Зарождение Рижского джаз-клуба
В начале семидесятых годов рижские власти устроили специальный пункт работы с молодым населением – молодежное кафе "Аллегро". Работа кафе была расписана по направлениям: один день – экспериментальный театр, другой – поп/рок, еще один день – литературный вечер, а в среду – джаз. Количество мест в кафе – 96. Билеты ценой в 1 рубль находились в полном распоряжении горкома комсомола. Охрана "мероприятий" осуществлялась молодцами ОКОДа (что-то вроде комсомольских штурмовых отрядов). Так решалась комплексная задача. Порок локализировался, им управляли доверенные люди системы, изнутри в движение проникали нужные люди для соответстсвующей работы (на лице агента не было написано зачем он там). Не последнюю роль играл тот факт, что билетный рубль шел полностью в распоряжение горкома (музыкантам за выступления платили гроши). Система однако саморегулировалась давая характерные сбои. Когда происходило нечто значительное, об этом узнавали многие, и вместо подозрительных интеллектуалов подлежащих наблюдению в зал проникали разные комсомольско-партийные функционеры со своими девицами. Мест-то было менее ста, сидеть втроем на двух стульях не разрешалось. Подозрительные личности толклись у входа, а система изучала сама себя. Зато на проходные концерты местных джазменов не стремились ни изучаемые, ни изучатели, билеты можно было купить на месте – кафе заполнялось случайными посетителями. Ныне комсомол пал, а в помещениях бывшего "Аллегро" продолжает проводиться работа, связанная с пороком. Они входят в комплекс валютного казино. Мирное изымание валюты посредством рулетки, как сообщают газеты, также сопровождается наблюдением за участниками действия, чтобы валюта шла тем-кому-положено.
Заведовать джазовой секцией "Аллегро" было поручено коммунисту Леониду Нидбальскому. Он входил в комсомоьский совет кафе, где кроме него были и другие личности, берущие низкий старт в предстоящей партийной карьере; наиболее известный среди них – журналист Владимир Стешенко. Нидбальскому помогали простые комсомольцы Юрий Польский, Валерий Дмитриев и Слава Азарян. У помощников не было больших амбиций. Они выполняли комсомольское поручение, за которое полагались комсомольские поощрения. Одно из поощрений получило известность. Джазовая секция, доверенные комсомольские лица и кое-какие музыканты побывали в Варшаве на фестивале Jazz Jamboree. В газете "Советская молодежь", где руководитель поездки Стешенко работал ответственным секретарем, появился обширный материал о том, как на одном из сешн фестиваля, догоравшем к четырем часам утра, латвийским музыкантам удалось издать какие-то звуки. Как водится наши музыканты играли "на едином дыхании", а слушали их "затаив дыхание" или вроде того. С этой статьи, подписанной совместно со Стешенко, началась графоманская деятельность Валерия Копмана.
Тесные рамки "Аллегро" не давали развернуться Нидбальскому. Он не мог распоряжаться входными билетами. Ему подчас приходилось распределять десять мест на сорок нужных людей. Однажды на какой-то джем-сешн Нидбальскому хватило мест для музыкантов, но не было их для музыкантского окружения. Музыканты раздали свои билеты женам и подругам, а сами решили пройти по праву выступающих, но их задержал бдительный ОКОД. Скандал не удалось сгладить, и музыканты (все латыши) ушли с того "мероприятия". Неприязнь латвийских музыкантов к Нидбальскому впоследствии мешала его джазклубовской деятельности. Нидбальский мечтал о рижском джазовом фестивале, который не укладывался в аллегровские "среды". Ему в конце-концов хотелось повысить свой статус, обрести самостоятельность, стать президентом. Трио Нидбальский-Копман-Стешенко начало подготовительную работу. Нидбальский организовал поток писем от рабочих и военнослужащих, Копман писал от себя, а Стешенко все это обрабатывал, компоновал и публиковал в "Советской Молодежи". Можно догадываться, что наступление проходило и в кабинетах власть имущих. Но именно публичная кампания потерпела неудачу. Высшая латвийская инстанция на вершине джазовой пирамиды – Раймонд Паулс развенчал идею джаз-клуба. Он утверждал, что в Латвии нет достаточного количества квалифицированных джазовых музыкантов, а открытие джаз-клуба якобы должно было открыть дверь самодеятельной халтуре. По мысли Паулса нужно было поддерживать не джаз, а, по его мнению, сильные традиции популярной музыки в республике. Подоплека негативной позиции "маэстро" была проста. Ему не нужна была джазовая конкуренция, а желательно было держать всех рижских музыкантов под рукой для осуществления своих попмузыкальных дел. Так Паулс пытался закрыть клуб "сверху", когда же он открылся "снизу", он при возможности показывал свое неодобрение. Только раз журналисту Бауманису удалось затащить его в клуб на сешн с Адамом Маковичем. Позже, когда Гунар Розенберг начал работать с Паулсом, тот неожиданно согласился выступить в клубе в составе квинтета с Розенбергом. Полные счастья мы моментально распродали билеты на будущий концерт, но Паулса так и не дождались. Пришлось заменить его Вигнером в день выступления. Репетиций не было, на сцене вместо концерта состоялся обычный сешн с обычной программой: On Green Dolphin Street, Sweet Georgia Brown и т.п. Паулс вполне искренне объяснил Розенбергу, что не может позволить себе потерять лицо на концерте низкого уровня, а для высокого он не был в форме. Но публика-дура скушала концерт таким, как он получился. Люди собрались неджазовые с целью поглазеть на Паулса; того не было, и им было уже все равно что слушать.
