Вот сочинение еврейского
мальчика про берёзу: «Берёза очень красива летом. Её раскидистые ветки зелены
в эту пору. Берёза растёт в любом месте. Но она не может вырастить своих
веток без света солнечных лучей. Поэтому, входя в лес, мы видим, что берёзы
стоят далеко одна от другой. В летние дни хороша берёзовая роща. У подножья
берёз выглянули разные цветочки и грибы. Красив берёзовый лес!».
Ни в каком самом весёлом сне, уж на что был провидец,
не мог Владимир Ильич Иоффе, доктор медицинских наук, профессор, академик,
вообразить, что его сочинение про берёзу, написанное в возрасте десяти лет,
увидит свет. Почему? Потому, что писалось оно на иврите. И где? В Перми,
уральском городе, где и прочесть-то его было почти некому. Три мальчика,
три брата Нахум, Иегуда и Иерахмиэль издали на иврите журнал с названием
«Чернильные пятна», «Китмей ха-дьё». 32 страницы с прозой, стихами, ребусами,
загадками, рисунками. Было это в 1908 году.
Я разглядываю эти ясные буквы, это каллиграфическое
письмо – гимн красоте иврита и русской природе одновременно. Если вы не
читаете на иврите, то хотя бы послушайте, как звучит иврит в устах влюблённого
в него мальчика, будущее светило российской науки.
Берёза на иврите «ливнэ», хотя этот эквивалент
не точен. Не росла берёза на этой земле, но понадобилась поэтам, выходцам
из России, и появилось слово «ливнэ» от «ляван» – белый. Множественное число
сегодня мужского рода – «ливним», а в начале века было рода женского - «ливнот»:
«А-ливнэ яфа меод ба-эт hа-каиц. Анафеа hа-митпардим еруким ба-эт а-hи.
А-ливнэ гдела б-холь маком. Хи эйна яхола легадель эт анафеа бли ор карнэй
hа-шемеш, ал hем бэ-лехтейну эл яар ливнот роим анахну, ки hа-ливнот омдот
hархек ахат ме-рэута. Бимэй hа-каиц яфэ яар hа-ливнот. Эцель шореш hа-ливнот
яцицу прахим рабим вэ-яфим вэ-питриот. Яфэ яар hа-ливнот».
Многочисленные ученики Иоффе, сами доктора и профессора,
ничего бы не поняли в этом простом детском сочинении. Они уважали его, выдающегося
российского ученого, гордились быть его учениками, но никому и в голову
не приходило, что их учитель - большой знаток иврита. Нам, современникам
его детей и внуков, он завещал учить и знать иврит.
Поэт Хаим Ленский писал ему:
Иоффе, ты, кто среду
Для питанья микробов готовит,
Мой подарок прими –
Эти мелкие буквы – микробы
В тонкой книжке под общим названьем
«В снежный день».
Яд смертельный они для врага,
Но для друга – целебное зелье.
И никто не погиб
Среди этих созданий духа,
Что не чудо – об их пище насущной
Ты позаботился, Иоффе.
Х.Ленский, написавший это посвящение, погиб в сибирских
лагерях, а тем, кто ему помогал, часто кормил, кто сберёг эти строчки, сумев
переслать их в Израиль, сохранить для еврейского народа светлые и горестные
стихи поэта, писавшего на иврите, был Владимир Ильич Иоффе.
Все эпитеты и сравнения как-то блекнут, съёживаются
при попытке дать оценку незаурядной и гармоничной личности этого человека.
Попытки обозреть сферу его насыщенной научной деятельности оставляют ощущение,
что на окружавший его мир, на чтение, музыку, какие-то посторонние пристрастия
у него просто не могло оставаться времени. Но когда узнаёшь, какую роль
в его жизни играл еврейский вопрос, в широком смысле: язык иврит, религиозная
и светская литература, практические занятия ими, помощь еврейским писателям,
любовь к еврейским традициям, верность дому и домашним, удивляешься, как
в советское время мог жить, выжить и не подвергнуться дискриминации такой
человек? Наверное, он – единственный! Сколько душевных и духовных сил может
иногда быть в человеке, когда рядом с ним гуляет смерть и вот-вот явится
с клюкой к нему самому...
Более полувека Иоффе занимался наукой. В Санкт-Петербурге,
в глубине Аптекарского острова, на берегу Малой Невки, расположен институт
экспериментальной медицины – ИЭМ – первый в России научно-исследовательский
институт в области биологии и медицины. Более столетия он является центром
медицинской науки России и всего бывшего Союза, на базе которого появилось
много научно- исследовательских институтов и сама Академия медицинских наук.
