Rubenchik1

К восьмидесятилетию со дня рождения профессора Г.И. Каца (1924-1978)

Математики говорят языком знаков и цифр. Пятьдесят четыре и восемьдесят. Первое число -- возраст, когда он ушёл от нас. Второе – юбилейная дата. Разница между этими числами – время роста его славы учёного. Эта планка ещё не поднята до конца.

Дружба наших семей родилась в двадцатые годы прошлого столетия и продолжается по сей день. Сменились поколения, и всем, знавшим Г.И. пора рассказать о нём. Надо поспешить, чтобы успеть.

В последний раз мы побывали на Гостомельском кладбище в Киеве два года назад. Мы уже давно живём в Германии, и за его могилой теперь следят другие люди. Мы уверены, что они, как и мы раньше, будут находить на могильной плите его памятника остатки цветов - следы эстафеты памяти.

Смешное словосочетание: «кладбище живёт», но оно меняется и становится неузнаваемым. Раньше к его могиле вела широкая просека. Сейчас каждый клочок старого кладбища застроен. Приходится протискиваться по узкой тропинке между бетонными блоками ограды и новыми каменными пришельцами. Важно не сбиться со счёта. Кажется, его памятник против семнадцатого блока. Бюст узнаваем, благодаря слегка выпяченной губе. Но этого человека, воплотившего в себе мягкость и доброту, так трудно воспринимать одетым в камень.

Математики - люди строгие, признающие только логические построения, язык символов и цифр. Но в некрологе, напечатанном в «Успехах математических наук » они нашли формулу любви для характеристики Георгия Исааковича Каца : «Его скромность граничила с застенчивостью, а доброта и душевная чуткость – с самопожертвованием». Его ученик и талантливый последователь Л.И. Вайнерман писал, что скромность учителя не знала пределов.

Здесь каждое слово-правда, но это только доля правды о человеке, для которого определение: «праведник» -- истина без преувеличения.

Г.И. Кац

Любовь к Г.И. мне была передана по наследству. Его родители подружились с мамой в Одессе ещё в двадцатых годах. Г.И. родился задолго до маминого замужества и моего появления на свет. Свою нерастраченную тогда любовь и женскую нежность она отдавала маленькому сыну своей подруги. Ласковый мальчик сразу к ней привязался, и она до конца жизни оставалась для него родным человеком, верным другом и советчицей в житейских проблемах.

В тридцатые годы наши семьи оказались в разных городах, но в конце войны воссоединились в Киеве.

У людей одарённых, особенно математиков, талант часто проявляется в юные годы. Г.И. с детства обладал выдающимися математическими способностями, которые позволили ему в 16 лет поступить в Киевский университет. Во время войны в эвакуации он продолжал учёбу в Свердловском университете, где единственным на математическом факультете удостоился стипендии имени Исаака Ньютона. Неожиданно военком, окопавшийся в тылу вершитель судеб студентов, решил отправить его на учёбу в Военно-медицинскую академию. В то время это означало, что ему как военному навсегда закроется путь в математическую науку, которой он решил посвятить жизнь. Разъярённый военком, самодур и антисемит, услышав его категорический отказ, в качестве наказания отослал студента в штрафной батальон, в котором отправки на фронт ждали уголовники и деклассированные элементы. Для «перевоспитания» оборванных и голодавших солдат после занятий заставляли много часов заниматься на солнцепеке уборкой урожая на полях.

В один из дней, не выдержав каторги, Г.И. в обмороке свалился возле стога с соломой. После окончания работ искать его не стали. Очнулся он глубокой ночью и долго не мог понять, что с ним. В беспамятстве добрался до воинской части, где его сочли сначала пьяным, а потом дезертиром. Почерневший от солнца, высохший, с потрескавшимися губами, он не мог вспомнить своей фамилии. Шкала градусника оказалась короткой. Больше сорока двух. Брюшной тиф. Два санитара за руки и за ноги оттянули его в палату смертников.

Но мир не без добрых людей. В санчасти нашёлся человек, который не поленился заглянуть в документы умирающего солдата. Оказалось, что родители бывшего студента живут недалеко - в Первоуральске. Приехала мать- Любовь Григорьевна и свершилось чудо – она выходила умирающего сына, десять дней не приходившего в сознание. Это было вторым его рождением, выздоровлением, но не полным. Источник сердечного заболевания, к сожалению, остался.

После выписки из госпиталя его зачислили в военно-фельдшерское училище. Он служил, осваивал азы медицины, а вечерами, иногда по ночам учился. Заочно прошёл два курса университета, а после окончания войны и демобилизации сдал на «отлично» все экзамены и поступил сразу на пятый курс Киевского университета.