Тогда Паулсу исполнилось сорок пять лет, он подводил промежуточные итоги. Всесоюзная слава была еще впереди, а представить себя на посту министра культуры "независимой Латвийской республики" он мог только в сновидении. В Латвии он уже был признанным кумиром. Поклонники довольствовались его поп-продукцией, но ему было понятно, что слава невысокого качества. В газетном интервью он признался в том, что достигнув физической зрелости он хотел бы что-нибудь произвести в серьезной музыке и джазе. Если и были у него опыты с серьезной музыкой, то до непосвященных они не дошли. Несостоявшийся концерт в джаз-клубе показал, что джазовое чудо совершить будет непросто. Но он не оставил эту затею и спустя некоторое время подыскал молодого пианиста Хария Баша и разучил с ним несколько регтаймов Скотта Джоплина. Программа, в которой они гладко исполняли нотный текст, пошла на латвийском телевидении. Собственно музыка предварялась пояснениями Паулса о том, что такое джаз и как важно играть его профессионально. Позже ряд номеров из этой программы попал на всесоюзное ТВ, но без его рассуждений.
Харий Баш лишь один из талантов, использованных Паулсом. Выдвинувшись на авансцену Паулс старался распоряжаться всеми наличными в республике музыкантами пригодными для его целей. Он спокойно (даже угрюмо – улыбка на его лице – редкость) дискредитировал слишком самостоятельных музыкантов. О джазовом биг-бэнде Розенберга он привычно отозвался как о недостаточно профессиональном, поскольку они мало репетируют (однообразие мышления "маэстро" мне однажды объяснил Борис Коган: "Он потому такой молчаливый и мрачный, что не знает что сказать в обществе. Неинтеллигентный человек!" Когану Паулс известен по личному опыту совместной работы). Охаянный биг-бэнд потерял возможность получения филармонического статуса (единственная легальная возможность профессиональной работы во времена застоя) и в конце-концов перестал существовать. После этого Розенберг стал аранжировщиком Паулса. Точно так же Паулс создал неблагоприятное мнение о трио Раубишко; оно тоже не смогло получить филармонического одобрения. Раубишко настоял на официальном прослушивании и получил заключение о том, что джазовый репертуар в республике уже успешно исполняется оркестром радио и телевидения. Трио спасла неожиданная разнарядка из Москвы об аттестации джазовых коллективов на местах. Вторичная аттестация прошла успешно. Но и как филармонический (к несчастью, нештатный) коллектив, трио Раубишко могло выступать за пределами республики только по разрешению главного музыкального редактора Латвийского радио и телевидения (тогдашняя должность "маэстро"). Паулс не возражал, но обязательно назначал очередную репетицию оркестра (где работал Раубишко) на день, попадавший в гастрольный график.
Перед джазовым парадом в Старой Риге. Второй справа - Боис Коган.
Я не знаком с Паулсом лично, но кто в Риге так или иначе не прикоснулся к деятельности этой известной личности? Кто-то был с его приятелями в сауне, кто-то знаком с подругой его дочери. Я вкусил от его творчества вскоре после переезда в Ригу. Паулс уже был к тому времени руководителем Рижского эстрадного оркестра и был знаменит своими песнями в Латвии. Популярный композитор добился авторского концерта в филармонии. Я прослышал об этом, достал билет. Первое отделение было заполнено вялыми джазоподобными инструментальными композициями, второе состояло из песен. После второй или третьей песни я покинул зал. Успех авторского концерта у национальной публики был грандиозным, и он после того многократно повторялся. Для меня вторая встреча с "маэстро" в концертном зале состоялась только спустя двадцать лет. В Юрмале проходили советско-американские дебаты, к которым были приурочены концерты. В нескольких номерах Паулс солировал в оркестре радио и телевидения в совместном выступлении с трио Гровера Вашингтона. Один раз я участвовал в беседе с Паулсом. То был пик борьбы с Нидбальским как председателем джаз-клуба. Фракционная группа подумывала о том, чтобы поставить во главе клуба уважаемого, но занятого человека, который придавал бы солидность и не вмешивался в дела. Выбор пал на Паулса, и тот согласился с нами побеседовать на улице перед его домом. Он не сказал ни "да", ни "нет", но как обычно напирал на то, что нужно все делать профессионально.
