©"Заметки по еврейской истории"
октябрь 2016 года

Сергей Левин

Сергей Левин

Израильские истории

(продолжение. Начало в №8-9/2016)


Ноктюрн

Прожил человек долго в огромном городе, где родился, вырос, к которому привык, а потом переехал в малый, и не только город сменил, но и страну. Приходится привыкать к новому. Какие-то метаморфозы предсказуемы, а какие-то неожиданны. Дима нередко над этим размышлял. Самым удивительным оказалось, что смена страны повлекла куда меньше новшеств, нежели смена городов. Казалось бы, быть не может, но получилось так. Или все потому, что переезжая в другую страну, лучше представляешь себе заранее, что должно произойти, и оно не столь неожиданно? Язык другой? Выучи его! Публика другая? Присмотрись, попробуй понять, не отвергай все с ходу, а лишь то, что для тебя неприемлемо. И не пытайся подлаживаться и изображать почти местного, не выйдет, оставайся собой, уважать будут больше.

Дима легко выучил язык, относительно быстро у него наладилось с работой.

А вот смена городов все время напоминала о себе. Он вырос в Ленинграде и уезжал из города совсем незадолго до возвращения ему исконного имени в честь рыбака с озера Кинерет. В огромном городе встретить кого-то знакомого случайно на улице почти невозможно, и если такое происходило, воспринималось как чудо. Немало у него осталось одноклассников, кого после школы ни разу не видел, разве что на вечере выпускников, да и то, если приходили. Первым городом в новой стране стал Иерусалим, город по значению своему величайший в масштабах человечества, но по размерам — малый, нечего и сравнивать. И до такой степени малый, что пришлось сразу почти для себя уяснить: где бы ни находился, всегда кто-нибудь из знакомых тебя видит, как и ты все время узнаешь на улице других. А не все встречи желательны. После нескольких лет работы в здешней больнице, немало пациентов окликали его на улицах. Кто-то просто здоровался, кто-то благодарил, некоторые ворчали, жаловались и даже обещали в суде потом разобраться. А попадались и такие, которые посреди улицы задирали рубашки (к предельной простоте нравов тоже долго привыкать приходилось) и спрашивали, так ли должен выглядеть рубец, нет ли грыжи или помнит ли Дима вот это. Дима испытывал неловкость, краснел, шепотом просил после прийти показаться в поликлинике. Нередко его встречали в транспорте, в магазине или в большом лифте, где полно людей, однако же, ничуть не смущаясь, просили консультации тут же на месте. Спасения ждать неоткуда. Дима однажды пожаловался на это своему боссу, тот рассмеялся и научил как поступать:

— А ты сразу там же на месте скажи им: "Раздевайтесь". Отстанут.

— Точно поможет?

— Сто процентов.

Дима запомнил, но слова этого так никогда и не произнес. Кто-то отстанет, а кто-нибудь и разденется, чего доброго. Ничему не удивляться тоже сделалось привычкой.

Случались и приятные встречи. Однажды они с Ритой проводили дочку к однокласснице на день рождения, пошли вдвоем прогуляться по тенистым улочкам этого самого уютного в городе уголка.

Великий Город расположен на холмах. На каждом из них вырастал жилой квартал, у каждого — свое имя нередко еще с библейских времен. Название этого переводится как "Дом виноградной лозы". "Дом" — в каком-то широком смысле. Они совершенно случайно поселились поблизости в самом начале, и после того все годы, что прожили в Иерусалиме, снимали квартиры только в нем. Все улочки знакомы, все исхожены вдоль и поперек, с детской коляской и уже без нее, здесь располагались детский сад и школа. Под огромными кронами деревьев спасались летом от палящего солнца, а зимой — от внезапного ливня. А Дима запомнил, как в первый их год однажды утром за окном увидели сугробы после ночного невероятного снегопада. К полудню появилось на небе солнце. Они вышли с младшей погулять, ей было всего восемь месяцев. Пройти с коляской оказалось невозможно. Дима взял дочку на руки, осторожно, боясь поскользнуться, понес ее. Снег лежал везде: на крышах, на проводах, на деревьях. Город замер. Машин не было. Даже мало людей вышло на улицу. Только дети резвились. Запомнились снежные шапочки на цветущих розах во дворах. Дочка изумленно и немножко строго смотрела на белое великолепие, и пока Дима медленно ходил с ней по улочкам "Дома виноградной лозы", она надышалась морозцем, опустила свою голову и заснула, растекаясь румяной щекой по отцовскому плечу.

Они с Ритой бродили по улочкам, обсуждали что-то злободневное, свернули в аллею на склоне. Чуть в стороне показалась другая пара гуляющих с детской коляской. Родители были всецело заняты расплакавшимся малышом. Дима прежде узнал эту женщину, точнее, не узнал, а только понял, что где-то видел. Пока вспоминал, кто же она, рассмотрел ее мужа, высокого молодого человека в очках. И он показался знакомым, но оставалось еще в том сомнение. Дима снова посмотрел на обоих и все вспомнил. Да, его узнать было трудно, и она изменилась. А теперь их уже трое. Как же не вспомнить, прошло года полтора, не больше. Рита заметила, когда муж прервал разговор на полуслове и молча стал глядеть в их сторону.

— Эй, ты куда исчез, родной? — она дернула его за рукав. — Ты их знаешь? Кого лечил-то, ее или его?

— Его, но получилось, что обоих, — Дима улыбнулся. — Давай отойдем в сторонку, не хочу им мешать. Я расскажу.

