О
нём и легко, и трудно писать. Легко потому,
что он достаточно известен в
читательских и профессиональных кругах
бывшего СССР, а теперь уже и за границей:
журналист, сатирик, парламентский
корреспондент журнала «Крокодил»,
обозреватель еженедельников «Столица», «Итоги»,
участник и автор радио- и теле- передач,
лауреат литературных премий, член союзов
журналистов и писателей России и
Германии, экс-редактор газеты «Ведомости»
(которую он тогда сделал одним из лучших
изданий в русскоязычной прессе Германии),
корреспондент многих российских и
зарубежных газет, корреспондент
радио «Свобода», русского радио RBB в Берлине... Более того, он – единственный
из моих знакомых, удостоенный чести быть
занесенным в Российскую еврейскую
энциклопедию (!).
Трудно,
между прочим, по тем же причинам. Но еще и
потому, что человека с такой профессией
очень непросто характеризовать.
Тем
не менее, я всё-таки взялся за это дело. К
тому же и повод оказался подходящим: в
июне 2004 года ему исполняется 65 лет. Дата
не то, чтобы круглая, но и не очень простая.
Вот
я и решился написать о нём, о Григории
Максовиче Крошине, моём дюссельдорфском
знакомом.
Мы
познакомились, как это здесь часто
случается, в поездке, во время экскурсии.
Моё
внимание привлек человек среднего роста,
тщательно, и даже с некоторым изыском
одетый, быстрый в движениях, постоянно и
мгновенно реагировавший на все, о чём
говорилось, что происходило вокруг, время
от времени вставлявший в разговор острые
и смешные словечки, стихотворения –
палиндромы... Чувствовалось, что он привык
быть центром общества, и даже любит это.
Однако...
Однако
в глазах его время от времени мелькало
нечто странное: то ли опасение остаться
незамеченным, то ли просто грусть и тоска...
Да
и в тех книгах, которые он время от
времени мне дарит (а у него уже за время
пребывания в Германии вышло 4 книги) между
строк прочитывается всё та же грусть. Та
же, что слышится мне за строками Веллера,
Войновича, Довлатова, Жванецкого,
Искандера, Севелы (не правда ли, хорошая
компания?..), грусть умного, чуткого и
много понимающего человека.
В
его зарисовках, жанровых сценках, скетчах,
диалогах я вижу и слышу эту самую грусть.
Не
ухмылку, не глумливый смех, а именно
грусть, всепроникающую «еврейскую грусть».
Он
много видел, много знает. Чего стоят его
прекрасные статьи – очерки о
замечательном переводчике Александре
Нитцберге; о знаменитом слависте, авторе
«Лексикона русской литературы ХХ века»
профессоре Вольфганге Казаке... Список
можно продолжить.
Читатели
«Заметок» знают Григория Крошина по его
материалам, время от времени
появляющимся на страницах этого журнала.
А кроме того, на страницах многочисленных
изданий России, Германии, США, Франции...,
на радио. И всегда это профессионально,остроумно,
интересно. И добро.
Я
всегда делил авторов на добрых и недобрых.
Не «добреньких», а именно добрых, таких,
кто стремиться не «встать своим героям на
голову», а если и отметить их недостатки,
то с улыбкой, не обижая объект своих
наблюдений. Именно так, как мне кажется,
он и пишет.
Григорию
Максовичу Крошину 65
лет. Уже 65! Всего 65...
Пожелаем
же ему ещё многих лет. Многих статей,
очерков, зарисовок, многих книг.
С
днём рождения, уважаемый Григорий
Максович! Здоровья, счастья, успехов.
Редакция
присоединяется к этим теплым словам и
желает дорогому Григорию Максовичу
творческой активности до 120! .
ДИАГНОЗ
Школу я окончил, как все дети
из интеллигентных семей, с медалью. С серебряной, конечно. Причем неожиданно
для меня самого. Учился себе и учился. Автоматически, без напряга. Шло как-то
всё само собой. А в 10-м уже, в один из первых дней третьей четверти, то есть
за полгода до выпускных экзаменов, подходит ко мне на большой перемене в
коридоре Вера Иванова, завуч наш, и кладет руку на плечо:
- А ты, Гриша, молодец, на
медаль идёшь.
- Куда я иду? – Я не сразу
врубился.
