
о своем маленьком театре, о «Короле Лире»… Оказалось, что этот спектакль
– мечта каждого из нас. Думали над тем, как достать денег, как создать театр…
В последние месяцы жизни Борис Ильич побывал в
Америке. Приехал окрыленный. Он рассказывал Тамаре Афанасьевне Сазоновой,
другу нашей семьи и другу Бориса Ильича, о том, что деньги, вроде, найдены,
звал ее директором этого нового театра… В те же, примерно, дни встретились
мы на Пушкинской угол Троицкой. Поговорили, немного помечтали…
Разве мог я знать, что вижу его в последний раз?
Тогда же были написаны стихи, посвященные Борису
Ильичу.
Лир (актер)
Б.И. Зайденбергу
Какою фразой исчерпалось
Его терпение? И он
К себе, к другим утратив жалость
Шел, как на плаху, на прогон.
Партнеры упивались речью.
Старались и оркестр, и хор…
Да, драматург, конечно, вечен,
Но так бездарен режиссер.
Катилось действо, как лавина,
Всех подминая и губя.
Но вот – последняя картина.
Глоток последний… Для себя!
И как-то вдруг не стало зала,
Пространство сузилось… Тюрьма!
Зачем партнерша зарыдала?
Зачем суфлер сошел с ума?
Как суд, как будто к «высшей мере…»
Все обретали голоса.
Но оставалось до премьеры
Еще бездонных три часа.
Но премьера не состоялась…
***
А тут я расскажу сразу две истории, вроде бы не
имеющие друг к другу отношения. Действительно: величайший актер и… женщина-милиционер
в далеком и не всем известном городе Ургенче. А поди ж ты – сплелось…
Это прозвище придумал не я, а Иннокентий Михайлович
Смоктуновский. Было дело, играл он в Русском драматическом театре роль царя
Федора в пьесе А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Это были гастрольные
спектакли. Он приезжал дней на десять, играл спектаклей 5-6, потом уезжал…
И все это время его бдительно опекала администратор театра по имени Фира
Наумовна. Дама была впечатляющая. Рост под метр восемьдесят, вес – далеко
за сто килограммов.
- Моя Дюймовочка, - ласково говорил о ней Смоктуновский.
Наша семья тоже по-своему опекала великого актера,
в частности, мне, порой, приходилось относить ему горячие обеды прямо в
театр, где он оставался после утренней репетиции. Фира Наумовна бдительно
контролировала качество принесенной еды и почти не давала пообщаться с великим
актером. Я злился. Жаловался домашним. Мы все это обсуждали... Так что,
прозвище «Дюймовочка» запомнилось.
А теперь к делу. Надо сказать, что, работая в Средней
Азии, я чаще всего улетал домой из Ургенча, где досмотровой дамой в аэропорту
работала особа, намного превосходящая габаритами, уже упоминавшуюся, Фиру
Наумовну. Такой себе гигант в милицейской форме.
- Дюймовочка! – выпалил я, увидев ее впервые.
Вряд ли она знала о том, кто такая Дюймовочка,
но возненавидела меня накрепко, что не замедлило сказаться на темпах и порядке
прохождения мной досмотра в Ургенчском аэропорту. Каждый шов одежды, вплоть
до трусов, тщательно проверялся, аналогичное действо происходило и со всем
содержимым сумки. Это утомляло, раздражало, но ничего поделать с этим было
невозможно. Терпел… Так продолжалось годы и годы. Однажды, роясь в моей
записной книжке, нашла она с десяток почтовых квитанций. Я тут же был обвинен
в контрабанде посредством посылок. Торжествующая Дюймовочка потащила меня,
несчастного, к начальству. Робкие попытки объяснить что-то она игнорировала.
Слава Богу, начальство быстро разобралось, что квитанции телеграфные, и
я был отпущен с миром, а Дюймовочка с позором. От этого она еще больше меня
«полюбила».