Этот случай нельзя было не запомнить. Дима дежурил в пятницу в приемном покое. Он любил пятничные дежурства. Работы могло быть и не меньше. Но зато не было в приемном толпы кричащих бездельников, появлявшихся в течение недели зачем-то в большом количестве со всякой ерундой, мелкими травмами, для которых больница совсем не нужна. Особенно раздражали те, у кого давно случилась какая-нибудь авария, и для придания большего веса своим страданиям в суде со страховой компанией устраивали повторные обращения к врачам. На медицинском жаргоне это называлось "страховым обострением". Они появлялись, изображали телесные муки и требовали немедленно их отпустить с письмом, потому что некогда ждать, для ускорения пытались надиктовать доктору, что должно быть в письме. А по пятницам они не приходили. Наступление Субботы знаменуется хорошими семейными ужинами, это свято даже для скандалистов. И если в пятницу, особенно к вечеру, появляется больной в приемном покое, то он, как правило, не придуривается. Он — настоящий.

Диму позвали посмотреть этого парня. Тот лежал на койке с безучастным лицом. Высокий человек в очках, ноги раскинул в стороны, они не помещались в длину. Говорил по-русски. Имя — Валерий. Дима удивился, что ему лишь тридцать лет. Он выглядел старше. Сероватый оттенок кожи, круги под глазами — это бросалось в глаза даже прежде, чем его живот. Тот торчал надутым шаром, словно кто-то нарочно подложил большой мяч для розыгрыша. Дима невольно вспомнил, как первого апреля разыграли ответственного гинеколога: вызвали в операционную на кесарево сечение, срочнее не бывает, поэтому сразу из амбуланса — на стол. Тот вбежал и, преодолевая одышку, с порога стал говорить стонущей пациентке, чтобы не волновалась, дышала ровно, что все будет хорошо, не больно, дадут наркоз, поставят катетер. А все остальные только просили поменьше говорить и поскорее начинать. Тот помылся, надел стерильный халат, перчатки, и тут обнаружил, что стонущей пациенткой оказался усатый санитар с подушкой на пузе. Народ покатился со смеху, а доктор недолго сердился, шутку оценил.

На этот раз никакой подушки на было, дата иная и шуткам не место.

На снимке вполне ожидаемо увидели заворот, причем весьма впечатляющий. Странно было такое встретить у молодого. Если верить книжкам, бывает у стариков, а у молодых — лишь умственно отсталых, инвалидов. С больным находилась его мама, седая женщина. Лицо усталое, взгляд — строгий. Они тоже приехали с берегов Невы примерно десять лет назад. Мама четко проговаривала каждое слово, поэтому Дима не усомнился в ее учительской профессии. Спросил об этом и оказался прав. У Димы возникли еще вопросы, хотел их задать матери, но не в присутствии сына, они зашли вдвоем в ординаторскую. Мама поведала печальную историю: у сына с детства начались проблемы с животом. То все нормально, то начинаются боли, порой очень сильные, проходят всегда так же неожиданно, как и начинаются. Все к этому привыкли, и он привык. Проверяли еще в Союзе, ничего не нашли. С этим Валерий учился, причем успешно, пошел в науку. После переезда одолели они тяжкие первые годы с подработками, учебой, экзаменами. И сын уже здесь снова вернулся в науку. Казалось бы, все успешно, но ему-то плохо, боли приходят чаще прежнего. Он женился совсем недавно, но жизнь у них не складывается. Размолвки начались почти сразу. Ей, матери, это видно, и даже понятно, что причина в нем, сделать она ничего не может, чувствует почему-то свою вину. Женщина рассказывала все, не меняя интонации, так же четко проговаривала слова. Не плакала. Она уже отчаялась и давно.

— Понимаете, доктор, я ведь учитель математики. Я привыкла мыслить логически. Не понимаю, что с ним. Неужели нельзя найти, ведь где только не проверяли! И ничего не определили. А у него жизни нет. Вот что с ним? Ведь так плохо еще не было ни разу. Неужели и сегодня услышу то же самое? А мой сын погибает! Чувствую.

— Знаете, пока что мы видим заворот сигмовидной кишки, по крайней мере, по снимкам. Поэтому и живот горой торчит.

— И что же дальше?

— Дальше? План пока такой: я вызвал гастроэнтеролога, попробуем расправить.

— Что, обратно раскрутить, я правильно поняла? Как это?

— Именно так, с помощью колоноскопа.

— Это больно?

— Небольшой наркоз.

— Ну, расправите, а потом — все сначала, опять мучения. Это же не выход, — она горестно вздохнула.

Учитель математики, она рассуждала правильно. В тот момент Диме не хотелось продолжать отвлеченный разговор. Опыт научил не разворачивать весь спектр возможностей сразу, так лучше.

Приехал гастроэнтеролог Эдик. Диму порадовало, что сегодня здесь именно он: руки хорошие, голова на месте. Когда нужно и возможно, он все сделает правильно и никаких авантюр не допустит. А заодно от него всегда новый анекдот услышишь, что тоже весьма кстати.

У парня он сначала увидел семьдесят сантиметров совершенно здоровой кишки, выше находился тугой заворот, причем настолько тугой, что ни о каком расправлении даже думать нельзя было. Дима стоял рядом и отлично видел яркую впечатляющую картинку на экране. И анекдот был рассказан, хороший, крепкий, но приводить его не обязательно.

 Есть решение — полдела сделано. Дима сообщил парню и его маме, что ему нужна срочная операция, необходимо было поведать и о некоторых пугающих деталях, о возможных последствиях. Больной попросил маму удалиться, Дима ему все рассказал. Тот подписал согласие. Дима потом отозвал маму, ей тоже все объяснил. И даже показалось, что решение ее обрадовало. Логично, учитель математики. Пока готовились, приехала его жена, примчалась прямо с работы. Он разрешил матери позвонить ей только когда сообщили об операции. Она попросила Диму еще раз объяснить все сначала. Дима рассказывал, глядя ей в глаза, а в них читал одну лишь усталость. Он даже переспросил, поняла ли она, казалось, что не слышит его. Она отвела взгляд и заверила, что все ясно. Вскоре больного забрали в операционную. За окном уже наступила ночь.