Потом учёба в аспирантуре у одного из выдающихся современных математиков, в будущем академика Н.Н. Боголюбова, который хотел предложить талантливому ученику место ассистента на своей кафедре. Но начавшаяся волна государственного антисемитизма сделала невозможной его работу в университете, и он был направлен преподавателем в Житомирский пединститут.

Главным и постоянным на протяжении четверти века местом работы Георгия Исааковича Каца стало военно-инженерное авиационное училище. Помню, как я ожидал его у ворот этого учреждения, расположенного рядом с площадью Урицкого. Возле ворот - часовые, человек в военной фуражке выглядывал через окошечко проходной. Сквозь металлические прутья ограды был виден длинный газон и плац, по которому маршировали солдатики. То ли казарма, то ли место заключения, и что делал в военном техническом вузе такой абсолютно гражданский Г.И.?

Однажды я спросил его об этом и с удивлением услышал, что место его работы имеет и положительные стороны:

-Ни тебе политзанятий, ни воспитательной работы со студентами, «агитаторства» или посещения общежитий. Самоограничение талантливого человека, к тому же еврея, живущего в стране с тоталитарным режимом.

На самом деле работа в «режимном» вузе наносила Г.И. большой моральный ущерб. Его, человека обязательного и безотказного, принуждали к непосильной педагогической нагрузке, которая была немыслима для учёного-педагога «на гражданке». Изнуряли его и бесчисленные консультации. Он был лишён возможности общения с иностранными коллегами. Не мог иметь аспирантов, руководителем которых формально считался его друг, видный учёный из Института математики АН УССР. Но Г.И. с любовью и симпатией относился не только к слушателям и адъюнктам, но и к коллегам по кафедре, и безотказно помогал всем, кто к нему обращался.

В таких условиях трудно было выкраивать время для собственной научно-исследовательской работы, участия в семинарах в университете и Институте математики, общения с коллегами, без которого немыслимо научное творчество.

Несмотря на трудности, Г.И. сделал докторскую диссертацию, которую с блеском защитил в Московском Государственном Университете им. М.В. Ломоносова, потом стал профессором.

С позиции сегодняшнего дня непонятно, почему, завоевав крупное научное имя, талантливый учёный по-прежнему ещё много лет оставался «под сенью дружеских штыков». Дело в том, что за забором училища была отгороженная от мира «железным занавесом» «гражданская» зона страны, занимавшей шестую часть суши. Оазисы с более либеральным духом были в научных городках за Уралом, в Сибири, но в Киеве учёный - еврей не мог бы найти работу. Он горячо любил пожилых родителей и боялся, что отъезд из родного города сломает их жизнь.

Справедливости ради следует сказать, что вокруг Г.И. в училище сложился особый климат доброжелательности и любви со стороны коллег и курсантов. Все понимали, что он талантливый и перспективный учёный, и гордились им. Память о нём и сейчас жива, когда через много лет «бойцы вспоминают минувшие дни».

В моём архиве хранятся фотографии его родителей. Любовь Григорьевне, высокой яркой шатенке с красивыми карими глазами и широкой улыбкой, были присущи все черты одесситки. Она была открытой, жизнерадостной, очень гостеприимной и, как многие одесские женщины, старалась, чтобы последнее слово оставалось всегда за ней. Отец Жоры подчинялся её главенству в семье.

Исаак Моисеевич Кац, высокий, стройный красивый, был истинным интеллигентом. Его знания в области химии и физики были энциклопедическими. Многие годы он был доцентом в Киевском технологическом институте лёгкой промышленности, и лучшего педагога я не встречал.

Г.И. оказался удачливым не только в «выборе» родителей, но и в той сфере, где большую роль играет лотерея. У его жены Галины Ивановны Мезенцевой красота, остроумие, живость, прекрасная русская речь сочетались с хорошими деловыми качествами. В Киевском университете она была одним из любимых преподавателей на кафедре русского языка для иностранцев.

Мы всегда рады, когда сквозь годы, расстоянья и болезни по телефону звучит её неизменившийся молодой голос.

Сын Гали и Жоры Миша Мезенцев успешно окончил физмат Киевского университета и стал программистом. Лучшие черты его характера проявились, когда семья Мезенцевых эмигрировала в США. Он успешно преодолел известные всем иммигрантам трудности, занял прочное место в американской среде и воспитал прекрасную дочь.

Г.И. был человеком с гипертрофированным чувством долга и ответственности перед семьёй, близкими людьми и перед наукой, которой он служил, и одновременно самым строгим судьёй самому себе. Мы очень часто общались с ним, поскольку его «окрестности» включали и нашу квартиру в доме на улице Костёльной. В соседнем парадном «дома академиков» жил до отъезда в Москву его научный руководитель Н.Н. Боголюбов. Ожидая аудиенции, Г.И. с юмором рассказывал об уникальных способностях и образе жизни учителя, математического гения не только в рамках Советского Союза.