Надо сказать, что начало 90-х годов было временем
всеобщего дефицита. Однажды, в каком-то сельском магазинчике удалось добыть
горчичный порошок – вещь абсолютно необходимую в домашнем хозяйстве. Дело
в том, что горчичным порошком в нашем доме… мыли посуду. Сейчас, при полном
изобилии моющих средств, такое и в голову никому не придет. Но тогда… Такому
способу мытья тарелок обучила мою тещу Лидия Филипповна Полякова, и способ
этот прижился, более того, стал незаменимым. Так что, сами понимаете, порошком
я затарился капитально. Упаковал его в два целлофановых пакета, один в другом,
и аккуратно уложил в сумку. Конечно же, при досмотре Дюймовочка радостно
наткнулась на этот пакет. Торжеству дамы пределов не было! Сами понимаете,
что она навоображала себе. Мои слова о том, что это обыкновенный горчичный
порошок были проигнорированы. В комнату досмотра пригласили свидетелей,
каких-то чинов не то ГБ, не то милиции. Мне предложили честно признаться
в контрабанде наркотиков и добровольно вскрыть пакет. Я честно признался,
что везу горчичный порошок, а вскрывать пакет отказался, ибо совсем не хотел,
чтоб его содержимое впоследствии рассыпалось по моей сумке. Тогда Дюймовочка
сама взорвала пакет, более того, сунула туда нос. Вероятно, она, при этом,
втянула в себя воздух. Что тут сделалось! Дама из красной стала багровой
и принялась чихать. Делала она это не переставая, так что остальным чинам,
для того, чтоб удостовериться, что в пакете именно горчица, пришлось буквально
выдирать «контрабанду» из ее стиснутых пальцев. Передо мной извинились и
предложили пройти на посадку. Каюсь, но я медленно-медленно собирал свои
манатки, чтоб насладиться зрелищем натужно чихающей Дюймовочки.
Странно, но после этого она практически перестала
меня замечать. Вещи досматривала формально, а обыски не проводила вообще.
А жаль, ибо в укромном уголке моей сумки постоянно лежал средних размеров
пакет с красным перцем...
***
Уехать?
Но, говорил уже, не люблю дорогу. В дороге всегда
что-то случается. А если не случается, то она оказывается просто длинной.
Опять же – попутчики. А это новые знакомые. Бывают и приятные. Но, поди,
узнай, с кем тебе окажется по пути. Вдруг не угадаешь! Или ошибешься. Или
не доедешь…
Стояли мы в декабре 81 года в очереди за билетами
в Москву. Мы – это я со товарищи. Назовем их Юра и Вова, тем более что их
действительно так зовут. Юра сейчас известный писатель по фамилии Перов,
а Вова Заславский нормально живет себе на Брайтоне. А тогда… Тогда мы только-только
водрузили машины, на которых проработали весь полевой сезон, на платформы,
чтоб они, без нас уже, домой добирались. А мы – без них.
Стоим, значит, в очереди, гадаем – хватит билетов
или нет – поезд-то проходящий.
Уже у самой кассы подошла к ним женщина, почему-то
сразу представилась, как Инна, и попросила купить для нее два билета.
- Для меня и моего спутника, он в Ташаузе сядет…
Жалко, что ли? Купили ей два билета. Она поблагодарила.
С тем и расстались. А вскоре и поезд подошел. Билеты мы себе взяли в СВ.
После тяжкого полевого сезона хотелось хоть минимальных удобств.
Расположились, достали выпить-закусить, карты…
О странной женщине, конечно, позабыли. Но она объявилась вскоре, после Ташауза.
Пришла со своим спутником, которого звали Иосиф. Бородатый, наших лет или
чуть старше… Разговорились. Они рассказывали о Бухаре, о жизни бухарских
евреев. Я так понял, что они специально к ним ездили.
Нам, честно говоря, не до того было. Опять же пуля
не расписана…
Потом они еще заходили…
- Странные у вас гости! – не то констатировал,
не то предупредил проводник, у которого мы по бешенной цене покупали водку.
Короче являлись выгодными и приятными клиентами.
Потом, уже в Гурьеве, предупредил еще раз… Дело
в том, что стоянка в Гурьеве длинная и можно вполне успеть приобрести банку-другую
черной икры. Там она очень дешева была – 25-30 рублей за литровую банку.
Торговали икрой местные железнодорожники, так что и ходить далеко не надо.
Собрались мы за икрой, а проводник и шепчет: -
Не надо вам икру сегодня покупать!
Не надо так не надо. Мы и тогда никак не связывали
предупреждения проводника с нашими странными гостями Инной и Иосифом.
А на Казанском вокзале, прямо на перроне их арестовали.
Я тогда впервые увидел, как арестовывают людей.
Потом, несколько лет спустя, узнал я и фамилию
Иосифа – Бегун.
Читал в газетах всякую гадость о нем, а видел его
глаза. Настоящие и грустные.
А ведь он и Инна тоже домой добирались.