Когда открыли, показалось, что попали на фильм ужасов. Живот наполняли баллоны чудовищных размеров. В них с трудом можно было узнать толстую кишку. Казалось, что ничего другого там нет. Баллоны были столь велики, что не могли сами выйти наружу. Великан застрял в дверях, еще мгновение, и он в гневе раскроит стены дома или взорвется сам. Дима расширил разрез, аккуратно поставил ретракторы и начал потихоньку выводить их наружу. Только бы не лопнула! Вспомнил давнюю историю, рассказанную еще в Ленинграде коллегой-военврачом, как в Афганистане извлекали из живота солдата неразорвавшийся минометный снаряд. Работала бригада хирургов с саперами вместе.

Медленно удалось вывести наружу одну петлю, другую, стало полегче. Вскоре удалось увидеть и другие органы, они притаились по углам, а теперь нерешительно стали выходить из плена. Наконец-то удалось оценить ситуацию: тонкая кишка в полном порядке, в толстой кишке внизу остались обещанные Эдиком семьдесят сантиметров, тоже выглядели отлично. Остальная толстая кишка, сделавшая немыслимый заворот, и являла собой те баллоны-чудовища, покрытые серыми пятнами. Их теперь ассистент нежно держал в руках. По чьей-то злой воле на пути вольной реки поставили плотину, и начала она губить постепенно и реку, и все вокруг, отравлять жизнь. Убрать ее, освободить поток, вернуть жизнь! Решение оказалось простым: удалить всю толстую кишку, а семидесяти сантиметров этих хватит вполне. Выводить свищ наружу — нет надобности. Вперед! И началась работа. В какой-то момент Дима понял, что стоит и смотрит, как его руки шустро все делают вместе с ассистентом и сестрой, без слов. И он здесь, скорее, зритель. Ему очень нравится то, что происходит, он даже любуется спорой и красивой работой. Он испытывал какое-то смутное необъяснимое состояние изумления и счастья.

Так однажды было.

* * *

Дима позвонил в дверь. Учительница открыла дверь, вручила метелку и попросила прежде, чем входить, отряхнуть с одежды снег. На улице как с утра поднялась вьюга, так и не затихала. Учительница жила на третьем этаже в доме, что притаился между Филармонией и Театром Музкомедии. И жили там сплошь музыканты. Муж ее, скрипач, играл в оркестре Мравинского, она преподавала фортепиано. Их соседка по коммуналке прежде была известной певицей, давно карьеру закончила, а Дима обнаружил ее имя, высеченное золотыми буквами на мраморе среди самых знаменитых выпускников Консерватории, когда поднимался по парадной лестнице в Оперную студию.

Тот урок Дима запомнил навсегда, потому что с ним, двенадцатилетним, произошло нечто странное, необъяснимое. Он не мог об этом рассказать кому-то, просто не знал, какими словами.

Урок начинался, как и всегда: упражнения медленно, упражнения быстрее, гаммы, арпеджио. Руки разогрелись. Дальше следовал этюд. Дима попытался сыграть его быстро, но учительница попридержала его темп, заметив, что он не поработал над тем, что было сказано в прошлый раз. Что правда — то правда. Потом перешли к Баху, там было немного новых замечаний, особенно насчет невнятной интонации.

Сонату Моцарта он начал разбирать недавно. Прослушала начало, после — новый отрывок, пока нечего было обсуждать, задала разбирать дальше.

А теперь оставался Шопен, двадцатый ноктюрн. Дима уже играл его давно, начинал учить наизусть, с чем всегда у него случались проблемы. Он все же поставил перед собой ноты. Когда пальцы коснулись клавиш и левая рука повела свои накатывающие волны, у Димы появился холодок в горле, предвещая необычное. Его повело куда-то, где он услышал знакомую и чем-то новую мелодию будто со стороны. Играл не он, только его руками, они ему не подчинялись. И находился он сейчас непонятно где. Он слушал ноктюрн и успел подумать, что сам бы не смог так сыграть никогда. Нельзя было ни о чем сейчас думать, только слушать. И он изумленно дослушал ноктюрн. Опустились руки, снова вернулась комната, инструмент. В полной тишине слабо завыл за окном ветер, и снежными крошками прошлась по стеклу метель. Дима ничего не понимал, осторожно повернул голову направо. Учительница плакала, тихо, просто слезы стояли в глазах и выбегали из-под очков. Она взяла платок, потом посмотрела на ученика, попробовала улыбнуться. Диме показалось, что смотрела она на него, а видела кого-то другого, или думала о чем-то совсем ином. На этом закончился урок, Дима собрал ноты, оделся и ушел. А урок тот запомнил. Пытался разгадать, как-то хотя бы назвать произошедшее, но понял лишь бесполезность затеи. Оставил этот эпизод в разряде чудес. И ничего подобного после никогда не случалось. Через год он и вовсе оставил уроки музыки, пришли иные увлечения.

* * *

Операцию сделали часа за два с половиной. До последних скобок на коже продолжалось у Димы состояние довольного зрителя. Он положил повязку, все встало на свои места. Трепетал лишь счастливый холодок внутри. Как назвать этого "гостя", что сейчас наведался во второй раз в жизни? Дима, конечно же, вспомнил тот давний урок музыки в метельный вечер. Он и не мечтал снова с этим столкнуться. И стоило ради этого жить.