На одном из зданий ИЭМ укреплена мемориальная доска
с барельефом и надписью: «Здесь работал с 1924 по 1979 год выдающийся микробиолог,
иммунолог, эпидемиолог академик АМН СССР Владимир Ильич Иоффе».
Как возникло столь торжественное имя – Владимир
Ильич? Экскурс в круговерть еврейских имен – занятие прелюбопытное. Итак,
папу звали Хилель-Меир Шаевич (от Ишаягу, наверное) Иоффе, маму Сорэ по
отцу Ицхаку – Ицковна, то есть Исааковна. Сына папа и мама назвали Иерахмиэль–Зеэв–Вольф.
От Иерахмиэля домашнее имя стало Миля, от Зеэв-Вольф официальное Владимир,
а от Хилеля (первого имени отца) произвели Илью и стал будущий выдающийся
российский учёный называться "простенько и со вкусом" - Владимир Ильич.
Знавший его Авраам Белов (Элинсон) очень доходчиво
и толково объясняет: «Живя в сугубо русском городе, семья Иоффе вынуждена
была при общении с коренным населением заменить свои труднопроизносимые
еврейские имена общепринятыми русскими». Речь о городе Перми. Но всё это
дела столетней давности. Сегодня всё наоборот: был Петром Криворучкой, стал
Пинхасом Каривом. Но, слава Б-гу, никто меня не просил раскрывать псевдонимы…
В 1998 году в Санкт-Петербурге увидела свет монография
"В.И. Иоффе в институте экспериментальной медицины (1923-1979)", к 100-летию
со дня рождения. Составители и авторы, все профессора, называют его корифеем
отечественной науки. Что верно. Жаль, что не израильской? Жаль, но не случилось.
Его внук, Лёня, уже после смерти деда, в Израиле,
попросил бабушку, вдову Иоффе – Басю, она же Батья-Берта Давидовна, написать
об истории их семьи. И она написала: "Всю свою жизнь дедушка Миля упрекал
себя – без него построили государство", то есть Израиль.
И тот человек и этот – всё это один человек? Человек
с двумя биографиями? Впрочем, такие случаи, хоть и единичны, но встречаются.
Удивляет же потому, что в одной биографии Иоффе сделал воистину головокружительную
карьеру, другая же была почти враждебной первой, опасной для неё, запрещённой
законом.
Он не готовился стать писателем, хотя кто знает,
как могла бы повернуться первая биография, если бы на её пути не встретился
немец, правда обрусевший, по имени Герман Генкель… А чтобы эта встреча состоялась,
надо вернуться к началам биографий обоих.
Иоффе, Владимир Ильич, родился в 1898 году в городке
Мглин Черниговской губернии (ныне Брянская область), в черте оседлости.
А вырваться за черту помог замечательный документ. Кроме окончания бухгалтерских
курсов его отец (читаю свидетельство от 7 сентября 1897 года), "мещанин,
еврей Гилель-Меер Шаевич Иоффе по испытании в знании переплётно-книжного
ремесла и по ковальско-гончарному цеху записан в число мастеров городка
Мглина". Благодаря этому документу семья оказалась в Перми, где никаких
еврейских учреждений не было, только молитвенный дом. В городе - чуть более
900 евреев на 45.000 остального населения.
По инициативе старшего Иоффе (его стали называть
Илья Исаевич) еврейская община пригласила учителя из черты оседлости и организовала
начальную школу. Домашнее воспитание детей тоже было еврейским. При довольно
ограниченных средствах семья выписывала детские и юношеские журналы, художественную
литературу, книги по еврейской истории из Варшавы, Вильны, Одессы, Петербурга,
книги, в основном, на иврите, но и на идиш. Библиотека, включавшая 16-томную
Еврейскую энциклопедию на русском языке и первые переводы из Иосифа Флавия
– всё это в идеальных переплётах будет перевезено в Петроград в 1923 году.
Занятия ивритом не помешали Владимиру Иоффе кончить
гимназию, евреев было так мало, что никаких проблем с процентной нормой
тут не было. Заметим, что все три брата окончили Пермскую мужскую гимназию
с золотыми медалями. На аттестате зрелости Владимира Иоффе стоит и подпись
директора гимназии Германа Генкеля. Видный востоковед и семитолог, знаток
еврейской культуры, он был одновременно и одним из редакторов Еврейской
Энциклопедии и чиновником в Министерстве просвещения, почему-то впал в немилость
и был отправлен из Петербурга в Пермь.
