Шуламит Шалит. Сионских песен лад…

В сентябре 2016 года исполнилось 100 лет со дня смерти поэта Семена Григорьевича Фруга.

Похоронен он был в Одессе, а памятник с его могилы находится в Израиле. История эта фантастическая, не всем она известна, а мы к ней обратимся ниже.

Сильным импульсом «вернуться к Фругу», ибо моя первая радиопередача о нем прозвучала в эфире еще в далеком 1993 году, послужили не только сама дата, но и несколько неожиданных событий, произошедших в связи с ней и вокруг нее…

Семен Фруг. Миниатюрное издание (66х69). С.-Петербург, 2016

К 100-летию со дня кончины поэта я получила в подарок миниатюрное издание книжечки в 112 страничек «С. Фруг. Который час? Который век?» (название взято из рассказа С. Фруга «Агасфер и Сатурн»). Составитель и автор предисловия – известный питерский художник Виктор Владимирович Меркушев. Тираж этой изящной, с любовью изданной в Петербурге, книжечки, всего 25 экземпляров, и один из них в моих руках! По рассказу дарителей книги, Инны и Григория Кушнер, Виктор Владимирович Меркушев нашёл в родительской библиотеке книги Фруга, неизвестного ему автора, и заинтересовался им. В предисловии Меркушев пишет о Фруге: «Его знали как блестящего публициста и поэта, и как человека, который одним из первых открыл для русского читателя еврейскую жизнь… средствами русского стиха рассказал о тяжелой судьбе российского еврейства и заставил общественность понять эту судьбу и сопереживать ей». Смею думать, что на идею создания этой уникальной работы В.В. Меркушева вдохновили не только творчество Фруга, его сочный русский язык и сама личность поэта, но и собственная способность сопереживать чужой судьбе. К осуществлению благородной идеи создания миниатюрной книжечки присоединились гл. редактор Т. Кусенко и редакторы Е. Заморина и З. Кудряшова. И всем им огромная благодарность... Разумеется, долг требует передать этот раритет израильскому литературоведу и публицисту Шмуэлю Авнери, директору архива «Дома Бялика»… Бялик считал себя учеником Фруга, а Фруг превозносил Бялика… Но «Дома Фруга» у нас нет.

Я обещаю тебе, читатель, в продолжение нашего разговора, еще несколько трогательных историй из моего «списка чудес», связанных с именем Фруга.

Итак, в 1993 году вышла в эфир моя первая радиопередача о Фруге, где я рассказала, что своим интересом к поэту обязана Нелли Абрамовне Портновой, новой репатриантке, бывшему доценту Ташкентского университета.

Тему ей предложили в Иерусалимском университете, она собирает библиографию «по Фругу», знает мои радиопередачи, поэтому приехала и в мою библиотеку. Да, именно она заинтересовала меня самой личностью поэта, и я искренне благодарна ей за это[1].

С.Г. Фруг. Иудейская смоковница. Иерусалим. 1995

(составитель, автор статьи и комментариев Н. Портнова)

Шли годы. Дважды обновлялся текст, то из-за истории с памятником, то появилась необыкновенная запись оперного певца и кантора Миши Рейцина, где он на идише исполняет «Легенду о чаше» («Дер бехер» – перевод Ицхока Лейбуша Переца на музыку Соломона Голуба), за которую Фруг был объявлен национальным поэтом…

Сегодня я могу сказать, что благодарна многим людям, приславшим мне уже по следам передач старинные издания: самые ранние это «Думы и песни» (С.-Петербург, типолитография Л. Бермана и Г. Рабиновича, 1887), два тома С. Фруга из трехтомника «Стихотворения» (Стихотворения. С.-Петербург, типография Исидора Гольдберга, 1897), сборник «Magna Charta» (6-е издание поэзии С. Фруга, типография «Издатель» Я.Х. Шермана, Одесса, 1913). От репатриантки из Болгарии, представьте себе, получаю два тома «Агады» в переводе С. Фруга с рисунками Иосифа Будко (Берлин, изд-во С.Д. Зальцман, 1922). На форзаце по-русски «Исак С. Алхалел, София» – это ее покойный отец. А русского языка она не знает.