Дима выглянул в окно. Стояла лунная ночь, звезды сияли в небе, огоньки на далеких холмах Иерусалима тоже напоминали пышные созвездия. Получалось, что везде — только небо, и нет никакой земной тверди.

Уже через пару дней больной без устали гулял по всем коридорам этажа, даже спустился в лобби. Серого цвета лица и кругов под глазами — как не бывало. На просьбу Димы чуть утихомириться и далеко не уходить, засмеялся и заявил, что теперь ему так легко, что летать готов, не то, что ходить. А жена его, Виктория, все время улыбалась, и улыбка открывала ее редкую своеобразную красоту. Она чем-то напомнила юную Анастасию Вертинскую.

Мама его, учитель математики, заглянула в ординаторскую, позвала Диму побеседовать.

— Вот, вы мне объяснили, что там было в животе, я еще почитала об этом в Интернете. Понимаю теперь больше. Очень рада, что удалось без мешка на животе обойтись. Но... — она замялась.

— И я рад, была возможность такая. Помните, что еще только второй день, еще возможны проблемы, осложнения, он еще даже воду пить не начинал.

— Да ладно вам, доктор, я вижу, что все в порядке, не будет никаких осложнений. Мне другое непонятно.

— Что же?

— А то, что он будто новый какой-то. Вижу, что это мой сын и в то же время иной. У него взгляд другим стал.

— Лучше или хуже?

— Лучше. — Она впервые улыбнулась. — Что, из-за этой проклятой кишки все и было с ним?

— Похоже, что так.

Из-за угла показались пациент с красавицей-женой. Да и он смотрелся вполне статно, высокий, плечи расправил. Одной рукой обнимал жену, а другой двигал стойку капельницы на колесиках. Дима мысленно посчитал, сколько дней ему еще следует поволноваться, и когда сможет уже спокойно вздохнуть. Считал, а сам мысленно с мамой его соглашался: ничего уже не случится, потому что... И не позволил себе даже мысленно произнести. Секрет.

* * *

Дима поведал Рите эту историю, они продолжили прогулку. Разыгрался легкий ветерок, поднявший ворох старых листьев, закружил. Они обнаружили совсем новый дом, прежде видели только начало стройки, его доделали очень быстро, и получилось красиво. Пока рассматривали, раздался голос, точнее, дуэт голосов:

— Доктор! — вся троица с коляской стояла рядом. — Мы вас еще давно заметили, а вы исчезли. Здравствуйте, — они теперь обратились к Рите.

— Привет, братцы, а у вас успехи очевидные, — Дима взял шутливый тон, — Мальчик или девочка?

— Парень, разбойник настоящий, — произнес счастливый папаша.

— Как назвали?

— Илан, он же здесь родился, сабра, так сказать — как бы извиняясь произнесла Виктория.

— Отличное имя. И подходит ему очень, — серьезно сказала Рита.

"Разбойник" сладко спал в коляске, никаких разбойных мыслей на челе его не было.

— Мы думали сначала его Дмитрием назвать, но вы понимаете, здесь не принято. Просто то, что вы сделали тогда...

— Не я... — заикнулся Дима и смутился.

— Как это? — они удивленно посмотрели Диме в глаза.

— Шучу, я, конечно же, но не один. А имя мое никто здесь и произнести нормально не может, правильно вы сделали.

— Спасибо вам за все.

* * *

Уже много лет назад Дима с семейством переехали в другой городок, совсем маленький. Там теперь находилась его работа. А те самые трудные и счастливые годы в Иерусалиме вспоминаются часто. Есть, что вспомнить. Приезжают туда погулять, надышаться его прозрачным воздухом, не часто но и не редко.

"И если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука!" — сказано в Писании.

Дима не забудет, никогда. Десница-кормилица ему еще очень нужна, но любит он этот город преданно и бескорыстно.

Про Сашу Пушкина

Если у меня на работе поглядеть из окна верхнего этажа поликлинического корпуса, то можно увидеть суету возле главного входа больницы, вереницу подъезжающих амбулансов, стоянку машин, за оградой — сразу несколько дорог, а на них шумят бесконечные потоки транспорта туда и обратно. Слева чуть в стороне — царство торговли, вдали прямо и вдали справа — поля и сады ближайшего кибуца. А в большом квадратном пустыре между дорогами — кустики, сухая трава, мусор всякий валяется. И если приглядеться, почти всегда можно заметить несколько серых холмиков, которые передвигаются под присмотром мальчика. Серые эти холмики — маленькая овечья отара. Юный бедуинский пастушок всегда тут же рядом. Когда мне рассказывают что-то мудреное насчет параллельной реальности, я представляю себе эти шумные дороги, потоки машин, самолеты, ревущие на ближайшем аэродроме, и одновременно — тихое движение серых овечек на квадрате пустыря. И только мой взгляд связывает все воедино.

Городок наш небольшой, но так здесь устроено, что где заканчивается город А, почти сразу начинается город Б. И где, спросите вы, разгуляться бедуину в таком месте? Однако же совсем недалеко от больницы у подножия небольшого холма они и живут. Как и полагается, живут в шатрах. Слово это вызывает воспоминания о чем-то сказочно-диковинном, но здесь это окажется неуместным. Никакой красоты в бедуинских шатрах нет. Скорее, они способны наводить тоску. Кочевать им по упомянутой выше причине некуда, поэтому живет эта большущая семейка на одном и том же месте постоянно. Небольшое стадо — это для поддержания «духовных скреп» (а как еще назвать?). Возле шатров стоят тракторы, бульдозер, экскаватор. То ли они ими владеют, то ли арендуют, но бедуинские мужики с их помощью добывают хлеб свой насущный. Верблюдов не держат.

