Дороти Юнак. Закон и порядок

[Леонид Сокол]

Дороти Юнак

Дороти Юнак (Dorothy Uhnak), в девичестве Гольдштейн (Goldstein) родилась 24 апреля 1930 г. в Бронксе. Она получила образование в области криминологии (City College of New York), 14 лет служила в полиции Нью-Йорка и дважды награждена за храбрость. Ее первая книга Policewoman,1964 («Женщина-полицейский») в значительной мере автобиографична. Первый из ее девяти криминальных романов опубликован в 1968 г. Дороти Юнак умерла 8 июля 2006 г. в возрасте 76 лет.

В романе Law and Order, 1973 («Закон и порядок») первая линия персонажей – три поколения нью-йоркских полицейских. Повседневная жизнь полицейского, его непрерывные контакты с насилием, ненавистью, преступностью вынуждают его замечать в людях только их наихудшие качества и подозревать в каждом потенциального преступника. В романе показана картина жизни в Нью-Йорке тридцатых, сороковых и семидесятых годов. Если «Крестный отец» Марио Пьюзо раскрывает потаенный мир одной из итальянских семей нью-йоркской мафии, то «Закон и порядок» Дороти Юнак показывает нам другой тип нью-йоркской семьи: ирландских иммигрантов, полицейских, которые носят свои револьверы как легитимные символы власти. Вторая линия персонажей романа – полицейские-евреи.

ЗАКОН И ПОРЯДОК
Дороти Юнак

По изданию
LAW AND ORDER, a novel by Dorothy Uhnak,
SIMON AND SCHUSTER – NEW YORK 1973
три первых главы
перевел с английского Леонид Сокол

Часть первая. Отец: сержант Брайан О’Мэлли, 1937 год

ГЛАВА I

Водитель патрульной машины Аарон Левин внимательно следил за движением на проезжей части улицы, стараясь в то же время оценить настроение сидящего рядом сержанта. Шеф что-то насвистывал тоненько и немелодично, но это никак не отражало его расположения духа. Сержант Брайан О’Мэлли просто дышал, чуть приоткрыв рот. Левин украдкой глянул вправо и на мгновение зафиксировал его чистый, выразительный профиль.
– Собираешься повернуть? – спросил сержант О’Мэлли, глядя прямо вперед.
– Нет, сержант, я только посмотрел на такси. Слишком близко подъехало.
– Таксист умеет ездить в самой сильной давке. Он никогда не стукнет полицейскую машину. Давай, свернем налево, в 117-ю. Там всегда полно подозрительных черномазых.

Длинные костлявые пальцы Левина сжали руль. Он уже восемь месяцев служил в полиции и все никак не мог к этому привыкнуть: не проходило ощущение, что он чужой, пришелец, молчаливый свидетель, недоверчиво и с опаской относящийся к людям, среди которых работает.

«Иисусе, эти ниггеры опасны, когда наберутся. Хуже всего в субботу вечером. Так глазами ворочают, зенки чуть из орбит не вылазят.
А макаронники... Эти злобные ублюдки со своими вендеттами. Но одно надо признать: за семью дадут себя на куски порубить, да и чужих не трогают, разве что их кто заденет.
А это что за говнюк тут передо мной выруливается? Куда жиденок смотрит?»

– А теперь спокойно, потихоньку. Пусть пялятся на нас, сколько влезет, – инструктировал О’Мэлли. Он сдвинул фуражку на затылок и прошелся пальцем внутри околыша. – Жарковато для октября, а?
Сержант снова принялся тихо насвистывать, глядя мимо водителя на другую сторону улицы.
– Ты в баскетбол играл в Сити-Колледж? – спросил он без предисловий.
– Да, конечно. Только не в сборной. Чтобы попасть в сборную колледжа, надо быть студентом предпоследнего курса. – Левин все повторял слово, которое заметно раздражало О’Мэлли.
– Не в сбаарнай? – почти пропел сержант, намеренно исказив произношение. – И что это за хреновина, сборная?

В вопросе прозвучал мягкий ирландский акцент и невинное равнодушие, которого Аарон Левин уже научился остерегаться: надо быть очень осторожным во всем, что имеет отношение к его двухлетней учебе в Сити-Колледж.

– Ну, сборная – это постоянная команда колледжа. Она играет против других колледжей. А все остальные... Мы разбиты на команды и играем друг против друга.
– Понятно, как в большом спорте. Надо быть в хорошей форме и много бегать?
– У меня длинные ноги, как раз для бега. – Левин все пытался вставить слово; его длинные, как жерди, ноги были больной темой.
– Если бежишь туда, куда надо, – медленно произнес О’Мэлли двусмысленным, обвинительным тоном. – Давай-ка, остановимся здесь, перед большим «паккардом». Чистый криминал, эти черномазые. Разъезжают на больших тачках, а их дети шляются по улицам и ищут, чего бы поесть. Ну, патрульный Левин, – коренастое тело сержанта немного изменило положение, он выждал, когда их взгляды встретятся, – тут мы остановимся, как говорится, «неофициально» . Понимаешь, что я имею в виду?
Аарон кивнул.
– Так точно, сержант.
Взгляд О’Мэлли, непроницаемый в потемках патрульной машины, с минуту изучал его.
– Посмотрим, как ты это понимаешь. А что значит – остановимся «неофициально»?
Аарон облизал сухие губы сухим языком. Его руки совершали в воздухе неопределенные движения.
– Это значит... это значит, господин сержант, что мы не укажем это в рапорте, что... что это дело личное или что-то в этом роде...
О’Мэлли резко оборвал его:
– Никакое не «личное дело или что-то в этом роде» . Это значит, что мы здесь вообще не останавливались. А если не останавливались, то какое тут может быть долбаное личное дело?
Левин ответил мгновенно, и тон его, он надеялся, звучал искренне и доброжелательно:
– Так точно, господин сержант. Мы здесь вообще не останавливались.
Сержант иронично улыбнулся ему, как тупому ребенку, который наконец-то понял простой урок.
– Ладно. Теперь все в порядке. Ну, а чему вас там еще учили, в этом вашем Сити-Колледж, кроме баскетбола? Хотя, сынок, это не имеет никакого значения. Оглянуться не успеешь, как тут на работе научишься, чему надо. – Он вышел из машины, посмотрел вокруг и наклонился к окну. – Вы посмотрите на этих негритят: десять вечера, а их везде полно, как тараканов. Позор.

Аарон выключил двигатель, но его пальцы еще некоторое время оставались на ключе. Он посмотрел на свои часы. О, Господи, еще два часа. Потом еще два рейса с четырех до двенадцати, потом конец смены, дальше – ночная смена. Если кто-то думает, что для него это подарок, он сильно ошибаются, Так или иначе, большого выбора нет, но если бы это зависело от него, он бы лучше патрулировал один, пешком.
Кончиками пальцев Левин хорошенько помассировал уставшие глаза и подумал, как уже, может быть, миллион раз за эти последние восемь месяцев: «Господи, что я тут делаю в мундире и с оружием?»