Даже маленькие отрывки из его сочинений раскрывают перед внимательным читателем и облик и образ поэта Семёна Григорьевича Фруга, и его владение русским языком, и поэтическое дарование, и темы, сквозные темы всей его литературной работы – гордости за великое прошлое своего народа, боли за его страдания и надежду на национальное возрождение на исторической родине, до которого он сам не доживет:

Семен (Шимон Шмуэль) Фруг родился в еврейской земледельческой колонии Бобровый Хут Херсонской губернии в 1860 году, где прошли счастливые годы его детства и ранней юности, и «грезы детства золотого… в родных полях», грезы «ясных, юных дней» грели его сердце долго, до той поры, когда жизнь повернулась к нему «бездною печалей и скорбей» его народа и когда он назовет себя «бесприютным сиротой» у «мачехи-отчизны».

Не помню, чтобы в московском Литинституте, в студенческую пору начала второй половины ХХ века (стояла оттепель!), и даже от нашего руководителя семинара Льва Адольфовича Озерова мы слышали имя поэта Семена Фруга. Впрочем, только в Израиле в своем блокнотике тех же времен нашла «таинственную» запись:

В скобках добавлено: «в Переделкино, когда мы с Мишей Ландманом провожали Льва Адольфовича на электричку». Тогда наш учитель даже имени Семена Надсона, автора этих строк, не назвал. А было ли стихотворение с этой строфой в сборнике Надсона 1957 года, проверить не могу… Мне же Надсон понадобился для сравнения: Фруг в «минуты вдохновенья» пел именно своему народу, воспевая библейский мир его «преданий», его пророков, царей, судей, а в минуты скорби просто плакал вместе с ним. Но это я знаю сейчас. Факт, что даже от Льва Адольфовича имени Семена Фруга мы не слыхивали.

Титульный лист первого из трех томов сборника

Когда прослеживаешь жизнь Фруга, читаешь им написанное и сказанное о нём, видишь, как хотелось и ему порою уйти от своих «еврейских тем», как хорошо он чувствует себя там, где может уйти и от самого себя, где «Ясной красоты и неги тихой пóлны, / Родные небеса приветствуют меня, / И снова Днепр свои живые гонит волны…, / У ног моих сверкая и звеня». Он непрочь был бы не только по-русски петь, но и русское только – петь, но… «Когда цвела моя весна / И отражался мир в душе светлей и краше, / Народный образ тучей черной встал / И заслонил весной моей сиянье…»

От рождения зная идиш, первые четыре учебных года в хедере изучая древнееврейский, как тогда говорили, язык, по Танаху и Талмуду, и только потом – русский и русскую литературу, он очень рано принял своё происхождение и своё предназначение:

Впрочем, у Фруга не надо искать намёков потайного смысла, вот еще две строки, одна за другой:

Русская критика приняла его, творившего по-русски «без акцента», радушно и великодушно. В 19-м томе Большой Энциклопедии под редакцией С.Н. Южакова литературный критик, историк русской литературы А.М. Скабичевский пишет: «Начал писать стихи в 1880 (напомним, ему было 20 лет – Ш.Ш.) Первый сборник его стихотворений (1885) сразу же обратил внимание на их автора, как поэта, обнаружившего несомненный талант, от которого веяло неподдельной искренностью и свежестью настроения... Певец гонимого народа, Фруг счастливо уберёгся от крайностей и увлечений национализма. Еврей по происхождению, он не отрекается от своего духовного родства с русским народом… Но и здесь в сказаниях, поэмах и легендах на библейские мотивы Фруг нередко связывает чисто национальные тенденции с возвышенными общечеловеческими стремлениями к светлому идеалу справедливости и свободы, не знающему различий между эллином и иудеем. Если мотивы поэзии Фруга и не растворяются в этих общечеловеческих стремлениях…».

На этом остановим цитирование, ибо, как мне кажется, мы невольно «споткнулись» об искомое: мотивы еврейские – судьба его гонимого народа, его горе, его слёзы не растворялись!

«Гряди, заблудший, в отчий дом!» – говорит поэт.

Сначала, видимо, дано было ему в ощущении, а затем пришло и убеждение, что он и его Муза призваны донести до еврейского народа его прекрасное прошлое, его Библию, его народные сказания и легенды, да и реальную картину происходящего и, наконец, указать на единственный путь – на родину, в Сион!

Удивительно, не только простой народ, но и такие великие умы, как историк Семён Дубнов и автор «Автоэмансипации» доктор Леон Пинскер, не говорили, в какой именно стране еврейский народ найдёт национальное избавление, а Фруг – не сионист, по крайней мере в ту пору, пишет: «Взойди, мой свет, Заря Сиона!».