В последние лет пятнадцать я заметил за собой привычку: придумываю какие-нибудь приметы, лучше добрые, чем плохие. Когда ездил на работу из Иерусалима, почему-то считал для себя доброй приметой, если в пути останавливался у закрытого шлагбаума и пропускал поезд. А когда мы перебрались в наш городок поближе к моей больнице, весь путь от дома до нее стал занимать меньше четверти часа. И мало того, я еще сократил расстояние и время, когда стал срезать путь через стихийно проложенную грунтовку от нового района к тому самому холму, под которым расположился стан с шатрами и тракторами. А холм это смотрится интересно: сверху он плоский, и будто угадывается в нем городище. Был бы я археолог, полез бы копать. Но я не археолог, а лишь фантазер.

И здесь нашел себе добрую примету. Я решил, что если еду на работу, а мне навстречу шагает один мальчик, то день (а иногда и трудовая ночь) пройдет хорошо. Этот мальчик-бедуин вставал рано, и прежде, чем направиться в школу, заходил каждое утро в лавку, покупал свежий горячий пирожок, пакетик любимого напитка местной детворы «Шоко» (холодное какао). И после этого он медленно топал в школу, ел пирожок, запивал «Шоко». На лице его всегда сияла блаженная улыбка, за плечами — обычная школьная сумка. Мальчик был худенький. Явно здоровья не самого крепкого, очень смуглый и мелкокурчавый. От меня он получил прозвище Саша Пушкин. Я видел по утрам, как он шагает с пирожком и улыбкой в свой лицей, и предвкушал для себя хороший день. Шли годы. Саша Пушкин исправно встречался мне по утрам. Он постепенно вырос, но сохранил то же детское выражение лица. А потом я перестал его встречать, однако посчитав, сколько лет я проезжаю тем же путем на работу, догадался: школу он наверняка закончил, не бесконечно это счастье длится, и чужие дети быстро растут. Пришлось сменить мне путевой талисман на местную толстушку с мелкой собачкой.

А вот пару недель назад я закончил обычный свой операционный день, вернулся на отделение, услышал, как обсуждают какого-то больного в приемном, которого терапевты просили проконсультировать. И он там с утра торчит. Вроде у него живот болит, и поносы мучают, но как-то уж слишком болит, даже сознание терял. Его в итоге решили через компьютерный томограф пропустить. Я не вникал в этот разговор, потому что вечером и ночью отвечать мне предстояло за травму (если что-нибудь серьезное — пулей из дома на работу). А тут кто-то с поносом, это, дорогие, — не ко мне. По моим делам все до той поры тихо оставалось, пошел переодеваться. Уже одетый, я направился к выходу. Звонок. Радостным голосом сообщают:

— Чтоб ты просто знал. Тут парнишка в приемном, у которого боли, поносы, сознание терял. Ему сделали томографию, там крови много в животе, но он стабильный, активного кровотечения нет, на наблюдение примем.

— А травма у него была?

— А я тебе же сказал, что он сознание терял. Значит, упал. Стало быть, травма, а это сегодня — к тебе, — и нехороший смешок я услышал на том конце провода.

«Суки вы», — подумал я и пошел в сторону рентгеновского отделения.

Там меня явно ждали. На экране компьютера строгий доктор Марк вертел пугающие картинки срезов живота.

— Иди-ка сюда, — произнес Марк своим певучим прокурорским баритоном, — Как тебе такое зрелище? Это он у вас с утра валяется в приемном?

— Не знаю. Мне его минуту назад продали. Ты видишь откуда-нибудь активное кровотечение?

— Не вижу, но чтобы столько крови в брюхе оказалось,— давно не припомню.

Он еще высказал свои соображения и насчет брюха, и насчет нас, грешных.

Я уже от него резво побежал в приемный. Там вокруг больного крутился молодой доктор, заступивший только что на дежурство и первым делом закативший парня в шоковую палату. Доктор этот — недавний уругваец по имени Иван, а по фамилии Троцкий. Для нас — просто Ванька, к чему он привык. А если учесть, что почти всем бывшим латиноамериканцам здесь свойственны левые взгляды, то и фамилия его вполне оказалась уместна. Ванька ничего про перманентную революцию не проповедовал, но если вызревала забастовка, он раздувал ноздри и бил копытом, пока его не возвращали к исполнению постылой ежедневной работы.

Ванька быстро начал мне что-то докладывать, но я его не слышал. Я увидел больного. Передо мной лежал не кто иной, как Саша Пушкин, выросший, худой и не повзрослевший. Его смуглое лицо было серым, взгляд уплывал. Монитор истерично пищал, показывал пульс сто сорок. Давление держалось, но ведь оно рухнет последним у такого ребенка, и тогда — конец. Живот торчал вздутый, а я уже знал, что там полно крови.

— ...Но он стабильный, давление держит, — заканчивал Троцкий очередную фразу. Ее-то я и услышал.

— Стабильный? Какой он на хер стабильный, мудилo? Ванька, сколько крови заказано? — прервал я его своими деликатными вопросами.

— Уже получает, есть еще четыре и плазма, — ответил Ванька.

— Ванька, мы его сейчас быстренько в операционную возьмем. Очень быстро.

Я подошел к парню поближе, взял Сашу за тощую руку.

— Саша, — обратился я к нему и осекся. Никто вроде бы не заметил. Взглянул на историю болезни, — Ахмад, тебе нужна операция, срочно, кровотечение в живот большое. Тебя кто-то бил? Авария была? Падал?

Он соображал с трудом, слабо помотал отрицательно головой.

— Ты согласен на операцию? — спросили мы с Ванькой хором.

Он подумал и медленно кивнул головой.

— Подпиши здесь, — Ваня сунул ему ручку и бланк.

Тот поставил закорючку в нужном месте.