Сержант О’Мэлли распечатал «честерфилд», большим пальцем щелкнул по пачке снизу вверх и одну сигарету вытащил зубами. Его глаза беспокойно шарили по бару. Прищуренные от дыма и едкого, тяжелого запаха человеческих тел, едва заметные черно-голубые щелки, они отмечали все, что происходило вокруг. Широкие плечи склонились вперед, ладони прикрывали трепещущее пламя спички. Он глубоко затянулся и выпустил дым из легких.

– Хороший тихий вечерок. Верно, Япоша? А куда все делись?
Бармен, коричневый с необычайно раскосыми восточными глазами, плоским носом боксера и полными яркокрасными губами обернулся, как бы желая подтвердить наблюдение сержанта.
– Да, сержант, тихо. Не шумят. Нигде. Середина недели. Дела идут плохо, сержант, очень плохо. Можете мне поверить.
О’Мэлли проглотил ровно половину порции виски и аккуратно поставил стаканчик перед собой, точно на мокрый кружок.
– Не надо мне мозги пудрить, Япоша? – сказал он беззлобно, механически, привычно.
Бармен вытер руки о грязный, сероватый фартук.
– Я не пудрю, сержант. Никого с бабками тут не видно. Сам не знаю, чем в этом месяце за аренду платить. Правда.
– Ты давай заботься об «аренде» для искренне тебе преданного, а об остальном пусть твоя голова не болит. – Сержант прикончил виски и скривился. – Ты что, чистого керосина мне налил? Желудок выжжет.
– Сержант, Вы же знаете, я держу специальную бутылку для Вас и Ваших людей.
– Знаю, Япоша, знаю, а как же. Но когда-нибудь я засеку, как ты туда что-то доливаешь. Так что смотри у меня.
О’Мэлли откачнулся от бара и протянул руку, нетерпеливо щелкая пальцами.
– Я не могу ждать до ночи.
Посмотрел на банкноту, вложенную в его руку, и покачал головой.
– Шутишь?
Япоша повернулся, выдвинул ящик кассы и показал небольшую пачку банкнот.
– Богом клянусь, сержант, я почти пустой. На хлеб не заработал.
О’Мэлли вздохнул и неумолимо щелкнул пальцами.
– Ну, хватит страшные сказки рассказывать, Япошечка. Поздно уже, а мне еще надо весь участок объехать да присмотреть, чтобы ночью было тихо.
Две долларовых банкноты нехотя легли поверх пятерки. О’Мэлли уныло посмотрел на деньги и закрыл кулак.
– Ну, старайся, парень. Дыра эта убогая, да еще разные грешки на твоей совести, не считая того, что, говорят, заходят к тебе вмазать разные шустрые малыши, не выше этой стойки, – он показал рукой высоту. – Советую, Япоша, будь осторожен. Дыра твоя убогая, но это все, что у тебя есть. А надо мной еще много людей, которых твои проблемы не волнуют: они просто хотят зелень видеть.
– На будущей неделе, сержант, – мягко сказал Япоша, – наверняка будет лучше. – Он улыбнулся широко, невесело, но и беззлобно, показав все свои зубы. – По радио говорят, хорошие времена уже рядом, прямо за углом. Неизвестно только, за каким, а то бы очередь занял. – Он сунул руку под стойку и кивнул головой. – Еще один на дорогу, сержант?
– Нет, спасибо. Одного стаканчика этой отравы вполне достаточно. И смотри, Япошка, не ищи приключений.

Япоша следил взглядом за крупным мужчиной в темносиней форме, как тот неторопливо шел вдоль бара и исчез за дверью. Он смотрел на О’Мэлли без злобы, без обиды, вообще без каких-нибудь чувств. О’Мэлли был просто одним из фактов жизни Япоши, не слишком хорошим и не слишком плохим.

Сержант О’Мэлли бросил своему напарнику пачку сигарет.
Левин ее вернул.
– Спасибо, сержант, я не курю.
– Ах, не куришь? Считаешь, курить вредно, да?
Осторожно, чтобы не задеть сержанта, Аарон ответил:
– Я еще немного играю в мяч, и это мешает дышать.
– А я думал, ты боишься, что больше не вырастешь, – ехидно заметил О’Мэлли. – Поверни направо на следующем перекрестке. Порядок. Видишь там маленькую кондитерскую? Остановись напротив. – Между двумя затяжками сержант задумчиво посмотрел на своего водителя. – Прогуляйся туда, парень, и скажи «добрый вечер» мистеру Горовицу. Это очень симпатичный старичок, и он всегда рад видеть у себя ребят в темносинем. Ему будет особенно приятно, если придет кто-то, кто говорит на его языке. Я, конечно, имею в виду акцент.
Аарон кивнул головой.
– Так точно, сержант.
О’Мэлли протянул ему свою палку.
– Возьми с собой. Вид палки хорошо действует на ниггеров, а мистеру Горовицу дает чувство безопасности. И проследи, чтобы он дал тебе приличный стакан того яично-сливочного коктейля, который вы так любите.

Удаляясь большими шагами на своих длинных ногах, Аарон ощущал загривком холодный взгляд О’Мэлли. В руке он держал увесистую полицейскую палку, револьвер 38-го калибра мерно постукивал по бедру.
Тесная, неряшливая, грязная кондитерская была скудно освещена. Когда он открыл дверь, звякнул звонок. Два черных клиента обернулись в его сторону. Их лица были неподвижны, угрюмы, безучастны. Мгновение спустя взгляды соскользнули с Аарона, они глянули друг на друга и, как сговорившись, снова занялись оббитыми тяжелыми кружками кофе, которые стояли перед ними.
Старик в заношенном костюме был маленький, круглый. Волосы на его черепе торчали кустистыми пучками, очки в проволочной оправе увеличивали водянистые, бесцветные глаза. На широком морщинистом лбу царили густые лохматые брови. Он выглянул из-за щербатой мраморной стойки и приветствовал гостя по-свойски, воздев руки почти просительным жестом.

– Ну, офицер, что будете пить? Я думаю, коктейль с мороженым будет что-то хорошего. Такой жаркий вечер и в октябре. – Пока он это говорил, его руки поймали сначала высокий стакан, а затем – ложку для мороженого.
– Пожалуйста, чистой сельтерской.
– Чистую сельтерскую? – Старик был явно обижен. – Надо же туда что-то влить, может быть, немножко молока и сиропа... Сейчас сделаем Вам роскошный ванильный или шоколадный коктейль.
Аарон покачал головой и посмотрел на двух черных, которые делали вид, что не слушают.
– Нет, правда, чистой сельтерской, пожалуйста. – Его пальцы подвинули два цента по мраморной стойке.
Старик удивленно отодвинул монеты к руке Аарона и впервые посмотрел ему в глаза.
– Ну, Вы меня обижаете! Вы специально пришли обидеть меня, раз не хотите выпить стакан сельтерской? – Большие круглые глаза вдруг заморгали и удивленно вперились в лицо Аарона. – Готт им Химмель, ландсман(1)! И что тут делает такой мальчик, как Вы, в этом синем мундире?

Негры с интересом наблюдали за двумя белыми, один из которых, старик, так чуднό говорил, а другой был просто полицейским. Они не могли взять в толк, что так удивило старика, о чем он говорил, и какая связь вдруг возникла между этими двумя. Черные никак не могли понять, почему вдруг двум белым стало хорошо вместе, как старым друзьям.