Ядро джаз-клуба возникло независимо от начальства в "Объединении любителей джаза" при клубе РВЗ. Объединение собиралось на заседания свободной формы. Непосредственное общение располагало к дружеским отношениям. Там я познакомился с людьми, с которыми поддерживаю связь по сегодняшний день. Это и Шеффер, и Скрин, и известная в дальнейшем администраторша рижских джазовых фестивалей Галина Полторак, Гунар Приеде и еще кое-кто. Скриновские лекции проходили во Дворце культуры завода ВЭФ. На одной из лекций появился Гунар Приеде и вступил в наши ряды. Тогда я вспомнил, что успел с ним познакомиться в самом начале моего приезда в Ригу. Зайдя однажды в местный магазин книг соцстран "Глобус" я увидел там немолодого на мой взгляд человека (тогда ему было меньше лет, чем мне сейчас), державшего в руках брошюрку о Пражском джазовом фестивале 1965 года. Она содержала сотню фотографий, а на них: Джон Льюис с Модерн Джаз Квартетом, Ян Хаммер младший, Мирослав Витоуш, Джон Хаммонд, Дон Черри, Тед Керсон, Уорд Свингл со своми певцами, Даниель Юмер, Джордж Грунтц, Николай Громин, Курт Эдельхаген, Карел Краутгартнер, Валерий Буланов, Иржи Стивин, Янчи Кереши. Стоило это издание... 36 копеек. Есть над чем задуматься. Во-первых -расцвет культуры в Чехословакии и джазовой тоже. Ныне актуален вопрос, сформулированный Майклом Звериным: "Будет ли звучать джазность, когда рынок закажет музыку?" (В начале перемен в нашей стране в мире стали модными слова "перестройка" и "гласность". Концерт советских музыкантов на варшавском джазовом фестивале в 1988 году назывался "Гласность-джаз". Тогда же появилось словечко "джазность". Ханс Кумпф назвал статью о своей поездке по Прибалтике в том же году: "Jazznost? Glastfree!" – анаграммой из "гласности" и "фри джаза".) Во-вторых, как время разметало этих людей! Некоторые чехословацкие музыканты сделали карьеру в США, другие нашли убежище в ФРГ. Громин живет в Дании, Кереши в Штатах. Ансамбли распались, музыканты поумирали. Брошюра все же попала позднее в мою библиотеку, а тогда я грешным делом позавидовал, на что Гунар Янович наставительным тоном пояснил мне, что нужно время от времени делать заказы, следить за изданиями, постоянно искать и только тогда воздадутся усилия. В дальнейшем Гунар стал одним из самых активных членов клуба. И в объединении, и в джаз-клубе он занимался обеспечением присутствия наличного состава на заседаниях. Он завел систему оповещения со штатом помощников, а на заседаниях вел учет присутствующих. Обычно получалось, что оповестители не сработали соответствующим образом, да и оповещенные в массе проигнорировали свое право заседать. Гунар критиковал малоактивных как мог. Но их поведение зависело не только от него, и он с сожалением комментировал: "Не УДАЛОСЬ!" Коллекционер-систематик по натуре Гунар процеживал бесчисленные, доступные в киосках Союзпечати, газеты и журналы и оттуда вырезал любые упоминания о джазе будь они даже на датском или финском языках. Русским коллегам он объяснял, что нужно только привыкнуть к латинскому алфавиту, а так язык джаза более или менее всюду одинаковый и понять смысл можно. Мне он бескорыстно помогал многие годы охотясь за очередными выпусками "Советской молодежи" со статьями о нашем фестивале или результатами очередного опроса джазовых критиков. У него была разработана изощренная стратегия: он отыскивал киоски, получающие большее количество газет и строил соответствующий маршрут с охватом наибольшего числа таких киосков, при этом учитывалось и время привоза газет. Стратегия была гибкой; если с каким-то киоском происходила заминка, то весь маршрут соответственно корректировался. Гунар проделывал это в любую погоду с самого раннего утра, но зато потом он мне с удовлетворением рапортовал: "УДАЛОСЬ!", а далее детально описывал трудности, возникшие в этот раз, и как они были преодолены. Я же потом сообщал Гунару, что благодаря его усилиям такая-то статья попала в ленинградский "Пульс джаза" или же была вывешена на доске объявлений дрезденского джаз-клуба "Тонне", что результаты опроса изучаются критиками Хансом Кумпфом в Западной Германии и Юргом Cолотурнманном в Швейцарии. Он, довольный, отвечал: "Стараемся, но не всегда УДАЕТСЯ." Потом удаваться стало все реже и реже, поскольку в розницу поступали газетные крохи, за чем последовал период полного отсутствия местных газет в киосках. Мне пришлось перейти к услугам множительной техники. Сейчас газеты снова не дефицит, но в конкурентной борьбе "Советская молодежь" потеряла половину своего объема и полностью модифицировала содержание – для джаза места не осталось.