Я помчался снова переодеваться. В голове вертелись какие-то дурацкие мысли. Вот у нас Саша Пушкин, он погибает, неизвестно, успеем ли, сможем ли? Вот сейчас так запросто потеряем Сашу Пушкина, и, между прочим, ничего уже не будет. Забудьте, братцы, про «Евгения Онегина», не будет никакого «Евгения Онегина», и «Медного всадника» не будет, и «Борисa Годунова» не будет, и Мусоргского не будет, и Шаляпина не будет, и Чайковского. Никого и ничего. Русского языка не будет, да и нас заодно, таких, какие мы есть, не будет. Катастрофа оказалась вселенской и продолжала обрастать подробностями.

И как от таких мыслей отвязаться? Чего себе только не напридумываешь?

Переоделся, подошел к раковине, ополоснул морду холодной водой. А тут и Ванька Троцкий с Сашей Пушкиным и с сестрой под звуки мониторов к операционной подкатили.

Мы прооперировали Сашу. Не буду подробности рассказывать, не в них дело. Да и мне от некоторых читателей досталось уже за изложение всяких деталей про животы и органы. Ко всеобщей радости Саша из операционной выехал в приличном виде. Я застолбил для него место в реанимационном отделении, но это и не пригодилось. Молодость — хорошая штука во всех отношениях.

В больнице он долго не пролежал, через пять дней все было отлично, его выписали. С помощью социального работника провели какое-то расследование. Вроде бы его побил накануне родной дядя, явно не честных правил. Следов не оставил. Пушкин в этом ни за что не признавался, даже говорить на такие темы отказывался. У них не принято сор из шатра выносить. С этим строго.

Пришельцы

1.

Невелик наш городок. В выходной можно утром встать, позавтракать, переодеться для спортивной прогулки, выйти из дома, легким шагом протопать до шоссе, обойти вокруг половины города до большого перекрестка, свернуть направо и вскоре выйти на совсем новую дорогу, которая окаймляет уже вторую половину. Так получится до обеда обогнуть весь город, заодно вкусить мышечной радости на неделю вперед. В пути непременно встретишь либо что-нибудь интересное или забавное, без этого просто никак. Не подумайте, что приходится робко пробираться по обочине. Для гуляющих сделана специальная дорожка, широкая, мощеная плиткой. Расставлены указатели на каждом километре, а заодно на них еще что-нибудь написано о пользе ходьбы и бега. В середине маршрута возле новостроек придумали лужайку со спортивными снарядами прямо на улице, а рядом — горка и качели. Посадили там деревья, но им еще время потребуется, чтобы выросли и подарили тень. Пока пройдешь весь маршрут — чего только не увидишь! Сначала — по-субботнему сонный хайтековский городок, потом — железнодорожный мост, за которым начинается небольшая эвкалиптовая рощица, а в ней с утра занимают места любители шашлыков. К полудню, когда солнце теряет остатки совести и жарит нещадно, оттуда начинает валить ароматный дымок, глупо пытаясь искусить гордых собой бегунов и ходунов. За рощей — полянка, а на ней всегда стоят любители-моделисты с пультами, самолетики над головами с воем выделывают немыслимые пируэты. Возле поворота есть овражек и горка над ним, где экстремалы с буйволиным упорством на мотоциклах, на джипах и прочей ревущей дребедени штурмуют подъемы, вырабатывают адреналин, расходуют избыток тестостерона или просто решают тем самым свои личные проблемы. Чем громче рев и больше грязи из-под колес, тем успешнее продвигается решение. Это место хочется пройти побыстрее. Дальше — поляна, русло сухого ручья, а за ним начинается цитрусовая роща. Глаз радует обилие зелени, в марте в пору цветения на всю округу разносится пьянящий почти парфюмерный аромат, а всю зиму и начало весны поражает изобилие оранжевых шаров на ветках. И их очень много. Где заканчивается роща, начинается городское кладбище с непременными кипарисами. Раньше в детстве, разглядывая всякие открыточки с юга, я считал их знаками тепла и неги. Оказалось, что они — символы смерти и упокоения. Идешь дальше, дорога делает спуск и подъем, где покой жителей нового квартала охраняет акустическая стена, на которой металлическими пластинками изображены самые знаковые достопримечательности города. Тут и рельеф дома первого президента, и старый Народный дом, и просто типичный домик, и сторожевая башня поселенцев, что сохранилась по сей день (ее вскоре можно вдали за холмами увидеть), и даже старая телега хозяйского двора. Все перечисленное относится к первому полукружью вокруг города, а во втором интересного уже гораздо меньше. Снова поля, снова сады, дома соседнего поселка, корпуса моей больницы за квадратом пустыря. В другой истории я уже глядел на него из окна на работе, а вблизи он смотрится еще противнее.

На гербе нашего городка — всего два предмета: микроскоп и апельсин. Объяснение тому простейшее. Апельсины-мандарины-лимоны растут повсюду и в больших рощах, и вдоль улиц, и во дворах, и в скверах, и просто так, словно город родился в цитрусовом раю и завоевывал себе место, вытесняя потихоньку щедрые сады. Порой идешь зимой по городским аллеям, а вокруг сплошь сияют плоды среди густой листвы. Радует не меньше, чем новогодние елки, которых здесь нет. А микроскоп на гербе потому нарисован, что городок наш считается научной столицей страны, у нас расположился главный научный центр мирового масштаба — Институт Вeйцмана, а помимо него еще и Сельхозфакультет Университета, где напридумывали многое из ставшего знаменитым на весь мир.

2.

