(Перевод Эллы Грайфер)

Тщетно стремятся немцы "нормализоваться". Со времен Холокоста они стали для мира воплощением зла. Своей идентичности они уже не хозяева. Они стали народом-символом, как некогда евреи.

     Я прочитал, что в Германии разгорелся спор между евреями и Мартином Вальзером. Прочитал и вспомнил, что неколько лет назад, когда я был в Берлине, Вальзер уже наделал шуму своим заявлением: ему надоели, бесконечные разговоры о том, что произошло между немцами и евреями. То, что сказал он тогда - и уж конечно, говорил не он один - можно, наверное, выразить вкратце словами: "Не признаю себя виновным, не чувствую за собой вины и стыда не испытываю. Я убежден, что Холокост и все связанные с ним мерзости ни ко мне, ни к сегодняшнему немецкому народу никакого отношения не имеют. А меня постоянно загоняют в угол. Мы, немцы, стали нормальным народом. Почему же нас не оставляют в покое, не дают жить нормально?"

     Каковы бы ни были намерения Вальзера, но я уже тогда почувствовал то же, что ощущаю и сейчас: есть нечто, чего немцы не осознали, не поняли о самих себе. Дело в том, что уже несколько поколений назад они перестали быть таким же народом как другие, французы, например, или итальянцы, они стали народом-символом. Как евреи. Благодаря бесконечным спорам о наличии или отсутствии "немецкой вины" слово "вина" в Германии почти полностью лишилось смысла. А ведь подлинная проблема немцев вовсе не в наличии или отсутствии вины, а в том, что их, как евреев, определяют не по тому, чем они являются и что делают на самом деле, а по однажды наклеенному ярлыку. "Немец" - это раньше и прежде всего знаковая эмблема.

     Неприятно, конечно, обнаружить, что ты - символ. Вместо личности, каковой себя считал, оказаться носителем некоторого отвлеченного понятия. Словно натянули на тебя невидимый и совершенно ненужный тебе наряд, идентифицировали по каким-то признакам, которые тебе не важны и неинтересны, а окружающие почему-то в первую очередь замечают именно их. Эта символизация личности, навязанная ей извне, но как сетью опутывающая всю ее жизнь, ощущается, вероятно, не сразу... как начинающаяся зубная боль... Но постепенно она проникает в самые сокровенные глубины нашего "я", туда, где складывается самоуважение человека, его система ценностей.

     Всю жизнь нести "этот груз"!


     Детям, принадлежащим к презираемым меньшинствам, это открытие приходится делать очень рано - с началом осознания своего места в обществе. Но некоторых немцев оно наполняет истинным ужасом. В отличии от евреев, цветных или турок, которые имеют опыт постоянной конфронтации со своим "символическим образом", немец вполне может просуществовать, его не замечая. Большинство немцев, вероятно, так и живут.

     В самом деле, почему Германия все еще должна нести "этот груз"? Все ужасы давно миновали, большинство немцев проявило себя с тех пор вполне порядочными людьми. Почему же позорное прошлое не забывается? Почему не могут немцы просто сказать: "Довольно! Мы уже сделали все от нас зависящее, чтобы загладить свою вину. Почему не можем мы теперь быть как все?"

     Да потому, что символическое мышление функционирует иначе, не так как прочие акты сознания. Обычное мышление отсортировывает ошибочную, неверную информацию и отбрасывает ее. А символы обоснований не требуют и ни в какую логику не укладываются. В этом - сила символики в религии и искусстве. Символы воздействуют на человека глубже и интенсивнее, чем идеи, они не подвластны ни анализу, ни рациональным опровержениям. В "Божественной комедии" Данте мощь и опасность символического мышления олицетворяется в образе царства нашего духовного мира. Темная сторона этой силы - способность "символизировать" живых людей - оказывает немалое влияние на наше якобы "объективное" мышление.

     Вне всякого сомнения, восприятие современных немцев искажено тенью прошлого. Но не забудем, что такой образ еще глубже въедается в сознание, если немец прибегает к замалчиванию и обходит острые углы - эта тактика создает новые символы. "Третий Райх" с пугающей гениальностью изобретал живые и наглядные символы жуткого насилия: свастика, желтая звезда, розовые и красные, танк, пикирующий бомбардировщик, лагерь. Даже в переводе угрожающе звучат слова "раса господ", "молниеносная война", "хрустальная ночь", "ночь длинных ножей", "сожжение книг". Они вызывают в памяти жуткие картины тех времен, бесчеловечность, которая продолжает потрясать воображение: вагоны для скота, горы скелетообразных трупов перед бараками, газовые камеры, печи и трубы крематориев, копоть и смрад горелого человеческого мяса. Какую еще политическую систему можно идентифицировать по запаху?

     Кроме того, до сих пор не удалось по-настоящему объяснить, как смог Гитлер подвигнуть высокоцивилизованную нацию на столь чудовищные злодеяния. Может быть, его странная притягательная сила как-то связана с тем, что сам себя он считал скорее символом, нежели существом? Известно, что он чуждался физических удовольствий и рано порвал всякую связь с чистой телесностью, полноценной сексуальной жизнью, чувственными наслаждениями. Возможно, это объясняет силу его воздействия на немцев, также как и одержимость евреями, избранными им в качестве символического врага.

     Вся эта символика стала тем временем неотъемлемой частью лексикона исторических исследований и нравственной рефлексии. Все эти жестокости представляются нам аномалиями, но прежде всего мы видим в них факты. Их необходимо исследовать, чтобы убедиться в адекватности наших моральных представлений. Вторая Мировая война и Холокост - ориентиры, по которым мы выверяем свою реакцию на аналогичные события. Они стали единственными в своем роде, непревзойденными образцами насилия, злонамеренной политической алчности.