Программа Рижского джазового фестиваля. Незатейливая завитушка в левом нижнем углу - верноподданический намек на латвийский флаг (две широкие темнокрасные полосы с узкой белой посредине)
Сквозь объединение любителей и джаз-клуб проходили многие представительницы слабого пола, но целенаправленно работает второй десяток лет только Галина Полторак. В джаз-клубе она настолько втянулась в организаторскую деятельность, что ее муж Виктор не раз пожалел, что привел ее туда. Семейный конфликт сгладился с рождением второго ребенка. Но все-таки Галя продолжает уделять джазовым делам гораздо больше внимания, чем семейным. В последние годы ее деятельность стала приносить денежные результаты и она с радостью бросила постоянную работу в вычислительном центре ради должности в джаз-центре (как только представилась возможность самостоятельно вести дела Нидбальский оставил джаз-клуб в пользу собственного предприятия по устройству концертов и фестивалей). Видно, что ощущение независимости приносит ей удовлетворение. Ей приходится делать "то что нужно", т.е. выбивать места в гостиницах, доставать авиа и железнодорожные билеты, устраивать музыкантам отдых. Она приятна в общении, музыканты благодарно водят с ней знакомство, тем более что кое-кто из них останавливался на постой у нее в квартире. Галя при случае с удовольствием рассказывает, что Гайворонский устал вырезать аппендиксы и готов к сочинению произведений крупной формы, а Канунников имеет затруднения с взрослой падчерицей. То, что Канунников и Гайворонский – антиподы в музыке, не имеет для нее значения. Галя ездила в Москву на один день с почти единственной целью побывать на концерте Диззи Гиллеспи. Она подогнала свою поездку в Швецию под гастроли Эллы Фитцджералд. Видя ее ангажированность в джазовых делах, невольно поддаешься очарованию, начинаешь обсуждать специфические вопросы. И исподволь накапливается недоумение, которое вдруг прорывается открытием: так получилось, что джаз стал полем ее деятельности, но могло бы быть и что-то другое общественно-значимое. Я лучше понял происхождение ее активности, когда Галя рассказала мне о своей маме – жене военного летчика. Работать маме было необязательно, а превратности ее положения помешали завершить образование, но в ней осталась неизрасходованная внутренняя энергия – когда дети подросли, она устроилась билетным контролером в кинотеатр. Работа была необременительная и не должна была отнимать много времени, но мама отдавалась ей всерьез и даже задерживалась после сеансов. Однажды папа не выдержал ожидания и потребовал объяснений. В кинотеатре, как выяснилось, была еще общественная работа. Папа решил, что она сможет обойтись не только без общественной, но и без основной работы, т.к. был в состоянии ее обеспечить. Он внедрил свое решение в жизнь, хотя и не без трудностей. То, что у Гали сублимация либидо реализовалась в джазовой области, пошло только на пользу джазу в Риге. Мне приходилось видеть Галю огорченной, но не было такого случая, чтобы она повысила тон. Всегда предусмотрительная, внимательная она способствовала упрочению реноме рижского фестиваля и в конце-концов стала его главным действующим лицом.
Обстановка в объединении настраивала на расширении деятельности. Нам стал казаться тесным клуб РВЗ на заводской территории. Мы хотели переместиться в центр города, заняться устройством концертов в настоящих залах, не так как у Нидбальского в "Аллегро" под звон рюмок. В этот момент в объединении появился второй Гунар – Бекманис. У Гунара было множество прожектов и, как вскоре выяснилось, полностью отсутствовали моральные принципы. Одно из его предложений было о новом помещении объединения – будущем джаз-клубе. Он договорился с замдиректора дворца культуры строителей Ирмой Жумбуре. Неизвестно, что он ей наговорил, но известен его дар уговаривать должностных женщин и мужчин тоже. Женщин он умеет уговаривать не только должностных. Я был свидетелем одной беседы в гостиничном коридоре в Таллине, куда приехала делегация джаз-клуба на первый джазовый фестиваль после 1967 года. Он заговорил с молодой женщиной, она ему раздраженно ответила: "Что вам от меня надо?" Он ей объяснил, и спустя минут двадцать они пошли к нему в номер.
