В подтверждение тезиса, что они нас НЕ ВИДЯТ, то есть рассматриваемой автором в ряде работ концепции мифологизированности массового сознания, подгонки картины окружающего мира под заранее заданные лекала коллективных предпочтений, предрассудков и фобий, поведаю историю, крепко засевшую в моей голове. Давно, еще в начале 60-х, мой дед мне ее рассказал....придя однажды с работы, обнаружит наш самоотверженный борец с колдовством пропажу собственной супружницы. И не помогут никакие свидетельства о всегдашнем ее благочестии... Не менее десятка соседок подтвердят хором, что своими глазами видели, как она летала на метле. И возведет тогда несчастный очи свои горе, и взглянет на календарь, а на нем-то как раз и значится год 1937...
Дело было в Сталинграде. Командир полка поехал на левый берег в тыловое управление защищать заявки на снабжение. Вернувшись мрачнее тучи, молча швырнул бумаги деду (он был его замом по хозчасти). Все заявки были изрядно “порезаны”. Сидели молча... Наконец, прекратился обстрел, они вылезли из блиндажа на воздух и тут командира прорвало:
— ...приезжаю в штаб дивизии, а там этот жид Василенко! И что он мне говорит, гад. Вы там де химичите с числом раненых, отправленных в тыл. Вам бы только лишние пайки ухватить, обжираетесь там. Представляешь, Исак! Сидит такое падло – кабан краснорожий, сам впоперек себя толще и в чем нас упрекает? Обжираемся мы тут, на передовой! А что они там сами творят... между нами... да ты ж его знаешь... он там такие свои еврейские гешефты крутит...
— Василенко? Степан Охримович?
... Дед его знал. Этот Василенко начинал свою стремительную карьеру у них в полку. Человек совершенно безграмотный, неразвитый, говоривший на дикой смеси украинского и русского (“цэ это значыть”) и при том бессовестный карьерист и вор, он явно пришелся ко двору, гордился, чуть ли не бравировал своим безупречным происходением – даже не из батраков, а из босяков, из распоследней пьяни, голи перекатной, поднявшейся при раскулачивании. И с той поры неизменно поднимавшейся по социальной лестнице. Громадная, раскормленная туша, с красной, заплывшей жиром харей – всем своим видом он внушал неприязнь. Была у этого Василенки одна только положительная черта: красивый голос, которым он задушевно “спивав украиньськи народни писни”...
«В общем, – подытожил дед, – если он еврей, то меня смело в китайцы зачисляй»...
— Василенко? Степан Охримович? Еврей?
— Ну да! И ведь что характерно, Исак, посмотри вокруг. На передовой, в окопах кто? Такие, как мы с тобой, – русские. А в тылу кто гешефты крутит? Такие, как он, – евреи...
Тут уж я не выдержал: «Дед! Ну ты бы сказал ему, кто ты сам? Имя, фамилия, внешность!» — «Да, какая-там внешность, мы же с ним вместе с 35-го года служили, он мою анкету наизусть знал. Тут дело другое»... Их полк до войны в Виннице квартировал, там же и комплектовался. Процентов до 20-ти личного состава составляли Абрамы да Янкели. Но... дело совсем в другом.
А в чем другом, дед так и не объяснил. Потому и врезался этот разговор мне в память. Многие годы спустя, взрослым человеком (деда давно уже на было) понял я, что людям не так важно, что есть на самом деле, как то, что должно быть по их картине мира.
И вот картина, что была в головах миллионов людей о ту пору, вмещала страшную войну с проклятым немцем; не придуманную интеллигентскую, малопонятную “интернациональную помощь” в экзотической Испании или там у черта на куличках в Халкин-Голе, а самую что ни на есть защиту своего дома, жены и детей – дело кровное, родовое. И сидящий рядом со мной в окопе – брат мой, русский... ну ладно, славянин. А вот вечный антипод, кого от века презирал и опасался – жид, он на роль брата никак не годится. Именно поэтому, от безошибочного нерассуждающего чутья и вопреки межеумочной, пошлой действительности: сидящий рядом со мной в окопе – пусть он хоть Изя, хоть Рабинович, хоть какой ни есть носатый, картавый, он – русский. А отсиживающийся в тылу (неважно, это мифический Ташкент или левый берег Волги у Сталинграда) ворюга-интендант, пусть он хоть Степан, хоть Василенко, хоть как там “Рэвэ та стогнэ” спивае, он – еврей. И точка!..
Вы помните, как актуален был в 50-е, 60-е, 70-е (пока жива была память о великой войне) миф о евреях, поголовно гужевавшихся в Ташкенте, еще и нажившихся на всенародном горе. И ничто, никакие цифры статистики, никакие персональные примеры не могли этот миф не то что опровергнуть – оспорить, поколебать. Потому что он был органичным компонентом картины мира в головах миллионов людей.