– Всем надо жить, – сказал Аарон, как бы оправдываясь.
Задумавшись над смыслом этих слов, старик склонил голову набок, затем кивнул и повернулся спиной к Левину.
– Да, да, верно, всем надо жить. – Он потянулся к полке с сигаретами и взял пачку «кэмела». – Надеюсь, этот сорт Вам подходит. Ели нет, скажите. У меня есть и другие. – Корявые пальцы указывали на товар.
Аарон покачал головой.
– Спасибо, я не курю.
– Вы не курите? – с недоверием переспросил старик. – А при чем тут цены на яблоки? – И втиснул в большую ладонь Аарона пачку сигарет вместе с пятидолларовой банкнотой. – Ну, тебе еще надо кое-чему научиться. Они еще не научили тебя, нет? – Резким движением он наклонил голову набок, повернулся спиной к клиентам, прикрыл рукой рот и жестом подозвал к себе Аарона.
– Скажи им, пожалуйста, что на этой неделе не будет шесть, скажи им, хорошо? На этой неделе моей жене пришлось два раза ходить к доктору. – Для убедительности он поднял два пальца. – Только на этой неделе два раза, а этот говнюк берет такие деньги... Чтоб он ими подавился!
Аарон сунул сигареты и деньги обратно в руку старика и покачал головой.
– Я зашел только на сельтерскую.
Старик пожал плечами.
– Слушай, бойчик(2), это не имеет к тебе никакого отношения. А если хочешь знать, то и ко мне. Я рад, что ваши ребята сюда заходят. Тогда каждый всякий ведет себя прилично. – Его взгляд скользнул по двум мужчинам, по-прежнему склонившимся над кружками кофе. – Если ты не возьмешь, возьмет другой. Уж такая жизнь. А так себе сделаешь хорошо, мне сделаешь хорошо и вообще сделаешь как надо. – Он крепко стиснул пальцы Аарона на пачке сигарет и банкноте, подержал его руку в своей, пожал ее и отпустил. – Так уж в жизни устроено. А я благодарю Бога, что он такой добрый и дает мне здоровье. – И, улыбаясь, повернулся к неграм: – Ну, господа, Вы уже кончили кофе? Дайте мне по пять центов, чтобы я мог вымыть эти чашки, сказать вам «спокойной ночи» и пойти домой.

Мужчины медленно встали, посмотрели на старика, на Аарона, потом друг на друга. Тот, кто повыше, сунул руку в рваный карман, пошарил за подкладкой, вытащил десятицентовик и неохотно положил на стойку. Когда они выходили, дверной звонок снова звякнул.

– Ну, как вам это нравится? Еврей-полицейский! Как подумаю о полицейских в той стране... – Горовиц закрыл лицо ладонями и с минуту качал головой. Он посмотрел на Аарона, лицо его просветлело. – Не расстраивайся, мальчик, за эти сигареты. Немножко тут, немножко там, и как-то живешь. Когда черные знают, что полиция ходит и присматривает, с ними нет хлопот. Мне это выгодно, что вы иногда зайдете ко мне на содовую и шмуц(3).
Рука с пачкой сигарет казалась Аарону липкой, а банкнота мокрой.
– Это всегда так? – он поднял руку с сигаретами.
Старик рассмеялся; на его умудренном лице отразилось сочувствие к стоящему перед ним невинному юноше.
– Ты еще ребенок, майн кинд(4), маленький мальчик в этом важном полицейском мундире. Сколько тебе лет? Двадцать один? Двадцать два? Я старый. Я уже долго живу. Мир такой, какой есть. Хороший ты парень, добрый. Когда придешь в следующий раз, приготовлю тебе чудесный яичный коктейль. А теперь я уже буду закрывать, мне надо пойти домой и лечь спать. В шесть часов утра я открываю, в шесть часов... А сейчас уже ночь. Иди уже, иди.

Взятка оттягивала Аарону руку, казалась мокрой, липкой, грязной. Он не глядя протянул ее О’Мэлли.

– Ах, сукин сын, жмот старый! Пять!Что он сказал? Что жена болеет, да?
Аарон смотрел прямо перед собой, в ветровое стекло.
– Да, мистер Горовиц сказал, что его жена больна.
– Ладно, завтра вечером сам с ним потолкую. – Сержант поднес сигареты к носу Аарона. – А ты все еще не куришь, да? – спросил он провокационным тоном.
Аарон повернулся к сержанту.
– Нет, – ответил он холодно и поразился, каким пискливым сделался его голос от напряжения. – Нет, все еще не курю.
– Ну, тогда мне везет, все окурки мои. Поезжай прямо вперед.

О’Мэлли удобно откинулся назад и расслабил воротник мундира. Клетчатая рубашка под мундиром была слишком плотной и теплой для такой погоды, а погода была слишком плотной и теплой для этого времени года. Уж лучше, чтоб было холодно и сыро. Крепкий ветер вымел бы с улиц этих проклятых ниггеров, которые подпирают фонари и лежат развалившись на входных ступенях домов. Или облокотится пара таких бездельников на мусорный контейнер и будет там торчать. А то еще приклеятся к бордюрному камню, не говоря уже о подножках и крыльях машин. Никогда не видел, чтобы другая раса так облокачивалась на что попало.
Аарон Левин старательно выполнял указания сержанта, который внимательно оглядывал округу через боковое стекло. Какой-то оборванец поспешно спрятал за спину коричневый бумажный пакет и кивнул в сторону патрульной машины идиотским, типичным для них всех движением. Да плевать на этого дурачка. Не станет же О’Мэлли хватать какого-то негра за выпивку из общей бутылки. Да еще вечером в пол-одиннадцатого. Он просто посмотрел на ублюдка пристально и строго, чтобы тот не думал, будто может кого-то провести, уж во всяком случае не Сержанта О’Мэлли. Пусть думают, что он все время сечет за ними. Они тут хорошо его знают. Крутой мужик. Берегитесь, ребята: Сержант О’Мэлли ужасен. И хорошо, что так думают – так с ними и надо. Что просили, то и имеют...

– А там еще что? – О’Мэлли показал на левую сторону улицы.
– Похоже, дети прыгают. – Левин притормозил, ожидая дальнейших указаний.
– Смотри-ка, таким соплячкам давно уж спать пора. Задержись тут на минутку, я с ними потолкую.

Их было четверо: двое держали концы веревки, а двое прыгали. Те, что держали, были помладше, не больше семи-восьми лет, с темными, испуганными глазами. Самая маленькая опустила руку с веревкой, которая теперь свободно свисала, и потупившись следила, как приближался сержант.

– Что делают в это время на улице такие маленькие девочки? – Тон Брайана О’Мэлли был, в его понимании, теплым и дружеским.

Поначалу трое младших стояли, уставившись в землю, затем подняли глаза, но не на Брайана, а на старшую из них, худую, со светлокоричневой кожей; из ее головы в разные стороны торчало множество тугих тоненьких косичек. Она ответила за всех неторопливо, растягивая слова, произнося их не слишком четко:

– Мы просто прыгаем. Ничего такого не делаем. – Выражение ее лица было суровым, вызывающим, а карие глаза не уклонялись от его взгляда.
– Просто прыгаете? А сколько сейчас времени? Давно спать пора.
Самая маленькая повернулась и пустилась наутек, волоча за собой веревку. Старшая крикнула ей вдогонку:
– Лейни, оставь скакалку, слышишь, дура!? Брось, это мой веревка!