Евреев преследовали, лишали гражданских прав… Прокатилась волна погромов 1880-х! Тем, кто верил гуманным и заманчивым лозунгам, столь модным в 1860-70 годы «о свободе, равенстве и братстве», он говорил: «Не верьте, братья! Не верьте! – избавление возможно лишь на земле, где гений народа проявился в своём великолепии, одарив мир скрижалями Завета, моральными нормами, красотой духа и истины».

Тут уместно заметить, что силу любви Фруга к языку иврит историк, литературовед и лингвист Иосиф Клаузнер сравнивает единственно с его любовью к Сиону… Только у Фруга достало смелости и мужества сказать: «Одно из двух: если мы народ, тогда жаргон (как называли идиш – Ш.Ш.) не может быть национальным языком, а если жаргон – наш национальный язык, тогда мы – не народ…». Развивать эту всё ещё больную для многих тему здесь неуместно, добавим только, что и Клаузнеру, и Бялику, читавшим Фруга на русском, казалось, что он писал на иврите. «Я ощущал, – говорит Бялик, – в каждом слове язык праотцев». И он же: «Способности мои убиты, и мне никогда не стать таким поэтом, как Фруг». А вот Залман Шнеур: «Забыт Пушкин и предан забвению Лермонтов, ибо у нас появился свой Пушкин, творящий на сочном русском языке по мотивам библейских сюжетов. Мы заучиваем наизусть его поэмы и поём его грустные песни».

Magna Charta, Одесса, 1913. На новом переплете сохранена старая обложка

И титульный лист с трогательным посвящением, имея в виду и место и время:

«Дорогой Динусе в день рождения от любящего ее дедушки. Москва, 16.VI.13»

Та же русская критика, которая сначала возвеличила и тянула поэта к общерусским темам, его стихи входили даже в русские хрестоматии, потом отвергла Фруга, как не оправдавшего надежды… Но доставалось ему и от своих – одни его ругали за недостаточный сионизм, другие – за то, что сделал русский язык языком своего творчества, третьи – за однотонность и однотемность, хотя и то, и другое, и третье – всё было относительным и верным лишь в какие-то отдельные периоды.

Да, он писал по-русски, но поэт Залман Шнеур рассказывает в своих воспоминаниях о чтении Фругом своих стихов на идише в Варшавском клубе, в 1909 году, как о волшебстве: «Вот уже 33 года прошли с того дня, а я до сих пор помню, кажется, те стихи наизусть…». Правда, добавляет, что Фруг и читал свои стихи необыкновенно… На идише, кстати, он писал не только стихи, но и воспоминания, как остроумно заметил тот же Шнеур: как каждый еврей-художник, разочарованный чужой средой, он «затосковал вдруг о маме, о своих еврейских херсонских местах и начал писать на простом маме-лошен, и как писать!». А Клаузнер, раздумывая над творческой и человеческой судьбой поэта, когда-то боготворимого, а потом забытого, вспоминает, как за год примерно до своей кончины поэт на восторги критика по поводу одного из его стихотворений, с горечью заметил: что, мол, толку, если его будут знать только по переводам… Горечь Семена Григорьевича была не напрасной, только что про какую-то песню по израильскому радио сказали, что она на слова Фруга, перевод с идиша на иврит… И все-таки сюрприз! От волнения других имен – композитора, исполнителя – не расслышала. В You Tube, что тоже удивило, можно найти романс на слова Семена Фруга и Бориса Тимофеева «Совсем чужие» в исполнении Нины Шацкой и Нани Брегвадзе… Как будто сам Семен Фруг улыбнулся им через сто лет!

В своё время и на своём месте Фруг был один, и его восприятие национального, и его поразительная верность своему народу, которому он решил служить и служил до последнего дыхания, народу и его культуре, и даже то, что он писал по-русски, чтобы быть понятым одними, и писал на идише, чтобы быть понятым другими – всё это вместе взятое, и то, что стих его был музыкален, и как личность он был мягким и приветливым, сострадающим и привлекательным внешне – всё это определило его единственность в своём роде. Он дал направление, он вдохнул новую жизнь в, казалось бы, давно известное. Нет такой библейской истории, которую он не пересказал бы заново, по-своему, и точно, и просто, доходчиво.