Узнав, что пятнадцатилетний подросток Владимир
Иоффе знает иврит и интересуется еврейской историей, Генкель поручил ему
сделать доклад об испанском периоде еврейской литераратуры. Поскольку исторический
кружок и организовал и вёл сам директор, все педагоги считали для себя обязательным
посещать его занятия. Когда Иоффе рассказывал о творчестве Авраама ибн Эзры,
Ибн Гвироля и Иегуды Галеви его слушал весь педагогический коллектив, включая
протоиерея. С успехом проходили и доклады Володи в сионистском кружке.
В формулировке при вручении золотой медали было
сказано: «Во внимание к отличным успехам в науках, в особенности в гуманитарных»
и, казалось бы, путь отличника был предрешён. Но шёл 1915 год, второй год
Мировой войны. Герман Генкель, пусть земля будет пухом этому немцу-христианину,
- вызвал юношу для беседы. «Гуманитарные науки, - начал он деликатно, -
ненадёжная и не обеспечивающая жизнь профессия". И неожиданно добавил на
чистейшем иврите: "Зэ ло меадэр лахпор бо" – "это не та лопата, которой
следует копать".
И Владимир, вслед за братьями, поступает на медицинский
факультет Казанского университета.
В студенческие годы национальные интересы юноши
получили определённую сионистскую направленность. Усердно занимаясь медициной,
он успевал посещать и кружок любителей еврейской литературы и истории, постоянно
и с интересом следил за новинками ивритской литературы. Он подготовит на
русском языке несколько замечательных и по стилю и по содержанию докладов,
в частности, о творчестве поэтов Саула (Шауля) Черниховского и Залмана Шнеура
, а если не было переводов на русский, пробовал свои силы. Вот милая детская
песенка Залмана Шнеура в переводе Владимира Иоффе (перевод печатается впервые):
А кто знает, что творится
На вершине Арарата?
Тучка там вином струится,
Там Земля добром богата:
Промеж сахарных пригорков
По вареньевым аллеям
Ручейки сметаны чистой
В рот текут всем ротозеям..
А кто знает, кто живет там?
Там царевич поселился –
В бархат радужный оделся
И звездами окружился.
Чистый мёд и нектар сладкий
Поутру, лишь он встаёт,
Вместо чая с сухарями
Рота пчёлок подаёт.
А кто знает, чем же занят
Королевич молодой?
Он в серебряном горшочке
С поварёжкой золотой
На плите из хрусталя,
Из рубинов и топазов
Ежедневно варит кашки
Из сапфиров и алмазов.
А кто знает, для кого
Кашки эти он готовит?
Много птичек у него
Хороводы с ними водит.
С аметистовых полей,
Наигравшись, прилетят,
Схватят кашки изумрудной
Иль сапфиров поедят.
В 1921 году В.И.Иоффе заканчивает университет.
Работает врачом, приезжает к своим в Пермь. Служит в губернской больнице.
«Будучи, как всегда, очень инициативным, - пишет Берта Давидовна, - стал
внедрять новые методы в практику и очень скоро уже заведовал лабораторией».
Одновременно он развил большую общественную работу среди еврейской молодёжи,
организовал кружки по изучению иврита, по литературе, а также драматический,
где стал и главным режиссёром и ведущим актёром. Сохранилась фотография:
18 юношей и девушек с серьёзными одухотворёнными лицами, в центре – уже
усатый, с высокой тёмной шевелюрой, сложа руки на груди, - Владимир Иоффе.
Сохранился его доклад, прочитанный в кружке: «Основные этапы в развитии
еврейской культуры».
Но наука победила и театр и практическую медицину.
В 1923 году он уезжает в Петроград, выбирает себе Институт Экспериментальной
медицины, отдел сравнительной патологии заразных болезней и руководителя,
старейшего сотрудника института А.А. Владимирова. Не важно, что нет оплачиваемого
места, он готов работать внештатным практикантом. И целый год трудится добровольно,
а для зароботка служит в какой-то больнице врачом–лаборантом.
Только через год его включают в штат. Отделом руководит
знаменитый иммунолог и микробиолг Оскар Осипович Гартох, по случайности
опять немец. Их свяжет не только творческая работа, но и большая дружба.
«Дорогому «Ильичу» от Оскарыча» - пишет Гартох в одном из посвящений, а
в другом: «Дорогому - из дорогих …от любящего… ». Сохранился документ, в
котором Гартох отмечает «недюжинные способности Иоффе, его вдумчивость,
высокую требовательность к себе и к чистоте эксперимента».