Не помню, когда я впервые встретил эту странную компанию, троих мужичков и тетку. Они с серьезными лицами шли по соседней с нашей улице, один из мужиков толкал перед собой большую тележку из супермаркета, она была почти заполнена свежим уловом: в основном, пустые бутылки и банки, но заодно и какие-то тряпки, шмотки. Тележка почти не громыхала. Второй мужик бережно нес пару свежих газет — "Вести" на русском и "Маарив" на иврите. Третий мужик странно жестикулировал, тихо разговаривая сам с собой. Тетка шла чуть впереди. Достаточно один раз взглянуть на них, чтобы сразу понять, что она здесь главная. Тетка сосредоточенно смотрела перед собой, и изредка отдавала команды: "Встали", "Повернули", "Сюда заглянули". Все выполнялось. Последняя команда означала осмотр помойного контейнера в ближайшем дворе, откуда непременно извлекалось что-нибудь ценное, и — в тележку. Определить возраст участников этой команды довольно сложно. У мужиков — щетина на лице, седина в нечесанных волосах, один — почти лысый. Зато у него зубы на месте, а у лохматых — через один или даже через два. Бригадирша — женщина крупная, волосы то ли выкрашены во что-то рыжеватое, то ли от природы такие, на лице стойко рдеет румянец с синеватым отливом, а в ладонях больше синевы и проглядывают осколки лака на ногтях с трауром. Одеты все они просто, явно с чужого плеча и из того, что подобрали (а у нас принято ненужную одежду выносить на улицу, складывать в стопочки или в специальные контейнеры), разве что на могучем торсе мадам кофточка поярче, с намеком на кокетство. Почему бы и нет, она ведь женщина, как-никак. Мужики то и дело дурашливо улыбались по любому поводу, а тетка сохраняла серьезный вид. Еще бы, она — бригадир, она здесь главная, у нее авторитет, она в ответе за этих непутевых. Я из любопытства следовал параллельным курсом, продолжая изучать честную компанию. Когда они дошли до сквера возле перекрестка, раздалась тихая команда: "Перекурили". Они расселись на скамейке, а я продолжил путь, не стоять же с ними рядом.

Вот, скажете вы, нашел кем любоваться. Бомжи обыкновенные, алкаши, чего на них пялиться? Да, конечно, но все же. Повеяло чем-то родным. Наши! Интересно, как они здесь оказались? Как нашли друг друга? А каким спасением для мужичков стала встреча с этой теткой, ведь не попади они к ней под крыло — пропали бы давно. И не выглядели они выброшенными из жизни вчера и пополнившими касту бродяг. Тут сквозили стаж, опыт и закалка. Но самое интересное: как они умудрились сюда приехать? Даже когда перестали ставить препоны, сам процесс требовал немало процедур, хождений в важные ведомства, в консульствo с предоставлением немыслимого количества документов. Готов дать голову на отсечение: бомжу-алкоголику такое не по силам. Может быть, я недооцениваю людей, вполне допустимо; но не поверю, что бродяга осилит всю бюрократию. К тому же на это и деньги нужны немалые. Короче, я не верю, что славные ребята переехали сюда обычным способом, как-то не сходится.

Городок наш маленький, поэтому встречать эту дружную команду приходилось много раз. Мы видели их вновь многократно на улицах с той же неизменной тележкой, наполняемой бутылками и барахлишком. Охотились они в любую погоду. Если на улице льет — напяливали на себя импровизированные дождевики из кусков полиэтилена. В жаркие дни расхаживали в футболках. Как-то вечером мы с женой застали их в супермаркете, куда они пришли с довольными лицами, явно у них весь день сложился удачно, а мужики даже немного причесались. Медленно обходили стеллажи, бригадирша строго отбирала самое необходимое: хлеб, молоко, чай, вареную колбасу куском, макароны, сайру, помидоры, лук, огурцы свежие и соленые, пару бутылок дешевого бухла. Мужчины томно поглядывали на вкуснятину, но не смели проявить самодеятельность. Тележка у них на сей раз пополнялась медленно и продуманно. Тетка явно без конца совершала в голове арифметические действия. Когда и они, и мы подошли к соседним кассам, то, судя по содержимому, она под конец смилостивилась и добавила в тележку сладкое печенье. Дело хозяйское, ей лучше знать.

Интересно, где они живут? Здесь нет таких подвалов, как там были, все закрывается на ключ. Полагаю, что в этом вопросе я совсем не разбираюсь. Если покупают макароны, то есть место, где их можно сварить.

А однажды в выходной, когда я проделывал свой маленький марафон вдоль окружной дороги, застал их на лужайке, где спортивные снаряды. Лысый старательно с серьезным видом крутил педали тренажера, мадам в яркой блузке по случаю субботнего дня сидела в качелях, а лохматые ее раскачивали. О чудо, она улыбалась! И эти двое улыбались. Потом стали раскачивать посильнее, и она засмеялась как девчонка. Под ярким солнцем светилась рыжая голова, а глаза у нее оказались чуть зелеными. Радость заразительно перекинулась и на меня. Я продолжил маршрут, прибавил темп.

Ну, откуда они взялись? Если обычный переезд нереален, то какие еще варианты? Ветром занесло, что ли? Какой же ветер для этого нужен? И далеко, и два моря по пути. Нет, отпадает. Что еще? Они — пришельцы. Тоже вариант, хотя в моем представлении пришельцы должны выглядеть поинтереснее, чем эти. Опять же, ничего в них неземного не ощущается. Достаточно взглянуть на них — земнее некуда. Маскируются? А на фига? Шпионы? Не смешите, по помойкам много ли нашпионишь? В голову пришел еще один вариант: городок-то наш не просто так слывет научной столицей. Наверняка там, в загадочном и прекрасном Вейцмановском Институте да еще в сотрудничестве с учеными разных стран, совершаются немыслимые открытия, способные приблизить к исполнению самые дерзкие мечты. И все требует кропотливой работы, постановки серий сложнейших экспериментов. А если они научились телепортировать, но еще не рассекретили свои достижения? Попробовали на мышах — получилось, попробовали на собаках — получилось. Настал черед и представителям homo sapiens включиться в эксперимент. Вполне допускаю, что нашли команду добровольцев-бомжей в одной стране, и телепортировали в другую за бутылку (или две), но с соблюдением чистоты опыта: с одной помойки — на такую же. Не к себе же в лабораторию! И наблюдать, и фиксировать, и записывать все подробности можно на расстоянии.