Она быстро подбежала, грациозно подняла брошенную скакалку, вернулась к Брайану и двум остальным девочкам, нарочито медленно намотала веревку на плечо и выжидающе взглянула на О’Мэлли.

– Где ты живешь?
Вторая младшая девочка хихикнула и показала на другую сторону улицы.
– Ну, тогда быстро домой! Сейчас же, мисс!
Малышка взяла за руку другую девочку и потащила за собой.
– Это моя сестра, она тоже там живет.
– Превосходно. Вы обе – домой. И чтоб я вас тут не видел.

Он посмотрел, как девочки бегут домой, и повернулся. С последней все было иначе. Перед ним на широко расставленных ногах в рваных ботинках стояла худая девочка-подросток тринадцати-четырнадцати лет в обшарпанном свитере и грязной юбке. Она слегка подняла голову и нервно перебирала пальцами намотанную на плечо веревку.

– Ну, а с тобой что?
– А чего я делаю? Стою тут. И ничего такого не делаю.
В ней чувствовалось напряжение. Как будто она собиралась всем своим тщедушным телом наброситься на него или рвануть наутек. Голос звучал напряженно. Эта сучка не доставала ему даже до плеча и хоть не сказала ничего особенного, ее вид был вызывающим и наглым.
– Следи за своими губками, малышка, как бы им не познакомиться с моим кулаком, – тихо произнес О’Мэлли. – Где ты живешь? А может, у тебя дома нет? Малолетняя шлюха, да?
Похоже, она побледнела. Поразительно, но иногда эти цветные тоже бледнеют; его это всегда удивляло.
– Я не шлюха, – ответила она сдавленным голосом. – У меня есть дом, как у всех.
Не уклонилась, не поморщилась и даже не пискнула, когда его рука сильно стиснула худенькое плечо, намеренно причиняя боль.
– Тогда поверни свою черную жопку и марш домой, пока я не взял палку и не посшибал эти чертовы косички с твоей кудрявой головки.

Пристально глядя, он оттолкнул ее от себя. Глаза малышки внезапно загорелись нескрываемой ненавистью; ее губы дернулись, но она, высоко держа голову, прошла мимо него с той намеренной неторопливостью, которую он заметил уже раньше. Рука придерживала моток веревки, свисавший с худого плеча. Он смотрел, как она удаляется по улице: ребенок и в тоже время не ребенок. Скорее женщина, черная женщина. Идет характерной походкой, покачивает оттопыренной высокой задницей, обозначая крепкие, худые, но округлые ягодицы. Она зацепила его, черт побери. Кого-то напомнила. Другую женщину с оттопыренными ягодицами и крепким черным телом.
Сержант смотрел, как она повернула в сторону каменного доходного дома, остановилась и обернулась. Ее не было хорошо видно – просто темный, худой, молодой силуэт. Но в прямой осанке, в том, как, входя в дом, она резко обернулась с высоко поднятой головой, было презрение. Надо бы подойти к ней и угостить палкой. Прямо по этой торчащей черной жопе. Блядь такая. Сучонка черная.

Брайан О’Мэлли вернулся в машину. Он с трудом владел своим голосом:
– В такое время эти маленькие ублюдки давно должны спать, а не шляться по улицам. Да что с них взять? Так уж они сделаны. Поезжай по 118-й, а потом поверни направо, на Линокс.

Сержант сдвинул фуражку, вытер лоб тыльной стороной ладони и рукавом. Пот был на спине, в подмышках, в паху. Его охватили воспоминания. Влажные, горячие.
Сильнее всего впечатлил его идеально коричневый цвет ее кожи: гладкая коричневая поверхность. Груди такие же темные, как руки, руки такие же темные, как живот. Округлости, одни округлости, восхитительное сочетание мягкого с твердым. Крепкое тело. Не такое, как те, которые он знал до сих пор: тело, которое шло к нему, на него.

О’Мэлли опять надвинул фуражку на лоб. Левин притормозил, предвидя смену огней светофора.
Внимание сержанта снова было занято евреем. Интересно, какие знакомства у этого долговязого жида? Еще года не служит в полиции, а уже возит свою жопу на патрульной машине. Ботинки стаптывать должен, а не рассиживаться тут.
Хриплый смех, женский, высокий, непрерывный, несдержанный, заглушил все отголоски улицы, вернув мысли О’Мэлли к этому презираемому, унижаемому и унижающему телу. Он нежно положил руки на колени, пошевелил ими, сжал пальцы и под ними вдруг почувствовал черные, твердые, таинственные груди. Мечтательно облизал губы.

«Хочешь попробовать, милый? Ну, смелей. Никогда не пробовал? Мужик, ты не жил! Бедный коп, думаешь, что все знаешь, а не знаешь ничего. Ну, Лола тебя научит.»
Влажные, набухшие, смрадные, липкие, омерзительные. И все же...

Большие руки О’Мэлли мяли колени, но они не поддавались: не было в них того страстного распутства, таившегося под ее кожей, благодаря которому ее темные соски вдруг твердели от его прикосновения. Живот округлый и в то же время плоский. Мускулистый. Мышцы эластичны. Она могла так втянуть живот, что ребра едва не протыкали темную кожу при ее специфичных змееподобных движениях.

«Хочешь узнать разные штучки, дорогой? Никто тебе их еще не показал? Только раз-два, и готово? Это дерьмо, это никуда не годится. Так даже не дойдешь куда надо. А это самый большой кайф, эта скачка, эта дорога, этот путь к цели. Лола тебе покажет, Лола возьмет тебя туда. Вот так, вот так, еще нет, медленней, медленней, милый, замедли пытку, пусть заберет тебя до пальцев ног. Чувствуй, милый, чувствуй даже там, где не думал, что сможешь. Лола тебе поможет почувствовать. О, милый, ты не умрешь от этого?»

В рации раздавались трески; они услышали какое-то невразумительное сообщение, но проигнорировали его, так как не был назван номер их машины.

– Мне и дальше ехать по Линокс, сержант?
О’Мэлли огляделся вокруг.
– Что? А... Да, да, поезжай еще чуток. Посмотрим, что поделывает Фицджеральд.

Патрульный Фицджеральд был там, где он и должен быть: сразу видно, что несет службу.
Он небрежно отдал честь.