Бекманис не выполнял поручение объединения, а работал на себя: одним обещал одно, другим другое, а себе пытался выгадать какую-то сумму. Другой стороной, которой нас сдал Гунар, оказался Леонид Нидбальский, неожиданно появившийся на заседании объединения. Нидбальский предлагал совместить усилия в новом образовании – джаз-клубе. Он ссылался на могущественного покровителя – горком комсомола, а себя представлял передаточным звеном. Перспектива иметь "крышу" была очень заманчивой. В застойные времена любая инициатива снизу могла закончиться в любой неожиданный момент. Какой-то гарантией могла быть организация, облеченная властью, которая взяла бы на себя контроль над нами. Мы видели, что то, что было обычным делом для "Аллегро", для нас представляло несбыточную мечту – негде было получить соответствующее разрешение. Нидбальский пояснил, что ему нужно будет представить в комсомоле веские доводы в пользу вновь образуемого джаз-клуба в противовес секции в кафе. Отработка сценария разбирательства у комсомольского начальства выпала мне. Роль адвоката дьявола Нидбальский взял на себя. Я давал доводы "за", которые сводились к тому, чем мы козыряли в Одессе: отвратить от плохого заманив джазом, а далее плавно повернуть в сторону идеологически положительной классической музыке. По этой теории джаз-клуб имел перед кафе преимущество активного вовлечения масс в лекции, дискуссии, подготовку "мероприятий" и т.п. Нидбальский записывал мои мысли и то хвалил меня, то говорил, что ему нужно что-то более убедительное. Так я познакомился с его методом ведения дел. Он никогда не отвергает никакую инициативу и всегда готов принять к осуществлению положительное предложение с тем, конечно, что это будет ЕГО предложение и ЕГО инициатива. Метод давал безотказные результаты. Людей привлекала возможность проявить себя в продвижении джаза в стране (в семидесятые годы джаз и джаз-клубы были харизматическими символами как ныне группа "Аквариум"), а спустя некоторое время они убеждались, что своими неоплачиваемыми трудами продвигали в первую очередь Нидбальского. Одни уходили, другие приходили, но рос авторитет Нидбальского в служебных кабинетах.
Он руководствовался тем, что номенклатуру не интересует прогресс вообще, оторванно от ее участия в нем, но ей всегда видятся в благосклонном свете любые дела, каковые могут дать плюс в отчетах. Поэтому Нидбальский не очень напирает на то, что для города или республики было бы прекрасно то-то и то-то, а дополнительно запасает "наживку" для конкретного начальника. События развивались благоприятным образом. Нидбальскому удалось убедить комсомольское начальство (оно ничего не теряло, т.к. финансовая сторона ложилась на ДК "Октобрис"), что клуб нужен, а потом представил нам свою схему джаз-клуба от имени комсомола. Джаз-клуб по схеме достигал сложности американского сената с подкомитетами (структуру разработал программист Бахмутский). Председателем, естественно, был Нидбальский, а главами трех отделов клуба назначались Польский, Дмитриев и Скрин. Кроме того отводилось место постоянным комиссиям, одной из которых должен был заведовать композитор Юрис Карлсон, а другой практический музыкант Ивар Вигнер. Свои функции получили Владимир Стешенко и Валерий Копман. Каким-то сектором (возможно идеологическим) руководила работница горкома Майя Пуке. Скрин был единственным пришельцем из объединения, получившим назначение. Получался игрушечный номенклатурный аппарат. В наличии были руководители отделов, комиссий, секторов, подобранные почти по анкетным данным. Но клуб не платил окладов, не давал персональных автомобилей, сулил призрачные подачки от комсомола и реально отнимал время. Поэтому главные действующие лица, собранные Нидбальским постепенно переставали играть в его игру.
Айвар Бауманис, журналист, сделавший карьеру в нынешний период национального возрождения, в годы застоя в промежутках между запоями перебивался статейками о популярной музыке. Он считал себя авторитетом и в джазе и как-то сильно попортил настроение председателю джаз-клуба Нидбальскому тем, что обнаружил апокриф в джазклубовском буклете. В латышском тексте был дан самостоятельный перевод брежневского изречения – эпиграфа, а не процитирована каноническая цитата, утвержденная цензурой.)
Музыканты предпочитали заседаниям свою обычную деятельность (на уговоры они отвечали, что у них нет постоянного оклада и по вечерам они должны зарабатывать на хлеб насущный). Стешенко и Пуке держались дольше, но тоже отошли, что совпало с потерей интереса к клубу со стороны горкома. Возможно горком отвратила неорганизованная конфронтация между членами клуба и назначенным начальством. Конечно, подпортил впечатление первый фестиваль в конце первого сезона клуба – получились убытки вместо "привлеченных доходов". Подробности мне неизвестны. Нидбальский долго скрывал сам факт, что горком занимался клубом только один год. На несколько лет задержадись рядовые комсомольцы Дмитриев и Польский.
