Schapiro1

Захватывающая книга! Фраза за фразой, она держит внимание читателя на пределе, отрывает от работы и от домашних дел, не даёт вовремя сойти на нужной остановке...

Название напоминает нам известный труд И. И. Мечникова «Этюды оптимизма», посвящённый долголетию. В некотором смысле роман Дудакова тоже посвящён долголетию, но только духовному и культурному. Перед лицом неотвратимой смерти и не без влияния философии бессмертия Николая Фёдорова пишет Мечников свою замечательную книгу о практике жизни и об ответственности человека за свою жизнь, требующей постоянной борьбы против смерти как таковой во всех её проявлениях. Когда я впервые взял книгу Дудакова «Этюды любви и ненависти» в руки, то прежде всего вспомнил книгу Мечникова. И правильно. Книга Дудакова – это тоже борьба со смертью.

Широким языкомощным потоком описывает Дудаков как историк и документалист время и пространство бытия еврейского народа в российской диаспоре. Однако, по прочтении нескольких страниц предстаёт перед нами иная перспектива, книга – роман, а Дудаков – романист, как за 900 лет до него Кэнко Хоси в японской литературе.

По композиции Дудаков-литератор – кубист. Его сюжет разворачивается отражениями в гранях свидетельств и документов. Но в центре всегда стоит человек, герой своих времени и пространства, оказавшийся в собственной судьбе, как любопытный посетитель в зеркальной лавке. Пришёл за зеркалом, а видит самого себя со множества сторон.

Дудаков – профессор истории Иерусалимского университета, только что вышедший на пенсию. Его главная тема – История Евреев в России и, в особенности, История Филосемитизма и Антисемитизма в России. Его предпоследний фундаментальный труд так и называется: «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России».

Мировую известность приобрело его историческое, или как я его называю,
палеокриминологическое исследование возникновения «Протоколов Сионских
Мудрецов». То, что "Протоколы" – мерзкая антисемитская подделка, было
известно и до Саввы. Но только Савва Дудаков, смог свести воедино и
обработать десятки тысяч документов, и выудить из них доказательства участия правительств, имена зачинщиков, финансистов и исполнителей, распутать хорошо заметённые следы.

Мне бы хотелось когда-нибудь написать роман о самом Савве и его семье. О том, как его дед был украден и отдан в кантонисты. Там он получил фамилию
Дудаков из-за своих необычайных музыкальных способностей, но избежал
крещения и сохранил еврейство. О том, как Савва в советское время тайно
женился под хупой, как изучал антисемитизм, выдавая себя перед антисемитами
за христианина, как он стал автором православных трактатов против
антисемитизма, создававших серьёзные проблемы у оголтелых антисемитов до тех пор, пока им не удалось выяснить, что борец против антисемитизма "отъявленный еврей".

Кого же напоминает нам Савелий Дудаков? Ведь, не может что-либо великое ничего не напоминать и ни на что не опираться. Мне он напоминает в особенности двух писателей: «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Записки от скуки» Кэнко Хоси. Да и во времени эти трое расположились довольно равномерно, как следы двухтысячелетнего путешествия во времени уж не самой ли г-жи Стори Гешихтовны Клио из античной Греции в средневековую Японию и потом в сегодняшний Израиль, по 1000 лет на каждый шаг.

Книга Саввы Дудакова боговдохновенна. Она продолжает Библию, она честна перед судом Господним и прекрасна как явление высшего мира, где живут Справедливость и Утешение. Не как обвинитель повествует автор и не как защитник, но как проситель о милосердии и охранитель памяти, и проводник достоинства человека, так сильно попранного многими событиями истории человеческой.

Вот один пример: «Есть одно место в Библии – диалог между Господом и Авраамом, когда патриарх умоляет Всевышнего о прощении грешного града, если в нём найдутся десять праведников. Тяжкий грех совершили украинцы перед Богом, подняв руку на Его народ, они запятнали свою совесть неслыханными и жестокими убийствами евреев во времена хмельнитчины, „колииевщины“ (колїй = повстанец), Гражданской войны. Они были приспешниками немцев и добровольными убийцами мирного населения. Но и среди малороссов найдётся десять праведников, которые спасут свой народ от гнева Всевышнего. Одним из этих праведников был Иван Никитович Кожедуб (1920-1991), да будет благословенно его имя.» Далее история Кожедуба, как он, рискуя не только своим благополучием, спас многих евреев от, казалось бы, неминуемой смерти...

Дудаков – читатель. Текстов сохранилось много. Но мы разучились их читать. Дудаков восстанавливает для цитируемых текстов связь между пространством и временем, намерением и мифом, искажениями и ошибками, свидетельством и подлогом. О, эта школа понимания! Не так же ли связаны Тора устная и писанная между собой?

Художественность есть всегда преодоление немоты и превращение невыразимого в высказанное. Поздравляю художника Савелия Дудакова с редкостной литературной удачей и настоятельно рекомендую его книгу «Этюды любви и ненависти» всем читателям, стосковавшимся по настоящей драгоценности.

В книге высокая поэзия и концентрация смысла и красоты, того, что невыразимо, того, что если и находится, то между строк, на границах написанного. Напряжение, возникающее на границах горящих угольков текста, нарастает и заставляет гореть сердце читателя.

Мозаическая композиция «Этюдов любви и ненависти» напоминает роман Кэнко Хоси «Записки от скуки». Дудаков развивает этот жанр романа о духе времени до уровня симфонии. Как никогда ранее, автору удалось достичь сверхнапряжения в единстве целого и контрастности частей, в страстности изложения и самообладания в преодолении судьбы.

Роман-поэма Дудакова тройственна в своей целостности: поэма о любви, о ненависти и упражнение в преодолении ненависти. Автору удаётся ненавидеть погром, но не погромщиков. И в жертвах, и в палачах Дудаков видит прежде всего человека, а его книга – этюды, упражнения в человечности.

Поэтическая мозаика Дудакова восхитительно смешивает жанры и стили, не только создавая литературу, но и развивая её парадигму. Все явления литературы, от поэзии до пародии, от религии до рифмы, от истории до исповеди, от контекста до каламбура, от нет-нет-негативизма до да-да-дадаизма играют и пересвечиваются в ней, как грани бриллианта.

Целостность романа-мозаики и центральность еврейской темы порождают в голове читателя не только этическое переживание, но и поэтический зуд видеть в, к сожалению, многочисленных опечатках и оговорках намёки, признаки дополнительного тайного смысла и некоей литературной сверхигры. Но нет в «Этюдах любви и ненависти» никакого тайного смысла, а вот сверхигра есть, прекрасная и невыразимая словами, как истинная поэзия, которая живёт не в словах, а между строк.

Поэтический заряд романа столь силён, что слово „мозаика“ в контексте романа Дудакова кажется произведенным от имени Моисея через его латинскую форму Moses. А само слово „этюды“ на обложке книги в графике художника Михаила Гурова воспринимается после прочтения романа как „этноды“. Этноды любви и ненависти.

Этноды – новое слово Гурова-Дудакова, название нового оригинального жанра документально-исторического романа о духе времени, фокусирующее внимание на содержательных аспектах этноса и этики, лаконичности формы и документированной историчности. И ещё слово „этнод“ напоминает двойной штабной рифмой древнееврейское слово ЭХАД, подчёркивая боговдохновенность и истины, и любви.

Пересечения книг, статей, воспоминаний, свидетельств, юридических документов разных эпох становятся под пером Дудакова живой кровеносной системой истории, объединяющей человека и человечество в судьбе еврейского народа.

Берлин, 1 июля 2004 г.