– Жаркий вечер, сержант, для этого времени года.
– Жаркий. – О’Мэлли просмотрел книжку рапортов, поданную ему на подпись. У Фицджеральда был красивый, округлый почерк. – А это еще что? Продуктовую лавочку Джонса ты застал открытой в девять двадцать? Что это значит?
– Старик уже немного рассеян, сержант. Оставил включенный свет и дверь запер только на задвижку. Я послал за ним соседского мальца. Ему уже семьдесят шесть или семьдесят семь. Старик пошел спать, а дверь запереть забыл. Я сделал ему выговор.
О’Мэлли пристально глянул из-под козырька.
– А он тебе что за это дал?
Фицджеральд театральным жестом схватился за сердце.
– Господин сержант, как Вы можете так думать? Разве я взял бы хоть что-то от этого бедного старика?
– Ты взял бы даже его глаза, если мог бы продать их слепому.
Фицджеральд обиделся:
– Он такой старый, что теряет даже тот разум, с которым родился. Не может даже сказать для приличия: «Спасибо, начальник». Факт.
– Как раз о фактах и речь, Фиц, – ответил О’Мэлли. – А факты становятся явными.
– Господин сержант, Вы же меня знаете. – Фицджеральд широко развел руки, и его палка повисла на ременной петле.
– Конечно, и в этом все дело. Ну, спокойной ночи, Фиц. И смотри, другие тоже не спят.
– Я не понимаю, о чем Вы говорите, господин сержант, – ответил Фицджеральд тоном оскорбленной невинности.

О’Мэлли не ответил. Весь разговор с Фицджеральдом прошел почти автоматически, в полном соответствии с установившейся рутиной. С помощью слов он старался прогнать терзавшие его образы и воспоминания, но, когда сел в машину, похоть овладела им снова. В душной машине сержант сидел, слегка одурев от чувственных воспоминаний.

– Свернуть налево, на 127-ю, сержант?

Второй раз задавал Аарон этот вопрос, но О’Мэлли все не отвечал. А поскольку надо было повернуть либо направо, либо налево, чтобы не оказаться на территории чужого участка, он нажал тормоз и включил сигнал поворота налево.

– Езжай прямо, – сказал О’Мэлли каким-то чужим голосом.
– Но это 127-я.
– Давай прямо. Делай, что говорят.

Аарон больше ни о чем не спрашивал, а когда пересек границу 32-го участка, у него пошли мурашки по коже. Весь город был строго разделен на полицейские участки. Аарон ощущал такую тревогу, как будто оказался на иностранной, враждебной территории, где говорят на непонятном языке. Невозможно найти оправдание тому, чтобы радиомашина 28-го участка вдруг стала патрулировать улицу 32-го. И на каждом перекрестке Аарон неуверенно притормаживал, ожидая команды повернуть.

– Поезжай дальше до 129-й, – скомандовал О’Мэлли.
У 129-й он приказал повернуть направо.
– Остановись тут. Нет, немного дальше, за тем «доджем» . Все, порядок, выключи мотор, Левин.
О’Мэлли был напряжен и раздражен, но больше напряжен. Он вытер пот с верхней губы, глянул вперед, потом назад. Его беспокойство передалось Аарону, и тот тоже боязливо оглянулся по сторонам.
– Вернусь через несколько минут, – бросил О’Мэлли.
Аарон с трудом подавил в себе идиотское желание остановить сержанта, попросить его, чтобы не выходил из машины. Что сказать, если подъедет здешняя машина? И в самом деле, какого черта он здесь делает?
– У меня личное дело, - объяснил О’Мэлли. – Сиди спокойно и смотри вперед. Ты ничего не знаешь. И не нервничай.
– Но, сержант, а если подъедет их патрульная машина? – не выдержал Левин.
О’Мэлли глянул на часы. Без четверти одиннадцать. Самое подходящее время.
– Сейчас не будет никакой машины. Сиди спокойно, держи язык за зубами, Левин, и смотри вперед.

О’Мэлли исчез где-то за машиной. Аарон не мог удержаться от искушения и проследил за ним в зеркале заднего вида. Когда сержант входил во второй от машины дом, Левин повернулся и посмотрел в заднее стекло. Превосходно! И этот тупой ирландский ублюдок будет трясти людей на чужом участке. Не хватало еще, чтобы подошел кто-нибудь из здешних и начал задавать вопросы. Он понятия не имеет, что тогда делать. Ну что можно сказать этим идиотам?

Шепотом, так тихо, чтобы услышал только Господь Бог, Аарон молился:
– Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы он сейчас вернулся. Пусть отольет где-нибудь в подъезде и возвращается, и чтобы мы успели свалить отсюда, пока не явился какой-нибудь здешний ганев(5) и не начал задавать мне вопросы. Что я знаю обо всем этом? Пожалуйста!

Примечания переводчика

(1) Боже, земляк! (идиш)
(2) Мальчик (амер. идиш)
(3) Грязь, навар (идиш)
(4) Деточка (идиш)
(5) Негодяй (идиш)

[Леонид Сокол]

ГЛАВА II


Брайана окутал резкий смрад, характерный для черных. Ртом он втягивал воздух короткими спазматическими глотками, стараясь поменьше соприкасаться с отвратительной кислой духотой, стоящей в подъезде доходного дома, но звериная вонь – мочи, пота, сала, тела – опутала его, липла к нему, продиралась в легкие. Поднявшись до половины деревянной лестницы, О’Мэлли остановился и прислушался; но его не интересовали приглушенные звуки радио за стеной или отзвуки шаркающих шагов.
Его рука опустилась и коснулась твердости, непрошено пульсировавшей под слоем брючной ткани. Он впервые дотронулся до себя с тех пор, как увидел ту девочку, и не удивился. Эта твердость рождалась у него внутри, где не было места ни воле, ни стыду: одна лишь разрушительная жажда мягко-твердого тела плоскобрюхой черной женщины, живущей на верхнем этаже этого дома.
Он громко постучал и прижал лицо к смердящему дереву. Раздались шарканье, вздох и ее низкий голос, который он хранил в памяти.

– Кто там?
О’Мэлли почти ощущал губами вкус гниющего дерева.
– Открой, Лола, это я, сержант О’Мэлли. Открой дверь.
Голос, казалось, шептал прямо в ухо, как бы изнутри сгнившей доски.
– Чего надо?
Его плечо тяжко навалилось на дверь со страшным физическим ощущением разделяющей их преграды.
– Открой, дверь высажу.
Раздался скрежет замка, и металлическая ручка в его руке повернулась. Лола отступила на шаг, наблюдая, как он входит в комнату.
На фоне всех миазмов в нос ему ударил запах этой женщины. На ее широком черном лбу блестели капельки пота. В подмышках бесформенного, бесцветного халата виднелись мокрые полукружья. Она большими глотками отхлебывала из стакана джин, который фильтровался сквозь ее тело и выходил наружу через крупные поры кожи. Вместе с другими запахами он создавал отталкивающую, агрессивную, таинственную композицию.
Лола оперлась о стол посреди маленькой мрачной комнатушки и без всякого выражения произнесла:
– Давно тебя не видела.