Гартоха дважды арестовывали, но выпускали благодаря
заступничеству знавших его лично Горького и Ромэна Роллана. После собрания,
на котором один Иоффе сказал о его кристальной чистоте, семья ждала ареста
каждую ночь. Пронесло. Старших убивали, молодых микробиологов не тронули.
Кто-то же должен работать! Впрочем, разве была тут какая-то логика?
В канун войны Гартоха снова арестовали и расстреляли
в январе 1942 года. Спустя годы Владимир Ильич Иоффе добился его полной
реабилитации, посмертно, и возвращения доброго имени Гартоха науке.
Чем только ни занимался Иоффе – изучением и борьбой
с такими болезнями как дифтерия, корь, коклюш, дизентерия, скарлатина, ревматизм,
ревматоидный артрит, бронхиальная астма. И где только ни работал – перечисление
всех больниц, лабораторий и институтов составит длинный список. Скажем только,
что во многих областях он был первым и что создал свою научную школу. Им
подготовлено более ста докторов и кандидатов наук. Но это первая биография,
а мы проследим за второй, неофициальной.
Исключительная работоспособность и выносливость
проявлялись и тут. Приехав в Питер, он активно занимался и еврейскими культурными
делами, связался со всеми видными учреждениями и организациями, выступал
с докладами о творчестве еврейских поэтов, познакомился со многими талантливыми
евреями – с поэтами Хаимом Ленским, Нахманом Шварцем, Абрамом Каривом, с
историками Григорием Красным–Адмони, Бером Шульманом, Иехиэлем Равребе.
Принимая участие в работе семинара по истории еврейской
медицины, он попутно составляет иврит–русский медицинский словарь. Мне знаком
журнал «Харефуа» («Медицина»). Он начал издаваться ещё в 20–е годы, ещё
до создания государства Израиль. С каким же удивлением я узнаю, что в 1929
году в нём была опубликована статья ленинградского доктора Иерахмиэля-Зеэва
Иоффе.
Вот она, читаю название: «К вопросу о росте микробов
в фильтратах бактерийных культур». Видимо, это была последняя публикация
Иоффе на иврите. Вскоре все еврейские культурные, общественные организации
и учреждения в России были закрыты…
Иврит запрещён. Но можно ли изгнать иврит из дома
раввина? Почему я задаю этот вопрос? Потому что в 1930 году Иоффе женился
на дочери главного раввина Ленинграда Берте Давидовне Каценеленбоген. В
этой семье, где все, включая Берту, прекрасно знали иврит и идиш, еврейская
жизнь не прекращалась никогда… Праздники, песни, стихи, встречи с уцелевшими
деятелями ивритской и идишской культуры... Когда у молодых появятся свои
дети, сыновья Давид и Илья, обучение их ивриту окажется безусловно необходимым.
Владимир Ильич сделал для детей разрезную азбуку
из картонных квадратиков с отдельными прямоугольничками для некудот – огласовки.
Сам И.Равребе, великий ученый и, к счастью, их сосед, занимался с обоими,
и не только грамотой, но и историей, Танахом. Родители не полагали в этом
процессе никакого геройства. Хотя смерть ходила рядом и не только на службе
у В.И.Иоффе. В 1938 году арестовали двух братьев Берты Давидовны, ведь они
были Каценеленбогенами, сыновьями раввина. Обоих убили. Когда гитлеровцы
осадили Ленинград, Иоффе был уже профессором. Его мобилизовали и назначили
главным эпидемиологом Балтийского флота.
Берта Давидовна с четырьмя детьми: два её сына
и две племянницы, сироты погибшего брата Саула, оказалась в эвакуации и
добралась до Перми, где (возможно ли это представить себе сегодня?) продолжала
заниматься с детьми ивритом. Сын Давид, ныне доктор химических наук, живущий
в Хайфе, вспоминает, что они встречались в Перми со сверстниками его отца.
Во время войны Иоффе писал жене письма по-русски.
Не все, но они всё-таки доходили. Когда же была оказия передать письмо прямо
в руки жены, писал на иврите. «Письма трагические, - скажет внуку Берта
Давидовна, - но не безнадёжные, и звучали они пророчески. Дедушка Миля вообще
обладал необыкновенным даром интуиции… Из блокадного Ленинграда, и это непостижимо!
- он писал: "Спасение наше и будушее народа только у твоего брата". Брат
Берты Давидовны, Илья Каценеленбоген, с 1932 года жил в Палестине.
Семья вернулась в Ленинград в 1944 году.