- На медаль, куда ж ещё, -
непривычно по-доброму говорит завуч. Мне стало не по себе:
- На какую медаль, Вериванна?
- К сожалению, на серебряную,
- вздохнула она и посмотрела на меня, мне показалось, с некоторым
разочарованием. – Но ничего, это всё равно для школы хороший показатель. Опять
будем висеть на доске почета! На золото у нас есть уже три кандидата, мы их
ведём... Так что давай и ты, не расслабляйся. А мы, если что, всегда поможем.
После этого разговора я
достал свой дневник, полистал его, прикинул и... действительно: получается, что
у меня могут в годовые выйти почти все пятёрки. Дуриком. Если, конечно,
экзамены сдам соответственно. Кроме, пожалуй, зоологии, по которой у меня чуть
ли не трояк за год будет... Уж очень мне противно лягушек резать.
Правда, я слыхал, что всё
зависит от сочинения на экзамене. Если по нему будет «пять», то остальное в
крайнем случае натянут... Тем, кто идёт на медаль. Завуч же намекнула, что
помогут, «если что»...
...За сочинение я получил
«отлично». Маяковский в который раз выручил: я почти весь текст из его цитат
составил. А это очень тогда ценилось: мол, хорошее знание материала... А потом
и с зоологией утряслось: натянули мне годовую четверку, и получил я в
результате «серебро», на которое и «шёл». Не испортил показатель родной школе.
Висеть ей и впредь на доске.
А «серебро» давало льготу
сдавать в институт не все экзамены, а только два.
Я сначала намылился поступать
в иняз (а был это 1956 год, только что покойника Сталина Хрущёв отважно
раздолбал, и я раскатал губы: мол, оттепель!..). Но моя мудрая еврейская мама,
узнав про это, выразительно покрутила пальцем у виска:
- Ты что, сыночек? С нашей-то
анкетой тебе только в иняз соваться... Не выдумывай!
Я решил не выдумывать и, не
теряя времени, сдал документы – заявление, аттестат, анкету, характеристику,
медицинскую форму 286 – в геолого-разведочный. Меня давно увлекала
минералогия,
тем более как раз в последние летние каникулы ездил я с геологами в экспедицию,
или, как они говорили, в партию. В Крым, где, как считалось, мы «искали воду».
Меня взяли на должность коллектора. Но это только так красиво называлось –
«коллектор», а на самом деле я должен был таскать за геологами рюкзаки с
камнями, которые они называли образцами и собирали с научной целью. Работа моя
была, конечно, не из самых легких, но мне нравилась профессия геолога, казалась
очень романтичной. Тем более, начальник партии под конец дал мне блестящую
характеристику для института. Мол, я и любознательный сверх меры, и толковый, и
надёжный, и живо интересующийся будущей профессией, и самоотверженно проявивший
себя в суровых полевых условиях реальной экспедиции... и так далее в том же
духе – с рекомендацией непременно принять меня в институт.
Все бумаги я сложил в
папку-скоросшиватель и принёс в приёмную комиссию института. Угрюмая тётка в
синем лабораторном халате, пролистав мои бумаги, тут же направила меня на
медкомиссию. А назавтра, когда я пришёл за результатами, та же тётка, не глядя
на меня, протянула мне мою папку:
- Сдавайте в другой вуз. Нам
вы не подходите.
- Как это... не подхожу? – Я
растерялся. – Почему? У меня же и характеристика отличная есть. От геологов! Да
и медаль... Правда, серебряная...
- Вот с этой медалью и
поторопись, - она неожиданно перешла на «ты», что, видимо, должно было означать
её участие в моей будущей судьбе. – А то опоздаешь, сроки пройдут.
- Нет, извините, я всё-таки
не понимаю, - вдруг упёрся я, как баран. - Почему же мне к вам-то нельзя?! Вот
и характеристика, и медаль, хотя и серебряная, но...
- Да хоть бы и бриллиантовая!
- Тётка продолжала упорно не смотреть мне в глаза, а куда-то то ли в пол, то ли
мне в область живота... Может, она косая?.. – По здо-ро-вью не подходишь! По
результатам медкомиссии, ясно? Геологу, знаешь, какое здоровье требуется?
То-то! А у тебя вон... щитовидка! Щитовидка у тебя, ясно? Как же будешь по
горам-то целыми днями шастать? Со щитовидкой!