Подошла к раковине, долила себе спиртного и оперлась о нее. Это было странное жилище: кухня и в то же время комната с тяжелой мягкой мебелью.
Раковина, у которой она стояла, убедила Брайана в том, что они на кухне. И это еще сильней его возбудило. Единственным источником света в помещении была свисавшая с потолка на проводе желтоватая лампочка: она слегка покачивалась, как будто женщина тронула ее рукой. Лампочка отбрасывала на все, и на лицо женщины, безобразные тени. Это было лицо нескладное, широкое, спокойное, несфокусированное. Но ее спокойствие и отсутствие красоты только возбуждали его. От вида полной обнаженной руки, от сознания, что под тонкой тканью халата скрыта черная, влажная тайна ее тела, у него захватывало дух. Он прошелся рукой по пуговицам мундира и повернул ремень так, что кобура с револьвером оказалась на крестце.
Ни на мгновение не упуская его из поля зрения, Лола пошевелилась: она слегка повела головой из стороны в сторону, но так легко, что он не был уверен, видел ли вообще какое-нибудь движение. А если да, то этот жест отказа только разжег в нем грубое вожделение.
Тут, в кухне, она стояла одетая, опершись о раковину, и крутила головой. Нет, нет, нет. Его глаза не отрывались от ее полных губ, а пальцы расстегивали пуговицы ширинки.

– Не верти так головой, сука. – Он взял в руки ее полное лицо.
– Ты не понимаешь, милый, – медленно бормоча, но без тревоги и смиренно, она старалась ему объяснить. – Я пытаюсь тебе сказать, а ты не слушаешь. – Ее дыхание пахнуло ему в лицо жаркой волной. Она сделала шаг назад и оглянулась:
– О’кей, сам убедишься.
Она широко распахнула халат, показав ему всю свою наготу. Всунула большие пальцы за тонкую резинку на талии и выгнулась тазом вперед. Он смотрел с отвращением, возбужденный откровенностью, с какой она показывала запятнанную гигиеническую салфетку. Он был обескуражен ее откровенностью, но еще сильнее – собственным нарастающим желанием.
Какая-то первобытная сила, неведомая, непознаваемая сделала так, что горячий орган в его ладони набух, пульсируя и молотя кровью в ответ на примитивный животный зов той крови, острый, провоцирующий запах которой врывался в его ноздри. Именно непобедимый голос той запретной крови так сильно тянул его к ней.
В ее голосе появилась какая-то новая нота, торопливая, почти паническая:
– Минутку, подожди. Это не то, что ты думаешь. Это не месячная, дорогой. Видишь ли, мне пришлось пойти на операцию. Что делать, попала, и одна старая женщина, она живет на этой улице, сделала мне, всего два дня назад. – Она повернулась, подняла стакан и задержала наверху, чтобы подкрепить свои слова. – Видишь, я все время пью джин. – Она громко глотнула, закрыв глаза и откинув голову, потом резко кивнула. – Ты же знаешь, я так никогда не пью. Но эта старуха что-то напортачила, и у меня все болит. – В ее лепете появилось напряжение, как будто она внезапно протрезвела. – Мужик, ты совсем не слушаешь, что я говорю. У меня все болит. Я вся внутри исполосована.
До него доходил только ее голос, а не слова, не их смысл, не заключенная в них просьба. Он протянул руку и содрал с нее халат. Ее мольба проникла в какой-то мрачный закуток его похоти; он ответил хрипло, резко, отрывисто, но и этот вульгарный звук собственного голоса доставил ему удовольствие:
– Не пудри мне, Лола. Было время, когда это нам не мешало.
Его охватило физическое воспоминание той минуты. Одной рукой держа свою плоть, гладкую, набухшую, раскаленную, он другой рванул узкую резинку и далеко отбросил окровавленную салфетку со смердящей студенистой массой.
– Нет, нет, прошу тебя, это было другое. Прошу, о, Господи, успокойся, я вся внутри изодрана.
На ее отчаянные просьбы он отвечал упрямо, хриплым голосом:
– Стой тихо, блядь, а то проткну насквозь. Стой, тебе говорят!
Он погрузил руку в жесткие, как проволока, влажные волосы и почувствовал липкость крови. Закрыл глаза. Впитывая черноту ее тела, старался в нее войти, но она вывернулась, вырвалась. Он грубо схватил ее за крепкую полную грудь.
Ее слова падали мимо его головы, губы касались его уха; шепча, умоляя, дергаясь и вырываясь, она обслюнявила ему щеки и шею.
– Нет, о Боже, нет, Боже, нет!
Она повторяла это непрерывно, без конца. До него донесся звон разбитого где-то стекла. Она поднесла к его глазам острый неровный осколок, но он ничего не видел. Стекло быстро исчезло из его поля зрения, а до его сознания дошел лишь легкий запах джина. Он почувствовал под пальцами влажное, эластичное, как каучук, тело и соприкоснувшуюся с ним собственную скользкую твердость.
Сдавленный крик женщины заглушил страшный стон, но Брайану показалось, что он издал только глухой отзвук. Он чувствовал, как этот звук проходит через грудную клетку и горло, ощущал его во рту. Это не был крик боли: собственно боли он не испытывал, только какое-то внезапное одеревенение, которое вдруг охватило бедра, доставало до пупка, заполняло промежность.
То, что он держал в руке, – его собственный член – изменилось полностью: он уже не был твердым, жестким, пульсирующим.
Брайан О’Мэлли поднял правую руку и изумленно глянул на окровавленный отрезанный член. Он тупо смотрел на кровь, хлеставшую из расстегнутой ширинки непрерывной струей и стекавшую по ногам. Обеими руками Брайан накрыл рану, прижав член к тому месту, где тот был раньше. Он медленно качал головой, не в силах посмотреть вниз и убедиться, что этот кошмар – правда.
– Нет. Нет. Нет. Нет.
Это была мольба, просьба, заклинание.
Девушка в ужасе смотрела на него. И стонала с ним вместе. Вдруг, ложно истолковав его неуверенные, нетвердые движения по направлению к ней как угрозу для себя, она еще раз махнула острым осколком разбитого стакана, перерезав ему яремную вену.
Вслепую отступая как можно дальше от того, что совершила, от нового фонтана крови, от страшного хрипа агонизирующего человека, она непрестанно качала головой и повторяла, как он:
– Нет. Нет. Нет. Нет.
Не в состоянии осознать ужасную правду, она высоко поднятыми руками закрыла глаза и прогнулась назад.
Еще шаг, и подоконник подсек ей бедра. Крупное тело девушки покачнулось и рухнуло в открытое окно. Лола Джейсон с грохотом приземлилась четырьмя этажами ниже, в забитой мусором вентиляционной шахте.


ГЛАВА III


Сидя в машине, Аарон Левин рассеянно смотрел вперед, любуясь пятнами света, отражением пригашенных фар в сверкающем бампере запаркованного перед ним «доджа». Магия детского заклинания хранила его от всех напастей, которые мог бы навлечь на его голову грубый, неприятный сержант О’Мэлли.