С одной стороны, он вобрал в себя всё горе и боль своего народа, а с другой – стал примером национального поэта для зачинателей современной поэзии на иврите. Фруг помог тем, кто пришел за ним, лучше и глубже узнать не только нашу религиозную и агадическую литературу, но и русскую и европейскую поэзию, а в исследованиях некоторых израильских литературоведов прослежено, что через Фруга пришло в поэзию на иврите и силлабо-тоническое стихосложение, а некоторые поэты именно через стихи Фруга на идиш, написанные по типу русской классической просодии, открыли для себя музыкальность и ритм чужого для них – русского стиха.

Но мы все-таки говорим о поэте, которого сегодня почти нельзя прочесть по-русски, если вы не пользуетесь компьютером. Старые, дореволюционные сборники – антикварная редкость, да и те, что вышли сразу после революции – тоже. Сборник «Стихи и проза» С. Фруга израильского издательства «Библиотека-Алия» 1976 года, кажется, не переиздавался; известно, что в 2015 году сборник С. Фруга «Разбитые скрижали» вышел в США («Либерти»), и он вошел бы, видимо, в мой «список чудес», если бы довелось его видеть лично. Но это, кажется, и все. Кто-то скажет, что его стихи безнадежно устарели. Но устарели и те, с кем его сравнивали, Майков, Надсон, Апухтин, Полонский, даже, отчасти, Некрасов. Однако давно замечено: иногда стихи, оставившие тебя однажды равнодушным, могут вдруг прозвучать на удивление свежо. Такое у меня произошло с Фругом. Я его просто заново перечитала. И – вчиталась.

В истории литературы – если не русской, то без сомнения, еврейской, Фруг остался и, я думаю, останется. Недаром ведь лучшие еврейские писатели и поэты, писавшие на иврите – Бялик, Черниховский, Залман Шнеур, Яков Фихман, а ещё раньше Бердичевский и даже Иехуда Лейб Гордон считали его чуть ли не гением…

Однако сам факт обращения к творчеству Фруга российских интеллигентов во главе с замечательным художником Виктором Меркушевым спустя целый век после смерти поэта (2016!), и что это происходит именно в Петербурге, не доказывает ли, что Фруг остался и в истории русской литературы...

Фруг с писателями. Слева направо. Сидят: С.А. Ан-ский, М. М-Сфорим, С.Г. Фруг. Стоят: И.-Х. Равницкий, Х.-Н. Бялик

Выписываю целые строфы или отдельные строчки, которые заново привлекли своей точностью, они неожиданно и современны и актуальны: «Свободой гений наш рождён, / Единой с нею связан долей, – / Он вместе с ней убит неволей, / И вместе с ней воскреснет он…» или такое чудесно скроенное, афористичное определение: «Гордиться предками имеют право те, / Стыдиться за кого их предки бы не стали»…

А биографию Фруга, если подробно, читать больно. Когда он послал свои первые стихи в редакцию «Рассвета» и был приглашён в Петербург, ему был 21 год. Жизнь поэта-самоучки из еврейской колонии под Херсоном, влюблённого и в еврейских пророков и, одновременно, в русскую литературу, только на первых порах казалась лёгкой и приятной. Слава и успех в салонах ничего не изменили в его гражданском статусе: поэту, принятому с таким шумом в Петербурге, которого печатали в журналах, в известных издательствах, приходилось элементарно скрываться от полиции. Когда юдофобская вакханалия взмывала ввысь, следовал приказ о выселении в 24 часа, потом северная столица заманивала снова. По сути, никогда не было и материальной обеспеченности: то он работал писарем, то закрывалось очередное издание, где он мог хоть как-то заработать, и приходилось искать новую подработку…

По словам прославленного юриста Оскара Грузенберга (памятного читателю прежде всего как защитник в суде по делу Бейлиса), пытавшегося помогать поэту, Фруг вёл «обычную жизнь русско-еврейской знаменитости, именем которой щеголяют в полемике с антисемитами, но которую держат впроголодь».