Честное слово, из всех вариантов этот — самый реальный. Я прикинул, в каких местах, встречались они мне в городе. Всякий раз получалось довольно-таки близко от Института, но вне его ограды.

Должен заметить, что сам Институт — это отдельный мир, город в городе, обитель нобелевских лауреатов и прочих "быстрых разумом невтонов". Перед шикарными воротами полощутся флаги многих стран, с которыми сотрудничают наши ученые. Хочешь зайти внутрь — пожалуйста, только секьюрити тебя вежливо проверит — и проходи. Хотите всей семьей — на здоровье. Там внутри помимо корпусов кампуса — сплошной парк с деревьями, лужайками, прудами и рыбами, есть дорожки, лесенки, фонтаны, оздоровительный комплекс и большой сад где растут — правильно, апельсины, в отличие от уличных кислых — они сладкие. И цветы там повсюду. Хорошее место. Семьи с детьми в выходные по полдня готовы там проводить. Раньше у нас была собака, она этот парк очень уважала. Каким-то чутьем понимала, что собираемся туда пойти, радовалась, сама вела к воротам, ее секьюрити не проверял, только нас, потому что на морде написано: такой можно доверять спокойно. И мы ходили по лужайкам, отдыхали в тени. Было у нас заветное закрытое со всех сторон местечко, где долго расчесывали густую шерсть, а еще — любимый фонтан для купания. Надо сказать, что наша собака была сенбернаршей, попала к нам уже взрослой в результате каких-то трагических перипетий после того, как ее подобрали специальные службы, брошенную, раненную в бок, тощую и несчастную. Кто-то ведь прежде умудрился привезти собаку, рожденную для зимы и снега, в такую жаркую страну, а потом еще и бросить! Она попала к нам, и потихоньку успокоилась, отъелась, залечила раны. Главное — она полюбила нас, а мы — ее. Ее появлению предшествовали нелегкие годы, потери. И она оказалась необходима нам ничуть не меньше, чем мы ей. Я теперь думаю, оглядываясь назад: а вдруг наша Санни тоже была телепортирована, причем все прошло не столь гладко, а для нее совсем тяжело, но управляющий опытом Разум пожалел псину и переправил к нам. Вполне возможно, а с нашей стороны — благодарность.

В течение какого-то времени нам не попадалась на глаза дружная команда. Даже подумалось, что они могли покинуть городок, найти для себя место получше. Но нас ожидал сюрприз: мы с женой гуляли пешком, а они — навстречу. Тележка при них все та же, но кроме нее один из мужиков катил детскую коляску. Как и положено командиру, мадам шествовала впереди с гордым видом. Мы поравнялись, невольно заглянули в коляску — а там младенец. Судя по розовому оформлению — девочка, рыжая с серьезным взглядом в зеленых глазах. Один мужик катил коляску, другой потряхивал погремушкой, третий нес сумку явно с детскими принадлежностями. Мамаша, когда мы проходили, едва заметно повернула голову и бросила взгляд, исполненный достоинства и счастья.

А примерно год назад, мне нужно было попасть в соседний город среди бела дня по делу. Решил, что автобусом туда проще добраться и о парковке не думать. Только в салон поднялся, а там — мои старые знакомые, сидят, разговаривают громко, в отличном настроении. Трудовой тележки с ними нет. Мужики побриты и причесаны, все одеты гораздо лучше. Девочка подросла. Ее, непоседу, по очереди брали на руки то мама, то мужчины. Интересно, папа — один из них или кто-то совсем другой? Но девочку любили в равной степени все четверо. С ней разговаривали, играли. В будущем своем они явно были теперь уверены. Есть Принцесса, наследница. Жизнь продолжается. Я понял по разговорам, что едут в поликлинику, то ли на прививку, то ли на осмотр. Но дело-то важное, а раз так — все вместе, впятером. Да в любом случае они всегда неразлучны.

(продолжение следует)


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:15
Всего посещений: 3218




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer10/SergLevin1.php - to PDF file

Комментарии:

Soplemennik
- at 2016-11-08 02:45:30 EDT
Спасибо большое!
Л. Беренсон
Упомянутый в тексте, по соседству с Реховl, - at 2016-11-07 18:25:57 EDT
Мы знаем записки врача Вересаева, Булгакова, Чехова... И это записки врача. Израильского. Особые особого. Не уступают в изобразительности, превосходят во всём остальном. Хочется об этой душевной щедрости, высоком профессионализме, писательских достоинствах сказать много, но, как и двенадцатилетний Дима, "не мог об этом рассказать кому-то, просто не знал, какими словами", так и я не знаю таких слов. Какая благодать эта Алия! Жду продолжения.
miron
- at 2016-11-02 01:06:07 EDT
Столько тепла и человечности в каждой истории. Вам и Вашим пациентам -радости в жизни. Спасибо за творчество!!!
..К сожалению, прошел год, не могу спокойно воспринимать -"люди в белых халатах".

Б.Тененбаум
- at 2016-11-01 21:48:36 EDT
Не знаю, что и сказать, кроме совсем короткого "Замечательно!". Но зато - с полной искренностью, и с не зря поставленным восклицательным знаком :)