Kroshin1

Предисловие
Владимир ВОЙНОВИЧ: «ЕСТЬ О КОМ ПИСАТЬ И ДЛЯ КОГО»

Григорий Крошин человек многоликий. С одной стороны он писатель-юморист, с другой – художник-карикатурист, с третьей стороны он, как выехавший из России, должен называться эмигрантом, с четвертой, как въехавший в чужую страну, считается иммигрантом, а с пятой стороны, как снующий туда-сюда, есть просто мигрант, то есть человек движущийся, незастывший.

Вот говорят, писателю труднее всего обживаться в чужой среде, потому что и обстановка не та, и привычки иные и говорят не по-нашенски. Но писателю, как ни странно, обжиться на чужбине легче чем людям иных профессий. Потому что место работы у него остается примерно то же, что прежде: письменный стол, а в случае отсутствия такового – собственное колено, на котором можно пристроить блокнот. А основным средством выражения остается свой язык. Чужой выучить не мешает, но главное - не забыть бы свой. Для эмигрантов послереволюционной волны это было проблемой. А для нынешних проблемы нет. Куда ни ткнись – всюду она, родная речь в нормативном и не совсем варианте. Российских людей еврейского и иного происхождения везде стало так много, что писатель с родиной практически не расстается. Она в лице знакомых ему героев повсюду ездит за ним. Есть о ком писать и для кого.

Вот Крошин и пишет везде обо всех. В предлагаемой читателю книге помещены короткие рассказы автора – лирические и сатирические, проникнутые иронией и самоиронией (что всегда украшает автора), и карикатурами самого автора проиллюстрированные. Рассказы эти о людях, привыкших жить здесь, и привыкающих там. Об их борьбе с обстоятельствами, об их неудачах и достижениях на этом пути. Обо всем этом написано легко, с юмором и добрым отношением к изображаемым персонажам.

ГОЙ

Вот, говорят: когда смеются – это полезно для здоровья. Тем более – если не над тобой. Как-то сподручней, когда – над другими. Причём, как назло, редко такое удаётся. Всегда, как ни повернись, весь твой смех на тебя самого и оборачивается другим концом. Но иногда, бывает, так разберет, что хохочешь и прямо остановиться не можешь. Ну, может, не так часто и заливисто, как раньше, при социализме, мы смеялись с человеческим лицом, но тоже довольно нервным смехом сквозь слёзы и буквально ежедневно, без выходных. Минуты не проходит, чтоб, глядя на всю эту жизнь, не возникло стойкого позыва лопнуть от хохота. Или от злости. Или от зависти... не помню, от чего именно.

...Именно такая нескладуха постигла меня примерно с год назад. А посчастливилось мне тогда в Берлине напороться на один маленький невзрачный магазинчик готовой одежды. В поисках как раз готовой одежды. Я открыл тяжёлую дверь, затенькал колокольчик, возвестивший о приходе меня – Покупателя, но... Минут пять в зальчике, плотно забитом немыслимым для такого тесного помещения количеством готовой одежды, никто не появлялся. И из новых покупателей за это время тоже ни один не зашёл. На миг я почувствовал себя действительно Королём-Покупателем, осчастливившим эту забытую богом торговую точку.

Наконец откуда-то из тёмных недр выполз седой сутулый старик типа одесского портного и нараспев, на смеси немецкого и идиша спросил, что, мол, я от него хочу. И поплёлся уже было показывать товар, как вдруг обернулся, оглядел меня с головы до ног:

– Вы еврей?..

Я опешил, словно ощутив себя вдруг в советском отделе кадров, но быстро взял себя в руки и... сознался ему во всём. Втайне я надеялся, что мне будет за честность хорошая скидка в цене товара. Так сказать, по-родственному... Но он прервал показ готовой одежды, – моего словесного признания ему, оказывается, было мало:

– Обрезанный?

– Что?.. Кто?.. Это я, что ли? – Я явно тянул время.

– Ты настоящий еврей? А? Обрезанный, или нет? А? Обрезанный?

Я начал, как на экзамене, оправдываться, что-то мямлить ему про моих чистокровных родителей, про то, что у нас, мол, в Советском Союзе, было не принято... Но старик уже меня не слушал:

– Всё понятно с тобой. Иди отсюда! Иди, иди!!! – и стал просто выталкивать меня – Покупателя (!?) – из своего магазина абсолютно готовой одежды...

– Простите, но... я вас не понимаю… я же хотел у вас что-то купить... – упирался я, всерьёз рассчитывая, что мои солидные экономические аргументы перевесят его всплеск националистических настроений.

Не перевесили. Выпихивая меня на улицу, он уже почти кричал:

– Пшёл, пшёл вон отсюда, гой проклятый! Гой! Тебе ничего не продам! Шшш-шайссе*!

– Сам шайссе! – использовал я последний довод в споре и... расхохотался. Буквально чуть не лопнул со смеху. Или от злости...

Уже не помню, от чего именно.

_____________

* Говно (нем.)

________________________________

ДАВАЛИ БАХА

Осип Егорович очень любил музыку.