Вот так он провёл в Петербурге – с перерывами – много лет, а потом с женой, Евдокией Фроловой, и дочкой Веточкой они уехали в Одессу, где Фруг прожил ещё около двух десятков лет. Евдокия Ильинична была русская красавица, а жила она в доме журналиста, раввина и врача Иехуды-Лейба (Льва Осиповича) Кантора то ли как воспитательница, то ли как воспитанница, а два друга – Давид Фришман и Семён Фруг ходили к Кантору, ибо был он редактором и издателем газеты «А-йом» («День»). Они влюбились в Евдокию одновременно – писатель и критик Фришман и поэт Фруг. Между друзьями вышло объяснение, и поэт Фруг как будто обещал переломать критику кости… Но когда серьёзный Фруг объяснил чуть менее серьёзному Фришману, что у него серьёзные намерения, «Евдокия будет моей женой», – сказал он, – критик отступился и, с чувством протирая стёкла в очках и удачно пародируя, ибо пародировал он самого себя, рассказывал об этой истории Залману Шнеуру, а я пересказываю вам потому, что весёлых историй в жизни Фруга было мало. Известно, что родственники Евдокии были недовольны её браком и постоянно донимали вопросами, когда же она бросит своего больного еврея и вернётся в свой родной дом (свидетельство Бялика). Но брак, хоть и был гражданским, устоял. Веточка говорила, что с мамой её тянет пойти в церковь, а когда она бывает с папой – в синагогу, вроде и там хорошо. А когда она одна – ей очень плохо. Замечали, что на людях она съёживалась, как будто не зная своего места. В любом случае, проблемы там были.

Ушли они один за другим: сначала умерла, в 14 лет, Веточка, потом – Фруг, а за ним и Евдокия.

С расстояния лет судьба поэта и просветителя Семёна Григорьевича Фруга представляется, действительно, трагедией. Трагедией человека, не сделавшего выбор – не остался в русской литературе и не пришёл – активно – в еврейскую. Вклад Фруга огромен, но он растворён в других поэтах, в литературе в целом. Возьмем в руки «Агаду» – сказания, притчи, изречения Талмуда и мидрашей, в четырёх частях, – это воистину торжество еврейского духа и еврейской культуры. Она составлена по первоисточникам И.Х. Равницким и Х.Н. Бяликом, но авторизованный перевод и введение принадлежат Семену Фругу. Вот эта часть его души – всегда жива и всегда пребудет с нами.

«Агада», 2-томник в переводе С. Фруга с рисунками Иосифа Будко (Берлин, изд-во С.Д. Зальцман, 1922)

Трагичной оказалась и судьба его могилы и могильного надгробия.

В 1920-е годы еврейские поэты, деятели культуры начали съезжаться в Эрец-Исраэль – с его словом на устах и в сердце. Он поднял их, а сам уже не успел, закончив свои дни в Одессе в 1916 году. Только через 10 лет, в 1926 году, на его могиле поставили надгробие, мацейву. Упомянутый уже Оскар Грузенберг, большой друг Фруга, писал: «10 лет не было надгробия на могиле Фруга, пока об этом не позаботились д-р Ландсман и д-р Пинхас Фельдман (это он перевёз останки автора "Автоэмансипации" Леона Пинскера из Одессы в Иерусалим)».

Во время Второй мировой войны нацисты разрушили кладбище. Камнями с еврейских могил мостили дороги. Менделе Мойхер-Сфорим, Моше-Лейб Лилиенблюм, Элханан-Лейб Левинский, Семен Фруг – могилы всех этих выдающихся деятелей еврейской культуры были порушены, надгробья разбиты… Вместе с тоннами еврейского добра вывезли в Германию именно надгробие Фруга. Камень был какой-то особенный, почти квадратный блок черного мрамора (писали, что темно зеленого цвета, но это ошибка). Решили, что можно дорого продать? Но война кончалась, до Германии вагон не доехал, а куда попал и где пропал, никто – ни в Одессе, ни в Израиле – не знали несколько десятилетий. После войны в Одессе восстановили надгробие на могиле Менделе Мойхер-Сфорима, а могила Фруга осталась без мацейвы, поставили маленькую плиточку или дощечку, чтобы люди помнили о месте захоронения…