Любовь Григорьевна была очень гостеприимной хозяйкой, большую радость ей (и нам, её гостям) доставляли семейные и другие праздники в их квартире на Большой Подвальной 14. Свою лепту вносила и Галина.

Во все времена стол радовал своим изобилием. Здесь собирались друзья дома, среди которых кроме математиков были люди разных специальностей и интересов. Их с полным правом можно было отнести к числу «шестидесятников» с либеральными взглядами, которые тогда приходилось скрывать.

Математики оценивают друг друга жёстко, по «Гамбургскому счёту». Способности у всех были разными. Некоторым Г.И. помогал в их исследованиях и оформлении диссертаций, но никогда посторонним об этом не рассказывал. Но было то, что объединяло этих разных людей — добросовестное служение математической науке, будь то исследования, чтение лекций в вузах, или на специальных курсах, организация семинаров по внедрению математических методов в инженерном деле. Объединяло его друзей и весьма критическое отношение к советской власти.

На эту тему мы не раз беседовали, и Г.И. пару раз мне советовал поступать в острых ситуациях как Швейк на проповедях его однофамильца фельдкурата Отто Каца.

Доброжелательность Г.И. и готовность поделиться знаниями была безграничной, и мы все этим пользовались. В его супружеской спальне, служившей кабинетом, я встречал многих «жертв» математики – студентов, коллег по работе, просто знакомых, их детей и родственников, которым он помогал.

О том, что Г.И. талантливый математик я знал от его коллег. Его хвалил и друг нашей семьи, выдающийся современный математик Марк Григорьевич Крейн, которому впоследствии была присуждена Филдсовская премия. При мне он поздравил Жору с выходом его статьи в Докладах Академии Наук СССР.

Г.И. создал оригинальную теорию кольцевых групп, которая ещё при его жизни была названа зарубежными учёными: «Алгебры Каца». Международные семинары, посвящённые его исследованиям, состоялись в Марселе и Берлине. Он знал о них, радовался в душе, но не любил рассказывать о своих успехах. Скромность была одной из главных особенностей этого человека. Своему ученику и последователю Л.И. Вайнерману учитель предложил первую статью опубликовать самостоятельно, а вторую – в соавторстве. Небывалый пример доброжелательности и скромности!

Накануне страшного дня ничто не предвещало трагедии. Мы в узком кругу отмечали 80-летие Любовь Григорьевны. Они с Исааком Моисеевичем жили тогда на шестом этаже уютной квартиры на площади Дзержинского. Болевшая раньше Любовь Григорьевна чувствовала себя лучше, и уставший сын с любовью и радостью следил за матерью.

Страшный звонок под вечер 20 мая 1978 года застал меня в гостях.

Сердечный приступ. Разрыв аорты.

Я не помню, как добрался до квартиры друзей на Большой Подвальной, кого там застал. Помню только полуоткрытую дверь в Жорин кабинет и безжизненно свисавшую с дивана его руку.

Говорили, что на панихиде в военном училище был весь личный состав во главе с генералом. Хоронили его со всеми воинскими почестями. Я не решился взглянуть на его лицо в открытом гробу. К раскрытой могиле подъехали две машины, и моя мать, рыдая, обняла окаменевшую от горя Любовь Григорьевну.

На могильном холмике временно был поставлен военный памятник – треугольная деревянная стела со звездой.

Потом Кацы и Мезенцевы объединились в одной квартире на Героев революции. Старики старались держаться, особенно Исаак Моисеевич, который в период продовольственных трудностей ходил среди опустевших магазинов с тележкой на колёсиках. Его благородство и любовь к близким проявились даже в последние часы жизни. Стараясь не тревожить больных жену и невестку, он сам вызвал для себя скорую помощь, лёг в постель, но не смог дождаться приезда врачей…

Вслед за ним после тяжёлой болезни умерла Любовь Григорьевна. Через полтора года Миша с семьёй и Галина эмигрировали в США.

…Пробираясь по узкой тропе к памятнику, мы не сомневались, что пока живы знавшие Жору люди, «трава забвения» не вырастет на его могиле. Но не знали, что она уже служит местом поклонения его коллег. Что её дважды посетил известный французский математик M.Enock, один из авторов книги «Алгебры Каца» (1992). Об исследованиях Г.Каца позже написана и книга Masaki Isumi и Heideki Kasaki в Японии (2002).

Развитию теории алгебр Каца теперь посвящаются всё новые конференции и семинары в разных странах мира.

Как несправедлива судьба! Он так и не узнает, что его труды опередят время и окажут влияние на развитие целой области математики. Но мы, родные и близкие ему люди, не только математики, вовремя смогли понять прекрасную алгебру его души. Он знал об этом и любил всех нас.