Нидбальскому приходилось лавировать между непониманием сверху и недоверием снизу. Скрина он выжил, сыграв на том, что лекции на стороне должны были согласовываться с председателем клуба, и (это уже было совершенно невыносимо для Скрина) что в клуб должны были поступать отчисления. Шеффер через некоторое время признал в нем начальника, и Нидбальский подкинул ему какой-то осиротевший сектор. Полторак активно включилась в работу. Остальные "объединенцы" или не имели амбиций, или немного потолкавшись оставили поле брани. Я оказывал ему самое отчаянное сопротивление. Нидбальский боролся со мной с помощью своих ударных сил. Сначала на меня пыталась действовать методом убеждения Майя Пуке (ее неблагозвучная на русском языке фамилия значит в переводе "цветок"). Она ценила превыше всего вершины комсомольско-партийной деятельности. В доверительной беседе она призналась мне, что тоже хотела бы стать членом ЦК комсомола республики, но ее пока не выдвинули. Сразу вспоминается известный анекдот о двух советских участниках международного конкурса скрипачей, где главным призом была скрипка Страдивари. Один скрипач занял второе место и был очень расстроен, а второй попал в число последних, но чувствовал себя неплохо и даже пытался утешить неудачника: "Я понимаю, – говорил он, – что для тебя скрипка Страдивари имеет такое же значение как для меня пистолет Дзержинского..."
Нидбальский
- председатель джаз-клуба
Прошел год после основания джаз-клуба и начало устанавливаться динамическое равновесие. После того как "отвалил" горком, в том же направлении удалились и комсомольские активисты. В клубе ощутимее стал процент бывших членов объединения. Нидбальскому приходилось прибегать к их услугам, но они должны были показать полное подчинение. Он заслужил весомую поддержку директорши дома культуры, которая разглядела в нем руководителя, а в его оппонентах – в лучшем случае энтузиастов. Кроме поддержки сверху, ему нужно было завоевать и доверие клубных "масс", т.к. по уставу ежегодно должны были проходить перевыборы. Борис Коган неоднократно рассказывал мне, когда речь заходила о Нидбальском, что накануне одного из предвыборных собраний ему звонила жена Нидбальского Татьяна и слезно просила поддержать кандидатуру мужа и как он поддался на уговоры. Нидбальского продолжали избирать, но не всегда проходили его номенклатурные назначенцы. Однажды в правление был предложен какой-то Сергей Замащиков. Его никто не знал. Он встал и представился. Это был молодой человек приятной наружности – первый секретарь горкома комсомола Юрмалы. Неизвестный народу комсомольский лидер не прошел. Впоследствие этот аппаратчик неожиданно стал невозвращенцем. Он выехал в туристическую поездку по Италии и там сбежал. Было много локального шума. Служебно пострадали его родители: мать, партийная деятельница, и отец, полковник КГБ. Вынужден был оставить начавшуюся карьеру в Бюро молодежного туризма "Спутник" Юрий Калиев, который и оформить успел всего лишь эту группу. Но он никак не мог заподозрить первого секретаря горкома комсомола. Как обычно в таких случаях распространился слух, что Замащиков погиб в автомобильной катастрофе (чтобы и другие знали, что карающая рука всегда настигнет). Но он выступает по радио, то на "Свободе", то в "Голосе Америки". Его фамилия в списке лиц, помогавших Фредерику Старру написать книгу о судьбе джаза в СССР. У Старра джаз в Риге упоминается в связи с Раймондом Паулсом и только. Так что правильно мы не избрали Замащикова. Аппаратчик плохо разбирается в джазовой обстановке.
В начале сезона 1986-87 г.г. Нидбальский объявил, что настал желанный час и мы будем иметь в клубе реальные права и обязанности, что на практике свелось к членским взносам для нас и зарплате для него. В моем случае это значило, что я дома подготовлюсь, потом прийду и просвещу членов клуба после чего уплачу за свои труды взносы, а Нидбальский их израсходует на свою зарплату. Я объявил Нидбальскому, что по своему желанию из активных перехожу в почетные члены, буду по-возможности помогать в работе, когда у меня будет время. Ушел я во-время. Клуб протянул до 1989 года, когда стал не нужен и Нидбальскому. Но свои взносы я все же уплатил за срок превысивший время жизни клуба. Нидбальский попросил меня написать рекламный буклет для фестиваля и выдал за труды 40 рублей, которые я и внес как членские взносы. Я вышел из положения: не выплатил ему зарплату и не взял подачку.