- Какая ещё щитовидка?.. Я же
преспокойно шастал уже, аж целых три месяца, и именно по горам! Да ещё мешки
эти неподъёмные с булыжниками ихними таскал за ними, как идиот, с научными
целями! Воду мы искали! Правда, не нашли пока… Но характеристика вон какая, вы
прочтите!
- Вот тоже заладил:
характеристика, характеристика! – Тут тётка вздохнула и впервые подняла на меня
глаза. Нет, оказалась не косая. В её совершенно нормальных глазах была глубокая
печаль. Она почему-то огляделась по сторонам и зашептала: - Ну, как же ты не понимаешь ничего!..
- А что я должен понимать?
- Ну это... То, что ты... Что
у тебя... в бумагах непорядок.
- В каком смысле непорядок?
Чего-то не хватает?
- Всего у тебя хватает. Даже
лишнее... Ну... это... тут... в общем... ЩИТОВИДКА, одним словом! Щитовидка!
Такой тебе диагноз стоит. А у нас с таким диагнозом тут очень строго. Всё.
Извини, мне работать надо. По-хорошему советую: беги скорей в другой какой вуз,
а то опоздаешь везде с этой своей медалью, льготу потеряешь, все экзамены
придётся сдавать, обидно же...
...Ещё бы не обидно. Как в
воду смотрела тётка: я опоздал. Пока с этой щитовидкой разбирался, сроки
действия льготы для медалистов прошли. Пришлось сдавать все экзамены. А
поступать я пришёл в строительный: мама сказала, что строителям быстрее
квартиры дают... Кстати, в тамошней приемной комиссии мою форму 286 и смотреть
не стали. Сотрудник, молодой парень, видимо студент-старшекурсник, взял мою
папку и, спросив фамилию и отметив у себя что-то, не развязывая тесёмок,
засунул папку в ящик стола, бросив мне привычное:
- Первый экзамен через две
недели. Привет!
Я опешил:
- Погодите... Что значит
«привет»!?.. А как же медкомиссия?
- Какая медкомиссия? Ты что,
больной?
- В принципе нет, но... Всё
же посмотрите меня повнимательней. Чтоб потом разговоров не было... Может, у
меня что не так в организме? Ну, с вашей... со строительной точки зрения. Что
может помешать мне в дальнейшем в полную силу целыми днями по стройкам шастать
и вообще... строить и жить...
- Чего-чего-о?! – Сотрудник,
кажется, не всё понимал.
- Ну, может, обнаружится у
меня, допустим, какая-нибудь... щитовидка? Или... я не знаю... сердце, там,
почки... Да мало ли что ваши врачи найдут, а уже поздно будет...
Парень странно окинул меня с
головы до ног, чуть отодвинулся на стуле. Может, подумал, что у меня в
организме что-то не так с мозгами и, видимо, чтоб не связываться, от греха
подальше, выписал какую-то бумажку. И дал её мне:
- Иди в подвал, комната 17.
На двери комнаты 17 висела
табличка «Медпункт». Там, взяв бумажку, мне предложили раздеться до трусов,
постучали молоточком по коленке, послушали, заставили подышать, потом вообще не
дышать, смерили давление, сняли кардиограмму, взяли кровь и мочу. Сказали: за
результатом завтра в приёмную комиссию.
Назавтра тот же сотрудник
пролистал при мне мои бумаги:
- И чего панику порол? Ничего
у тебя нету. Здоров как бык.
- И щитовидка? – уточняю на
всякий случай.
- Какая щитовидка?
- А сердце как, почки?
- У-фф! Нету, говорю, у тебя
ни-че-го! Ни щитовидки, ни сердца, ни почек! Не-ту! Всё чисто!
- Я же и кровь им сдавал, и
мочу...
- И уже жалеешь?.. Вот
заключение врача: всё у тебя о-кей, понял! И кровь отличная, и моча – ха-ха-ха!
– пальчики оближешь! Всё, абитуриент. Привет!
...Привет. Экзамены я сдал. В
строительный поступил. И только потом уже, окончательно успокоившись, кажется,
понял, почему меня не приняли в геолого-разведочный: они, видимо, не могли мне
в глаза вслух выговорить истинный диагноз – «еврей», и сказали просто:
«щитовидка»...