И выясняется поразительная история. Надгробие Фруга оказалось в Румынии, на базаре, и какая-то еврейская душа разволновалась, увидав на камне родные буквы, не исключено, что этот человек даже не знал имени поэта. Нашелся и другой человек, побогаче, который выкупил этот камень и перевез его на еврейское кладбище. То, что легендарный главный раввин Румынии Моше Розен (с 1948 по 1994 год!) узнал об этом факте из газеты, известно, однако неизвестно, когда… Сразу ли после окончания Второй мировой войны? Или спустя 30 лет, когда до Израиля дошли слухи, что в Одессе решили «закрыть» Еврейское кладбище. Из Союза израильских писателей спешно полетела в Москву просьба перевезти останки Менделе Мойхер-Сфорима и Шимона (Семена) Фруга в Израиль. Москва отказала. Тогда именно рав Моше Розен, человек редкостной энергии, переправил надгробие Фруга в Тель-Авив…

И вот 1976 год. Торжественное открытие мацейвы Фруга… Сообщение об этом событии я найду через 17 лет, переворошив в пыльном библиотечном подвале не одну подшивку старых газет. Тогда и вышла в эфир моя первая радиопередача. С тех пор рассказ о судьбе памятника растиражирован в печати в разных вариациях, и именно на русском языке. А на других языках Фруга почти не знают.

Памятник-«скиталец» с могилы поэта Семена Фруга

Надпись восстановлена пока только виртуально

А теперь пришел черед и живых историй, из моего «списка чудес». Советские и постсоветские евреи, как 1970-х, так и 1990-х годов, могли бросить что угодно из нажитого, но не книги. Библиотеки переплывали через моря и реки, чтобы еще через 20-25 лет произошла такая история. Молодая женщина Лена С. перед тем, как войти в библиотеку, дело происходит в Израиле, в городе Ришон ле-Цион, задерживается у полок с «подарочными» книгами… Интеллигентный человек не в силах выбросить книгу на помойку, а оставить ее уже некому. Детям некогда, внуки читают на других языках. И во многих библиотеках придумали установить этажерки, тележки, а где просто несколько рядов с полками, на которые желающие могут пристроить свои книги, а иногда и взять оставленные кем-то до него. Среди таких книг Лена вдруг видит имя, которое недавно впервые услышала от Бориса Б., своего друга по курсам иврита. А он узнал имя Семена Фруга, как вы уже поняли, по моей передаче… И полюбил поэта! Ах, как он обрадуется этой книге! Они приехали ко мне вдвоем, и так в моих руках оказалось потрясающее издание: «Семен Фруг. Думы и песни. С.-Петербург, 1887». Подумайте, какое чудо, ведь самый первый сборник стихов поэта увидел свет всего за два года до этой даты, в 1885… На титульном листе две печати. На одной по кольцу: Lazar Rabinowitz, Bobruisk. Под ней другая, уже не по-польски, а по-латышски, перевожу: Адвокатская контора А. Рабиновича, улица (йела) Кр. Барона 52. То есть Рига, улицу Кришона Барона помню. А на другой странице слева вверху от руки по-русски: На добрую память Абе дарит Беба Рабинович. Бобруйск 12.VI. (года нет), ул. Пушкинская, 35. Мигом вырисовывается сюжет: Беба была младшей сестрой Лазаря, и жили они оба в Бобруйске, потом Лазарь умер, а их любимый племянник Аба вырос и стал уважаемым адвокатом, но уже в Риге… Сюжет может быть не моим, а вашим, главное, все они читали в конце XIX или начале XX века стихи Семена Фруга… И даже не по воспоминаниям современников поэта, а по надписям, по сердечным посвящениям в книгах, по виду переплетов можно судить, какое важное место занимал Фруг в умах и сердцах своего народа, если и через несколько поколений в семьях сохранились его сочинения, а старшие берегли и возили их с собой как нечто священное…

Мой новый друг Борис побывал на кладбище, у исторического надгробия, несколько раз, и с Леной, и со своим отцом… Нашел электрический шкаф, принес кабель, тот оказался коротким, достал у друга Шурика еще один, купил дюбеля, специальный силикон, и установили они на фундаменте домик для свечи, как у нас принято, а теперь позвал меня на «инспекторскую проверку», хорош ли сам «домик»… Восторг!

…Звонит человек, называет себя: Авраам Ривлин, инженер, уроженец Одессы. «Ездили, – говорит, с женой Светой на кладбище, к памятнику Фруга, сто лет все-таки, поставили свечку, но пламя на ветру все время гасло (домика Бориса еще не было)».