Зная чего хотят люди, он может двигать ими добиваясь полезных для джазового общества целей. Но в то же время сочетания тщеславия с примитивизмом или упорство с жадностью дают свои результаты. Айвар Бауманис как-то написал в одном из латвийских журналов: "Без Нидбальского не было бы джаз-клуба". Это неправда, клуб был бы, но вряд ли был бы такой масштаб деятельности. Рижский джаз-фестиваль, такой как он есть (о фестивале ниже) – стопроцентное детище Нидбальского. Пока я колебался делать ли мне то или это, тратил усилия на культурное развитие, Нидбальский ежедневно занимался делом своей жизни. Мне не удалось осуществить ни одно свое клубное начинание: ни летописи клуба, ни издания бюллетеня, ни создания хронологической или тематической фототеки. Конечно, можно оправдываться тем, что Нидбальский признавал важным только одно занятие: организацию концертов и фестивалей. Остальное можно было делать, но без его поддержки. Главным для него было создать эффектное зрелище, всех удивить, а что будет потом – не имело существенного значения. Чтобы украсить концерт, портили фотографии и плакаты. Собранные материалы хаотически валялись, пока их не выбрасывал очередной директор дома культуры. Нидбальский не перебирал в средствах, но в этом и залог его успеха (если быть искренним, то в пылу борьбы с ним я тоже применял не только джентльменские приемы). Глядя в ретроспективе на его бывших противников, таких как Резевский или Бауманис, можно видеть, что у него были конструктивные цели, а у них в козырях было одно желание разделаться с инородцем. За годы существования клуба Нидбальский повзрослел и постарел, набрался достоинства и некоторой мудрости. У него поубавилось мстительности. Быть может, он рассудительно считает, что это свойство натуры невыгодно. Одно время Галя была недовольна своим положением, считая, что не получает достаточного вознаграждения за проделанную работу. Нидбальский сумел найти более или менее удобоваримый modus vivendi. Потом вдруг на его роль международного менеджера предъявила свои претензии напористая девушка Таня Эйгус. Она решила было устраивать гаcтроли рижских групп за рубежом. С налета план ее не удался, но позже она взяла реванш: вышла замуж за швейцарского околоджазового деятеля Пиуса Кнюсселя, и ныне Нидбальский вынужден с ней сотрудничать.
Все, кто имел дело с Нидбальским, могут порассказать о подтасовках с авиа и железнодорожными билетами, гостиничными счетами, манипуляциях со "свободными" деньгами во время фестивалей и концертов. В бытность государственной службы у него была выработана схема выезда одновременно в две командировки: одну по службе, другую от комсомола, дома культуры или другой организации по джазовым делам. Командировочные расходы он оформлял соответственно в двух местах одновременно. Все истории не перескажешь, но вот наугад: большая группа от Рижского джаз-клуба прибывает в Ярославль на крупнейший фестиваль, сотворенный комсомолом; по командировке пианистки Берзини приезжает жена Нидбальского. Берзиня сама оплачивает свои расходы. Вот,он устраивает концерт; люди, помогающие ему, не знают, смогут ли они бесплатно побывать там, куда они отдали свои усилия и время. Нужно просить пригласительный билет. Он может дать с небольшим выговором – на этот раз было сделано не все, что было нужно. А может и продать входной билет за 50 копеек, приговаривая, что пригласительные не мог найти, а 50 копеек – почти что даром. Вот, на фестивале он хмуро не узнает кого-то. Сердится, значит. Но вдруг узнает и сам подходит с улыбкой и задает ничего не значащий вопрос. Все ясно: за вопросом последует просьба. Вот ему становится известно, что в Пори на фестиваль выезжает группа Раубишко, а с ней сопровождающий – Резевский. Он бегает по кабинетам и доказывает, что Резевский не нужен, а должен быть Нидбальский. Спустя какое-то время он с облегчением рассказывает, что Резевскому не повезло – музыканты отказались выделить ему долю от своих гонораров. Вот, мы выезжаем из Хельсинки в Стокгольм. Нидбальский обнаруживает, что забыл паспорт в гостинице. Он выскакивает из парохода, хватает такси и успевает получить свой паспорт. Нам предлагается собрать валюту на оплату такси. Вот, в Москве с размахом организуется международный джазовый фестиваль. Наш – через неделю. Он просит меня в рекламной статье в газете "лягнуть" москвичей. Вот, мы в Швеции, в Мальме. Из-за путаницы с авиабилетом Нидбальский должен вылететь на следующий день после приезда в Стокгольм. Он говорит мне, что, как директору джаз-центра, пригласившие нас шведы, должны оплатить ему ночлег в гостинице и что он отойдет в сторону, а я скажу все это как бы от своего имени.