Давид Иоффе передал мне копию военного билета отца,
выданного 10 января 1949 года. Ну, еврей, ну, беспартийный, хотя полковнику,
флагманскому эпидемиологу Балтийского флота не раз предлагали вступить в
партию, но он как-то выкручивался. Но то, что в графе: "родной язык" он
написал "еврейский" – это не может котироваться иначе, чем вызов! Удивляет
и ответ на 7–й пункт о знании иностранных языков. Его ответ: "Немецкий,
французский, английский". Далее в пересказе близких В.Иоффе: "А русский?"-
подняла на него глаза поражённая канцеляристка. "Добавьте, - сказал он,
- владеет русским". Именно в таком порядке и записано в билете. Внизу справа
– "врач, микробиолог, доктор медицинских наук, член-корреспондент Академии
медицинских наук СССР".
Комический эпизод той же послевоенной поры. В.И.
с Бертой Давидовной перед Йом Кипур, по традиции, навещают родные могилы.
Преображенское кладбище. Иоффе в военном мундире с погонами полковника прочёл
кадиш – поминальную молитву. Подходит пожилая женщина с сыном, просит прочесть
кадиш на дорогой ей могилке. Ее сын молитвы не знает. Иоффе повторяет кадиш.
Женщина пытается сунуть ему трёшницу. Сын, зная толк в погонах, шепчет:
"Ты что, не видишь, это же полковник!" Женщина отмахнулась: "Тоже выдумал,
полковники не читают кадиш!"
Во время дела врачей был намечен к закрытию и отдел
В.Иоффе. Директор института поехал в Москву за подписью. Атмосфера безысходности,
глухого страха. 4 апреля 1953 года рано утром звонит сотрудница. Выслушав
её и очень медленно вешая трубку, Иоффе произносит, почему-то на идиш: "Бедная
Клара сошла с ума, она говорит, что врачей выпустили". Тут вбегает соседка,
вся в слезах, обнимает Берту Давидовну: "Вы слышали?!" Тогда и они включили
радио… Дело о евреях, врачах-вредителях, закрыли.
Из рассказа Гиты Глускиной, доброй знакомой и другу
семьи Иоффе: "После смерти отца (Глускин после смерти Каценеленбогена был
раввином Ленинграда) я десять лет не была на настоящем седере Песах. В 1946
или 1947 году, когда мы жили в маленькой комнате на пятом этаже в квартире
с ещё десятью семьями, к нам пришёл мальчик и сказал, что его мама пригласила
нас на седер. Это был Давид, Тевик, так она называет его и сегодня, сын
четы Иоффе…
В течение 30 лет сначала одни сёстры Глускины,
Гита и Лия, позднее вместе с мужьями (учёные-востоковеды Лев-Арье Вильскер
и Иосиф Амусин) седер Песах всегда встречали за гостеприимным столом Иоффе.
"Глава семьи, Владимир Ильич Иоффе, до поздней ночи читал, пел и комментировал
Пасхальную Агаду". Накануне Песаха 1979 года, они все уже были приглашены,
раздался телефонный звонок - Владимир Ильич скончался.
Берта Давидовна приехала с семьёй Давида в Израиль
в 1989 году и прожила ещё шесть лет. Она написала 75 страниц воспоминаний,
сегодня они изданы. По моей просьбе написал свои воспоминания и Давид.
Торжественно отмечали в Институте Экспериментальной
Медицины все круглые юбилеи Владимира Ильича Иоффе. На одном из них, выступая
с ответным словом, он процитировал четыре изречения из Талмуда и два из
пророка Исайи. Не указывая источников, он сказал: "Многому я научился у
своих учителей, более того - у товарищей, всего же больше – у учеников".
В монографии его памяти эти слова вынесены в эпиграф и приписаны ...самому
Иоффе. В его душе и в памяти они всегда звучали на иврите: "харбэ ламадэти
миработай у-михаверай йотэр миработай у-миталмидай йотэр миколь".
Владимир Ильич и Берта Давидовна Иоффе любили иврит,
идиш, еврейские традиции, литературу, культуру своего народа, пронесли эту
любовь через всю жизнь и передали детям. Порой это было нелегко. Но дети
передали эту любовь своим детям…
Эти строки писались накануне праздника бар-мицва
правнука Иоффе, приехавшего в Израиль трёхлетним ребёнком. Зовут его Владимир,
но так как это имя труднопроизносимо в Израиле, то и родные и одноклассники
называют его Миля...
Приложение. Военный билет Владимира Иоффе