– А вы тут какого черта делаете?
Застигнутый врасплох, он посмотрел налево и оказался лицом к лицу с офицером, на лице которого были написаны злоба и подозрительность. Лейтенант? Капитан? Он не был уверен.
– Просто сижу, господин капитан. – Всегда безопасней титуловать повыше. Странно, но какая-то часть сознания Аарона, настроенная на наблюдение, отстраненная от происходящих событий, немедленно отметила тот факт, что он автоматически, несмотря на испуг, выбрал высший чин.
Из машины, стоявшей рядом с машиной Аарона, на него смотрело крупное свирепое лицо, украшенное кустистыми рыжими бровями. Губы, растянутые в зверином гневе, казались слишком тонкими для грубо отесанных черт.
– Ты из 28-го и «просто сидишь» на моей территории?
Чужак. Аарон не мог издать ни звука. А ведь уже пятнадцать минут был занят не чем иным, как выдумыванием ответа именно на такой вопрос. Но он не был пройдохой. Ему в голову не пришло ни одной правдоподобной или хотя бы неправдоподобной отговорки. И он молчал.
Капитан что-то сказал своему шоферу и выбрался из машины, с близкого расстояния бросая обвинительные взгляды прищуренных глаз на Аарона, у которого от страха начались спазмы в желудке.
– Кого возишь? – Капитан говорил знакомым агрессивным тоном. Абсолютная, неприятная самоуверенность человека, который знает все и с которым лучше не шутить.
Должен же, кроме правды, существовать какой-то разумный ответ. Но Аарон напрасно обращался к своему скромному опыту и в конце концов выдавил из себя правду:
– Сержанта О’Мэлли. Сержанта Брайана О’Мэлли.
Он ощущал, как туманное до этого чувство вины приобретает форму. Он доносчик, и это пятно будет на нем всегда. Он нарушил кодекс, которого толком не понимал и никогда не поймет, в создании которого не принимал участия и в существовании которого даже не был уверен.– Ну, тупой ублюдок! Опять полез к этой черной шлюхе.
Тон капитана изменился. Воинственная подозрительность исчезла.
По-прежнему резкий и официальный, теперь он говорил тоном шутливо-презрительным. Аарон, не зная, что ответить, на всякий случай помалкивал.
Безобразно жирный капитан приблизил лицо к лицу Аарона:
– Как всегда, ищет приключений. Лучше я сам пойду.Левин покорно кивнул головой.
Капитан посмотрел на него в упор. Несчастный парень не смел взглянуть офицеру в глаза.
– Не расстраивайся, парнишка, – произнес наконец капитан. – Ты делал то, что тебе велел твой сержант. Уж я скажу ему, что об этом думаю. А ты держи язык за зубами. Понял?
Все то и дело повторяли ему: держи язык за зубами.
– Так точно, господин капитан.
Капитан снова посмотрел на него, но на этот раз угроза была деланной:
– А тебя как зовут?
Попался.
– Патрульный Аарон Левин, сэр.
Губы капитана растянулись в чем-то таком, что должно было означать улыбку.
– Аарон Левин? Я хорошо расслышал? Матерь божья, некий Аарон Левин возит Брайана! Ну-ну. – Он наклонился ближе. – Не звони, парень.
– Так точно, господин капитан, – заверил Аарон, и капитан отошел, успокоившись.
Участковая машина сдала назад и остановилась за Аароном. Лицо водителя было неприязненным, без признаков сочувствия. «В порядке. Я не ищу друзей», – думал Аарон. – «Главное, выбраться отсюда». Стараясь не думать о том моменте, когда снова окажется один на один с сержантом О’Мэлли, он погромче включил рацию.

В этот момент раздался крик капитана, какой-то низкий, странный, громкий. Сперва Аарон не понял, откуда он доносится; потом вышел из машины и посмотрел вверх.
– Чарли! Чарли! Иди сюда, Бога ради! Только быстро!
Шофер той машины побежал в сторону дома, Аарон бросился за ним, но через секунду в окне показалась голова капитана и рявкнула:
– А ты вернись в машину и не двигайся!

«Очень хорошо», – подумал Аарон. – «Я не собираюсь в это впутываться». – Он дернул заусенец у ногтя указательного пальца левой руки, но слишком сильно: резко уколола боль. Господи, скорее бы уж вернуться в участок. Дежурство подходит к концу. Он никогда не предполагал, что в этом мрачном здании будет чувствовать себя, как дома, а теперь мечтал оказаться там.
Доносившийся из рации голос был слабым, но его торопливый тон обращал на себя внимание, несмотря на сильные помехи. Постовой Левин наклонился и напряг слух, стараясь разобрать слова.
– Требуется помощь. Вооруженное нападение. Всем машинам в районе Линокс-авеню и 131-й улицы прибыть немедленно. Соблюдать осторожность. Два человека вооружены.
До него начал доходить смысл слов: винный магазин; два вооруженных бандита; сотрудник полиции нуждается в помощи; соблюдать осторожность; все машины в окрестности. Когда Аарон повернул ключ и включил стартер, как раз повторяли сообщение. Сержанта О’Мэлли он оставил толстому капитану и постовому по имени Чарли. Он совсем не думал о том, что его там ждет. Знал только одно: надо быть как можно дальше от того, во что влип О’Мэлли.

Постовой Чарлз Гэннон не понимал ничего из увиденного и с открытым ртом смотрел на капитана Питера Хеннеси.
– Принеси одеяло, – приказал капитан, а поскольку Чарли не двигался, тяжелая рука капитана подтолкнула его в сторону то ли кладовки то ли маленькой комнатки. – Загляни туда, посмотри, там должно быть какое-нибудь одеяло, Шевелись, шевелись.
Гэннон вытащил из-под кровати тонкий серый плед. Капитан задел рукой провод лампочки, и желтый свет заметался по сторонам. Хеннеси потянулся, чтобы остановить лампочку, обжег пальцы и выругался. Свет отбрасывал странные, кошмарные тени на залитый кровью труп Брайана О’Мэлли.
– Он умер? - задал идиотский вопрос Гэннон; конечно, он знал, что Брайан мертв. Все вокруг дышало смертью, не только остекленевшие глаза сержанта и лужи засохшей крови.
Капитан Хеннеси не потрудился ответить. Он наклонился, тяжко дыша, и жестом поманил Гэннона.
– Положи его на одеяло. Надо его отсюда вынести.
В тот момент это было наиважнейшее дело, неотложное. Чарли Гэннон, не обращая внимания на то, что пачкает мундир, поднял голову и плечи О’Мэлли, чувствуя, что капитан поднимает безжизненные ноги сержанта. Они уложили тело на одеяло, которым Гэннон обернул труп, старательно подоткнув края. Он работал сосредоточенно, высунув кончик языка: ему было важно, чтобы тюк получился плотный, прочный, аккуратный.
– Встань, Чарли. Встань и послушай, что я тебе скажу. – Лицо капитана было красным от напряжения, вокруг рта был желтый ободок, а губы в этом странном освещении имели синеватый оттенок.– Ты видел, что она сделала Брайану?
Чарли Гэннон кивнул. Он видел кровь, а что еще – не был уверен.
– Надо его отсюда убрать. Понимаешь, о чем речь?
Чарли Гэннон согласно кивнул, застыл на мгновение, потом медленно, с сомнением покрутил головой. Это был мелкий, худенький человечек, и при разговоре с капитаном ему приходилось слегка откидываться назад.
– Капитан, скажите же мне, что тут случилось? – Понемногу до него стал доходить страшный смысл этих невероятных событий. Маленькие бегающие глазки старались охватить всю сцену.
Но капитан Хеннеси быстро вывел Гэннона из задумчивости. Он схватил его за ворот мундира и рванул так, что их взгляды встретились.
– Надо Брайана отсюда забрать. Черная курва, которая ему это сделала, – на улице. Не знаю, что здесь случилось, и знать не хочу. Важней всего – забрать его отсюда. Что бы с ним ни стряслось, это было не здесь. Понял, парень? Ну, хорошо. – Он отпустил Гэннона и кивнул.
– Да, господин капитан. Вы правы, Вы правы. Надо его отсюда забрать. Несмотря на маленький рост, Гэннон отличался огромной силой.
– Я с ним справлюсь, – сказал он, глядя на тюк.
Уперся ногами, покачнулся, когда груз оказался у него на плечах, но быстро восстановил равновесие и сказал безо всякой связи:
– А я мог бы стать пожарным, капитан, если бы хотел. Но выбрал полицию.
Хеннеси шел первым, своим могучим телом прикрывая Чарли, несшего труп сержанта. При виде черных лиц, с интересом выглядывавших из приоткрытых дверей, он рявкнул страшным голосом:
– Всем исчезнуть, ублюдки, а то получите палкой по лбу.
Все знали, что он не шутит, и поспешно закрыли двери. Он грохнул палкой по одной-другой двери для верности, чтобы его угроза была воспринята всерьез.
Услышав скрип запоров, капитан резко обернулся. Гэннон наткнулся на него и едва не уронил свою ношу. Вид спотыкающегося полицейского и странное поведение капитана напугали немногочисленных зевак, и на лестнице над ними захлопали, закрываясь, двери. Когда они были уже на первом этаже, капитан оперся о стену и сказал как бы Гэннону, а на самом деле себе:
– Надо минутку подумать, о, Иисусе, надо подумать немного.
На улице никого не было. Машина стояла пустая, темная. Капитан быстро подошел к ней, открыл задние двери, оглянулся вокруг, подал знак Гэннону, после чего отошел и смотрел, как Чарли грузит тело в машину. Потом не оглядываясь сел на переднее сидение. Услышал тихую икоту Гэннона, который ухватил руль обеими руками и, глядя вперед, спросил почти оскорбительным тоном:
– Ну, и что мы теперь с ним сделаем, капитан? Забрали, а дальше что?
– Заткнись и дай подумать, Чарли. Заткнись, ладно?
С минуту он вглядывался в пустую улицу, потом повернулся к Гэннону и сказал:

– Иисус, Мария, Иосиф, а куда делась та машина?

Звук был не такой громкий, как в тире. Там звук револьверного выстрела многократно повторялся эхом в голове; здесь же он рассеивался в открытом пространстве улицы и напоминал фейерверк, хлопки автомобильного глушителя или детского пистонного револьвера.

Постовой Левин держал в правой руке тяжелый револьвер 38-го калибра и старался случайно не нажать спуск. Он притаился за своей машиной, поднявшись на своих длинных ногах лишь настолько, чтобы видеть, что творится в винном магазине. Тут же рядом стояла другая патрульная машина, но ее экипаж, двое постовых, лежал врастяжку на тротуаре перед магазином. Левин приподнялся и через ярко освещенное окно заметил распростертого навзничь третьего полицейского. «Мертвый», – констатировал он холодно, бесстрастно. Промелькнули два бандита. Он с содроганием распознал в них негров, которые у Горовица пили кофе. Все это показалось еще более нереальным: он узнал их. Как им удалось устроить всю эту бойню?

Бойня. Именно это слово подсунуло Аарону воображение. Он видел кровь в магазине, где, вероятно, лежал мертвый или умирающий хозяин, а снаружи – полицейских. Время от времени быстро выглядывая из-за машины, он заметил, что один из негров был ранен в плечо: мелькнула красная струйка, вытекавшая между пальцев руки, которой бандит придерживал рану.

Один из лежавших на тротуаре полицейских тихонько, слабо стонал, будто скулил. Он жив, ему нужна помощь. Аарону хотелось выпрямиться, поднять руки и крикнуть: «Тайм-аут! Эй, ребята, стойте, я хочу осмотреть того парня. Он не играет» . Как будто это была игра, в которой он исполнял роль судьи. Но ощущение страшной реальности удержало его, и он не подошел к раненому.

А эти два негра... Аарону было странно, что они не позаботились погасить свет в магазине. Каждый раз, приподнимаясь, он как на ладони видел их перемещения. Старался не думать ни о чем, связанном с этими людьми. Вытянувшись в сточной канаве, он вдруг почувствовал острую вонь собачьего дерьма. Раненый полицейский лепетал и всхлипывал, как беспомощный потерявшийся ребенок. В Аароне поднималось новое чувство: гнев. Опомнитесь, подонки, этот человек серьезно ранен. Хватит.

Вдруг черные выскочили на улицу. Посмотрели на Аарона дикими глазами. Тот, что повыше, быстро поднял руку. Слишком быстро и небрежно. Аарон успел прицелиться, взвести курок и нажать спуск. Револьвер отдал в руку, боль пошла к плечу. Падая, бандит плечом задел ногу Аарона, его оружие ударило по ступне.

Второй, раненый притаился за мусорными контейнерами и вместо того, чтобы удрать, стрелял оттуда в Левина. У него было два револьвера, и он быстро палил поочередно из обоих.

Вдоль тротуара пронесся громкий свист. Аарон почувствовал острую боль: похоже, осколок плитки задел руку. По-змеиному, ведомый инстинктом, впервые в нем проснувшимся, Аарон отполз за свою машину. Звуки сирен раздались где-то далеко, а может близко, – он не был в состоянии оценить, гудело в голове. Спокойно, уверенно и безошибочно он прицелился в то место, где вот-вот должен был появиться второй бандит. Когда тот появился, Аарон нажал спуск и совершенно равнодушно смотрел, как он мертвый падает на тротуар.

Аарон нетвердо стоял на дрожащих ногах, заливаясь холодным потом. Осторожно поставил револьвер на предохранитель. Появилась полицейская машина. Из нее вышел толстый капитан с суровым, пронзительным взглядом.
– Вон там, господин капитан, этот полицейский, наверно, еще жив, – услышал Левин собственные слова.
– Спрячь оружие, парень, – сказал капитан, и Аарон послушно выполнил приказ.
Подъезжали еще полицейские машины. Вокруг крутились люди в синих мундирах. Капитан каждому указывал, что делать, и Аарону уже не надо было ни о чем думать и ничего делать. Он стоял, опершись о бампер своей машины, и ждал. Рука болела, он решил помассировать это место. С удивлением посмотрел на свои пальцы, мокрые и липкие от крови. Теряя сознание, подумал: «О, Боже, я ранен. Меня вырвет».

Настойчивый вызов по радио дошел, наконец, до сознания капитана Питера Хеннеси. Не глядя на тело Брайана О’Мэлли, с каменным спокойствием, тоном, не терпящим возражений, он приказал постовому Гэннону ехать на место нападения.
Там уже были две машины: одна принадлежала полицейским, лежавшим на тротуаре перед магазином, другая – Брайану О’Мэлли.
Капитан открыл дверь машины и потянул носом. В воздухе стоял едкий запах горелого пороха и смерти. Капитан Хеннеси глубоко вздохнул: он уже точно знал, что делать.
– А теперь, Чарли, слушай внимательно, что я скажу, – обратился он к Гэннону. – Мы похороним Брайана как героя.