Джазовая журналистика
Журналистика была темой №2 после оргвопросов на всех джазовых конференциях. Профессиональная джазовая журналистика не вызывала споров, поскольку не было специальной прессы и, соответсвенно, предмета обсуждения. Та пресса, что была, рассматривалась с двух противоположных точек зрения. По мнению практика-организатора Владимира Фейертага статьи о джазе были рекламой джазовых музыкантов, но не у публики, а у бюрократии. Пресса должна была облегчать получение ставок, концертных залов, гастрольных поездок. Фейертаг считал, что статьи, разбросанные в разнообразных газетах, имели мало шансов в своей массе дойти до джазовой общественности. А принесенная начальству вырезка с похвальной заметкой была как отличная оценка музыканту на экзамене. Алексей Баташев понимает джазовую рекламу по-своему. Он подготовил грамзапись "Дейв Брубек в Москве". Конверты пластинок украшены фото Брубека с Баташевым: почти все остальные присутствующие вырезаны, в руках у Брубека букеты цветов. На одном из букетов, завернутом в белую бумагу, уже поверх готовой фотографии в две сточки написано "Dave Brubeck Quartet Alexey Batashev". У Олега Молокоедова другие возможности. Изящный слог профессионального журналиста в сочетании с идеями среднего музыканта в сумме дают внешне занимательное чтение без особого смысла. Но и Молокоедов подводит под свою деятельность "теоретическую базу". Темой его дипломной работы в университете была джазовая журналистика отображающая музыку образными средствами самого языка. Подходы Фейертага и Молокоедова смыкаются в том, что о джазе нужно было писать не для потребителей-слушателей.
Мое представление также сложилось из личного опыта, еще когда я со словарем в руке разбирал непонятный мне в ту пору язык, выискивая нужные мне сведения в польском журнале "Джаз". Я думаю, что заинтересованный читатель ищет в сообщении о джазе какие-то данные по интересующему его предмету. Пусть это будет поверхностная информация, но она позволяет строить ассоциации, делать сопоставления. Читателю хочется знать, кто с кем, когда, что, как это называется, кто тоже и т.д. Журналист соответственно не может обойтись красотами стиля или переписывать не разбираясь все что есть в первом попавшемся источнике. Хотя и простое переписывание имеет свою ценность. С моим ленинградским приятелем Евгением Красильниковым случился забавный конфуз. Он затратил немалые усилия на перевод аннотации с ГДРовской пластинки Эллы Фитцджералд, а спустя неделю я ему прислал статью Валерия Копмана из "Советской молодежи". Его перевод и копмановская статья почти совпали. Если бы раньше!
Вершиной трудов Копмана был результат опроса советских джазовых критиков. Идею опроса критиков о советских музыкантах Нидбальский украл у Игоря Косолобенкова. Тот вынашивал свой план в свойственной ему медлительной манере, а Леонид сразу понял, что нужно браться за это дело немедленно. Он поручил Копману практическое исполнение. Валерию пришлось защищать проект в редакции "Советской молодежи". В обсуждении доминировали два возражения: "Почему мы должны проводить всесоюзный опрос в латвийской газете?" и "Зачем читателю бесчисленные саксофонисты, играющие на альте, теноре, баритоне? Почему бы просто не выяснить, кто самый любимый джазовый музыкант в СССР?" Возможно, редакция ожидала увидеть в победителях Раймонда Паулся. Всесоюзный опрос остался, а со специализацией пришлось повременить. Первая анкета с двумя вопросами о лучшем музыканте и лучшем ансамбле была запущена в дело. Отвечать предлагалось критикам и простым читателям. Забыв о своих обидах, я написал свои ответы на анкету в пространном письме в поддержку копмановской акции (Нидбальский устраивал поддержку читателей с целью повлиять на недоверчивых редакторов в пользу проведения опроса в будущем). Копман учел мой отзыв как читательскую почту. Такая же участь постигла корреспондента журнала "Джаз форум" Александра Кана. Выступая в джаз-клубе, Копман пояснил, что отбирал критиков по публикациям в советской прессе (а не тех, кто пишет в зарубежный "Джаз форум" или слушает "Голос Америки"). Я так и не удостоился приглашения в анкету Копмана. Косолобенков года два дулся на Нидбальского, а потом запустил свой опрос, в котором вскоре стал участвовать и я.
Начались перемены в стране, изменилась и джазовая журналистика. "Советская молодежь" закрыла опрос и печатает политические анекдоты вперемешку с эротическими фотографиями. Музыкантам и организаторам уже не нужна газетная реклама для чиновников. Разрешения теперь не требуются, а нужны деньги. Потому газетные статьи повернулись к потребителям концертов и уговаривают их купить недешевые билеты на концерты Я тоже написал несколько рекламных статей по просьбе Нидбальского. Фейертаг забыл о начальниках и занимается рекламной газетой для рядовых читателей под названием "Синкопа". Он попрежнему считает, что музыкантов нужно представлять в лучшем виде, но зато можно отыграться на чинушах. Окончательно заглох элитарный бюллетень "Квадрат", державшийся на энтузиазме (все заняты практической деятельностью). В переходный период между борьбой с начальством и борьбой за деньги прорвалось два с половиной номера полужурнала "Джаз" Молокоедова (первый полуномер был отпечатан на машинке и размножен в виде ксерокопий), но пока продолжения нет. Рынок заказывает музыку и прессу.