     Жалобы немцев на неадекватное восприятие за границей способны, иной раз, привести еврея в бешенство. И уж тем более, не смягчат его бесконечные заверения, что немцы-де в этом нисколько не виноваты. Немцы всего лишь пару поколений несут тот груз, от которого евреи страдали веками. Иной раз немцы их же и упрекают. "Вот не было бы евреев", - объяснила мне с ошеломляющей логичностью одна дама, - "так и уничтожать бы некого было, и наше доброе имя осталось бы незапятнанным. Евреи - наше несчастье!"

     При всей неподдельной искренности стремления немцев к "нормализации" достигнуть ее чрезвычайно сложно. Философ Исайя Берлин однажды заметил, что быть нормальным значит не чувствовать за собой наблюдения. Нормальность - это свобода от символической идентичности. Быть нормальным - значит, не быть ни примером, ни доказательством какой-то идеи. Нормальность предполагает право выбора собственных характеристик по принципу конструктивности для собственной сущности. Тот, кто такого права не имеет, чувствует себя угнетенным. Радикальная реакция многих людей на эту проблему - принятие своей символической идентичности и отказ определять себя иначе. Немецкие ультраправые группировки, скиннхеды и другие, считают себя наследниками фашизма: раз нас все считают нацистами, нацистами мы и будем.

     Простите нас и ассимилируйтесь.


     Большинство немцев не впадает в такие крайности. Они хотят быть как все, хотят, чтобы их оставили в покое, чтобы самим разобраться со своей историей. Однако, представление о праве каждого народа на выбор символов, с которыми его ассоциируют, по меньшей мере наивно. По-моему, немцы, стремящиеся к "нормальности" не понимают динамики исторического процесса, по простоте душевной приписывая истории потенциал прощения, которого у нее на самом деле нет.

     Споря с евреями, Мартин Вальзер пытался отделаться от этой дилеммы, требуя от немецких евреев ее разрешения в том смысле, чтобы они уже раз и навсегда ассимилировались. В скандальном запале он, скорее всего, не задумался о смысле своих слов. Выходит, евреям следует расстаться не только со своим символическим образом, но и с истинной сутью, чтобы немецкое общество могло признать их действительно своими. Неприятный подтекст: такое признание помогло бы в первую очередь самим признающим, ибо и их символический образ оказался бы тогда нейтрализованным.

     На самом деле совсем не очевидно, что немцы вообще в состоянии приблизить осуществление своей вожделенной "нормализации". Существует ли в природе такое покаяние, такие обеты или великодушные деяния, какими отдельно взятый немец или весь немецкий народ смог бы облегчить тягость своего символического груза? Конечно, со временем ветшают все символы, в том числе и символические образы целых народов. Изменяется восприятие, перестраивается гамма чувств. Определенная нация, раса или культ вызывают ниые ассоциации, чем прежде. Но по желанию народов это не делается. Для этого требуются серьезные исторические и мировоззренческие сдвиги. Ирония судьбы связала немцев в одной символической упряжке с народом, который сам так долго был символом, и многие немцы несомненно догадываются, как сложно переплелась их судьба с судьбой евреев. Покуда евреи остаются отмеченными печатью символа, немцам никуда не уйти от символической роли их убийц. В качестве жертвы еврей автоматически тянет за собой немца-преступника, что, конечно куда неприятней, для немца, тем более, что к подобным играм он не привык.

     Еврей может с сочувствием или удовлетворением взирать не немецкие барахтанья, но жалобы немцев на невозможность откреститься от еврейских страданий нередко представляются ему жалкими. И отвратительными. Я пишу сейчас эти строки и думаю, что немцы все же сумеют избавиться от груза своего "символического" существования гораздо скорее, чем евреи от своего.

     Слишком глубоко въелась еврейская символичность в душу мира, чтобы оставить евреям надежду на нормальную жизнь. Единственное, чего могут они требовать от немцев - откровенного и добровольного признания своего вклада в историю еврейских страданий.

     Надежда на забвение


     Что требуется? Доброта, благородство, признание общности, к которой принадлежат те, кто нуждается в этой доброте. Многие немцы это понимают. Но есть примеры и противоположного толка.

     Возможно, самая сложная проблема для немцев не в том, как выглядят они в глазах остального человечества, а в том, как они выглядят в собственных глазах. Перед каждым "засимволизированным" народом стоит задача, определить себя заново и быть насколько возможно самим собой. Частью этого проекта является перемена символов. Но что же могут сделать немцы? Чем и как заменить те образы, что накрепко впечатались в сознание всего человечества, не исключая и их самих? Сооружение памятников и открытие музеев само по себе вряд ли поможет, еще меньше надежды внушает метод самохарактеристики Германии как "нормальной" нации преуспевающих предпринимателей и добропорядочных потребителей.

     Зеркальные небоскребы - не ответ на битые стекла "хрустальной ночи". Тысячами самых шикарных модных магазинов не покрыть позора желтой звезды, и никакая юридическая казуистика вокруг предоставления гражданства долго живущим в Германии туркам не изгладит памяти о порабощении целых рас. Свое достоинство как нации немцам следовало бы утверждать не эффективностью своей промышленности и внешней торговли, а поступками, какие не обязаны совершать другие народы. Ни один народ кроме них не знаком с этой диалектикой, проникающей до самой основы нравственности. А если не получится (что не исключено), немцам остается надеяться только на забвение. Только оно способно облегчить груз символики и дать им возможность стать таким же нормальным, пассивным народом как все.

     С. К. Уильямс, американский лирический поэт, род. В 1936 г. В штате Нью-Джерси, член Американской Академии Искусств и профессор англистики в Принстонском университете. В 2000 г. удостоен Пулитцеровской премии.