Вообще-то, строго говоря, наш герой был не совсем Осипом Егоровичем. Когда знакомился с кем-то из здешних братьев по счастью, представлялся так: «Иосиф Аронович». Видимо, для простоты. А, может, для солидности, кто его знает. Правда, те, кто его знает, говорят, что это у него такая мания величия. Может, острили… А другие просто пожимают плечами: «Ну Иосиф и Иосиф, мол, с кем не бывает»… Тем более, что в прежней своей жизни на Украине, или, как сейчас принято говорить, «в» Украине, он тоже не всегда был Осипом, хотя Егоровичем был постоянно. Поскольку в его родном посёлке всё равно никто не поверил бы, что он Осип, считали бы, что на самом деле он форменный Иосиф, то есть еврей, или, как принято было говорить в тех краях, жид, то Осип Егорович выдавал себя за Остапа. Чтоб, объяснял сам себе он, удобней для окружающих…

Впрочем, со временем он сам вконец запутался, где он кто. И хотя этот «не-совсем-Осип-Егорович», конечно, прибыл на чужую немецкую землю по «еврейской линии», был он и не вполне евреем. То есть он, опять же говоря строго, вообще не был полноценным евреем по Галахе. То есть по матери. Но интересно, он не был евреем и по отцу. Он, если можно так сказать, был евреем по… жене. По милейшей Саре Самойловне, которая – видимо, в силу врождённой скромности – в прежней своей жизни называлась Сандрой Самсоновной. Значит, вы поняли, она оказалась для Осипа не только настоящей роскошью, но и средством передвижения. Но это так, к слову. И никакого отношения к музыке, которую Осип-Остап-Иосиф Егорович-Аронович очень сильно любил, не имеет.

Любил и считал себя знатоком. Сам он немножко играл на баяне, да и то в далёком прошлом, когда был ещё молодым, только-только пришёл на чулочную фабрику простым подсобным рабочим и не достиг ещё высот старшего бухгалтера. Потом-то уж времени на эти музыкальные увлечения у него не оставалось. Последний раз он взял в руки баян в тот день, когда его, отбарабанившего на фабрике чуть ли не полвека и награждённого почётным значком «Ветеран труда», сослуживцы с плохо скрываемым облегчением провожали наконец на заслуженный отдых.

Осип, потеряв любимую опостылевшую работу, затосковал, сидя целыми днями в четырёх стенах и натыкаясь то и дело глазами на одну и ту же жену. Глядя на неё и пришла ему в голову счастливая мысль покинуть любимую Родину-мать:

«Сар, слушай сюда. А не махнуть ли нам куда?»

«Куда? – не врубилась супруга. – Обедать скоро»…

«Да не-е, Сар… Я подумал: может, в Израиль, а? Конечно, после обеда».

«Ты что, с ума сдвинулся?! Там же война!»

«Да, я не учёл… А если в Америку?»

«Кто тебя там ждёт, в Америке-то? Знаешь, сколько надо визу ждать? Не доживём, пожалуй»…

«А я слыхал, что щас и Германия вроде принимает таких, как…»

«Как кто? Ну, что же ты, договаривай!» – в словах мужа Саре почудились антисемитские тенденции. В их доме вообще-то не принято было произносить вслух слово «еврей»…

«…как мы с тобой, – выкрутился Осип и вдруг осмелел, хотя и шепотом: – Евреи!»

«А ты-то здесь при чём?! – не поняла Сара. – Не примазывайся».

«Как это при чём? – обиделся муж. – Я – при тебе! Поживём хоть остаток жизни как люди! А? Что скажешь?»

Что ж тут скажешь. Пожить как люди было, конечно, заманчиво. Никогда ведь ещё этого не пробовали.

Так стала Сара в конце концов средством передвижения для своего благоверного. Супруги собрались быстро, благо детей у них не было, подали документы на выезд, подождали немного, всего полтора года (другие, говорят, по нескольку лет ждут), и наконец – приехали туда, где, как они читали в газетах, все живут как люди…

… Во всяком случае доступ к прекрасному Иосиф Аронович получил сполна. Он уже довольно свободно ориентировался в ситуации в музыке. Например, точно знал, в какие залы слушать музыку ходить стоит, а в какие он – ни ногой. Скажем, самым лучшим убеждённо считал Тонхалле (что-то наподобие, по слухам, московского Зала Чайковского или, что было более знакомо Осипу, типа их поселкового Дворца культуры чулочников). И вовсе не из-за акустики или удобства расположения мест в зале, вовсе нет. Всё тут было гораздо тоньше: дело в том, что именно в этот концертный зал Иосифа Ароновича пускали на концерты за полцены. По льготному зелёному паспорту, на который имели право малоимущие получатели социального пособия. Само собой, Иосиф Аронович отдавался музыке один, без жены Сары, но это-то как раз логично: одному-то дешевле. Ещё неизвестно, пустили ли бы супругов вдвоём за полцены, а так – пожалуйста, битте шён! Конечно, для полного счастья, для абсолютного наслаждения высоким музыкальным искусством Гайдна, Генделя, Глюка и самого Баха Иосифу Ароновичу недоставало самой малости: чтоб в кассе концертного зала Тонхалле учитывали и его ветеранское удостоверение, и тогда, может быть, входной билет обходился ему ещё дешевле, а то, глядишь, и вовсе бесплатно. Но… в этой непонятной стране почему-то не принимали в расчет несомненные заслуги Осипа Ароновича на тяжёлом бухгалтерском поприще в советской чулочной индустрии. Приходилось довольствоваться тем, что давали.

В этот раз давали Баха…

_____________________