Еще одна история из «списка чудес». По следам, говорит, вашей радиопередачи решил, что и в Одессе должен стоять памятник Фругу, но к кому ни обращался, никого не мог зацепить (переписку с разными организациями позже прислал), пока не вышел на Всемирный клуб одесситов. Там попросили прислать фотографию памятника. Если на тысячу равнодушных находится один праведник, в душе уже праздник. Деньги одесситы собрали. Невероятно, но факт! Памятник Семену Фругу торжественно открыт в Одессе 10 октября 2016. Верно, что похоронен он был на разрушенном Еврейском, а теперь оказался на Втором Христианском кладбище, верно, что на открытие пришло всего человек двадцать, но все равно большое дело сделали и красивое: браво Ривлину, браво клубу одесситов и каждому одесситу, кто внес посильную лепту! Очень меня тронуло, что точно повторен шрифт букв с оригинального надгробия…

В Одессе на Втором Христианском кладбище открыт

12 октября я снова ходила к Фругу, Ривлин сказал, что там есть ближний кран, про который я не знала. Зажгла оставленную им свечку, положила веточку бугенвилии… Мы еще с Ривлиными не встретились, но уже вроде породнились. Не забыть сказать ему, что домик для поминальной свечи уже поставлен Борисом… Познакомить их надо. Но кто посадил возле памятника пальмочку? Если не Ривлин, не Боря, ни я, то кто? Может, кто-то из дальних родственников Семена Фруга? У него, как мы знаем, прямых потомков не осталось. Но был то ли родной, то ли двоюродный брат Ефим. А сейчас как в Книге Книг: Фанни и Лев Фруг, дети Ефима. Инна и Яна – дети Льва. Лена и Мила – дети Инны. Письмо пришло от Лены. Приведенный ею номер телефона отключен. Она называет фамилии ее родственников по дедушке Ефиму: Лейдерман, Шогам, Животовский… Я передала их имена на радио. Звонят, но пока только однофамильцы…

Я такого кладбища, как это, в Тель-Авиве на улице Трумпельдора, серое, суровое, никогда не видела. Камень на камне, почти нет деревьев, мало тени. Но оно первое в Тель-Авиве, когда-то это была окраина города, сейчас оно зажато между жилыми кварталами. В 1993 году, когда я искала настоящий памятник с могилы Фруга, одну из могильных плит поливал шлангом человек, назвавшийся Йосéфом Злотником. Здесь похоронены его отец и мать. На яффский берег Шмуэль Злотник, его отец, ступил в 1908 году. Он был с Трумпельдором в Галлиполи, строил Тель-Авив, а мать – дочь сефардского рава в Яффо. Йосеф сказал, что приходит сюда раз в неделю. Мы стояли метрах в 10-15 от могилы Бялика. Да, он и ее не забывает. Нет, имени Фруга не слышал. А Фруг оказался повыше и, чтобы струя из шланга достигла его, он должен обойти Бялика… И он делал это. Но в последнее время Йосефа не встречаю.

Есть, конечно, камни более старые, чем «наш», сам Тель-Авив ведет свой счет с 1909 года, но мой «скиталец» какой-то особенный, он и здесь в сторонке – красивый и одинокий, да, вверху справа стерлись некоторые буквы, но надпись удалось восстановить: – למשורר צער האומה ותחיתה л(я)-м(е)шор(е)р ца(а)р h(а)-ума у-тхията, по-русски получается длинно, но перевести важно: ПЕВЦУ НАРОДНОГО ГОРЯ И НАЦИОНАЛЬНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ.

По Талмуду надгробие – мацейва – олицетворяет «нефеш» – душу, дух. Покойная мама на мое предложение перезахоронить отца в Израиле, сказала: «Не надо. Душа каждого еврея после его смерти сразу переносится в Израиль». И у Фруга, видимо, судьба такая: кости его там, в Одессе, а душа – в Сионе. А что два памятника, так это сюжет из «списка чудес»…

Первая публикация: «Новости недели» (приложение «Еврейский камертон») за ноябрь 2016.

Примечание

[1] Н.А. Портнова (Иерусалим) – доктор филологии, исследователь истории и культуры еврейства. Автор исследования «Песни С. Фруга и русская поэзия» в сборнике «Евреи и славяне», а также: С.Г. Фруг. Иудейская смоковница. Иерусалим. 1995 (составитель, автор статьи и комментариев); Быть евреем в России. Материалы по истории русского еврейства. 1880-1890. Иерусалим ч. I. 1999, ч. II. 1900-1917. Иерусалим. 2002 (составитель, автор послесловия и комментариев) и др.